Глава пятая

НА ПУТИ К «ПОХАБНОМУ» МИРУ

«Декрет о мире»

Вечером 26 октября (8 ноября) 1917 г. 2-й Всероссийский съезд Советов единогласно принял сочиненный и зачитанный Лениным «Декрет о мире» — уникальный документ в истории государственного правотворчества и международных отношений.

«Рабочее и крестьянское правительство... — так начинался этот акт, — предлагает всем воюющим народам и их правительствам начать немедленно переговоры о справедливом демократическом мире. Справедливым или демократическим миром... правительство считает немедленный мир без аннексий (т.е. без захвата чужих земель, без насильственного присоединения чужих народностей) и без контрибуций». Далее заявлялось об отмене тайной дипломатии в отношении как предстоящих мирных переговоров, так и заключенных ранее соглашений. Выражалось намерение немедленно приступить к опубликованию тайных договоров России с иностранными державами, подтвержденных (то есть подписанных еще при царе) и заключенных Временным правительством. «Все содержание этих тайных договоров... правительство объявляет безусловно и немедленно отмененным», — подчеркивалось в «Декрете». Вместе с тем новое правительство России заявляло, что «отнюдь не считает вышеуказанных условий мира ультимативными, т.е. соглашается рассмотреть и всякие другие условия мира».

Один из главных кажущихся парадоксов, с которыми сталкивается начинающий изучать большевистский период русской истории, — отсутствие в партии Ленина единства по вопросу о сепаратном мире. Как же так? Большевики вроде бы пришли к власти под лозунгом немедленного мира на фронте. И вдруг, когда дошло до дела, обнаружилось, что очень многие из них вовсе не склонны заключать сепаратный мир! Многие большевики «внезапно» выступили за продолжение «революционной» войны с Германией и Австро-Венгрией до победы революции и в них.

На самом деле никакого парадокса тут нет, и лозунг «революционной» войны вовсе не был неожиданным. Массы рабочих и крестьян, подавляющее большинство солдат, действительно, по-своему, по-простому трактовали и воспринимали программу большевиков. Для них слова о «немедленном предложении мира трудящимся всех стран через головы правительств» автоматически переиначивались в «предложение немедленного мира во что бы то ни стало». А лозунг большевиков становился недвусмысленным обещанием принести мир исстрадавшейся России, демобилизовать армию, вернуть миллионы русских солдат к своим семьям и в свои дома.

В те месяцы передавали рассказ о солдате, который как-то заявил в Петроградском Совете, что «солдатам нужен мир какой угодно, хоть бы “какой-нибудь похабный”»1. Это выражение «похабный мир» стало крылатым. Сам же Ленин потом назвал «похабным» мирный договор, который оказались в итоге вынуждены подписать советские представители.

Ленин, очевидно, лучше многих своих товарищей по партии понял простую истину, что не революционный энтузиазм народа, а его смертельная усталость возвела большевиков на Олимп власти. Усталость от череды бессильных правителей, неспособных положить конец бардаку в стране и в первую очередь — бездарно2 веденной войне как первопричине этого бардака. Народ, что называется, «достали». И что миллионы крестьян, одетых в солдатские шинели, не будут вникать в сложности достижения «всеобщего демократического мира» совместными усилиями «социалистов всех стран». Что они могут воспринимать большевистские лозунги только так, как сказано выше, и никак иначе — как обещание мира немедленно! И что если большевики не смогут соответствовать этим ожиданиям миллионов, то они, эти миллионы, найдут в себе последние силы — нет, не воевать, а заменить большевиков на кого-нибудь еще, кто наконец сможет дать им мир.

Многие соратники Ленина (в какие-то моменты — даже большинство) этого не понимали. Поэтому на практике их отношение к войне мало чем отличалось от отношения «умеренных» социалистов. Вспомним: те ведь тоже постоянно говорили о мире, которого совместными усилиями добьются социалисты воюющих стран обеих международных коалиций! И обращение эсеро-меньшевистского Петросовета от 2 мая 1917 г. «К социалистам всех стран» по форме и содержанию почти полностью предвосхищало «Декрет о мире» 2-го Всероссийского съезда Советов. Для большинства российских социалистов было немыслимо заключить такой мир с правительством кайзеровской Германии, который бы содержал в себе условия территориальных уступок и других материальных компенсаций, то есть предусматривал аннексии и контрибуции.

Однако необходимо сразу оговориться: неприемлемость согласия на аннексии и контрибуции за счет России обусловливалась для многих из этих социалистов отнюдь не патриотическими соображениями! Нет! Заключение аннексионистского мира было для них «изменой делу мировой революции»! Столь же неприемлемой для них была бы и победа России, выраженная в присоединении территорий и взыскании репараций. Признание поражения России должно было усилить Германию и ее союзников, а следовательно, отдалить в неопределенное будущее революцию в Германии. И вот, только ради победы мировой революции, а вовсе не во имя интересов России, они были готовы и дальше лить кровь русского солдата.

Отмеченные разногласия в среде социалистов, в том числе большевиков, обусловили непоследовательную, часто противоречивую политику Советской России в деле войны и мира. Они во многом способствовали тому, что полученный в результате мир оказался далеко не столь приемлемым и почетным, как могла рассчитывать Россия (причем вся Россия, без классовых различий) еще в конце 1917 г. Они же расшатывали единство Советского государства и в последующем, вызвав появление сразу нескольких политических линий, которые разные группы в советском руководстве пытались проводить в противовес одна другой, что резко усложнило и без того непростое положение Советской республики.

Ленин отличался от этой когорты социалистов тем, что он гораздо более реалистично оценивал перспективы мировой революции. Он не ожидал ее непременно сразу вслед за «Декретом о мире». Верный своим правилам, он готовился к худшему из возможных вариантов. Только поэтому он настаивал перед руководством большевиков на скорейшем заключении пусть даже аннексионистского и сепаратного мира, пока еще не миновала историческая возможность добиться его на удовлетворительных для революционной России условиях. Было бы совершенно неверно приписывать Ленину в данном случае субъективные патриотические мотивы, заботу о державных интересах России. Но объективно в тот момент цели Ленина и реальные (а не утопические) интересы России совпали.

Ленин рассматривал революционную войну с внешним врагом как неизбежность. Но именно потому, что она была неизбежна, ее следовало как можно сильнее оттянуть в будущее. России как воздух необходима была передышка от непрерывных военных усилий. После всего того, что Россия пережила в 1917 г., любое правительство, пришедшее к власти в конце того года, какое бы оно ни было, уже не смогло бы достойно продолжать войну. Но для того, чтобы достойно выйти из войны им, необходим был неординарный шаг, а не просто сепаратное перемирие.

Таким неординарным шагом и стал «Декрет о мире» — предложение всеобщего мира народам воевавших стран через головы их правительств. Это был блестящий политический ход, позволявший использовать революционный потенциал тоже уставших от войны европейских наций в интересах заключения мира на приемлемых для России условиях. В отношении прогноза перспектив европейской революции мы можем сказать то же, что уже говорили о ряде других политических прогнозов Ленина на 1917 г.: он был абсолютно верен в определении общей тенденции. Ошибка заключалась в оценке точных сроков и величины. Острый революционный кризис в большинстве европейских стран наступил только в конце 1918 г. Его глубина также не отвечала наиболее оптимистическим ожиданиям большевиков. Но он все-таки произошел. Если бы его совсем не было, то несостоятельным оказался бы и расчет Ленина противостоять внешнему вмешательству в русскую революцию. Ибо, не будь общеевропейского революционного кризиса, интервенция западных держав в Россию приобрела бы значительно больший размах. Главным фактором, обусловившим ограниченный масштаб интервенции, как раз и стало западноевропейское революционное движение.

Даже с учетом краха надежд на скорый (именно скорый, а не вообще) революционный взрыв в Европе, «Декрет о мире» был позитивным шагом. Он предоставлял советской дипломатии ту свободу рук, которой в течение трех с половиной лет так не хватало царской и буржуазной дипломатии России. Другое дело — с какой выгодой эту свободу рук удалось бы использовать.

Однако «Декрет о мире» мог оказаться бурей в стакане воды. Не только явные противники большевиков, но даже левые эсеры и меньшевики-интернационалисты ожидали скорого падения большевистского Совета народных комиссаров (СНК). Неудивительно, что правительства и Антанты, и враждебных России стран поначалу никак не отреагировали на ленинское предложение. Служащие российского МИД саботировали распоряжение СНК о выдаче секретных договоров. Оппозиционная большевикам социалистическая печать едко издевалась над бессилием нового правительства добиться из-за границы какого-то отклика на свои мирные предложения3.

Западные державы проигнорировали и прямую ноту народного комиссара иностранных дел Л.Д. Троцкого 8 (21) ноября послам стран Антанты в Петрограде. Тогда на следующий день Ленин выступил по радио с призывом ко всем фронтовых частям Русской армии непосредственно устанавливать перемирие на фронте с войсками противника. На это 12 (25) ноября союзные миссии при Ставке ВТК в Могилеве заявили формальный протест начальнику штаба генералу Н.Н. Духонину, после падения Временного правительства остававшемуся в Ставке «за главного». При этом они сослались на договор России с Англией и Францией, запрещавший союзникам сепаратные переговоры о мире. Духонин не подчинялся большевикам и действовал с союзными миссиями заодно. Он тут же передал содержание этого протеста всем командующим фронтами и армиями с одновременным приказом не входить ни в какие контакты с врагом.

Большевикам еще предстояло заставить считаться с собой тех, от кого зависело заключение мира.

 

Завоевание власти большевиками

Свержение власти Временного правительства в Петрограде произошло практически бескровно. Это всемирно-историческое событие обошлось всего в шестерых убитых. Однако это было только начало. Настоящее сопротивление новой власти только разворачивалось. В центре его стояла масонская надпартийная организация, о которой мы уже говорили. Она стремилась аккумулировать и направить в одну сторону различные проявления социального недовольства, неизбежные в обстановке хозяйственной разрухи на четвертом году войны. Благо такой опыт — всемерной дискредитации власти, устройства провокаций, подстрекательства к массовым беспорядкам, военных заговоров — ею уже был опробован в борьбе с самодержавием. «Партии большевиков по всем коренным проблемам общественного развития противостоял единый отлаженный механизм, одно руководство, объединявшее вожаков всех буржуазных партий»4.

С первых часов провозглашения Съезда Советов высшим органом власти, в Петрограде образовалось альтернативное правительство — Комитет спасения Родины и революции. Его штабом стала Петроградская городская дума. Нередко этот Комитет изображают как собрание оторванных от жизни интеллигентов, собиравшихся бороться с большевиками лишь резолюциями протеста, прокламациями да статьями в печати. Но это была только верхушка айсберга. Настоящая работа велась подпольно. При Комитете спасения действовала военная организация, готовившая выступление юнкеров военных училищ и казачьих полков (сохранивших нейтралитет во время свержения Временного правительства). Одновременно велась бурная агитация в остальных воинских частях петроградского гарнизона с тем, чтобы они оставались нейтральными.

Выступление приурочивалось к моменту, когда Керенский с войсками подойдет к столице. Однако заговор был раскрыт большевиками. Поэтому мятеж начался преждевременно в ночь с 28 на 29 октября 1917 г. Временные успехи восставших были быстро парализованы оперативными действиями большевиков. Утром 29 октября верные большевикам части гарнизона окружили юнкерские училища сильными воинскими нарядами с артиллерией и предложили юнкерам разоружиться. Отдельные училища оказали сопротивление, которое было энергично подавлено в тот же день. Казакам большевики не решились предъявить такого ультиматума, но угрозой применения силы удержали казаков от выступления. В этих боях погибло уже несколько сот человек.

