А. Гурштейн

ЛЕНИН О ТОЛСТОМ

«— Какая глыба, а? Какой матёрый человечище! Вот это, батенька, художник... И, — знаете, что еще изумительно? До этого графа подлинного мужика в литературе не было»¹.

Так в беседе с А. М. Горьким говорил о Толстом Ленин. В этих словах Ленина чувствуется огромное восхищение богатырской силой великого русского художника. Ленин останавливался в изумлении перед этой «глыбой», угадывая за ее силой мощь того народа, который породил Толстого.

К творчеству Толстого Ленин возвращался не раз. Помимо отдельных высказываний, рассеянных в разных работах, мы насчитываем у Ленина семь статей, которые непосредственно касаются толстовского творчества². Гениальный анализ Ленина раскрыл сущность того замечательного явления в русской (и мировой) литературе, которое навеки вошло в нее под именем — Толстой.

Уже заглавие первой статьи Ленина о Толстом, написанной в 1908 г., — «Лев Толстой, как зеркало русской революции» — показывает, в каком плане и с какой точки зрения подошел Ленин к творчеству Толстого.

Ленин знал силу одной лишь страсти, он всю свою жизнь отдал революционной борьбе, делу построения социализма. Этой задачей одухотворена была вся его деятельность, были проникнуты все его мысли и действия. Здесь Ленин черпал и критерии для всех своих оценок.

К анализу творчества Толстого Ленин подошел — говоря его же словами — «с точки зрения характера русской революции и движущих сил ее»³. Написанные после революции 1905 г., статьи Ленина о Толстом пронизаны атмосферой тогдашней революционной борьбы. Ленин определяет значение и роль творчества Толстого в общем ходе революционного развития России и все свои выводы связывает с актуальными задачами, которые революция ставит перед рабочим классом и крестьянством.

Одним из первых характерных признаков диалектической мысли является охват изучаемого явления в целом. Для Ленина творчество Толстого и выступает всегда как единое целое; Ленин не дробит личности Толстого на «художника» и «мыслителя», потому что во всех ее проявлениях он ощущает некое единство. Ленин все время говорит как о художественных произведениях Толстого, так и об его учении, видя и в тех и в другом порождение и своеобразное отражение одной и той же действительности. Ленин с одинаковым вниманием останавливается как на «Анне Карениной», «Люцерне» и «Крейцеровой сонате», так и на различных публицистических и морально-философских статьях Толстого.

Но, воспринимая все творчество и всю деятельность Толстого, как единое целое, Ленин вскрывает раздирающие это единство «кричащие» противоречия. Ленинская характеристика противоречий в творчестве Толстого обладает всей силой и остротой ленинских определений:

«Противоречия в произведениях, взглядах, учениях, в школе Толстого, — писал Ленин, — действительно кричащие. С одной стороны, гениальный художник, давший не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы. С другой стороны — помещик, юродствующий во Христе. С одной стороны — замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши, — с другой стороны, «толстовец», т.-е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: «я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками». С одной стороны, беспощадная критика капиталистической эксплуатации, разоблачение правительственных насилий, комедии суда и государственного управления, вскрытие всей глубины противоречий между ростом богатства и завоеваниями цивилизации и ростом нищеты, одичалости и мучений рабочих масс; с другой стороны, — юродивая проповедь «непротивления злу» насилием. С одной стороны, самый трезвый реализм, срывание всех и всяческих масок; — с другой стороны, проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии, стремление поставить на место попов по казенной должности попов по нравственному убеждению, т.-е. культивирование самой утонченной и потому особенно омерзительной поповщины. Поистине

Ты  и  убогая,  ты  и  обильная,
Ты  и  могучая,  ты  и  бессильная
— Матушка  Русь!»⁴.

