Глава первая
Марксист с берегов Волги
Животворный грозовой разряд
Старик и «старики»
Перекличка гениев
Прямая жизненная дорога
Цельность характера
Счастье — в борьбе
Ученый-боец
Любовь к литературе
Человек-магнит
Друг, сын, брат
Богатырь земли русской
Животворный грозовой разряд
А. И. Ульянова- Елизарова:
Владимир Ильич переехал из Самары в Петербург Елизарова: осенью 1893 года с целью взяться за революционную работу. Окончательные экзамены при университете были им сданы еще в 1891 году. Самара не могла дать простора его деятельности, она давала слишком мало пищи его уму. Теоретическое изучение марксизма, которое он мог взять и в Самаре, было уже взято им...
Но ему не захотелось основаться в Москве, куда направилась вся наша семья вместе с поступающим в Московский университет меньшим братом Митей. Он решил поселиться в более живом, умственном и революционном также центре — Питере... Да, вероятно, его намерение искать связи среди рабочих, взяться вплотную за революционную работу заставляло его также предпочитать поселиться самостоятельно, не в семье, остальных членов которой он мог бы компрометировать.
М. А. Сильвин:
В 1893 году осенью (23 августа*), перебираясь в Петербург, Владимир Ильич на пути заехал в Нижний Новгород переговорить с тамошними марксистами. Время тогда было очень глухое, марксизм был еще явлением новым, марксистов в России буквально можно было пересчитать по пальцам. Владимир Ильич никогда не упускал случая завязать сношения с какой-нибудь новой группой, договориться с ней по вопросам теоретическим, осведомиться о состоянии пропаганды и вообще о различных вопросах подпольной работы, о получении заграничной литературы, состоянии «техники» и т. д., а главное, завязать связи...
В Нижнем он осведомился о каких-нибудь связях в Петербурге; ему указали на меня и дали ко мне письмо.
Из донесения петербургского охранного отделения 7 сентября 1893 года:
Состоящий под негласным надзором полиции:
Фамилия — Ульянов.
Имя — Владимир.
Отчество — Ильин.
Звание — сын действительного статского советника.
Прибыл 31 августа 1893 г. в С.-Петербург и поселился в д. № 58 по Сергиевской ул. (ныне улица Чайковского), 4 участка Литейной части.
Г. М. Кржижановский:
Каменные громады зданий, гранит и мрамор его дворцов, могучая черная лента Невы, блеск европейских магазинов, синие лучи электричества на главных величественных проспектах и тонущие в нездоровой сырой мгле, балансирующие на болотистой почве, угрюмые фабричные закоулки окраин.
Петербург того времени был поистине ужасным городом торжествующего царизма. Отборная рать здоровеннейших городовых, торчавших на каждом перекрестке, не менее упитанные фигуры дюжих «околодков», характерная дробь барабанов с пронзительным присвистом маршевой дудочки, аккомпанирующей непрерывно маршировавшим в разных направлениях многочисленным колоннам войск, «цвет» бюрократии и генералитета, гранивший тротуары Невского проспекта, и целые тучи шпионской рати, шныряющей в мглистом тумане бесконечных петербургских улиц...
П. Ф. Куделли:
Придавая такое огромное значение пролетариату, Владимир Ильич с первых же шагов своей подпольной работы в 90-е годы естественно направил все свое внимание прежде всего на рабочих, и главным образом на петербургских рабочих.
Само собой разумеется, что Ленина глубоко интересовали рабочие всей тогдашней России и всего мира. Но в условиях, когда рабочие в России пробуждались еще только к сознательной борьбе с самодержавием, Владимир Ильич остановился на Петербурге, как на самом большом промышленном центре, где все шире развивалась классовая борьба пролетариата и где поэтому лучше можно было развернуть агитационнопропагандистскую и организационную партийную работу.
А. М. Воден:
Энгельс сказал, что он надеется, что скоро в самой России выдвинутся энергичные вожди...
А. И. Ульянова- Елизарова:
Знакомства по приезде в Петербург Владимир Ильич стал заводить понемногу, осмотрительно: он знал, что правительство смотрело на него предубежденно, как на брата Александра Ильича, он видел, как часто за неосторожную болтовню влетала молодежь, не успев ничего сделать... Он хотел нести свои знания, свою работу в тот слой, который — он знал— совершит революцию, в слой рабочих. Он искал зна комства с людьми, которые разделяли его взгляды, которые считали, что революцию можно ждать не от крестьянства, якобы социалистически настроенного, якобы разделявшего коммунистические верования и навыки предков, и не от представителей интеллигенции— самоотверженных, готовых идти на смерть, но одиноких. Он искал таких, которые знали твердо, как и он, что революция в России будет произведена рабочим классом или ее не будет вовсе (слова Плеханова). Таких людей, социал-демократов, было тогда меньшинство...
И в Питере в ту зиму у Владимира Ильича было мало знакомств. Он сошелся с кружком технологов, группировавшихся вокруг братьев Красиных...
М. А. Сильвин:
Кто были эти товарищи, первоначальные члены будущего «Союза борьбы за освобождение рабочего класса»? Было их немного, и имена их теперь всем известны. Происходили они из бедных, во всяком случае не зажиточных, семей, из крестьян, как Запорожец, мелких торговцев и мещан, как Радченко, или из чиновничьей среды, как братья Красины, Ванеев или я. Кажется, одна только Н. К. Крупская была из старой дворянской семьи, с которой она давно, по-видимому, порвала всякие отношения, потому что никакого упоминания о ее родственных связях, сестрах или братьях мы никогда от нее не слышали, и жила она на заработок от службы в Управлении железной дороги... Но мы не интересовались социальным происхождением наших товарищей. Мы искали друг в друге только одного, того, что и объединяло нас в крепкую, дружную семью,— революционного воодушевления, пламенной жажды борьбы с проклятием существующего порядка, готовности пожертвовать всем, даже жизнью, ради воплощения в человеческих отношениях свободы и справедливости. По своим личным свойствам каждый из нас был, конечно, вполне индивидуален: спокойный, сдержанный, даже несколько скрытный, но добродушный Степан Радченко, с хохлацким юмором и с хитрой усмешкой опытного конспиратора; чувствительный и нежный поэт-революционер Кржижановский; всегда казавшийся замкнутым в себе Старков, которому, по-видимому, чужды были всякие сантименты; Малченко — изящный брюнет, с лицом провинциального тенора, всегда молчаливый, всегда любезный товарищ; широкоплечий, кудлатый Запорожец, в глазах которого светилась вера подвижника; Ванеев — с его тонкой иронией, в которой сквозил затаенный в душе скептицизм к вещам и людям; и, наконец, я, смотревший на мир жадно открытыми глазами, часто полными наивного недоумения...
Мы много читали, многому учились, особенно хорошо знали первый том «Капитала», для своего времени и для нашего возраста были достаточно образованными людьми, но ни на ком из нас не мог бы я остановиться как на индивидуальности выдающейся, крупной личности, оставляющей после себя след в истории, способной увлекать сердца, влиять на толпу, заражать ее своим настроением, воодушевлять своими идеями.
Мы были идеалисты по своей психологии, полны жертвенности, мы были славные русские интеллигенты,— но и только...
Время от времени, не регулярно, в порядке товарищеских встреч или взаимных посещений, мы собирались и обсуждали вопросы нашей «революционной» работы. Каждый сообщал, сколько у него слушателей, как посещаются занятия, какие вопросы ставятся. Чтобы отвечать на все предъявлявшиеся нам вопросы, надо было и самим много читать и рекомендовать книги товарищам рабочим. Для кружков составлялись дешевые библиотечки популярных книг, которые иной раз отсылались им целыми комплектами в провинцию, в фабричные местности, иногда даже в деревни...
Держателем всех связей, хранителем всех тайн... в нашем кружке был С. И. Радченко. К нему-то я иногда и обращался на наших собраниях с общими вопросами: много ли в Петербурге таких кружков, как у меня, связаны ли они между собой, есть ли какая-нибудь другая социал-демократическая организация кроме нашей...
В нашей же... организации никакого руководства не замечалось, не было у нас лидера, который давал бы руководящие организационные идеи, предложил план, программу деятельности на более или менее длительный период. Ведем пропаганду, подготовляем кадры. Когда наступит желанный исторический момент революции, эти кадры помогут нам организовать выступление рабочих масс, классово обособленное, со своими коммунистическими требованиями. Вот в таких смутных общих выражениях, приблизительно отдавали мы себе отчет о наших задачах и целях нашей работы. Не было у нас даже никакой общей для всех программы кружковых занятий.
...В это время в Петербурге вели пропаганду среди рабочих и некоторые другие кружки, объединения с которыми у нас не было отчасти по конспиративным соображениям, отчасти вследствие того, что, по нашему мнению, у членов этих кружков не вполне четко определилась марксистская идеология...
Наша теоретическая подготовленность как марксистов была -слабовата. Мы много работали, читали, но большей частью бессистемно, случайно, по мере возникавших у нас вопросов. Технологи, кроме того, были загружены своими институтскими занятиями... Все злободневное, касавшееся нашей идеологии, мы, конечно, прочитывали: Николай — она (Даниельсона Н. Ф.), Михайловского, В. В. (Воронцова В. П.) и Н. Водовозова. Мы читали все, что могли достать, из Плеханова, Маркса, Энгельса, Лассаля, Каутского; читали наших экономистов: Чупрова, Ходского, Иванюкова (о близких отношениях последнего к Плеханову мы ни тогда, ни после не подозревали), Ключевского и других историков.
Надо сказать и то, что марксистская литература того времени была невелика, по крайней мере на русском языке, а иностранные мы знали плохо. От Невзоровых и Радченко я слышал, что есть в Петербурге образованные марксисты, называли имена Струве, Классона, Потресова, но говорили, что они держатся особняком, как своего рода духовная аристократия, чуждаются революционных кружков, много работают теоретически, хорошо знают языки и даже пишут в немецких журналах. Заглазно уже было у меня недоброе чувство к этой публике,— русские марксисты не желают писать для русских!..
Так мы и жили всю осень 1893 года. Жизнь шла сама по себе, вне нашего круга. Местами волновались рабочие — в Харькове, в Риге, в Егорьевске, в Иванове, даже у нас под носом в Петербурге, а мы продолжали вести свое обучение в кружках прежним тихим манером. Появлялись новые книги, вызывавшие волнение умов, обсуждения и споры, а мы пережевывали теорию стоимости. Развитие капитализма в России, самый бьющий факт нашей современности, понималось нами довольно своеобразно, узко и схематически...
На этом уровне теоретической беспомощности, топтания на одном месте в нашей «революционной» пропаганде и незнания того, что принесет нам завтрашний день и что мы принесем ему, на этой ступени и застало нас появление Владимира Ильича Ленина.
М. К. Названов:
Владимир Ильич застал кружок в период, так сказать, «марксистского культурничества». Основной задачей нашей мы считали подготовку в кружках руководителей будущего рабочего движения без непосредственного сношения с рабочей массой1, с расчетом на рост числа таких руководителей наподобие снежного кома... «Капитал» Маркса был нашей настольной книгой. Мы составляли программу занятий с рабочими, в которую входило и знакомство с естественными науками. От естественных наук мы переходили к теории стоимости, в отдельных случаях к изучению «Капитала» в подлиннике. Последнее, конечно, возможно было при занятиях с отдельными рабочими...
Из письма В. И. Ленина матери 5 октября 1893 года:
Комнату я себе нашел наконец-таки хорошую, как кажется: других жильцов нет, семья небольшая у хозяйки, и дверь из моей комнаты в их залу заклеена, так что слышно глухо. Комната чистая и светлая. Ход хороший. Так как при этом очень недалеко от центра (например, всего 15 минут ходьбы до библиотеки), то я совершенно доволен.
Свое знакомство с петербургским марксистским кружком Владимир Ильич начал с М. А. Сильвина, к которому он пришел с письмом от марксистов Нижнего Новгорода.
М. А. Сильвин:
В одно осеннее утро Владимир Ильич пришел ко мне нерано, часов около одиннадцати, но я еще спал в маленьком алькове за перегородкой. Хозяйка-немка ввела его в комнату и укоризненно заворчала по поводу моего недостойного образа жизни. Заслышав
разговор, я, полуодетый, вышел и увидел сидящего в кресле, в пальто, этого всем теперь так хорошо знакомого человека. Глаза его смеялись, и он солидно, в тон скрывшейся хозяйке, проговорил:
- Однако!
С полуслова поняв, в чем дело, я, извинившись, наскоро оделся. Владимир Ильич снял пальто, но от чая отказался. Он объяснил затем, что недавно приехал, осмотрелся, снял комнату где-то на Ямской, записался в сословие (адвокатов) и теперь заводит знакомства.
В переданном им письме, которое я тут же просмотрел, нижегородцы предлагали мне отнестись к Владимиру Ильичу с полным доверием и упомянули об Александре Ильиче. Этого было более чем достаточно, и я сейчас же понял, какого рода знакомства ищет мой посетитель. Я откровенно сообщил ему, что я здесь человек новый и связан с небольшой группой, с которой его и познакомлю. Свои впечатления от группы и все, что я знал в пределах моего ограниченного тогда горизонта о состоянии социал-демократической пропаганды, я ему тут же рассказал. Он выслушал все это молча. Посидев недолго и спросив кое-что об университете — не столько, видимо, из интереса к университету, сколько желая слышать мои суждения,— мой гость ушел, оставив свой адрес.
Уничтожив письмо, в тот же день я разыскал Г. Красина, сообщил об интересном приезжем и настойчиво предложил познакомиться. Имя «Ульянов» произвело впечатление, но мне заявили:
- Обсудим.
Очень скоро, однако, пришел ко мне В. В. Старков и сказал, чтобы я сообщил Ульянову место и время свидания. Я сообщил Владимиру Ильичу об этом лично, зайдя к нему на Ямскую...