Сам Керенский шел на Петроград во главе 3-го конного корпуса. Этим корпусом до корниловских дней командовал Крымов. После — его командиром был назначен генерал-майор П.Н. Краснов (впоследствии — одно из крупных действующих лиц русской смуты). Краснов был монархистом, ненавидел Керенского и представляемый им режим. Он не испытывал никакого желания бороться за возвращение к власти Керенского, разделяя в тот период заблуждение многих в правых кругах, что большевики дискредитируют себя и свалятся сами. Но, вероятно, не считал нужным открыто выступать против Керенского, так как это означало бы формально встать на сторону большевиков. Краснов позволил привести 3-й конный корпус под Петроград, чтобы на месте решить, как дальше действовать.

Нужно снова отметить незаурядные энергию и талант убеждения у Керенского. В этой своей последней битве за власть он проявил недюжинные способности. В отличие от военных Корнилова и Крымова двумя месяцами ранее, штатский «фигляр» Керенский сумел довести 3-й конный корпус до предместий Петрограда! Но в боях у Красного Села и на Пулковских высотах 30—31 октября революционные рабочие и солдаты Петрограда дали сокрушительный отпор казакам, которые не очень-то понимали, зачем их сюда привели. Сражаться за Керенского им хотелось не больше, чем их командиру. После этих первых боев в рядах казаков началась деморализация, подогреваемая Красновым, избравшим тактику тихого саботажа всего предприятия Керенского. Краснов не препятствовал общению своих подчиненных с парламентерами от большевиков. В то же время он убедил Керенского в том, что казаки не желают драться и что бывшему премьеру лучше скрыться, что тот и сделал.

В эти же дни шли ожесточенные бои за власть в Москве. С 25 октября большевистский Военно-революционный комитет (ВРК) вел переговоры с командующим Московским военным округом. Обе стороны одновременно использовали это время для мобилизации сил. Однако 28 октября антибольшевистские силы неожиданно захватили Кремль, вынудив сложить оружие расположенный там просоветский гарнизон. В ответ ВРК начал активные военные действия, однако несколько дней явного перевеса не было ни у одной из сторон. Только 2 ноября советские силы установили контроль над городом.

Завоевание большевиками власти в обеих столицах еще не означало взятия полноты власти по всей стране. Среди «попутчиков» большевиков продолжались сильные колебания, способные в любой момент обрушить новую власть. Однако 15 (28) ноября 1917 г. между большевиками и левыми эсерами было, наконец, достигнуто соглашение о правительственной коалиции. Большинство мест в Совнаркоме (13 из 20, включая пост председателя), в том числе ключевые посты (наркомов иностранных дел, внутренних дел, военных и морских дел), остались за большевиками. ЦИК Советов теперь избирался на паритетных началах от рабочих и солдатских Советов и от крестьянских Советов.

После этого новая власть установила контроль за Ставкой ВГК, где Духонин вместе с либералами и «умеренными» социалистами пытался организовать антибольшевистское правительство. Но реальной силы за ними не было. 20 ноября (3 декабря) 1917 г. в Могилев прибыл член коллегии наркомов по военным делам прапорщик Николай Крыленко. На его сторону сразу перешел гарнизон Могилева. Крыленко арестовал Духонина, чтобы доставить его на суд в Петроград, но не смог спасти его от ярости солдатской толпы. Последний Верховный Главнокомандующий Русской армией был убит на месте. Старая Ставка прекратила свое существование.

Важным вопросом становилось отношение к Учредительному собранию, поскольку значительные массы народа по-прежнему связывали с ним надежды на выход России из кризиса. Выборы в Учредительное собрание прошли в день, назначенный для этого еще Временным правительством — 12 (25) ноября 1917 г. Легитимность Всероссийского Учредительного собрания всегда будет под большим сомнением хотя бы уже потому, что в выборах в него приняли участие меньше половины всех избирателей. Из 715 депутатов большевиков было всего 175 (по другим данным — 183). Больше всего депутатских мест получила партия эсеров — 410. Кадетов было всего 17 или 16, меньшевиков — 15. Прочие места заняли представители национально-демократических партий окраин России, близкие по взглядам к русским эсерам. В целом большевики по разным данным получили от 22,5 % до 25 % голосов граждан, пришедших на выборы по всей стране, эсеры (русские) — от 39,5 до 45,5 %5.

Показательно, что в трех наиболее промышленно развитых регионах России — Северном, Центральном и Западном — большевики получили больше голосов, чем эсеры: в Северном — 40 % против 38 %, в Центральном — 44 % против 38 %, в Западном — 44 % против 43 %. За эсеров проголосовало 43 % военнослужащих, за большевиков — 38 %. При этом на Северном фронте за большевиков было подано 62 % голосов, на Западном фронте — 68 %.

Однако общее количество голосов, поданных за список эсеров, не отражало в точности настроений избирателей. Это отчетливо видно по выборам в тех округах, где левые эсеры уже размежевались со старыми товарищами по партии и выступали отдельным списком. Так, в Петрограде левые эсеры получили 152,2 тыс., или 16,2 % голосов, тогда как правые эсеры — всего 4,7 тыс., или 0,5 %. Для сравнения: список большевиков в северной столице получил 424 тыс. (45,1 %) голосов, список кадетов — 245 тыс. (26 %)6. По этим данным отчетливо видна также резкая поляризация политических сил.

Парламентский идеал общенародной демократии в условиях России конца 1917—1918 гг. был утопией. Учредительное собрание могло располагать какими-то шансами на успех только в период Временного правительства, и то, видимо, лишь до осени 1917 г. Вся ответственность за крах парламентской демократии в России в 1917 г. падает на либеральную буржуазию, которая за восемь месяцев своего господства не сделала необходимых шагов для утверждения этой модели власти. Наоборот, этот класс, как мы видели, всячески тормозил созыв Учредительного собрания.

Теперь же, после Октября, Учредительное собрание становилось одной из последних надежд буржуазии на возвращение к власти. Еще до выборов было ясно, что большевики не получат в этом Собрании большинства, даже вместе с левыми эсерами. Учредительное собрание, получив власть, неизбежно отменило бы все решения Советского правительства и саму Республику Советов. Ленин убедил товарищей по партии, а также левых эсеров не допустить взятия власти Учредительным собранием.

Когда откладывать созыв Учредительного собрания уже не было благовидных причин, Совнарком решил позволить (5 января 1918 г.) Учредительному собранию провести одно-единственное заседание. На нем Собрание должно было фактически вотировать самороспуск. Оно, как и ожидалось, отказалось и утром 6 января было распущено декретом СНК.

Накануне в разных местах Петрограда были обстреляны и разогнаны массовые демонстрации в поддержку Учредительного собрания. Около 50 демонстрантов было при этом убито. Перед этим некоторые лидеры правых эсеров предлагали устроить «вооруженную демонстрацию», однако в итоге было принято решение о мирном шествии без оружия. В антибольшевистской литературе оно трактуется как ошибка, как слепая приверженность «умеренных» социалистов мирным средствам политической борьбы. Однако эти же люди устроили вооруженный мятеж с целью свержения власти большевиков еще 29 октября 1917 г. Поднимали они мятежи и впоследствии. Так что отнюдь не в «нежелании насильственных действий» тут дело. А в том, что никакой реальной вооруженной силы на улицах Петрограда эсеры большевикам в тот момент противопоставить не могли.

«Умеренные» социалисты попытались возродить Учредительное собрание летом и осенью 1918 г. в Поволжье, на Урале и в Сибири — на тех территориях, где развертывалось вооруженное антисоветское движение. Однако уже в ноябре 1918 г. этим попыткам был положен конец — белогвардейский генералитет установил военную диктатуру. Вожди Белого движения впоследствии не раз заявляли о праве народа самому установить власть, обещали созыв Учредительного или Национального собрания «после победы над большевиками». Но они категорически отказывались признавать правомочность Учредительного собрания, выбранного в конце 1917 г. События периода Гражданской войны наглядно показали, что парламентская власть мелкобуржуазных демократов могла быть в тех условиях только ступенькой к военной диктатуре в интересах крупного капитала.

 

Начало Гражданской войны

Главная ответственность за развязывание гражданских войн всегда падает на элитные слои общества как на более сплоченные и управляемые. Во-первых, в тот период, когда они еще обладают властью, они имеют возможность предотвратить грядущие потрясения разумной политикой, направленной на сбалансированное удовлетворение интересов всех слоев общества. Во-вторых, им проще обуздать эгоизм собственного класса в силу лучшей организованности и меньшей численности, чем у противостоящего им большинства народа. В-третьих, именно эти слои всегда претендуют на наивысшую гражданскую сознательность, оправдывая ею свое исключительное положение в обществе, а значит, с них и спрос выше, чем с «темных масс».

Но ни одна социальная революция не обходится без ожесточенного сопротивления классов, лишаемых монополии на власть и крупную собственность. Так было в великих буржуазных революциях (английской, французской), так было еще раньше — на заре европейской цивилизации, во времена Древней Греции и Древнего Рима. Боязнь потерять исключительное положение побуждала элитные группы общества первыми прибегать к насилию, как только возникал сам вопрос о перераспределении власти и собственности.

Оправдывая начало вооруженной борьбы против советской власти, лидеры буржуазии заявляли о том, что она ведется «против предательства национальных интересов», «за продолжение войны с Германией», «ради исполнения союзнического долга». На самом деле, конечно, главной целью создаваемых с конца 1917 г. плацдармов контрреволюции была подготовка свержения советской власти. Никакой вооруженной борьбы с Центральными державами антисоветское движение не вело в тех случаях, когда его войска имели непосредственное соприкосновение с германскими, австро-венгерскими и турецкими войсками. А если бы попыталось ее вести, то было бы тут же раздавлено. Наоборот, лидеры антисоветского движения входили в соглашения с оккупационной администрацией и пользовались ее покровительством для развертывания своей борьбы против Советов.

Подготовка, на всякий случай, своего рода убежища для власти буржуазии началась еще до падения Временного правительства. Уже в конце сентября 1917 года на юге России сложились структуры альтернативной государственности. В Екатеринодаре состоялась конференция, на которой был учрежден Юго-Восточный Союз. В него вошли казачьи области Дона, Кубани и Терека. О присоединении к нему заявили представители, выступавшие от лица «вольных народов гор и степей Кавказа».

С самого начала в этом движении на юге России переплетались и боролись две тенденции: 1) сохранение оплота буржуазного порядка с целью в дальнейшем вновь распространить его на всю Россию; 2) увековечение региональной самостоятельности. Временами эти два течения и их представители тесно сближались между собой, временами же их противоречия губительно сказывались на деле.

«Здесь именно создать власть — сначала местного значения, затем общегосударственного», — сообщал М.В. Алексеев генерал-квартирмейстеру Ставки генерал-майору М.К. Дитерихсу 8 (21) ноября 1917 г. Это был документ строго конфиденциального характера. В нем Алексеев излагал задачи того добровольческого офицерского движения, которое он пытался в это время создать на Дону под прикрытием казачьей автономии: «Юго-восточный угол России — район относительного спокойствия... Здесь естественные большие богатства, необходимые всей России... Из этой цитадели должна затем начаться борьба за экономическое спасение наше от немца, при участии капитала англо-американского»7.

Чтобы понять истинный смысл выделенной цитаты, вспомним, что генерал Алексеев являлся одной из ключевых фигур заговора генералов против Николая II в 1916—1917 гг. и в этом качестве, несомненно, был тесно связан с масонством. А масонство как организация не знает национальных границ. Ложа «Великий Восток народов России» создавалась как филиал «Великого Востока Франции»8. Это означает, что она являлась проводником интересов даже не только и не столько российского капитала, сколько капитала стран Антанты.

Заметно, что масонская организация настраивалась на длительную борьбу. Иначе почему Алексеев говорил бы о «спасении от немца» «экономическом»? В кругах, где зарождалось Белое движение, в этот период бравировали непризнанием советской политики достижения мира и лозунгом скорейшего возобновления войны с Германией. Но это — для публики. Письмо же Алексеева наглядно показывает: он считал наиболее вероятным, что большевики сумеют заключить мир с Германией и что он будет сопровождаться (как и случилось в действительности) тягостными экономическими условиями для России. Юго-Восточный союз, по мысли кругов, стоявших за Алексеевым, должен был представлять остров экономической независимости от условий мирного соглашения Германии и Советской России.