Ленин не только определил те кричащие противоречия, из которых соткано творчество Толстого. Ленин дал ответ на вопрос об их происхождении, об источнике, их вскормившем. Это — «не случайность, — писал в той же статье Ленин, — а выражение тех противоречивых условий, в которые поставлена была русская жизнь последней трети XIX века»⁵. «Противоречия во взглядах Толстого — не противоречия его только личной мысли, а отражение тех в высшей степени сложных, противоречивых условий, социальных влияний, исторических традиций, которые определяли психологию различных классов и различных слоев русского общества в пореформенную, но дореволюционную эпоху»⁶. Та огромная ломка общественных отношений, которая с особенной силой стала проявляться в русской жизни после 1861 г., нашла яркое выражение в творчестве Толстого.

В поисках социальных корней толстовского творчества Ленин не ограничивается изучением общественной жизни класса, из которого вышел Толстой, а привлекает к анализу всю совокупность общественных отношений той эпохи, когда формировался Толстой, как художник и мыслитель, весь, если можно так выразиться, «социальный контекст» эпохи.

«Главная деятельность Толстого, — писал Ленин, — падает на тот период русской истории, который лежит между двумя поворотными пунктами ее, между 1861 и 1905 годами. В течение этого периода следы крепостного права, прямые переживания его насквозь проникали собой всю хозяйственную (особенно деревенскую) и всю политическую жизнь страны. И в то же время именно этот период был периодом усиленного роста капитализма снизу и насаждения его сверху»⁷.

Старая патриархальная Россия подвергалась после 1861 г. под ударами капитализма быстрому разрушению; ломались вековые общественные отношения старого патриархального уклада, уступая место новым отношениям, порожденным капитализмом. «Крестьяне голодали, вымирали, разорялись, как никогда прежде, и бежали в города, забрасывая землю. Усиленно строились железные дороги, фабрики и заводы, благодаря «дешевому труду» разоренных крестьян. В России развивался крупный финансовый капитал, крупная торговля и промышленность»⁸.

Сам Толстой прекрасно улавливал переходный характер наступившего после 1861 г. периода. Ленин вспоминает слова Константина Левина в «Анне Карениной» о том, что в России все «переворотилось и только укладывается»;  «трудно себе представить, — говорит Ленин, — более меткую характеристику периода 1861—1905 годов»⁹.

В эту переходную эпоху и вырос и оформился Толстой. «Вот эта быстрая, тяжелая, острая ломка всех старых «устоев» старой России и отразилась в произведениях Толстого-художника, в воззрениях Толстого-мыслителя»¹⁰. «Толстой вполне сложился, как художник и как мыслитель, именно в этот период, переходный характер которого породил все отличительные черты и произведений Толстого и «толстовщины»¹¹.

Ленин искал социальных корней толстовского творчества в реально-историческом содержании всей той эпохи, которая вскормила Толстого. Перед ленинским взором простиралась вся тогдашняя реальная действительность русской жизни во всем ее многообразии и сложности, во взаимоотношениях различных классов и различных слоев русского общества. Вот почему Ленин пришел к выводам, столь чуждым и непонятным всякого рода вульгаризаторам от науки.

Вульгарные социологи копошатся в априорно очерченных узких пределах одного класса, они оперируют метафизической борьбой классовых стилей в литературе, фантастическими демаркационными линиями литературных стилей. Для вульгаризаторов марксизма всякое социальное явление есть какая-то отгороженная от всего мира, самодовлеющая классовая «монада» — без окон и дверей в тот широкий мир реальной действительности, который не живет по надуманным схемам искусственно расчлененной жизни, а где все движется, все находится в постоянном диалектическом взаимодействии.

Для вульгарных социологов, не видящих дальше своего носа, Толстой есть не более как дворянин в искусстве. К сожалению, они могут в подкрепление своих «теорий» сослаться на Плеханова, который писал, что «Толстой был и до конца жизни остался большим барином»¹². А Ленин услышал в произведениях Толстого голос «самых широких народных масс в России указанного периода [т. е. переходного периода между 1851 и 1905 гг. — А. Г.] и именно деревенской, крестьянской России»¹³. Устами Толстого, — писал Ленин в 1910 г., — «говорила вся та многомиллионная масса русского народа, которая уже ненавидит хозяев современной жизни, но которая еще не дошла до сознательной, последовательной, идущей до конца, непримиримой борьбы с ними»¹⁴. Ленин услышал в творчестве Толстого отголоски «великого народного моря». В беседе с А. М. Горьким Ленин со всей категоричностью заявил, что «до этого графа подлинного мужика в литературе не было»¹⁵. Толстой, по словам Ленина, «стоит на точке зрения патриархального, наивного крестьянина»¹⁶.

