После основательных «провалов» в Одессе и Екатеринославе в конце лета 1910 года, после бесчисленных попыток продолжать подпольную партийную работу на родине мне пришлось уехать из России. Перехитрив полицию, я получила заграничный паспорт и в сентябре очутилась в Париже.
Не успела я насладиться чувством освобождения от полицейских тисков и «всевидящего ока» царской охранки, как меня уже коснулось чувство растерянности. Вспомнились слышанные еще в России рассказы о невзгодах эмигрантской жизни. Тревожил вопрос: кому я тут нужна, что я буду делать, удастся ли найти заработок?
Париж был в те годы, после поражения революции 1905— 1907 годов, одним из крупнейших центров русской политической эмиграции. Сюда съезжались многие революционеры, бежавшие от суда, из тюрьмы, с царской каторги и ссылки. Большинству эмигрантов жилось очень трудно.
В Париже жил в те годы Владимир Ильич Ленин. Я мечтала о встрече с ним, но мне казалось, что Ленину мое посещение не будет интересно, что ничего нового я ему сообщить не смогу.
Эти сомнения рассеял один товарищ, встретивший меня на улице на другой день после моего приезда. Узнав о моих колебаниях, он возмутился: «Как вы не понимаете, Наташа (моя подпольная кличка), что Ильич набрасывается, как голодный на пищу, на каждого свежего человека из России!» И действительно, позже я убедилась, что встречи с людьми, только что приехавшими из России, служили для Ленина одним из источников свежей информации о положении дел на родине. Находясь вдали от родной страны, Ленин идейно и политически руководил нашей подпольной партией в России, прочитывал уйму русских газет и журналов, вел деятельную переписку с товарищами по партии.
От того же товарища, встретившего меня на улице, я узнала адрес, день и час ближайшего заседания парижской группы большевиков. На этом заседании в небольшой комнате на верхнем этаже кафе я сразу увидела Ленина. Он сидел в углу, склонившись над шахматами. Я узнала его не по портрету, ибо портреты Ленина тогда по условиям конспирации нигде не распространялись. Я узнала его, так как до того видела и слышала его в 1907 году в Финляндии. А раз увидев Ильича, нельзя было не узнать его при новой встрече. Ум, сердце и внимание каждого из нас безраздельно были прикованы к нашему гениальному учителю и вождю, и в нашей памяти навсегда запечатлелось то, что было в нем своеобразного, неповторимого.
На заседании, где я его увидела, обсуждались сравнительно небольшие текущие вопросы. Ленин взял слово и говорил не больше пяти—восьми минут. С тех пор прошло более 45 лет, и я, к сожалению, не помню слов Ильича. Но никогда не забуду, как они коренным образом изменили мое самочувствие. Состояние усталости, физической разбитости совершенно исчезло. Казалось, я выздоровела от тяжелого недомогания.
В конце заседания ко мне подошла Надежда Константиновна Крупская. Тоном дружеского упрека она сказала: «Так это вы та Наташа, которая не хочет к нам прийти! А Ильич поручил мне непременно вас притащить. Приходите к нам завтра, в восемь часов вечера».
Ровно в назначенный час я подходила к дому № 4 на улице Мари-Роз. Помню, как я волновалась, еще не зная, что нового о жизни партии я смогу рассказать Ленину.
Меня повели прямо в «приемную», т. е. в маленькую кухню, где у стены против газовой плиты стоял небольшой продолговатый стол, покрытый клеенкой. Эта «приемная» была одновременно и «столовой». За вечерний чай и скромный ужин усадили меня и сели Владимир Ильич, Надежда Константиновна и ее старенькая мать.
Я все еще не знала, с чего начать рассказ. Но уже после первых слов Владимира Ильича, после первых его вопросов пережитое мной за последние месяцы на родине представилось вдруг в новом свете. Я сама почувствовала по-новому интерес к тому, что сообщала Ленину, и прониклась сознанием своей полезности. Причина этой перемены лежала в том напряженном внимании, с которым слушал Владимир Ильич. Редкими, осторожными вопросами, незаметно для меня самой, Ленин не давал мне комкать рассказ, направлял его. Все больше увлекаясь, я сообщила о событиях 1909 и 1910 годов в Одессе, Николаеве и Екатеринославе: о попытке издавать в Одессе печатный орган партии, о налете полиции на типографию, о такой же попытке в Екатеринославе, о работе подпольных кружков, о проникновении в кружки тайных агентов охранки, об арестах, о предстоявшем судебном процессе Одесского комитета большевиков.