Разумеется, за эту «независимость» следовало заплатить ресурсами юга России заинтересованному субъекту, которого Алексеев тут прямо и называет — «капитал англо-американский». Почему здесь не упомянут еще французский капитал, мы узнаем из другого. Дело в том, что вскоре после этого, 10 (23) декабря 1917 г. между Великобританией и Францией было подписано секретное соглашение о разделе юга России на сферы интересов и влияния. По нему Кавказ входил именно в британскую сферу.

Конечно, военно-политические лидеры российской буржуазии явно не собирались ограничивать Юго-Восточный союз пределами Северного Кавказа. Поэтому речь шла о предоставлении капиталу Великобритании, Франции и США режима исключительного благоприятствования в обширном регионе Российской империи, включавшем Северный Кавказ, Закавказье, Причерноморье. С уверенностью политика, лучше других посвященного в некие тайны, вождь Белого движения противополагает экономическому закабалению России Германией единственную альтернативу: такое же ее закабаление Англией и Америкой...

Характерно, что Алексеев не пишет здесь о возобновлении вооруженной борьбы с Германией и ее союзниками. Потому что отлично понимает: если для такой борьбы нет больше сил и средств у всей измученной России, то у Юго-Восточного союза их не будет тем более. Хотя в декларациях, предназначенных для более широкого круга лиц, лидеры Белого движения зимой 1917/18 г. пишут: «Полное исполнение всех принятых Россией союзных обязательств... Война должна быть доведена до конца в тесном единении с нашими союзниками»9, — ясно, что это ширма.

Сокрушение внутреннего врага любой ценой — таков был императив Гражданской войны. Он допускал широкие рамки конформизма в отношениях с любыми внешними силами за счет не только сиюминутных, но и долгосрочных интересов России. Этой логике подчинялись обе стороны. Разница была лишь в том, что антисоветские силы свой коллаборационизм прятали за «патриотическими» лозунгами, тогда как большевики, идя на унизительные условия сепаратного мира с Германией, были честнее и не скрывали своего приоритета классовых мотивов перед национальными.

Несмотря на все усилия политической верхушки российской буржуазии, «патриотическая сознательность» этого класса в общем оставалась на низком уровне. Как раньше он не желал жертвовать ничем из своих богатств и привилегий ради сохранения целого — своей власти в «этой стране», так и теперь он скептически отнесся к перспективам вооруженной борьбы за эту цель. Деникин с горечью признает: «400 руб. — это все, что в ноябре месяце уделило русское общество своим защитникам»10. Большинство представителей элиты предпочитало спасать свои капиталы (вместе с жизнями) за границей, а Россия как-нибудь, с Божьей помощью, спасется сама...

В конце 1917 — начале 1918 г. на Дон стекались осколки свергнутой элиты. Были здесь совершенно разные, в том числе и совсем небогатые люди — студенты, служащие, низшее офицерство — кто искренне поверил в патриотические призывы Белого движения. Эти благородные идеалисты придали первым месяцам Белого движения ореол романтизма и жертвенности, впоследствии с него слетевший.

В Добровольческую армию, по свидетельству одного из ее организаторов, генерала Деникина, шел примерно... один процент русского офицерства11. Разошлись пути генералитета, одерживавшего победы на полях сражений Второй Отечественной войны. Деникин в эмиграции излил немало желчи на Брусилова, не поддержавшего Белое движение. Сам же Брусилов по этому поводу писал: «История по репортерским статьям не пишется. Не зная ни причин, ни мотивов, ни обстановки, нельзя ему было бросать камни в меня, да и во многих тех, кто остался в России, как это делали многие эмигранты. Они все упускали из виду, что обстановка и взгляды могут быть иные, а страдание за Россию — одно»12.

Отметим еще, что святейший Тихон, патриарх Московский и всея Руси, интронизированный 21 ноября (4 декабря) 1917 г. на патриарший престол, пустовавший два столетия, отказался благословить Белое движение. Тот путь борьбы с советской властью, который оно предлагало, был морально неприемлем для многих русских людей, в искреннем патриотизме которых нет причин сомневаться.

Казакам в массе очень не нравилось затеваемое дело. Они не без оснований считали, что оно обрекает их на карательные акции со стороны большевиков. Они надеялись, избавившись от белогвардейцев с их лозунгом «единой неделимой России», как-нибудь договориться с большевиками.

Лидеры Белого движения были, безусловно, правы в том, что свои «вольности» зажиточное казачество могло защитить только в результате свержения власти большевиков по всей России. На этом основании они пытались подчинить себе казаков. Казачьи лидеры не менее резонно возражали, что без приюта со стороны казаков Белое движение вообще не смогло бы организоваться. По этой причине они добивались автономии еще по ходу Гражданской войны. Эта борьба двух лагерей, которая не могла разрешиться взаимоприемлемым компромиссом, непрерывно разъедала антисоветский лагерь юга России и сыграла немалую роль в окончательном крушении Белого дела.

 

Большевики собирают Россию

Старая армия разваливалась. Процесс, начатый политическими играми сил, совершивших Февральскую революцию, достигал апогея. Об этом красноречиво свидетельствует одна из последних сводок донесений старой Ставки о настроениях в армии — с 15 по 30 октября (с 28 октября по 12 ноября н.ст.) 1917 г.:

«Главными мотивами, определяющими настроение солдатских масс, по-прежнему являются неудержимая жажда мира, стихийное стремление в тыл, желание поскорее прийти к какой-нибудь развязке. Кроме того, недостаток обмундирования и продовольствия, отсутствие каких-либо занятий, ввиду ненужности и бесполезности их, по мнению солдат, накануне мира, угнетающе действуют на настроение и приводят к разочарованию... Предупреждая закон о выборности командного состава, некоторые части стали осуществлять у себя это право ранее его официальной санкции»13. Донесение говорило также об участившихся случаях братания на фронте, убийства солдатами офицеров, участия солдат в беспорядках, производимых гражданским населением в ближайшем тылу (разгромах крестьянами помещичьих усадеб).

Советская власть довела до закономерного абсурда либеральный эксперимент, начатый над Русской армией после Февраля. Издав 16 (29) декабря 1917 г. два декрета — «Об уравнении в правах всех военнослужащих» и «О выборном начале и об организации власти в армии» — коалиционный Совнарком упразднил последние остатки дисциплины и субординации в армии. Советская власть, действуя по ницшеанскому принципу «падающего — толкни!», уничтожала прежние ветхие институты государственности, расчищая место для строительства новых.

В плане качества человеческого материала антисоветское движение первоначально находилось в лучшем положении, чем его противник. Создание добровольческих частей для будущей Гражданской войны на стороне элиты (под видом «ударных батальонов», офицерских отрядов и т.д.) началось еще до Октябрьского переворота. На Добровольческую армию, по признанию самого Деникина, «печать классового отбора легла... прочно»14. Этим объясняется, почему во время своего «Ледяного похода» в феврале — апреле 1918 г. Добровольческая армия, многократно уступавшая силам противника, прошла сквозь них как нож сквозь масло. Этому качественному отбору, производимому на идейной основе, большевики противопоставили свой.

15 (28) января 1918 г. декретом Совнаркома было объявлено о создании Рабоче-крестьянской Красной Армии (РККА). В ее основу первоначально был положен принцип идейного добровольчества. Как позднее для вступления в коммунистическую партию надо было иметь рекомендацию двух коммунистов, будущий красноармеец должен был иметь ручательство не менее двух членов советских партий или других демократических организаций трудящихся. Допускалось коллективное вступление в РККА воинских частей и экипажей старых армии и флота на основе единогласного решения и круговой поруки. Период добровольчества в Красной Армии удержался недолго. Как и их противники, большевики с началом масштабной Гражданской войны были вынуждены перейти на мобилизационный принцип комплектования вооруженных сил.

РККА создавалась именно для революционной войны, которая не обязательно должна была быть только войной гражданской. Нефтепромышленник Лианозов говорил еще 2 (15) октября 1917 г. иностранному корреспонденту: «Революция — это болезнь. Раньше или позже иностранным державам придется вмешаться в наши дела... Все нации должны понять, насколько для их собственных стран опасны большевизм и такие заразительные идеи, как “пролетарская диктатура” и “мировая социальная революция”»15. Поэтому Красная Армия была вынуждена готовиться к отпору не только контрреволюции, но и интервенции, призываемой свергнутыми классами.

Никто в тот момент не мог поручиться, что германские милитаристы заключат мир или, заключив, будут соблюдать его условия. Никто не мог заранее предугадать, что интервенция Антанты окажется (как оно в действительности произошло) ограниченной по масштабам и задачам. Не навалятся ли империалисты обеих мировых коалиций на Россию всеми своими силами, предварительно помирившись между собой за ее счет? Такой опасности нельзя было исключать.

Процесс строительства новой вооруженной силы не был свободен поначалу от многих революционных стереотипов, как-то: выборности командиров, отсутствия — внешних знаков различия, субординации, дисциплинарных взысканий. «8 апреля 1918 г. военный руководитель Сытин телеграфирует в Высший военный совет16 о том, что большинство прибывших в Брянск добровольческих частей “отличаются полной неорганизованностью и отсутствием самого элементарного военного обучения... Главный их недостаток — это полное отсутствие гражданского долга... Люди совершенно не признают командный состав и приказаний совершенно не исполняют” ...Многие из таких отрядов приходилось разоружать и расформировывать»17. Впрочем, и белогвардейская Добровольческая армия поначалу была весьма далека от привычной «старорежимной» дисциплины18. Такова была общая и неизбежная «болезнь роста» всех армий, возникавших в обстановке государственного и социального хаоса.

Первая гражданская война, начатая походом Керенского — Краснова на Петроград, была выиграна советской властью еще без Красной Армии. Вооруженные силы контрреволюции не обладали в тот момент никакой массовой поддержкой. Добровольческой армии 22 февраля пришлось бежать из Ростова-на-Дону в степи. На Дон она смогла вернуться только в начале мая 1918 г. благодаря тому, что туда вошли немецкие войска. Крахом закончилась в тот период и попытка атамана Оренбургского казачьего войска полковника А.И. Дутова организовать сопротивление новой власти на Урале.

Февральская революция дала толчок цепной реакции распада России на национальные и региональные суверенные составляющие. В течение весны — лета 1917 г. о своем намерении добиваться автономии или даже федеративного устройства России заявили организации не только многих национальных окраин России (Украины, Прибалтики, Кавказа, Средней Азии), но и некоторых русских регионов — казачьих областей, Сибири. Заинтересованные в уменьшении числа своих противников, большевики поддержали эти тенденции, подтолкнули протекавший процесс распада.

Уже 2 (15) ноября 1917 г. СНК издал, за подписями Ленина и наркома по делам национальностей Сталина, «Декларацию прав народов России». Согласно ей, «Совет Народных Комиссаров решил положить в основу своей деятельности по вопросу о национальностях России следующие начала:

1) Равенство и суверенность народов России.

2) Право народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства.

3) Отмена всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений.

4) Свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп, населяющих территорию России».

Однако издание этой декларации объяснялось не только прагматическими соображениями. Ее принципы напрямую вытекали из большевистской доктрины. Еще до Мировой войны, в первой половине 1914 г., Ленин написал программную работу «О праве наций на самоопределение», где доказывал, что образование национальных государств является закономерной и прогрессивной тенденцией капитализма. Причем «под самоопределением наций разумеется государственное отделение их от чуженациональных коллективов, разумеется образование самостоятельного национального государства... Национальное государство есть правило и норма капитализма, пестрое в национальном отношении государство — отсталость или исключение»19. Отсюда следовала установка на поощрение данного процесса в ходе революции в России.

