Содержание материала

Глава 2

Феномен “антиленинианы"

Впервые официально факт возникновения “антиленинианы” в “советских условиях” был признан на совещании историков в начале октября 1989 года, а затем и на заседании Идеологической комиссии ЦК КПСС в конце января 1990 года (1). На этих собраниях подчёркивалось, что перестройка поставила проблему переосмысления ленинского наследия, понимания Ленина как теоретика, политика и человека. До этого времени, признавалось открыто, в течение более чем полувека насаждалась догматизация ленинизма, приспособленная к потребностям сталинской модели государственного социализма, призванная служить оправданию авторитарных методов. Сложилась целая система взглядов и утверждений, которая изображалась как единственно возможный и правильный вариант марксизма-ленинизма, а всё остальное проклиналось как ересь, измена делу рабочего класса. На обсуждение ставилась принципиальная для того времени проблема: ленинизм и новое политическое мышление. Облегчённые её трактовки были отвергнуты.

И. Фролов, в частности, отметил: “Приходится сегодня довольно часто слышать: Ленину принадлежит идея нового мышления, Ленин сформулировал тезис о приоритете общечеловеческих ценностей и т. д. Но Ленин совсем не нуждается в том, чтобы ему приписывали то, до чего ещё нельзя было дойти в общественных условиях того времени. Только угроза всеобщего уничтожения позволила роду человеческому ощутить себя единым. И приоритет в осознании этого принадлежит скорее Жолио-Кюри, Эйнштейну”. 10. Красин сформулировал свой тезис о том, что в ленинизме отразилась политическая культура классовой конфронтации, что марксистское мышление не может быть сведено к тому, что сказал Ленин, хотя бы уже только потому, что сегодня существуют совершенно новые реалии, которые трудно было даже предположить в первой половине XX века (2).

В том же году в документе ЦК КПСС “К 120-летию со дня рождения В. И. Ленина” впервые исчезли упования на коммунистическое будущее, к которому мы идем “по ленинскому пути”, за Лениным было признано право на ошибку. В этом же документе впервые было сказано, что Ленин не оставил после себя программы социалистических преобразований и что его идеи следовало бы возвратить в разряд реальных, а не лишь провозглашаемых. ЦК заявил также, что годовщина со дня рождения Ленина — это не повод для помпезных мероприятий (3).

И, действительно, следующая годовщина, как оказалось, последняя, отмечалась уже не в Кремлевском дворце съездов, а в Большом театре. И снова на собрании звучали правильные, но запоздалые в контексте развития тогдашнего общественного мнения, признания. Например, подобные тем, которые прозвучали из уст директора Центрального музея В. И. Ленина В. Е. Мельниченко: “Ленин достоин осмысления и честного разговора. А если так, то признаем, как бы это ни было горько, что в огромном большинстве своём мы по-настоящему не знаем Ленина, мало читали и читаем его до сих пор в оригинале. Десятилетиями люди воспринимали Ленина через посредников, интерпретаторов, популяризаторов, других исказителей его сущности. Кажется, это стало нашей второй натурой. Ибо сейчас повторяется то же самое, только ловкие политиканы перевернули пластинку на обратную сторону. И вот вместо мифов о богоподобном Ильиче людей пичкают «сенсационными», лживыми обвинениями в его адрес” (4).

В отличие от эмигрантской советская “антилениниана” развилась весьма своеобразно. Сначала на короткий промежуток времени “грехи” самого Ленина и возглавленной им революции прикрывались “политическими эвфемизмами”, одним из авторов которых был публицист и историк эмиграции, затем пресс-секретарь президента Б. Н. Ельцина В. Костиков. Смысл предложенной им игры заключался в том, что хорошему, доброму Ленину, человеку в “штатском”, в “стоптанных цивильных ботинках и потешной кепчонке”, в “потёртом пиджачишке”, а также таким представителям его политического окружения как Л. Б. Каменев, А. И. Рыков, Н. И. Бухарин всё время мешали “люди в сапогах”. В нашумевшей статье “Сапоги из шагреневой кожи”, опубликованной в конце лета 1989 года в многомиллионном “Огоньке”, Костиков противопоставил этим “чистым” революционерам “нечистых” Троцкого и Сталина. Таким способом он решил доказывать самоценность демократии, плюрализма и других прогрессивных идей (5).

