НАЧАЛО ВОЙНЫ
С началом войны в Швейцарию вообще и в Цюрих в частности стали стекаться с разных концов, со всех заграничных центров русские эмигранты, в том числе большинство вождей русских революционных партий. Тот факт, что Швейцария оставалась во все время войны нейтральной, плюс к тому же ее географическое положение в центре Европы (между Германией, Австро-Венгрией, Италией и Францией) делали ее на время войны наиболее удобным убежищем для русских революционеров.
Поэтому в годы войны в Швейцарии, в разных ее городах, жили почти все вожди всех революционных группировок, кроме крайних социал-патриотов, избравших своим местопребыванием Париж.
Владимира Ильича, как известно, начало войны застигло в деревне Поронин в Австрии, где он вскоре после объявления войны был арестован местными жандармскими властями по подозрению в шпионаже в пользу русского самодержавия. Освобожденный при содействии австрийской социал-демократии, Владимир Ильич вместе с Надеждой Константиновной и товарищами Зиновьевым и Лилиной 1 переехал в Швейцарию и поселился в Берне. Сравнительно скоро после этого, но уже после того, как был опубликован в 33-м номере нашего Центрального органа «Социал-демократ» исторический манифест ЦК о войне, Владимир Ильич приезжал в Цюрих читать реферат о войне и отношении к ней революционной социал-демократии. К этому времени Александр Бекзадян уехал в Россию, и секретарство в нашей секции и руководство ею было возложено на меня. Мне же было поручено устройство реферата и председательствование на нем. Реферат был устроен в большом зале «Eintracht,a»2 и собрал большое при тогдашних условиях количество народа (от 300 до 400 человек).
Самый факт приезда Ленина и его выступление по вопросу, волновавшему всю русскую колонию, был большим событием в Цюрихе.
Позиция Ленина и партии большевиков по отношению к империалистической войне была в общем многим уже известна.
Почти все знали, что Ленин специально ездил в Лозанну на реферат Плеханова, где выступил с яркой интернационалистской и пораженческой позицией против Плеханова 3. Многие читали эту полемику между Лениным и Плехановым в парижском «Голосе». Успел выйти, как упомянуто выше, 33-й номер «Социал-демократа».
Из видных русских социал-демократов не большевиков в Цюрихе тогда жили: Л. Д. Троцкий, П. Б. Аксельрод, А. Мартынов, Семковский, Абрамович, Ф. Я. Кон, Валецкий и другие. Оба последних были тогда членами левицы ППС, сейчас — члены ВКП. Мартынов был одним из лидеров заграничных меньшевиков-интернационалистов, теперь тоже член ВКП. В объявлении было сообщено, что после реферата будут прения. Интерес к этому реферату в колонии был огромный. Все стремились на него попасть, в том числе и случайно заброшенные войной в Цюрих русские обыватели, ничего общего с революционным движением не имевшие. Свой реферат Ленин построил из двух частей.
Первая часть была посвящена уничтожающей критике европейской социал-демократии и вождей II Интернационала, в особенности Каутского. В своем реферате Владимир Ильич больше всего обрушился на него и на то полуоборонческое, внешне якобы интернационалистское течение, которое Каутский представлял в международном масштабе и к которому можно было отнести и русских меньшевиков-интернационалистов, представленных в России думской меньшевистской фракцией во главе с Чхеидзе.
Каждый раз, когда Владимир Ильич употреблял слово «изменник» или «предатель» по адресу Каутского, так и чувствовалось, что по всему залу прокатывается волна резкого недовольства. Эти слова резали ухо даже наиболее лево настроенных слушателей не большевиков. В этой части своего реферата Владимир Ильич, говоря об измене международной социал-демократии, ставил резко вопрос о крахе II Интернационала и необходимости для социалистов, оставшихся верными старому знамени революционной классовой борьбы, немедленно приступить к работе по подготовке и созданию условий для нового, III Интернационала.
Вторая часть реферата была посвящена обоснованию лозунга «поражение правительства своей страны».
И здесь Владимир Ильич сознательно заострял вопрос и употреблял такие выражения, которые должны были возмутить не только ярых патриотов, но и всех полуоборонцев.
Хорошо запомнились мне его слова «молодцы немцы». Говоря и доказывая, что немецкий империализм не менее, но и нисколько не более опасен, чем империализм антантовский, и что в этом отношении они оба одинаково враждебны международному пролетариату, Владимир Ильич, касаясь событий на фронте и давая оценку германским победам в начале войны на русском и франко-бельгийском фронтах, не раз употреблял выражение «молодцы немцы».