Но было бы неверно представлять ее как одностороннюю установку на развал и расчленение России. В той же работе Ленин подчеркивает, что пролетариат должен оценивать «под углом [зрения] классовой борьбы рабочих всякое национальное требование, всякое национальное отделение»20. Следовательно, образование независимых национальных государств на месте Российской империи вовсе не являлось самоцелью для большевиков. В конце работы Ленин сжато формулирует этапность национальных стремлений по мере движения от буржуазно-демократической революции к пролетарской: «Полное равноправие наций; право самоопределения наций; слияние рабочих всех наций»21. То есть разделение наций, характерное для капиталистической эпохи, должно смениться новым их объединением на путях построения социализма. Иными словами, задачи классовой борьбы стоят выше права на самоопределение. Здесь содержалась уже готовая установка на собирание воедино частей распавшейся Российской империи, но на новой идейно-политической и социальной основе.

И характерно, как большевики вскоре же стали интерпретировать на практике провозглашенный ими лозунг самоопределения. Всюду в частях России, заявивших после Октябрьского переворота о своей независимости, вскоре, как естественный процесс, начинались движения большевистского свойства, направленные против местных имущих классов. Провозглашались местные Советские республики, начинавшие, при поддержке из Петрограда, вооруженную борьбу с сепаратистскими буржуазными правительствами. Эти совреспублики вступали в федеративную связь с Советской Россией. Так восстанавливалось единство державы.

Так, эсеро-националистическая Центральная рада Украины сразу после Октябрьского переворота заявила о принятии на себя полноты власти на Украине «до Учредительного собрания», а 12 (25) января 1918 г. — о полной независимости Украины. Но еще 14 (27) декабря 1917 г. в Харькове собрался Всеукраинский съезд Советов, провозгласивший создание Украинской Советской Республики, немедленно признанной Петроградом. 26 января (8 февраля) 1918 г. в Киев, поддержанные восставшими рабочими города, вступили отряды украинского советского правительства.

В январе 1918 г. о независимости попытались заявить крымско-татарские националисты. Их попытка была подавлена главным образом силами матросов Черноморского флота.

Об идеологии большевистских моряков того времени передал интересное наблюдение такой борец с советской властью, как будущий вождь Белого движения генерал Врангель. Один матрос ему сообщил возмущенно: «“Еще матушка Екатерина22 Крым к России присоединила, а они теперь отлагаются...” Как часто впоследствии вспоминал я, — пишет Врангель, — эти слова, столь знаменательные в устах “сознательного” сторонника красного интернационала»23.

Совет народных комиссаров 18 (31) декабря 1917 г. признал независимость буржуазного правительства Финляндии. Однако 15 (28) января 1918 г. в Гельсингфорсе (Хельсинки) и других крупных городах юга Финляндии победила рабочая революция. Образовалось ориентированное на большевиков правительство — Народный Совет Финляндии. Возникла перспектива воссоединения Финляндии с Россией под красным флагом. Таким образом, до февраля 1918 г. советское правительство в Петрограде поступательно и довольно успешно осуществляло воссоединение прежде распавшейся Российском империи в единое политическое целое. Этот процесс советской интеграции был прерван иностранным вмешательством, подлившим масла в огонь уже затухавшей Гражданской войны.

 

За столом переговоров и вокруг него

Непосредственное перемирие между войсковыми частями на фронте, к которому призвал Ленин по радио 9 (22) ноября 1917 г., грозило вылиться в массовое братание, что непосредственно повлияло бы на боеспособность германской армии. Бумеранг революции, пока еще не сильно, начинал бить и по Германии. Видя также упрочение новой власти в России, германские руководители решили откликнуться на советское предложение. 14 (27) ноября Германия официально сообщила о согласии начать мирные переговоры с Россией.

В тот же день СНК вторично обратился к странам Антанты, на этот раз — с ультиматумом о том, что, если те в течение четырех дней не выразят намерения примкнуть к мирным переговорам, то Россия будет договариваться о мире одна. Отклика от союзников и на этот раз не последовало.

20 ноября (3 декабря) 1917 г. на оккупированной немцами русской территории, в Брест-Литовске, начались переговоры о перемирии. 24 ноября (7 декабря) было заключено перемирие на десять дней, а 2 (15) декабря стороны подписали перемирие на 28 дней с автоматической пролонгацией, пока не будет подписан мир или же одна из сторон не заявит о прекращении перемирия. В последнем случае военные действия могли возобновиться не ранее, чем через неделю после такого заявления. Переговоры о заключении мира начались там же 9 (22) декабря 1917 г.

На первом совещании делегаций обеих сторон в тот же день советские представители выдвинули предложение положить в основу мирного соглашения принцип «без аннексий и контрибуций, свободное самоопределение народов». Однако представители Четверного союза, опираясь на свое фактическое право сильного, сумели повернуть принцип самоопределения народов против России.

Говоря о Четверном союзе, мы имеем в виду главным образом Германию. Именно она дирижировала оркестром Центральных держав. Несмотря на то что между Германией и ее союзниками имелись серьезные расхождения во взглядах на вопросы войны и мира, Германии удалось навязать свою точку зрения и линию поведения всем делегациям Четверного союза. Это обусловливалось фактическим соотношением сил внутри коалиции.

12 (25) декабря 1917 г. германские представители заявили, что всеобщий мир без аннексий и контрибуций возможен лишь при условии согласия на него западных держав. Было решено еще раз предложить странам Антанты примкнуть к обсуждению мирных условий. При этом германская сторона с удовлетворением восприняла заявление о том, что Россия в одностороннем порядке выводит свои войска из занятых ею районов Австро-Венгрии (Галиция), Турции (Западная Армения) и нейтральной Персии. Но сама Германия и ее союзники не собирались поступать аналогичным образом и освобождать занятые ими территории Российской империи.

Более того, 14 (27) декабря германская делегация заявила советской, что принцип «без аннексий» неприменим к любым районам, находящимся в данный момент под фактической властью Германии и Австро-Венгрии. В то же время, в соответствии с принципом «самоопределения народов», Россия должна признать занятые войсками Центральных держав области бывшей Российской империи — как-то: Польшу, Литву, часть Латвии и Эстонии — уже «самоопределившимися» в том духе, что они выразили желание быть в государственной связи с Германией. Германская сторона потребовала также изучить вопрос о предоставлении такого же «права на самоопределение» для остальной части Латвии и Эстонии, пока еще находящейся под контролем России. То есть речь шла об аннексии Германией всей Русской Прибалтики. Впоследствии Германия добавит к перечню этих территорий также Финляндию и Украину.

Советская делегация потребовала десятидневного перерыва. 15 (28) декабря 1917 г. она выехала в Петроград. Переговоры возобновились только 27 декабря 1917 г. (9 января 1918 г.) Во время перерыва советское правительство, сносясь по телеграфу с германским, попробовало настаивать на переносе мирной конференции на нейтральную территорию — в Стокгольм. Однако Германия решительно отклонила это предложение.

27 декабря 1917 г. (9 января 1918 г.) переговоры возобновились в Брест-Литовске. На первом же заседании германская сторона заявила, что коль скоро ни одно государство Антанты не выразило поддержку советским условиям, то утратила смысл формула всеобщего мира без аннексий и контрибуций. 5 (18) января 1918 г. Германия предъявила конкретные условия мирного соглашения. В территориальном отношении они сводились к тому, что области, занятые войсками Германии и ее союзников, отторгались от России, а с Украиной страны Четверного союза собирались договариваться отдельно, и западная граница Украины не подлежала урегулированию с участием России. Российская советская делегация потребовала десять дней на изучение данного предложения, получила их и выехала в Петроград.

Между тем за новогодние дни произошли два крупных события, имевших прямое отношение к переговорному процессу. Во-первых, в Брест-Литовске появилась делегация Украинской Центральной рады, вознамерившаяся договариваться с Германией и Австро-Венгрией об отдельном от России мире. Для Германии это было радостным событием, так как позволяло выключить из договора с Советской Россией любое урегулирование по Украине, признав эту область еще одной «самоопределившейся страной».

Самое же крупное событие представляло собой выступление президента США В. Вильсона в Конгрессе 26 декабря 1917 г. (8 января 1918 г.). В нем президент изложил свои знаменитые «14 пунктов», которые должны были стать основой всеобщего мира.

Первый пункт говорил о приверженности США принципам открытой дипломатии. Пункты 2—5 содержали принципы общей организации мира после войны, включая «справедливое решение колониального вопроса». В пункте б обрисовывалось положение России. Пункты 7—13 касались конкретного решения территориальных вопросов в Европе на основе отказа от аннексий и принципа самоопределения наций. Пункт 14 говорил о создании международной организации (Лиги Наций) для гарантий суверенитета всех — больших и малых — государств.

Содержание «14 пунктов» Вильсона и обстановка, в которой они были провозглашены, дают основание утверждать: мирная декларация американского президента была ответом на советский «Декрет о мире» и попыткой перехвата популярных лозунгов всеобщего демократического мира. Очевидно, что не будь «Декрета о мире», не появились бы на свет и «14 пунктов» Вильсона.

Особо следует коснуться отношения президента США к России. Пункт 6 вильсоновских тезисов о мире гласил: «Освобождение всех русских территорий и такое разрешение всех затрагивающих Россию вопросов, которое гарантирует ей самое полное и свободное содействие со стороны других наций в деле получения полной и беспрепятственной возможности принять независимое решение относительно ее собственного политического развития и ее национальной политики и обеспечение ей радушного приема в сообщество свободных наций при том образе правления, который она сама для себя изберет. И более, чем прием, также и всяческую поддержку во всем, в чем она нуждается и чего она сама себе желает. Отношение к России со стороны наций, ее сестер, в грядущие месяцы будет пробным камнем их добрых чувств, понимания ими ее нужд и умения отделить их от своих собственных интересов, а также показателем их мудрости и бескорыстия их симпатий».

Декларация очень расплывчатая. Даже в вопросе об «освобождении русских территорий» — до конца непонятно, что под этим подразумевается. Какую именно территорию должны очистить войска Четверного союза? Всю ту, что составляла Российскую империю до 1914 г.? Или только собственно «русскую» в духе «самоопределения народов»? Бесполезно искать ответа на эти вопросы в тексте самой декларации. Обстановку проясняет секретный комментарий к этому пункту полковника Хауза — «мозгового центра» геополитики президента США в те годы.

Правда, цитируемые ниже строки относятся к октябрю 1918 г. — к периоду непосредственной подготовки США к грядущей мирной конференции, когда уже было ясно, что Германия скоро капитулирует. В России же в это время бушевала Гражданская война. Но это не меняет дела, ибо очевидно, что они излагают неизменную суть политики США, вытекавшую из их понимания «национальных интересов».

«Первым возникает вопрос, является ли русская территория синонимом понятия территории, принадлежавшей прежней Российской империи. Ясно, что это не так, ибо пункт ХIII обусловливает независимую Польшу, а это исключает территориальное восстановление империи. То, что признано правильным для поляков, несомненно, придется признать правильным и для финнов, литовцев, латышей, а может быть, и для украинцев...

Это по меньшей мере означает признание мирной конференцией де-факто правительств, представляющих финнов, эстонцев, литовцев и украинцев. Этот первоначальный акт признания должен быть обусловлен созывом национальных собраний для создания правительства де-юре тотчас после того, как мирная конференция определит границы этих новых государств...

Что же касается Великороссии и Сибири, то мирной конференции следовало бы обратиться с посланием, в котором предлагалось бы создать правительство, достаточно представительное, чтобы выступать от имени этих территорий...

Кавказ придется, вероятно, рассматривать как часть проблемы Турецкой империи. Нет никакой информации, которая позволила бы составить мнение о правильной политике по отношению к мусульманской России, т.е., коротко говоря, к Средней Азии. Весьма возможно, что придется предоставить какой-нибудь державе ограниченный мандат для управления на основе протектората...

Необходимо предусмотреть условия для вывода всех германских войск из России, и тогда перед мирной конференцией будет лежать чистый лист бумаги, на котором можно будет начертать политику для всех народов бывшей Российской империи»24.