В этот вечер я впервые испытала всепокоряющую силу воздействия Ленина на людей. Многие современники Владимира Ильича подчеркивают в своих воспоминаниях его способность слушать. Одним своим вниманием и очень немногими вопросами Ленин ободрял и подымал собеседника. Эта черта Ленина стала одной из лучших традиций большевиков. Умение выслушать служит средством не только лучше познакомиться с тем или иным вопросом. Это умение является лучшим средством изучения людей, лучшей помощью в их воспитании, способствует их морально-политическому подъему и вместе с тем помогает наиболее целесообразному использованию их на работе в партии.
К концу беседы я прониклась сознанием того, что и тут, в эмиграции, я пригожусь для партии. В особенности я ободрилась, когда Владимир Ильич предложил изложить мое сообщение в форме краткой корреспонденции для Центрального Органа партии — «Социал-демократа», который издавался в Париже и тайно переправлялся в Россию. Корреспонденция мною была написана и напечатана в № 1 «Рабочей газеты».
Во время этой встречи я получила также наглядный пример организованности, которую Ленин соблюдал во всем и повсюду. В самом начале я спросила Ленина, сколько времени он может посвятить беседе со мной; Владимир Ильич ответил: «Времени хватит, а так как мы соединим беседу с чаепитием, то в нашем распоряжении час — полтора». И вот, когда я увлеклась рассказом и забыла о времени, Ленин посмотрел вдруг на часы: очевидно, назначенное время истекло. Я поспешила закончить сообщение. Дослушав меня, Ленин быстро взял со стола недопитый стакан чаю, повторил предложение написать корреспонденцию, дружески простился и ушел в рабочую комнату. Эта комната, которую кто-то в воспоминаниях назвал «кабинетом», меньше всего походила на кабинет. По стенам некрашеные полки с книгами, посреди комнаты продолговатый, тоже некрашеный, стол, покрытый бумагой и заваленный газетами, два-три стареньких самых дешевых стула — вот и весь «кабинет».
Только через много лет, когда было издано Полное собрание сочинений В. И. Ленина, мы узнали по-настоящему, какую титаническую работу, теоретическую, политическую, организационную, проделал Владимир Ильич в те годы. Но уже тогда, в Париже, мы все знали, что Ленин очень дорожит временем, что у него нельзя зря отнимать ни одной минуты.
И все же Владимир Ильич находил время, когда надо было помочь товарищу в беде. Однажды, возвратившись поздно вечером домой, я застала у себя записку. В ней мне сообщали, что накануне вечером у Ленина говорили о тяжелом положении больного товарища — Курнатовского и что решено перевести его из одной больницы в другую. Меня просили от имени Ленина съездить к моему знакомому, видному французскому хирургу, просить его устроить этот перевод. Записка заканчивалась словами, что Ленин просит меня сообщить ему время, когда я поеду, а также результат переговоров. Созвонившись с хирургом, я дала знать Владимиру Ильичу, что свидание назначено на завтра, на 12 часов дня. В тот же вечер мне передали новую записку о том, что Ленин хочет поехать со мной и будет у меня к 11 часам утра.
Зная аккуратность Владимира Ильича, я в назначенное время стала прислушиваться к звонкам. Вдруг я услышала какой-то шум на лестнице и поспешила открыть дверь. Оказалось, что это Ленин быстро подымался на шестой этаж, шагая через две ступеньки и напевая какой-то мотив. Ему было в это время 40 лет, он был жизнерадостен, полон сил.
Запомнила я и другую подробность этой встречи. Увидев у меня на стене художественную открытку с копией одной картины передвижников, он пристально разглядывал ее и совсем тихо сказал: «Как хорошо эти картины передвижников передают русскую жизнь...» Именно в связи с этими словами Ленина я сохранила в своем архиве эту открытку. На ней — копия известной картины художника Богданова «Боевые товарищи».
Обменявшись несколькими словами о том, что будет предметом нашей беседы с хирургом, мы поехали в метро на другой конец Парижа. Дорога туда и обратно отняла вместе со свиданием часа два. А чем были для Ленина два часа, понимают только те, кто близко наблюдал его работу.