Вульгарный социолог понимает классовую природу писателя, как раз навсегда данную категорию: в восприятии вульгарного социолога писатель пригвожден к своему классу, как прикованный к тачке каторжник. Категория эволюции и движения не существует для вульгаризаторов марксизма. А Ленин показывает, как Толстой, принадлежавший по рождению и воспитанию к высшей помещичьей знати в России, мог порвать «со всеми привычными взглядами этой среды»¹⁷. В чем коренились социальные причины перехода Толстого на точку зрения широких народных масс его времени? «Острая ломка всех «старых устоев» деревенской России, — говорил Ленин, — обострила его внимание, углубила его интерес к происходящему вокруг него, привела к перелому всего его миросозерцания»¹⁸. Так Ленин включает творчество Толстого в общие социальные процессы его времени, процессы, подготовлявшие первую русскую революцию.

«Сопоставление имени великого художника, — писал Ленин в начале первой своей статьи о Толстом, — с революцией, которой он явно не понял, от которой он явно отстранился, может показаться на первый взгляд странным и искусственным»¹⁹. Это «странное» на первый взгляд сопоставление привело под пером Ленина к замечательным выводам об отношении Толстого к революции. Ленин определил границы этого отношения, противоречивый его характер, силу и слабость его.

Ленин подошел к оценке Толстого «с точки зрения того протеста против надвигающегося капитализма, разорения и обезземеления масс, который должен был быть порожден патриархальной русской деревней»²⁰. Ленин увидел величие Толстого в том, что он явился выразителем «тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России»²¹. Не отвлеченный «христианский анархизм» увидел Ленин в идейном содержании произведений Толстого, а черты, роднящие его идеи с исконным крестьянским стремлением к «новым формам общежития»²².

Но крестьянство «относилось очень бессознательно, патриархально, по-юродивому, к тому, каково должно быть это общежитие»²³, не знало, каким путем и какой борьбой надо завоевать эти новые формы общежития. И у Толстого Ленин нашел те же черты: в противоречиях, которые характерны для взглядов Толстого, Ленин увидел отражение «тех противоречивых условий, в которые поставлена была историческая деятельность крестьянства в нашей революции»²⁴. Крестьянство умело ненавидеть барина и чиновника, — этому научила его вся его прошлая жизнь, но только меньшинство крестьянства шло за революционным пролетариатом, а в своем большинстве крестьянство не знало, где искать ответа на мучившие его вопросы, и металось из стороны в сторону. «Большая часть крестьянства плакала и молилась, резонерствовала и мечтала, писала прошения и посылала «ходателей», — совсем в духе Льва Николаевича Толстого!»²⁵. Вот эту слабость еще не осознавших своего пути широких масс, вот этот «исторический грех толстовщины» отразил в своих произведениях Толстой, который сумел в то же время «с замечательной силой» (слова Ленина) «выразить их стихийное чувство протеста и негодования»²⁶

. Толстой, по словам Ленина, «поразительно рельефно воплотил в своих произведениях — и как художник, и как мыслитель и проповедник — черты исторического своеобразия всей первой русской революции, ее силу и ее слабость»²⁷.

Казавшееся на первый взгляд «странным и искусственным» сопоставление имени Толстого с революцией приобрело — благодаря замечательному анализу Ленина — огромную значительность и осветило ярким светом как творчество Толстого, так и социальный смысл первой нашей революции, среди совершителей и участников которой были разнообразные социальные элементы. Любопытно, что сопоставление имени Толстого и революции находит неожиданное оправдание в одной из записей в дневниках Софьи Андреевны Толстой, опубликованных уже в годы советской власти. Софья Андреевна пишет, что, «как ни прикрывайся христианством», Л. Н. Толстой «несомненно сочувствует» революции (запись от 13 апреля 1909 г.)²⁸.