Но в том же году ситуация складывалась таким образом, что маскировка стала ненужной, и многие последователи Костикова превратили Ленина в “разменную монету в политической борьбе”. В череде этих публикаций явно выделялось уже упоминавшееся сочинение писателя В. Солоухина “Читая Ленина”, который посчитал себя професиональным исследователем ленинских текстов, в частности, 36-го тома. Он обвинил Ленина и его окружение в стравливании между собой русских людей на основе ложной теории “классовой борьбы”, стремлении установить диктатуру, “оккупационный режим”, и таким образом подчинить все народы России, а затем и весь мир, обвинил в изобретении и использовании как орудия преступления государственную хлебную монополию, хлебную карточку, всеобщую трудовую повинность, продовольственную разверстку, наконец, в том,

что он инспирировал голод в Москве и Петрограде, и вообще он — “крестный отец” Сталина (6).

Одной из важных составляющих “антиленинианы” стали в те годы вопросы и о немецких деньгах и о “шпионаже” в пользу Германии. Для широкой читающей публики они возникли в связи с публикацией в СССР книг поэтессы, профессора Принстонского университета Н. Берберовой, в частности “Курсив мой”. Как об очевидном она пишет: “Кстати — о немецких деньгах. Теперь, когда факты о них раскрыты, и берлинские архивы времён Кайзера стали известны, непонятно, почему эти факты вот уже скоро пятьдесят лет скрываются в Советском Союзе и почему, будучи пораженцем, Ленин не мог этими деньгами воспользоваться? И почему, воспользовавшись ими, что было вполне логично, он потом отрицал это, как и его окружение?”. Дальше, чтобы подтвердить факт получения Лениным сумм от германского правительства, она ссылается на историков от Суханова до Мельгунова, на книгу “Роковые годы” начальника контрразведки Временного правительства Б. Никитина, впервые изданную в Париже в 1937 году, а затем на документы из архива министерства иностранных дел кайзеровской Германии, опубликованные в двух книгах 3. Земана и В. Хальвега в 1957 и 1958 годах (7).

Для исследователя Г. Нилова (А. Кравцова) все эти, не подлежащие сомнению факты, стали основанием для размышлений о неожиданном возвышении Сталина накануне Октября, который сделал всё возможное, чтобы дезавуировать эту “клеветническую пакость” со стороны Г. А. Алексинского и В. С. Панкратова в июле 1917 года и вообще не допустить явки Ленина в суд, которой требовали ЦИК Советов, часть членов ЦК, меньшевики, эсеры и т. д. Нилов, на основе выстроенной хронологии истории “немецких денег”, приходит к двум выводам: “1. Ни широкие партийные круги, ни самые верхние этажи партии не знали истинного содержания дела о немецких деньгах и считали явку Ленина в суд не только возможной, но и полезной для разоблачения Временного правительства как пособника умышленной фальсификации, нацеленной против бескорыстных большевиков-интернационалистов. Это убеждение, а вернее, — заблуждение, было настолько широким и сильным, что Ленин, как это явствует из его с Зиновьевым совместного письма, вынужден был вначале с ним согласиться (8). Согласие, надо полагать, было всего лишь тактическим манёвром. 2. Имя Сталина в истории со злополучными деньгами встречается чаще, чем во всей предыдущей истории РСДРП” (9).

