Париж, Мари-Роз…
В Тургеневской библиотеке, что в Латинском квартале, вблизи Люксембургского сада, сегодня особенно многолюдно. Русские революционеры-эмигранты отмечают 70-летие Августа Бебеля, вождя германской социал-демократии.
- Где же Ленин? - спрашивает кто-то. Ленин оборачивается. В двух шагах от него стоит коренастый мужчина.
- Познакомьтесь, Владимир Ильич,- представляют его,- товарищ только что из России.
Незнакомец оказывается Тимофеем Кривовым, слесарем из Уфы, большевиком, бежавшим в России из тюрьмы и появившимся в Париже с паспортом Василия Васильевича Яковлева.
“Ильич,- рассказывает Кривов,- обрушивает на меня поток вопросов, а затем замолкает и, чуть склонив в мою сторону голову, приготовляется слушать. А как он слушает! Он почти не перебивает. Но его живое, подвижное лицо мгновенно отражает и одобрение, и гнев, и беспокойство, и радость. Все чувства слушающего вас Ильича у него на лице, все, кроме равнодушия, потому что равнодушия нет” [51].
Ленин узнает, что его собеседник работал в Уфе - там, где отбывала ссылку Крупская.
- Я бывал в этом городе,- говорит он.- И знал там одного рабочего, по-моему слесаря по профессии.
- Якутова? - спрашивает Кривов.
- Да, да! Что с ним? Где он?
Тут же, в зале библиотеки, Кривов рассказывает о трагической гибели рабочего вожака, с которым еще перед первой эмиграцией виделся Ленин... Рассказывает о последних днях повешенного во дворе уфимской тюрьмы Якутова.
Опечаленный рассказом, нахмуренный сидит Ленин.
- Да...- произносит он.- Мы вступили в страшнейшую схватку с царизмом, и он будет вырывать у нас лучших из лучших. Жертвы с нашей стороны неизбежны. Но нужно, чтобы они были сведены к минимуму. Конспирация, конспирация и еще раз конспирация. Мы должны беречь людей. Мы должны сохранять их для предстоящих сражений, которые уже близки...
Немало таких встреч у Ленина на рефератах, собраниях. Но больше всего на глухой улочке Мари-Роз, где живут теперь Ульяновы. Она в том же районе, что и старая квартира. Отсюда тоже рукой подать до парка Монсури, где Ленин любит побродить среди старых деревьев, посидеть на скамейке с книгой или тетрадью в руках, встретиться в воскресные дни с товарищами.
К квартире Ульяновых ведет узкая деревянная витая лестница с круглыми перилами - типично парижская лестница. “У Ильичей,- вспомнит бывающая тут В. Менжинская,- была маленькая квартира с коридором посередине, по обеим сторонам которого били расположены комнаты. В центре квартиры находилась кухня, где Надежда Константиновна и ее мать сами готовили, мыли и убирали посуду... Одна комната считалась общей. Ильичи в этой квартире не только сами жили и работали. Здесь устраивались собрания, иногда останавливались приезжие. В общей комнате почти не было мебели, были только кипы газет. Комната Надежды Константиновны была тоже почти совершенно без мебели - кровать, стол и стул, немного книг на этажерке” [52].
Уже многим известен нынешний адрес Ульяновых. Знают его даже каторжане Александровского централа близ Иркутска. И от одного из них - бывшего члена социал-демократической фракции II Государственной думы В. Анисимова приходит майским утром письмо. “Обращаюсь к Вам за помощью и содействием, обращаюсь к Вам, ибо верю, что отнесетесь участливо и внимательно...- пишет он Ленину.- Не хочется отставать от жизни, обидно выходить в тираж. Хотелось бы годы тюрьмы превратить в годы учения; проделать ту теоретическую работу, которую не успели выполнить раньше. Хотелось бы выйти с лучшей подготовкой, с твердым мировоззрением... Нужно руководство, нужны книги. За ними-то я и обращаюсь к Вам... Мы почти совершенно не знаем, какие вопросы стоят в настоящее время (и в недалеком будущем) на очереди, какие водоразделы разделяют ныне группы... Если бы Вы время от времени писали нам об этом - для нас было бы большим благом” [53].