И та и другая сторона преследует исключительно грабительские цели, но немцев больше ругают за то, что они побеждают, что они лучше подготовились, лучше организованы, что они имеют перевес в технике и т. д., а по-моему, надо сказать: «молодцы немцы» — и учиться у них, учиться рабочему классу организованности и дисциплине,— так примерно говорил Владимир Ильич.
Помнится мне еще и такое место в той части реферата, где он обосновывал необходимость, в интересах революции, поражения царской армии: «А не плохо было бы, если бы немцы взяли Ригу, Ревель и Гельсингфорс».
Стоит ли говорить о том, что эти слова приводили в ярость социал-патриотов.
Владимир Ильич впоследствии говорил нам в частной беседе: «Это я умышленно делал, чтобы проверить состав аудитории. Если после этого не свистали, то дело относительно благополучно».
После реферата начались оживленные прения, которые отняли остаток вечера и весь вечер следующего дня.
Первым выступил тов. Троцкий. Мне особенно запомнилось начало его речи. Тов. Троцкий в очень красивой форме, отчеканивая каждое отдельное слово, начал с заявления о том, что «в общем и целом» он согласен с тов. Лениным, но... Потом последовал ряд «но» в таком количестве, что выступивший впоследствии меньшевик-оборонец Савин с некоторым правом мог сказать: «Тов. Троцкий в «общем и целом» согласен, но наговорил столько «но», что в конечном счете от его «согласия» ничего не осталось».
Первое «но» касалось отношения к Каутскому.
«Мы хотели бы,— так почти буквально начал тов. Троцкий свои возражения.— чтобы у тов. Ленина нашлись другие слова по адресу заслуженного ветерана международной социал-демократии, лучшего теоретика и истолкователя идей марксизма и всеми признанного борца за рабочее дело тов. Карла Каутского».
Весь зал, за исключением десятка большевиков, разразился громом аплодисментов. Затем последовал еще ряд возражений, самым существенным из которых было возражение против лозунга «поражение». Насколько помнится, тов. Троцкий в своем выступлении разделял взгляд меньшевиков, группировавшихся вокруг Мартова и считавших, что этот лозунг есть оборончество наизнанку. Наряду с возражениями Владимиру Ильичу Троцкий резко отмежевался также от социал-патриотов типа Плеханова — Зюдекума.
Из других участников дискуссии помню выступление упомянутого выше Савина, который был меньшевиком-оборонцем и примыкал к правому крылу ликвидаторов, группировавшихся в России вокруг журнала «Наша заря». Савин не без некоторого остроумия полемизировал с тов. Троцким, а по адресу референта Ленина он с ехидной улыбкой заявил, что мысли, развитые в докладе, представляют собою чистейший анархизм, что Ленин покинул марксистскую почву и т. д. Главный его аргумент был примерно следующий:
«В случае поражения производство придет в упадок, рабочие перейдут на положение безработных, и пролетариат перестанет быть пролетариатом и не сможет совершить победоносной революции. Для победоносной революции против царизма рабочий должен быть организован, а организоваться рабочие смогут только в случае промышленного подъема, для подъема нужна победа, а не поражение и т. д. Отсюда формула: «сначала победа, а потом революция».
Выступал еще представитель плехановской группы — некто Киселев, который не то в 1919-м, не то в 1920 году по приговору Киевского ревтрибунала был расстрелян за провокаторскую деятельность во время занятия Киева Деникиным. Киселев развивал обычную аргументацию крайних патриотов насчет опасностей виль-гельмовского милитаризма и высоких качеств антантовской демократии. Был еще один оппонент, не помню точно кто, но тоже социал-демократ, который «по-научному» пытался доказать, что без Риги и Ревеля Россия, отрезанная от Балтийского моря, не сможет существовать как самостоятельное независимое государство и т. д.
Владимир Ильич в своем заключительном слове, разделив всех участников дискуссии на несколько групп, возражал главным образом ораторам, выступавшим в духе позиции Каутского. Обстоятельно Владимир Ильич возражал и тов. Троцкому, подчеркнув, что от его согласия «в общем и целом» после всех его «но» осталось очень мало.
В один из ближайших вечеров после этого реферата, когда мы, несколько человек из нашей Цюрихской секции, вели беседу на тему о войне и крахе Интернационала и по пальцам подсчитывали отдельных вождей, оставшихся верными социализму, Владимир Ильич заговорил о Мартове: «Как хорошо было бы, если бы Мартов перешел совсем к нам. Пока он один, вне своего обычного меньшевистского окружения, он ведет себя весьма прилично. Боюсь, однако, что, как только он очутится снова вместе с Аксельродом, Мартыновым и другими, он повернет вправо».