Однако в своих рассуждениях Нилов пошёл дальше. Участие в судебном процессе и обнародование факта получения денег без внутрипартийного согласования такого шага означало не только “крах вожделенного исторического величия”, но и провал многолетних партийно-организационных стараний. Уклонение от процесса, вопреки мнению “чекистов и пекистов” означало “косвенное подтверждение справедливости обвинения и приводило в худшем случае к тому же краху и провалу, в лучшем — к утрате дирижерской палочки на пороге окончательного сражения за власть”. Попытка очередного гипнотизирования ЦК и ПК, чтобы уклонение от суда было легализовано партийным решением, означала необходимость прямых и однозначных заверений в абсолютной ложности выдвинутых обвинений, что впоследствии могло привести к разоблачению и отрезало возможность отступления в область интернационалистской фразеологии. Показательно, отмечает Нилов, что ни одна из июльских статей Ленина не содержала ни одного прямого и однозначного отрицания его причастности к немецким деньгам (10).

Новые разновидности “антиленинианы”, быстро входящей в моду, в основном сводились к одному — неприязни к Ленину и неприятию его идей. Причём, нам представляется, обнаружилась принципиальная разница между основоположниками “антиленинианы” — политическими оппонентами Ленина и эмигрантскими историками, и их продолжателями. Первые были неизмеримо корректнее в выражениях своих антипатий к Ленину, вели с ним спор по существу, не придумывали вымышленные цели для ударов. Вторые явили полную противоположность своим предшественникам.

А. С. Ципко просто предложил уравнять большевизм, ленинскую коммунистичность с левым радикализмом, максимализмом, мессианством, обожествлением догматов, обвинил большевиков-ленинцев в “антимещанстве”, “антибуржуазности”, “антипотребительстве”, нелюбви к “устроенности западного бюргеровского быта”, наконец, вообще созидательное начало революции. “Критика сталинизма, не доведённая до критики революционного максимализма, его эгоистических основ, мало, что даст”, — заявил философ (11).

Ему вторил приближающийся к теме Ленина будущий его главный “обвинитель” — генерал Д. А. Волкогонов. В четырёхтомном сочинении о Сталине, опубликованном в 1989 году, и докторской диссертации “Сталинизм: сущность, генезис и эволюция” присутствовали сдержанные оценки Ленина. Автор заявлял, что суд над Сталиным “кощунственно превращать в суд над Лениным, как это порой пытаются ныне делать, ибо он не ответственен перед нами за дело, которое могло быть выполнено несколькими поколениями” (12). Однако уже в двухтомной биографии Л. Д. Троцкого, Волкогонов вывел Ленина из строя “великих мыслителей” и стал опираться исключительно на Николая Бердяева (13). Тогда же он приступил и к работе над книгой о Ленине, мотивируя своё желание тем, что “до сих пор у нас не было о нём честной книги” (14).

Анализируя все эти факты, известная часть тогдашних партийных идеологов рассматривали всё это как организованное и спланированное “наступление на Ленина”, сорвать которое малыми силами, единичными ответными акциями вряд ли удастся. Однако оказалось, что в тот момент в распоряжении партийной науки не оказалось достойных работ и аргументов. Можно ли считать в качестве аргументов положения, которые формулировались в период расцвета “антиленинианы”, к примеру, философом В. А. Кувакиным: “Раскрыть мировоззрение Ленина — это видеть его идеи вплетёнными в творческий процесс, субъектом которого является отдельный человек, личность, одаренная богатыми природными задатками, выработавшая высокие нравственные и политические идеалы... Раскрыть мировоззрение Ленина — значит объяснить действие конкретного, но мощного «субъективного», человеческого фактора в развитии марксизма. Раскрыть мировоззрение Ленина — значит устанавливать и доказывать, казалось бы простые, но весьма важные факты, скажем, что Ленин явился первым в истории философии мыслителем, которому удалось подлинно научным образом воспринять объективно имеющуюся философскую теорию — диалектический и исторический материализм, — существенным образом развив ее, придав большую обоснованность, динамизм, гибкость, сделав развивающейся и развиваемой в таких условиях, в которых она первоначально не существовала. Раскрыть ленинское мировоззрение — значит фактическим образом преодолеть суждения некоторых западных исследователей о Ленине как о мыслителе якобы неоригинальном, подражательном, догматичном, ограниченном узкими национальными рамками...” (15).

