Глава четвертая

За границу

Перед поездкой

По дороге в Женеву

Встреча с Плехановым

В Цюрихе и в Афольтерне

Париж и опять Швейцария

В Берлине

Возвращение в Россию

Снова в Петербурге

 

Перед поездкой

М. А. Сильвин:

Наблюдение политической полиции за нами явственно усиливалось. Несмотря на всю конспирацию Радченко, первый обыск, прошедший пока без последствий, был произведен именно у него, бывшего прежде других «на счету». Организация пока не была затронута.

 

С. П. Невзорова-Шестернина:

Так как кружок наш работал нелегально, то из-за полицейских соображений группами не сходились, но решено было хоть разок собраться всем вместе и молодо, весело провести вечер. Едем в Лесной институт. Там были ледяные горы и маленький трактирчик, где можно было остановиться, попить и поесть. Были предприняты всевозможные предосторожности. Выехали с различных вокзалов и различными путями. Но тем не менее об этой поездке стало известно в жандармском управлении, и впоследствии многих из нас допрашивали в ней. В большой отдельной комнате трактира веселой гурьбой пили чай, закусывали. До упоения накатавшись с высоких ледяных гор, вернулись опять в комнату, пели, плясали, русскую и казачка. Особенно мастерски плясал Петр Запорожец... Владимир Ильич был очень весел, шутил, смеялся, принимал самое живое участие в хоровом пении и катании с гор. На вейках и по железной дороге небольшими группами вернулись мы все обратно в Питер. Было морозно, снежно, небо усыпано звездами. Молодо и бодро чувствовали мы себя все тогда!

 

М. А. Сильвин:

...В марте месяце Владимир Ильич захворал воспалением легких в тяжелой форме. За ним (пока не приехала его мать Мария Александровна) некому было ухаживать. И вот мы по очереди забегали к нему и делали все нужное: меняли компрессы, поили чаем, бегали за лекарствами и т. д. И все спешили сделать ему что-нибудь приятное. За полтора года, которые он прожил в Питере, все так искренне полюбили и ценили его. Да иначе и быть не могло.

Я пригласил к нему доктора Кноха, ординатора Мариинской больницы, и вызвал из Москвы по его просьбе Марию Александровну, мать Владимира Ильича, которая пригласила профессора Кальяна.

— Слово в слово повторил Кноха,— говорил мне Владимир Ильич о почтенном профессоре.

 

И. К. Крупская:

Заболел Владимир Ильич в 1895 году — она (Мария Александровна) тотчас же приезжает и отхаживает его, сама готовит ему пищу...

 

Т. М. Копельзон:

Во время его (Владимира Ильича) болезни я посетил его раза два. Познакомился с его милой старушкой матерью и был просто очарован их взаимными нежными отношениями.

 

С. П. Невзорова-Шестернина:

Едва поправившись, еще сидя в кровати, он (Владимир Ильич) ни одной минуты не терял даром: все время читал и писал. Мне помнится, он тогда читал III том («Капитала») К. Маркса.

Оправившись от болезни, Владимир Ильич обратился к петербургскому градоначальнику с «прошением» о выдаче ему паспорта для поездки за границу.

15 марта 1895 года такой паспорт был ему выдан.

 

А. И. Ульянова- Елизарова:

Официальной целью (поездки Владимира Ильича за границу) было отдохнуть и полечиться после воспаления легких, а неофициальной — завязать сношения с группой «Освобождение труда».

И. К. Крупская:

...Ленин ездил за границу повидаться с группой «Освобождение труда», столковаться с Плехановым, Аксельродом... о постановке дальнейшей работы.

 

М. А. Сильвин:

После того как прямолинейность статей Ленина и Плеханова показала ограниченную возможность для них обоих открытой литературной деятельности в тисках царской цензуры, Владимир Ильич, считая при все возрастающем темпе движения совершенной нелепостью кустарное издательство подполья, решил испробовать другой путь печатания, именно за границей, освежить пропагандистскую и агитационную деятельность группы «Освобождение труда», усилив ее притоком статей и брошюр из России, от работников с мест...

За границу Владимир Ильич ездил с целью теснее связаться с группой «Освобождение труда», прежде всего установить личный контакт, сговориться касательно общих теоретических воззрений, информировать группу о состоянии подпольной работы, побудить ее к более действенному обслуживанию возникшего движения, снабжению наших организаций литературой и к созданию органа, который отражал бы события и этапы движения, регистрировал вехи в развитии борьбы пролетариата и объяснял их...

Он опасался, что поездка (за границу) не пройдет для него даром, и желал обеспечить непрерывность работы на случай провала.

 

Н. К. Крупская:

Слежка все росла, и Владимир Ильич настаивал, что должен быть намечен «наследник», за которым нет слежки и которому надо передать все связи. Так как я была наиболее «чистым» человеком, то решено было назначить «наследницей» меня. В первый день пасхи (2 апреля) нас человек 5—6 поехало «праздновать пасху» в Царское Село к одному из членов нашей группы — Сильвину...

 

М. А. Сильвин:

...У меня съехались товарищи, и Владимир Ильич, очертив положение дела, наметил дальнейший план работы и разделение функций между нами на случай его ареста...

На совещании в Царском Селе уже были намечены те четкие основы организации, которые потом вылились в точные формулировки на собрании центральной группы в.начале декабря 1895 года. Владимир Ильич особенно настаивал на соблюдении элементарных правил конспирации, на возможно более редких посещениях друг друга в порядке приятельства и дружбы, на прекращении ненужной переписки со знакомыми во избежание невольных нескромностей и разных ненужных сообщений.

Он учил нас писать молоком между строчек, точками в книгах; он требовал от нас также строгого разграничения функций, партийных обязанностей каждого из нас и настаивал на том, чтобы отдельные работники были прикреплены каждый к особому району. Все, начиная с Владимира Ильича, сообщили здесь данные о своих связях с кружками и отдельными рабочими, явки и адреса, пути сношений с техниками, с наиболее активными сотрудниками из периферии и прочее.

Надежда Константиновна, уже тогда выполнявшая главную работу, так сказать, по секретарской части, тут же наскоро зашифровывала все это.

 

Н. К. Крупская:

Чуть не целый день просидели над обсуждением того, какие связи надо сохранить. Владимир Ильич учил шифровать. Почти полкниги исшифровали. Увы, потом я не смогла разобрать этой первой коллективной шифровки.

 

М. А. Сильвин:

Несмотря на то что маленький городок был в то время резиденцией царя, собрание не было прослежено полицией. Это было в первый день пасхи, и в мансарде, которую я занимал (в сущности, комната, устроенная на чердаке, и ход в нее был через чердак), были сделаны мной приготовления как бы для празднования «светлого дня». Может быть, ввиду праздничного настроения надзор вообще был ослаблен в этот день; к тому же товарищами были приняты особые меры предосторожности: в поезде и на вокзалах вели себя как незнакомые друг другу, улицами шли поодиночке.

 

Н. К. Крупская:

Владимир Ильич тщательно собирал... «связи», выискивая всюду людей, которые могли бы так или иначе пригодиться в революционной работе. Помню, раз (в апреле) по инициативе Владимира Ильича было совещание представителей нашей группы (Владимира Ильича и, кажется, Кржижановского) с группой учительниц воскресной школы. Почти все они потом стали социал-демократками. В числе их была Лидия Михайловна Книпович, старая народоволка, перешедшая через некоторое время к социал-демократам. Старые партийные работники помнят ее. Человек с громадной революционной выдержкой, строгая к себе и другим, прекрасно знавшая людей, прекрасный товарищ, окружавшая любовью, заботой тех, с кем она работала, Лидия сразу оценила во Владимире Ильиче революционера... Из учительниц были, кажется, на этом совещании еще П. Ф. Куделли, А. И. Мещерякова... и другие.

 

М. А. Сильвин:

Когда его старший товарищ по Самаре, Лалаянц, был (24 апреля) освобожден из «Крестов» после отсидки, Владимир Ильич повидался с ним и даже проводил его до Москвы.

 

Д. И. Ульянов:

В апреле 1895 года он (Владимир Ильич) приехал к нам в Москву, на квартиру Бажанова (Яковлевский переулок (ныне улица Елизаровой), дом № 19).

Здесь он остановился и здесь же встретился с Лалаянцем...

Тут Владимир Ильич рассказывал нам относительно третьего тома «Капитала», который прочитал по-немецки — русского перевода еще не было. Помню, тогда еще пришел к нам Масленников из Московского комитета — товарищ Анны Ильиничны, и он (Владимир Ильич) рассказывал нам о стремлении капиталистического общества к равной норме прибыли и о ренте, о так называемой дифференциальной ренте.

 

И. X. Лалаянц:

Из рассказов Владимира Ильича я узнал тогда много чрезвычайно интересного для меня о жизни и работе петербургских кружков, в частности о подпольно-литературной работе Владимира Ильича. Из его слов я мог заключить, что в Питере в то время достаточно прочно и широко была налажена пропагандистская и даже отчасти агитационная работа, в особенности среди рабочих крупных заводов; рассказывал он немало также о подготовлявшихся к выпуску «Материалах» (сборник) и о спорах со Струве, об отношениях к нему. Для меня с достаточной ясностью стала вырисовываться активная и руководящая роль Владимира Ильича во всех этих работах, хотя сам он ее совершенно не подчеркивал...

 

По дороге в Женеву

25 апреля 1895 года Владимир Ильич выехал за границу.

 

Из донесения петербургского градоначальника департаменту полиции:

Состоящий под негласным надзором полиции сын действительного статского советника Владимир Ильин Ульянов 25 минувшего апреля выбыл за границу по паспорту, выданному мной 15 марта сего года, за № 720.