Чуткий, внимательный и строгий к товарищам, Ленин был одновременно очень строг и требователен к себе самому. Личный пример Ленина, его требовательность и громадное влияние охраняли большевистские кадры за границей от разлагающего влияния эмигрантщины. Вынужденную безработицу, крайнюю материальную нужду большинство наших товарищей выносило мужественно. Члены нашей большевистской организации с энтузиазмом выполняли разнообразные партийные поручения, в том числе и самую мелкую, кропотливую техническую работу. Чтобы раздобыть деньги на издание партийного органа, мы устраивали вечеринки, иногда спектакли. Ленин на вечеринки не ходил, но поощрял их, так как они давали средства для нужд партии. При этом он подчеркивал в беседах с нами, организаторами, что мы несем полную ответственность за то, чтобы развлечения на этих вечеринках носили культурный характер и чтобы не допускалось ничего, что может уронить наше достоинство как членов партии. А когда мы однажды поставили пьесу Горького «Чудаки», то на спектакль пришел и Владимир Ильич.
Помню, как, войдя с улицы в «фойе», я была радостно поражена, увидев среди зрителей Владимира Ильича под руку со старым товарищем по партии Д. Котляренко. Поздоровавшись со мной, Владимир Ильич выразил свою радость и одобрение по поводу того, что мы поставили пьесу Горького, и сказал, что надо и дальше идти по этому пути соединения культурной работы с добычей средств для партии, хотя ему известно, какие трудности нам пришлось преодолеть для постановки настоящего спектакля.
Не желая обременять эмигрантскую кассу (которая, кстати сказать, часто была пуста), большевики-эмигранты упорно искали работу, брали ее, какова бы она ни была: давали уроки, занимались переводами, перепиской на машинке, перевозкой мебели, мытьем автомобилей. Даже товарищи, имевшие серьезную специальность, жестоко страдали от нужды. Например, семьи двух товарищей-врачей, имена которых хорошо известны в нашей стране, жили в крайней нужде. Речь идет о покойных старых большевиках — Н. А. Семашко и М. Ф. Владимирском; последний одно время зарабатывал на хлеб развозкой молока ежедневно с 5 часов утра (русский аттестат врача не признавался во Франции). Для квалифицированных рабочих-большевиков находилась работа, но им нередко мешало незнание французского языка.
Присутствие Ленина в Париже и общение с ним товарищей сыграло огромную роль в сохранении революционного большевистского оптимизма в этих тяжелых условиях. Вот почему так грустно восприняли мы летом 1912 года известие об отъезде Ленина из Парижа, хотя мы были рады, зная, что Ленин переселяется поближе к русской границе.
Своим здоровым морально-политическим состоянием большевистская группа резко отличалась от других эмигрантских групп в Париже. Один видный член эсеровской партии однажды сказал мне: «Почему вы, большевики, отличаетесь от всех? Когда встречаешься с вами, то чувствуешь, что у вас есть какое-то особое внутреннее содержание, особенная сплоченность, свой особый мир».
Да, у нас был особый мир. Это был мир большевистской партии. Мы готовились к новой революции. Несмотря на труднейшие условия революционного подполья, партия в России была уже великой силой, которой принадлежало будущее. «Особый мир» большевиков был ни на один день не прекращавшаяся борьба нашей партии за новую революцию. Уверенность в ее неизбежности и близости отличала большевиков от всех других эмигрантских групп.
Глубокий революционный оптимизм Ленина, его несокрушимая вера в близость новой русской революции произвели на меня неотразимое впечатление уже во время первой нашей беседы, когда еще не было явных признаков нового революционного подъема. Я привела в беседе факты, говорившие о разгуле контрреволюции и усилении полицейского террора. Ленин видел в этих фактах не силу, а слабость и страх реакции перед активностью рабочих и нашей подпольной партии. Об этом говорили две-три короткие реплики Ленина, которые отразили глубокую его уверенность в неустойчивости и недолговечности победы реакции.
Спустя некоторое время после этой встречи срочно была собрана парижская большевистская партийная организация для обсуждения доклада Ленина о «Рабочей газете», первый номер которой вышел недели две спустя.
Ленин в докладе охарактеризовал общее положение, определив его как тяжелый кризис рабочего движения и социал-демократической партии. Он предостерегал против обывательского толкования причин партийного кризиса, которое давали меньшевики и другие враждебные большевизму элементы, и призывал к изучению классовых корней внутрипартийной борьбы. Ленин бесстрашно смотрел в глаза суровой действительности. Он нарисовал картину распада партийных организаций, подчеркнул, что идейные шатания имеются не только за пределами большевистского лагеря, но и у части большевиков, признал также известную апатию и уныние даже среди части передовых рабочих.
