Ульянов Д. И.
Родительская категория: Статьи
Просмотров: 8310

Мальчиком Владимир Ильич учился играть на рояле. У него, по словам матери, был великолепный слух, и музыка давалась ему легко. В возрасте восьми-девяти лет он бойко играл многие детские пьесы, а также с матерью и со старшими в четыре руки.

Однако, поступив в гимназию, он в первых же классах совершенно бросил рояль. Почему? Во всяком случае, не гимназические занятия и вечернее приготовление уроков были этому причиной. У Владимира Ильича были прекрасные способности, и учение в гимназии давалось ему чрезвычайно легко. В младших классах он почти не готовил уроков по вечерам, так как все необходимое усваивал в классе при объяснениях учителя, при этом получал по всем предметам пятерки. Мать рассказывала впоследствии, что Илья Николаевич, отец наш, говорил ей даже о своем опасении, как бы Володя не изленился благодаря своим исключительным способностям.

Вернее всего, что причиной того, почему Владимир Ильич бросил рояль девяти или десяти лет, были рутинные взгляды того времени, что на рояле должны учиться играть девочки, а для мальчиков это занятие неподходящее, но на всю жизнь сохранил он любовь к музыке. Трудно допустить, конечно, чтобы отец смотрел таким образом, но возможно и вероятно, что он все же и не поощрял Владимира Ильича к музыке, а тот как-нибудь стороной, может быть от товарищей по гимназии и т. п., уловил и воспринял этот взгляд. Кроме того, старший брат Александр Ильич не играл на рояле, и это также могло оказать влияние на Владимира Ильича.

Вспоминаю случай, имевший место в том же Симбирске, где учился Владимир Ильич, годами десятью позже. Знакомый мальчик, сын педагоги, увлекся роялем. Отец мальчика не только не поощрял сына в этом занятии, но прямо запретил ему играть на рояле. Это, однако, не остановило юного музыканта, и он тайно от отца, при поддержке матери скоро обогнал в музыке свою старшую сестру и стал прекрасным пианистом.

Как бы то ни было, Владимир Ильич бросил рояль, и только мать очень жалела об этом и не раз говорила, как он хорошо играл для своего возраста.

В 1883/84 году мне подарили гармонику. Ни я, ни старшая сестра, Ольга Ильинична, не умели приступиться к этому инструменту, и только Владимир Ильич быстро освоился с ним и подобрал несколько мотивов, в том числе довольно удачно «Вот мчится тройка удалая вдоль по дорожке столбовой». Вообще же гармоника не заинтересовала его.

Зимой 1888/89 года в Казани я был с Владимиром Ильичем в опере. Ставили «Дочь кардинала». Места наши были где-то высоко на галерее. Мне очень ярко врезался в память этот вечер. Помню, как мы пешком возвращались из театра, как ужинали дома молоком с хлебом, не хотелось спать. Владимир Ильич все воемя находился под впечатлением услышанной музыки, напевал «Рахиль, ты мне дана...», еще что-то и главным образом другую арию Елиазара — «Христиан я ненавижу, их решился презирать, но теперь я прибыль вижу — можно денежки достать!», Это место ему особенно понравилось, и дома за ужином он тихо, так как другие спали, все время повторял его.

В этот вечер Владимир Ильич был в чрезвычайно приподнятом настроении, что объяснялось, по-видимому, тем обстоятельством, что он из глухой деревушки, где находился под негласным надзором полиции (Кокушкино, Лаишевского уезда, Казанской губернии), попал в оперу.

Все, кто близко знал Владимира Ильича, помнят, как менялось у него настроение: то веселый, смеющийся заразительно, как ребенок, увлекающий собеседника быстрым бегом своей мысли, хохочущий без конца, до слез, то мрачно-сдержанный, строгий, ушедший в себя, сосредоточенный, властный, бросающий короткие, резкие фразы, углубленный в разрешение какой-то трудной, важной задачи

В 1888—1890 годах Владимир Ильич часто пел под рояль с Ольгой Ильиничной, которая хорошо играла, имела голос и умела петь. О ней мало известно, между тем в годы детства и юношества это был самый близкий, лучший товарищ Владимира Ильича. Она была моложе брата на полтора года, но не отставала от него по развитию. Восемнадцати лет она владела немецким, французским, английским и шведским языками. Шведский она изучила с той целью, чтобы ехать учиться в Финляндию в высшее учебное заведение (преподавание велось на шведском языке). Она читала массу книг, серьезные — конспектировала, приступила к изучению первого тома «Капитала» Маркса, любила математику, которую знала для своего возраста прекрасно. Она отличалась редким трудолюбием и отрывалась от книг только для музыки, которую очень любила, но и музыкой она занималась серьезно (в Казани училась в консерватории роялю и теории музыки). Про Ольгу Ильиничну можно сказать, что она не работала только тогда, когда спала. В мае 1891 года она умерла от брюшного тифа.