Г. Б. Красин:
Однажды зимой (в октябре) 1893 года Степан Иванович (Радченко) заявил мне, что сегодня вечером мы должны пойти познакомиться с недавно приехавшим марксистом, братом известного революционера А. И. Ульянова, казненного по делу подготовлявшегося покушения на царя Александра III. Этот брат изъявил желание вступить в наш кружок.
- Пойдем — посмотрим.
И мы явились к Владимиру Ильичу с целью познакомиться и произвести попутно легкий теоретический экзамен ему по части твердости его в принципах марксизма (ведь брат-то его был народовольцем). Нас встретил необычно живой и веселый человек... экзаменовать которого оказалось делом довольно трудным, так как сами мы сразу же оказались в положении экзаменуемых.
М. А. Сильвин:
Как рассказывал мне позже Степан Иванович Радченко... перед Владимиром Ильичем были раскрыты все карты, и случайный, кустарный характер нашей пропаганды, и отсутствие широкой организации среди рабочих.
Г. М. Кржижановский:
Наш тогдашний революционный центр был очень малочислен, он состоял по преимуществу из студентов Технологического института, считавших себя, при своей малой опытности, и зрелыми революционерами и уже весьма недурными конспираторами. Но уже первые встречи с юным Владимиром Ильичем Ульяновым показали нам совершенно явственно наш подлинный масштаб и в революционной и в духовной зрелости...
В лице 23-летнего Владимира Ильича мы имели перед собою учителя и законченного мастера, тогда как мы в своих духовных исканиях были лишь учениками и подмастерьями.
Стоило юному Владимиру Ильичу появиться в 1893 году среди нашей студенческой — передовой по тогдашнему времени — петербургской молодежи, как он немедленно занял доминирующее положение.
Мы, конечно, знали, что он родной брат Александра Ильича Ульянова, героически державшегося на последнем крупном народовольческом процессе и казненного в Шлиссельбурге. Но не это одно так сильно выделяло его среди нас. И внешность этого молодого человека на первый взгляд еще не являла чего-то такого, что прямо свидетельствовало бы о его грядущих необычных судьбах...
...Небольшого общения с ним уже было достаточно, чтобы почувствовать, что от него так и веет особо подбадривающей силой и энергией борца страстного, находчивого, удачливого и высокоэрудированного. Его большой природный здравый смысл как-то по-особенному, по-ильичевски обрамлялся всесторонней тонкой одаренностью, исключительной «суммой разумения»...
Вот эта яркая выявленность подлинной, никогда ничем не прикрашиваемой личности сразу бросалась в глаза при встрече с Владимиром Ильичем, и дальнейшее знакомство с ним только подкрепляло в нашем сознании эту его черту...
Якобинец Робеспьер, как известно, весьма заботился о том, чтобы и самый костюм его был запечатляем в глазах массы как нечто присущее только ему, Робеспьеру.
Карл Маркс случайно застиг явившегося к нему впервые Луи Блана за прихорашиванием перед зеркалом в передней. Это сразу принизило Луи Блана в глазах Маркса.
Ничего подобного не могло случиться с Владимиром Ильичем...
Выходило так, что без какой-либо натуги со своей стороны в самые ответственные моменты своей жизни он всегда был самим собой, а это и было то самое лучшее, что он мог дать людям.
3. П. Невзорова-Кржижановская:
Определенность линии, глубина анализа, огромная эрудиция как по части теории Маркса, так и окружающей русской действительности в соединении с неукротимой революционной энергией, огромной работоспособностью быстро обеспечили ему (Владимиру Ильичу) громадное влияние среди товарищей, и он, естественно, как-то само собой становится центром и главой группы.
М. А. Сильвин:
Это его (Владимира Ильича) главенство основывалось не только на его подавляющем авторитете как теоретика, на его огромных знаниях, необычайной трудоспособности, на его умственном превосходстве, — он имел для нас и огромный моральный авторитет... Нам казалось, он был совершенно свободен от тех мелких слабостей, которые можно найти в каждом.
Г. М. Кржижановский:
...Большое счастье выпадает на долю тех, которые еще в ранней молодости находят самих себя и свои основные целевые устремления. Не в этом ли вообще и заключается главная удача жизни? Если это так, то такая удача выпала на долю Владимира Ильича в полной мере. Он говорил мне, что уже в пятом классе гимназии резко покончил со всяческими вопросами религии: снял крест и бросил его в мусор. А когда я его впервые встретил 23-летним человеком, это был еще не отграненный, но уже вполне отчетливо обрисовывающийся тип человека-монолита, которому суждено было в дальнейшем перед всем миром выявить необычайную силу своей внутренней целостности.
Перед моим умственным взором проносятся картины Петербурга и петербургских студенческих революционных кружков начала 90-х годов прошлого века. Попытаюсь на примере первого периода деятельности Владимира Ильича в Петербурге показать, в чем именно заключались целевые устремления этого необычайного юноши. И мне кажется, что тогда до некоторой степени станет ясной та особая складка его исключительной индивидуальности, которая делала из фигуры весьма одаренного, полного жизненной энергии Владимира Ильича Ульянова гениального Ленина.
Учение научного социализма мы считаем самой великой и самой важной для трудящихся наукой... Именно работы Маркса и Энгельса приуготовили для трудящихся могучие средства борьбы за осуществление трудного перехода от капитализма к социализму...
И вот на наших северных равнинах появляется необычайный человек, который, как никто, отдает себе отчет в разящей силе того оружия, которое выковано гением Маркса. Для него марксист — прежде всего революционер. Бурно врывается он в этот арсенал запасного оружия немецкой социал-демократии, срывает боевые доспехи со стен, распахивает окна и двери, ударяет в набат и созывает к себе миллионы трудящихся, вооружая их марксовым оружием для борьбы с капитализмом и его слугами не на жизнь, а на смерть. Таким человеком был В. И. Ульянов-Ленин...
Появление у нас осенью 1893 года В. И. Ульянова можно сравнить с животворным по своим последствиям грозовым разрядом. С этого момента для нас началась новая жизнь.
Старик и «старики»
Г. М. Кржижановский:
Вернувшись осенью 1893 года с летней заводской практики, я нашел весь свой кружок в состоянии необычайного оживления именно по той причине, что наш новый друг, Владимир Ульянов, пришедший к нам с берегов Волги, в кратчайший срок занял в нашей организации центральное место... Оглядываясь назад и вспоминая фигуру тогдашнего 23-летнего Владимира Ильича, я ясно теперь вижу в ней особые черты удивительной душевной опрятности и того непрестанного горения, которое равносильно постоянной готовности к подвигу и самопожертвованию до конца. Может быть, это шло к нему непосредственно от фамильной трагедии, от героического образа его брата, что по-иному связывало его, чем нас, с традициями предшествовавшей героической революционной борьбы. Однако нам... гораздо более импонировало в нем его удивительное умение владеть оружием Маркса и превосходное, прямо-таки поразительное знакомство с экономическим положением страны по первоисточникам статистических сборников.
М. К. Названов:
Когда я стараюсь отличить Владимира Ильича — Ильича, Старика, как мы его звали,— от других членов кружка, я должен в первую голову подчеркнуть его уменье сосредоточиться на вопросе, быстро схватить его сущность при полном отсутствии склонности... разбрасываться, уменье ставить работу в определенные рамки...
Г. М. Кржижановский:
За обнаженный лоб и большую эрудицию Владимиру Ильичу пришлось поплатиться кличкой Старик, находившейся в самом резком контрасте с его юношеской подвижностью и бившей в нем ключом молодой энергией., Но те глубокие познания, которыми свободно оперировал этот молодой человек, тот особый такт и та критическая сноровка, с которыми он подходил к жизненным вопросам и к самым разнообразным людям, его необыкновенное умение поставить себя среди рабочих... все это прочно закрепило за ним придуманную нами кличку. Прошло немного месяцев моего знакомства с этим своеобразным Стариком, как я уже начал уличать себя в чувстве какой-то особой полноты жизни именно в присутствии, в дружеской беседе с этим человеком. Уходил он — и как-то сразу меркли краски, а мысли летели ему вдогонку...
В. В. Старков:
На меня и на моих товарищей по работе Владимир Ильич с самого начала произвел глубочайшее впечатление. Во-первых, я должен сказать, что все мы, несмотря на юный возраст, были большими книжниками в смысле теоретической научно-литературной подготовки. К этому вынуждали нас условия нашей работы... И тем не менее Владимир Ильич поразил нас всех, хотя он был таким же юнцом, как и все мы, тем литературным и научным багажом, которым он располагал.
М. А. Сильвин:
Владимир Ильич... удивлял нас своей невероятной для его возраста эрудицией (мне было 19 лет, а ему 24 года), и, однако, ни один из наших профессоров не импонировал мне так огромностью своих знаний, своей начитанностью, как Владимир Ильич. Я интересовался тогда вопросами русского права, отчасти под влиянием лекций Сергеевича 2, и меня всегда очень удивляло, что всякую новую книгу, которую прочтешь, всякий вопрос, которым интересуешься,— будь то вопрос о возникновении общинного землевладения или вопрос о земельных владениях московских митрополитов, или иные вопросы русской истории, связанные с развитием хозяйства,— были уже знакомы Владимиру Ильичу. Казалось, он читал об этом все, давал характеристику каждой незнакомой мне книги и указывал различные направления в науке по этому вопросу.
...Не раз я находил его за чтением Маркса в оригинале и во французском и английском переводах.
Как-то на мой вопрос, свободно ли он читает на этих языках, он заметил, что революционеру необходимо знать иностранные языки, что лично ему сравнительно трудно дается английский, в особенности произношение...
Оговариваюсь, что я не передаю точно подлинных его выражений, а лишь общий смысл его суждений.
Я, однако, хорошо помню и существо этих суждений, и живой, часто язвительный их тон, и его жесты, и манеры его речи...
В моих университетских занятиях я... заинтересовался... возникновением сельской общины, происхождением крепостничества. Сергеевич рекомендовал мне книгу Кесслера, но поговорить со мной обстоятельнее и дать более подробные сведения не обнаружил склонности. Владимир Ильич указал мне обширную литературу, особенно рекомендуя Ефименко3. От Ленина впервые я услышал о знаменитом споре Беляева и Чичерина4, причем последнего Владимир Ильич высоко ценил как реалиста, чуждого всякой романтики в вопросах научного исследования.
Наших экономистов, Чупрова (отца) и других, он невысоко ставил и подсмеивался над моим пиететом к ним. Он очень ценил работы наших земских статистиков и говорил, что экономисты не умеют их читать,
Воронцов же (В. В.) вычитывал в этой статистике буквально то, чего в ней нет.
- Между тем, — говорил Владимир Ильич,— по данным земской статистики можно выяснить причины и размеры экономической розни в деревне и классовую борьбу среди крестьян.
Он также первый обратил мое внимание на книгу В. Гурвича «Переселение крестьян в Сибирь»5.
- Заметьте,— говорил он,— что переселяются не беднейшие, а скорее зажиточные или, по крайней мере, средние крестьяне, у которых есть с чем взяться за хозяйство на новом месте.
Владимир Ильич также рекомендовал моему вниманию книгу профессора Скворцова 6 «Влияние парового транспорта на сельское хозяйство».
- Явный буржуа, но прекрасно выявил процесс рассеяния промышленности по стране, процесс образования новых промышленных и торговых Центров, оттесняющих на задний план «гнилые местечки», процесс образования провинциальной буржуазии,— как из мужиков, прасолов, скупщиков, ссыпщиков и т. п. вырастает эксплуататорская масса, крепко вцепляющаяся в хребет хлебороба и питающая самые корни нашего капитализма.
От Владимира Ильича я впервые услышал о книге Корсака «О формах промышленности вообще и о значении домашнего производства (кустарной и домашней промышленности) в Западной Европе и России»7. Он указал мне и другую интересную работу, обрисовывающую до известной степени психологию хозяйственного мужичка,— «Письма из деревни» Энгельгардта8.
— Еще в 70-х годах он подметил,— говорил Владимир Ильич,— что наиболее культурным, способным к сопротивлению, с некоторыми зачатками буржуазного классового сознания в деревне является кулацкий элемент.
По указанию Владимира Ильича я нашел также в одном из старых журналов (кажется, в «Слове» за 1878 или 1879 год) экономическую статью Эккариуса, редактированную Марксом, в которой особенно остановила мое внимание квалификация самостоятельного крестьянина, хозяйчика, как «сверхъестественно трудолюбивого животного».
Меня удивляет теперь, почему в связи с моими юридическими занятиями Владимир Ильич никогда не назвал мне М. Ковалевского9. Я могу объяснить это только тем, что книги его он мог видеть у меня на столе, или же тем, что, несмотря на большое научное значение работ Ковалевского, особенно в области первобытного права и истории общинного землевладения, Владимир Ильич видел в нем цехового ученого — буржуа, враждебного движению народных низов, каким и показал себя впоследствии М. Ковалевский.
В. Старков:
...Не меньше, чем теоретической подготовленностью, Владимир Ильич поразил нас также практической зрелостью и, я бы сказал, трезвостью мысли. Это последнее свойство его ума особенно резко подчеркивается его принципиальной прямолинейностью и неуступчивостью, доходящими до «твердокаменности», как со временем стали говорить. Будучи очень твердым в установлении общей принципиальной линии, он был сравнительно очень эластичным в вопросах повседневной тактики, не проявляя в таких случаях излишнего ригоризма...
...С каждым днем каждый из нас невольно останавливался все внимательнее на этом странном человеке. По-видимому, присматривался и он к нам, очевидно разбираясь в каждом из нас и острыми своими глазами как бы нащупывая, за что нас скорей всего можно было ухватить и повернуть так, как ему хотелось; и поворот этот начался очень быстро.
М. А. Сильвин:
Мы собирались обыкновенно еженедельно по очереди друг у друга в наших студенческих комнатах и обсуждали дела организации, менялись своими впечатлениями. Нас было человек 10—12, большей частью студенты-технологи; Г. Красин, Кржижановский, Старков, Запорожец, Ванеев, Радченко. Универсант был один я, и один уже не студент — Владимир Ильич...
