Книги о Ленине

Глава вторая

в. И. УЛЬЯНОВ — ПОМОЩНИК ПРИСЯЖНОГО ПОВЕРЕННОГО В САМАРЕ

ПОСТУПЛЕНИЕ В. И. УЛЬЯНОВА В АДВОКАТУРУ

Семья Ульяновых поселилась в Самарской губернии (сначала в Алакаевке, а потом в самой Самаре) в период, совпавший с дальнейшим наступлением отчаянной политической реакции. Ее объектами стали все мало-мальские демократические институты эпохи «великих реформ» 60-х годов.

Рядом законов, изданных правительством Александра III, подверглись серьезному ограничению самостоятельность земств и органов городского самоуправления; выборные мировые судьи уступили место всевластным чиновникам — земским начальникам; была сужена компетенция судов присяжных; ранее подсудные нм дела о преступлениях чиновников и о противодействии органам власти были переданы особым присутствиям судебных палат с участием сословных представителей.

Перечисленные и некоторые другие контрреформы имели своей целью усилить угнетение народа, еще больше урезать права трудящихся. Результатом проведения в жизнь реакционных мероприятий правительства были повсеместно — по всей России — рост ненависти к самодержавию, возникновение во многих городах (и прежде всего в Самаре и Петербурге) новых подпольных кружков как народнического, так и марксистского направления.

Алакаевско-самарский период в жизни В. И. Ленина (май 1889 — август 1893 гг.) — это период становления его революционной физиономии.

С появлением в Самаре Владимира Ульянова местные нелегальные кружки стали порывать с народничеством, все более увлекаясь животворным учением Маркса. Постепенно эти кружки из народнических, самообразовательных начали превращаться в марксистские. Именно в этом направлении перестроился кружок А. П. Скляренко после вхождения в него Владимира Ильича.

Вместе с Лениным в кружок Скляренко пришло правильное марксистское понимание важных теоретических вопросов, волновавших его членов (характер объективных законов общества, цели и методы классовой борьбы с самодержавием и др.). Благодаря Ленину Скляренко и большинство членов его кружка окончательно убедились в том, что в России быстро развивается капитализм, что главной силой в революции будет рабочий класс, что взгляды либеральных народников тормозят прогресс и вполне устраивают правительство. Можно смело сказать, что только благодаря Ленину в Самару был занесен «микроб революционного марксизма», а со временем этот город превратился из цитадели народничества в цитадель марксизма в России.

Познакомившись с В. Ульяновым, члены подпольных кружков поняли, что в его лице они имеют не по возрасту образованного и вполне убежденного марксиста.

В годы пребывания в Самаре молодой Ульянов проявляет огромный интерес к теоретическим исследованиям, Он продолжает изучение произведений Маркса и Энгельса¹, а также видных народников, собирает и анализирует статистические данные, характеризующие развитие капитализма в России, пишет работы, в которых показывает несостоятельность, лженаучный характер народнических идей и непреодолимую силу марксизма.

В Самаре Владимир Ильич занимается изучением аграрных отношений в России, пишет рефераты, в которых громит либеральных народников. Кроме того, несмотря на полицейскую слежку, устанавливает и развивает контакты со своими единомышленниками из других приволжских городов (Сызрань, Н. Новгород, Казань). Не уклоняется он и от встреч со своими идейными противниками. Напротив, при случае, охотно с ними «скрещивает шпаги». Ленин по крайней мере дважды участвовал в диспутах с видными народниками в Самаре. Первый раз — весной 1891 г. по докладу Росиневича «Сущность и значение кустарного производства», затем — зимой 1892 г. по докладу В. Водовозова «О германской социал-демократии». Причем в диспутах этих неизменно одерживал победу Владимир Ильич. В этом ему помогали не только теория Маркса, которой он глубоко овладел, не только собственный анализ статистических материалов, но и личное непосредственное общение с крестьянами, в том числе с теми, которых ему довелось защищать в суде. Повергать своих оппонентов помогло ему и блестящее знание аграрного законодательства царской России.