Итак, Россия — «чистый лист бумаги», на котором заокеанские политики намеревались чертить свои директивные планы для ее народов. Если в январе 1918 г. Россия еще не вполне соответствовала этому «идеальному», с точки зрения США, состоянию, то осенью того же года она, видимо, «дозрела». А этому «дозреванию» США вместе со своими западноевропейскими союзниками в течение 1918 г. активно способствовали.

 

Сговоры за спиной России

Одновременно с началом брестских переговоров, в Париже открылись англо-французские межправительственные консультации по так называемому «русскому вопросу», который на три года стал одним из главнейших во внешней политике западных держав. Об их содержании в тот момент не сообщалось широкой публике.

Две главные державы Антанты сочли нужным выработать общие цели политики в отношении России. В меморандуме, согласованном правительствами обеих стран, говорилось о необходимости поддерживать связь с отколовшимися от России «Украиной, Финляндией, Сибирью, Кавказом и т.д.»; «обратить внимание большевиков на то, что для них важно не доверяться пустым обещаниям Германии»; «воспрепятствовать поступлению русского продовольствия в Германию»; предоставить субсидии «на реорганизацию Украины»; а также создать из отколовшихся Армении и Грузии барьер на пути пантюркизма; и о желательности побудить «южную русскую армию» возобновить войну с немцами25.

Содержание меморандума позволяет судить, что под «южной русской армией» имеются в виду главным образом русские войска на Украине и в Румынии. Впрочем, среди советских историков бытовала точка зрения, что здесь подразумевались не столько они, сколько белогвардейские войска26. Что же, документ допускает и такое толкование. Во всяком случае, прямо не говоря о формированиях российской контрреволюции, он не исключает их из числа сил, которых намерены субсидировать союзники. Тем более что тогдашний британский премьер-министр Д. Ллойд-Джордж утверждал: «Мы рассматривали вопрос о мерах содействия антигерманским частям, которые существовали в отдельных частях России. Трудно было осуществить это, не создавая представления о том, что мы не ведем войну против создавшегося в Петрограде большевистского правительства»27. Здесь очевидно, что речь идет именно о Белой армии.

В меморандуме говорилось о том, «чтобы Украина в этом вопросе оставалась полем деятельности Франции», в то время как Англия возьмет «на себя другие юго-восточные области страны». Следует обратить внимание на этот акт дипломатии «демократических» стран Запада. Англия и Франция заключают секретное соглашение о разделе на сферы влияния России — страны, которая пока еще формально числится их союзником в Мировой войне. Помимо этого, в меморандуме обеих западных держав открыто говорилось о поддержке сепаратных новообразований, отколовшихся от России, а также о том, чтобы вывести из повиновения центральному российскому правительству значительную часть российской вооруженной силы и использовать ее в своих интересах. Иначе как интервенцией (пока еще не прямой военной) в Россию это назвать нельзя.

Теперь нам следует обратиться к предыстории этого соглашения, по аналогии с «пактом Молотова — Риббентропа» 1939 г., вполне заслуживающего название пакта Клемансо28— Сесиля29. Оно явилось первым, но далеко не последним в ходе Первой мировой войны, сговором великих держав за счет ослабленной России. О возможности такого сговора не только между союзными странами, но и между обеими воевавшими коалициями со страхом говорили в России едва ли не с 1915 г., с Великого отступления. Ленин, как мы видели, осенью 1917 г. считал весьма вероятным сговор Великобритании с Германией, и это не было попыткой оправдать свою будущую политику сепаратного мирного соглашения. Известно, что правящие круги Германии почти всю войну старались склонить Англию к такому миру, подчеркивая, что Германия не имеет намерений пошатнуть господство Англии на морях или захватить ее колонии. Одновременно с этим кайзеровская Германия демонстрировала стремление покончить с Российской империей30, как бы приглашая Великобританию принять участие в дележе добычи. Эта политика Германии успеха не имела, так как элита Англии обоснованно рассчитывала сокрушить мощь Германии на европейском континенте в результате войны и поэтому не шла на мирное соглашение до решительной победы.

В 1917 г. слухи о готовящемся примирении Антанты и Четверного союза на условиях раздела России усилились31. Они не были безосновательными. Так, 1 августа 1917 г. римский папа Бенедикт XV обратился ко всем воюющим державам (кроме России!) с предложением посредничества и урегулирования. Его условия включали отвод германских войск на Западе к границам рейха в обмен на возвращение Германии ее колоний в Африке32. О захваченных областях России в папском послании не было сказано ни слова. «Больше всего Бенедикт XV опасался победы в войне России. Победа России навсегда развеяла бы папские мечты о поглощении православия католицизмом»33.

Вообще, 1917 г. был богат на неосуществившиеся внешнеполитические комбинации, о которых мы знаем еще далеко не все. Одна из них связана с попыткой сепаратного выхода из войны Австро-Венгрии. Вступивший на престол Габсбургов в ноябре 1916 г., вместо престарелого Франца-Иосифа I (пережившего четырех своих наследников), молодой император Карл I вскоре предпринял энергичные шаги, знаменовавшие разрыв с политикой своего предшественника. Карл I положил конец преследованиям русин, давал понять, что намерен после войны переформировать Австро-Венгрию в федерацию национальных штатов. В марте 1917 г. новый император обратился к западным союзникам России с тайным предложением мира.

Почему прежде всего к Западу, а не к России, на фронте против которой действовала основная часть австро-венгерской армии? Очевидно, потому, что знал: Россия при Временном правительстве — не суверенная страна. Обратившись непосредственно к России, он получил этому доказательство. Керенский 11 июля ответил на австрийское предложение... советом обратиться к британскому премьеру!34 20 октября 1917 г. российский МИД получил через шведское посольство новые предложения мира от Австро-Венгрии35. Но дни Временного правительства были сочтены, оно не успело ответить на австрийскую инициативу. Впрочем, судя по предыдущему, можно догадываться, каким был бы ответ.

5-6 (18—19) декабря 1917 г. в Женеве проходили секретные переговоры между британским эмиссаром генералом Смутсом и австрийским представителем графом Менсдорфом об условиях сепаратного мира Австро-Венгрии с западными державами. На встрече по инициативе британского представителя подробно обсуждались вопросы, касавшиеся возможных уступок Австро-Венгрии в пользу Сербии, Италии и Румынии. Характерно, что при этом английская сторона совершенно не поднимала вопрос относительно таких же уступок или компенсаций Австро-Венгрии в пользу России или об устройстве восточнославянских территорий Дунайской монархии. Не интересовал британского представителя также и вопрос, какие территориальные претензии Австро-Венгрия намерена выставить России в мирных переговорах, которые со дня на день должны были начаться в Брест-Литовске. Целостность России не волновала ее союзника. Судя по отчету, Смутс благосклонно принял к сведению сообщение Менсдорфа о том, что «мир и свобода для Австрии столь же существенны, как и для Британской империи. Теперь, когда Россия как главная военная угроза для Австрии исчезла с ее фланга, не было никаких причин, из-за которых Австрия не могла бы принять на себя эту политическую миссию»36. Получается, Британия соглашалась с той точкой зрения, что участие Австро-Венгрии в войне на стороне Германии было якобы лишь ответом на агрессивность России!

Сразу вслед за заключением перемирия в Брест-Литовске между Россией и странами Четверного союза 26 ноября (9 декабря) 1917 г. представители Румынии подписали аналогичное перемирие. С фактическим прекращением войны Россией Румыния оказалась в сложном положении. Однако это не помешало ей, опираясь на достигнутое перемирие, сразу посягнуть на российскую территорию — Бессарабию. Несмотря на это, упомянутое англо-французское коммюнике от 10 (23) декабря 1917 г. по-прежнему говорило, что союзники связаны с Румынией «обязательствами чести». 27 февраля 1918 г., за четыре дня до заключения Советской Россией Брестского мирного договора, Румыния подписала мир37 со странами Четверного союза. Каким-то непостижимым образом эта страна, армия которой не одержала в ту войну ни одной победы и была постоянно бита не только германскими и австро-венгерскими, но и болгарскими войсками, умудрилась в 1919 г., по общим итогам Первой мировой войны, увеличить свою территорию более чем вдвое! При этом аннексия ею Бессарабии была признана Англией и Францией — очевидно, их с Россией никакие «обязательства чести» не связывали...

Сравнивая все эти меморандумы, договоренности и секретные переговоры с политикой большевиков, направленной на достижение мира, следует отметить одно важное отличие. Все шаги советского правительства были открытыми и прозрачными, соответствовали актуальному ныне понятию «транспарентность» в политике. Большевики не делали секрета из своей готовности подписать, вместо всеобщего, отдельный мир с Германией, если западные союзники не примут советского предложения. Причем они заранее предупредили об этом союзников, предложив им присоединиться к мирным переговорам. Все важнейшие решения стран Антанты, касавшиеся России, держались в тайне не только от самой России, но и от общественного мнения этих стран. Это были именно сговоры за спиной и за счет России.

 

Аннексионистский мир или революционная война?

Политика — искусство возможного. Реал-политик, как любят говорить в наше время. Большевикам в наследство от буржуазных временщиков Россия досталась в состоянии полного развала экономики, социальных и политических институтов.

Кстати, это прекрасно понимали политики на Западе. Там видели, что даже Временному правительству, как бы оно ни было связано с Антантой, пришлось бы в это время пойти на сепаратный мир. В то же время большевики обладали таким потенциалом для ведения внешней политики, какого не было ни у одной другой политической силы в России.

«Большевики представляли собою страшную угрозу для Австрии и Германии... — признавал Ллойд-Джордж. — Наши сведения о внутреннем положении в Австрии позволяли нам надеяться, что распространение большевизма серьезно угрожает двуединой монархии»38. Британский посол в Петрограде Бьюкенен считал, что эсеры — партия, возглавлявшая Временное правительство и завоевавшая большинство в Учредительном собрании, — «представляли для немцев меньшую угрозу, чем большевики. Эсеры были партией бесхребетной и хотели, может быть, еще больше, чем большевики, сепаратного мира с Германией»39.

Надежда на то, что мирные переговоры в Брест-Литовске сорвутся и большевики в итоге возобновят войну, пусть и под революционными лозунгами, заставляла страны Антанты сохранять контакты с Советской Россией. Об официальном признании советского правительства речь, правда, не шла. Однако все посольства в Петрограде функционировали. Действовали и военные миссии союзников в России. Великобритания, продолжая признавать посла Временного правительства В.Д. Набокова полномочным представителем России, установила неофициальный контакт с прибывшим в Лондон эмиссаром Советской России М.М. Литвиновым. Западные державы искали среди лидеров большевиков таких, кто склонялся к идее ведения революционной войны со странами Четверного союза.

Но продолжать войну с Германией или нет — мирная передышка была в этот момент необходима России. Она была нужна в первую очередь для двух вещей: 1) восстановления территориально-государственного единства России; 2) реорганизации вооруженных сил. Обе эти задачи начали осуществляться зимой 1917/18 г., но развязка Брест-Литовского процесса наступила раньше, чем они обе могли быть удовлетворительно решены.

В большевистском руководстве в это время обозначился серьезный раскол по вопросу о сепаратном и аннексионистском мире. Исходя из тех принципов, которые мы охарактеризовали в начале главы, значительная часть большевиков во главе с Николаем Бухариным (их стали называть «левыми коммунистами») высказалась за ведение «революционной войны с германским империализмом». Некую промежуточную позицию занимал Троцкий, ратуя за то, чтобы подтолкнуть революцию в Германии таким шагом: Советская Россия в ответ на германские требования заявляет, что мира на таких условиях не подпишет, но войну не ведет и армию распускает.

Ленин выступал за принятие германских условий. Свою позицию он защищал 8 (21) января на расширенном совещании Центрального и Петербургского комитетов большевистской партии и еще раз 11 (24) января на более узком заседании одного лишь ЦК. В вопросе о мире Ленин призвал соратников исходить из того, «как вернее и надежнее можно обеспечить социалистической революции возможность укрепиться или хотя бы продержаться в одной стране до тех пор, пока присоединятся другие страны». То есть речь шла не о немедленной мировой революции, а об укреплении России в качестве плацдарма этой революции. По сути, уже в этой формулировке содержались истоки будущей стратегии «построения социализма в одной стране».