Толстой с неослабевающим вниманием следил за нарастанием народного гнева против утеснителей и эксплоататоров. «Народ негодует», — записывает Толстой в своем дневнике 1910 г. Лев Николаевич прекрасно сознавал огромную освобождающую роль революции. Вот как он это выразил в дневниковой записи от 11 марта 1910 г.:

«Революция сделала в нашем русском народе то, что он вдруг увидал несправедливость своего положения. Это — сказка о царе в новом платье. Ребенком, который сказал то, что̀ есть, что царь голый, была революция. Появилось в народе сознание претерпеваемой им неправды, и народ разнообразно относится к этой неправде (большая часть, к сожалению, с злобой); но весь народ уже понимает ее. И вытравить это сознание уже нельзя...»²⁹.

Несмотря на звучащий здесь мотив непротивления, Толстой с неопровержимой категоричностью констатирует выросшее в народе, благодаря революции, «сознание претерпеваемой им неправды», при чем Толстому ясно, что «вытравить это сознание уже нельзя». В этих словах Толстого слышится уверенность в приближении новой революционной волны, которая сметет всю неправду эксплоататорского общества.

Ленин ценил в Толстом горячего протестанта, страстного обличителя, великого критика; он ценил те стороны творчества Толстого, в которых с огромной силой выражена «беспощадная критика капиталистической эксплуатации», в которых сказывался замечательный толстовский «самый трезвый реализм»³⁰. «Самый трезвый реализм» был присущ самому Ленину, составляя одну из существенных черт всей его как теоретической, так и практической деятельности. Отсюда шли и его глубочайшая правдивость и непримиримость в борьбе.

Черты эти сказались во всей своей глубине и в ленинских оценках Толстого. Ленин резко и зло выступил против всякого рода «героев «оговорочки», против меньшевиков-ликвидаторов и кадетствующих либералов, которые справляли поминки по Толстом свистопляской лицемерия, вакханалией сюсюкающей лжи. Ленин резко и зло выступил против людей, которые вчера называли себя марксистами и революционерами, а сегодня, совместно с либералами разных мастей, елейно провозглашали «совестью России» Толстого, который в порыве «непротивления злу насилием» договорился до того, что не надобно «противиться» даже бешеной собаке.

Признавая Толстого гениальным художником, Ленин, неизменно и до конца остававшийся правдивым и непримиримым ко всякого рода уклонениям от правильного пути, не пощадил слабых сторон Толстого, скрывавшихся в его учении. Энгельс в свое время не закрывал глаз на черты филистерства, которые прорывались в творчестве таких колоссов человеческой мысли, как Гегель и Гете. «Гегель, как и Гете, — писал Энгельс, — был в своей области настоящий Зевс-олимпиец, но ни тот, ни другой не могли вполне отделаться от духа немецкого филистерства»³¹. Подобно Энгельсу, и Ленин не мог молчать, когда он в облике Толстого различал черты юродствующего во христе помещика.

Ленин вскрыл противоречия, раздиравшие творчество и жизнь Толстого. Ленин, с одной стороны, отмечал толстовский «замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши», но в то же время Ленин не мог пройти мимо того, что в произведениях Толстого звучит «проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии»³². «Самый трезвый реализм», который был присущ Ленину, его глубочайшая партийность побуждали его прежде всего говорить правду. И Ленин, высоко ценя гениального художника Толстого, который дал «не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы»³³, с обычной своей прямотой осуждает слабые стороны Толстого, осуждает «толстовщину»³⁴, которая «в ее реальном историческом содержании» является «идеологией восточного строя, азиатского строя», является учением, которое «безусловно утопично и, по своему содержанию, реакционно в самом точном и в самом глубоком значении этого слова»³⁵. Ленин отделяет в творчестве Толстого то, что «выражает предрассудок Толстого», от того, что выражает его «разум»; Ленин различает в наследстве Толстого (в согласии с общим марксистским решением проблемы культурного наследства) то, «что принадлежит в нем прошлому», и то, «что принадлежит будущему». Именно последнее, — говорит Ленин, — «берет и над этим наследством работает российский пролетариат»³⁶.