Продолжая казанские традиции, Владимир Ульянов и его товарищи по кружку общаются с народом, посещают близлежащие деревни, пристани, трактиры с целью глубже познать многообразные проявления жизни крестьян и населения торгово-промышленного центра. Именно в таких местах эта жизнь была, как на ладони, именно здесь встречались представители почти всех слоев самарского общества. Рядом с купцами и хлебными маклерами толкались рабочие — «крючники» и матросы, служащие земской управы и ломовые извозчики, разночинцы-интеллигенты и самарские хулиганы — «горчишники». Завязывался откровенный разговор «начистоту», затрагивавший, подчас, самые животрепещущие темы, в том числе социально-политические. Члены кружка внимательно прислушивались, а нередко сами поддерживали начатые другими беседы, включались в спор. В последующем они использовали виденное и слышанное на диспутах, в своих рефератах, выступлениях и статьях.

В Самаре В. И. Ленин часто навещал своего будущего шефа по адвокатуре А. Д. Хардина, а также прогрессивно настроенного судебного следователя Я. Л. Тейтеля и председателя Самарского окружного суда В. А. Анненкова. Посещал он их не случайно. По субботам в домах этих судебных деятелей собиралось общество, далеко не безразличное для Владимира Ильича. Так, среди посетителей Тейтеля, проживавшего в то время в доме № 72/85 на углу Предтеченской и Садовой (ныне Некрасовская и Садовая), можно было встретить радикально настроенных интеллигентов (преимущественно адвокатов), народников и даже некоторых членов марксистского кружка. Бывали здесь и председатель окружного суда, потомок известного декабриста, и отбывшие ссылку народники и местные марксисты (М. Елизаров, Г. Шлихтер и др.). Заходивший сюда «на огонек» В. Ульянов незаметно вступал в разговор, однако больше всего любил слушать. Он живо интересовался, вспоминает Мария Владимировна Анненкова, рассказами отца, всем, что тот знал о восстании декабристов и о преследовании его участников².

Разноликих гостей, особенно молодых людей «...очень преступных мыслей и намерений», влекло в дома Тейтеля, Анненкова, Хардина то, что здесь можно было откровенно поговорить, ничего не скрывая, и страстно поспорить³.

Тейтель, возможно, и не подозревал того, что за ним и его женой давно уже наблюдает полиция, которая в курсе политических взглядов, разделяемых им и его знакомыми. Вряд ли судебный следователь допускал, что по мнению властей он «пользуется выдающейся популярностью» среди молодежи и большим уважением «опасных элементов», то есть лиц, поднадзорных и «политически неблагонадежных». И, разумеется, едва ли он предполагал, что о революционных изданиях, нелегально получаемых из-за границы, пронюхали власти. Между тем об этом знал даже департамент полиции, что видно из его конфиденциального письма на имя Самарского губернского жандармского управления (ГЖУ)⁴.

Много энергии отдавал Владимир Ильич в Самаре делу подготовки к выпускным экзаменам. В.общей сложности почти половина 1891 г. ушла у него на поездки в Петербург и сдачу экзаменов в университете.

12 ноября он вернулся домой, в Самару. Его сообщение о результатах экзаменов очень обрадовало мать и сестер. Что теперь будет делать их Володя? Может быть, поступит в адвокатуру?

Но, молодого юриста волновали тогда иные мысли. Другие планы вынашивал Ленин. Его по-прежнему неудержимо влекло к работе в кружках, к революционно-теоретической и практической деятельности. И он непременно займется ею. Надо только подумать сначала о средствах к существованию и о формах маскировки деятельности, которой он решил посвятить свою жизнь.

В то время Владимир Ильич еще твердо не знал, что самарские жандармы осуществляют за ним «самый строгий надзор», но вполне допускал, что его деятельностью будут интересоваться полицейские ищейки. Поэтому он всесторонне продумал вопрос о том, как усыпить бдительность местных жандармов. Самое, казалось бы, простое и быстрое решение вопроса — пойти служить по специальности в одно из казенных учреждений. Но о поступлении в них не могло быть и речи. Его, близкого родственника «первомартовца», ныне поднадзорного за казанское прошлое, на пушечный выстрел не допустили бы  в эти учреждения. Прежде всего этому помешал бы упоминавшийся правительственный циркуляр от 19 августа 1888 г.

Однако Ульянов и не мечтал о подобной карьере. Сделаться чиновником (особенно в ведомстве юстиции) было несовместимо с его идеалами. Владимиру Ильичу органически противопоказано было состоять на службе у самодержавия, непримиримым врагом которого он стал с юношеских лет. Ведь именно в эти годы он твердо решил посвятить без остатка все свои знания и силы борьбе с царизмом.