Пыталась самоотверженно и страстно писать о Ленине в 1989—1990 годах публицист газеты “Правда” Наталья Морозова. Но эмоциональные заверения в исключительной любви к Ленину, восклицания типа “простите нас, Владимир Ильич, что не выполнили ваши заветы”, подменяющие жёсткий, откровенный анализ, всё больше и больше вызывали читательскую неприязнь. Пытался все эти годы “защищать” Ленина и сектор произведений В. И. Ленина Института марксизма-ленинизма (16).

Весьма активным в различных дискуссиях был Г. Л. Смирнов. В частности, многим историкам запомнилась его острая полемика с научным обозревателем Олегом Морозом на тему “Устарел ли марксизм” на страницах “Литературной газеты” (8 ноября 1989 года). Смысл тенденциозных вопросов журналиста состоял в том, что причина всех деформаций, всех бед заключается в следовании марксизму, что социалистическая идея вообще не годится для обустройства советского общества и вообще ведёт к глобальному кризису. Директор ИМЛ апеллировал к тому, что именно Маркс, а вслед за ним и Ленин выступали против догматического истолкования марксизма, всегда были готовы к пересмотру любой устаревшей доктрины, в зависимости от обстоятельств, что именно Ленин указывал на многообразие форм перехода к социализму. Смирнов в своих ответах привёл ответ Ленина западным социал-демократам, упрекавших его в отступлении от Маркса. Суть этого ответа в том, что Ленин считал, что сначала надо создать в России такую предпосылку, как установление рабоче-крестьянской власти, а потом уже начать движение к социализму с использованием всех достижений и механизмов экономики. И главным итогом исторического развития страны явился её выход на самые передовые рубежи экономического, технического и научного развития. Академик признал факты ошибок и отступлений от гуманистических принципов социалистического учения, в особенности прав и свобод личности. В политике были совершены отступления от требований демократизма, материальной заинтересованности, нарушались законность и правопорядок. Тяжким бременем на общество легли сверхцентрализм и бюрократизм в управлении. Но в этом нет вины Маркса и Ленина. Для Ленина государственно-монополистический капитализм являлся полнейшей материальной подготовкой социализма. И когда вводился нэп Ленин указывал на его глубокий смысл — поставить социализм “на почву наличных капиталистических отношений”, на сосуществование различных экономических укладов.

Что же касается вопроса о проектировании будущего социалистического общества, то Смирнов акцентировал внимание читателей на том, что Ленин был весьма сдержан относительно подробной обрисовки будущего общества. Даже после победы Октября он решительно отказывался придумывать, как будет выглядеть социализм. Так, на VII съезде партии в 1918 году Бухарин предложил ввести в Программу партии подробное описание общества. Ленин категорически возразил против этого, заявив, что сейчас мы не знаем и знать не можем, каким будет это новое общество, мы знаем лишь некоторые основные принципы. Он считал, что во всех деталях формы этого строя должны быть найдены, нащупаны практически в самом историческом процессе, и сделать это может только социальное творчество народных масс. Именно поэтому он призывал внимательно присматриваться к их опыту и многое черпал из него.

Признаем опытность Г. Л. Смирнова как полемиста. Однако сегодня очевидно, что в те годы, на фоне пассивного выжидания большинства историков или просто их неготовности к такому повороту событий, на равных с критиками или противниками Ленина могло спорить лишь небольшое число исследователей. К числу редких исключений прежде всего следует отнести статьи трёх историков, которые ЦК КПСС почему-то сразу же попытался поставить в заслугу себе. На заседании Идеологической комиссии ЦК в январе 1990 года секретарь В. А. Медведев, размышляя о том, что выдергивание и антиисторическое извращение тех или иных высказываний, цитат Ленина обретает у его критиков характер цепной реакции, заметил: “Правда, в некоторых случаях, по-моему, это удается прерывать... После выступления, очень убедительного, в журнале «Родина» трёх авторов вроде бы тут цепная реакция как-то прервана” (17).