Владимир Ильич в эти дни серьезно допускал возможность перехода Мартова к большевикам. Повод к этому мнению Владимира Ильича давали прекрасные, вполне выдержанные в духе интернационализма, боевые статьи Мартова в первых номерах парижского «Голоса», который стал издаваться в начале войны группой социал-демократов, занявших интернационалистскую позицию. Среди них был Антонов-Овсеенко и Безработный-Мануильский. Первый был тогда меньшевиком-ликвидатором, а второй — впередовцем. Сейчас, как известно, оба они члены ВКП.
Владимир Ильич в реферате своем цитировал «Голос» и очень благожелательно о нем отзывался.
Как известно, Мартов недолго удержался на своей левой позиции. Случилось то, что Владимир Ильич предвидел. По мере того как Мартов входил в контакт со своими друзьями по меныпевистско-ликвидаторскому ОК, он стал постепенно праветь, и впоследствии, когда в редакции «Голоса», переименованного после закрытия в «Наше слово», стал активно работать тов. Троцкий, Мартов из-за расхождения с большинством редакции, которая, по его мнению, слишком клонилась влево, вышел из состава редакции и перестал сотрудничать в газете.
БЕРНСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ
Если первой задачей нашего ЦК, состоявшего в начале войны в своей заграничной части из Ленина и Зиновьева, было опубликование манифеста, в котором ярко и определенно была выражена позиция нашей партии по вопросу о войне; если второй по важности задачей было возобновление издания ЦО, выход которого сравнительно очень быстро был налажен усилиями самого ЦК и нашей Женевской секции 1, то третьей по важности и очередности задачей, вставшей перед нашим ЦК, было собирание и организация партийных сил, хотя бы в той части, которая имелась за границей.
Во исполнение этой задачи ЦК в начале 1915 года решил созвать конференцию из представителей заграничных секций. Торопиться с созывом такой конференции нужно было по многим причинам, из которых далеко не последней была та, что и среди заграничных секций большевиков в начале войны наметился некоторый разброд. Особенно сильно была задета наша Парижская секция, несколько членов которой ушли добровольцами во французскую армию. У нас в Цюрихе тоже не все было благополучно. Не помню теперь, как было дело в других секциях, но и там, вероятно, были, по крайней мере, колебавшиеся.
В силу этого конференция заграничных секций была крайне необходима. Были, конечно, и другие, не менее важные мотивы в пользу созыва конференции: ЦК нужно было приступить к организации сил нашей партии вообще, и первым шагом в этом направлении являлась конференция заграничных секций.
Конференция состоялась в Берне в конце февраля — начале марта 1915 года.
В партийной литературе об этой конференции уже писалось не раз. Все ее постановления опубликованы, известны и имена ее участников. Я, как один из участников, делегированный на конференцию нашей Цюрихской секцией, могу поэтому ограничиться кратким изложением того, что запечатлелось в моей памяти и что в печати не было опубликовано.
К началу работы конференции кроме товарищей, живших в Берне, съехались представители одних только швейцарских секций и Парижской. Из швейцарских секций на конференции были представлены: Бернская, Женевская, Лозаннская, Цюрихская.
Сравнительно долго мы ждали приезда «японцев», или «американцев» (товарищи Пятаков и Евгения Бош). Долго не приезжали и товарищи из Божи. В их числе был тов. Бухарин, ради которого откладывалось открытие конференции. Его участие считалось крайне желательным, тем более что у него были какие-то расхождения с ЦК. Мы так и не дождались ни «японцев», ни тов. Бухарина, и конференция открылась без них и без них проделала почти всю свою работу. Приехали они уже под самый конец, а может быть, и по окончании конференции. Я к тому времени уже уехал в Цюрих.
Докладчиком по основному вопросу о войне и наших лозунгах был Ленин. Помнится, что весьма оживленные прения велись вокруг лозунга «поражение». Кое-кому этот лозунг вначале был непонятен, кое-кто сбивался на аргументацию меньшевиков: «Желать поражения своему отечеству — значит желать победы другой стране и содействовать этой победе. Стало быть, патриотизм наизнанку».
Владимиру Ильичу не стоило больших усилий разбить этот пошлый, типично меньшевистский аргумент. Тов. Зиновьев в этом вопросе поддерживал Владимира Ильича. Серьезные возражения встретил тезис о Соединенных штатах Европы. Главным оппонентом по этому пункту, от которого, как известно, очень скоро отказался и Владимир Ильич, была Инесса Арманд. Пункт этот, однако, вошел в официальное постановление конференции, а затем официально, от имени ЦК, он был признан ошибочным и снят.