Он не мог, да и не хотел посвятить себя научно-педагогической карьере. Во-первых, потому, что ему претила казенная наука с ее мертвыми канонами, «официально-профессорская юриспруденция», полная схоластики и знаний «на девять десятых ненужных и на одну десятую искаженных»⁵. Во-вторых, потому, что Ленина глубоко возмущала существующая в университетах система образования и воспитания, задачей которой была подготовка подогнанных под общий ранжир чиновников — «образованных слуг правительства»⁶. Участвовать в подготовке таких чиновников Ленин решительно не желал.

Наконец, как нам представляется, если бы Ульянов и согласился преподавать в университете, его, серьезно «скомпрометированного в политическом отношении» кандидата прав, деляновы не допустили бы на университетскую кафедру.

Таким образом, оставался открытым лишь путь в адвокатуру. «Свободная профессия» — так называли тогда (работу адвокатов, артистов, художников — была для Ульянова, пожалуй, самой в то время подходящей. Она устраивала его по двум причинам: во-первых, эта профессия оставалась для него единственно открытой и доступной; во-вторых, у нее был ряд преимуществ, каждое из которых имело важное значение для Владимира Ильича и его семьи.

Прежде всего, находясь в рядах адвокатуры, он мог свободно распоряжаться своим временем, определять объем своей нагрузки, связанной с дачей советов и ведением судебных дел. Адвокатура давала ему возможность «не выходить на службу» в дни, занятые главным для него делом, то есть конспектированием трудов Маркса или сочинений идеологов народничества, подготовкой нового реферата для товарищей по кружку и т. д. Работа в адвокатуре позволяла ему легально встречаться с представителями «низших сословий», преимущественно с крестьянами — его клиентами по судебным делам. Беседуя об обстоятельствах преступлений, в совершении которых они обвинялись, он мог выяснить не только то, что важно для защиты, но и то, что интересовало его как революционера, марксиста, теоретика.

Он избрал родом своей деятельности адвокатуру и потому, что она позволила использовать суд как учреждение, в котором, против воли его деятелей, объективно вскрываются язвы буржуазно-помещичьего строя, публично освещаются общественно-политические нити преступления; учреждение, способное дать ценный фактический и, следовательно, неопровержимый материал для критики тогдашнего строя.

И, как мы покажем ниже, Ленин мастерски использовал материалы судебных процессов в своих защитительных речах и, главным образом, в рефератах и листовках для критики ненавистных ему порядков, для политического прозрения студенческой и рабочей молодежи Самары, а позже и всей России.

Наконец, адвокатура могла и нужна была стать В. Ульянову как один из источников добывания средств для семьи, главой которой к этому времени он фактически стал. Материальное же положение Ульяновых в это время заметно ухудшилось. Пенсия, да небольшие суммы денег, которые изредка удавалось выручать от распродажи вещей, оставшихся после смерти отца, репетиторства, — таковы, в сущности, были источники «доходов» семьи Ульяновых.

Следует отметить, что отдельные мемуаристы и авторы, исследовавшие самарский период жизни В. И. Ленина, отрицают или умаляют значение экономического момента при объяснении причин вступления В. И. Ульянова в адвокатуру. Так поступают, например, Г. Клеменц⁷, Б. Яковлев⁸, И. Блюменталь⁹.

Коллега Владимира Ильича по самарской адвокатуре, Г. А. Клеменц утверждал, будто Владимир Ильич приписался к адвокатскому сословию не ради занятий адвокатурой (следовательно, и не для заработка — И. С.), а просто, чтобы иметь возможность легального, в глазах властей, существования.

Несостоятельность данного утверждения Клеменца легко доказуема. Клеменц, написавший свои воспоминания в возрасте свыше 70 лет, спустя три десятилетия после интересующих нас событий, мог запамятовать, да и просто не знать подлинных обстоятельств вступления Ульянова в адвокатуру.

Владимир Ильич был в курсе семейного бюджета. Он знал, что 1200 рублей пенсии в год явно не хватало на житейские расходы. О том, что семья Ульяновых нуждалась, свидетельствует и содержание объявлений, которые члены семьи время от времени (в мае — июне 1890 г. и летом 1892 г.) давали в местной газете. Так, в объявлениях, помещенных в период с 29 августа по 6 сентября 1892 г., говорилось, что в доме Рытикова (угол Почтовой и Сокольничьей) репетируют и «дают уроки по всем предметам средних учебных заведений...». В доме купца Рытикова квартировали тогда Ульяновы.