Об изложенном имею честь сообщить департаменту полиции, согласно § 10 положения 1 марта 1882 года о негласном надзоре.

 

Из циркуляра директора департамента полиции Н. И. Петрова начальникам жандармских пограничных пунктов:

Департамент полиции, препровождая при сем список лиц, проживающих за границей, имеет честь просить вас, милостивый государь, установить наблюдение за возвращением означенных лиц в пределы империи и, в случае прибытия их на вверенный вам пограничный пункт, поступить согласно указаниям, изложенным в списке.

 

В «Списке лиц, за коими надлежит установить наблюдение за возвращением в пределы империи», Владимир Ильич значился под № 22. В графе «Как поступить по прибытии на пограничный пункт» предписывалось:

Тщательный досмотр багажа и о направлении избранного пути уведомить департамент полиции и начальника подлежащего жандармского управления для продолжения негласного надзора полиции...

 

В составленном охранкой 27 мая 1895 года «Списке лиц, на коих падает подозрение в принадлежности к социально-революционному обществу» Владимир Ильич фигурировал под №1. О нем давались следующие сведения:

Брат казненного государственного преступника Александра Ульянова и с 1887 года состоит под негласным надзором полиции... Вместе с братьями Ванеевыми, Василием Старковым, сестрами Невзоровыми, Верой Сибилевой41 и другими стоит во главе кружка, занимающегося революционной пропагандой среди рабочих, и в интересах этого кружка, для приобретения революционных связей, 25 минувшего апреля выбыл за границу. (Сообщено департаменту полиции 2-го мая сего года за № 5947).

 

Департаментом полиции была подготовлена специальная «справка» о В. И. Ульянове.

В «справке» говорилось:

Ульянов, Владимир Ильин, родился в 1870 году, дворянин, сын действительного статского советника, брат казненного Александра Ульянова, имеет мать вдову Марию, сестер Анну, Ольгу42 и Марию и брата Дмитрия. Средством к существованию семьи служит пенсия, получаемая за службу отца в размере 1200 рублей в год.

Первоначальное образование получил в Симбирской гимназии, а затем поступил в 1887 году в Казанский университет. Впервые обратил на себя внимание сношениями с известным Лазарем Богоразом43. За участие в студенческих беспорядках, происходивших в декабре 1887 года, исключен из университета с воспрещением жительства в Казани и с учреждением негласного надзора полиции.

В июле 1888 года мать Ульянова ходатайствовала о разрешении принять вновь сына ее Владимира в Казанский университет, а в сентябре того же года сам Ульянов ходатайствовал о разрешении ему уехать за границу для окончания образования в одном из заграничных университетов,— оба эти ходатайства ввиду преждевременности были отклонены.

В мае 1889 года казанский губернатор представил ходатайство Ульянова о разрешении ему выезда за границу для лечения, и его превосходительство г. директор (департамента полиции) названное ходатайство изволил отклонить ввиду того, что от означенной в медицинском свидетельстве болезни Ульянов может ехать на Кавказ.

По распоряжению московского генерал-губернатора Ульянову, на основании 16-й статьи положения о государственной охране, воспрещено жительство в Москве и Московской губернии. Из ведомости о лицах, состоящих под негласным надзором полиции в Казанской губернии, представленной при отношении начальника Казанского губернского жандармского управления от 20 июля 1889 года, усматривается, что Ульянов ведет знакомство с подозрительными лицами.

В 1889 году на Ульянова было обращено особое внимание, как на одного из поднадзорных, пребывавших в Казани, которая местность, по сведениям, добытым по известному делу о взрыве в Цюрихе44, признавалась местом пребывания особо видных деятелей революционного движения в России.

В 1889 же году Ульянов ходатайствовал о допущении его до экзамена на степень кандидата юридических наук; имеющиеся об Ульянове сведения были сообщены министру народного просвещения.

В то же врёмя были получены указания (из Самары по месту пребывания Ульянова), что он продолжает вращаться в среде лиц вредного в политическом отношении направления.

В октябре 1891 года было отклонено ходатайство Ульянова о разрешении ему выезда за границу.

В минувшем июне (1892 года) Ульянов ходатайствовал о разрешении ему быть поверенным при Самарском окружном суде.

Согласно положенной резолюции было объявлено, что соответствующий отзыв будет дан в случае запроса подлежащего его начальства.

Помимо изложенного Владимир Ульянов находился в сношениях с Ив. Ив. Воскресенским, принадлежавшим к кружку Лазаря Богораза.

В июле 1892 года сообщено председателю Самарского окружного суда на его запрос, что к выдаче Ульянову свидетельства на право хождения в качестве поверенного по судебным делам препятствия не встречается.

В апреле сего 1895 года Ульянов выехал за границу по паспорту, выданному с.-петербургским градоначальником от 15 марта того же года, за № 720, и как состоящий под негласным надзором помещен в циркуляр на пограничные пункты от 26 мая 1895 года № 4254.

Из ведомости негласного надзора г. С.-Петербурга по 1 января сего года усматривается, что в образе жизни Ульянова ничего предосудительного не замечалось.

Ныне, ввиду полученных об Ульянове неблагоприятных сведений (вх. № 8574), о выезде его за границу сообщено.

 

Директор департамента полиции Н. И. Петров направил чиновнику особых поручений министерства внутренних дел П. И. Рачковскому, заведовавшему заграничной агентурой департамента полиции, предписание.

 

В предписании указывалось:

Состоящий под негласным надзором полиции помощник присяжного поверенного округа С.-Петербургской судебной палаты... Владимир Ильин Ульянов 25 апреля сего года выехал за границу...

По имеющимся в департаменте полиции сведениям, названный Ульянов занимается социал-демократической пропагандой среди петербургских рабочих кружков, и цель его поездки за границу заключается в приискании способов к водворению в империи революционной литературы и устройства сношений рабочих революционных кружков с заграничными эмигрантами.

Сообщая о сем, прошу вас учредить за деятельностью и заграничными сношениями Владимира Ульянова тщательное наблюдение и о последующем уведомить.

 

2 мая 1895 года Владимир Ильич написал письмо матери «с дороги» — из австрийского города Зальцбурга.

 

В письме говорилось:

Пользуюсь остановкой на 2 часа в одном австрийском городке (недалеко уже*  от места назначения), чтобы исполнить обещание написать с дороги.

По «загранице» путешествую уже вторые сутки и упражняюсь в языке: я оказался совсем швах, понимаю немцев с величайшим трудом, лучше сказать, не понимаю вовсе**. Пристаешь к кондуктору с каким-нибудь вопросом,— он отвечает; я не понимаю. Он повторяет громче. Я все-таки не понимаю, и тот сердится и уходит. Несмотря на такое позорное фиаско, духом не падаю и довольно усердно коверкаю немецкий язык...

Следующее письмо очень скоро не смогу, вероятно, написать.

 

С. И. Мотовилова:

Ленина я помнила еще с 1895 года, когда он в свой первый приезд в Швейцарию заезжал к нам в Лозанну и провел у нас полдня.

Было это так. Горничная сказала моей маме, что ее кто-то спрашивает.

Вошел незнакомый человек и сказал, что его прислал Классон. Мама ввела его в гостиную, там у нас на столике лежали социалистические газеты. Человек этот бросился к столику и, не обращая внимания на маму, весь погрузился в газеты.

Потом они с мамой разговорились. Мама должна была объяснить ему, как проехать к Плеханову.

Обращаясь к маме, незнакомец сказал:

- А мы с вами из одного города.

- Как же ваша фамилия? — спросила мама.

- Петров,— ответил он.

(Ленин одно время, как известно, подписывался Петровым.)

- Какой же это Петров, — раздумывала мама,— может быть, сын булочника?

- Да нет,— ответил он,— этого Петрова вы не знаете.

За ужином Петров был очень сдержан, разговаривал мало.

 

Из письма В. И. Ленина матери 8 мая:

Предыдущее письмо писал с дороги. Теперь уже устроился на месте,— думаю, впрочем, что не надолго и что скоро опять поеду куда-нибудь.

Природа здесь роскошная. Я любуюсь ею все время. Тотчас же за той немецкой станцией, с которой я писал тебе, начались Альпы, пошли озера, так что нельзя было оторваться от окна вагона...

 

Встречи с Плехановым

М. И. Калинин:

В период беспросветной реакции, во времена, когда рядовому рабочему с большим трудом и страшными усилиями приходилось приобретать даже первоначальную грамотность, в рабочих кругах уже вращались подпольные издания, принадлежавшие перу Георгия Валентиновича.

Эти произведения открывали новый мир рабочему классу, они звали его на борьбу за лучшее будущее, они учили в ясной, простой, для всех доступной форме основам марксизма; несокрушимою верою в конечную победу идеалов рабочего класса они воспитали уверенность, что все препятствия и трудности по пути к этим идеалам будут легко сметены организованным пролетариатом.

 

И. К. Крупская:

Плеханов сыграл крупную роль в развитии Владимира Ильича, помог ему найти правильный революционный путь, и потому Плеханов был долгое время окружен для него ореолом...

 

В. И. Ленин:

Основание русской социал-демократии — главная заслуга группы «Освобождение труда», Плеханова, Аксельрода и их друзей...