Узнает Ленин из этого письма, что и в Александровском централе следят, оказывается, за его борьбой с теми, кто искажает основы марксизма, что и туда попала книга “Материализм и эмпириокритицизм”, что “она.- как утверждает Анисимов,- произвела большое впечатление” [54], прекратила “философские шатания” многих...
Новый адрес Ульяновых известен и тем, кто приезжает в Париж из российского подполья. И на Мари-Роз, так же как и всюду, где поселяются Ульяновы, кухня становится и гостиной. Здесь принимают они товарищей. Ленин сам готовит для них чай. И это, убеждается часто бывающая тут Л. Сталь, вошло у него в обычай.
Он всегда очень внимателен. Всегда интересуется, как живут товарищи. Причем этот интерес, отмечает Сталь, Владимир Ильич проявляет не формально. В его улыбке, вопросах, заботах всегда ощущается какая-то особая задушевность.
Приезжает Р. Землячка. И сразу же, конечно, на Мари-Роз. “Ильич был счастлив, слушая мои рассказы о Баку, о балаханских рабочих (Балаханы - один из нефтяных районов близ Баку.), начинавших нащупывать почву для ликвидации ликвидаторов” [55],- вспомнит она.
За вечерним чаем Ленин беседует с С. Гопнер. Под партийным псевдонимом Наташа она работала на Украине, чудом спаслась от ареста. А сейчас рассказывает о пережитом в подполье. “Редкими, осторожными вопросами, незаметна для меня самой,- узнаем из воспоминаний Гопнер,- Ленин не давал мне комкать рассказ, направлял его. Все больше увлекаясь, я сообщила о событиях 1909 и 1910 годов в Одессе, Николаеве и Екатеринославе: о попытке издавать в Одессе печатный орган партии, о налете полиции на типографию, о такой же попытке в Екатеринославе, о работе подпольных кружков, о проникновении в кружки тайных агентов охранки, об арестах, о предстоявшем судебном процессе Одесского комитета большевиков” [56].
Дождливым апрельским утром нелегально, с паспортом на чужое имя, вырвавшись из ссылки, появляется в Парижу Т. Людвинская. И тоже приходит на Мари-Роз, к Ленину. “Он был совершенно такой же, каким я его видела впервые в 1907 году на петербургской партийной конференции,- пишет Людвинская.- Все тот же живой, но спокойный и уверенный, все тот же непримиримый к врагам и чуткий к товарищам” [57].
Как и всем, кто появляется на Мари-Роз, Ленин рад молодой подпольщице.
“Я опасалась, что слишком мелко и маловажно то, что я в состоянии буду ему рассказать, и не хватит у меня уменья и слов для того, чтобы обрисовать все мне известное, как надо,- вспомнит Людвинская.- К своей радости, я увидела, что глубоко ошибалась. Дело было не в том, как рассказать,- Ленин направлял собеседника всегда сам, сам подводил его к основному, показывал во всем главное. Он обладал непревзойденным даром “разговорить” каждого. Моя робость и смущение быстро рассеялись. Какая простота, какой горячий интерес к каждой детали! Нет “лишних” подробностей- все они имеют значение,- говорил он и требовал детального описания каждой мелочи” [58].
Людвинская рассказывает, как живет и работает петербургская организация. Провокаторы провалили отдельные звенья партийного подполья, трусы и маловеры бежали в тяжелые годы из партии. Рассказывает она и о забастовках в столице.
Ленин слушает сидя. Потом встает и начинает по своей привычке быстро шагать по комнате.