Г. М. Кржижановский:
Владимир Ильич не замедлил внести ряд существенных коррективов в ход наших занятий. Уже в то время он резко отличался от всех нас отсутствием всякого педантизма в восприятии марксовой доктрины. Уже в первых докладах в нашем кружке он дал нам образчик того нового подхода к изучению русской действительности, который так превосходно демонстрируется в целом ряде его работ, и, между прочим, в известном труде «Развитие капитализма в России».
М. А. Сильвин:
Он (Владимир Ильич) посещал наши групповые собрания... где мы обменивались впечатлениями своего опыта, и сразу же внес в них недостающую им четкость. Он предложил, чтобы каждый из нас на собраниях коллектива давал ясный отчет о своей пропагандистской работе в рабочих кружках, об организационной работе среди студентов, о тех студенческих и интеллигентских группировках, с которыми приходилось кому-нибудь из нас близко соприкасаться.
Так, я помню свое сообщение о кружке интеллигентов, в который я случайно был приглашен, где под руководством Коробко, одного из легальных марксистов, близких Струве, читался «Насущный вопрос» — программная брошюра партии «Народное право» 10.
С. П. Шестернин: «Меня, как представителя промышленного района, Владимир Ильич встретил очень дружелюбно...»
С. П. Шестернин:
...Я и сейчас живо представляю Г. М. Кржижановского, спокойного и сдержанного В. В. Старкова, коренастого, рассудительного и скромного А. А. Ванеева, энергичную с розовыми щеками и блестящими глазами А. А. Якубову, нервного и подвижного М. А. Сильвина, веселых и жизнерадостных сестер Невзоровых. А во главе этой группы стоял Владимир Ильич Ульянов.
Своей необыкновенной начитанностью, несокрушимой логикой и горячим темпераментом он произвел на меня громадное впечатление. Меня, несколько робкого провинциала, привлекала и пленяла жизнерадостность, простота и задушевность этих товарищей. Порою здесь раздавался молодой, задорный смех Владимира Ильича... Сразу было видно, что Владимир Ильич является авторитетным руководителем кружка... Членов этого кружка по их начитанности и образованности называли «стариками», в отличие от других марксистских студенческих кружков...
Владимир Ильич немного картавил, но это «грассирование» придавало какую-то особую гармоничность и приятность его речи. Помню, однажды Владимир Ильич, я и еще несколько товарищей выходили от Невзоровых. При выходе, как это часто бывает, мы несколько задержались. Владимир Ильич был в ватном пальто с мерлушковым воротником. Надвигая черную мерлушковую шапку на уши, он сказал какую-то веселую остроту. Все громко рассмеялись.
— Ну, а теперь,— шутливо прибавил Владимир Ильич,— ударим по всем трем.
Это была его любимая поговорка, когда предстояла какая-нибудь большая работа...
Меня, как будущего ивановца, представителя промышленного района, кружок и, в частности, Владимир Ильич встретили очень дружелюбно...
В результате моих бесед с членами кружка было установлено, что я буду связующим звеном между питерским кружком и ивановцами. Кружковцы дали мне шифр для сношений с ними и обещали снабжать нелегальной литературой, а я должен был присылать в Питер сведения о положении иваново-вознесенских рабочих и особенно о стачках. Когда Владимир Ильич в разговоре со мной узнал, что я давно собираю подобные сведения, и, в частности, имею некоторый материал о морозовской стачке, он усиленно рекомендовал мне написать агитационную брошюру об этой исторической стачке...11
М. А. Сильвин:
Перед (моим) отъездом из Питера Владимир Ильич дал мне адрес своей старшей сестры Анны Ильиничны, которая в то время жила в Москве со своим мужем Марком Тимофеевичем Елизаровым, служившим тогда в управлении Московско-Курской железной дороги. Владимир Ильич очень рекомендовал познакомиться с сестрой, говоря, что это будет полезно для нашей работы в Иванове.
Мы дали себе аннибалову клятву бороться за социализм до конца, и мы были уверены, что именно нашему поколению выпадет счастье сломить самодержавие... На мои сомнения в некоторых случаях он (Владимир Ильич) с той насмешкой, которая часто смотрела из его глаз, замечал мне: «Революция — не игра в бирюльки». «Это обывательские соображения,— говорил он.— Для того чтобы достигнуть намеченной цели, нужно исключительно к ней стремиться, нужно сосредоточить на ней все свое внимание, всю свою энергию, все свои силы и всю волю, сосредоточить, отбрасывая все лишнее, все не идущее к цели».
В. И. Ленин:
Я работал в кружке, который ставил себе очень широкие, всеобъемлющие задачи,— и всем нам, членам этого кружка, приходилось мучительно, до боли страдать от сознания того, что мы оказываемся кустарями в такой исторический момент, когда можно было бы, видоизменяя известное изречение, сказать: дайте нам организацию революционеров — и мы перевернем Россию!
Перекличка гениев
Н. К. Крупская:
Ленин сделал чрезвычайно много для того, чтобы осветить путь борьбы российского пролетариата светом марксизма...
Тщательно изучал Ленин опыт революционной борьбы мирового пролетариата. Этот опыт особенно ярко освещен в произведениях Маркса и Энгельса. И Ленин вновь и вновь перечитывал их, перечитывал на каждом новом этапе нашей революции. Все знают, какое громадное влияние имели Маркс и Энгельс на Ленина. Но важно было бы посмотреть, в чем и как помогало Ленину изучение их произведений при оценке текущего момента и перспектив развития на каждом этапе нашей революции. Такая исследовательская работа... вскрыла бы с необычайной наглядностью, как помогал опыт мирового революционного движения ленинскому предвидению... Она показала бы, какое громадное влияние на нашу революцию, на все наше революционное движение имел опыт революционной борьбы рабочего класса более передовых в промышленном отношении стран. Такая работа дала бы возможность лучше почувствовать, что русская революция, вся наша борьба и строительство — кусок борьбы мирового пролетариата. Такая работа показала бы, что и как брал из опыта международной борьбы пролетариата Ленин, как этот опыт применял.
П.Н. Лепешинский:
Для Ленина марксизм был неразлучным компасом, с которым он постоянно справлялся, прокладывая путь для партии и для революционного пролетариата к намеченным целям борьбы. Без этого компаса он не делал ни одного шага вперед. Но это не значит, что он не производил выбора из богатейшего идеологического наследства, завещанного последующим марксистским поколениям Марксом и Энгельсом, применительно к обстоятельствам места и времени, то есть применительно к данному историческому этапу в развитии движения, с его особыми запросами к революционной теории, с его особыми задачами, поставленными историей на очередь дня...
Всякий новый этап революции, с его особыми задачами, особыми лозунгами борьбы, особенными центрами общественного внимания, требовал выбора из богатейшего марксистского материала наиболее нужного в данный момент идеологического оружия, и Ленин умел это делать с таким искусством, как никто другой.
Н. К. Крупская:
Ленин прекрасно знал Маркса. Когда он в 1893 году приехал в Питер, он поразил всех нас, тогдашних марксистов, тем, как много он знал из произведений Маркса и Энгельса.
В 90-е годы, когда стали организовываться марксистские кружки, публика изучала главным образом первый том «Капитала». С большим трудом, но все-таки «Капитал» можно было достать. По части других произведений Маркса дело было совсем плохо. Большинство членов кружка не читало даже «Коммунистического манифеста». Я читала, например, его впервые лишь в 1898 году, уже в ссылке, на немецком языке.
Маркс и Энгельс были под строжайшим запретом...
Владимир Ильич знал, старался раздобыть все, что мог, из Маркса и Энгельса на немецком и французском языках... Больше всего приходилось ему читать на немецком языке. Наиболее важные, заинтересовавшие его места из произведений Маркса и Энгельса он переводил для себя на русский язык...
Но Ленин не только знал Маркса, но глубоко продумал все его учение...
«Капитал» Маркса вооружил Ленина методом для изучения конкретного капиталистического уклада России.
П. Н. Лепешинский:
...Марксистская теория послужила в его (В. И. Ленина) революционной практике величайшим фактором в деле организации классовых битв пролетариата... Ленин никогда не забывал, что великое учение Маркса, как научная система мышления, неразрывно связано с ее революционностью, с ее способностью воодушевлять и стимулировать широчайшие массы пролетариата на решительную борьбу с классовыми антиподами трудящихся.
И. К. Крупская:
...Как Ленин работал над Марксом?.. Надо уяснить себе метод Маркса, научиться у Маркса изучать особенности рабочего движения в определенных странах. Это и делал Ленин. Для Ленина учение Маркса было не догмой, а руководством к действию. У него раз сорвалось такое выражение: «Кто хочет посоветоваться с Марксом...» Выражение очень характерное. Сам он постоянно «советовался» с Марксом...
Брать произведения Маркса, посвященные разбору аналогичных ситуаций, тщательно анализировать их, сравнивать с переживаемым моментом, выявлять сходство и различия — таков был метод Ленина.
Г. М. Кржижановский:
Перед нами в лице юного Владимира Ульянова в знаменательный 1893 год был не просто первоклассный знаток нашей родной литературы и знаток творений Маркса и Энгельса, но уже и самостоятельный мыслитель, превосходно справлявшийся с «первозданным» материалом искомых им научных истин. И чем
больше мир будет знакомиться с творческим делом Маркса и Ленина, тем с большей ясностью для него будет выявляться тот факт, что эти два великана были удивительно конгениальны. Величайшим счастьем тесного кружка окружавших в ту пору Владимира Ильича лиц была возможность непосредственно наблюдать, как Ленин юных лет находился как бы в прямой знаменательной перекличке со своим гениальным первоучителем К. Марксом.
Теперь в этом так легко может убедиться каждый мыслящий человек; в те далекие 90-е годы мы, конечно, могли об этом только радостно догадываться.
...В год смерти Маркса Владимир Ильич был 13-летним мальчиком. Но в расцвете своего юношеского возраста, в начале 90-х годов, он уже был убежденным марксистом, основательно изучившим почти все основные работы Маркса, которые он только мог получить в то время на русском или иностранном языках. Вышло так, что на этот раз, преодолевая разрывы пространства и времени, мысль величайшего гения человечества быстро и плодотворно пала могучими ростками в восприимчивый мозг другого гениального человека в расцвете его юношеской огненной энергии...
Провод» наши параллели между Марксом и Лениным, мы, конечно, все время ощущаем, что наряду со сходством между ними, без сомнения, наблюдаются и отличительные черты, поскольку глубоко различны исторические эпохи, в которые они жили. Ленин был великим продолжателем учения и дела Маркса. Ленинизм, говорим мы, есть марксизм эпохи империализма и пролетарских революций. Но в данном случае мы хотим проследить общие черты, свойственные этим двум великим людям.
Прямая жизненная дорога
Г. М. Кржижановский:
Маркс и Ленин поражают прежде всего тем, что оба они были ярчайшими образцами прямой жизненной дороги, исключительной целеустремленности всех сил своего интеллекта, направленных на дело защиты угнетенных и обездоленных. Продумайте жизненные пути Ленина и Маркса. Вам сразу бросится в глаза, что оба они ни разу, ни в одном случае не находились на какой-нибудь службе у того общественного строя, непримиримыми борцами против которого они были всю жизнь до последнего вздоха. Более того, нельзя себе даже и представить этих людей в таком положении, настолько глубок был их разрыв с житейскими нормами, идущими от ненавистного прошлого. Юного Маркса готовили в профессора. Несколько выступлений на юридическом поприще, которые пришлось сделать Владимиру Ильичу после окончания университета, сразу дали почувствовать свидетелям этих выступлений, что перед ними человек исключительных дарований. Но прямые революционные пути жизни Маркса и Владимира Ильича уже на заре их юношеских дней покончили с Марксом-профессором и Лениным-юристом, сразу и бесповоротно отшвырнув все то, что хотя бы отчасти могло идти от обывательского существования.
А. И. Ульянова- Елизарова:
Он (Владимир Ильич) жил тогда в Б. Казачьем переулке вблизи Сенного рынка и числился помощником присяжного поверенного. Несколько раз брат выступал, но, кажется, только по уголовным делам, по назначению суда, то есть бесплатно, причем облекался во фрак покойного отца.
В. А. Князев:
В 1893 году умерла моя бабушка, и мне предстояло получить наследство. Зная, что я всегда могу получить совет со стороны товарищей, как мне поступить, с тем чтобы это наследство попало мне в руки, я обратился к ним. Они меня отправили к помощнику присяжного поверенного В. И. Ульянову, предупредив при этом меня, чтобы я адреса его не записывал, а запомнил бы, а если и придется, записать условно, прибавив к числам № дома и ~№ квартиры число 9.
Придя в дом № 7 в Казачий переулок, в квартиру № 13, я отыскал по данному мне плану эту квартиру. На звонок дверь мне открыла квартирная хозяйка, заявив, что Ульянова дома нет, но он скоро будет, и разрешила мне обождать его в его комнате. Комната имела два окна... Осмотрев все, я задумался: «Что это за адвокат и возьмется ли он за мое дело?..» Раздался звонок, и вскоре в комнату вошел мужчина.
— А, вы уже ждете? — сказал он мне, при этом быстро скинул пальто и стал расправлять немного помятый фрак.— Ну-с, одну минуточку: я сейчас переоденусь, и мы с вами займемся.
Посмотрев этому адвокату в лицо, я обомлел: да это же ведь Николай Петрович!** Пока я приходил в себя, передо мною появился переодетый в другую одежду Николай Петрович и, указывая на стул, обратился ко мне:
- Вы расскажите мне все по порядку.
Сев, я, как умел, начал рассказывать, а он, перебивая меня, требовал пояснений, как бы вытаскивая из меня один факт за другим. Узнав от меня, что бабушка моя умерла в услужении у одного генерала и что последний может присвоить наследство, хотя и имеет собственный каменный дом в три этажа, Николай Петрович потер руки и сказал с ударением на этих словах:
- Ну что же, отберем дом***, если выиграем. Затруднение лишь в том, что очень трудно отыскать посемейный список, так как покойная из крепостных.