Вместе с тем доклад Ленина был проникнут глубоким революционным оптимизмом, сочетавшимся с реализмом в политике. Две мысли красной нитью проходили через весь доклад: 1) единственный выход из тяжелого положения страны и трудящихся масс — только на революционных, а не на «конституционных» путях, которые проповедовали меньшевики и вообще оппортунисты всех мастей; 2) новым моментом является то, что рабочий класс начал выдвигать из своей среды способных руководителей, которые возьмут в свои руки восстановление единства партии. Ленин считал, что партийный кризис может быть преодолен сплочением всех, кто стоит на базе непримиримой борьбы на два фронта — против ликвидаторов (справа) и против отзовистов (слева). Он выразил удовлетворение тем, что началось сближение большевиков с Плехановым и его сторонниками, которые в то время также считали главной задачей борьбу против ликвидаторов и отзовистов.
Собрание было очень бурным. Двое примиренцев подняли крик о том, будто организация новой газеты большевиками и плехановца-ми, без участия меньшевиков-ликвидаторов и отзовистов, будет углублять раскол. Они возражали и против разрыва с Троцким в связи с выходом из редакции троцкистской газеты представителя большевиков.
В своем втором выступлении Владимир Ильич еще раз резко осудил беспринципное объединенство, назвав его «примиренческой кашей». Он говорил, что рабочие нас поймут; теперь нас мало, но нас будет много, если до конца будем защищать свою последовательную марксистскую, революционную позицию.
Собрание пошло за Лениным.
В качестве примера высокой принципиальности и тонкого чувства товарищества Владимира Ильича хочу рассказать историю одного ленинского письма к членам парижской партийной группы большевиков, которое, к сожалению, до сих пор не разыскано.
В период, к которому относятся мои встречи с Лениным в Париже, разрыв с меньшевиками был уже настолько полным, что мы, большевики, перестали ходить на общие собрания с меньшевиками. А между тем наши представители в Заграничном бюро Центрального Комитета вынуждены были вести переговоры с представителями меньшевиков по вопросу о распределении общепартийных денег и другого имущества партии. Уже почти достигнутое соглашение начало срываться из-за того, что меньшевики вдруг выдвинули условием соглашения обещание большевиков принять участие в новой общей дискуссии по вопросу о положении в партии. При этом они настаивали на личном участии Ленина в дискуссии. Желая ускорить соглашение, представители большевиков имели неосторожность дать такое обещание, не согласовав этого с Лениным.
Вопрос был поставлен на срочно созванном собрании парижской группы большевиков. Ленин высказался против какой бы то ни было новой дискуссии с меньшевиками в эмиграции и категорически заявил о своем отказе выступить на таком собрании, мотивируя свою позицию бесполезностью и даже вредностью затеи.
После выступлений сторонников дискуссии Ленин заявил еще раз о своем отказе участвовать в такой дискуссии и скоро ушел.
Его уход вызвал у собравшихся большое смущение. Мы не знали, как быть. Часть собрания разошлась. Оставшиеся решили отправить к Ленину на квартиру двух товарищей для улаживания вопроса.
Узнав от Н. К. Крупской, что Ленин еще не возвращался, товарищи несколько обеспокоились, но, сообразив, что Ленин, по своему обыкновению, обдумывает сложившееся положение, подолгу гуляя в одиночестве, стали поджидать его на улице Мари-Роз, где он жил. Скоро показался Ленин, стремительной походкой приближавшийся к своей квартире. Он был взволнован. Обрадовавшись неожиданной встрече с товарищами, Владимир Ильич, несмотря на очень поздний час, потащил их к себе на квартиру, где началось обсуждение создавшегося положения. Повторенные Лениным аргументы рассеяли всякие сомнения у товарищей.
Но Ленин не считал вопрос исчерпанным. Он хотел стереть малейшие следы размолвки со значительной частью парижской группы. С этой целью Ленин написал письмо к членам группы с подробным объяснением своей позиции.