Неопровержимым, к тому же, остается свидетельство Анны Ильиничны Ульяновой, которая отмечала: «Запись в адвокаты давала ему (Владимиру Ильичу — И. С.) профессию, которая могла доставлять в будущем средства к существованию...»¹⁰.

Точку зрения, что адвокатура интересовала Владимира Ильича и как способ заработать себе на жизнь, разделяет также видный советский историк Б. М. Волин¹¹.

При выяснении причин поступления В. И. Ленина в адвокатуру необходимо учитывать все обстоятельства в их совокупности. Во всяком случае выбор своей будущей специальности по окончании университета Владимир Ильич глубоко продумал. В. К. Шалагинов правильно пишет: «Случай поставил это слово в билет (имеется в виду вопрос «Защита» на госэкзамене — И. С.), но не случай сделал судебную защиту родом деятельности молодого юриста»¹².

Прибыв после выпускных экзаменов в Самару, Владимир Ильич начинает готовиться к поступлению в адвокатское сословие. Оформление приема несколько затянулось из-за отсутствия «на руках» у просителя университетского диплома, который он получил лишь в январе следующего, 1892 г. Документ о высшем юридическом образовании надлежало предъявить в Самарский окружной суд, ведавший приемом в адвокатуру.

Немалую роль в приобщении Владимира Ульянова к юридической практике сыграл Андрей Николаевич Хардин.

В семидесятые-девяностые годы Хардин был известен в Поволжье не только как выдающийся юрист, незаурядный шахматист, но и как крупный общественный деятель левого направления. Свою общественную деятельность А. Н. Хардин начал с должности мирового посредника в одном из уездов Вятской губернии. О том, как он понимал и в каком направлении использовал свою службу, видно, например, из следующего факта.

Рабочим хлуницких заводов, находившихся в районе деятельности Хардина, несколько месяцев не платили жалованья. Сотни семейств были обречены на полуголодное существование. Узнав об этом, Хардин явился к вятскому губернатору с просьбой наложить арест на деньги, которые должны были поступить на заказы в заводскую кассу. Губернатор долго не соглашался на такое «незаконное действие», но, поняв, что возможен бунт изголодавшихся рабочих, в конце концов согласился. Так, благодаря вмешательству Хардина, рабочим жалованье было выплачено.

В Самару А. Н. Хардин приехал в 1867 г. Здесь в течение шести лет он занимался земской деятельностью то в качестве члена земской управы, то в роли ее председателя (с 1872 г.). При его ближайшем участии была открыта школа сельских учительниц, началась постройка больницы, прошел первый съезд самарских врачей, организована помощь голодающим.

Вскоре, однако, о самарском земстве заговорили как о самом либеральном и не совсем благонадежном. Начались придирки. Одним из доказательств этому служит внезапная ревизия школы учительниц, которая, однако, ничего «крамольного» не обнаружила.

Высказывания и поступки Хардина дали городским властям повод считать его «определенно красным». Близко знавшие его (например, О. В. и В. О. Португаловы, Н. Самойлов, редактор «Самарской газеты») характеризуют Андрея Николаевича как человека неподкупной честности и твердых убеждений.

За свои убеждения, принципиальность и нелицеприятие он неоднократно расплачивался должностью и здоровьем. Так, по «высочайшему повелению» из Петербурга его отстранили от должности председателя Самарской земской управы, которую занимал ряд лет. Мотив: «Сомнительная благонадежность». Было, вероятно, учтено и то обстоятельство, что Хардин в молодости дружил с Верой Фигнер и разделял ее политические взгляды.

Можно с уверенностью сказать, что именно таких, как А. Н. Хардин и подобных ему деятелей, пытавшихся отстаивать элементарные права крестьян, имел в виду циркуляр Министерства внутренних дел от 3 августа 1882 г. об ограничении «вредной деятельности» поверенных по крестьянским делам. Конкретизируя понятие «зла», причиняемого этой деятельностью, авторы циркуляра негодующе отмечали, что мужицкие адвокаты объективно «подстрекают крестьян к возбуждению совершенно неосновательных споров и тяжб с их бывшими помещиками, а в последнее время даже ходатайствуют (подчеркнуто нами — И. С.) об увеличении наделов за счет помещичьих земель». Далее в цитируемом документе говорится, что подобное поведение поверенных вызывает нездоровые настроения у земледельцев. Оно «...не может не озабочивать серьезно правительство»¹³.

Не только заступничеством за крестьян Хардин дал повод властям гневаться. Он усугубил свою «вину» и тем, что встречался на квартире у местного следователя Тейтеля с лицами «сомнительной нравственной репутации», а так же тем, что поддерживал дружбу с семьей Ульяновых.