Сказав это, он взял бумагу и стал писать прошение для получения ревизских сказок****. Написав его, он указал мне, куда придется ходить, куда подавать, и велел по получении того или иного сообщения по делу прийти к нему.
И. И. Яковлев:
В одно из воскресений я на занятия не явился. Прихожу в следующее. Смотрю, «Федор Петрович»***** нахмурился и довольно неласково спрашивает, почему не был прошлый раз. Я рассказал ему, что я и Костя Куприянов сидели три дня в арестном доме на Казачьем плацу за оскорбление городового. И вот его подлинные слова:
— Как жаль, что вы мне раньше об этом не сказали, я бы выступил в суде, и, конечно, вас все равно бы посадили, но по крайней мере можно хоть душу отвести и попортить крови этим мерзавцам.
М. А. Сильвин:
...Когда я как-то спросил Владимира Ильича, как идет его юридическая работа, он сообщил мне, что работы, в сущности, никакой нет, что за год, если не считать обязательных выступлений в суде, он не заработал даже столько, сколько стоит помощнику присяжного поверенного выборка документов на ведение дел. Об адвокатской работе он скоро вовсе перестал думать.
М. С. Ольминский:
...Помогало В. И. Ленину и отсутствие всякого буржуазного влияния: он никогда не поддерживал никаких буржуазных знакомств, не показывался ни в каком буржуазном «обществе». К нему приходили, но он не делал ни одного шага навстречу. И весь обиход его жизни был всегда пролетарский...
П. Н. Лепешинский:
Можно думать, что он упорно старается охранить свою психику от всяких излишних и посторонних (с точки зрения условий его работы) привычек к комфорту, которые могли бы только помешать этой работе, определяющей весь смысл его существования.
А. И. Ульянова-Елизарова:
Володя был всегда очень непрактичен в житейских обыденных вещах,— он не умел и не любил покупать себе что-нибудь, и обычно и позже эту задачу брали на себя мать или я. В этом он напоминал всецело отца, которому мать заказывала всегда костюмы, выбирала материал для них и который, как и Володя, был чрезвычайно безразличен к тому, что надеть, привыкал к вещам и по своей инициативе никогда, кажется, не сменил бы их. Володя и в этом, как и во многом другом, был весь в отца.
М. И. Ульянова:
Одной из характерных черт Владимира Ильича была... строгая экономия в расходовании средств вообще, а в частности, лично на себя. Вероятно, эти качества передались Владимиру Ильичу по наследству от матери, на которую он походил во многих чертах характера.
М. А. Сильвин:
Он (Владимир Ильич)... не имел ненужных и вредных привычек. Он не курил. Из напитков охотно пил только легкое пиво, никогда не пил водки и вообще крепких напитков...
В Петербурге в 90-х годах жил он очень скромно. В Казачьем Большом переулке (теперь переулок Ильича) можно видеть комнату, которую он занимал в квартире какой-то простой женщины. Небольшая комнатенка в третьем этаже невысокого дома; ход в нее — из подворотни по мрачной, грязноватой лестнице с какими-то старинными маршами, напоминающими угрюмые переходы в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. В левом углу у окна стол, кажется единственный в комнате, за которым Владимир Ильич занимался. Тут же, на краю стола, ставился чайный прибор и тарелка с хлебом, когда требовалось.
На столе было опрятно... для книг между кроватью и комодом стояла невысокая простая этажерка; на столе была керосиновая бедного вида лампа, электрического освещения в те времена не было. Слева вдоль стены стояла кушетка или, может быть, диван, довольно убогий, старый, помятый, без всякой накидки на нем. Приходя к Владимиру Ильичу, на этот диван я и усаживался. На него же садились обычно и другие посетители.
В комнате было два-три стула, простая железная кровать, покрытая байковым одеялом. Одеяло было, видимо, недостаточно теплое, потому что, когда Владимир Ильич заболел как-то и лежал в постели, он накрывался сверх одеяла еще и своим пальто... Никаких семейных или гимназических фотографий на комоде... я не помню, либо я, приходя обыкновенно по вечерам, их не замечал.
На стенах никаких фотографий и вообще ничего развешано не было. Бытовые условия жизни Владимира Ильича не отличались от наших, студенческих. Иные из нас жили, пожалуй, даже лучше, комфортабельнее, чем он.
Одевался он также очень просто: темного цвета пиджак, отложной воротничок с черным галстуком, ленточка часов болталась из жилетного кармана, суконное на вате пальто в зимнее время и темная фетровая шляпа, коричневые замшевые перчатки... Как-то зимой я встретил его на улице в меховой шапке. По улицам он предпочитал ходить пешком или ехать в конке, трамваев тогда еще не было; никогда я не видел, встречая его в городе, чтобы он ехал на извозчике.
Из письма В. И. Ленина матери 5 октября 1893 года:
Нынче первый раз в С.-Петербурге вел приходно-расходную книгу, чтобы посмотреть, сколько я в действительности проживаю. Оказалось, что за месяц с 28/VIII по 27/IX израсходовал всего 54 р. 30 коп., не считая платы за вещи (около 10 р.) и расходов по одному судебному делу (тоже около 10 р.), которое, может быть, буду вести. Правда, из этих 54 р. часть расхода такого, который не каждый месяц повторится (калоши, платье, книги, счеты и т. п.), но и за вычетом его (16 р.) все-таки получается расход чрезмерный — 38 р. в месяц. Видимое дело, нерасчетливо жил: на одну конку, например, истратил в месяц 1 р. 36 к. Вероятно, пообживусь, меньше расходовать буду.
М. И. Ульянова:
И он действительно экономил, особенно когда не было собственного заработка и приходилось прибегать к «вспомоществованию», как он называл помощь матери в деньгах...
На чем Владимиру Ильичу, однако, трудно было экономить, так это на книгах. Они были нужны ему для его работ, чтобы быть в курсе иностранной и русской политики и экономики и прочее...
Но и в этом он старался урезывать себя главным образом тем, что ходил работать в библиотеки...
М. А. Сильвин:
Отдыхом для него (Владимира Ильича) была только перемена предмета занятий. И для того, чтобы эти занятия были возможно более продуктивными, он укладывал свой рабочий день в строго размеренные рамки...
В 90-х годах рабочий день Владимира Ильича обычно был такой: вставал в семь-восемь часов, работал дома, часам к одиннадцати шел в читальню газеты «Новости» 12. Читальня эта помещалась в доме № 33 по Морской Большой (ныне улица Герцена) в довольно просторной, сравнительно комфортабельной комнате...
В читальне он подбирал из газет материал для своих работ, главным образом касательно общественной жизни провинции, деревни, фабрично-заводской и вообще экономической статистики, сообщения о новых книгах.
Именно Ленин указал нам эту читальню, и я иной раз также заглядывал туда. Редко, лишь в самых неотложных случаях, мы пользовались читальней для конспиративных свиданий, потому что помещение было небольшое и гораздо удобнее было использовать для таких встреч залы Публичной библиотеки.
Обедал он у своих личных знакомых — кажется, еще по Самаре — Чеботаревых 13, всегда в определенный час. Вечером, если не было назначено с кем-нибудь свидания по литературным или политическим делам, он сидел у себя дома за книгами, но эти занятия нередко прерывались посещениями — или кем-нибудь из нашего кружка, или рабочими, с которыми он занимался, или литераторами из группы легальных марксистов. Я часто заходил к Владимиру Ильичу, и, если случалось застать конец беседы, он после ухода гостя делился со мной впечатлениями от нее.
Иногда он бывал возбужден только что закончившимся разговором, и быстро ходил из угла в угол по своей маленькой комнате, заложив большой палец правой руки в пройму жилета, и с горячностью продолжал или, может быть, повторял мне еще не остывшие от внутреннего пыла аргументы.
А. И. Ульянова-Елизарова:
В то же время обращает на себя внимание простота и естественность Владимира Ильича, его большая скромность, полное отсутствие не то что кичливости, хвастовства, но какого-либо выдвигания своих заслуг, красования ими — и это с молодых лет, когда некоторое тaкoe красование присуще обычно способному человеку.
М. А. Сильвин:
Однажды, зайдя к нему (Владимиру Ильичу) на пасхе, я увидел на краю стола кулич, пасху и крашеные яйца. На мой вопрос, что это такое, Владимир Ильич с кислой улыбкой заметил:
— Хозяйкино угощеньице.
Этот бесконечно деликатный человек не решился обидеть добрую женщину отказом от ее пасхального угощения, которое она предложила, жалеючи скромного, одинокого жильца, заброшенного на чужбину. Деликатность, нежелание обидеть, быть грубым я не раз наблюдал у Владимира Ильича по отношению ко многим назойливым людям и также по отношению к себе лично, чувствуя иногда, что мешаю ему заниматься или надоедаю вопросами, отвечать на которые ему было скучно или досадно из-за их элементарности...
...Большей частью мои ошибки в суждениях, наивные вопросы невежды или тактические промахи только заставляли его широко открыть глаза или блеснуть ими с несравненной, незабываемой усмешкой.
...Сам будучи крупным человеком и сознавая это, имея все данные стать известным профессором, гениальным ученым или видным «общественным» деятелем, Владимир Ильич бросил без колебания все сокровища своего гения в горнило революции.
Цельность характера
Г. М. Кржижановский:
Уже в юном Владимире Ильиче бросалось в глаза изумительное сочетание благороднейших качеств: исключительный трудолюбец и не педант, проницательная ясность эрудированного мозга и горячая отзывчивость пламенного сердца, непрестанная работа над собой, неукоснительный порядок рабочего дня для верного подъема к сияющим вершинам знания и отвращение ко всякому ханжеству, к лицемерной морали — все это давало ему право сказать о себе, подобно известному ответу К. Маркса:
— Я — человек, и ничто человеческое мне не чуждо.
П. Н. Лепешинский:
Сочетание таких свойств ума, как реализм, практичность, трезвость мышления, с одной стороны, и «мечтательное» забегание мысли вперед — навстречу завтрашнему дню — с другой, как уменье ясно различать «хозяйственным» глазом все подробности окружающей обстановки, а в то же время зорко вглядываться в еле различимую даль с ее конечными линиями на обозримом горизонте,— это сочетание в огромной степени было присуще и Марксу и Ленину...
В качестве непревзойденных диалектиков, способных более полно, чем кто-либо другой, отражать в своем сознании сложнейшие процессы развития в окружающей жизни, и Маркс и Ленин умели предвидеть такие явления грядущего завтра, которые были еще скрыты от глаз их современников. Само учение этих двух величайших мыслителей приводило их диалектическую мысль на каждом шагу к правильному пониманию действительности не только в ее прошлой или настоящей фазе развития, но и ожидаемой в последующие периоды.
В. В. Воровский:
У Владимира Ильича большой теоретический УМ. Главное — то, что теория для него никогда не представляла самодовлеющей ценности, как для профессионалов-ученых. Он всегда смотрел на нее как на способ познания того мира, в котором живет пролетариат, с которым он борется и который стремится перестроить. И в этой тесной связи теоретической мысли с практическими задачами могучего революционного класса и создается та особая острота и меткость мы-
ели Ленина, которая позволяет ему из всякого, с виду самого отвлеченного, положения выковать боевое оружие и поражать им противника. Здесь сказывается та скрытая духовная связь, которая существует между классом и его идеологом и благодаря которой идеолог молодого, восходящего, революционного класса имеет в нем бесконечный источник духовного творчества.
Благодаря этому практическому, глубоко жизненному характеру теоретического мышления Ленина, благодаря этой духовной связи с массой он обладает удивительным даром политического предвидения, то есть способностью намечать линию исторического развития на ближайшее время, определять перспективы движения, заглядывать вперед...
Г. М. Кржижановский:
В том поколении 90-х годов, которое явилось носителем идей Маркса в нашей стране, было немало даровитых, талантливых людей, упорно и со страстным напряжением изучавших великие творения Маркса. Но не было такого человека, в котором существо марксизма, так сказать вся его органика, так пронизала бы собственное его существо и его собственную органику, как это было у Владимира Ильича. И если можно говорить об известном сродстве интеллекта, то без всякого, преувеличения можно сказать: Маркс и Ленин являются редчайшими образчиками такого сродства. Изучение их личностей на почве этого факта уже само по себе поучительно: оно должно показать, как бессильны перегородки индивидуальных особенностей, национальных отличий и т. д., если над ними доминирует нечто более мощное: фактическое движение восходящего класса.
Одной из характернейших особенностей Владимира Ильича, по словам М. С. Ольминского, является
способность неизменно, в течение всей жизни сосредоточивать свое внимание только на одном деле — на деле революционной борьбы пролетариата. Обратите внимание на литературную его деятельность — на его бесчисленные статьи, брошюры и на его книги. Все они без исключения являются откликами только на один вопрос — на вопрос о наилучших, наиболее прямых путях пролетарской революции.
Н. К. Крупская:
У Ленина выбор тем всегда очень актуален: каждая статья, каждое произведение дают определенный ответ на вопрос: что делать? Каждое произведение, каждая статья — руководство к действию.
Г. М. Кржижановский:
Мы видим, что он (Владимир Ильич) рано нашел самого себя, нашел ту линию, неуклонное следование которой сделало его великим другом и вождем трудящихся масс. Всю свою удивительную работоспособность, всю энергию своей страстной души он умел сосредоточить для служения одной всепоглощающей цели: организации и подъема масс революционного пролетариата, действенного подъема для немедленного преобразования самых основ жизни, тех отношений, в которых стоит человек к человеку в общественном процессе производства.
М. А. Сильвин:
Мы видели, мы постоянно чувствовали в нем (Владимире Ильиче) необычайную силу убеждений, глубокую идейность; мы видели, что во всех своих рассуждениях, чего бы они ни касались, он исходил из одной только идеи, из идеи борьбы русского рабочего класса за революцию, за социализм; этой идее он отдавал себя всецело; для него не было других интересов, кроме тех, которые были связаны с ней, другой жизни, кроме той, которая была всецело отдана им этой идее.