- Это хорошо, это хорошо,- повторяет он несколько раз.- Русский народ просыпается к новой борьбе. Идет навстречу новой революции. Начинается полоса нового подъема. Никакие преследования, никакие расправы не могут остановить движения, раз поднялись массы, раз начали шевелиться миллионы. Наша партия переживает трудные дни, но она непобедима, как непобедим пролетариат.
Приезжает сюда Горький. Он говорит с Лениным об организации нового издательства. Редактировать книги за границей Горький предлагает Владимиру Ильичу, Воровскому и еще кому-то. В России издательство должен представлять В. Десницкий-Строев. Горький считает: нужно написать книги по истории зарубежных литератур и по русской литературе, истории культуры, которые дали бы богатый фактический материал рабочим для самообразования и пропаганды.
- Но возможно ли это сейчас? - сомневается Ленин.
Он напоминает о цензуре, о трудностях организации нужных людей. Ведь большинство товарищей занято практической партийной работой, писать им некогда. “Но главный и наиболее убедительный для меня довод его, - расскажет Горький,- был приблизительно таков: для толстой книги - не время... Нам нужна газета, брошюра, хорошо бы восстановить библиотечку “Знания”, но в России это невозможно по условиям цензуры, а здесь по условиям транспорта: нам нужно бросить в массы десятки, сотни тысяч листовок, такую кучу нелегально не перевезешь. Подождем с издательством до лучших времен” [59].
А затем они говорят о Думе, о кадетах, о приближающейся мировой войне.
- Война будет,- утверждает Ленин.- Неизбежно. Капиталистический мир достиг состояния гнилостного брожения, уже и сейчас люди начинают отравляться ядами шовинизма, национализма... Пролетариат? Едва ли пролетариат найдет в себе силу предотвратить кровавую склоку. Как это можно сделать? Общеевропейской забастовкой рабочих? Для этого они недостаточно организованы, сознательны. Такая забастовка была бы началом гражданской войны, мы, реальные политики, не можем рассчитывать на это.
По поручению Самарского комитета приезжает к Ленину Г. Соколов - активный участник первой русской революции. Приходят на Мари-Роз, едва появляются в Париже, И. Полонский и Г. Котов, бежавшие из енисейской ссылки. После нелегальной работы в Донбассе прибывает А. Гречнев-Чернов. И Ленин подробно расспрашивает его о вооруженном восстании в Горловке.
На Мари-Роз придет к Ленину и Жан Нувель - секретарь социалистической организации Ниццы и корреспондент “Юманите”. Он увлечен русским революционным движением, хочет помочь большевикам в их пропагандистской работе в России. И, раздобыв доверенность некоего акционерного общества на мнимую покупку лесов в Кутаисской губернии, получит от российских властей визу. Владимир Ильич передаст Нувелю секретный пакет. Жан зашьет его в манжет брюк, чтобы провезти пакет через границу, доставить в Россию соратникам Ленина.
По многу часов проводит Владимир Ильич каждый день в Национальной библиотеке. Чтобы стать ее читателем, потребовалась рекомендация “добропорядочного лица, известного администрации”. И это рекомендательное письмо дал депутат от департамента Ньевр социалист Л. Г. Роблен.
Ленин работает и в главном читальном зале, и в кабинете периодических изданий, где к его услугам почти вся мировая пресса, в том числе и петербургская, московская. Он быстро пробегает взглядом газетные полосы, делает выписки.
Однажды Ленин узнает из газет: российский самодержец отправляется в поездку по Европе. Этот царский визит в Швецию, Италию, Англию, Францию - не обычный акт официальной дипломатии. Поездка предпринята, чтобы продемонстрировать единство международной реакции.
Ленин пишет в Брюссель, в Исполнительный комитет Международного социалистического бюро: “Шведские социалисты уже сочли необходимым по этому поводу выступить, и от их имени наш товарищ Брантинг (Карл Брантинг - лидер социал-демократической партии Швеции, один из руководителей II Интернационала.) заявил в шведском парламенте - в форме запроса правительству - энергичный протест, проникнутый духом международной социалистической солидарности”. Ленин уверен, что товарищи в других странах разделят мнение Брантинга, что и они выступят с протестом. “Необходимо только,- настаивает он,- призвать их к срочным действиям” [60].
