...В начале 1900 года Владимир Ильич возвращался из Сибири после трех лет ссылки, которую отбывал в селе Шушенском, Минусинского уезда, Енисейской губернии. Возвращался он один, без Надежды Константиновны, у которой еще не окончился срок ссылки. Она доехала с Владимиром Ильичем до Уфы и осталась там отбывать гласный надзор полиции.
Получив извещение о времени выезда Владимира Ильича, я встретил его в 50 верстах от Москвы, в Подольске, где тогда жил. Нашел его в вагоне третьего класса дальнего поезда; по всему видно было, что публика ехала из холодных стран — меховые шубы, дохи, сибирские шапки с наушниками, валенки, бурки и т. д. были разбросаны по вагону. Владимир Ильич выглядел поздоровевшим, поправившимся, совсем, конечно, не так, как после предварилки. Прежде всего он расспросил про семейных, про здоровье матери, стал спрашивать о новостях, но скоро выяснилось, что он гораздо богаче меня новостями, несмотря на то что ехал из ссылки, а я жил под Москвой.
Затем разговор перешел к наделавшей в то время много шуму книге немецкого социал-демократа Э. Бернштейна — самого откровенного и беззастенчивого тогда ревизиониста и оппортуниста. Владимир Ильич жестоко критиковал и ругал, конечно, этого Бернштейна и говорил, что это — очень опасное искажение Маркса и с ним поэтому необходима самая решительная и беспощадная борьба. Попутно он обрушился на наших русских оппортунистов, на так называемый «экономизм», на органы этого направления — «Рабочее дело» и «Рабочую мысль».
Когда по прибытии в Москву мы ехали с Владимиром Ильичем на извозчике к своим, на Бахметьевскую улицу 1, я был счастлив и горд тем, что я на полтора часа раньше других его встретил и что я «привезу» его к ним.
Владимиру Ильичу было предоставлено право выбрать себе для жительства любой город, кроме столиц, университетских городов и, кажется, фабрично-заводских центров. Он остановился на Пскове. Псков, где он никогда не бывал и никого там не имел, был выбран, по-видимому, только благодаря его близости к Петербургу, который в то время, конечно, был центром внимания Ильича. Из Пскова легче можно было производить наезды в Питер, следить за ходом рабочего движения, сноситься с непосредственно работающими товарищами и влиять на движение. У него готов был план уехать за границу, чтобы осуществлять свою цель — руководство рабочим и революционным движением в России. Он решил... создать за границей печатный орган, руководящий движением, провозглашавший, что пролетариат должен быть гегемоном надвигающейся русской революции.
И вот один или два раза Владимиру Ильичу удалось благополучно съездить туда и видеться с кем надо. Но в последний свой приезд он попался в руки полиции.
Вместе с Мартовым, который был тогда единомышленником Владимира Ильича, они отправились в Питер. Прибыть на Варшавский вокзал, т. е. ехать прямо, казалось им опасным. Они решили замести следы и приехать с другого вокзала, где их не ждут шпики. Проехали из Пскова до Гатчины, оттуда повернули по боковой линии на бывшее Царское Село, там опять пересели в другой поезд и благополучно, казалось, прибыли в Питер. На другой день утром, когда Владимир Ильич вышел из квартиры, где ночевал, его внезапно схватили, как он рассказывал потом, «за руки, один — за правую, другой — за левую, да так взяли, что не двинешься... если бы надо было что-нибудь проглотить, не дали бы». Посадили на извозчика и привезли в градоначальство; там, конечно, обыскали, но ничего не нашли. Отвели тут же в камеру. Вызывают на допрос: «Зачем приехали? Вам ведь известно, что в столицу вам запрещен въезд?» Далее: «И выбрали путь, нечего сказать! Через Царское Село! Да разве вы не знаете, что там мы за каждым кустиком следим?» 2
При градоначальстве сидеть было очень скверно, не сравнить с предварилкой. «Инсекты не дают покоя ни днем, ни ночью,— рассказывал Владимир Ильич,— и вообще грязь невозможная, а кроме того, ночью шум, ругань; как раз около камеры усаживаются каждую ночь в карты играть городовые, шпики и пр...»