П. П. Маслов:
Было видно, что не только научные проблемы, но и вся легальная литературная деятельность играла для него (Владимира Ильича) лишь служебную и второстепенную роль перед основной, революционной задачей. Пожалуй, ни раньше, ни после я не встречал ни одного человека, у которого бы было все так сосредоточено на одном пункте: и огромная, какая-то никогда не виданная мною воля, и научная работа мысли, и литературная деятельность, и отношение к людям — все сводилось только к революционной цели. Это, по-видимому, чувствовалось и всеми другими, кто имел соприкосновение с Владимиром Ильичем. По крайней мере, когда в 1895 году в Петербурге я встретил Владимира Ильича в литературном кружке марксистов и заговорил о чем-то с П. Б. Струве по поводу революционных вопросов и дел, он меня сразу прервал:
- Об этих делах нужно говорить с Владимиром Ильичем.
...Я прихожу к заключению, что... цельность, «монолитность» определялись основной, руководящей им целью — максимальных революционных достижений. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что на все основные вопросы, которые можно поставить, его цельность дала бы такой ответ:
- Что есть истина?
- То, что ведет к революции и к победе рабочего класса.
- Что нравственно?
- То, что ведет к революции.
- Кто друг?
- Тот, кто ведет к революции.
- Кто враг?
- Тот, кто ей мешает.
- Что является целью жизни?
- Революция.
- Что выгодно?
- То, что ведет к революции.
И т. д., и т. д.
В. В. Воровский:
Только при поразительной цельности и при огромной моральной силе могла создаться такая крупная историческая личность, как Владимир Ильич Ленин.
Трудно представить себе более цельное сочетание в одном лице громадной мысли, могучей воли и великого чувства: Владимир Ильич как бы вытесан весь из одной глыбы и нет в нем линий раскола. Все в нем сосредоточено, как бы пригнано к одной большой общей задаче — служению делу пролетариата и руководству им на пути к социализму. И с какой бы стороны вы ни подходили к нему, вы неизменно наткнетесь на ту же единую, но грандиозную идею, охватывающую его целиком и не оставляющую места другим интересам...
У него нет общего и частного, нет общественной жизни и личной жизни. Он и в этом выкован из одной глыбы. В общественную жизнь он ушел весь без остатка, спаяв с нею и свое личное существование. Вся его личная жизнь — рабыня его общественной деятельности. Здесь нет места внутренним противоречиям, трагедиям, компромиссам — всему тому наследию мещанства, которое разбило не одну жизнь интеллигента-революционера. И эта цельность ставит Ленина на ту нравственную высоту, до которой даже клевета врагов бессильна подняться.
Счастье — в борьбе
Г. М. Кржижановский:
Жизнь подлинного революционера всегда отличается исключительной напряженностью. В этом лагере нет места для людей с теплым или тепловатым темпераментом. Маркс и Ленин были страстными борцами. Маркс, как известно, был «мавром» и по внешнему облику. Его современники свидетельствуют, что его живые глаза, металлически резкий голос и несколько угловатая, но решительная манера держаться немедленно выделяли его фигуру среди всех окружающих.
Мое первое знакомство с Владимиром Ильичем в его юношеские годы прочно связано в моей памяти с удивительным блеском и остротою его глаз и с ярким румянцем одухотворенного молодого лица...
И Маркс, и Ленин были людьми большого темперамента... Последовательность подлинного революционера может идти только от глубочайшего восприятия всего того, что мы именуем жизнью. Но раз это восприятие налицо, то результатом его обычно является глубоко оптимистическое мировоззрение. Так дает себя знать «вечно зеленое дерево жизни».
П. И. Лепешинский:
Во всем, что он (Владимир Ильич) делает, чувствуется революционный темперамент... Революционно он разрешает... всякую проблему жизни и борьбы, ставшую у него на пути.
3. П. Невзорова-Кржижановская:
Быстрый и самособранный, с чуть насмешливым и острым глазом, через край полный энергией и жизнью, он (Владимир Ильич) и тогда был как искра.
Г. М. Кржижановский:
Пламенная натура Владимира Ильича сказывалась и в быстроте и слаженности его движений, остро насмешливом взгляде его чудесных глаз, в некоторой обычной для него естественной «приподнятости» всего его существа, в особой остроте восприятия всего окружающего.
В. В. Старков:
...Владимир Ильич поражал революционным пылом и даже некоторым задором, а также беззаветной преданностью делу революции. Если вообще про задор социал-демократов того времени ходило немало разговоров и публика охотно читала стихотворение, в котором после описания растерянности представителей других течений было сказано: «Юные же марксисты, задирая нос, заявили гордо, что решен вопрос», то все это в значительно большей степени можно было бы отнести к Владимиру Ильичу, чем к любому из нас. Пыл и задор, с которыми Владимир Ильич пускался в бой со сторонниками противных течений, были неиссякаемы.
Г. М. Кржижановский:
Владимир Ильич для нас был прекрасным примером душевного и физического здоровья.
Если он смеялся, то смеялся от души, до слез, невольно заражая своим смехом окружающих, а гнев его немедленно принимал также выразительные формы. Энгельс свидетельствует о Марксе, что он мог бурно гневаться и быть заразительно веселым, но «мавр» никогда не мог прийти в отчаяние. Владимир Ильич в отчаяние тоже никогда не приходил, а ему пришлось, как всякий легко может себе представить, переживать в своей жизни такие моменты, такие стечения самых неблагоприятных обстоятельств, которые редким людям выпадали на долю.
М. М. Эссен:
Я не встречала более жизнерадостных людей, чем Ленин. Его способность смеяться всякой шутке, умение использовать свободный час и находить повод для веселья и радости были неисчерпаемы.
А. В. Луначарский:
Особенно прекрасным было его лицо, когда он был серьезен, несколько взволнован, пожалуй, чуточку рас
сержен. Вот тогда под его крутым лбом глаза начинали сверкать необыкновенным умом, напряженной мыслью. А что может быть прекраснее глаз, говорящих об интенсивной работе мысли! И вместе с тем все лицо его приобретало характер необыкновенной мощи.
Необычайно увлекателен с чисто эстетической точки зрения был Ильич, когда он смеялся и в особенности когда он улыбался... В смехе Ильича было много беззаветно детского, а беззаветность смеха — это его победоносность, это показывает наличие и в натуре и в сознании привычки чувствовать себя силою...
Улыбка Ильича вовсе не была такой беззаветной; она, наоборот, была чрезвычайно тонкой, довольно сильно иронической, лукавой. Кто не помнит этой очаровательной улыбки Ильича? Когда он слушал вас с этой улыбкой, вы понимали, что он лучше, глубже, шире знает то, что вы ему говорите, что он уже сделал выводы... Но вместе с тем это была улыбка человека, который готов протянуть дружески руку помощи,— когда вы подойдете ближе, посмеяться над вашей ошибкой, но посмеяться мягко, по-товарищески. Тут было что-то такое от старшего брата, почти, я сказал бы, от матери, что всегда вызывало взрыв самой теплой любви к этому человеку с морщинками возле насмешливых глаз и с полными доброго смеха глазами...
Н. К. Крупская:
Из тысячи замечаний, даже отдельных выражений, оборотов речи, разбросанных в его статьях и речах, глядит личность Ильича — коллективиста, борца за рабочее дело. Быть коллективистом, борцом за рабочее дело — большое счастье. Человек все время чувствует, как все шире становится его кругозор, глубже понимание жизни, шире поле деятельности, как растет его умение работать; он ощущает, как он растет вместе с ростом массы, вместе с ростом дела. И потому так заразительно смеялся Ильич, так весело шутил, так любил он «зеленое древо жизни», столько радости давала ему жизнь... Теория марксизма дала ему глубокую убежденность в победе дела пролетариата, дала ему необходимую дальнозоркость; борьба и работа в исключительной близости к пролетариату, борьба за дело пролетариата воспитала в Ильиче черты человека будущего...
М. А. Сильвин:
Как в теоретических занятиях, так и в работе по организации партии Ленин обычно связывал себя определенным планом. Это не значит, что он был сухой, футлярный человек. Он знал и прелесть остроумной дружеской беседы, и радость физического отдыха и спорта, охоты, шахмат, катанья на коньках... Вместе с тем было ясно, что Ленин ни на минуту не забывал о раз поставленной себе великой цели. И только под углом зрения достижения этой цели он рассчитывал все свои действия, все усилия своего мощного ума.
Н. А. Семашко:
Ленин был физически крепкий, сильный человек. Его коренастая фигура, крепкие плечи, короткие, но сильные руки — все обличало в нем недюжинную силу. Ленин умел, поскольку он мог, заботиться о своем здоровье. Поскольку мог, то есть поскольку позволяла это его чрезмерно напряженная работа... Ленин был физкультурником в самом точном смысле слова: он любил и ценил свежий воздух, моцион, прекрасно плавал... ездил на велосипеде.
М. А. Сильвин:
Он (Владимир Ильич) был прекрасно сложен, строен и ловок в движениях.
Г. М. Кржижановский:
Как-то даже странно читать, и читать неоднократно, в биографических заметках о Владимире Ильиче упоминания о его мощном организме. Некрупная фигура Владимира Ильича как будто не вяжется с обычным представлением о мощности. И тем не менее это так: в этом небольшом компактном теле действительно ключом била жизненная энергия не только духа, но и крепкого, здорового, нормального физически человека. Вспоминаю, что, когда в период сибирской ссылки в одном из разговоров с Владимиром Ильичем я рассказал ему об определении здорового человека, данном известным в то время хирургом Бильротом, по которому здоровье выражается в яркой отчетливости эмоциональной деятельности, Владимир Ильич был чрезвычайно доволен этим определением.
— Вот именно так,— говорил он,— если здоровый человек хочет есть, так уж хочет по-настоящему; хочет спать — так уж так, что не станет разбирать, придется ли ему спать на мягкой кровати или нет, и если возненавидит, так уж тоже по-настоящему...
Я взглянул тогда на яркий румянец его щек и на блеск его темных глаз и подумал, что вот ты-то именно и есть прекрасный образец такого здорового человека.
Н. А. Семашко:
Представьте себе подвижного, живого человека — таким был Ленин. Но живость и подвижность Ленина никогда, ни на одну секунду не переходили в суетливость. В минуты самой большой оживленности, даже в минуты торопливости (точнее, когда нужно было торопиться), Ленин всегда оставался «собранным». Ленин всеми фибрами своей души ненавидел суматоху, беспорядочность поступков и движений.
Глаза Ленина ярко отражали его переживания в данный момент. То они были ласковы, дружественны; то внимательно-серьезны; то иронически насмешливы, прищурены, и морщинки образовывались вокруг них; а то грозно-гневны и метали молнии. Вот почему так трудно поддавались отображению на фотографиях глаза Ленина.
Все это еще можно было бы описать. Но нельзя описать тот «сверлящий» прищуренный взгляд, о котором вспоминают все знавшие Ленина. Этот взгляд, действительно, насквозь пронизывал человека... «Сверлил» он всякого, у кого хотел узнать не то, что тот говорит, а что думает.
С. П. Шестернин:
Казалось, что у него (Владимира Ильича) не пара, а тысяча глаз, которые видели насквозь человека. Перед такими проникновенными глазами — я уверен — никто ничего не мог скрыть.
М. А. Сильвин:
Он (Владимир Ильич)... любил людей, любил жизнь и ее радости, но главной из них были борьба и стремление к победе. Он отдал себя всецело революции, для него не было других интересов, другой жизни, кроме той, которая была с ней связана.
Ученый-боец
Поль Лафарг:
Маркс работал всегда с величайшей добросовестностью; любой факт, любая цифра, приводимые им, подтверждались ссылкой на самые выдающиеся авторитеты. Он не довольствовался сообщениями из вторых рук; он сам всегда добирался до первоисточника, какие бы трудности это ни представляло...
В. И. Ленин в 1893 году Художник В. Прагер
Н. К. Крупская:
Ильич не боялся самой черной, мелкой работы.
Без такой черной, будничной, невидной работы нельзя было ничего добиться в те времена. Эта невидная повседневная работа сочеталась с необычайно ясным пониманием того, что нужно делать, с умением сплачивать около основной работы новые и новые кадры.
...И чем больше придавал он значения той или другой работе, тем больше вникал он во все мелочи...
Он много работал над земскими статистическими данными, над их обработкой. В его тетрадках много тщательно выписанных таблиц. Когда дело касалось цифр, имеющих большое значение, большой удельный вес, он проверял даже подсчеты уже напечатанных таблиц. Тщательная проверка каждого факта, каждой цифры характерны для Ильича. Свои выводы он строит на фактах.
Это стремление обосновать каждый вывод фактами рельефно выступает в его ранних пропагандистских брошюрах «Объяснение закона о штрафах», «О стачках», «Новый фабричный закон». Он ничего не навязывает рабочему, он доказывает фактами. Некоторым казалось, что брошюры растянуты. Рабочим зато они казались особенно убедительными... Ленин, в жизни которого чтение «Капитала» Маркса сыграло такую громадную роль, помнил, на каком громадном количестве фактического материала основал Маркс свои выводы.
Ленин не полагался на свою память, хотя память у него была прекрасная. Он никогда не излагал фактов по памяти, «приблизительно», он излагал их с величайшей точностью. Он просматривал горы материала... но то, что хотел запомнить, выписывал себе в тетрадки. В его тетрадках сохранилась масса выписок... Записанное он потом перечитывал не раз, о чем свидетельствуют пометки, подчеркивания и прочее.
Если книга принадлежала ему, то он ограничивался подчеркиванием, заметками на полях, а на обложке выписывал лишь страницу, подчеркивая ее одной или несколькими чертами, смотря по важности отмечаемого места. Перечитывал он и свои статьи, делал и на них заметки, и то, что навело на какую-нибудь новую мысль, тоже подчеркивал и страницу помечал на обложке. Так организовывал Ильич свою память.