Владимир Ильич поражался ее трудолюбию и способностям.

Они пели дуэтом «Нелюдимо наше море». И помню последний куплет:

Но туда выносят волны только сильного душой!..
Смело, братья! Бурей полный. Прям и крепок парус мой!

Любил Володя «Свадьбу», кажется, Даргомыжского:

Нас венчали не в церкви,
Не в венцах, не с свечами;
Нам не пели ни гимнов,
Ни обрядов венчальных!
Венчала нас полночь средь мрачного бора!

Затем он пел «Чудесные глазки». Слеза Гейне: «Du hast Diamantеn und Perlen...»:

У тебя есть алмазы и жемчуг, Все, что люди привык ли искать. И еще есть прелестные глазки, Милый друг, чего больше желать...

 

Дальше:

Эти чудные глазки на сердце
Наложили мне скорби печать.
От них я совсем погибаю,
Милый друг, чего ж больше искать.

 

«Погибаю» — надо было брать очень высокую ноту, и Владимир Ильич говорил, вытянув ее: «Уже погиб, погиб совсем». В его репертуаре была еще песня «Так и рвется душа из груди молодой, просит воли она, просит жизни другой». Далее в песне оказывалось, что «воля и другая жизнь» — это сидеть вместе с милым дружком и т. д. и т. п. Владимир Ильич смеялся: «Вон, оказывается, куда душа-то рвется!» Но. как говорится, из песни слова не выкинешь. Пелось ведь не для этого, не только для слов. Пелось потому, что душа его действительно рвалась к другой жизни. Пела. Но не изнывала, не грустила. У Владимира Ильича я почти не помню в пении минора. Наоборот, у него всегда звучали отвага, удаль, высокий подъем, призыв!

Он пел в это время также арию Валентина из «Фауста»: «Бог всесильный, бог любви...» Пел то, что положено по нотам, произнося те слова, которые нельзя выкинуть из песни, но одно место из этой арии у него выходило лучше, красивее — конечно, не благодаря его голосу, а потому, что он невольно вкладывал в это частицу своего боевого духа:

Там. в кровавой борьбе, в час сраженья, Клянусь, буду первым я в первых рядах...

И постоянно, когда я слушал и теперь, много лет спустя, слушаю арию Валентина в опере, на концерте и т. д., мне всякий раз вспоминается далекое время, как Владимир Ильич пел это место.

Летом 1889 или 1890 года я в первый раз услыхал «Интернационал». Тот «Интернационал», который теперь знают все, который тогда в России, можно сказать, не знал никто. Было это на хуторе около деревни Алакаевки Самарской губернии. Ольга Ильинична играла на рояле и закончила свою музыку «Марсельезой». Я подбежал к роялю и просил ее повторить. Вдруг неожиданно, так как это было утром, когда Владимир Ильич не отрывался обычно от книг, он подошел к нам и сказал, что надо спеть «Интернационал». Они вместе стали подбирать на рояле новую для меня песню, а затем тихо петь по французски: «Debout, les darnnes de la terre!

Debout, les formats de la faim...» На мою просьбу перевести Владимир  Ильич  спел:  «Вставайте,  каторжники  мира...» — и затем:

Это будет последний И решительный бой!
С Интернационалом Воспрянет род людской!

Некоторое время они путались с припевом, но потом наладились.

Мария Ильинична говорила мне, что в это время, в начале 90-х годов, Владимир Ильич выражал сожаление, что он не научился играть на рояле или на скрипке.

Гимназистами в старших классах в Самаре мы пели хором обычные, ходовые в то время песни, вроде «Коперника», «Быстры, как волны», «Из страны далекой» и т. д. Владимир Ильич добавил нам куплет к «Копернику»: «Монах стучится в двери рая, апостол Петр ему в ответ: Куда ты, харя проклятая, здесь для тебя ведь места нет». Кто-то из товарищей научил нас новой песне:

Молодой кузнец гуляет
Вдоль по кузнице своей,
Себе молот выбирает
И зовет своих друзей.
Стук, стук, стук! Стук, стук!
В десять рук, в десять рук!
Приударим, братцы, вдруг!

Владимир Ильич неожиданно захлопал из своей комнаты, где сидел за работой, и просил повторить. Мы, весьма польщенные его похвалой, повторили и спели также другой куплет из той же песни: «Богач золотом гордится и не терпит бедняка, а бедняк день-ночь трудится из-за насущного куска». Мотив песни веселый, бравурный. После я несколько раз слышал, как Владимир Ильич насвистывал его.

Он насвистывал особенно, сквозь зубы, при едва открытом рте. Вероятно, многие помнят это насвистывание, чрезвычайно характерное у него. Насвистывал он только тогда, когда был в веселом или хорошем настроении. При игре в шахматы, когда его дела шли хорошо или он выдумывал хорошую, красивую комбинацию, он задорно, смеющимися глазами смотрел на партнера и, улыбаясь, продолжал насвистывать.