Здесь полностью сказалось отношение Ленина к коллективу, к товарищам по партии. Парижская группа хотя и включала в свой состав разного удельного веса активных участников первой русской революции, но представляла собой местную организацию большевиков. Ленин не считал возможным игнорировать настроение даже части этой организации. Он сам составил список товарищей, которым, по его мнению, надо дать его письмо для прочтения.
Я прочитала это письмо два-три раза и на всю жизнь запомнила его содержание чуть ли не дословно.
Письмо начиналось с того, что всякое нарушение дисциплины Ленин считает тягчайшим партийным преступлением и не допускает мысли о невыполнении воли большинства. Вместе с тем он вынужден настаивать на своем, так как больше, чем когда бы то ни было, убежден в своей правоте. Ленин ярко обрисовал историю бесплодных эмигрантских дискуссий в отличие от дискуссий среди рабочих в России: там, особенно на фабриках и заводах, в курилках и других укромных уголках, дискуссии большевиков и меньшевиков внимательно слушают многие беспартийные рабочие. Им дискуссии помогают политически расти, революционизироваться и выбирать позицию. В эмиграции на собраниях, как правило, бывают люди разных лагерей, уже знающие споры наизусть и давно выбравшие свою позицию: здесь никого не переубедишь. Принципиальную же дискуссию мы ведем в партийной печати. Нам нельзя, указывал Владимир Ильич, растрачивать силы на пустую болтовню. Необходимо беречь энергию, накоплять знания, изучать уроки прошлого, готовиться к новому революционному подъему. Революция придет и потребует от нас умения лучше бороться, избегать прежних ошибок.
Велика была благотворная сила этого ленинского письма! Вопрос, по поводу которого возник инцидент, больше не нуждался в обсуждении. Все мы еще глубже поняли безусловную правоту Ленина и по-новому видели действительность, а также свое место в ней. Под впечатлением этого письма все мы ходили в праздничном настроении.
Уже в декабре 1910 года Ленин писал в связи с летними стачками, а также в связи с демонстрациями по случаю смерти Толстого: «Русский народ просыпается к новой борьбе, идет навстречу новой революции»1.
Ленин с первых дней революции 1905 года и особенно после ее поражения глубоко изучал ее опыт, обобщал ее уроки и свои выводы по важнейшим вопросам излагал в публичных докладах, с которыми объезжал крупные центры во Франции и Швейцарии. Эти доклады, организованные местными организациями большевиков, привлекали многочисленных слушателей из среды всех революционных и оппозиционных партий в эмиграции.
В противовес маловерам, похоронившим всякую надежду на новую революцию, Ленин убедительно доказывал, что новая революция не только непременно придет, но что она близка. Ни одна из задач, которую рабочие и крестьяне ставили в первой революции, не разрешена: ни вопрос о земле, ни вопрос о 8-часовом рабочем дне, ни вопрос о демократической республике. Следовательно, глубокие причины, вызвавшие первую революцию, не исчезли, они действуют и не могут не привести к новой революции. К ней надо готовиться. При этом, однако, Ленин видел во второй революции не простое повторение первой, а ее дальнейшее развитие в новых, сильно изменившихся условиях.
В эти годы Ленин активно участвовал в международном рабочем движении. Он изучал не только русскую, но и мировую обстановку. Международные революционные отклики на первую русскую революцию и особенно революции в Турции, Персии и Китае привлекли пристальное внимание Ленина и послужили основой для его гениальных выводов о наступлении новой, революционной эпохи. Это ярко отразилось, в частности, в его речи на похоронах Поля и Лауры Ла-фарг.
Из произведений Ленина и из воспоминаний Н. К. Крупской мы знаем о глубоком уважении Ленина к Лафаргу. Это уважение особенно выделялось на фоне критического отношения Ленина к лидерам французских социалистов. Хотя в довоенный период еще трудно было предвидеть повальный переход лидеров Французской социалистической партии на позиции социал-шовинизма и Ленин еще не заклеймил их как изменников, как он это сделал в начале первой мировой войны, но бросалась в глаза отчужденность между Лениным и этими лидерами.
Однажды, по окончании доклада Ленина на собрании в помещении эмигрантской библиотеки (на проспекте Гобелен), я спросила
Ленина, встречается ли он с руководителями Французской социалистической партии. Ленин сказал: «Нет. У меня нет с ними общего языка». На вопрос, не участвует ли он в их теоретических дискуссиях, Ленин ответил: «Общественные науки надо изучать в Германии. Во Франции высоко поставлено естествознание».