П. Н. Лепешинский:
Для Ильича высший закон его жизни — это служение своему общественному идеалу. Как бы ни была для него заманчива та или иная перспектива личного наслаждения, личной радости, он все свои волевые акты упорно и всегда подчиняет соображениям о пользе того великого дела, которому он решил посвятить всю свою жизнь и все свои огромные силы. Тут для него вопрос совершенно ясен.
М. А. Сильвин:
Владимир Ильич всегда поражал нас своей необычайной работоспособностью. Революционная кухня, все мелочи подпольной организации, вся ее сложная техника работы, которой Владимир Ильич никогда не избегал,— брала массу времени и требовала напряженного внимания.
М. С. Ольминский:
Кажется, будто этот человек (В. И. Ленин) никогда не знает отдыха и не нуждается в отдыхе. Изо дня в день, целыми годами он, можно сказать, стоит у своего станка, бессменно, вечно за работой...
Г. М. Кржижановский:
Маркс был исключительным трудолюбцем. И он же утверждал, что если какой-нибудь ученый хочет отгородиться от жизненных восприятий, зарыться в своем ученом кабинете, наподобие того как «крыса зарывается в сыр»,— дело его пропащее. Ассоциация его мыслей была изумительной. Лафарг утверждает, что мозг Маркса как бы напоминал военный корабль в полном боевом вооружении, всегда готовый отплыть в любом направлении. Он говорит, что по любому вопросу у Маркса всегда можно было найти исчерпывающую справку, причем рядом с огромным фактическим материалом он неизменно давал при этом яркие философские обобщения.
Маркс любил говорить, что книги — «его послушные рабы», и беспощадно подчеркивал в них необходимые ему места, загибал углы на страницах и на полях делал выразительные отметки, ставил восклицательные и вопросительные знаки. Тысячи томов его собственной библиотеки были для него недостаточны. Превосходно владевший тремя основными европейскими языками, он проводил долгие рабочие часы в основных европейских книгохранилищах, в особенности высоко оценивая книжную сокровищницу Британского музея. Для того чтобы написать несколько десятков страниц «Капитала», посвященных обрисовке действительного положения английского рабочего класса, он проштудировал огромные тома «Синих книг» английской фабричной инспектуры и впервые дал исчерпывающую сводку всего ценного, что в них заключалось.
Здесь полная аналогия с Владимиром Ильичем. Умственный труд и для него был отрадной стихией, доставлявшей ему глубокое наслаждение. Ассоциация мыслей Владимира Ильича была также изумительной. Этой богатейшей ассоциацией определяется и вся своеобразная архитектоника его речей. Подлинные стенограммы его речей доставляли ему немалые муки при последующей литературной обработке. Броски изощренной мысли, вооруженной громадным ассоциированным материалом, нередко были препятствием для гладкого литературного стиля...
Высоко ценя представителей действительного знания (известно отношение Ленина к нашим крупнейшим ученым), Владимир Ильич, подобно Марксу, особенно ценил тех из них, которые не боялись самой гущи жизни.
Н. К. Крупская:
Марксизм неразрывно связан с умением вглядываться в жизнь, разбираться в ней. Маркс и Энгельс жестоко критиковали капиталистический уклад, все его стороны, но критиковали не просто потому, что они были «критически мыслящие личности», а потому, что эта критика открывала правильный путь борьбы.
У Маркса учился Ленин критически вглядываться в жизнь, разбираться в ее явлениях, отличать основное от второстепенного, учился связывать теорию с практикой, втягивать пролетариат в борьбу, организовывать его для победы.
М. А. Сильвин:
Большой ученый, выдающийся писатель, Владимир Ильич не замыкался в себе, а всегда искал соприкосновения с действительностью, с живой жизнью, всегда проверяя практикой жизни свои теоретические предпосылки. В этом отношении он был полной противоположностью Плеханову, который являлся больше кабинетным ученым, чем вождем политической партии.
Г. М. Кржижановский:
Сам он (Владимир Ильич), как и Маркс, являл собой совершеннейший образчик ученого-борца. Книги, которыми он пользовался, были также его «послушными рабами»: читал он необыкновенно быстро, точно так же снабжал прочитанную им книгу подчеркиваниями и краткими заметками на полях. Мне иногда приходилось пользоваться экземплярами прочитанных им книг. При этом мысли невольно приковывались к подчеркиваниям и заметкам, сделанным Владимиром Ильичем, и как-то выходило так, что эти подчеркивания и заметки были настолько выразительны, что на долю собственной, самостоятельной проработки уже ничего не оставалось.
Неоднократно я подшучивал, когда Владимир Ильич при мне перелистывал какую-нибудь книгу, что я заранее трепещу за бедного автора. Действительно, постоянно случалось так, что при простом перелистывании книги его зоркая, сверлящая мысль с удивительной легкостью нащупывала слабые места, как бы оправдывая пословицу «На ловца и зверь бежит». Если случалось отправлять Владимиру Ильичу на просмотр собственную рукопись, то и таковая обыкновенно возвращалась с выразительными подчеркиваниями и не менее выразительными пометками на полях. Как жалею я о том, что такие рукописи не хранил после их типографского использования: в этих пометках ведь были такие яркие доказательства его умения концентрировать мысль на важнейшем и решающем. Для своей фундаментальной работы «Развитие капитализма в России» он проделал поистине циклопический труд личной переработки и проверки фолиантов земской статистики, где сырой материал отличался разносортностью и обилием не менее, чем английские «Синие книги».
Лафарг свидетельствует, что Марксу было одновременно и легко и весьма трудно давать литературное оформление своей мысли. Колоссальный материал точного фактического знания здесь давал себя так же чувствовать, как в любой химической реакции время ее завершения находится в прямой зависимости от массы вещества, вступающего в реакцию. Известно, что Маркс был чрезвычайно требователен к себе в поисках лучшего литературного оформления. Для него было величайшей мукой показывать кому-нибудь свою незаконченную вещь. Маркс говорил Лафаргу, что предпочел бы лучше сжечь свои рукописи, чем оставить их в незаконченном виде. В одном из писем к Энгельсу он пишет, что литературная обработка первых набросков ему чрезвычайно приятна, что-де приятно «облизывать собственного ребенка».
...Целый ряд фундаментальных работ Ленина, лично им подготовленных к печати, свидетельствует о такой же его громадной требовательности к себе. Мне пришлось быть первым читателем его работы «Развитие капитализма в России»... Я неоднократно негодовал на Владимира Ильича, что по мере своей работы он, на мой взгляд, слишком многое зачеркивал и слишком сурово сжимал объем книги. Когда книга была закончена, я убедился, что Владимир Ильич был совершенно прав и в этом случае, но и по сие время жалею, что, по-видимому, утеряны рукописи первоначальных набросков.
Подобно Марксу, Владимир Ильич был большим знатоком крупнейших европейских книгохранилищ. Об этом свидетельствует оставленное им литературное наследство. Превосходно зная основные европейские языки, он всю жизнь продолжал неустанно трудиться, чтобы до тонкости освоить, так сказать, самый дух каждого из этих языков... Подобно Марксу (Владимир Ильич)... любил предварительно обдумывать свои мысли на ходу. В прогулках с ним мы обыкновенно оживленно беседовали, причем Владимир Ильич во время таких прогулок давал такие яркие концепции своих соображений, что всегда приходилось жалеть относительно невозможности в таком же виде немедленно закрепить их в письменной форме.
П. Н. Лепешинский:
Общей... чертой у Маркса и Ленина в манере изложения своей мысли является органическая ненависть к фразе, затемняющей «обаятельным» термином или шумихой слов политическую сущность вопроса.
...Речь его (В. И. Ленина) льется бурным потоком, причем автор ни на один момент не останавливает своего внимания на форме, в которую выливается его мысль, никогда не любуется своей «красивой фразой»...
Он неумолимый враг пустой и звонкой фразы... вряд ли найдется хоть одна такая, в которой чувствовалось бы желание автора сказать что-нибудь просто ради красного словца. И в устных и в письменных выступлениях он часто допускает повторение одной и той же мысли... Но, внимательно приглядевшись к этой манере, скоро начинаешь приходить к тому заключению, что она отнюдь не случайна. Ильич возвращается обыкновенно к той именно мысли (не стесняясь повторить ее несколько раз на протяжении иногда одного и того же абзаца), которую он считает центром внимания в данном случае и которую как бы старается вбить в голову своего читателя или слушателя.
Необыкновенная четкость и убедительность его литературного языка являются прямым результатом его громадной работы над собой. Стоило только при Владимире Ильиче произнести какое-либо незнакомое ему русское слово, как он немедленно учинял допрос:
Г. М. Кржижановский:
— Откуда вы взяли это слово, правильно ли вы его употребляете...
И неизменно рылся в известном словаре Даля, высоко расценивая его авторитет и отражая все мои атаки на ограниченность этого источника...
Громадная эрудиция сочеталась как в Марксе, так и в Ленине с удивительной четкостью и последовательностью аргументации. Относительно их обоих можно с одинаковым правом говорить, что они были людьми железной логики, и плохо приходилось их противникам, попавшим в когти этой логики. Стрелы их полемики всегда отличались острой отточенностью, и в этой полемике они отнюдь не были поклонниками «изящной словесности». Невежество и головотяпство, ханжество и поповщина, клеветничество, лживость и лакейство,— сколько метких и звонких пощечин нанесли конкретным носителям этих зол и Маркс, и Ленин в своей неустанной жизни борцов.
П. Н. Лепешинский:
Диалектика у Владимира Ильича сокрушительная. Все неясности речи храброго витязя (то есть оппонента), все неудачные его фразки и словечки, все «эмбрионы» проскользнувшей у него ереси в потенции будут мгновенно подхвачены на острие ильичевского сарказма, причем смеющиеся, мечущие время от времени искры убийственной иронии, пронзительные черные глаза с раскосом на широком скуластом лице положительно приводят оппонента Ильича в смущение и заставляют его язык прилипать к гортани.
Одна любопытная особенность полемики Ильича: он не столько защищает свою мысль, сколько обыкновенно нападает на мысль противника, заставляя этого последнего становиться в оборонительную позу. Но эта оборона ведет только к тому, что у Ильича получается все более и более объектов для жестокой критики. Он пользуется тезисами или даже случайными фразами противника, чтобы уложить в них определенное жизненное содержание и вскрыть их подоплеку, переводя их с языка мудреной, путаной, туманной фразеологии на язык конкретной живой действительности, так что автор инкриминируемых словечек или фраз приходит в ужас от этих операций. У обиженного противника получается такое убеждение, что Ильич «придирается» к нему и «искажает» его мысль в кривом зеркале своей критики до полной неузнаваемости.
...«Заворачивая» то или иное словечко, целиком выражающее тот или иной оттенок его политической мысли, его политической оценки противника, он (В. И. Ленин) никогда за всю свою жизнь не погрешил хлестким выпадом личного характера, никогда не обнаружил ни малейшего желания просто «ущипнуть» своего оппонента, лично оскорбить, задеть чье-нибудь личное самолюбие красным словцом, лишенным политического значения и смысла, а не то и просто набросить на противника тень с помощью откровенной клеветы или замаскированной инсинуации. В этом отношении он как небо от земли отличался от полемистов типа Мартова или даже таких, как Плеханов.
Любовь к литературе
Г. М. Кржижановский:
Подобно Марксу, Владимир Ильич не упускал случая для ознакомления с классиками научной и художественной литературы. В пору своей молодости он неоднократно жаловался мне, что он не ощущает в себе достаточно изощренного вкуса к художественным произведениям. Однако в личной беседе всегда приходилось убеждаться в обратном: его замечания о классиках русской литературы, как об этом свидетельствуют его литературные высказывания о Л. Н. Толстом и о М. Горьком, всегда отличались необыкновенной меткостью и полновесностью. Я очень сожалею, что не записывал своевременно таких высказываний, но, например, отчетливо помню блестящую оценку, данную Владимиром Ильичем творениям А. П. Чехова. Помню, как он восхищался стилем этого писателя, в котором с такой удивительной гармонией сочетались высокая жизненная правда, простота и точность художественного слова.
М. А. Сильвин:
Однажды, зайдя ко мне, Владимир Ильич с явным удовольствием стал читать вслух страницы из беллетристического очерка Блеклова с описанием сценок при опросе крестьян статистиком, а затем перешел к тому, каким языком надо говорить с народом, как к нему подойти, каковы должны быть приемы политических ораторов у нас и каковы они за границей. Он говорил, что нам надо еще многому учиться в этом отношении, и в частности познакомиться с якобинской публицистикой французской революции, так как, очевидно, ораторы и писатели того времени сумели найти общий язык с народом. Я с грехом пополам читал по-немецки, и Владимир Ильич дал мне как-то «Государство будущего» В. Либкнехта — речь, произнесенную им в рейхстаге в ответ на речь или статью Евг. Рихтера, в которой тот иронически описывал порядки воображаемого социалистического государства.
По словам Владимира Ильича, кто-то из депутатов сказал по поводу речи Либкнехта, что он прочел лекцию рейхстагу. Хорошо помню, что Владимир Ильич перевел эту речь Либкнехта, и я, как и другие товарищи, брал у него рукопись этого перевода, чтобы прочитать еще раз, уже по-русски. Не понимаю, почему никто до сих пор не упомянул в своих воспоминаниях об этой работе Владимира Ильича...
...Беллетристика интересовала Ленина... тогда, когда она была связана с публицистикой. Он назвал кого-то из знакомых, кажется Потресова, который работал в то время над беллетристикой 60-х годов. В ней, по словам Владимира Ильича, было много интересных общественно-политических мотивов. При этом Владимир Ильич упомянул роман Кущевского «Николай Негорев». Над чтением этого-то романа и захватил меня однажды Владимир Ильич в Публичной библиотеке... Проходя мимо моего стола в читальном зале, он, не замеченный мною, заглянул мне через плечо и, увидя развернутую книгу «Современника», заметил с едкой иронией:
- Вот вы чем занимаетесь!..
О публицистике 60-х годов он говорил с уважением:
- Они умели найти язык и литературные приемы, чтобы захватить читательскую толщу, они будили ее, вызывали в ней интересы, находили отклики и были богаты связями с читателями... Они были утопистами-просветителями, но они взяли верный прием — обличение общественного зла. Этот прием всегда будет удачен, нам можно у них поучиться.