Тут мы находим у Ленина прекрасный урок и для некоторых наших нынешних товарищей, которые — в противоположность вульгарным социологам, стремившимся в порыве «социологического» скудоумия «опорочить» великих художников прошлого, изобличить их во всех смертных грехах, поймать их «с поличным», — подымают очи горѐ, как только речь заходит о классиках, и с елейным сюсюканием только и твердят: о, господи! о, классики! Настоящий марксист, следующий заветам Ленина, должен уметь вскрыть подлинную сущность изучаемого явления, должен определить действительное его место и роль в нашем историческом развитии.

Касаясь исторического развития, Ленин никогда не ограничивался пределами одной нашей страны, он всегда искал общих исторических связей с развитием всего человечества. Ленинизму во всех его проявлениях всегда присущ международный характер. Ленинизм, по словам Сталина, «есть явление интернациональное, имеющее корни во всем международном развитии, а не только русское»³⁷.

Когда Ленин подошел к духовной драме Герцена, она предстала перед ним, как порождение и отражение «той всемирноисторической эпохи, когда революционность буржуазной демократии уже умирала (в Европе), а революционность социалистического пролетариата еще не созрела»³⁸. И к творчеству Толстого Ленин подошел в плане общеисторической перспективы. Ленин видел, что в мировом значении Толстого «по-своему» отражается мировое значение русской революции. Ленин писал: «Эпоха подготовки революции в одной из стран, придавленных крепостниками, выступила, благодаря гениальному освещению Толстого, как шаг вперед в художественном развитии всего человечества»^39.

Ленину всегда виделись широкие горизонты человеческой истории. И к этим широким горизонтам всегда зовет нас живое ленинское слово, зовет нас прочь от безжизненных и скудоумных схем, в какие пытаются вогнать живую человеческую историю, со всем ее многообразием и противоречиями, вульгаризаторы разных толков.

Статьи Ленина о Толстом, помимо своего непосредственного значения, как гениальной характеристики толстовского творчества, имеют для литературоведения огромную методологическую ценность. В их лаконических, предельно сжатых формулировках находят свое освещение актуальнейшие вопросы, занимающие науку о литературе.

Исходя из общих посылок марксистской гносеологии, из «теории отражения», в защиту которой Лениным были написаны блестящие страницы, Ленин и от произведений искусства, являющихся острым идеологическим оружием, требует, прежде всего, глубокого и правдивого отражения действительности. «И если перед нами, — писал Ленин в своей первой статье о Толстом, — действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях»⁴⁰. Эта ленинская формула, ставя ребром вопрос о взаимоотношении искусства и действительности, устанавливает в то же время совершенно четкий критерий художественности.

Формула эта отвергает все попытки эстетствующих критиков, больших и малых и совсем маленьких, построить теорию самодовлеющего художественного мастерства, теорию, нашедшую выражение и во вредительской концепции идеолога капиталистической реставрации — врага народа Бухарина, который пытался, как известно, отвлечь советскую поэзию от ее актуальных политических задач, от близости к революции, от служения делу социализма.

Никакое «мастерство» в области искусства не заменит подлинной художественности, которая, по существу, и заключается в глубоком и правдивом отражении — средствами искусства, художественными средствами — действительности. Есть, конечно, градация художественности, бо̀льшая и меньшая степень. Но есть высшая степень художественной значительности, которую Ленин определяет словами: «действительно великий художник». В творчестве «действительно великого художника» должны найти отражение «некоторые хотя бы из существенных сторон революции», т. е. именно то, что составляет сущность действительности. Л. Н. Толстой и был таким действительно великим художником, ставившим и выдвигавшим в своем творчестве глубокие и основные вопросы жизни. «Л. Толстой, — писал Ленин, — сумел поставить в своих работах столько великих вопросов, сумел подняться до такой художественной силы, что его произведения заняли одно из первых мест в мировой художественной литературе»⁴¹. Подлинное великое искусство призвано ставить «великие вопросы» жизни, и в этом, собственно, и заключается его «художественная сила», сила его воздействия на народ.