Речь шла о ставших в те годы широко известными своими статьями о Бухарине и сталинизме историках Г. А. Бордюгове и В. А. Козлове, а также В. Т. Логинове. Однако для посвящённых выбранный ими способ полемики как раз никак не укладывался в привычные для ЦК представления. Во-первых, как рассказали позднее и сами эти авторы, именно они настояли, чтобы статья Солоухина была напечатана в “Родине”, выходящей многотысячными тиражами. Только в таких условиях они считали уместным вести серьёзную полемику с писателем. Во-вторых, и в последующем Бордюгов и Козлов честно и открыто знакомили читателей с мнениями своих оппонентов, вплоть до самых нелицеприятных, если не сказать “грязных”. В-третьих, трудно вообще отнести этих учёных к числу лениноведов — они были и, как представляется, остаются академическими учёными. В ИМЛ, куда они перешли работать из Академии наук, прельщённые заманчивыми обещаниями о доступе к закрытым архивам партии, к секретному ленинскому фонду их так и не допустили. (Как потом стало ясно, в самом же аппарате ЦК усилиями секретаря А. Н. Яковлева (18), и некоторых рядовых ответработников, к примеру, В. П. Наумова и А. С. Ципко, готовились совсем иные версии советской истории и интерпретации Ленина). Наконец, нельзя не обратить внимание на то, что ни тогда, ни сейчас никто из представителей “антиленинианы” так и не вступил с названными историками в серьёзную дискуссию, более того, их стиль полемики не устраивает и сегодняшних адептов Ленина и ленинизма.

Названные историки показали, как и ради каких целей специалистам типа Костикова создаётся “вымышленный мир”, в котором власть может быть беспредельна, а историческая реальность податлива. Нарисованному известным публицистом человеку “в штатском”, в “потешной кепчонке”, не признающего насилия и мечтающего только о гражданском мире, историки противопоставили политика сурового и жесткого, способного опереть пролетарскую диктатуру непосредственно на насилие. То есть, “если не лукавить и не обманывать самого себя, то и Ленина эпохи гражданской войны следует отнести к «людям в сапогах»”. Но в этом случае рушится созданная Костиковым схема, “проза жизни поглотит универсальную заданность деления политических деятелей на любителей сапог и штиблетов”. Только в разделённой по-костиковски (на самом деле — по-сталински) на “чистых” и “нечистых” истории и мог существовать канонизированный Ленин, созданный в духе новой иконописной школы, воплощение “абсолютного добра”, которому противостоит “абсолютное зло” (Костиков в своей статье избрал на эту роль Троцкого) (19).

Естественно, что в “вымышленном мире” от революции требовались стерильность и “непорочное зачатие”. Историки же, наоборот, убедительно показали, что независимо от наших личных пристрастий, субъективных приятия или неприятия революции, в тех конкретных исторических условиях, при той степени противостояния лагерей, при той психологической настроенности людей и партий, революция как раз и потребовала “первородного греха”, насилие было важнейшим признаком революции, её неизбежным атрибутом.

Приведя множество фактов, разрушающих прежнюю “послушную историю Сталина”, где словно на уроках арифметики “ученики с сосредоточенным усердием подгоняют решения к заранее известным ответам”, и современный “сказочный” тип мышления, Бордюгов, Козлов и Логинов делают важный вывод: “Доставшееся от прошлого упрощённое и примитивное восприятие действительности, деление жизни на «черное» и «белое» агрессивно по сути и изначально неконструктивно. Неужели даже для доказательства передовых, прогрессивных идей, например, о самоценности демократии, плюрализма, нужно прибегать к историческим подделкам и самообману?... Только трезвый взгляд на прошлое, осознание пределов и преград, которые стоят перед людьми в их целесообразных (и нецелесообразных тоже) действиях... освобождают от иллюзий, от наивного розового оптимизма, позволяют почувствовать действительную борьбу интересов, устремлений, политической воли в истории. Без этого понимания возникает угроза вновь скатиться к поиску злых людей, «врагов народа»” (20).