Старые русские революционеры (народовольцы) стремились к захвату власти революционной партией. Захватив власть, «партия ниспровергла бы личную силу» самодержавия,— думали они, - т. е. вместо чиновников назначила своих агентов, «захватила бы экономическую силу», т. е. все финансовые средства государства, и произвела бы социальный переворот... Русские социал-демократы решительно восстали против этой революционной теории. Плеханов подверг ее беспощадной критике в своих сочинениях: «Социализм и политическая борьба» (1883 г.) и «Наши разногласия» (1885 г.) и указал русским революционерам их задачу: образование революционной рабочей партии, ближайшей целью которой должно быть низвержение абсолютизма.

Из статьи В. И. Ленина «Карл Маркс»:

По вопросу о философии марксизма и об историческом материализме лучшее изложение у Г. В. Плеханова...

 

Из работы В. И. Ленина «Еще раз о профсоюзах»:

...Нельзя стать сознательным, настоящим коммунистом без того, чтобы изучать — именно изучать — все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма.

 

Из статьи В. И. Ленина «Об авантюризме»:

Его (Г. В. Плеханова) личные заслуги громадны в прошлом. За 20 лет, 1883—1903, он дал массу превосходных сочинений, особенно против оппортунистов, махистов, народников.

 

Е. М. Ярославский:

Конечно, чрезвычайно большое значение имело то, что Плеханов в то время с особой силой подчеркивал роль пролетариата как главной движущей силы революции, что «без рабочих, сознающих свои классовые интересы, нет социализма». Но Плеханов приносил громадный вред движению, когда, неправильно оценивая роль крестьянства и буржуазии в предстоящей революции, утверждал в 1890 году, что «кроме буржуазии и пролетариата мы не видим других общественных сил, на которые могли бы у нас опираться оппозиционные или революционные комбинации».

Здесь в воззрениях Плеханова уже наметилась его будущая меньшевистская оценка роли буржуазии в русской революции. Буржуазию Плеханов считал революционной силой, союзником пролетариата. Крестьянство он в данном случае скидывал со счетов. «Пролетарий и «мужичок» — это настоящие политические антиподы»,— писал Плеханов. По мнению Плеханова, историческая роль пролетариата настолько же революционна, насколько консервативна роль «мужичка». Таким образом, Плеханов и не смог ставить вопроса о союзе рабочего класса с крестьянством.

 

М. А. Сильвин:

Идейное влияние Плеханова было огромно. Можно с уверенностью сказать, что на его произведениях воспитывалось целое поколение революционеров. Но хотя к группе «Освобождение труда» тянулись все нити российских социал-демократических кружков, она не стала организационным центром движения. Чернышевский когда-то, присматриваясь к Герцену при личном свидании с ним за границей, заметил, что он все еще воображает себя в московских гостиных, не понимая того, что за годы его изгнания появилась совершенно новая аудитория, новые люди и новые отношения. Плеханов mutatis mutandis*** был теперь в положении Герцена 60-х годов. Он был гениальным истолкователем и пропагандистом марксизма и отчетливо представлял себе общие контуры возникшего движения и его вероятное будущее. Но за 20 лет изгнания и почти исключительно кабинетной работы он потерял живую связь с движением, недооценивал его, не думал, что в предстоящей схватке российскому пролетариату удастся оттеснить или даже совершенно уничтожить все другие стоящие на его пути общественные классы.

 

В. И. Ленин:

Теоретические работы (Г. В. Плеханова)...— главным образом критика народников и оппортунистов — остаются прочным приобретением с.-д. всей России, и никакая «фракционность» не ослепит человека, обладающего хоть какой-нибудь «физической силой ума», до забвения или отрицания важности этих приобретений. Но как политический вождь русских с.-д. в буржуазной российской революции, как тактик Плеханов оказался ниже всякой критики.

 

Н. К. Крупская:

Плеханова Владимир Ильич чрезвычайно ценил как теоретика... Но он знал и слабые стороны Плеханова. Долгие годы эмиграции, в те годы, когда не было еще партии, рабочее движение еще только что складывалось, наложили на Плеханова свою печать. Плеханов был оторван от развертывающегося рабочего движения. Это было видно по тому, как мало интересовался он рабочими корреспонденциями, как не умел слушать приезжавших с мест работников, как мало ставил им практических вопросов. Кроме того, он был страшно избалован и не терпел никаких возражений, прямо терроризовал своих соратников по группе «Освобождение труда» — Засулич и П. Б. Аксельрода. Владимир Ильич обладал широкими теоретическими знаниями, при помощи которых он поднимал практическую работу на высшую ступень. Теория учила его всматриваться в жизнь, улавливать в жизни самое нужное и самое важное; с другой стороны, революционная практика толкала вперед его мысль, учила глубже ставить вопросы. Ильич был совершенно иного типа теоретик, чем Плеханов. Но совершенно неправильно было бы сказать, как это пытались делать некоторые, что Плеханов — теоретик, а Ленин — практик. Это не так. Ленин тоже теоретик, но совершенно другого типа теоретик, другой эпохи, органически связанный со всем строительством партии, со всей ее работой. В этом была его сила. У Ильича не было и тени высокомерия ученого-теоретика, он на все смотрел с точки зрения интересов партии, интересов рабочего класса.

 

Б. И. Горев:

В отличие от Ленина, главной особенностью которого было умение соединять глубоко революционную и непримиримую теорию с такой же беспощадно-революционной практикой, Плеханов в течение всего своего марксистского периода был и оставался только писателем, теоретиком и полемистом... Революционный марксизм сделал его большим мастером в области революционной теории, включая также и теорию грядущей революции. Но эта революция рисовалась ему все же в несколько туманных очертаниях. Он выработал свое марксистское миросозерцание накануне возникновения II Интернационала, в эпоху, когда отзвучали уже последние отголоски героической борьбы Парижской Коммуны, когда Европа вступила в длительную полосу «мирного развития» без войн и революций, когда все почти внимание социалистов было обращено на парламентскую борьбу.

Став марксистом, Плеханов, естественно, прежде всего размежевался и с революционным народничеством, которое он раньше сам пропагандировал, и с террористическим народовольчеством. А новой, непосредственно революционной практики у него не было.

 

М. М. Эссен:

Сравнивая эти две фигуры (В. И. Ленина и Г. В. Плеханова), такие крупные, яркие, одаренные, всегда видишь разницу характеров. Ничто личное, мелкое не доходило до Ленина. Он любил и ценил Плеханова и неизменно обращался к мысли о том, что его нужно сохранить для партии. А Плеханов? Он точно боялся «соперничества», никого не признавал рядом с собой. С ним нельзя было говорить как с равным.

Плеханов как-то жаловался, что его одолевают умники, которые приходят к нему и нудно, тягуче, длинно излагают свои теории, от которых веет затхлым чеховским провинциализмом. Это зло, но верно, и виноват в этом был сам Плеханов. Конечно, товарищи тянулись к нему, но их встречал такой холодный прием, такое подчеркнутое превосходство, что и неглупый человек терялся, начинал лепетать всякие несуразности, чтобы показать, что и он не чужд разных теорий...

Не то Ленин. Весь ушедший с головой в организацию рабочего класса, поставивший целью своей жизни создать партию, которая действительно могла бы повести пролетариат к победе над самодержавием и капитализмом, он по камешку сколачивал эту партию. Тысячами нитей Ленин был связан с партией, с рабочим классом. У него подход к людям был совсем иной, чем у Плеханова. Он, как хороший хозяин, подбирал все, что годилось для стройки. Иногда поражало, до чего Ленин был внимателен и терпелив с каждым товарищем.

С Лениным никто не старался казаться умным, говорить о высоких материях, становиться на носки.

Он видел человека насквозь, и каждый чувствовал, что с Ильичем надо говорить только просто, щеголять не нужно.

 

Е. И. Спонти:

...Всегда поражало, с каким доверием и вниманием он всех слушал. Это был такт большого человека: ободрить работника, поднять в нем веру в свои силы, зажечь бодростью и энергией. Не в этом ли исключительный успех и влияние Ленина, что он умел, как никто, воодушевить волей к работе, и человек, соприкоснувшись с ним, трудился с удесятеренной энергией. Каждый чувствовал, что у него точно крылья выросли.

...В первый день своего приезда в Женеву я... совершенно неожиданно для себя встретился с Лениным в кабинете Плеханова. Помнится, когда я часов в 10 утра позвонил у двери квартиры Плеханова, дверь открыл сам Плеханов, который был совершенно по-домашнему — без сюртука, и провел меня в кабинет. В кабинете никого не было. Узнав же, что я из Москвы со специальным к нему поручением, он быстро вышел в соседнюю комнату и, возвратившись оттуда с Лениным, предложил нам познакомиться. Мы ответили, что уже знакомы...

После моих объяснений Ленин передал Плеханову для ознакомления свои материалы. В числе их была гектографированная писанная на машинке полемическая брошюра против Михайловского и К0 45. Плеханов бегло просмотрел брошюру и заметил:

— Да, это, кажется, серьезная работа.

Ленин и на этот раз, как и на совещании в Петербурге****, был очень сдержан... Он держал себя с большим достоинством, как человек, сознающий свою силу...

 

А. Н. Потресов:

Когда время стало приближаться к 12 часам, обычному за границей времени обеда, Плеханов указал нам ресторан, где можно недорого пообедать, предупредив, чтобы мы держали себя осторожно, так как в Женеве много русских шпионов.

С нами, приезжими из России, Плеханов всегда предпочитал проводить время вне Женевы, чтобы избавиться от соглядатаев из русской охранки и, таким образом, не подвергать нас риску от общения с ним.

 

А. М. Воден:

В 1895 году (в начале лета) я провел с Владимиром Ильичем и А. Н. Потресовым несколько содержательных суток в Ormonts — Dessus: они выразили желание, чтобы я провел их туда из Монтрэ через долину Hongrina горными тропинками, подальше от любопытных.