Но народ не всегда слышит голос искусства, искусство не всегда находит доступ к народным массам. Столетия рабства и угнетения в самых разнообразных его исторических формах — вплоть до современного каннибальского фашизма — держали и держат народные массы в темноте и невежестве, часто создавая между художником и народом огромную пропасть. Одна из драм великих художников прошлого заключалась в том, что творчество их, по существу питаясь народными соками и будучи по существу направлено к народным массам, не находило часто к ним доступа, оставалось часто без ответа. На этой почве и вырастало чувство одиночества у великих художников, как это было, например, с Пушкиным, которого затравил и привел к гибели бездушный и лживый «свет», это сборище «блистательных глупцов».

Творчество Толстого, несмотря на популярность его имени, было до революции доступно лишь ограниченному кругу, потому что в старой России был огромный процент неграмотных, для которых литература оставалась за семью печатями. «Толстой-художник, — писал Ленин в 1910 г., вскоре после смерти Толстого, — известен ничтожному меньшинству даже в России. Чтобы сделать его великие произведения действительно достоянием всех, нужна борьба и борьба против такого общественного строя, который осудил миллионы и десятки миллионов на темноту, забитость, каторжный труд и нищету, нужен социалистический переворот»⁴². Великая Октябрьская социалистическая революция раскрепостила не только народные массы, призвав их к активной творческой жизни, но раскрепостила также великое искусство прошлого, вернув его народу, сделав его «достоянием всех».

Так в понимании Ленина сплетается судьба искусства с судьбой народа. В течение многих столетий искусство накапливало революционную энергию, своими демократическими и социалистическими элементами, своей борьбой с косностью, с мраком, с невежеством, с эксплоатацией человека человеком участвуя в подготовке революции, приближая социалистический переворот. Когда же этот переворот совершился и Октябрьская социалистическая революция восторжествовала, благодаря делу Ленина—Сталина, в стране Советов, стало расти новое, советское искусство, своими корнями уходящее в народные глубины и связанное с лучшими достижениями великого искусства прошлого. Ленинские взгляды на взаимоотношение искусства и действительности нашли свое развитие и завершение в сталинском лозунге социалистического реализма, являющемся руководящим для советской литературы.

Еще в ранних своих работах Ленин провозгласил тезис о партийности марксистской оценки. Еще в 1894 г. Ленин писал свои знаменитые строки: «...материализм включает в себя, так сказать, партийность, обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы»⁴³. Этой глубокой партийностью проникнуты и все статьи Левина о Толстом. Давая оценку творчества Толстого, Ленин, как всегда, оставался на точке зрения «определенной общественной группы», именно революционного пролетариата. Но почему же пролетариату, почему рабочему классу принадлежит «право оценки»? Где гарантия правильности этой оценки, ее объективной значимости? Ленин дает ответ на этот вопрос в одной из своих статей о Толстом:

«...правильная оценка Толстого возможна только с точки зрения того класса, который своей политической ролью и своей борьбой во время первой развязки этих противоречий [нашедших отражение в творчестве Толстого. — А. Г.], во время революции, доказал свое призвание быть вождем в борьбе за свободу народа и за освобождение масс от эксплуатации, — доказал свою беззаветную преданность делу демократии и свою способность, борьбы с ограниченностью и непоследовательностью буржуазной (в том числе и крестьянской) демократии, — возможна только с точки зрения социал-демократического пролетариата» (писано в 1910 г.)⁴⁴.