В критике сочинения В. Солоухина “Читая Ленина” эти же авторы избрали форму “судебного процесса” со всеми его атрибутами: обвиняемым, прокурором и адвокатами, присяжными, уликами, составом, временем, местом, мотивами и орудиями преступления. Читателям предлагалось свободно наблюдать за состязанием приводимых фактов и аргументов и выносить свой вердикт по каждому пункту солоухинского обвинения.

Строго научный подход продемонстрировал, конечно, все слабости “писательской фантазии”. Это касается и образа “благостной” России накануне революции, и странного описания гражданской войны, в которой нет интервентов, в ходе которой большевикам подвластно всё, кроме компромисса с крестьянством, и приписывания Ленину таких изобретений, как государственная хлебная монополия, хлебная карточка, трудповинность и продразверстка, даже искусственная организация голода. Все эти и другие представления самым подробным образом рассматриваются и анализируются, параллельно выявляются и те факты, которые писатель умышленно скрывает от читателей, в том числе и умелым прерыванием ленинских цитат. В частности, откуда вообще взялись хлебная монополия и продразверстка, концлагеря и всякие “повинности” (21).

Причём пафос критиков Солоухина отнюдь не направлен на “идеологическую защиту” Ленина. Они отстаивают путь спокойных и сложных размышлений об этой сложной фигуре, хотя и оговариваются, что, конечно, “простые истины” доступнее сознанию масс. Но именно поэтому “простая истина” должна быть истинной. Истинной хотя бы потому, отмечают историки, что “простота ответов большевиков в 1917 г. на вопрос о земле и мире — это одно, а простота ответов Сталина в 1937 г. на вопрос, почему в стране не ладятся дела, — это совершенно другое. И в том и в другом случае ответы простые. Но в первом случае ответ истинный, а во втором — фальшивый. Простые ответы, которые предлагает нам Солоухин и которые построены на обмане, на передержках, неистинны. Они толкают уставших и отчаявшихся людей в одном направлении: виноваты большевики, уберите их, и светлое и радостное прошлое сольется со светлым и радостным будущим” (22). То, что произошло в 1991 году и в последующие годы, ещё раз подтвердило фальшивость простых ответов и рецептов, которые предлагаются людям.

Безусловно, не все приняли столь мощную критику Костикова, Солоухина и множества их эпигонов. Был проигнорирован и призыв историков к политической ответственности в моменты, когда “надо суметь переступить через свои собственные амбиции, обуздать стремление самовыразиться любой ценой, понять, что страна находится в таком положении, когда поза, рисовка могут обернуться трагическими последствиями” (23). На сторону “антиленинианы” решил встать Ю. Н. Афанасьев, необоснованно обвинив Бордюгова, Козлова и Логинова в “осаживании оппонентов”, хотя подобного невозможно найти ни в одной из их статей. Но он не ограничился этим упреком и сформулировал свою позицию: “Насилие и террор проистекают не из каких-то убеждений и личных качеств Ленина. Они в самих этих представлениях, что общество можно как избу построить, как завод, как какой-то механизм сконструировать по заранее изготовленному чертежу. Эти представления и повлекли за собой поиск средств. А тут без террора и насилия, оказалось, не обойтись. И всё это в массовом масштабе началось с восемнадцатого года” (24).

Афанасьева поддержали философы И. Залысин и А. Смагин: “Социальные преобразования, к которым общество не готово ни объективно, ни субъективно, провоцирует обострение классовых противоречий, сопровождающееся массовым применением насилия”. В этой связи было заявлено о задаче “не нахождении исторической истины, а извлечении уроков” (25).