И Международное социалистическое бюро публикует воззвание, призывающее всех рабочих Европы протестовать против визита российского царя. Воззвание находит широчайший отклик в рабочих массах.
Николай Кровавый - так величает в своих статьях российского царя Ленин - прибывает в Швецию. Его чествует королевский двор. А лидер шведских социал-демократов, сообщает в “Пролетарии” Ленин, “протестует против опозорения его страны визитом палача” [61].
Король, придворные, министры, полицейские встречают российского монарха в Италии. А социалистический депутат Одино Моргари по призыву Ленина заявляет о ненависти, о презрении, с которыми относится итальянский рабочий класс к Николаю Погромщику, к Николаю Вешателю.
Российскому монарху готовят торжественную встречу в Париже. Но и тут откликаются на призыв Ленина. Против приезда Николая II выступает Жан Жорес.
“Торжественное празднество вождей международной реакции...- с удовлетворением отмечает в “Пролетарии” Ленин,- сорвано единодушным и мужественным протестом социалистического пролетариата всех европейских стран” [62].
На фоне этого гневного протеста против вояжа российского самодержца, заявляет Владимир Ильич, особенно наглядно вырисовывается презренное лакейство перед царизмом российских либералов. Он клеймит их со страниц “Пролетария”. Клеймит депутатов черносотенной Думы, начиная от умеренно-правых и кончая кадетами, восхваляющими “обожаемого монарха”. Обрушивается на превозносящие царя полицейско-продажные газетенки: на “Голос Москвы” - орган партии “Союз 17 октября”, выходящий после пресловутого царского манифеста; на петербургскую черносотенную “Россию”, субсидируемую из секретного фонда правительства.
Эти, как и некоторые иные, российские газеты доставляются в Париж. Но порой ни в Национальной библиотеке, ни в других парижских библиотеках - Арсенале, Сент-Женевьев, Сорбоннской библиотеке, Социального музея на улице Лас Казес - не отыскивается то, что необходимо сейчас Владимиру Ильичу. И тогда, как обычно, он пишет родным. Подсказывает, где, через кого можно раздобыть отсутствующие в Париже книги и газеты.
Как-то Ленин узнает, что в России созывается съезд естествоиспытателей. Будут на нем и статистики. “Крайне важно воспользоваться этим,- обращается он к сестре Марии,- чтобы раздобыть мне земско-статистические издания” [63]. Владимир Ильич перечисляет то, что его сейчас больше всего интересует: о крестьянском и владельческом хозяйстве, особенно текущая статистика и подворные переписи; о кустарях и промышленности; об одном из принятых Столыпиным указов, касающихся крестьянского землевладения. “Если это может быть полезно.- предлагает Ленин,- я могу написать короткое заявленьице-просьбу к статистикам... для того, чтобы знакомые статистики могли ее раздавать (или показывать) статистикам других городов, прибавляя от себя просьбу (или добиваясь согласия) насчет высылки изданий” [64].
Он посылает сестре это “короткое заявленьице”. Его размножают в Москве на машинке. И когда у Марии Ильиничны производят обыск, изымают у нее и листы копировальной бумаги с оттиском ленинской просьбы:
“В. Ильин, работая над продолжением своего сочинения по аграрному вопросу вообще и сельскохозяйственному капитализму в России в частности, убедительно просит статистиков при земских, городских и правительственных учреждениях о высылке ему статистических сведений и т. п.” [65].
В дом на Мари-Роз вскоре начинает поступать так необходимая Ленину литература. “Московскую городскую статистику получил и очень благодарю,- сообщает он 2 января 1910 года.- Прошу прислать мне 3 брошюрки Московской городской статистики о выборах в 1, 2 и 3 Думу. Получил еще письмо о статистике из Рязани...”