Хардин уже с середины 70-х годов состоял под негласным надзором полиции. Поднадзорным он оставался до последних дней своей жизни. В «совершенно секретном» письме МВД от 23 мая 1903 г. за № 4985 директор департамента полиции делился с начальником Самарского ГЖУ¹⁴ сведениями о доставляемых из-за границы в дома некоторых горожан революционных изданиях. В списке «горожан» против цифры 5 значится «Присяжный поверенный Андрей Николаевич Хардин».

В том же письме приводятся конкретные данные о Хардине и его семье, из которых можно заключить, что департамент полиции давно уже «знаком» с патроном Ульянова и зорко следит за ним.

«Среди судебного мира, — говорится в письме, — (Хардин — И. С.) пользуется репутацией знающего и влиятельного человека». Отмечается также, что его дочь, Нина Андреевна, начальница 5-классного женского училища, и сын, Владимир Андреевич, преподаватель коммерческого училища, водят, между прочим, знакомство с «неблагонадежными лицами».

Директор департамента полиции требовал усилить наблюдение за домом Хардина, имея в виду, что его посещают «лица, принадлежащие к социалистической рабочей партии»¹⁵.

В. И. Ленин впервые познакомился с Хардиным еще зимой 1899 г. во время шахматной партии, сыгранной с ним по почте. Личное же знакомство между ними состоялось весной того же года, вскоре после переезда семьи Ульяновых из Казани в Самару.

Владимир Ильич гордился своим новым знакомым и имел для этого серьезные основания. Хардин, оказывается, был соперником известного русского, шахматиста Н. И. Чигорина; за свой прогрессивный образ мыслей и действий он был отстранен от руководства губернской земской управой; Хардин, наконец, известен в Поволжье как великолепный юрист, представитель левого крыла адвокатуры¹⁶. Нетрудно догадаться, что по этим причинам Ленин проникся к Хардину глубоким уважением. Хардин же, в свою очередь, узнав поближе семью Ульяновых, все, что ей пришлось пережить, отнесся с большим сочувствием и симпатией к своему юному коллеге по шахматам и образованию. По словам родных Владимира Ильича, знакомство с Хардиным, возникшее за шахматной доской, переросло в теплую и прочную дружбу.

Владимир Ильич находился в близких отношениях с Хардиным вплоть до его смерти, последовавшей в 1910 г., и с большим уважением относился к его памяти. Об их дружбе можно судить хотя бы по тому, что Владимир Ильич часто посещал дом своего шефа на Саратовской улице (ныне улица Венцека, 45), пользовался не только его личной библиотекой, но и абонементом Хардина в библиотеке «Благородного собрания». В свою очередь, Хардин частенько заходил к Ульяновым.

Вернемся, однако, к вопросу о поступлении В. И, Ульянова в адвокатуру. При первой же встрече с Ульяновым, состоявшейся через несколько дней после приезда из Петербурга, Андрей Николаевич заявил, что согласен записать его к себе в помощники. Особым представлением Хардин довел об этом до сведения Самарского окружного суда.

Давала ли Владимиру Ильичу «запись» к Хардину право вести чужие дела в суде? На этот и некоторые другие вопросы поможет ответить сохранившееся архивное дело. Называется оно так: «Дело Самарского окружного суда по столу председателя о зачислении дворянина Владимира Ильича Ульянова помощником присяжного поверенного округа Саратовской судебной палаты А. Н. Хардина». Оно было начато 30 января 1892 и окончено 18 августа следующего года. Дело хранится в Центральном партархиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС¹⁷.

В нем подшито около 15 документов, треть из которых написана рукой Ленина. На первом листе — рапорт А. Н. Хардина. Вот что он писал 4 января 1892 г. на имя Самарского окружного суда: «Дворянин Владимир Ильич Ульянов, признанный Юридической испытательной комиссией при С.-Петербургском университете имеющим право на диплом первой степени, заявил желание поступить ко мне в помощники присяжного поверенного.

Представляя при сем выданное Ульянову вышеозначенной комиссией временное свидетельство, я имею честь просить Самарский окружной суд зачислить его моим помощником».