Через год Бордюгов и Козлов отреагировали на эту критику, сосредоточив внимание на то, по каким правилам идёт “моральный суд над прошлым”. Аргументу о том, что историки вывели за рамки истории факторы морали, нравственные ценности общечеловеческого характера, был противопоставлен вопрос: а способен ли моральный суд кого-то и чему-то научить? Ведь как ни проклинать прошлое, психологический настрой на экстремистские действия всё равно возникает в обществе в критических ситуациях. (Заметим в скобках, что события августа 1991 года и октября 1993 года наглядно подтвердили эту точку зрения). В таких ситуациях людей весьма трудно остановить моральными проповедями. Умная политика предпочтительнее.

Был также поставлен и вопрос о том, каким образом молено извлекать уроки, как предлагали философы, не утруждая себя нахождением исторической истины (26). Непонятными историкам оказались и благие намерения философов “понять причины террора, предупредить возможные сегодня взрывы насилия”, оставив при этом историкам задачу “на основе документов... тщательно исследовать ход событий того времени” (27). В том то и дело, замечали Бордюгов и Козлов, что к неуловимой границе, которую переступали в периоды революций якобинцы и большевики, их подводила длительная цепочка событий. Шло постепенное втягивание в террор, причём не только якобинцев и большевиков, но и их противников. “В данном случае нас не волнует, — подчёркивали авторы, — вопрос о том, кто начал первым. Важно установить логику эскалации насилия, потому что только такое знание в состоянии хоть как-то предостеречь политиков в их конкретных решениях и действиях. Понимание закономерностей того, как начинает работать машина насилия и террора, как общество доходит до состояния «чрезвычайщины» и цена человеческой жизни практически падает до нуля, это понимание дают только поиски исторической истины и анализ документов” (28).

В заключение авторы ещё раз разъясняли оппонентам свою позицию. Дело не в тезисе “любой террор — зло”, который они безусловно принимают, а в том, что дошедшая до стадии гражданской войны социальная и классовая конфронтация делит общество на “своих” и “чужих”, на “мы” и “они”. Врагов и противников вообще выводят в такие моменты из сферы морали, воспринимают как “нелюдей”, на

них не распространяют общечеловеческие нормы. Именно это и создаёт возможность превратить аморальный террор в террор морально оправданный и “все заявления о безнравственности насилия и террора ... никого уже не останавливают” (29).

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См.: Выступления В. А. Медведева, И. Д. Ковальченко, Г. Л. Смирнова, П. В. Волобуева, Ю. С. Кукушкина и др. // Вопросы истории. 1990. № 1; Правда. 1990. 1 февраля.

2. Правда. 1990. 1 февраля.

3. См.: Правда. 1990. 17 апреля. В ряду подобных документов следует назвать и “Слово о Ленине”, с которым на торжественном заседании, посвященном 120-й годовщине со дня рождения вождя выступил Президент СССР и Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. Он впервые официально признал наличие “откровенно деструктивной тенденции в подходе к Ленину”, примитивизма и использования методики “Краткого курса” с обратным знаком. Не скрывалась и цель ниспровергателей — отождествление ЛенИна со Сталиным, перечеркнув всю нашу историю, представить Октябрьскую революцию и что за ней последовало сплошной ошибкой, даже преступлением перед народом и человечеством. — См.: Горбачев М. С. Слово о Ленине // Правда. 1990. 23 апреля.

4. См.: Мельниченко Владимир. Феномен и фантом Ленина (350 миниатюр). С. 9.

5. Костиков Вячеслав. Сапоги из шагреневой кожи // Огонёк. 1989. № 32.

6. Солоухин В. Читая Ленина // Родина. 1989. № 10.

7. Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. — Париж, 1985.