Как рад Владимир Ильич тому, что в России откликнулись на его просьбу. “...Это великолепно,- пишет он сестре,- что помощь мне, видимо, будет от многих” [66].
Но, живя мыслью о России, Владимир Ильич стремился быть ближе и к тем, среди которых сейчас живет. Нередко из дома на Мари-Роз отправляется он туда, где собираются французские рабочие. Это по его совету русские большевики в Париже изучают французский язык, историю революционного движения Франции и других западноевропейских стран, посещают рабочие собрания, участвуют в профессиональном движении, поддерживают все политические мероприятия рабочих организаций столицы.
“Я помню,- пишет Д. Мануильский,- когда в Испании, в форте Монтлюсон, казнили видного анархиста профессора Феррера, и французский пролетариат ответил на это стотысячной демонстрацией, Владимир Ильич шел вместе с рабочими, скандируя лозунги. Глаза его юношески сверкали, и, когда полиция сделала попытку загородить дорогу демонстрантам, Владимир Ильич взялся за руки с другими рабочими, чтобы помешать полиции рассеять демонстрантов, предотвратить избиение. А ведь Владимир Ильич знал подлинную цену испанским анархистам типа Феррера! В своих выступлениях он беспощадно критиковал анархизм, но в то же время знал, что его место там, где идет рабочая масса” [67].
Ежегодно в ознаменование Парижской коммуны рабочие устраивают массовое шествие к Стене коммунаров на кладбище Пер-Лашез. С ними приходит сюда и Ленин, здесь слушает он Эдуарда Вайяна - старого коммунара, одного из лидеров социалистической партии.
В мартовский день 1910 года правительство мобилизовывает несколько тысяч полицейских. Они выстраиваются у Стены коммунаров, угрожая рабочим избиением. Префект полиции с большой палкой в руках перебивает пытающегося говорить Вайяна:
- Ты все еще не кончил своей прошлогодней речи? - И, обращаясь к полицейским, приказывает: - Выведите их всех.
Полицейские кидаются на демонстрантов. Начинается массовое избиение.
“Нужно было видеть лицо Владимира Ильича в эти минуты: глаза его сверкали негодованием, он сжимал кулаки и, чувствовалось, делал невероятные усилия, чтобы сдержать себя” [68],- рассказывает свидетель этой сцены Мануильский. Ленин среди тех, на кого кидаются полицейские. Вместе с внуками коммунаров он вынужден покинуть Пер-Лашез...
Но с французскими социалистами он не завязывает широких связей. Однажды после окончания его доклада на собрании в эмигрантской библиотеке он говорит С. Гопнер: - У меня нет с ними общего языка.
Слишком далеки французские социалисты от его революционных взглядов. Им присущ дух соглашательства. У них отсутствуют твердые принципы. Они лишь кажутся непримиримыми. А на самом деле, и это знает Ленин, приспосабливаются к различным аудиториям: одно говорят на собраниях рабочих, другое - торговцам и чиновникам.
Еще весной 1908 года в статье “Марксизм и ревизионизм” для издававшегося в Петербурге сборника “Карл Маркс” Ленин заклеймил мильеранизм. Это оппортунистическое течение в социал-демократии, названное по имени французского социалиста Мильерана, вошедшего в состав реакционного буржуазного правительства Франции, он назвал самым крупным опытом “применения ревизионистской политической тактики в широком, действительно национальном масштабе” [69].
Ленин раскрывает ошибки Жана Жореса, с которым встречался на Штутгартском конгрессе II Интернационала. Не раз выступает он против анархизма и анархо-синдикализма, господствующих в профсоюзном движении Франции. Он утверждает: анархистская фраза вредит французскому рабочему движению.
У Ленина нет никакого желания поддерживать отношения с теми, с кем он расходится во взглядах. Но всегда находит время, чтобы побыть среди простых французов.