Настаивая на немедленном подписании сепаратного и аннексионистского мира, Ленин справедливо подчеркивал: «Нет сомнения, что наша армия в данный момент и в ближайшие недели (а вероятно, и в ближайшие месяцы) абсолютно не в состоянии успешно отразить немецкое наступление... Нет также никакого сомнения, что крестьянское большинство нашей армии в данный момент безусловно высказалось бы за аннексионистский мир, а не за немедленную революционную войну... При полной демократизации армии вести войну против воли большинства солдат было бы авантюрой, а на создание действительно прочной и идейно-крепкой социалистической рабоче-крестьянской армии нужны, по меньшей мере, месяцы и месяцы»40.

При этом Ленин обратил внимание на то, что заключение мира Россией не приведет автоматически к скорой победе Германии на Западе, чего, вероятно, в тот период ожидало большинство его партийных товарищей. И этот прогноз Ленина вновь оказался правильным. По-видимому, Ленин всегда исходил из того бесспорного (для него) соображения, что поражение Германии в Мировой войне неминуемо.

В тот период времени Ленин со своей точкой зрения оказался в меньшинстве. На совещании 8 (21) января за его предложение проголосовали всего 15 участников. 16 голосов собрала позиция Троцкого. Большинство — 32 участника совещания из 63 — высказались за «революционную войну». Но резолюция этого совещания не имела обязательной силы.

В ЦК сторонники «революционной войны» сами были в меньшинстве, поэтому они блокировались со сторонниками Троцкого, чья платформа получила поэтому 9 голосов из 16. Единственное, чего удалось добиться в тот момент Ленину — принять дополнение к резолюции, обязывавшее советскую делегацию тянуть с окончательным ответом на германское предложение как можно дольше. Но сам ответ, согласно решению ЦК от 11 (24) января, должен был прозвучать согласно точке зрения Троцкого. С этой инструкцией советская делегация вновь поехала в Брест-Литовск.

Позиции как Троцкого, так и «левых» коммунистов в этот период объективно усиливались сообщениями о революционных выступлениях в Германии и Австро-Венгрии, участники которых требовали покончить с войной. Эта часть большевиков расценивала данные события как признаки долгожданного начала «мировой революции». Для оптимизма были известные основания. 1 (14) января началась политическая забастовка на предприятиях Вены, перекинувшаяся вскоре в другие города двуединой империи. Произошло восстание на базе австровенгерского военно-морского флота в Катарро (Котор, ныне в Черногории). 15 (28) января забастовали рабочие в Берлине. Там был даже образован Совет рабочих депутатов по русскому образцу. Но и в эти дни Ленин рассматривал происходившее как свидетельство в пользу тактики затягивания переговоров и считал, что революционные события в Германии и Австро-Венгрии дают для этого лишь дополнительную возможность. Очевидно, он не верил в устойчивость и надежность данной революционной вспышки. И снова оказался прав!

Чьим интересам, по сути дела, отвечали позиции «левых» коммунистов и Троцкого? Ленин возражал на доводы «левых»: «Революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма, давая ему подсобные его целям силы... Не тот принцип должен теперь лежать в основе нашей тактики, которому из двух империализмов выгоднее помочь»41. Ллойд-Джордж признавал, что британское посольство вело в это время усиленную работу с советским Верховным главнокомандующим Крыленко: «Крыленко заявил, что он издал приказ, чтобы все перемирия содержали оговорку о недопустимости переброски [германских и союзных им] войск с одного фронта [Восточного] на другой. Казалось, что Крыленко стремится произвести возможно более благоприятное впечатление на союзных офицеров. Крыленко осуществил все сделанные ему предложения об охране союзных офицеров и их семейств [находящихся в России]»42. По словам Ленина, «англичане прямо предлагали нашему главковерху Крыленке по сто рублей в месяц за каждого нашего солдата, в случае продолжения войны»43.

Платформа Троцкого не упоминала о ведении «революционной войны». Он рассчитывал, что она вообще не понадобится. Германский империализм сам разоблачит перед миром и трудящимися Германии свои разбойничьи цели. И, если в ответ на заявление России, что она не подписывает грабительских условий мира, но армию распускает, германские войска двинутся на Россию, то возмущенные немецкие рабочие совершат революцию. Хотя, конечно, строить политику только на этом было невозможно. Ведь расчет на немедленную революцию в Германии мог не оправдаться. Значит, надо было бы как-то реагировать на немецкое вторжение. Троцкий сам это осознавал, поэтому в сущности его программа была той же программой «революционной войны», отличаясь лишь в деталях тактики.

Для Англии и Франции было все равно, под какими лозунгами Россия ведет войну — революционными или нет. Главное — чтобы она продолжала отвлекать на себя как можно больше сил Германии. Интересам западных держав отвечало любое положение на русско-германском фронте, кроме подписания мира.

27 января (9 февраля) 1918 г. представители украинской Центральной рады заключили мирный договор с Четверным союзом. Они не имели на это уже никакого права, так как накануне Центральной раде пришлось бежать из взятого большевиками Киева. Именно поэтому обе стороны поторопились с формальным подписанием. Центральной раде нужен был акт международного признания и поддержки, который позволял ей, опираясь на немецкие штыки и пушки, вернуться к власти. Германии требовалось легитимное основание своего вторжения на Украину — восстановление у власти «законного правительства страны».

В состав Украины включалась Холмская губерния бывшего Царства Польского. Но земли Восточной Галиции, Закарпатья и Буковины оставались под властью Австро-Венгрии. По дополнительному соглашению между Австро-Венгрией и Центральной радой двуединая империя обязывалась лишь объединить все украинские земли в своем составе в одну «коронную землю», пользующуюся автономией. Признание Центральной рады единственным законным правительством Украины обусловливалось выполнением им обязательств по поставкам в Германию и Австро-Венгрию определенного количества продовольствия и сырья.

В тот же день германская делегация в Брест-Литовске предъявила свои требования к РСФСР в виде ультиматума. На ответ был дан один день. 28 января (10 февраля) 1917 г. Троцкий, в соответствии с резолюцией ЦК большевиков, заявил, что Россия мира не подписывает, но войну не ведет, а армию распускает. В ответ на это экстравагантное заявление германская сторона могла лишь констатировать, что это означает прекращение состояния перемирия и возобновление военных действий, о чем она и ставит в известность российскую сторону. Согласно условиям перемирия, военные действия могли вновь открыться спустя неделю после объявления о разрыве перемирия. Наступления немецких войск следовало ожидать 18 февраля.

Сторонники силового решения «русского вопроса» в германской элите ликовали: последнее препятствие для завоеваний на Востоке отброшено! Развалившаяся Русская армия не могла оказать серьезного сопротивления. Германия теперь была в состоянии захватить столько русских земель, сколько сочтет нужным. Начальник штаба Восточного фронта генерал-майор Макс Хоффманн считал, что немецким войскам желательно занять линию Смоленск — Петербург, поставить в городе на Неве монархическое правительство во главе с прогерманским регентом44 и уже с ним подписывать мирный договор.

Но в Лондоне и Париже имели не меньше оснований для радости. Германская армия, погнавшись за кажущейся легкой добычей, рискует завязнуть в России. Наступление немецких войск, очень вероятно, вынудит большевиков все же возобновить войну на полном серьезе, в чем они могут получить посильное содействие Антанты. Даже если им при этом придется отступать до Владивостока. Где именно будет проходить линия нового Восточного фронта — для англо-французских стратегов несущественно.

В тех условиях, которые сложились в начале 1918 г., «ультрареволюционное» заявление Троцкого играло на руку прежде всего западным державам.

 

«Социалистическое Отечество в опасности!»

Как могла воспринять многомиллионная Русская армия (вернее, то, что от нее еще оставалось) заявление Троцкого, что Россия не ведет войну и распускает армию? Буквально. В смысле демобилизации. Айда все по домам! Кто, кроме «идейно сознательных большевиков», стал бы вникать во все эти тонкости ожидания революции в Германии? Хватит, навоевались, натерпелись! Последние остатки понятия о долге, пусть даже и «революционном», были утрачены в эти восемь дней, отделявших демарш Троцкого в Брест-Литовске от начала немецкого наступления.

«Развал в русской армии дошел до таких размеров, что штаб Ставки работал еле-еле и не имел сколько-нибудь налаженной связи ни с Румынским, ни с Кавказским, ни даже с Юго-Западным фронтами. Да и взаимоотношения с Западным и Северным фронтами оставляли желать лучшего»45. И вот на то, что еще по инерции называлось «армией», утром 18 февраля 1918 г. обрушился концентрированный удар германской военной машины.

Правда, за время мирных переговоров, вопреки условиям перемирия, запрещавшим переброску войск с Восточного фронта на Западный и наоборот, германское командование ослабило свою группировку в России на 31 дивизию. 33 новые немецкие дивизии за это время появились во Франции. Но все же силы Четверного союза на Восточном фронте все еще насчитывали 81 дивизию (из них 49 германских).

Полным развалом Русской армии объяснялась необычайная быстрота германского наступления. Оно шло в основном по железным дорогам. Германские эшелоны, предшествуемые бронепоездами, быстро двигались вглубь России. Уже 25 февраля немцы вошли в Ревель (Таллин), где накануне образовалось буржуазно-националистическое временное правительство Эстонии. Корабли Балтфлота, которым пробивали путь ледоколы, ушли в Гельсингфорс. Однако на Ревельском рейде  пришлось затопить 11 подводных лодок. 27 февраля немцами был занят Могилев, где еще не так давно располагалась русская Ставка. 1 марта германские части вступили в Киев и Псков. Еще 24 февраля австрийский император, сомневавшийся поначалу в успехе германского предприятия, отдал приказ своим войскам тоже перейти в наступление.

Немецкие успехи стали главным аргументом Ленина в пользу немедленного принятия кайзеровских условий «грабительского мира». ЦК большевиков заседал в эти дни почти непрерывно. Поначалу попытки Ленина ни к чему не приводили. Но уже вечером 18 февраля, когда в Петроград стали приходить первые известия о беспрепятственном вторжении немцев в глубь Советской республики, ЦК впервые проголосовал (правда, только относительным большинством) за принятие германских условий, выдвинутых девять дней назад. ЦК левых эсеров также высказался за подписание мира. Таким образом, точка зрения Ленина набрала большинство и в Совнаркоме. 19 февраля в своем радиообращении правительство РСФСР заявило о своей готовности заключить мир на оглашенных ранее условиях Германии.

Однако в ЦИК позиция Ленина и СНК не получила одобрения. Складывалась патовая ситуация, чреватая к тому же выражением недоверия Совнаркому. Но в революционное время меньше всего действуют пресловутые парламентские процедуры. Ленин, хотя не сразу, сумел таки «додавить» своих соратников по партии. За подписание мира, причем любой ценой, Ленин в это время боролся с такой настойчивостью, как, наверное, до этого боролся лишь за немедленное свержение Временного правительства осенью 1917 г. Сторонники версии о «немецких деньгах» объясняют это, конечно, тем, что Ленин состоял «у кайзера на службе». Но все объясняется достаточно легко: будучи прагматиком и реалистом, к тому же блестящим прогнозистом, Ленин отчетливее других видел всю опасность, нависшую над делом его партии.

Вместе с тем надо было подумать и о худшем варианте: что, если немцы будут теперь игнорировать покорность Советов, стараясь воспользоваться моментом и захватить как можно больше добычи? Что, если немцы уже окончательно решили идти на Петроград и свергнуть советское правительство? Необходимо было мобилизовать силы на оборону революционной столицы. Причем не только материальные, но и моральные.

Так 21 февраля 1918 г. появился декрет СНК «Социалистическое Отечество в опасности!», написанный Лениным, — один из самых энергичных по стилю и трагических по риторике актов государственной власти, какие когда-либо видел свет.