Рапорт был зарегистрирован в книге «входящих документов» за № 559/199. На его оборотной стороне рукою секретаря сделана пометка о том, что 30 января общее собрание отделений «сего суда» постановило принять рапорт Хардина «к сведению». Это и означало, что отныне Ульянов — член Самарской корпорации защитников. В списке помощников присяжных поверенных, опубликованном в «Адрес-календаре» Самарской губернии на 1892 год, появилась новая фамилия: Ульянов...

Самарская адвокатура в начале 90-х годов была немногочисленна. На 1 января 1892 г. в нее входило 12 присяжных и 5 частных поверенных и несколько помощников¹⁸.

К началу 1893 г. число присяжных поверенных сократилось до 10. Шесть из них, как наиболее опытные, имели помощников из тех, кто недавно окончил юридические факультеты.

Что собой представляли коллеги В. И. Ульянова по адвокатуре? Почти половина из них по политическим мотивам находилась под негласным надзором полиции. Например, Г. А. Клеменц, автор широко известных воспоминаний о Владимире Ильиче. Он попал в «подозрительные» как лицо, привлекавшееся по делу «первомартовцев», а также еще и потому, что его брат, Дмитрий, являлся одним из организаторов общества «Земля и воля». Другой видный адвокат, К. К. Позерн, подвергся надзору за «прикосновенность к Нечаевскому делу»¹⁹.

А. С. Лялин, О. Г. Гиршфельд — за участие в студенческих «беспорядках» в Петербургском университете, а последний еще и за произнесение подстрекательских «противоправительственных речей» на нелегальных вечеринках в Казани²⁰.

О нравах, царивших в самарской адвокатуре в 90-е годы, яркий рассказ оставила нам Ф. Ф. Вентцель, современница и знакомая Владимира Ильича в годы его жизни в Самаре. Она пишет: «Адвокатская среда, в которой оказался Ленин, став помощником присяжного поверенного, была далека от той действительности, о какой мечтал Владимир Ильич. Если не считать А. Н. Хардина и еще двух-трех юристов, то корпорация адвокатов отличалась всеми характерными чертами чиновничьей провинции: стяжательством, крючкотворством, моральной нечистоплотностью. На защиту уголовных и политических дел, большей частью проводившихся бесплатно и по назначению суда, эти толкователи закона смотрели как на тяжелую повинность. С гораздо большим интересом и горячностью они относились к ведению гражданских дел, которые на их языке назывались «хлебными»²¹. Такие дела, затрагивавшие интересы богатых купцов, приносили значительные гонорары.

Взгляды В. И. Ульянова на адвокатскую деятельность не имели ничего общего с отношением к ней большинства его старших коллег, которые видели в ней легальный способ разбогатеть или обрести дешевую популярность. Он презирал адвокатов, которые, по словам «Самарской газеты», ухитрялись получить у запуганных клиентов дополнительный гонорар за обещание добиться освобождения от ответственности на основании... «не подлежащих статей закона».

Владимир Ильич вступил в адвокатуру в ту пору, когда в российском правосудии особенно ярко проявлялись антагонизм между правом эксплуататоров и моралью трудящихся классов, между государством и обществом, государством и личностью. Основной заботой большинства защитников (впрочем, и остальных деятелей царской юстиции) было отыскание в деле не настоящей, а формальной, юридической истины. Мы имеем в виду тех адвокатов, которые «содрав гонорар неумеренный», согласовывали свою позицию в процессе не с материалами дела, а с суммой полученного или обещанного клиентом вознаграждения. Их девизом была «защита кого угодно и как угодно».

Убежденный противник нравственной нечистоплотности, Владимир Ильич не мог не возмутиться поведением своих коллег по адвокатуре, основанном на этом девизе. Доказательством тому может служить процесс «господина Венецианова», состоявшийся 14 марта 1893 г.

Внимание общественности города процесс привлек не только характером преступления: хозяин дрожжевого завода застрелил среди бела дня своего бывшего рабочего Ханина, посмевшего пожаловаться на него в суд, но и тем, что убийцу защищал не один, как обычно, а сразу три адвоката: Позерн, Брокмиллер и Венецианов — младший, сын подсудимого. Защиту не смутили ни гнусность преступления, ни очевидность вины, ни отсутствие каких- либо смягчающих обстоятельств. Владимира Ильича глубоко возмутили позиция и приемы защиты в этом деле. Адвокаты с пеной у рта доказывали, что в случившемся «во многом виноваты» как сам пострадавший, так и душевное нездоровье подсудимого. Исходя из приведенных соображений, защита устами Брокмиллера просила присяжных о вынесении оправдательного вердикта. И купцы- присяжные оправдали купца-убийцу.