“...Как-то пошли в маленький театр неподалеку от нас и остались очень довольны,- сообщает Надежда Константиновна матери Владимира Ильича.- Публика была чисто рабочая, с грудными младенцами, без шляп, разговорчивая, живая. Интересна была непосредственность, с какой публика реагировала на игру. Аплодировали не хорошей или дурной игре, а хорошим или дурным поступкам. И пьеса была соответствующая, наивная, с разными хорошими словами, приноровленная под вкус публики. Получалось впечатление чего-то очень живого, непосредственного” [70].
О редких развлечениях пишет родным и Владимир Ильич: “До сих пор здесь зима не в зиму, а в весну. Сегодня, напр., прямо весенний, солнечный, сухой и теплый день, который мы использовали с Надей для великолепной утренней прогулки в Булонский лес. Вообще на праздниках мы “загуляли”: были в музеях, в театре...” [71]
Ульяновых привлекло имя популярного певца Монтегюса. Сын и внук коммунаров, любимец парижских пригородов, он высмеивает в своих куплетах фабрикантов, домовладельцев, генералов, проклинает войну:
Истребляют друг друга, даже не видевшись ни разу, Убивают друг друга, не зная за что..
Отыскав по газетам, где поет Монтегюс, Ульяновы отправляются то в театр в Монруже, то в зал на авеню д'Орлеан или в “Бобино” на улице Гетэ, то в окраинные мюзик-холлы. Ленин любит песни этого шансонье в рабочей блузе с красным фуляром вокруг шеи, с прядью черных волос, свисающей из-под козырька каскетки. Невольно поддается он зажигающим словам куплетов, славящим солдат 17-го пехотного полка, восставшего в Агде и отправившегося в Безье брататься с толпой, когда “бунт оборванцев” охватил весь юг страны:
Честь и хвала солдатам
Семнадцатого полка!
Честь и хвала ребятам!
Их связь с народом крепка.
Честь и хвала солдатам!
Их подвиг ярко горит.
“Спасибо”,- своим солдатам
Республика говорит. (Перевод Павла Антокольского.)
Ленин и Крупская попадают однажды и на концерт эстонского скрипача Эдуарда Сырмуса.
Это музыкант-революционер. Еще в 1904 году он был арестован “по подозрению в принадлежности к группе лиц, занимавшихся преступной пропагандой среди нижних чинов флота в г. Кронштадте” [72]. А выйдя из тюрьмы, редактировал в Петербурге эстонскую социал-демократическую газету “Эдази” (“Вперед”), считавшую Ленина главным своим сотрудником. Гонения вынудили Сырмуса покинуть российскую столицу. Он уехал в Финляндию, оттуда в Швецию, затем в Норвегию и, наконец, во Францию.
Ленин помнит: как-то Сырмус подошел к нему на собрании большевистской группы, представился и глухим от вол нения голосом спросил:
- Что мне делать, Владимир Ильич? Я большевик, но очень люблю скрипку... Имею ли я право играть? Ленин ответил тогда:
- Да, имеете, если будете скрипачом-большевиком! Музыка, товарищ, громадная сила, ее надо использовать для наших целей, для классовой борьбы. Вы, как большевистский агитатор, сами должны знать, как использовать скрипку в качестве инструмента агитации.
В тот вечер Сырмус поделился с Лениным своей мечтой: играть перед рабочей аудиторией и здесь же, на концертах, разъяснять рабочим их цели в революционной борьбе. Пройдет более двадцати лет, и музыкант напишет Горькому: “...Я говорил т. Ленину о своей идее скрипкой содействовать эмансипации пролетариата. Тов. Ленин очень заинтересовался этой идеей...” [73]
И вот Сырмус выступает в Париже перед русскими политическими эмигрантами. Он посвящает концерт памяти героев Парижской коммуны. В полутемном зале, сидя в задних рядах, Владимир Ильич слушает его вдохновенную игру. Он покидает концерт убежденным, что скрипачу надо во что бы то ни стало помочь. Это Ленин, сообщит Сырмус Горькому, “помог мне некоторое время учиться в Париже” [74]. По инициативе Ленина партия выделяет деньги на совершенствование мастерства эстонского музыканта.