Н. К. Крупская:
Когда мне впервые товарищ по кружку рассказывал о новом приезжем с Волги, о Владимире Ильиче, он мне так его охарактеризовал, он мне сказал:
- Он, говорят, очень ученый, он никогда не читал ни одного романа, ни одного стихотворения.
Признаться сказать, я очень удивилась, что есть такие люди. Но как-то в горячке работы мне никогда не пришлось спросить Владимира Ильича за первые полтора года, читал ли он или не читал какие-нибудь романы, стихи и т. д. И только в ссылке я с большим удивлением увидала, что Владимир Ильич не только читал тогдашнюю беллетристику, он знал ее. Я помню, как меня удивило знание Владимиром Ильичем Некрасова, знание им Чернышевского. Он так знал до мельчайших подробностей «Что делать?» Чернышевского, с такими тонкостями, что, конечно, я увидала, что все те россказни о Владимире Ильиче, что это человек, который ни одного романа не читал, являются каким-то мифом. Владимир Ильич читал беллетристику, изучал ее, любил. Но одно было у Владимира Ильича — у него сливался воедино общественный подход с художественным отображением действительности. Эти две вещи он как-то не разделял одну от другой, и, так же как у Чернышевского его идеи отражаются полностью в его художественных произведениях, так же и Владимир Ильич при выборе книг по беллетристике особенно любил те книги, в которых ярко отражались в художественном произведении те или иные общественные идеи.
...В брошюре Ленина «Что делать?» есть косвенное указание на влияние Чернышевского. Говоря о периоде, предшествовавшем созданию партии, о периоде между 1894 годом и 1898 годом, когда рабочее движение стало быстро развиваться, приняло массовый характер, Ленин указывает на то, что молодежь, которая примкнула к этому движению, развивалась и воспитывалась под обаянием революционной деятельности предшествующих революционеров и что ей стоило большой внутренней борьбы идейно высвободиться из- под влияния и пойти по другому пути — по пути марксизма. В этой характеристике есть автобиографический момент.
Человек-магнит
Г. М. Кржижановский:
Громадная требовательность к самому себе давала и Марксу и Ленину законное право на такую же требовательность и по отношению к другим людям. Как у того, так и у другого эта требовательность прежде всего имела четкий, целеустремленный характер, в основе которого лежало определенное положение: благо пролетарской революции — высший закон. Как известно, Маркс всем своим личным поведением давал яркий образчик выдержанной партийности. Маркс- партиец — ведь это чрезвычайно благодарная тема для специальной статьи. Владимира Ильича можно было легко рассердить расплывчатой характеристикой какого-нибудь человека в качестве вообще «хорошего» человека.
— Причем тут «хороший»,— говорил он.— Лучше скажите-ка, какова политическая линия его поведения...
И Маркс и Ленин были грозными борцами за чистоту и отточенность генеральной политической линии коммунистов, и как тот, так и другой немедленно рвали с самыми дорогими для них людьми, если видели, что с этими людьми они уже не могут идти по путям борьбы за пролетарскую революцию. Известны едкие сарказмы Маркса по адресу всех противников рабочего класса, всего капиталистического охвостья. И Плеханов и Мартов относились к числу таких людей, которых Ленин чрезвычайно высоко ценил, но это не мешало тому же Ленину жестоко бичевать того и другого в точном соответствии с их действительными политическими позициями. А ведь разрыв с Плехановым стоил Владимиру Ильичу не одной бессонной ночи.
Переписка между Марксом и Энгельсом свидетельствует о резком изменении Марксом своих отношений к Лассалю, как только стала явной шаткость политических позиций последнего. Немало досталось тому же Лассалю от Маркса за кокетничанье ученостью.
Нам припоминается несколько аналогичных случаев вскрытого Владимиром Ильичем «прихорашивания» какого-либо лица, неизменно приобретавшего в его глазах репутацию «пустого человека» (слова, которые Ленин произносил с особо выразительной интонацией).
Лафарг подчеркивает, что Маркс... был остроумным собеседником, подхватывавшим в тесном дружеском кругу все жизнерадостно-остроумное... В тесном дружеском кругу Владимир Ильич немедленно становился душою всего общества. Именно около него слышались самые страстные речи и наиболее веселый смех. Он был чрезвычайно осведомлен о личных особенностях каждого товарища и удивительно умел подходить к человеку именно сообразно с его особенностями. Он был воистину человек-магнит. Лишь одного Владимир Ильич не терпел, как не терпел и Маркс: фальши, позировки, фразистости.
Н. К. Крупская:
Он (Владимир Ильич) очень внимательно вглядывался в людей, вслушивался в то, что они говорили, старался охватить самую суть, и потому он умел по ряду незначительных мелочей улавливать облик человека, умел замечательно чутко подходить к людям, раскрывать в них все хорошее, ценное, что можно поставить на службу общему делу.
А. И. Ульянова-Елизарова:
Давая всегда много поручений и добиваясь настойчиво выполнения их, он (Владимир Ильич) воспитывал в смысле свойственной ему точности и аккуратности всех работавших с ним в то или в другое время товарищей.
Г. М. Кржижановский:
Если мы скажем, что Владимир Ильич всегда стремился окружить себя людьми большого таланта и волевой энергии, то этого будет мало. Он положительно готов был «ухаживать» за такими людьми, радовался их успехам, прощал им порой многие «слабости», которые, казалось бы, не могли ускользнуть от его зоркого взгляда.
Н. К. Крупская:
У Владимира Ильича был всегда большой интерес к людям, бывали постоянные «увлечения» людьми. Подметит в человеке какую-нибудь интересную сторону и, что называется, вцепится в человека... И обычно под влиянием вопросов Владимира Ильича, заражаясь его настроением, люди, сами того не замечая, развертывали перед ним лучшую часть своей души, своего я, отражавшуюся в их отношении к работе, ее постановке, во всем их подходе к ней. Они невольно как-то поэтизировали свою работу, рассказывая о ней Ильичу. Страшно увлекался Ильич людьми, страшно увлекался работой. Одно с другим переплеталось. И это делало его жизнь до чрезвычайности богатой, интенсивной, полной.
Г. М. Кржижановский:
Чтобы в наибольшей мере завоевать личность приближавшегося к нему человека, Владимир Ильич не нуждался ни в каких искусственных средствах: для этой цели ему достаточно было только оставаться самим собой... В самом его существе сочетались такие черты, которые бесповоротно исключали всякое притворство, всякую фразу, всякую ходульность.
Н. К. Крупская:
Он (Владимир Ильич) ни с кем не хитрил, не дипломатничал, не втирал никому очки, и люди чувствовали его искренность, прямоту.
М. А. Сильвин:
В. И. Ленин был прямой человек, чуждый всякой рисовки, позы. Он говорил с рабочими обыкновенным своим языком, без всякой подделки под простоту народной речи, без этой вульгарной манеры приспособления к «низшим», без дешевой популярности изложения своих мыслей якобы для большей понятности, как это замечалось у некоторых товарищей.
Г. М. Фишер:
Он (Владимир Ильич) умел так подойти к человеку, что тот незаметно для самого себя начинал чувствовать себя как дома, непринужденно выкладывал свою душу, чувствуя, что он получит ответ на все свои вопросы. Вот такое чувство обаяния у меня осталось от знакомства с Владимиром Ильичем.
М. М. Эссен:
Замечательная была черта у Ленина: он никогда не давал чувствовать своего превосходства, не давил своим авторитетом, считался с мнением других, видел в каждом товарище равного себе. Оттого так легко было с ним, так радостно и свободно дышалось около него. Он умел внимательно выслушать собеседника, втянуть в спор, заставить высказаться до конца, а если видел, что собеседник не сводит концов с концами, путается в противоречиях, он, добродушно посмеиваясь над зарвавшимся спорщиком, доведшим свою мысль-до логического абсурда, направлял его на правильный путь, не задевая самолюбия, не обескураживая, как делал бы обязательно в таком случае Плеханов. Тот доводил иногда застенчивых людей до желания провалиться сквозь землю. Владимир Ильич никогда не спрашивал, что вы читали, как усвоили прочитанное, а просто беседовал с вами по поводу отдельных вопросов и сразу видел и пробелы, и слабые места, причем и собеседнику становилось ясно, над чем надо ему поработать.
Г. М. Кржижановский:
В присутствии Ленина мысль обострялась, хотелось больше знать, думать, читать, учиться и главное — работать. От одной мысли, что Ленин знает о твоей работе, удесятерялись силы.
В присутствии Владимира Ильича без всяких видимых усилий с его стороны создавалась всегда какая-то особая атмосфера чистоты и подъема, как-то само собой выходило, что там, где он, не уместны ни праздный разговор, ни пустое и тем более пошлое слово.
И. К. Крупская:
В каждом из товарищей по работе была как бы частица Ильича — потому, может быть, он чувствовался таким близким.
М. А. Сильвин:
...Этот человек был одарен способностью увлекать, импонировать, внушать преданность к себе и к общей поставленной себе дели. Эту его способность увлекать сердца, внушать к себе беспредельное доверие, наполнять чувством беззаветной преданности единой дели — все это я не раз имел случай наблюдать и в отношении целых групп и отдельных лиц. Бывали случаи, что человек достаточно зрелый, независимый в своем образе мыслей, в своих суждениях, образованный и опытный, которого никак нельзя было упрекнуть в недостатке самостоятельности, после нескольких недель общения с Владимиром Ильичем совершенно подпадал под влияние его железной воли, его сильного ума. И это огромное обаяние, эта власть над сердцами и умами отдельных людей и огромных масс обусловлена была полным забвением собственной личности и исключительным служением одной великой цели — освобождению человечества.
Друг, сын, брат
Г. М. Кржижановский:
Лафарг подчеркивает, что Маркс... с трогательной чуткостью относился к своему другу Энгельсу и к своему семейному кругу... Огромная переписка, оставшаяся после Маркса, свидетельствует, что он был партийным товарищем в лучшем смысле этого слова. Владимир Ильич в этом отношении также не знал себе соперников... Мы все чувствовали, что его дружеский, зоркий глаз неустанно следит за нами, и с великой... готовностью он спешил навстречу, если только убеждался в том, что товарищи находятся в затруднительном положении.
М. А. Сильвин:
...Я зачастил к Владимиру Ильичу на Большой Казачий переулок (ныне переулок Ильича), № 7, где он вскоре поселился и жил до самой весны 1895 года. Я заходил к нему обыкновенно по вечерам от восьми до девяти передать какое-нибудь сообщение «по делу», а иногда просто поговорить, всегда узнавая от него что-нибудь интересное. В моменты тяжких раздумий или душевной депрессии я приходил к Владимиру Ильичу искать моральной опоры.
В таком угнетенном состоянии духа пришел я к нему однажды осенью 1894 года с похорон Александра III, на которые мы с Ванеевым пошли посмотреть из любопытства.
Зрелище пышной, предназначенной для толпы демонстрации величия и мощи царизма было внушительно. Отряды армии и флота со своими знаменами, пушки, парадно разодетые казачьи части, двор со всей его челядью, свита и знать, дипломатические представители и депутации и, главное, почтительное безмолвие толпы за шпалерами войск производили желаемое впечатление.
Это безмолвие толпы, символизировавшей страну, казалось залогом ее покорности режиму...
В довольно мрачном настроении пришел я к Владимиру Ильичу в этот день. Разбудим ли мы когда-нибудь эту массу? Сможем ли мы когда-нибудь противопоставить всему этому свои демонстрации? Сломим ли мы когда-нибудь эту силищу, царизм? Владимир Ильич ободрил меня, говоря, что революционное движение всегда развивается быстрее, чем этого ожидают...
— Вы увидите, мы скоро вырастем в настоящую партию. Подобно тому как в начале XIX века немцы переживали в философии то, что французы и англичане переживали на практике, мы в нашем мышлении, в нашей социологической полемике переживаем процессы развития новых форм жизни, соответствующие давно изменившемуся ее содержанию. Революция придет, и мы выйдем на свет как коммунистическая партия, готовая выполнить свою задачу.
С. П. Невзорова-Шестернина:
...На другой день после посещения врачей сижу я в своей маленькой комнате, завернувшись в теплый платок. Сил совсем еще мало. Вдруг отворяется дверь и входит Владимир Ильич — я была прямо поражена. А он берет стул, садится рядом со мной и так хорошо и тепло расспрашивает меня о моем здоровье, о моем самочувствии, о моей поездке в Нижний. До сих пор так ясно помню его милое, ласковое лицо. Глубоко тронуло меня его товарищеское внимание. Он тогда много работал, был очень занят и все-таки нашел минуту забежать к больному товарищу.
М. А. Сильвин:
...Ленин всегда... находил время для того, чтобы просто быть хорошим товарищем или другом.
В январе 1895 года, приехав из Нижнего, я, должно быть, простудился в дороге и больным поселился в каких-то меблированных комнатах по Гороховой улице в доме, кажется, № 34 (на углу Садовой); Владимир Ильич, узнав о моем беспомощном положении, пришел навестить меня, вызвал ко мне врача, всячески хотел помочь мне.
М. М. Эссен:
Владимир Ильич был безгранично внимателен к тем, кто шел в ногу с партией, кто боролся за революционный марксизм, за дело освобождения рабочего класса, за социализм, но был беспощаден к своим политическим противникам, был непреклонен при защите своих принципиальных позиций.
Г. М. Кржижановский:
...Верный друг и чуткий товарищ для своих подлинных друзей, для работников той пролетарской партии, интересам которой он посвятил безраздельно всю свою жизнь, он (Владимир Ильич) был всегда и всюду непримиримейшим врагом всякого филистерства и обывательщины, всякого примиренчества с болотной обстановкой среды, в какие бы оболочки это примиренчество ни закутывалось.