Вместе с Хардиным и некоторыми другими адвокатами В. И. Ульянов настаивал на привлечении к дисциплинарной ответственности платного присяжного заступника убийцы — Брокмиллера за грубое нарушение кодекса адвокатской этики, за приемы, далекие от права и чести. Однако из этого ничего не получилось, так как Брокмиллера взял под защиту «сам» прокурор Самарского окружного суда А. Н. Львов²².

В отличие от многих своих коллег, Ульянов шел в суд с другой целью: выяснить, что и почему случилось в действительности, указать суду на пути, ведущие к материальной истине. Установление последней, несмотря на специфику судебного исследования, он считал в данном случае вполне возможным. Важно лишь, чтобы суд хотел ее найти и искал там, где она лежит. Между тем самарские судейские (судьи, прокуроры и большинство адвокатов) заботились о другом; чтобы их решения и речи соответствовали бумагам и параграфам закона, а то, что они отражают неправду, беспокоило их меньше всего. Они редко говорили с убеждением, которое, по меткому выражению В. И. Ленина, сидело у них «не глубже, чем на кончике языка»²³.

Итак, с 30 января 1892 г. В. И. Ульянов был зачислен в помощники присяжных поверенных. Для получения звания «присяжного поверенного», то есть полноправного адвоката, лицо с высшим юридическим образованием обязано было пройти пятилетнюю подготовку по судебной части. Таково было требование закона. Практически это означало стажировку при одном из опытных адвокатов в качестве его помощника. Лицам, принятым помощниками, судебные уставы предоставляли неограниченное право заниматься практикой по уголовным делам. Что касается дел гражданских, то право ведения их принадлежало только присяжным и частным поверенным.

В конце первого десятилетия судебных реформ был издан закон, по которому это право получали и те помощники присяжных поверенных, которым суд выдал соответствующее разрешение («свидетельство»). Чтобы получить его, Владимир Ульянов 28 февраля составляет, а на следующий день подает в Самарский окружной суд прошение. В нем он сообщает, что для получения права быть поверенным нет ни одного из препятствий, предусмотренных в статье 246 Устава гражданского судопроизводства. Эта статья, между прочим, в числе других препятствий называла: отлучение от церкви, объявление несостоятельным, то есть безысходно бедным, состояние под следствием и т. д.

Просимое свидетельство Ульянов получил лишь спустя 5  месяцев. Столь большая затяжка в разрешении достаточно простого вопроса объясняется: во-первых, поздним внесением в местное казначейство предусмотренного законом 75-рублевого денежного обора. Эту сумму Ульянов внес только 15 апреля, в доказательство чего предъявил суду форменную квитанцию. Очевидно, достать такие деньги сразу было нелегко. Во-вторых, необходимостью соблюдения некоторых формальностей: за 2 месяца до решения судом вопроса о выдаче свидетельства фамилии помощников присяжных поверенных заносились в особые списки, которые вывешивались для всеобщего обозрения. За это время каждый вправе был сообщить суду известных ему препятствиях к удовлетворению ходатайства просителя. В-третьих, непредвиденной перепиской, завязавшейся между Ульяновым и судом, с одной стороны, и департаментом полиции, с другой. Предмет переписки: мнение Петербурга о «благонадежности» помощника присяжного поверенного В. И. Ульянова. Волокита длилась почти два месяца.

Все началось с замечания судебного секретаря о том, что «...сведений о нравственных (!) качествах (Ульянова — И. С.) в деле не имеется». (Такая запись сохранилась на прошении Владимира Ильича от 28 февраля 1892 г.). Вопрос о рассмотрении прошения остался открытым. Зная, что выдавать такого рода документы правомочны полиция, либо университет (в отношении лиц, учившихся в нем), Ульянов обращается в департамент полиции.

В прошении В. Ульянова от 1 июня на имя директора департамента читаем: «Так как Самарский окружной суд затрудняется дать определенный ответ на мое прошение по отсутствию у него сведений о моей личности, то я имею честь покорнейше просить Ваше Превосходительство поставить в известность господина председателя Самарского окружного суда о неимении со стороны Департамента полиции препятствий к выдаче мне свидетельства на право быть поверенным»²⁴.

Вместо того, чтобы ответить непосредственно автору прошения по существу его просьбы, столичные полицейские затеяли волокиту. Отношением от 8 июня (№ 2924) они поручили Самарскому губернатору объявить адвокату Ульянову, что отзыв о нем будет дан лишь в ответ на специальный запрос судебного начальства Самары, а не на просьбу частных лиц.