На партийную стипендию учится Сырмус у профессоров Анри Марто и Люсьена Капэ. “Работая с железной неутомимостью,- сообщит о нем в 1912 году в “Парижском вестнике” Луначарский,- Сырмус приобретает редкую технику и наконец чувствует в себе силы вновь начать свое дело с богатым репертуаром, находящимся в полной власти виртуоза. Первые концерты в Люцерне и Цюрихе вызвали восторги публики и критики” [75]. И с той поры имя Сырмуса, которого оценил, которому помог учиться Ленин, не сходит со страниц газет почти всех стран Европы.
Но вернемся на Мари-Роз, где живут Ульяновы. Покидая Женеву и перебираясь на берега Сены, Ленин надеялся, что в большом городе за ним будут меньше следить. А на самом деле он и здесь в поле зрения агентов царской охранки.
Еще осенью 1909 года от заграничной агентуры узнали в Петербурге о готовящемся Международном социалистическом конгрессе. И еще тогда уведомили из российской столицы всех начальников губернских жандармских управлений и охранных отделений, что “на помянутом съезде будет присутствовать в качестве делегата от Российской социал-демократической рабочей партии известный деятель последней Ленин...” [76]. А вскоре глава заграничной агентуры сообщил из Парижа в Петербург: “...на очередном собрании 2-й Парижской группы содействия РСДРП Ленин прочел доклад о последнем заседании Международного социалистического бюро... в коем он принимал участие в качестве представителя русской социал-демократии, коснувшись главным образом принципиальной стороны тех восьми вопросов, которые намечены бюро к обсуждению на предстоящем летом 1910 г. в Копенгагене Интернациональном социалистическом конгрессе” [77].
Международный конгресс II Интернационала открывался в воскресенье 28 августа. Но еще за три недели до этого Ленин пишет в Копенгаген М. Кобецкому, большевику, занимающемуся транспортировкой в Россию печатающейся за границей литературы: “Я бы хотел воспользоваться конгрессом в Копенгагене, чтобы поработать в Копенгагенской библиотеке” [78]. Он просит узнать, открыты ли в сентябре копенгагенские библиотеки, ибо ему необходимо познакомиться в них с материалами о сельском хозяйстве Дании. И сколько стоит, понедельно и помесячно, меблированная комната в Копенгагене? Может ли Кобецкий, не отрываясь от своих занятий, помочь ему ее найти?
Примечания:
[51] “Штрихи великого портрета”. М., изд-во “Правда”, 1957, с. 8.
[52] “Неделя”, 1964, № 4, с. 6.
[53] См. Э.Ш. Хазиахметов. Ленин и ссыльные большевики Сибири, с. 51.
[54] См. там же, с. 52.
[55] “Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине”, т. 2, с. 84.
[56] Там же, с. 293-294.
[57] “Новое время”, 1960, № 12, с. 11.
[58] Там же.
[59] М. Горький. Литературные портреты, с. 19-20.
[60] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 47, с. 286.
[61] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 19, с. 54.
[62] Там же.
[63] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 55, с. 300.
[64] Там же.
[65] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 47, с. 225-226.
[66] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 55, с. 303.
[67] “О Владимире Ильиче Ленине. Воспоминания. 1900-1922 годы” с. 108-109.
[68] Там же, с. 109.
[69] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 17, с. 23.
[70] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 55, с. 438.
[71] Там же, с. 302.
[72] Ленинградский государственный исторический архив, ф. 14, оп. 25, ед. хр. 33, л. 119.
[73] “Советская музыка”, 1963, № 11, с. 49.
[74] Там же.
[75] “Парижский вестник” № 47, 23 ноября 1912 г.
[76] “Красный архив”, 1934, т. 1(62), с. 220.
[77] Там же, с. 221.
[78] В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 47, с. 261.