«Все силы и средства страны целиком предоставляются на дело революционной обороны... Всем Советам и революционным организациям вменяется в обязанность защищать каждую позицию до последней капли крови... При отступлении уничтожать пути, взрывать и сжигать железнодорожные здания; весь подвижной состав — вагоны и паровозы — немедленно направлять на восток в глубь страны. Все хлебные и вообще продовольственные запасы, а равно всякое ценное имущество, которым грозит опасность попасть в руки врага, должны подвергаться безусловному уничтожению». Далее говорилось о создании трудовых батальонов для строительства оборонительных укреплений и о расстреле уклоняющихся, а заодно и о расстреле на месте агентов врага, контрреволюционеров, а также спекулянтов, громил и хулиганов46.

Перечень провозглашаемых там мер обороны заставляет вспомнить более близкий по времени акт, а именно директиву Сталина от 29 июня 1941 г. Советский вождь периода Великой Отечественной войны явно вдохновлялся идеями этого исторического декрета, конечно, существенно развернув его положения и сделав поправки на новую обстановку. Щедрость в применении смертной казни при полной юридической расплывчатости казусов, в каких она должна применяться, заставляет в связи с этим декретом вспомнить также и знаменитые в этом отношении указы Петра I.

В этом любопытном ленинском документе причудливо соседствуют революционная и патриотическая фразеология. «До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита республики Советов против полчищ буржуазно-империалистской Германии... Да здравствует социалистическое Отечество! Да здравствует международная социалистическая революция!» По сути, реабилитация, правда, с оговорками, патриотических ценностей в советской идеологии берет свое начало именно с этого декрета 1918 г. Ну а раз этот декрет был издан, когда советской власти было всего четыре месяца от роду, не разумно ли считать, что четко выраженного «антипатриотического» периода в истории большевиков не было вовсе?! Изменялись лишь акценты в трактовке содержания данного принципа, но сама ценность патриотизма никогда не отрицалась полностью.

Объясняя эту дань патриотизму, Ленин писал 25 февраля в «Правду»: «Мы оборонцы теперь, с 25 октября 1917 г., мы — за защиту отечества с этого дня... Мы — за защиту Советской социалистической республики России». Неделю, когда германские войска беспрепятственно продвигались вглубь России, Ленин характеризовал там же как «горький, обидный, тяжелый», но одновременно и «необходимый, полезный, благодетельный урок».

«Именно потому, что мы — за защиту отечества, мы требуем серьезного отношения к обороноспособности и боевой подготовке страны... — писал лидер большевиков. — Преступление, с точки зрения защиты отечества — принимать военную схватку с бесконечно более сильным и готовым неприятелем, когда заведомо не имеешь армии... Против нас поднялся гигант культурного, технически первоклассно оборудованного, организационно великолепно налаженного всемирного империализма. С ним надо бороться. С ним надо уметь бороться. Доведенная трехлетней войной до неслыханной разрухи крестьянская страна... должна уклониться от военной схватки... именно для того, чтобы иметь возможность сделать что-либо серьезное к тому моменту, когда вспыхнет “последний решительный бой”. Этот бой вспыхнет лишь тогда, когда разразится социалистическая революция в передовых империалистских странах. Такая революция, несомненно, зреет и крепнет... Ей не поможешь, а повредишь, отдав на разгром соседнюю Советскую социалистическую республику»47.

В эти дни резко ускорились мероприятия по формированию Красной Армии. Несмотря на подписание в ближайшие дни мира, они продолжали развертываться убыстряющимися темпами. Но Красная Армия была не единственной вооруженной силой, создававшейся советской властью в ее начальный период. Большевики предвидели, что армии, созданной на классовой основе, может оказаться недостаточно, если придется вести войну с внешним врагом. В дни глубокого вторжения кайзеровской армии в Россию, последовавшего за срывом Брестских переговоров, началось формирование т.н. «завесы», прикрывавшей центральные районы страны от германского наступления. Принципы, на которых она формировалась, несколько отличались от тех, на которых комплектовалась Красная Армия. Генерал М.Д. Бонч-Бруевич свидетельствует: «Смысл “завесы”, однако, заключался не только в том, что с ее помощью прикрывались границы Республики. Она являлась в то время едва ли не единственной организацией, приемлемой для многих генералов и офицеров царской армии, избегавших участия в Гражданской войне, но охотно идущих в “завесу”, работа в которой была как бы продолжением старой военной службы... Таким образом, “завеса” явилась как бы способом привлечения старого офицерства в новую, постепенно формируемую армию»48.

Более подробные сведения сохранились в упоминании одного из советских главкомов, И.И. Вацетиса, о том, что весной 1918 г. «основное ядро московского гарнизона составляли войска так называемой Народной армии49, формировавшейся специально для возобновления Мировой войны совместно с  Францией и Англией против Германии. Войска эти считались аполитичными, составленными на контрактовых началах. Формированием их ведал Высший военный совет под председательством Л. Троцкого при военном руководителе Генштаба М.Д. Бонч-Бруевиче»50. Но армия в государстве должна быть все-таки лишь одна. Поэтому, с укреплением государственнических тенденций в политике большевиков и с возобновлением Гражданской войны, Народная армия была влита в Красную.

Поскольку мирный договор не снял угрозы Петрограду и германские войска, занявшие Эстонию и Псков, нависали над ним подобно дамоклову мечу, советское правительство приняло решение эвакуироваться в Москву, что и было выполнено в ночь с 11 на 12 марта 1918 г.

 

Брест-Литовский договор

Германское правительство не торопилось с ответом на советское обращение, ожидая, пока германские войска захватят больше территории. 23 февраля оно выставило Советской России еще более тяжелые условия: дополнительно к уступке территории Россия должна была восстановить невыгодные таможенные тарифы 1904 г. и предоставить Германии ряд экономических привилегий. Снова в ЦК большевиков временно взяли верх сторонники Троцкого и Бухарина. Снова лишь относительным большинством (семеро против четверых при четверых воздержавшихся) ЦК принял решение подписать мир и на этих новых, еще более тяжелых условиях. То, что столь важные решения принимались в этот период относительным большинством голосов, объяснялось просто. При соблюдении парламентских процедур так и не удалось бы вынести определенного решения, тогда как оно — хоть какое-то решение — требовалось по ситуации немедленно.

В ЦК левых эсеров на этот раз сторонники продолжения войны взяли верх. Тогда Ленин провел нужное ему решение через ЦИК, обязав сначала членов фракции большевиков в порядке партийной дисциплины голосовать за принятие германских условий или воздержаться от голосования, но во всяком случае не голосовать против. Правда, аналогичное решение, только обратного действия, принял ЦК левых эсеров: он обязал своих членов в ЦИК не голосовать за мир. Несмотря на это противодействие, ленинская резолюция собрала в ЦИК (опять-таки лишь относительное) большинство голосов. И 24 февраля правительство Российской Советской Республики сообщило о своем согласии с новыми германскими условиями.

Лишь 28 февраля советские делегаты снова прибыли в Брест-Литовск. Там им дали понять, что Германия не намерена держаться ранее выдвинутых условий, а собирается предъявлять все новые и новые требования, пользуясь военным бессилием Советской России. Так, в дополнение ко всем прочим территориальным уступкам, Россия должна была передать Турции области Карса, Ардагана и Батума51 в Закавказье. Кроме того, Германия теперь намеревалась вовсе лишить Россию такого неотъемлемого инструмента защиты суверенитета, как вооруженные силы, и потребовала демобилизации армии и флота — как старых, так и новых, Красных.

Перемирие на этот раз не объявлялось. Продолжающееся занятие германскими войсками русской территории должно было, по мысли кайзеровских военных и дипломатов, заставить советских делегатов быстрее согласиться на новые грабительские условия. Германия торопилась кончить активную войну на Востоке с тем, чтобы начать наступление на Западе. Всякое обсуждение ультиматума исключалось. После безуспешных попыток завязать дискуссию 3 марта 1918 г. советские представители подписали Брестский договор52.

Россия теряла Польшу, Прибалтику, Финляндию, Украину, названные выше области на Кавказе и попадала в экономическую зависимость от Германии. На отторгаемой от России территории площадью 1,4 млн кв. км до войны проживали 63 млн человек (почти 40 % населения Империи), находилось 27 % обрабатываемой земли, треть железнодорожной сети, 73 % производства железа и стали, 89 % добычи каменного угля. В XX веке с Брестским миром по своим разрушительным последствиям для России могут сравниться лишь оккупация Германией значительно большей территории в 1941—1942 гг. и распад Советского Союза в 1991 г. Нужно признать, что потери России по Брестскому миру были все же меньше, чем в двух других случаях.

Любопытно, что далеко не все, даже важные, условия этого договора выполнялись полностью. Так, Германия сквозь пальцы смотрела на фактическое существование российских вооруженных сил под видом «завесы» на западной границе России. В дальнейшем она не препятствовала созданию и развертыванию Красной Армии. В свою очередь, Германия продолжала оккупировать те захваченные ею в феврале — марте 1918 г. территории (Псковская область, Белоруссия), которые по условиям Брестского мира должна была возвратить России.

Подписание мира еще не означало полной победы Ленина над сторонниками «революционной войны». Ленин постоянно делал словесные уступки этому течению в партии, говоря о временном характере мирной передышки и об ее использовании для подготовки теперь уже победоносной революционной войны. Это были, конечно, не просто слова — Ленин действительно был убежден, что поражение Германии в Мировой войне и неизбежная революция в Германии рано или поздно прекратят действие Брестского договора. Но когда наступит такой момент? Этого заранее предсказать было нельзя. А пока необходимо было ратифицировать мирное соглашение.

6-8 марта 1918 г. в Петрограде проходил 7-й экстренный съезд большевиков (кстати, принявший решение о наименовании партии коммунистической). Он был созван решить вопрос о войне и мире. Чтобы обеспечить послушное большинство, было решено не знакомить делегатов с текстом подписанного договора. О его содержании съезд узнавал только из докладов партийных руководителей. Ленин привел свой главный аргумент: продолжение войны неминуемо обернется гибелью советской власти, а это будет самым серьезным ударом делу мировой революции. Именно так приходилось воздействовать на настроение делегатов. Возражая Ленину, Бухарин говорил, что нет смысла в мирной передышке, если она устанавливается всего на несколько недель: за такой короткий срок не подготовишь армию. Если же она продлится несколько месяцев, то она нанесет непоправимый урон делу революции в Европе. Большинство делегатов все же поддержали Ленина.

Троцкий, обанкротившийся со своим лозунгом «ни войны, ни мира», еще в конце февраля подал заявление об отставке с поста наркома иностранных дел, но Ленин упросил его подождать с объявлением об отставке до подписания мирного договора. Теперь на его место был назначен Г.В. Чичерин, а Троцкий стал наркомом по военным и морским делам. Он не агитировал за возобновление революционной войны, однако продолжал вести свою игру, нацеленную на вовлечение Советской России в войну с Германией при помощи Антанты.

Кульминационным моментом стал 4-й чрезвычайный Всероссийский съезд Советов, заседавший 14—16 марта 1918 г. в Москве — новой старой столице государства Российского. Несмотря на то что из 1232 делегатов Съезда было 795 большевиков, Ленину предстояло и здесь столкнуться с серьезной оппозицией своей политике, так как многие делегаты-большевики принадлежали к «левому» течению. Используя и тут методы партийной дисциплины при голосовании, Ленин добился от большинства Съезда ратификации Брестского договора. Самым серьезным последствием этого стал выход левых эсеров из правительственной коалиции. Советское правительство отныне стало однопартийным. Впрочем, возмущение левых эсеров условиями Брестского мира было лишь удобным предлогом для разрыва с большевиками. Расхождения между обеими партиями нарастали по многим вопросам не только внешней, но особенно внутренней политики, что вело к неизбежному расколу после октябрьской коалиции.