 

А. Н. Потресов:

Если не ошибаюсь, беседа эта (В. И. Ленина и Г. В. Плеханова) происходила летом 1895 года в горах в местечке Ормони (неподалеку от долины Роны). В эту горную деревушку Ленин и я (третьим нашим компаньоном был А. М. Воден) пришли пешком из Кларана через довольно высокий горный перевал. Туда же, в Ормони, приехал Плеханов, и мы всей компанией поселились в одном пансионе.

 

Из письма Г. В. Плеханова Ф. Энгельсу (конец мая — июнь 1895 года):

Известия из С.-Петербурга нисколько не лучше. Вернее, поскольку дело касается общего недовольства, они отрадны: революционное движение никогда еще не было таким сильным за последнее десятилетие, но правительство принимает оборонительные меры. В России становится жарко...

Спасибо за «Классовую борьбу»46. Кстати. Не разрешите ли Вы нам перевести Ваши книги «Положение рабочего класса в Англии» и «Переворот в науке, произведенный господином Дюрингом»? Это — для издания в России. Только... там цензура, и она не особенно любезна в настоящий момент,— наоборот.

Посылаю Вам русскую брошюру. Прочтите конец этой брошюры и Вы увидите, что борьба наших народников «против капитализма» все более и более вырождается в союз с царизмом.

 

Р. М. Плеханова:

Эти швейцарские встречи и беседы (В. И. Ленина и Г. В. Плеханова) были весьма содержательны. Если не считать разговоров на различные теоретические темы, в центре бесед стояли вопросы, связанные с практической деятельностью русских социал-демократов в тех разнообразных областях, которые перед нами теперь открылись. Много было рассказов, с одной стороны, о практике тогдашних пропагандистских кружков и, с другой стороны, о практике революционеров 1870—1880 годов, в работе которых принимали участие Плеханов, Аксельрод. С особым увлечением Ленин слушал рассказы Плеханова про главного «хозяина» землевольческой и народовольческой организаций Михайлова47 и про организационные принципы, на которых последний строил подпольные объединения.

 

А. М. Воден:

...Мне пришлось быть очевидцем его (Владимира Ильича) спора с Г. В. Плехановым по вопросу о феодализме в России.

 

Из письма Г. В. Плеханова В. И. Засулич:

Я помню, как в 1895 году один товарищ старался убедить меня в том, что в России был такой же феодализм, как и на Западе. Я отвечал, что сходства в этом случае не больше, чем между «российским Вольтером» — Сумароковым и настоящим, французским Вольтером, но мои доводы едва ли убедили моего собеседника.

 

Р. М. Плеханова:

...Намечено было... проведение известного рода разделения труда. Сошлись на том, что А. Н. Потресов не должен входить в практическую работу петербуржцев: на него ложилась легальная издательская деятельность и основные сношения с заграницей.

 

Из письма Г. В. Плеханова о Владимире Ильиче:

Приехал сюда молодой товарищ, очень умный, образованный и даром слова одаренный. Какое счастье, что в нашем революционном движении имеются такие молодые люди!

 

В своих воспоминаниях Г. М. Кржижановский приводит слова Г. В. Плеханова о том, что

ему еще не случалось встречаться с таким выдающимся представителем революционной молодежи, как В. И. Ульянов: настолько последний превосходил все свое окружение и по теоретической подготовленности и по осведомленности о тогдашней российской действительности.

 

Г. М. Кржижановский:

Г. В. Плеханов писал... что за период многолетнего пребывания за границей у него перебывало большое число лиц из России, но что, пожалуй, ни с кем не связывает он столько надежд, как с этим молодым Ульяновым. Насколько я помню, он отмечал в этом письме и удивительную эрудицию Владимира Ильича, и целостность его революционного мировоззрения, и бьющую ключом энергию.

 

В Цюрихе и в Афольтерне

После завершения переговоров с Плехановым Владимир Ильич поехал в Цюрих, к П. Б. Аксельроду.

 

П. Б. Аксельрод:

...Ко мне приехал... гость... молодой человек, невысокого роста... Представился:

- Владимир Ульянов, приехал недавно из России. Георгий Валентинович, в Женеве, просил вам кланяться.

Молодой человек передал мне довольно объемистую книгу — сборник статей под заглавием «Материалы к вопросу о хозяйственном развитии России»*****, незадолго до того вышедшую в России и уже конфискованную и даже сожженную по приговору цензуры... Я знал о подготовке этого сборника и сам писал для него статью под заглавием «Главные запросы русской жизни», но не смог кончить ее в срок из-за болезни.

Посидев у меня, побеседовав о положении дел в России, молодой человек поднялся и сказал вежливо:

- Завтра: если вы позволите, я зайду к вам, чтобы продолжить разговор.

Вечером и ночью я просмотрел привезенный Ульяновым сборник. Мое внимание привлекла обширная статья К. Тулина, имя которого я встретил здесь впервые. Эта статья произвела на меня самое лучшее впечатление. Тулин выступал здесь с критикой народничества и «Критических заметок» Струве... Чувствовался темперамент, боевой огонек, чувствовалось, что для автора марксизм является не отвлеченной доктриной, а орудием революционной борьбы. Для меня ознакомление с этим сборником было истинным наслаждением. Наконец-то, думал я, появляется в России легальный сборник, проникнутый не просто духом отвлеченного, академического марксизма, но духом социал-демократии, дающей учению марксизма революционное применение...

Утром пришел ко мне Ульянов.

- Просмотрели сборник?

- Да! И должен сказать, что получил большое удовольствие. Наконец-то пробудилась в России настоящая революционная социал-демократическая мысль. Особенно хорошее впечатление произвели на меня статьи Тулина...

- Это мой псевдоним,— заметил мой гость.

Тогда я принялся объяснять ему, в чем я не согласен с ним...

Ульянов, улыбаясь, заметил в ответ:

- Знаете, Плеханов сделал по поводу моих статей совершенно такие же замечания. Он образно выразил свою мысль: «Вы,— говорит,— поворачиваетесь к либералам спиной, а мы — лицом»48.

Невольно бросалось в глаза глубокое различие между сидевшим передо мною молодым товарищем и людьми, с которыми мне приходилось иметь дело в Швейцарии... Ульянов, несомненно обладая талантом и имея собственные мысли, вместе с тем обнаруживал готовность и проверять эти мысли, учиться, знакомиться с тем, как думают другие.

У него не было ни малейшего намека на самомнение и тщеславие. Он даже не сказал мне, что порядочно писал в Петербурге и уже приобрел значительное влияние в революционных кружках. Держался он деловито, серьезно и вместе с тем скромно.

В Швейцарию он приехал по своему легальному паспорту и предполагал так же легально вернуться в Россию. Его частые встречи со мной могли обратить на него внимание. А между тем нам о многом еще хотелось переговорить. Мы условились уехать на несколько дней из Цюриха в деревню, где могли бы проводить целые дни вместе, не привлекая ничьих подозрительных взглядов.

Переехали в деревушку Афольтерн, в часе езды от Цюриха. Здесь мы провели с неделю. Был май, стояла прекрасная погода. Мы целыми днями гуляли, подымались вместе на гору около Цуга и все время беседовали о волновавших нас обоих вопросах.

И я должен сказать, что эти беседы с Ульяновым были для меня истинным праздником. Я... вспоминаю о них как об одном из самых радостных, самых светлых моментов в жизни группы «Освобождение труда».

Первый вопрос, который мы обсуждали, касался отношения русских социал-демократов к либералам...

Я передал Ульянову двойственное впечатление, которое произвел на меня... (Е. И. Спонти): с одной стороны, глубокое рабочелюбие, трогательная преданность пролетарскому делу; с другой стороны — поразительная примитивность мышления.

- А знаете, что он говорил мне о вас? — заметил Ульянов.— «Непременно, — говорит — остановитесь в Цюрихе, побывайте у Аксельрода, — только не рассказывайте ему о разногласиях между нами»...

- Я очень рад тому, что вы сообщили мне,— сказал я Ульянову,— но объясните... с чего он так донимал меня «агитацией».

- А видите ли, он имел в виду экономическую агитацию.

- Черт возьми! Почему же он не мог прямо сказать мне, в чем дело!

- Это не его личное мнение. Об этом у нас в России за последнее время много было разговоров. Я привез с собой брошюрку, посвященную этому вопросу. По ней вы разберете, о чем шла у нас речь...

Говорили мы с Ульяновым и о тех особых исторических задачах, которые предстоят русской социал-демократии в общенациональном движении против абсолютизма.

И я должен признать, что впервые пришлось мне встретить за границей молодого товарища, который проявлял столько любознательности и интереса к этим вопросам.

Разговор коснулся, между прочим, нашей заграничной «оппозиции» и отношений между группой «Освобождение труда» и «Союзом русских социал-демократов»...

Само собой разумеется, говорили мы о положении социал-демократической работы в России, и в частности в Петербурге...

С появлением на нашем горизонте Ульянова у нас завязались наконец более или менее правильные сношения с Россией.

 

М. А. Сильвин:

...Он (Владимир Ильич) познакомился с Плехановым и Аксельродом и договорился с ними о формах и способах своего и нашего участия в их литературной работе за границей.

 

А.В. Луначарский:

В первый раз я услышал о Ленине... от Аксельрода... Аксельрод мне сказал:

- Теперь можно утверждать, что и в России есть настоящее социал-демократическое движение и выдвигаются настоящие социал-демократические мыслители.