Самоубийство Поля и Лауры Лафарг, искреннее предсмертное письмо Лафарга [1] произвели глубокое впечатление во всем социалистическом лагере.
Двое или трое товарищей устроили специальную беседу об этом самоубийстве с Лениным и рассказали нам о ней уже после похорон Лафаргов. Владимир Ильич в разговоре с нашими товарищами высказывал такие мысли: социалист принадлежит не себе, а партии. Если он может хотя бы чем-нибудь еще быть полезным рабочему классу, хотя бы написать статью или воззвание, он не имеет права на самоубийство. Ленин сказал при этом, что не надо забывать, что рабочие партии гораздо беднее литературными силами, чем партии буржуазные.
За день до похорон в газете «Юманите» было напечатано объявление о том, что представители партий и организаций, желающие выступить с речами на похоронах Лафаргов, должны накануне заявить об этом редакции «Юманите». Владимир Ильич сам отправился вечером в редакцию «Юманите», но только поздней ночью с большим трудом смог попасть туда и подать заявление, так как на улице перед редакцией собралась большая толпа.
В день похорон десятки тысяч французских пролетариев под красными знаменами двинулись за двумя гробами на кладбище Пер-Лашез. Зал крематория не мог вместить всего народа, и траурный митинг прошел под открытым небом, на площадке перед зданием крематория.
После нескольких ораторов Ленин выступил от имени РСДРП, представителем которой он был в Международном социалистическом бюро. Владимир Ильич произнес речь на французском языке. Эта короткая речь отличалась исключительно глубоким содержанием. Первые его слова, посвященные Лафаргу, отразили уважение российского пролетариата и его авангарда к Лафаргу — одному из самых талантливых и глубоких пропагандистов идей марксизма.
Голос великого революционера, пламенного патриота и интернационалиста звучал в речи Владимира Ильича, когда он говорил, что под знаменем марксистских идей «сплотился передовой отряд русских рабочих, нанес своей организованной массовой борьбой удар абсолютизму и отстаивал и отстаивает дело социализма, дело революции, дело демократии вопреки всем изменам, шатаниям и колебаниям либеральной буржуазии». Ленин, произнося эти слова, даже заметно выпрямился, и вся его фигура выражала вдохновение и гордость за рабочий класс России.
Будто сказанные вчера, звучат слова Ленина о том, что русская революция «открыла эпоху демократических революций во всей Азии, и 800 миллионов людей входят теперь участниками в демократическое движение всего цивилизованного мира».
Речь Ленина дышала не похоронным унынием, а бодрым предчувствием великих битв.
Эти исторические бои прошли в обстановке, еще более изменившейся: в разгар первой мировой войны. И начались эти бои второй русской революцией, приход которой Ленин предвосхитил в годы самой мрачной реакции.
В 1910—1912 годах все надежды Ленина, вся его кипучая энергия были устремлены вперед, навстречу второй русской революции как ближайшей цели. В ее победе в феврале 1917 года Ленин увидел только первый шаг. С первого дня этой победы весь его гений, все его исполинские силы устремились вперед, к социалистической революции, которую он возглавил в Октябре, когда его имя уже было на устах рабочих всего мира. И теперь, когда наша великая партия на совершенно новой, могущественной базе, созданной Октябрем, уверенно идет к коммунизму, мы чувствуем и знаем, что с нами Ленин.
Смена. 1947. № 2. С. 3—4;
Правда. 1955. 18 апреля. Воспоминания просмотрены и исправлены автором в 1955 г.
ГОПНЕР СЕРАФИМА ИЛЬИНИЧНА (1880—1966) — член партии с 1903 г.; вела революционную работу в Одессе, Екатеринославе, Николаеве. Активный участник трех революций, неоднократно подвергалась арестам. С 1910 по 1916 г. находилась в эмиграции, входила в парижскую секцию большевиков, работала под непосредственным руководством В. И. Ленина. После Февральской революции вела ответственную партийную работу, участник VII (Апрельской) Всероссийской конференции большевиков; в 1918—1929 гг.— на партийной и советской работе на Украине и в Москве. В 1927—1938 гг.—член ЦК КП(б)У; в 1929—1938 гг.—на работе в секретариате Коминтерна. Делегат всех конгрессов Коминтерна, кандидат в члены ИККИ. В последние годы жизни — старший научный сотрудник и член ученого совета Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.