8. Речь идёт о письме Ленина и Зиновьева предстоящему VI съезду РСДРП(б), в котором, в частности, говорилось: “Товарищи! Мы переменили своё намерение подчиниться указу Временного правительства о нашем аресте — по следующим мотивам. Из письма бывшего министра юстиции Переверзева, напечатанного в воскресенье в газете «Новое время», стало совершенно ясно, что «дело» о «шпионстве» Ленина и других подстроено совершенно обдуманно партией контр-революции... Центральный Исполнительный Комитет, считающий себя полномочным органом русской демократии, назначил было комиссию по делу о шпионстве, но под давлением контр-революционных сил эту комиссию распустил... Мы будем по мере наших сил по-прежнему помогать революционной борьбе пролетариата. Учредительное собрание, если оно соберется и будет созвано не буржуазией, — одно только будет правомочно сказать своё слово по поводу приказа Временного правительства о нашем аресте”. — См.: Шестой съезд РСДРП. Протоколы, С. 316.

9. Нилов Григорий (Кравгірв Александр). Грамматика ленинизма. London, Oversears Publications Interchange, 1990. С. 121.

10. Там же.

11. Ципко А. Эгоизм мечтателей // Наука и жизнь. 1989. № 1. С. 56.

12. См.: Октябрь. 1989. № 10. С. 122.

13. См.: Волкогонов Д. Троцкий. Политический портрет. Т. 1- 2. - М., 1992.

14. Неделя. 1990. № 26. С. 13.

15. См.: Кувакин В. А. Мировоззрение В. И. Ленина. Формирование и основные черты. — М., 1990. С. 7.

16. См. в частности: Совокин А. Сенсация и факты. О публикациях на ленинскую тему // Правда. 1989, 13 апреля.

17. Цит. по: Мельниченко В. О Ленине — правду // О Ленине — правду. Дайджест прессы / Сост. Г. И. Баринова. — Л., С. 3-4. В этот сборник вошли также примечательные для того времени статьи Ж. Трофимова “Керенский и Ульяновы: мифы и реальность, А. Дегтярева, Г. Соболева и И. Фроянова “Место в истории, место в политике”, В. Измозика “1917: легенды и факты”, А. Ткачева “Если судить непредвзято, или Были ли большевики, Ленин «немецкими шпионами»”, И. Антоновича “Время собирать камни. Ответ новым фальсификаторам ленинизма”, В. Старцева “Мы — с Лениным”, В. Фортунатова “Вопрос политический: возможна ли перестройка без Ленина?”, Р. Косолапова “Осторожно — «мартышизм»” и др.

18. По свидетельству Г. Л. Смирнова, в конце 1989 года и М. С. Горбачев “отступился от своих первоначальных взглядов и сделал шаги навстречу лидерам демдвижения, которые утверждали, что Ленин не имел концепции социализма, стремились вообще развенчать Ленина и убрать его из перестроечной идеологии”. — См.: Смирнов Г. Л. Уроки минувшего. С. 267.

18. Что касается А. Н. Яковлева, то трудно поверить, но в 1990 году ему приписывали авторство в формулировании постулатов “философии современного мира” — постиндустриального, пост- конфрантационного, постреволюционного. Судя по последующим трудам А. Н. Яковлева, они являли собой как раз яркие образцы постбольшевистской нетерпимости, реванша и агрессии.

19. Бордюгов Г. А., Козлов В. А.у Логинов В. Г. Послушная история, или Новый публицистический рай. Грустные заметки // Коммунист. 1989. № 14. С. 59.

20. Там же. С. 63.

21. Бордюгов Г. А., Козлов В. А., Логинов В. Т. Куда идёт суд? // Родина. 1989. № 10. С. 78.

22. Там же. С. 81.

23. Там же. С. 91.

24. См.: Интервью Ю. Н. Афанасьева // Советская молодёжь (Таллинн). 1990. 26 апреля.

25. Залысин И., Смагин А. Ящик Пандоры (террор в двух великих революциях) // Общественные науки. 1990. № 4. С. 114, 117.

26. См.: Бордюгов Г. А., Козлов В. А. История и конъюнктура, С. 314.

27. См.: Залысин И.у Смагин А. Указ. статья. С. 120.

28. Бордюгов Г. А., Козлов В. А. История и конъюнктура, С. 315.

29. Там же. С. 316.

Joomla templates by a4joomla