- Как? — спросил я.— А Струве, а Туган-Барановский?

Аксельрод несколько загадочно улыбнулся (дело в том, что раньше он очень высоко отзывался о Струве) и сказал мне:

- Да, но Струве и Туган-Барановский — все это страницы русской университетской науки, факты из истории эволюции русской ученой интеллигенции, а Тулин49 — это уже плод русского рабочего движения, это уже страница из истории русской революции.

 

Р. М. Плеханова вспоминает, что после знакомства с Лениным у членов группы «Освобождение труда»

появилась глубокая надежда на то, что пролетарское движение в России пойдет в гору, имея в своих рядах таких талантливых людей, как Владимир Ильич.

 

Париж и опять Швейцария

После трехнедельного пребывания в Швейцарии В. И. Ленин отправился в Париж.

 

Из письма В. И. Ленина матери 27 мая 1895 года:

В Париже я только еще начинаю мало-мало осматриваться: город громадный, изрядно раскинутый, так что окраины (на которых чаще бываешь) не дают представления о центре. Впечатление производит очень приятное — широкие, светлые улицы, очень часто бульвары, много зелени, публика держит себя совершенно непринужденно,— так что даже несколько удивляешься сначала, привыкнув к петербургской чинности и строгости.

Чтобы посмотреть как следует, придется провести несколько недель.

Здесь очень дешевы квартиры: например, 30— 35 frs. за 2 комнаты с кухней в месяц; 6—10 frs. в неделю за меблированную комнату — так что я надеюсь устроиться недорого.

 

Н. К. Крупская:

Трудно представить себе более «антимузейного» человека, чем Ленин. Пестрота, винегретность музейных материалов производила на Владимира Ильича неизменно самое удручающее впечатление, через 10 минут он имел уже вид страшно усталого человека.

 

М. М. Эссен:

Он любил живую толпу, живую речь, песню, любил ощущать себя в массе.

 

Г. М. Кржижановский:

...В памяти моей... живет его описание встреч с парижским пролетариатом. Французский рабочий-массовик своим общим культурным уровнем, своей живой восприимчивостью и своей товарищеской общительностью, по словам Владимира Ильича, представлял как раз тот человеческий материал, с которым наиболее естественным образом могли связываться упования марксистов-революционеров.

 

Н. К. Крупская:

Опыт борьбы международного пролетариата Ленин изучал с особой страстностью.

 

Во время своего пребывания в Париже В. И. Ленин посетил Поля и Лауру Лафарг.

 

В. И. Ленин:

В лице Лафарга соединялись — в умах русских с.-д. рабочих — две эпохи: та эпоха, когда революционная молодежь Франции с французскими рабочими шла, во имя республиканских идей, на приступ против империи,— и та эпоха, когда французский пролетариат, под руководством марксистов, вел выдержанную классовую борьбу против всего буржуазного строя, готовясь к последней борьбе с буржуазией за социализм.

Нам, русским социал-демократам, испытывающим весь гнет абсолютизма, пропитанного азиатским варварством, и имевшим счастье из сочинений Лафарга и его друзей почерпнуть непосредственное знакомство с революционным опытом и революционной мыслью европейских рабочих, нам в особенности наглядно видно теперь, как быстро близится время торжества того дела, отстаиванию которого Лафарг посвятил свою жизнь.

 

Из письма В. И. Ленина матери 6 июля 1895 года:

Я писал последнее письмо, если не ошибаюсь, восьмого. С того времени я многонько пошлялся и попал теперь... в один швейцарский курорт: решил воспользоваться случаем, чтобы вплотную приняться за надоевшую болезнь (желудка), тем более, что врача- специалиста, который содержит этот курорт, мне очень рекомендовали как знатока своего дела. Живу я в этом курорте уже несколько дней и чувствую себя недурно, пансион прекрасный и лечение видимо дельное, так что надеюсь дня через 4—5 выбраться отсюда...

Жаркое ли у вас лето? Здесь очень жаркое, но я живу теперь в хорошем месте, далеко от города; среди зелени и близ большого озера.

 

В Берлине

Из писем В. И. Ленина матери.

29 июля 1895 года:

Не знаю, получила ли ты мое предыдущее письмо, которое я отправил отсюда с неделю тому назад. На всякий случай повторяю свой адрес: Berlin, Moabit, Flensburgerstrasse, 1211 (bei Frau Kurreick) Herrn W. Ulianoff.

Устроился я здесь очень недурно: в нескольких шагах от меня — Tiergarten (прекрасный парк, лучший и самый большой в Берлине), Шпре, где я ежедневно купаюсь, и станция городской железной дороги. Здесь через весь город идет (над улицами) железная дорога: поезда ходят каждые 5 минут, так что мне очень удобно ездить в «город» (Моабит, в котором я живу, считается собственно уже предместьем).

Плохую только очень по части языка: разговорную немецкую речь понимаю несравненно хуже французской. Немцы произносят так непривычно, что я не разбираю слов даже в публичной речи, тогда как во Франции я понимал почти все в таких речах с первого же раза. Третьего дня был в театре; давали «Weber» Гауптмана50. Несмотря на то, что я перед представлением перечитал всю драму, чтобы следить за игрой, — я не мог уловить всех фраз. Впрочем, я не унываю и жалею только, что у меня слишком мало времени для основательного изучения языка.

 

17 августа:

На днях получил твое письмо, дорогая мамочка, а сегодня к тому же письмо от Марка (Елизарова), которому пишу небольшую приписку.

Живу я по-прежнему, и Берлином пока доволен. Чувствую себя совсем хорошо, — должно быть, правильный образ жизни [переезды с места на место мне очень надоели, и притом при этих переездах не удавалось правильно и порядочно кормиться], купанье и все прочее, в связи с наблюдением докторских предписаний, оказывает свое действие. Занимаюсь по-прежнему в Konigliche Bibliothek******, а по вечерам обыкновенно, шляюсь по разным местам, изучая берлинские нравы и прислушиваясь к немецкой речи. Теперь уже немножко освоился и понимаю несколько лучше, хотя все-таки очень и очень еще плохо.

Берлинские Sehenswiirdigkeiten*******  посещаю очень лениво: я вообще к ним довольно равнодушен и большей частью попадаю случайно. Да мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселениям нравится больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. п.

Насчет того, чтобы надолго остаться здесь,— я не думаю: «в гостях хорошо, а дома лучше». Но пока еще поживу тут, и, к великому моему ужасу, вижу, что с финансами опять у меня «затруднения»: «соблазн» на покупку книг и т. п. так велик, что деньги уходят черт их знает куда.

 

26 августа:

Получил сегодня твое письмо с деньгами, дорогая мамочка, и благодарю за него. Удивляюсь такой резкой разнице в погоде: ты пишешь, что у вас холодно, а здесь стоит страшная жара, которой не было весь август, так что я думал, что вы, вероятно, поживете еще на даче.

Живу я здесь все так же и обжился уже настолько, что чувствую себя почти как дома, и охотно остался бы тут подольше,— но время подходит уже уезжать, и я начинаю подумывать о разных практических вопросах, вроде покупки вещей и чемодана, билетов и т. д.

 

Из рекомендательного письма Г. В. Плеханова Вильгельму Либкнехту:

Рекомендую Вам одного из наших лучших русских друзей (В. И. Ленина). Он возвращается в Россию,  вот почему необходимо, чтобы о его посещении Шарлотенбурга никому не было известно. Он расскажет Вам об одном, очень важном для нас, деле. Я уверен, что Вы сделаете все от Вас зависящее. Он сообщит Вам также новости о нас.

 

П. Б. Аксельрод:

...Из Берлина, куда он уехал из Швейцарии, Ульянов прислал мне различные материалы и рукописи, представлявшие для меня большой интерес.

 

А. И. Ульянова-Елизарова:

Зная, что на него, вследствие его семейного положения, смотрят особенно строго, Владимир Ильич не намеревался везти с собой что-нибудь недозволенное, но за границей не выдержал, искушение было слишком сильно, и он взял чемодан с двойным дном. Это был обычный в то время способ перевозить нелегальную литературу; она укладывалась между двумя дна- ми. Работа производилась в заграничных мастерских чисто и аккуратно...

 

Из записи воспоминаний В. А. Бухгольца и И. Л. Айзенштадта:

Что... касается до транспорта нелегальной литературы в Россию, то Ленин налаживал его с помощью И. Л. Айзенштадта-Юдина и В. А. Бухгольца. Последние в это время уже перешли к системе перевозки литературы в чемоданах с двойными крышками, пустое пространство между которыми уплотненно начинялось зарубежными изданиями... Для производства таких чемоданов был приспособлен один старый товарищ — немецкий социал-демократ, переплетчик, живший на Mansteinstrasse, 3 (фамилию его установить не удалось); для русских дел он был рекомендован (работавшим в редакции «Форвертса») Ад. Брауном и, действительно, в течение ряда лет был верным и ценным сотрудником. Именно он изготовил и тот чемодан, который повез в Россию Ленин...

...Ленин... познакомил Айзенштадта-Юдина со способом прессования и превращения в картон подлежащей к перевозу литературы или писем: листы таковой литературы или писем (только писанных тушью), по этому рецепту, соединяются особым клеем, накладываются один на другой до определенной толщины, обкладываются снаружи подходящей бумагой; в таком виде прессуются и сушатся, после чего получается обычный на вид картон, не навлекающий ничьего подозрения; когда же спрятанную в этом картоне литературу нужно возвращать в первобытное состояние, то картон кладут в теплую воду и осторожно разнимают по листам на составные части.