В начале 1900 года Владимир Ильич, вернувшись из сибирской ссылки, привез оттуда, между прочим, новые революционные песни. Любимой его в то время была «Вековые устои»:

Вековые устои качнулись,
Пошатнулся старинный уклад
С тех пор, как от сна мы проснулись
И сбросили старый наряд.

Припев:

Встань, поднимайся, рабочий народ!
Встань на врага, люд голодный.
Раздайся, раздайся, клич мести народной,
Вперед, вперед, народ!

И сила и мощь капитала
По стране разлилися родной,
К фабрикантам дворянство пристало,
Им служит сам царь головой.

Припев.

Но, теснимый кругом капиталом,
Стал умнее рабочий народ,
Вся та клика в смятенье немалом
Скоро песни не те запоет...

Припев.

Бесполезные смолкнут проклятья,
Смолкнет плач наших жен и детей,
Все рабочие встанут, как братья,
За свободу отчизны своей!

Припев.

И поднимется красное знамя,
Не помогут тюрьма и штыки.
Разгорится мятежное пламя,
Побегут перед нами полки.

Припев.

Другую песню Владимир Ильич называл «Туруханской», так как слова ее принадлежат, очевидно, туруханским ссыльным мотив ее старый, кажется украинский.

То не зверь голодный завывает,
Дико разыгралася пурга.
В шуме ветра ухо различает
Хохот торжествующий врага.

Смело, други, смело,
И над долей злой
Песней насмеемся
Удалой!

Там в России люди очень пылки,
Там к лицу геройский им наряд,
Но лишения, годы долгой ссылки
Скоро позолоту соскоблят.

И глядишь, плетется
Доблестный герой
В виде мокрой курицы
Домой.

Утомляют нас годы лишений,
Стоит ли до старости дожить,
Чтоб у юных, дерзких поколений
Чудом ископаемым прослыть...

Без расчета тратьте
Сил своих запас,
Все равно Сибирь
Схоронит нас.

Пусть же, други, сей науки трудной
С полным мы успехом курс пройдем,
А творцов системы этой чудной
Словом благодарным помянем.

В день победы нашей
Отблагодарим —
Гильотиной знатной
Их почтим...

 

Владимир Ильич пел в это время также польские революционные песни: «Красное знамя» («Червоны штандар»), «Варшавянку» и менее известную «Время настало, в темной России дружно, рабочий, выступи в бой!..» Он говорил в то время, что у нас нет еще своих рабочих, революционных песен, так как рабочее движение еще слишком молодо, нет еще массовых политических выступлений, как в Польше и на Западе. Но такие песни должны быть, и, пока они не сложатся в ходе борьбы, нужно распространять переводные польские и пр.

В последние годы, перед своей болезнью, Владимир Ильич как-то не интересовался уже музыкой. Я почти не помню, чтобы он ездил в оперу или на концерт. Казалось бы, что именно в это время, при его крайне напряженной работе, музыка могла бы дать известный отдых, несколько отвлечь и развлечь его внимание, приостановить, хоть совсем ненадолго, нечеловеческую работу мозга и его артерий.

Но именно здесь его целеустремленность достигла крайних пределов, внимание целиком было сосредоточено на одном деле, отвлечь или ослабить его было нельзя.

Как-то он собрался в Колонный зал, где предстоял вечер с концертным отделением при участии Шаляпина. Владимир Ильич не собирался выступать, а поехал с единственной целью — встряхнуться. Однако, несмотря на то что программу изменили и Шаляпина пустили первым, Владимир Ильич не дождался конца его пения и уехал домой.

Другой раз Мария Ильинична пригласила на квартиру в свободный вечер своих знакомых музыкантш — пианистку и певицу. Владимир Ильич послушал музыку минут десять и опять уединился в свой кабинет.

Во время болезни Владимира Ильича его часто возили в кресле по парку. Иногда, как мне передавали близкие товарищи, он тихо насвистывал что-нибудь. Между прочим, слышали у него напев «Долины Дагестана»':

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана;
По капле кровь точилася моя.

Воспоминания о В. И. Ленине: В 5 т М., 1984. Т. 1. С. 107 113

1 Следующий текст из черновика Д. И. Ульянова с указанием внести в очерк «Любовь к музыке» опубликован О. Д. Ульяновой в книге: Ульянов Д. И. Очерки разных лет: Воспоминания, переписка, статьи. 2-е изд., доп. М., 1984. С. 82—83:

«Наша мать — Мария Александровна — очень любила рояль. Она играла многие старинные песни и романсы и под музыку пела. Но в особенности охотно она играла и пела из оперы «Аскольдова могила»; у нее были старые, пожелтевшие от времени ноты этой оперы. Мы все очень любили ее музыку и пенье, и Владимир Ильич часто напевал некоторые мотивы из «Аскольдовой могилы» (опера А. Н. Вер-стовского). Ред.