Вот почему рабочий класс имеет право выступать в роли судьи общественных явлений, в том числе и явлений искусства. Вот почему его приговоры являются справедливыми и правильными приговорами. Ленин учит нас тому, чтобы мы и в наших приговорах следовали велениям рабочего класса, его партии — коммунистической партии, вся деятельность которой, все заботы которой направлены исключительно на благо народа.

Великая Октябрьская социалистическая революция создала у нас, в стране Советов, то «новое общество без нищеты народа, без эксплуатации человека человеком», о котором Ленин вдохновенно писал в своих статьях, посвященных Толстому⁴⁵. И победа социалистической революции вполне оправдала глубокий исторический оптимизм, пронизывающий статьи Ленина о Толстом — в противовес тем нотам отчаяния, какие звучат в творчестве гениального русского художника, сумевшего отразить «великое народное море, взволновавшееся до самых глубин»⁴⁶, но не знавшего, где лежит путь к освобождению народа, где дорога к его свободе и счастью.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Горький М., В. И. Ленин. Сочинения, ГИХЛ, 1931, т. XXII, стр. 216.

² Приводим перечень статей Ленина, посвященных Толстому: «Лев Толстой, как зеркало русской революции» (1908); «Не начало ли поворота?» (1910); «Л. Н. Толстой» (1910); «Л. Н. Толстой и современное рабочее движение» (1910); «Толстой и пролетарская борьба» (1910); «Герои «оговорочки» (1910); «Л. Н. Толстой и его эпоха» (1911).

³ Ленин, Сочинения, т. XII, стр. 331.

⁴ Там же, стр. 332.

⁵ Там же.

⁶ Там же, т. XIV, стр. 402.

⁷ Там же, стр. 404.

⁸ Там же, стр. 405.

⁹ Там же, т. XV, стр. 100.

¹⁰ Там же, т. XIV, стр. 405.

¹¹ Там же, т. XV, стр. 100.

¹² Плеханов Г. В., Сочинения, т. XXIV, стр. 192.

¹³ Ленин, Сочинения, т. XIV, стр. 405.

¹⁴ Там же, стр. 407.

¹⁵ Горький М., В. И. Ленин. Сочинения, ГИХЛ, 1931, стр. 216.

¹⁶ Ленин, Сочинения, т. XIV, стр. 405.

¹⁷ Там же.

¹⁸ Там же.

¹⁹ Там же, т. XII, стр. 331.

²⁰ Там же, стр. 332—333.

²¹ Там же, стр. 333.

²² Там же.

²³ Там же.

²⁴ Там же.

²⁵ Там же.

²⁶ Там же, т. XIV, стр. 400.

²⁷ Там же.

²⁸ «Дневники Софьи Андреевны Толстой, 1897—1909», изд. «Север», М., 1932, стр. 242.

²⁹ Толстой Л. Н.,  Полное собрание сочинений, Юбилейное издание, т. LVIII, стр. 3 и 24.

³⁰ Ленин, Сочинения, т. XII, стр. 332.

³¹ Маркс К.  и Энгельс Ф., Сочинения, т. XIV, стр. 639.

³² Ленин, Сочинения, т. XII, стр. 332.

³³ Там же.

³⁴ В письме к А. М. Горькому от 3 января 1911 г. В. И. Ленин писал: «...Толстому ни «пассивизма», ни анархизма, ни народничества, ни религии спускать нельзя» (Сочинения, т. XV, стр. 58).

³⁵ Ленин, Сочинения, т. XV, стр. 101 и 102.

³⁶ Там же, т. XIV, стр. 403.

³⁷ Сталин И. В., Вопросы ленинизма, изд. 10-е, стр. 2.

³⁸ Ленин, Сочинения, т. XV, стр. 465.

³⁹ Там же, т. XIV, стр. 400.

⁴⁰ Там же, т. XII, стр. 331.

⁴¹ Там же, т. XIV, стр. 400.

⁴² Там же.

⁴³ Там же, т. I, стр. 276.

⁴⁴ Там же, т. XIV, стр. 402.

⁴⁵ Там же, стр. 403.

⁴⁶ Там же, стр. 407.