 

А. И. Ульянова-Елизарова:

...Способ этот (устройство в чемодане двойного дна) был все же очень известен полиции,— вся надежда была на то, что не станут же исследовать каждый чемодан. Но вот при таможенном осмотре чемодан Владимира Ильича был перевернут вверх дном и по дну, кроме того, прищелкнули. Зная, что опытные пограничные чиновники определяют таким образом наличие второго дна, Владимир Ильич решил, как рассказывал нам, что влетел.

 

Возвращение в Россию

7 сентября 1895 года начальник Вержболовского пограничного отделения Петербургско-Варшавского жандармского полицейского управления железных дорог ротмистр Шпейер направил рапорт в департамент полиции.

 

В рапорте сообщалось:

Сего числа прибыл из-за границы указанный в циркуляре департамента полиции от 26 мая с. г. за № 4254 сын действительного статского советника Владимир Ильин Ульянов, по паспорту с.-петербургского градоначальника от 15 марта с. г. за № 720, и направился, судя по купленному билету, в город Вильно.

По самому тщательному досмотру его багажа ничего предосудительного не обнаружено. О чем доношу департаменту полиции.

 

Из рапорта начальника Виленского губернского жандармского управления полковника Черкасова департаменту полиции:

Имею честь донести департаменту полиции, что начальник Вержболовского пограничного отделения С.-Петербургско-Варшавского жандармского полицейского управления железных дорог сообщил мне о прибытии 7 сего сентября из-за границы... Владимира Ильина Ульянова... который, судя по купленному билету, направляется в г. Вильну. Собранными же негласным образом справками пребывания означенного Ульянова в г. Вильне до настоящего времени не обнаружено.

 

Из письма В. И. Ленина П. В. Аксельроду (начало ноября 1895 года):

Был прежде всего в Вильне. Беседовал с публикой о сборнике51. Большинство согласно с мыслью о необходимости такого издания и обещают поддержку и доставление материала. Их настроение вообще недоверчивое (я вспомнил Ваше выражение о пал.******** провинциях): дескать, посмотрим, будет ли соответствовать тактике агитационной, тактике экономической борьбы. Я напирал больше всего на то, что это зависит от нас...

Был в Москве. Никого не видал, так как об «учителе жизни» (Е. И. Спонти) ни слуху ни духу. Цел ли он? Если знаете что о нем и имеете адрес, то напишите ему, чтобы он прислал нам адрес, иначе мы не можем найти там связей. Там были громадные погромы52, но, кажется, остался кое-кто, и работа не прекращается. Мы имеем оттуда материал — описание нескольких стачек. Если Вы не получили, то напишите, и мы вышлем.

Потом был в Орехово-Зуеве. Чрезвычайно оригинальны эти места, часто встречаемые в центральном промышленном районе: чисто фабричный городок, с десятками тысяч жителей, только и живущий фабрикой. Фабричная администрация — единственное начальство. «Управляет» городом фабричная контора. Раскол народа на рабочих и буржуа — самый резкий. Рабочие настроены поэтому довольно оппозиционно, но после бывшего там недавно погрома осталось так мало публики и вся на примете до того, что сношения очень трудны. Впрочем, литературу сумеем доставить.

 

Т. М. Копельзон:

Часть книг по его (Владимира Ильича) возвращении в Россию была ему нелегально доставлена виленской организацией.

 

А. И. Ульянова-Елизарова:

По возвращении из-за границы Владимир Ильич был у нас в Москве и много рассказывал о своей поездке и беседах, был особенно довольный, оживленный, я бы сказала даже — сияющий. Последнее происходило главным образом от удачи на границе с провозом нелегальной литературы.

 

Н. А. Семашко:

В один осенний день 1895 года меня пригласили вечером прийти на дискуссию между народниками и марксистами, в которой должен принять участие «один замечательный марксист, приехавший из Петербурга».

С обычными предосторожностями добрался я до нелегального собрания. Собрание происходило в роскошной барской квартире: громадный зал, уставленный богатой мебелью, рядом кабинеты поменьше. Как всегда бывает перед боем, в ожидании сражения (и приезда «замечательного марксиста») происходили стычки разведывательных частей. Народники нападали на нас. Их активно поддерживал популярный в то время блестящий молодой адвокат из радикалов — Маклаков, будущий лидер кадетов.

— Книга Бельтова — пасквильный памфлет, не больше,— волновался Маклаков.

Мы оборонялись, ожидая вождя.

Наконец приехал «замечательный марксист». Но Владимир Ильич не принял боя. Я увидел его в одном из соседних кабинетов, где он потихоньку разговаривал с стоящими около него. Очевидно, он приехал не для того, чтобы устраивать петушиный бой с либеральными краснобаями, а воспользоваться благоприятной конспиративной обстановкой и поговорить о важнейших задачах с нужными людьми.

Так дискуссия и не состоялась.

 

М. И. Ульянова:

Во время одного своего приезда в Москву (по-видимому, это было до его ссылки) Владимир Ильич попросил одну свою старую знакомую (М. П. Голубеву) дать ему квартиру для свидания с двумя товарищами. Попробовав достать такую квартиру в одной знакомой радикальной семье и потерпев неудачу, Мария Петровна решила устроить свидание для Владимира Ильича на квартире своей сестры, которая была замужем за частным приставом... Узнав от сестры, что муж ее в определенный день будет в каком-то наряде, она дала ее адрес Владимиру Ильичу для него и его знакомых, указав время, когда надо прийти. Владимир Ильич пришел раньше, и они с Марией Петровной уединились в маленьком кабинетике и беседовали там в ожидании прихода других. Это было в первом часу дня. Вдруг неожиданно возвращается пристав, выяснивший, что дело, которое ему было поручено, откладывается и он имеет время, прежде чем идти в наряд, пообедать дома... Пристав с большим гостеприимством пригласил обедать и Марию Петровну. Жена его сказала, что Мария Петровна не одна, а у нее сидит ее знакомый. Но пристав настоял, чтобы к обеду был приглашен и тот. И вот Владимир Ильич пошел с Марией Петровной обедать вместе с приставом. Хозяин, не зная, конечно, с кем он имеет дело, был воплощенной любезностью и, чтобы занять своих гостей, стал рассказывать о том, что он пишет мемуары, которые представляют большой интерес. Владимир Ильич поддакивал ему: «Да, это должно быть очень интересно» — несколько раз в течение обеда. Сказал то же самое и на приглашение пристава прийти как-нибудь к нему вечерком, чтобы послушать чтение этих мемуаров. Мария Петровна едва удерживалась от смеха... К счастью, два товарища, с которыми Владимир Ильич должен был иметь свидание, пришли позже, когда обед был уже окончен и пристав ушел к исполнению своих обязанностей... Когда они пришли, Мария Петровна провела их с Владимиром Ильичей в ту комнатку, где она раньше беседовала с ним...

 

А. И. Ульянова-Елизарова:

В Орехово-Зуево (Владимир Ильич) ездил вместе со мною и М. Т. Елизаровым для осмотра Морозовской фабрики. У Марка Тимофеевича был товарищ, служивший на фабрике доктором. Поездка была обставлена как семейная partie de plaisir*********. Владимир Ильич уходил, правда, конспиративно повидаться в Орехово-Зуеве с местными социал-демократами...

 

Д. И. Ульянов:

Когда Владимир Ильич вернулся из-за границы, он был у нас на даче в Бутове, и мы с Марией Ильиничной ездили с ним в Москву и провожали его на Николаевском вокзале в Питер.

Помню, что мы сидели на Страстном бульваре и ели простоквашу и Владимир Ильич сказал:

- Видишь этого человека?

- Вижу. А что?

- У него нижняя часть лица удивительно Плеханова напоминает.

Владимир Ильич, такой строгий к себе, всегда других людей, как Плеханова, выдвигал. Он придавал особое значение роли Плеханова, считал, что он первый теоретик марксизма в России.

 

Снова в Петербурге

Петербургское охранное отделение донесло в департамент полиции о том, что В. И. Ульянов прибыл 29 сентября 1895 года в Петербург и поселился в доме № 44 по Садовой улице.

 

Г. М. Кржижановский:

Можно себе представить, как многозначительна была для нас эта поездка (Владимира Ильича за границу) и с каким нетерпением мы поджидали его возвращения. Вот наконец наступил желанный день, и наш Старик, стремительный и подвижной, как ртуть, вновь вернулся в нашу среду. Он живо рассказывал нам о тех впечатлениях, которые вынес от знакомства с Плехановым, Аксельродом...

А. И. Ульянова-Елизарова:

Эта поездка Владимира Ильича за границу отнюдь не носила платонического характера. С этого момента мы вступили в непосредственную связь с группой «Освобождение труда» и, конечно, с помощью этой связи не замедлили расширить круг своих русских знакомств К этому времени относится наше сближение с социал-демократическими кружками в Нижнем Новгороде, Москве, Иваново-Вознесенске, Вильно и в некоторых волжских городах.

 

В. А. Шелгунов:

Владимир Ильич был очень доволен своей поездкой, и она имела для него большое значение. Плеханов пользовался всегда большим авторитетом в его глазах; с Аксельродом он очень сошелся тогда; он рассказывал по возвращении, что отношения с Плехановым установились хотя и хорошие, но довольно далекие, с Аксельродом же совсем близкие, дружественные. Мнением обоих Владимир Ильич очень дорожил. Позднее, из ссылки, он послал им для напечатания свою брошюру «Задачи социал-демократов в России»**********. И когда я передала ему хвалебный отзыв о ней «стариков», он написал мне: «Их («стариков») одобрительный отзыв о моих работах — это самое ценное, что я могу себе представить». И после свидания с ними он еще определеннее и энергичнее вступил на путь организации политической партии социал-демократов в России.