Но ни губернатор, ни подчиненные ему полицейские чиновники не спешили выполнить предписание Петербурга. Вместо того чтобы, получив его (а это было не позже 10 июня), сразу же информировать лицо, коего оно касалось, местные власти, поступили иначе, чисто по-бюрократически. Сперва губернатор снесся с полицмейстером (16 июня), полицмейстер — с приставом, последний — с надзирателем 19-го участка. А время шло. Только глубокой осенью, 19 октября, от есть через 4,5 месяца, местная полиция соизволила известить В. Ульянова о том, что имеется ответ на его письмо из Петербурга²⁵.

В. Ульянов, вероятно, гораздо раньше узнал содержание ответа и потому уже 11 июня обратился к В. И. Анненкову с просьбой сделать соответствующий запрос. При этом он сослался на разъяснение Петербурга и на неправомочность столичного университета выдать требуемый судом отзыв.

Суд пошел навстречу «просителю» и 18 июня запросил необходимые сведения. Только 2 июля на отношении суда (№ 1556) появилась благоприятная для Владимира Ильича резолюция. В ней говорилось, что к выдаче просимого свидетельства «препятствий со стороны департамента не встречается». Рядом с этими словами была сделана странная оговорка: «Оставить Ульянова под негласным надзором». В спешке или по какой-либо другой причине автор письма забыл, что его распоряжение адресовано не жандармскому управлению, а суду...

И лишь 23 июля общее собрание отделений Самарского окружного суда постановило выдать помощнику присяжного поверенного В. Ульянову просимое им свидетельство. То же собрание признало необходимым информировать о своем решении Министра юстиции и объявить в газете. Действительно, 5 августа 1892 г. «Самарские губернские ведомости» (№ 50) сообщили своим читателям о  данном факте. «Председатель Самарского окружного суда, — говорилось в извещении, — объявляет, что им выдано свидетельство на право ведения чужих дел в Самарском окружном суде в течение 1892 г. помощнику присяжного поверенного, дворянину Владимиру Ульянову». О том же 9 августа говорилось и в разделе местной хроники «Самарской газеты» в заметке под заголовком: «Новый адвокат». В справке, подшитой к делу, упоминалось, что 27 июля В. Ульянову вручено свидетельство за № 1879.

Среди других документов, хранящихся в деле о зачислении В. И. Ульянова в адвокатуру, внимание привлекает еще одно прошение. Из него видно, что 9 сентября 1892 г. Владимир Ильич обратился в суд с просьбой возвратить ему излишне уплаченные 37 рублей 50 копеек. Чтобы было ясно, о какой переплате идет речь, надо иметь в виду следующее. Перед получением годового свидетельства каждый адвокат вносил в казну 75 рублей. Таково было требование закона. Ульянов, как мы уже знаем, сделал это 15 апреля. Свидетельство же получил лишь в конце июля, то есть уже во втором полугодии. Зная, что по закону за свидетельства, выданные после 1  июля, взыскивается сбор в половинном размере, он и обратился в суд (это еще одно доказательство того, что в семье Ульяновых каждый рубль был на учете). 24 сентября суд вынес постановление, обязывавшее казенную палату произвести с Ульяновым перерасчет.

Итак, формальное разрешение на ведение судебных дел без ограничения Владимир Ильич получил только летом 1892 г., через полгода после вступления в адвокатскую корпорацию.

Возникает вопрос, занимался ли В. И. Ульянов юридической практикой в период до получения судебного свидетельства? Да, занимался, но только по уголовным делам. В этот период он все свое свободное время отдает работе в марксистских кружках.

Адвокатская практика Ленина в Самаре постоянно сочеталась, а точнее переплеталась с революционной деятельностью. В этом — ее характерная особенность. Но было бы неправильным утверждать, как это делают некоторые авторы, будто Ульянов лишь номинально числился в списках помощников присяжных поверенных и почти не выступал в суде. Архивные документы и воспоминания родных и друзей Ленина говорят о другом. В самарский период своей жизни, в частности, в первом полугодии 1892 г., он имел некоторую и, надо сказать, немалую для своего возраста (ему было тогда всего лишь 22 года) практику. По словам Анны Ильиничны Ульяновой-Елизаровой, в этот период Ленин «серьезно и с интересом относился к своей юридической деятельности»²⁶.