Часть IV
В апрельском номере журнала «Историк» (25 000 экз. основан и издаётся российским некоммерческим фондом ИСЭПИ), первые пять статей посвящены В.И. Ленину. Обозначив их как «Споры о Ленине», редакция журнала сделала всё возможное, чтобы «дискуссия» носила строго антиленинский характер, представляя собой бочку дёгтя, куда ради буржуазной объективности опустили ложку мёда. Четвёртая статья под заголовком «Культ Ильича» представляет собой интервью с доктором исторических наук Б.И. Колоницким.
1. «Безусловно, авторитет Ленина среди его сторонников был колоссальным, и, конечно, он старался создать авторитарную структуру, во главе которой стоял бы он сам».
Навешивая на Ленина ярлык диктатора, сосредоточившего в своих руках абсолютную власть сначала в партии, а затем и в советском государстве, любитель почесать языком и по совместительству профессор факультета истории Европейского университета Санкт-Петербурга, повторяет зады меньшевиков и их лидера Мартова, выступившего на II Съезде РСДРП против партии нового типа как организации профессиональных революционеров. Выпускник исторического факультета Ленинградского государственного педагогического институт им. А.И. Герцена забывает, что кроме жёсткой властной вертикали, игнорировании принципа разделения властей, внесудебных преследований, запрета оппозиционных партий, отсутствия свободы слова, авторитаризм имеет экономическую суть неразрывно связанную с политической, поскольку политика есть концентрированное выражение экономики. И сущность авторитарной политэкономии – реализация интересов финансовой олигархии, которая прикрывая эксплуатацию крикливой демагогией, националистическими, религиозными или социальными лозунгами, концентрирует в своих руках всю полноту власти.
«Позволю себе почтительно напомнить наизусть знающему Маркса и Энгельса господину Каутскому следующую оценку Коммуны Энгельсом с точки зрения... «чистой демократии»:
«Видали ли когда-нибудь революцию эти господа» (антиавторитаристы)? «Революция есть, несомненно, самая авторитарная вещь, какая только возможна. Революция есть акт, в котором часть населения навязывает свою волю другой части посредством ружей, штыков, пушек, т. е. средств чрезвычайно авторитарных. И победившая партия по необходимости бывает вынуждена удерживать свое господство посредством того страха, который внушает реакционерам ее оружие. Если бы Парижская Коммуна не опиралась на авторитет вооруженного народа против буржуазии, то разве бы она продержалась дольше одного дня? Не вправе ли мы, наоборот, порицать Коммуну за то, что она слишком мало пользовалась этим авторитетом?».
Вот вам и «чистая демократия»! Как бы осмеял Энгельс того пошлого мещанина, «социал-демократа» (в французском смысле – 40-х годов и в общеевропейском - 1914-1918 годов), который вздумал бы вообще говорить о «чистой демократии» в обществе, разделенном на классы!»[1].
Соглашаясь с Энгельсом Ленин видит в термине авторитаризм – понятие революционных «норм дисциплины», подчёркивая отсутствие «чистой демократии» о которой не говорит, но подразумевает её как альтернативу авторитаризму, наш приглашённый профессор Иллинойсского, Принстонского, Йельского и Тартуского университетов. И коль скоро выступать против порядка и организации социума вообще, не возьмётся даже самый чугунный апологет «чистой демократии», то и подчинение враждебных классов политической воле большинства без цели их эксплуатации, есть не авторитаризм, а народовластие рабочего класса. Именно в этом заключается водораздел между мнимым авторитаризмом Ленина и действительным авторитаризмом выразителей интересов международного капитала, таких как Гитлер, Муссолини, Пиночет и др. Стыдливое умолчание лауреата Макарьевской премии имени митрополита Московского и Коломенского об экономической сути авторитаризма, позволяет ему в своих книжонках и статейках голословно обвинять большевиков в развязывании Гражданской войны, в антидемократическом разгоне Учредительного собрания, в подавлении Кронштадтского мятежа и т.д., трактуя их действия как выражение грубого авторитаризма Ленина, противника идеалистической, «чистой демократии».