С осени 1895 года началось значительное оживление. За Невской заставой и в других местах стали пользоваться вечерними школами, собирали через них группы рабочих для организации кружков.

 

М. А. Сильвин:

По инициативе Владимира Ильича было предпринято в Женеве издание «Работника», для которого Владимир Ильич энергично побуждал нас писать. Кржижановский дал для него статью о фабрике Торнтона, Ванеев — о преследованиях духоборов, я — о сельскохозяйственных рабочих. Характерно для Ванеева, что он, атеист и коммунист, взял темой своей первой статьи в нелегальной печати преследование религиозной секты, протестуя против варварского надругательства над свободой совести, против унижения достоинства человеческой личности, совершенно независимо от того, реакционна или прогрессивна была сама по себе эта личность и представляемое ею движение...

Мою статью размером около печатного полулиста... я написал по личным впечатлениям, полученным в Бугурусланском уезде Самарской губернии, где я провел лето 1895 года в имении Н. Г. Михайловского-Гарина... В письме группе «Освобождение труда», при котором пересылался материал для «Работника», Владимир Ильич назвал мою статью «Рассказ о сельских рабочих на юге».

Надо было не только писать статьи, но и переправлять их, а это опять требовало особой конспирации и особых технических приемов, впервые здесь примененных нами по указаниям Владимира Ильича. Из склеенных особым составом листов рукописи делался картон, в который и переплеталась какая-нибудь невинного содержания книга, посылавшаяся затем за границу почтой самым обыкновенным порядком по заранее данному нейтральному адресу. В этой заделке рукописей ближайшее участие принимали Ванеев и Запорожец.

П. Б. Аксельрод:

...Вернувшись в Россию, он (В. И. Ульянов) продолжал довольно часто писать мне и сообщать материалы относительно жизни рабочих в Петербурге.

 

Из писем В. И. Ленина П. Б. Аксельроду.

Начало ноября 7595 года:

Напишите поподробнее о сборнике: какой материал есть уже, что предположено, когда выйдет 1-ый выпуск, чего именно недостает для 2-го. Деньги, вероятно, пришлем, но позже...

Сейчас посылается 1) сообщение о выселении духоборцев; 2) рассказ о сельских рабочих на юге и описание фабрики Торнтона — из этого посылается пока только начало, около 1/4.

Середина ноября:

Посылаю Вам конец Торнтона. У нас есть материал о стачке 1) у Торнтона, 2) у Лаферма, 3) об Иваново-Вознесенской стачке, 4) о Ярославской стачке (письмо рабочего, очень интересное), о Петербургской фабрике механического производства обуви. Не посылаю его, потому что не было еще времени для переписки и потому что не рассчитываю поспеть к 1-ому выпуску сборника... Если Вы находите, что материал поспеет к 1-ому выпуску,— сообщите тотчас.

 

Из обзора важнейших дознаний за 1895—1896 годы департамента полиции:

...Появилась в России печатная брошюра «Работник» № 1—2 на 112 страницах, в формате 8-й доли листа, с приложением портрета Ф. Энгельса, с предисловием Плеханова. Брошюра посвящена рабочему вопросу в России и в Западной Европе.

 

В. И. Ленин:

Против «экономистов» боролись сначала только Плеханов и вся группа «Освобождение труда» (журнал «Работник» и т. д.)...

 

Г. М. Кржижановский:

Мы, конечно, знали, что сношения с рабочими даже при кружках пропагандистского характера неминуемо должны были закончиться для нашей инициативной группы большими потерями в неравной схватке с тем изощренным полицейским механизмом, живым олицетворением которого был тогдашний официальный Питер. Переход к более широким связям с рабочими массами, на которые толкал нас Владимир Ильич своей проповедью об агитации, конечно, чреват был еще большими опасностями и в этом направлении, и можно было заранее сказать, что арест и тюрьма наступали на нас в качестве непредотвратимого рока.

 

Еще 27 мая 1895 года петербургский градоначальник фон Валь направил в департамент полиции список лиц, заподозренных в принадлежности к «социально-революционному обществу». В ответном письме директор департамента полиции Н. И. Петров писал:

....Имею честь уведомить ваше превосходительство, что ввиду отсутствия фактических данных, удостоверяющих участие упомянутых в означенной записке лиц в пропаганде революционных учений среди рабочих, привлечение этих лиц к формальному дознанию представляется весьма неудобным и вместе с тем несвоевременным вследствие выезда многих из пропагандистов в различные местности империи на летние каникулы. Вследствие сего я полагал бы наиболее целесообразным продолжать наблюдение за оставшимися в столице проповедниками социал-демократических учений и, в случае проявления кем-либо из них активной деятельности, арестовывать таковых непременно во время сходки с рабочими и возбуждать о таких лицах отдельные дознания, не стесняясь прочими. Если по ходу дознания будет установлена связь изобличенных в преступной пропаганде с другими лицами, замеченными охранным отделением, то агентурные сведения отделения, находя себе подтверждения в удостоверенном факте пропаганды, послужат достаточными основаниями к привлечению к этому же дознанию и означенных лиц. Если во время лета деятельность пропагандистов ослабнет или вовсе прекратится, то осенью, по возвращении в столицу намеченных отделением лиц, следует возобновить наблюдение и последовательно извлекать пропагандистов из рабочей среды, арестовывая их обязательно во время сходок.

 

Н. К. Крупская:

Тотчас же (по приезде из-за границы) за Владимиром Ильичем началась бешеная слежка: следили за ним, следили за чемоданом. У меня двоюродная сестра служила в то время в адресном столе. Через пару дней после приезда Владимира Ильича она рассказала мне, что ночью, во время ее дежурства, пришел сыщик, перебирал дуги (адреса в адресном столе надевались по алфавиту на дуги) и хвастал:

— Выследили, вот, важного государственного преступника Ульянова,— брата его повесили, — приехал из-за границы, теперь от нас не уйдет.

Зная, что я знаю Владимира Ильича, двоюродная сестра поторопилась сообщить мне об этом. Я, конечно, сейчас же предупредила Владимира Ильича. Нужна была сугубая осторожность.

 

А. И. Ульянова-Елизарова:

Рассказывал Владимир Ильич мне несколько случаев о том, как он удирал от шпиков. Зрение у него было хорошее, ноги проворные, и рассказы его, которые он передавал очень живо, с веселым хохотом, были, помню, очень забавны. Запомнился мне особенно один случай. Шпион настойчиво преследовал Владимира Ильича, который никак не хотел привести его на квартиру, куда отправлялся, а отделаться тоже никак не мог. Выслеживая этого нежеланного спутника, Ильич обнаружил его в глубоких воротах питерского дома. Тогда, быстро миновав ворота, он вбежал в подъезд того же дома и наблюдал оттуда с удовольствием, как заметался выскочивший из своей засады и потерявший его преследователь.

— Я уселся,— передавал он,— на кресло швейцара, откуда меня не было видно, а через стекло я мог все наблюдать, и потешался, глядя на его затруднительное положение; а какой-то спускавшийся с лестницы человек с удивлением посмотрел на сидящего в кресле швейцара и покатывавшегося со смеха субъекта.

 

Из «Доклада по делу о возникших в С.-Петербурге в 1894 и 1895 годах преступных кружках лиц, именующих себя «социал-демократами»»:

17 сентября 1895 года***********... Анатолий Ванеев в статском платье пришел к... Михаилу Названову, куда вскоре прибыла Елена Сибирская. В это же время к дому, в котором проживал Названов, подошел и... Владимир Ульянов, но, не заходя в дом, вскоре удалился. Через четверть часа Ванеев вместе с Сибирской поехали в дом № 48 по Гороховой улице, Сибирская осталась ожидать на извозчике, а Ванеев отправился к студенту Сережникову. Спустя полчаса Ванеев вышел от последнего в сопровождении студента Митрофанова-Шеманова, причем они вынесли и поставили на извозчика чемодан желтой кожи, который Сибирская отвезла к себе на квартиру. Сопровождавший ее часть пути Митрофанов-Шеманов заходил при этом к себе на квартиру, вынес оттуда сверток бумаг и передал его Сибирской. Все эти обстоятельства обратили на себя внимание ввиду агентурных сведений о том, что только перед тем возвратившийся из-за границы Ульянов привез значительное количество революционных изданий...

Допрошенный в качестве свидетеля агент Коротков, наблюдавший за перевозкою чемодана, мог удостоверить только факт этой перевозки, но он лично обвиняемых не знает, и так как наблюдение происходило вечером, то за темнотой он не мог разглядеть лиц, перевозивших чемодан, указания же на то, что Ванеев и Сибирская были у Названова, что Ванеев заходил за чемоданом к Сережникову и что с Сибирской поехал от Сережникова Митрофанов-Шеманов, который по дороге заходил к себе за свертком, основаны лишь на том предположении, что все описанное происходило в домах, где жили поименованные обвиняемые.

 

М. А. Сильвин:

Надо было припрятать и чемодан, и содержимое как можно скорее.

Героическими усилиями Ванеева, Сережникова, Попова и других товарищей это блестяще удалось.