Понятно, что шансов на победу в «революционной войне» у большевиков тогда не было. Поэтому с точки зрения партийных интересов, сохранения власти большевиков, Ленин, безусловно, был прав, настаивая на немедленном заключении мира во что бы то ни стало. А позиция «левых коммунистов» объективно вела к коллективному политическому самоубийству партии. Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Последующие годы показали, что значительная часть большевиков была неспособна к государственному строительству. И вполне возможно, что уже тогда в позиции «левых» и троцкистов выражалось стремление уйти от прозы государственной работы на безответственную позицию «перманентных революционеров». Возможно даже, что потеря власти и уход в подполье был для многих из этих людей, учитывая все произошедшее с ними после, шансом остаться в живых. Но Ленин не собирался так быстро отдавать с таким трудом завоевавшую власть кому бы то ни было.

Но это все — с позиций интересов партии большевиков. А с точки зрения пользы для России? Быть может, продолжение войны с Германией действительно привело бы к падению большевистской власти уже тогда, в 1918 г. И это было бы меньшим злом для России? Что же, необходимо подробнее остановиться на этой альтернативе.

Видится весьма вероятным, что в начале 1918 г. в партии большевиков могла победить точка зрения сторонников «революционной войны». Брестский мир не был бы тогда подписан. Что происходило бы дальше в этом случае?

Очевидно, что Германия не могла продолжать свое наступление на Востоке до бесконечности — ей до зарезу нужны были войска на Западе. Там в это время решался исход Мировой войны. Генеральное наступление на Западном фронте, дававшее шанс на победу до прибытия во Францию американских войск, должно было начаться не позднее конца марта. Таким образом, продвижение немецких войск в Росси где-то, на каком-то рубеже, должно было остановиться.

Но это не означало бы, что кайзеровский режим прекращал борьбу с Советской Россией. Он переложил бы ее тяжесть на своих марионеток, благо недовольных советской властью имелось в избытке. В реальности такая ситуация возникла в 1918 г. на юге России, где немецкий ставленник донской атаман Краснов вел войну с РСФСР. В рассматриваемой нами альтернативе таких Красновых было бы больше. И резиденциями им служил бы не один Новочеркасск, а еще, возможно, и Петроград, и даже Москва.

То, что взятие Москвы немцами не привело бы автоматически к падению советской власти, долго доказывать, по-видимому, не нужно — настолько это очевидно. Большевики бы перебазировались в Нижний Новгород или на Урал — везде они нашли бы сторонников. Тем более что в случае продолжения ими войны они могли рассчитывать на поддержку других социалистических партий, а следовательно, социально-политическая база советской власти расширилась бы.

Более того, при продолжении войны с Германией Советская Россия вполне могла рассчитывать на помощь Антанты. На этом, как мы видели, строились расчеты Троцкого в этот период. Значит, не было бы мятежа Чехословацкого корпуса, и Гражданской войны в той конфигурации, в какой она возобновилась летом 1918 года, не было бы. Но это не означает, что она вообще бы не возникла. Гражданская война велась бы между Советской Россией, с одной стороны, и прогерманскими буржуазно-консервативными режимами на российской территории — с другой. Таким образом, Россия все равно не избежала бы войны внутренней, но она бы вдобавок еще наложилась на масштабную внешнюю войну.

Чем бы это закончилось? Германия так или иначе терпит поражение в Мировой войне, но это еще не означает завершения Гражданской войны в России. Исход Гражданской войны в этом случае вообще неясен. Нет никаких оснований считать, что гражданская война в данном сценарии закончилась бы уже в 1920 г., причем воссоединением большинства отпавших окраин России и восстановлением единства державы, как она завершилась в реальности.

Принятие Советской Россией военной помощи Антанты в войне против Германии привело бы к дальнейшему росту зависимости России от западных держав. При этом необходимо учесть, что страны Запада оказывали бы такую помощь крайне дозировано и за большие уступки. Это была бы экономическая и политическая кабала. И можно быть уверенным в том, что условия завершения Гражданской войны Антанта тогда бы продиктовала России. А какими могли быть эти условия — мы видели на примере объяснения полковником Хаузом пункта декларации Вильсона, касавшегося России.

Могут возразить, что хуже, чем случилось на самом деле, с Россией произойти не могло. И в подтверждение этому будут говорить о многочисленных жертвах и разрушениях в результате российской Гражданской войны. И о том, что самым лучшим вариантом для России в конце 1917 — начале 1918 г. было бы сохранение у власти Временного правительства, успешный созыв Учредительного собрания, в общем, все, что угодно, кроме прихода к власти большевиков. И — продолжение войны «до победного конца» на стороне Антанты.

На это можно возразить прежде всего тем, что колоссальную роль в поражении Германии сыграл именно революционный пример России, вплоть до непосредственного разложения кайзеровской армии «заразой большевизма» начиная с конца 1917 г. Этого бы не было, не случись Октябрьского переворота. И тогда Германия вряд ли потерпела бы поражение на Западном фронте до конца 1918 г. Мировая война еще бы затянулась. Смогла бы Россия терпеть еще два года? Время всю Первую мировую войну, как мы видели, работало не на Россию, а против нее.

Далее, доводы, использующие происходившую в 1918—1920 гг. Гражданскую войну как пример худшей альтернативы, основаны на необоснованном преувеличении ее масштабов. Далее мы подробно коснемся этого вопроса, а сейчас отметим лишь следующее. С осени 1917 года, с фактического установления перерыва в военных действиях, Россия уже почти не несла потерь на германском фронте. Если бы она продолжала войну, то, естественно, продолжала нести бы при этом большие потери. За этот год — с осени 1917 по осень 1918 г., т.е. до конца войны, германская армия на Западном фронте потеряла одними убитыми полмиллиона человек. Еще более высокими были потери западных союзников за то же время. На Восточном фронте интенсивность людских потерь была не ниже, а чаще — выше (особенно у нашей армии), чем на Западном. Каждый год (см. Приложение 2) гибло в среднем по 750 тысяч русских воинов.

Если бы Россия воевала и дальше в расчете на получение своей доли плодов общей победы, Антанта не позволила бы Русской армии отсиживаться в окопах. Нет, победа, как и в предшествующие годы, добывалась бы прежде всего русской кровью! Следовательно, продолжение Мировой войны обошлось бы Русской армии в конце 1917 -— конце 1918 г. не меньше, чем в три четверти миллиона убитых. При этом все социальные вопросы, всплывшие на поверхность в 1917 г., никуда бы не делись и их все равно рано или поздно пришлось бы решать. Будучи загнанными вглубь, они снова неминуемо дали бы о себе знать, так что от Гражданской войны Россия в этом случае не убереглась бы.

Конечно, и потери от Гражданской войны оказались бы меньше, если бы антисоветские силы не получили благодаря германской оккупации юга России дополнительных средств для развертывания. Снизить эти потери могло только скорейшее заключение сепаратного мира на более приемлемых условиях, чем те, на которых пришлось подписывать мирный договор в итоге.

Как раз на этом — на принятии первоначальных германских условий, выставленных в январе 1918 года, — с самого начала настаивал Ленин. Объективно это и была альтернатива, в тот момент в наибольшей степени отвечавшая интересам России как страны в целом, а не отдельных ее классов и партий. Но эта альтернатива не осуществилась лишь в силу настроений, господствовавших в победившей партии. Потребовался жесточайший урок, чтобы партия большевиков, и то далеко не вся, смогла более трезво посмотреть на дальнейшие перспективы. К сожалению, этот жестокий урок получили не одни большевики, но с ними вместе — весь русский народ.

Примечания:

1 Троцкий Л.Д. Ук. соч. Т. 2. Ч. 2. С. 261.

2 Это было всеобщее убеждение, несмотря на то, что оно мало отвечало истине.

3 «Друг народа», Петроград, 05.11.1917.

4 Яковлев Н.Н.. Ук. соч. С. 280.

5 Ленин В.И. ПСС. Т. 40. С. 1—2; Знаменский О.Н. Всероссийское Учредительное собрание. История созыва и политического крушения. Л., 1976. С. 270—273; Протасов Л.Г. Всероссийское Учредительное собрание: история рождения и гибели. М., 1997. С. 164.

6 Рид Дж. Ук. соч. С. 328.

7 Головин Н.Н. Российская контрреволюция в 1917—1918 гг. Париж, 1937. Кн. 5. С. 48—49. (Курсив мой — Я.Б.)

8 Н.Н. Яковлев. Ук. соч. С. 276; История СССР / Под ред. В.Г. Тюкавкина. С. 380.

9 Головин Н.Н. Ук. соч. Кн. 5. С. 102.

10 Деникин А.И. Ук. соч. Т. 2. С. 156.

11 Там же. Ук. соч. Т. 2. С. 197.

12 Там же. Ук. соч. С. 319.

13 Головин Н.Н. Военные усилия России... С. 392—393.

14 Деникин А.И. Ук. соч. Т. 2. С. 199.

15 Рид Дж. Ук. соч. С. 30—31.

16 Центральный орган по формированию и руководству Красной Армией, существовал с 1 марта по 6 сентября 1918 года.

17 Какурин Н.Е. Как сражалась революция. М., 1991. Т.1. С. 133— 134.

18 Деникин А.И. Ук. соч. Т. 2—3. М., 2003. С. 531; Краснов ПЛ. Великое войско Донское. В кн.: Белое дело: Дон и Добровольческая армия. М., 1992. С. 27.

19 Ленин В.И. ПСС. Т. 25. С. 259.

20 Там же. С. 275.

21 Ленин В.И. ПСС. Т. 25. С. 320.

22 Екатерина II Великая, императрица всероссийская, 1762—1796.

23 Врангель П.Н. Ук. соч. Ч. 1. С. 85.

24 Архив полковника Хауза (пер. с англ.) Т. 4. М., 1944. С. 151— 153.

25 Ллойд-Джордж Д. Ук. соч. Т. 5. М., 1938. С. 94—95

26 Нотович Ф.И. Ук. соч. С. 79; B.C. Васюков. Предыстория интервенции. М., 1968. С. 247.

27 Ллойд-Джордж Д. Ук. соч. Т. 5. С. 88.

28 Премьер-министр Франции.

29 Заместитель министра иностранных дел Великобритании.

30 Тирпиц А. фон. Воспоминания (пер. с нем.). М., 1957. С. 310— 314.

31 Рид Дж. Ук. соч. С. 42,264.

32 Григулевич И.Р. Папство. Век XX. М., 1981. С. 158.

33 Там же. С. 155.

34 Уткин Л И. Ук. соч. С. 369.

35 Уткин А.И. С. 397.

36 Ллойд-Джордж Д. Ук. соч. Т. 5. С. 28.

37 Ллойд-Джордж Д. Ук. соч. Т. 5. С. 100.

38 Ллойд-Джордж Д. Ук. соч. Т. 5. С. 98.

39 Там же. С. 97.

40 Ленин В.И. ПСС. Т. 35. С. 247—249.

41 Ленин В.И. ПСС. Т. 35. С. 246—247.

42 Ллойд-Джордж Д. Ук. соч. Т. 5. С. 92.

43 В.И. Ленин. ПСС. Т. 35. С. 246.

44 Уткин Л.И. Ук. соч. С. 438.

45 Бонч-Бруевич М.Д. Ук. соч. С. 241.

46 Ленин В.И. ПСС. Т. 35. С. 357—358.

47 Ленин В.И. ПСС. Т.35. С.395—396.

48 Бонч-Бруевич М.Д. Ук. соч. С. 273.

49 Не путать с антисоветской Народной армией, сформированной в Поволжье летом 1918 г.!

50 Цит. по: Фельштинский Ю.Г. Большевики и левые эсеры (октябрь 1917 — июль 1918). На пути к однопартийной диктатуре. Париж, 1985. С. 137.

51 Первые две — ныне в пределах Турции, третья — Аджария в составе Грузии.

52 Документы внешней политики СССР. М., 1959. Т. 1. С. 120—124.

 

Joomla templates by a4joomla