2. «[После смерти вождя] культ Ленина стал разрастаться. Это было связано и с внутрипартийной борьбой, когда различные группы большевиков, конфликтуя друг с другом, каждая по-своему пыталась опереться на авторитет вождя, в том числе придумывая те или иные способы его восхваления».
Отказывая большевикам в необходимости опоры на авторитет классиков марксизма, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН, вульгарно воспринимает «различные группы большевиков» не по методам реализации теоретических моделей построения нового общества, не исходя из их подходов к решению стоящих перед страной задач, а как идеологически единого партактива, стремящегося к авторитарной власти ради самой власти. Однако разница между пробравшимися в партию оппортунистами, пытавшимися перейти к мировой революции наскоком, перечеркнув все её завоевания, и теми кто понял и принял ленинскую концепцию построения социализма в отдельно взятой стране, огромна. И выражается она, в том числе, в отношении к памяти Владимира Ильича. Например, беспринципный конъюнктурщик Л.Д. Троцкий, так описывает роль Ленина в революции 1917 года:
«С того момента, как мы, Петроградский Совет, опротестовали приказ Керенского о выводе двух третей гарнизона на фронт, мы уже вступили фактически в состояние вооруженного восстания. Ленин, находившийся вне Петрограда, не оценил этот факт во всем его значении. Во всех его письмах того времени об этом обстоятельстве вообще, насколько помню, не говорится ни слова. А между тем исход восстания 25 октября был уже на три четверти, если не более, предопределен в тот момент, когда мы воспротивились выводу Петроградского гарнизона, создали Военно-революционный комитет (16 октября), назначили во все воинские части и учреждения своих комиссаров и тем полностью изолировали не только штаб Петроградского военного округа, но и правительство.
По существу дела, мы здесь имели вооруженное восстание – вооруженное, хотя и бескровное восстание петроградских полков против Временного правительства – под руководством Военно-революционного Комитета и под лозунгом подготовки к защите II съезда Советов, который должен будет решить вопрос о судьбе власти. Советы Ленина начать восстание в Москве, где оно, по его предположениям, обещало бескровную победу, вытекли именно из того, что он не имел возможности из своего подполья оценить тот коренной перелом – уже не в настроениях только, но и в организационных связях, во всей военной субординации и иерархии. После «тихого» восстания столичного гарнизона к середине октября, с того момента, как батальоны по приказу Военно-революционного комитета отказались выступить из города и не вышли, мы имели в столице победоносное восстание, чуть-чуть еще прикрытое сверху остатками буржуазно-демократической государственности. Восстание 25 октября имело только дополнительный характер. Именно поэтому оно прошло так безболезненно»[2].
С позиции троцкизма – отрицающего методы и результаты строительства коммунизма в СССР, Лев Давидович – истинный руководитель и организатор Октября. Как полагается человеку скромному, он застенчиво пишет «мы», но как всегда имеет ввиду только себя:
«Я стал рассказывать, что военные операции зашли уже достаточно далеко и что мы владеем сейчас в городе целым рядом важных пунктов. Владимир Ильич увидел, или, может быть, я показал ему, отпечатанный накануне плакат, угрожавший громилам, если бы они попытались воспользоваться моментом переворота, истреблением на месте. В первый момент Ленин как бы задумался, мне показалось – даже усомнился. Но затем сказал: «Пр-р-равильно». Он с жадностью набрасывался на эти частички восстания. Они были для него бесспорным доказательством того, что на этот раз дело уже в полном ходу, что Рубикон перейден, что возврата и отступления нет. Помню, огромное впечатление произвело на Ленина сообщение о том, как я вызвал письменным приказом роту Павловского полка, чтобы обеспечить выход нашей партийной и советской газеты.