Хорошо, что сидение здесь продолжалось не более двух недель Владимир Ильич очень беспокоился, чтобы у него не отобрали заграничного паспорта, который был уже в кармане, а с этим паспортом был связан дальнейший план действий: ехать за границу и приступить к изданию большой политической газеты — будущей «Искры», которая должна стать органом революционной социал-демократии в противовес «экономизму» и пр., которая должна тесно связаться с местами и стать центром собирания и организации партии пролетариата.
По освобождении Владимир Ильич поехал в Подольск, где мы жили с матерью. Его сопровождал от самого градоначальства полицейский чиновник, который и доставил Владимира Ильича по назначению — прямо к исправнику Подольского уезда. Исправник, некий Перфильев, старый чинодрал, любивший при случае метнуть гром и молнию, но трус по существу, потребовал у Владимира Ильича документы. Тот предъявил свой заграничный паспорт. Перелистав и просмотрев его, исправник положил документ к себе в письменный стол и сказал: «Теперь вы можете идти, а паспорт останется у меня». Самое страшное для Владимира Ильича случилось: у него отобрали заграничный паспорт, и кто отобрал? Какой-то уездный исправник! «Документ мне нужен,— сказал Владимир Ильич,— возвратите его мне». Исправник величественно ответил: «Вы слышали: документ останется у меня, а вы можете идти». Владимир Ильич протестовал и заявил, что он не уйдет, пока не получит обратно паспорт. Исправник стоял на своем. Тогда Владимир Ильич повернулся к выходу и заявил: «В таком случае я принужден жаловаться на ваше незаконное действие в департамент полиции» — и вышел. Исправник струсил, последняя фраза произвела свое действие. Он вскричал: «Послушайте, г. Ульянов, вернитесь назад! Вот ваш паспорт, возьмите его».
Владимира Ильича ждали дома с нетерпением. Как только он перешагнул порог, он внес с собой живость и веселье. Начал рассказывать о своих последних злоключениях, и прежде всего об этом «старом плуте и дураке» — исправнике. Он был еще возбужден после этой схватки: «Хотел отобрать у меня заграничный паспорт, старый дурак, так я его так напугал департаментом полиции...» — и Владимир Ильич весело захохотал.
* * *
...По освобождении Владимир Ильич наметил дальнейший путь такой: сначала в Подольск к матери, затем в Уфу к жене, затем за границу. В Подольск он приехал с сопровождавшим его из Питера полицейским чиновником. Этот чин решил доставить Ильича по назначению — прямо к исправнику Подольского уезда.
Мы ждали Владимира Ильича дома. Поезд давно пришел, а его все нет. Не знали, что он попал к исправнику и там задержался. Наконец подъезжает извозчик, и Владимир Ильич является. Сначала рассказывает последние события — схватку с исправником и смеется без конца...
Попутно он рассказал о случае в Сибири. Исправник вызывает его к себе, не приглашает садиться и начинает что-то говорить величественным тоном. Владимир Ильич берет стул, садится и заявляет, что он теперь слушает. Исправник выпячивает глаза перед такой «дерзостью», бледнеет, но тем не менее проглатывает пилюлю, успокоившись, продолжает...
Жили у Кедровой на краю города. Мы часто ходили тогда на прогулку в Дубровицы, версты 3—4 от Подольска, при слиянии Пахры с другой речушкой. Отправились с Владимиром Ильичем туда же. С нами был какой-то старый социал-демократ. Я поспорил с ним, говорю, что надо вести и антирелигиозную пропаганду, если... «Вот это неверно, этого вопроса не нужно совершенно касаться». Обращаемся к арбитру — авторитету Владимира Ильича. «Рабочим нужно говорить всю правду. Напирать на антирелигиозную пропаганду не стоит, главное — объяснять связь экономической эксплуатации с политическим бесправием...»
Говорят, что характер человека обнаруживается в игре. Помню в то время нашу игру в крокет в саду у Кедровой. Позвали как-то Владимира Ильича, он согласился и начался бой в шесть шаров, трое против трех. В нашей партии играли: Владимир Ильич, я и одна девица. Владимир Ильич хорошо рассчитывал в игре:
— Сейчас вы будете играть, потом шар противника такой-то, потом такой-то, потом...