 

М. К. Названов:

Чемодан этот наделал потом много хлопот и Владимиру Ильичу и его друзьям. Владимир Ильич не мог или не хотел сразу его превратить в чемодан обычного типа, выломав вторые стенки. Когда началась слежка за его квартирой, стоило больших трудов этот чемодан оттуда вывезти. Сделать это должен был сначала Дмитрий Николаевич Кудрявский (профессор), как лицо близкое нам, но «чистое» от слежки. Ему со слов Владимира Ильича я рассказал, как и когда взять чемодан. Его знала хозяйка Владимира Ильича. Но ему это сделать не удалось. В конце концов извлечение этого чемодана организовал А. Ванеев при помощи какой-то барышни-нижегородки. Объехал этот чемодан весь Петербург; был он зачем-то завезен этой барышней ко мне (угол Можайской и Загородного), но ввиду слежки увезен Ванеевым из моей квартиры. В конце концов Ванеев его с большим трудом потопил где-то на Обводном канале, причем набил его с этой целью камнями.

 

Из полицейского донесения:

...В. И. Ульянов, по данным наблюдения, постоянно находился в сношениях с Названовым, Ванеевым, Сибирской, Сибилевой и Кржижановским; 30 сентября он посетил дом № 139 по Невскому проспекту, исключительно населенный рабочими, а 1 октября отправился в дом № 8/86 по 7-й линии Васильевского острова, где проживали рабочие Степан Иванов, Владимир Ипатов, Владимир Горев, Александр Шнявин, Николай Александров и Тиц Франгольц.

В доме этом Ульянов пробыл три часа, после чего вышел оттуда вместе с Глебом Кржижановским, с которым и отправился к себе домой.

 

Г. М. Кржижановский:

Тем более был прав Владимир Ильич в своих нападках на нас за ту интеллигентскую расхлябанность, которую мы допускали в своих личных отношениях. Мы явно грешили тем, что частенько захаживали друг к другу не по деловому поводу, а просто для того, чтобы отвести душу, причем приемы нашей тогдашней конспирации отличались крайней примитивностью.

 

М. А. Сильвин:

Наша конспирация в то время была довольно примитивна. Не только частые захаживания друг к другу («Идет слух, что Запорожец получил партию колбас и сала из дому, идем к нему» и т. п.), но и хождение группами по улицам при выходе с какого-нибудь заседания были не в редкость. Осторожности ради мы, однако, завели себе клички. Владимир Ильич назывался Тяпкин-Ляпкин («до всего доходит собственным умом»), В. В. Старков — Земляника, Запорожец — Гуцул, Г. М. Кржижановский — Суслик, Ванеев — Минин, я — Пожарский и т. д. Это были шутливые клички, которые, однако, остались неизвестны жандармам...

Радченко довольно безуспешно укорял нас в неконспиративности поведения, грозил провокацией, говорил, что в широких студенческих кругах стали спрашивать, что это за мифический Ильич объявился у социал-демократов.

 

И. К. Крупская:

Из всей нашей группы Владимир Ильич лучше всех был подкован по части конспирации: он знал проходные дворы, умел великолепно надувать шпионов, обучал нас, как писать химией в книгах, как писать точками, ставить условные знаки, придумывал всякие клички. Вообще у него чувствовалась хорошая народовольческая выучка. Недаром он с таким уважением говорил о старом народовольце Михайлове, получившем за свою конспиративную выдержку кличку Дворник.

...От членов нашей петербургской группы... Ильич требовал также отказа от обычного в те времена интеллигентского времяпрепровождения: хождения друг к другу в гости, неделовых разговоров, «перебалтывания», как мы тогда говорили. Тут были у Ильича определенные революционные традиции. Я помню, как меня раз выругала Лидия Михайловна Книпович, старая народоволка, за то, что я пошла в театр с человеком, с которым работала вместе в кружке. А Ильич ругал нашу молодую публику за хождение друг к другу в гости. Зинаида Павловна Кржижановская вспоминает: зашла она с приятельницей своей Якубовой к Ильичу, живущему неподалеку, зашла без всякого дела, не застала дома. А вечером, часу в двенадцатом уже, кто-то к ним звонит. Оказывается, пришел Ильич — только что приехал из-за Невской заставы, усталый, с каким-то больным видом. Стал спрашивать встревоженно, что случилось, зачем приходили, и, когда услышал, что дела не было, что так просто зашли, сердито воркнул: «Не особенно умно» — и ушел. Зинаида Павловна рассказывает, как они опешили.

 

А. И. Ульянова- Елизарова:

...Конспиративное хранилище нелегальщины — маленький круглый столик... по мысли Ильича, был устроен ему одним товарищем-столяром. Нижняя точеная пуговка несколько более, чем обычно, толстой единственной ножки стола отвинчивалась, и в выдолбленное углубление можно было вложить порядочный сверток... Столик этот оказал немаловажные услуги: на обысках как у Владимира Ильича, так и у Надежды Константиновны он не был открыт... Вид его не внушал подозрений, и только позднее, после частого отвертывания пуговки, нарезки стерлись и она стала отставать.

 

В. А. Шелгунов:

Я как-то однажды пришел к Владимиру Ильичу, сохраняя всяческую предосторожность, так как за мной была сильная слежка,— пришел сказать, что я, очевидно, больше к нему не приду и что если меня арестуют, то, может быть, и их арестуют, так пусть он сделает вид, что он со мной незнаком. Я все это ему говорю, но нужно было видеть его лицо в это время, одновременно и простое, и хорошее, и в то же время какая-то ирония была во взгляде и голосе.

«Что ты думаешь, дурак я, что ли, не знаешь, кому говоришь, я и без тебя это знаю»,— казалось, проносилась у него мысль в голове.

Это было так просто, мило, без упрека, и я тут же все понял без слов и как-то сконфузился. Я хорошенько не помню, но в то время у нас, кажется, была Зинаида Павловна Невзорова, впоследствии жена Кржижановского. Я поскорее удалился.

 

М. А. Сильвин:

...В 1895 году, с переходом к «агитации», когда организация разрослась и наряду с центральными кружком старых товарищей образовалась большая «периферия», несколько побочных кружков, пропагандистов, техников, хранителей и переносчиков нелегальной литературы, людей связи и прочих, Владимир Ильич настоял: 1) на группировке членов организации по районам, 2) на строгом разграничении функций, партийных обязанностей членов, 3) на прекращении обывательских хождений друг к другу, 4) на сокращении до минимума частной переписки с кем бы то ни было, так как любители писать письма, особенно в провинцию, никак не могли воздержаться от различных, более или менее прозрачных намеков на добрых знакомых, на развитие дела и т. п.

В нашей организации вопросы конспирации занимали большое место, и особое внимание уделял им опять-таки Владимир Ильич. Он настойчиво и непрерывно предостерегал нас от обывательских повадок, от дружеской переписки с намеками в ней на нашу подпольную деятельность, на аресты товарищей, на выдающиеся черты и личные особенности их, в чем многие из нас были повинны. Он учил нас приемам шифрованной переписки точками в книгах. Он настаивал на необходимости заметать следы при посещении рабочих квартир, чаще менять вагоны конок при переездах по городу, пользоваться проходными дворами, остерегаться громких разговоров у себя дома из-за возможности ненадежного соседства, не оставлять нелегальщины на виду домашней прислуги и квартирных хозяев. Наружное наблюдение за нами чем дальше, тем больше становилось все более назойливым и наглым, и на это также обращал наше внимание Владимир Ильич.

Опасений провокации не возникло в нашем кружке, мы хорошо знали друг друга, знали, что в каждом из нас можно быть вполне уверенным. Но провокация в соприкасавшихся с нами кругах была возможна, как это и подтвердилось в деле зубного врача Михайлова из кружка И. В. Чернышева: Михайлов усиленно стремился стать к нам ближе. Но о нем уже шептались в кружках как о возбуждающем сомнения, и Радченко... категорически советовал всем и каждому из нас избегать встречи с Михайловым...

Владимир Ильич сознавал, однако, что приближается развязка. В противоположность большинству из нас, менявших свою комнату каждые полгода и даже чаще, он был довольно оседлым и почти все время прожил в Казачьем переулке. По возвращении из-за границы он на протяжении трех месяцев два или три раза переменил адрес, чтобы при допросах квартирные хозяйки не могли установить, кто ходил к нему, какие приносились и уносились вещи посетителями и т. п.

 

Из доклада министра внутренних дел И. Л. Горемыкина Александру III:

Данными наблюдения установлено, что несколько молодых людей, составив из себя отдельную группу... в течение настоящего года, войдя в сношения с рабочими, организовали из последних «центральную рабочую группу» и, благодаря ее содействию, успели образовать между рабочим населением столицы несколько противоправительственных кружков в различных фабричных местностях города. Действуя в означенных кружках, главным образом, путем устной личной пропаганды, «центральный кружок» вместе с тем прибегал к созыву рабочих сходок, распространению среди рабочих противоправительственных изданий, воспроизведению последних путем перепечатания на пишущих машинах и гектографах, сбору денег в рабочие кассы и т. п. Вместе с тем, пользуясь проявлением брожения или волнения среди рабочих того или другого завода, кружок стремился взять дальнейшее движение в свои руки и оказывать всякими путями содействие к продолжению беспорядков.

 

* сутки с небольшим.

** Не понимаю даже самых простых слов,— до того необычно их произношение, и до того они быстро говорят.

*** Внося соответствующие изменения (латинск.).

**** См. стр. 249—251 наст, издания.

***** Вернее, «Материалы к характеристике нашего хозяйственного развития».

****** Королевской библиотеке (нем.).

******* Достопримечательности (нем.).

******** Слово «пал.» не расшифровано.

********* Увеселительная прогулка (франц.).

********** Вернее, «Задачи русских социал-демократов».

*********** Это произошло 30 сентября 1895 года (см. стр. 310 наст, издания).

 

Joomla templates by a4joomla