– И что ж, рота вышла?
– Вышла.
– Газеты набираются?
– Набираются.
Ленин был в восторге, выражавшемся в восклицаниях, смехе, потирании рук. Потом он стал молчаливее, подумал и сказал: «Что ж, можно и так. Лишь бы взять власть». Я понял, что он только в этот момент окончательно примирился с тем, что мы отказались от захвата власти путем конспиративного заговора»[3].
После смерти Ильича сказки Давидовича о том, как он в два счёта осуществил переворот, а Ленин лишь потирал руки радуясь его успехам – далеко не первая попытка «льва революции» заработать авторитет с помощью политического пустозвонства. Троцкистская оппозиция на словах чтила Ленина, а на деле отвергала его идеи и шла наперекор партии:
«Оппозиция взяла себе за правило превозносить тов. Ленина гениальнейшим из гениальных людей. Боюсь, что похвала эта неискренняя, и тут тоже кроется стратегическая хитрость: хотят шумом о гениальности тов. Ленина прикрыть свой отход от Ленина и подчеркнуть одновременно слабость его учеников. Конечно, нам ли, ученикам тов. Ленина, не понимать, что тов. Ленин гениальнейший из гениальных, и что такие люди рождаются только столетиями. Но позвольте спросить вас, Преображенский, почему вы с этим гениальнейшим человеком разошлись по вопросу о Брестском мире? Почему вы этого гениальнейшего человека покинули в трудную минуту и не послушались его? Где, в каком лагере вы тогда обретались? А Сапронов, который фальшиво, фарисейски расхваливает теперь тов. Ленина, тот самый Сапронов, который имел нахальство на одном из съездов обозвать тов. Ленина «невеждой» и «олигархом»! Почему он не поддержал гениального Ленина, скажем, на Х съезде, почему он в трудные минуты неизменно оказывался в противоположном лагере, если он в самом деле думает, что тов. Ленин является гениальным из гениальных? Знает ли Сапронов, что тов. Ленин, внося на Х съезд резолюцию об единстве, требующую исключения фракционеров из партии, имел в виду, между прочим, и Сапронова? Или еще: почему Преображенский не только в период Брестского мира, но и впоследствии, в период профдискуссии, оказался в лагере противников гениальнейшего Ленина? Случайно ли все это? Нет ли тут некоторой закономерности? (Преображенский: “Своим умом пытался работать”.) Это очень похвально, Преображенский, что вы своим умом хотели работать. Но глядите, что получается: по брестскому вопросу работали вы своим умом и промахнулись; потом при дискуссии о профсоюзах опять пытались своим умом работать и опять промахнулись; теперь я не знаю, своим ли умом вы работаете или чужим, но ведь опять промахнулись будто. (Смех.) Я все же думаю, что если бы Преображенский работал теперь своим умом больше, чем умом Троцкого, – умом, нашедшим свое выражение в его письме от 8 октября, то он был бы ближе к нам, чем к Троцкому»[4].
Во внутрипартийной борьбе Сталин отстаивал суть ленинских положений, а троцкисты формально опираясь на авторитет Ленина, пытались извратить его учение. Обо всём этом автор книги «Трагическая эротика»: Образы императорской семьи в годы Первой мировой войны» либо не знает, что свидетельствует о его профнепригодности либо, как и положено псевдоисторику, сознательно городит чушь.
3. «В источниках зафиксированы некоторые случаи, когда он [Ленин] выступал против создания его культа и выражал недовольство этим. Но вы же понимаете, что подобная скромность вождя, который препятствует своему чрезмерному восхвалению, – это ведь тоже часть ритуала восхваления. Говорили о необычайной скромности того же Сталина и о том, что он также был недоволен созданием его культа. Так что, на мой взгляд, сам Ленин вряд ли был инициатором такого проекта, но он и не делал то, что мог, для запрета этого».