И. К. Крупская:
...Чуткость и отзывчивость ни в каком противоречии с суровой непримиримостью и ненавистью к врагам революции не находятся. Чуткое, внимательное отношение к людям должно быть присуще каждому коммунисту. В корне неправильно считать, что в Ильиче было два человека: один в домашнем быту — веселый, улыбающийся, внимательный к людям, чуткий — и другой в общественной жизни — неулыба, не интересующийся людьми, тем, чем они живут, что думают. Двух людей не было в Ильиче. Как в быту, так и в борьбе он был один и тот же. Нельзя изображать его каким-то двуликим. Он был замечательно цельным человеком.
М. К. Названов:
...Все Ульяновы были сдержанны в проявлениях своих чувств, и Владимир Ильич в своих отношениях к родным не составлял в этом отношении исключения. Но за этой сдержанностью и отсутствием сентиментальности чувствовалось заботливое отношение к матери и сестрам.
М. М. Эссен:
Больше всего трогало меня в Ленине его какое-то поразительное внимание, которым он окружал своих близких.
Из письма В. И. Ленина матери 5 октября 1893 года:
Напиши, в каком положении твои финансы... Много ли осталось... после расходов на переезд и устройство?
Из писем В. И. Ленина младшей сестре Марии Ильиничне.
Октябрь 1893 года:
Напиши, много ли проводишь времени за уроками дома?..
Как идут занятия у Мити?
13 декабря 1894 года:
Как твое здоровье, Маняша? Мне писали, что ты уже ходишь в гимназию.
Следовало бы заставить себя гулять ежедневно часа по два...
Что ты поделываешь кроме гимназических занятий? Что читаешь?..
Здорова ли мама? Поцелуй ее за меня.
24 декабря 1894 года:
Основательно ли гуляешь теперь? Вероятно, нет.
Почему бы тебе не кататься на коньках? Ты скажешь
опять: «скучно». Да ведь нельзя же доводить себя до такой слабости: «веселого» тут еще меньше. Надо себя заставить.
27 мая 1895 года Владимир Ильич пишет матери из Парижа:
Ужасно жаль, что такая нелепость вышла с Митиной болезнью; я не понимаю, каким это образом можно отказать человеку в отсрочке экзамена, если у него есть медицинское свидетельство о болезни. Почему он не хочет хлопотать дальше? что за охота терять год? У Маняши, вероятно, кончаются уже теперь экзамены или кончила. Следовало бы ей хорошенько отдохнуть летом.
6 июля в письме из Швейцарии он спрашивает мать:
Как довольны вы своим путешествием по Волге? Что нового там? Все ли здоровы?
26 августа в письме матери перед отъездом из Германии в Россию:
Не нужно ли чего-нибудь привезти? Я могу купить здесь всяких вещей в каком-нибудь большом магазине, и, как кажется, фабрикаты здесь дешевле нашего и, вероятно, лучше. Может быть, Мите нужны какие-нибудь книги — пусть напишет [напр., может быть, атлас какой-нибудь анатомический или какая-нибудь другая медицинская штука] и Маняша тоже. Если она не имеет ничего в виду, — может быть, ты или Анюта посоветуете мне, что привезти ей.
Из писем В. И. Ленина старшей сестре Анне Ильиничне.
12 января 1896 года:
Здорова ли мама и остальные у нас дома?
14 января:
Очень рад, что мама и Марк поправились.
16 января:
Я очень боюсь, что причиняю тебе слишком много хлопот. Пожалуйста, не трудись чересчур — особенно относительно доставки книг по списку: это все успеется...
М. И. Ульянова:
По печатаемым... письмам Владимира Ильича можно судить и об отношении его к родным и, до некоторой степени, к людям вообще. Сколько внимания и заботливости проявляется к ним в этих письмах! Владимир Ильич был очень привязан к своим родным, особенно к матери, и заботы о том, чтобы ей лучше, покойнее и удобнее жилось, сквозят во всех письмах как непосредственно к ней, так и к другим членам нашей семьи...
Много внимания уделял всегда Владимир Ильич и своим сестрам и брату, а также М. Т. Елизарову, интересуясь постоянно тем, как они живут, как чувствуют себя, имеют ли заработок, хорошо ли отдыхают и т. п.
Богатырь земли русской
Г. М. Кржижановский о Карле Марксе и Владимире Ильиче Ленине:
...Нет в мировой истории других, более высоких образцов проникновенной любви к той части человеческого коллектива, с которой эти суровые в борьбе люди связывали будущее всего человечества. Рабочие всего мира не забудут тех пламенных строк, которые посвящены в творениях Маркса и Ленина защите их передовых позиций.
П. И. Лепешинский:
Между Марксом и Лениным было много общего не только с точки зрения общности их мировоззрения, но и сходства их индивидуальных особенностей, характеризующих революционное лицо того и другого. Да это и понятно. Оба они счастливо сочетали в себе все те черты, которые бывают присущи каждому великому человеку, подлинному вождю революционных классов. Не только определенные навыки мысли, но и темперамент, революционная страстность, непоколебимая преданность рабочему классу, неугасимая ненависть к враждебным классам, стойкость в борьбе, отсутствие интеллигентской расхлябанности, способность не только восторгаться победами своего класса, но и не хныкать в случае его временных поражений — все это и многое другое составляет основные черты людей, которых история ставит в центре классовой борьбы угнетенных всего мира против их угнетателей.
М. А. Багаев:
...Мы слышали о талантливом организаторе и крупном теоретике марксизма В. И. Ульянове (Ленине). Он уже тогда выделялся как вождь нелегальной социал-демократической организации, и учащиеся (М. А. Сильвин, сестры Невзоровы и другие) о нем отзывались как о русском Марксе.
Г. М. Кржижановский:
...Необычные судьбы Ленина станут более понятными, если мы подчеркнем еще один момент в характеристике Ленина юных лет. Я бы позволил себе сказать, что в нем и тогда уже сказывалось нечто особо его роднящее с великой стихией русского народа.
Один из величайших художников мира — Л. Н. Толстой, поражающий миллионы своих читателей удивительно правдивым воспроизведением картин самой жизни, не случайно пишет в своих «Севастопольских рассказах»:
«Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его, и который всегда был, есть и будет прекрасен, — правда»...
Ленину особо свойственны черты ясной правдивости, непримиримой вражды ко всякой ходульности, ко всему тому, что шло вразрез с подлинной правдой жизни...
Ленин, как никто, умел ценить здравую находчивость нашего народа в самых трудных положениях, его уменье без лишних слов, не считаясь с преходящими судьбами отдельных людей, отдавать себя во имя величия неумирающего целого — Родины.
Вот почему, думается нам, великий правдоискатель — российский народ и великий правдолюбец Ленин так быстро нашли друг друга и так крепко сроднились.
...Придется признать необычайную трудность выявления во весь рост такой громадной фигуры, какой был Владимир Ильич. Но я и не беру на себя ее решение, а ограничиваюсь лишь подбором некоторого материала. Задача эта большая и трудная: «Века уж дорисуют, видно, недорисованный портрет». На первый взгляд он не импонировал. Но припомните, как говорил Маркс об отличительных свойствах пролетарских революций по сравнению с буржуазными. Если верно, что самая сущность движения пролетариата исключает внешнюю фееричность и показной драматизм в действиях главного героя этих революций — народной массы, то не вправе ли мы ожидать выявления особой, так сказать, простоты и в тех лицах, на долю которых выпадает крупная историческая роль истинных вождей пролетариата? Во всяком случае это отсутствие внешнего, показного блеска было отличительной чертой Владимира Ильича.
Начнем хотя бы с простой, скромной внешности Владимира Ильича. Его невысокая фигура в обычном картузике легко могла затеряться, не бросаясь в глаза, в любом фабричном квартале. Приятное смуглое лицо с несколько восточным оттенком — вот почти все, что можно сказать о его внешнем облике. С такой же легкостью, приодевшись в какой-нибудь армячок, Владимир Ильич мог затеряться в любой толпе волжских крестьян,— было в его облике именно нечто как бы идущее непосредственно от этих народных низов, как бы родное им по крови. Но стоило вглядеться в глаза Владимира Ильича, в эти необыкновенные, пронизывающие, полные внутренней силы и энергии темно-темно-карие глаза, как вы начинали уже ощущать, что перед вами человек отнюдь не обычного типа. Большинство портретов Владимира Ильича не в состоянии передать того впечатления особой одаренности, которое быстро шло на смену первым впечатлениям от его простой внешности, как только вы начинали несколько ближе всматриваться в его облик. Недаром один известный французский скульптор (Н. Л. Аронсон), вероятно не предчувствовавший дальнейшей исторической деятельности Владимира Ильича, тем не менее был так поражен и восхищен превосходными очертаниями его лба, что буквально преследовал его в Париже своими предложениями вылепить его голову, обладавшую, по мнению этого художника, особой духовной красотой. Он находил громадное сходство в очертаниях лба Владимира Ильича со скульптурами, изображавшими великого мыслителя древности Сократа.
Однако с гораздо большей силой сказывалась духовная сущность Владимира Ильича не в его внешности, а в процессе общения с людьми. Неоднократно бывая с Владимиром Ильичем в таких коллективах, которые не имели возможности знать о нем ранее, я всегда наперед предвидел то несомненное, что должно было случиться. Это несомненное заключалось в том, что, где бы ни появлялся Владимир Ильич и в каком бы окружении он ни появлялся, раз только его посещение было связано с необходимостью высказать
ся по существу, заранее можно было сказать, что он немедленно станет центром общего внимания. Никаких крикливых, громких слов он не скажет, но все, что он скажет, будет так веско и многозначительно, так метко и выразительно, что исключительная одаренность человека, могущего говорить так, станет для всех очевидной...
Простая на первый взгляд внешность, но именно только на первый взгляд, а затем та же внешность, необычайно привлекательная по своему озарению особой духовной красотой, простые слова его речи, но в таком сочетании, в котором немедленно сказывается концентрированная, необычайная мощь его интеллекта,— это, конечно, лишь некоторые отдельные штрихи гениальной личности Владимира Ильича...
Бурным и дерзким был этот верный сын могучего русского народа. И уже начало революционной деятельности молодого Ленина предвещало, что суждено ему стать одним из славнейших богатырей земли русской.
М. Стеклов:
История знает многих выдающихся деятелей в различных областях жизни, в науке, политике, общественной работе и прочее. Но ни один из них с Лениным сравниться не может. В Ленине поражает гармоническое соединение всех талантов... Это гений разносторонний, чтобы не сказать — всесторонний.
И однако не этим одним объясняется популярность Ленина, не этим целиком исчерпывается его право на почетнейшее место в пантеоне великих людей. Суть дела заключается в том, что в отличие от других великих исторических героев Ленин поставил себе задачею освобождение трудящихся масс, а значит, и освобождение всего человечества, уничтожение гнета и эксплуатации во всех их формах и разновидностях. Не только поставил себе эту задачу, но и начал осуществлять ее на практике. И не просто начал осуществлять ее в жизни, но и создал условия, при которых дело освобождения человечества впервые поставлено на твердую почву.
С тех пор как существует человеческая история, с тех пор как началась борьба классов, из среды порабощенных беспрерывно выдвигались все новые и новые борцы и вожди... Начиная с XVI века выдвигаются крупнейшие фигуры борцов за освобождение эксплуатируемых масс: Томас Мюнцер, Иоанн Лейденский, Гракх Бабеф, Огюст Бланки, Лассаль, Бакунин, Чернышевский, Энгельс, Гед, Жорес, деятели Парижской Коммуны и величайший из них, Карл Маркс,— много
их было, и не перечислить их заслуг в короткой заметке. И вот все то, что принесли в мир с собою эти выдающиеся деятели и стоявшие за ними многомиллионные угнетенные массы, все это объединил в своей душе и сознании Ленин, для того чтобы претворить принципы в дело и открыть этим новую, славнейшую страницу мировой истории. То, о чем великие революционеры мечтали, то, что лучшие и проницательнейшие из них подготовляли, Ленин начал первый осуществлять на практике. Начинали и другие, пытались строить и другие, не останавливаясь ни перед какими жертвами, отдавая свою жизнь за дело порабощенных братьев, но Ленин первый положил угловой камень в здание мирового освобождения, Ленин первый положил начало делу, которого не одолеть никаким возвратным приступом реакции...
Гений должен прежде всего суметь понять ход исторического процесса, выдвигаемые им задачи, взаимное отношение борющихся социальных сил, найти точку приложения накопившейся социальной энергии. Это Ленин умел делать, как никто. Маркс и его школа подготовили в этом отношении путь для Ленина. Гениальный анализ развития капиталистического общества, который дан в работах Маркса и Энгельса, подвел прочный теоретический и отчасти практический фундамент под растущее движение международного пролетариата. Ленин не остановился на достигнутых его предшественниками результатах. Он повел дальше их теоретический анализ. Он применил основные выработанные ими положения к новой стадии развития капитализма...
Ленин сумел понять не только ход исторического процесса и выдвигаемые им на очередь дня задачи, но он сумел и подготовить условия победы рабочего класса. История знает многочисленные примеры народных революций, восстаний угнетенных масс, которые все кончались поражением. Этой участи не избегли и первые пролетарские восстания, как мятеж «национальных мастерских» в июне 1848 года в Париже, как Парижская Коммуна 1871 года и т. д. Ленин хотел такой рабочей революции, которая, в отличие от предыдущих, закончилась бы не поражением, а победой. И вся его работа, теоретическая и организационная, с юных лет и до самой смерти, свелась к тому, чтобы найти и осуществить те условия, при которых раз отвоеванные пролетариатом позиции не могли бы быть вырваны из его рук враждебными классами. И это, пожалуй, одна из главных заслуг Ленина.
* Здесь и в дальнейшем даты, относящиеся к дореволюционному периоду в России, указаны по старому стилю.
** В. А. Князев знал Владимира Ильича по рабочему кружку под именем Николая Петровича (см. стр. 97—98 наст, издания).
*** Речь идет о доме, оставленном В. А. Князеву в наследство.
**** То есть переписи податного населения.
***** И. И. Яковлев знал Владимира Ильича под именем Федора Петровича.