Он хотел все охватить, (точно) уяснить, иметь план борьбы. В крокет многие плохо рассчитывают, больше придавая значение технике, хорошему меткому удару. Но вот промах, и положение сразу ухудшается. Владимир Ильич часто говорил:
— Не надо рисковать без толку! Нужно рассчитать... Расчет у него был великолепный. Часто за игрой его можно было
видеть созывающим своих партнеров и горячо и в то же время в должной мере конспиративно доказывающим, что надо делать. Тут у него была система своего рода, рискованных предприятий он не одобрял, разве только в отчаянных положениях. Очередь была за нашей девицей, ей предстояло проходить дужку с хорошей позиции. Она уже собралась проходить, как внезапно ее остановил Владимир Ильич:
— Что вы хотите делать?
— Проходить дужку, что же мне еще делать!
— А дальше что? Что толку, что вы пройдете, после вас играет такой-то, потом такой-то... Нет, вы не должны проходить, вы там только поможете противнику. Вы должны идти обратно к тому нашему шару, при помощи вашего шара он сейчас может выйти в разбойники и разгромить противника.
Девица стала артачиться, Владимир Ильич подозвал меня, я вполне поддержал его, и мы заставили ее подчиниться большинству голосов!.. План Владимира Ильича блестяще оправдался, и мы выиграли партию. При этом, когда наш «разбойник» начал «громить» противника, Владимир Ильич принимал в этом живейшее участие:
— Этого можно не в столь отдаленные места, это не опасный шар, а вот того необходимо как можно дальше в отдаленнейшие места, лучше в ту сторону и посильней сколько можно!..
Когда этот «опасный» шар летел (далеко) в ссылку, Владимир Ильич радовался, но сейчас же вновь делал озабоченный вид и говорил: а как лучше сейчас? где выгоднее встать разбойнику — там или здесь? и т. д. Владимир Ильич никогда не играл бесстрастно, он лучше совсем бы не стал играть, он вносил в игру всю свою живость, веселье, страсть, азарт борьбы. Когда кто-нибудь из партнеров мазал на близком расстоянии и этим разрушал ближайший план, он, смеясь, махал рукой:
— Рассчитали-то хорошо, ну посмотрим, что будет дальше. Даже в трудных, почти безнадежных положениях он никогда не
отчаивался, а продолжал строить всевозможные комбинации.
1 На Бахметьевской улице, куда мы приехали, жили во втором этаже небольшого домика Мария Александровна, Марк Елизаров и Мария Ильинична; где была тогда Анна Ильинична - не помню. Д. У.
2 Вспоминая об этом как-то в другой раз, Дмитрий Ильич приводил еще и такой случай: «...бежал из Сибири один революционер (эпоха та же), загримировался, чтобы не узнали, бородку и усы покрасил. Котелок, перчатки, безупречный вид. На вокзалах говорит официантам развязно: «Ч-ек, дайте мне...» Потом неожиданно его приглашают в жандармскую комнату... Идет с победоносным видом, а душа в пятках: «Попался, черт возьми, но еще, может быть, не все пропало, посмотрим». «Ваши документы?» — «Пожалуйста».— «Вы, вероятно, актер?» — «Да, конечно, только что гастролировал — Иркутск — Уфа — Самара, а в чем дело?»— «Отчего у вас борода зеленая, видно ведь, что вы краситесь!» — «Вы правы, конечно, крашусь, но что делать — такая наша профессия. А чего же вы меня задерживаете? Неудобно это мне, скандализируете, можно сказать».— «Нет, мы только удостоверить личность, извиняемся, пожалуйста, вы свободны. Приходится, знаете ли, проверять проезжающих, ищем тут некоторых. Пожалуйста, идите к себе в вагон». Приходит и продолжает путь к границе, думает: «Слава тебе господи, что такие дураки...»
Так и Владимир Ильич с Мартовым. Кто их дернул ехать на Царское Село? Перемудрили! А там, оказывается, «за каждым кустиком следят». Ред.
3 В. И. Ленин был в заключении с 21 по 31 мая 1900 г. (по старому стилю). Ред.