Сентенция «но вы же понимаете» из уст доктора исторических наук замещающего отсутствие фактов воображением, приводит к пониманию того, что пронзительный антисоветизм члена редакционного совета международного проекта «Russia’s Great War and Revolution», нередко прорывает мыльный пузырь его объективизма. А зубоскальство «о необычайной скромности того же Сталина и о том, что он также был недоволен созданием его культа», так и напрашивается на зуботычину бесспорных фактов:
«Я решительно против издания «Рассказов о детстве Сталина». Книжка изобилует массой фактических неверностей, искажений, преувеличений, незаслуженных восхвалений. Автора ввели в заблуждение охотники до сказок, брехуны (может быть «добросовестные» брехуны), подхалимы. Жаль автора, но факт остается фактом. Но это не главное. Главное состоит в том, что книжка имеет тенденцию вкоренить в сознание советских детей (и людей вообще) культ личностей, вождей, непогрешимых героев. Это опасно, вредно. Теория «героев» и «толпы» есть не большевистская, а эсеровская теория. Герои делают народ, превращают его из толпы в народ – говорят эсеры. Народ делает героев – отвечают эсерам большевики. Книжка льет воду на мельницу эсеров. Всякая такая книжка будет лить воду на мельницу эсеров, будет вредить нашему общему большевистскому делу. Советую сжечь книжку. И. Сталин»[5].
4. «…мне кажется, празднование столетия Ленина полвека тому назад, в 1970 году, стало довольно критическим моментом. Отмечался этот юбилей очень широко. И по ощущениям многих, в том числе и моим, эти торжества привели скорее к обратному результату. Произошло «переиспользование» юбилея, само чествование было каким-то казенным. В итоге выработалось настроение «иронического отстранения» от Ильича, родилось множество анекдотов. Появился шаржированный образ вождя, который опирался на советские стереотипы его восхваления».
«Обратный результат празднования столетия Ленина», в то время 15-летний юноша из семьи технической интеллигенции, мог ощущать «критическим моментом» в силу того, что методичное насаждение товарно-денежных отношений, начавшееся после смерти Сталина уже получило широкое отражение в мышлении большинства граждан СССР. Отсутствие научной теории построения коммунизма и провальные хрущёвские реформы привели к стагнации экономики, что отразилось замедлением развития духовной жизни общества. Возникла ситуация, когда на партсобраниях рассуждали о высоких материях, а в быту поднимали голову мещанские идеалы безыдейности и притворства. Поэтому-то будущий профессор исторических сплетней и кривотолков, рассматривая частное проявление процесса мировоззренческого перерождения общества в ханжеском «праздновании столетия Ленина», скатывается в субъективизм, отождествляя его с проблемой культа Ленина, а не с объективно существовавшими процессами разложения. Не «торжества привели к обратному результату», а результат деградации партии и населения к 1970 году выражался в несоответствии торжественных слов истинным чувствам ораторов и слушателей.
Член «Вольного исторического общества» в своих изощрённых попытках оболгать Ленина, а в его лице советскую эпоху, действует весьма дипломатично изображая из себя беспристрастного профессора – объективного и независимого исследователя отечественной истории, свободномыслящего представителя творческой интеллигенции, искренне недоумевающего, почему о таких как он «подвижниках» в народе бытует саркастическое двустишье:
«Хорошо живётся в державе постсоветской –
Волоски седые на головке детской».
Примечания:
[1] Ленин В.И. ПСС. Т. 37. С. 249.
[2] Троцкий Л.Д. «К истории русской революции». Изд-во полит. лит-ры, 1990. С. 278.
[3] Троцкий Л.Д. «О Ленине». 1924. С. 37.
[4] Сталин И.В. Собр. Соч. Т. 6. С. 14.
[5] РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 1. Д. 3218. Л. 1-2.
https://hoochecoocheman.livejournal.com/374845.html