В остальном конференция прошла без какой бы то ни было внутренней борьбы, так как никаких разногласий больше не возникало. С товарищами Бухариным и Пятаковым ЦК пришлось некоторое время подискутировать, прежде чем удалось договориться.
ПЕРЕЕЗД ЛЕНИНА В ЦЮРИХ
В конце пятнадцатого или в начале шестнадцатого года Владимир Ильич переехал в Цюрих . Он тогда работал над своей брошюрой «Империализм, как новейший этап капитализма» и нуждался в литературных пособиях. Цюрихская «Staatsbibliothek», самая богатая библиотека во всей Швейцарии, одна только могла устроить Владимира Ильича. Но переезд из Берна в Цюрих был связан с расходами, а материальное положение Владимира Ильича, как и всех других товарищей, было очень тяжелым.
Потратить на это дело сверх своего обычного, крайне ограниченного бюджета каких-нибудь 50 франков он мог только в том случае, если бы нашел какой-нибудь дополнительный заработок. И Владимир Ильич запросил меня письменно о том, можно ли в Цюрихе устроить ему платный реферат, можно ли рассчитывать, что доходы от реферата окупят путевые расходы (железнодорожный билет от Берна до Цюриха и обратно), можно ли устроиться вдвоем, ему и Надежде Константиновне, с квартирой на 80 франков в месяц, и можно ли сумму дохода увеличить, если вместо одного устроить два реферата.
Владимир Ильич просил меня ответить на все эти вопросы «добросовестно», подчеркнув, по своему обыкновению, эту просьбу три раза, совершенно справедливо опасаясь, как бы я не ответил положительно на все эти вопросы из одного желания его приезда в Цюрих. Мой ответ все же был по всем пунктам положительным. Я начал подыскивать квартиру для Владимира Ильича и подготовлять устройство его рефератов, вывесив в первую очередь в русской читальне об этом объявление от имени нашей секции. После обмена двумя-тремя письмами Владимир Ильич указал тему реферата и срок своего приезда.
Первоначально Владимир Ильич предполагал остаться в Цюрихе только два-три месяца, пока не закончит своей работы, ради которой понадобился самый переезд.
В письме, в котором Владимир Ильич просил меня позаботиться о комнате, он подчеркивал, что ему очень хотелось бы, чтобы это была комната в рабочей семье. Поселились Владимир Ильич и
Надежда Константиновна в одной из наиболее старых частей города, недалеко от центра, в узком переулке по Spiegelgasse, дом № 14, у одного сапожника 1.
Квартира, в которой жил Владимир Ильич, помещалась во втором этаже. Ход был, как во всех почти домах в Швейцарии, не имеющих никаких дворов, с улицы, откуда наверх вела узкая, довольно крутая и темная лестница. Большей частью лестница эта освещалась керосиновой лампочкой, ибо без света по ней нелегко было взобраться. В комнату к Владимиру Ильичу вела небольшая передняя. Комната имела вид почти квадрата, приблизительно в 8 кв. сажен, с двумя окнами, которые выходили в переулок, отчего света было не совсем достаточно. Попадало ли солнце в эту комнату, что-то не помнится, хотя я бывал там много раз. Обстановка состояла из старой деревянной кровати, одного стола, который служил и письменным и столовым, и небольшого числа стульев, так что, когда число посетителей было больше трех-четырех, приходилось пользоваться для сидения и кроватью. Было также нечто вроде этажерки или книжной полки. Буфетом и в то же время кухонным столом, на котором Надежда Константиновна на спиртовке иногда кое-что стряпала, служил ящик из-под книг, соответственно приспособленный.
Вот в такой обстановке, по тогдашнему времени не совсем уж плохой, жил и работал наш Владимир Ильич. Вернемся теперь к реферату.
Был ли на этот раз один или два реферата, как предполагал вначале. Владимир Ильич,— этого мне никак не удается припомнить. Как будто их было два.
Но в то.время как тему, обстановку и все прочее одного реферата я прекрасно помню, другой, если он и имел место, совершенно изгладился из моей памяти.
Реферат был на тему о национальном вопросе 2.
Состоялся он в одном частном ресторане, название которого я забыл. Народу было и на этот раз довольно много, хотя значительно меньше, чем на докладе в начале войны. Зал был меньше, да и русских в это время в Цюрихе было меньше, чем тогда.
Владимир Ильич излагал свои воззрения по национальному вопросу, особенно напирал на ту мысль, что право на самоопределение, по-пролетарски, по-революционному понятое, означает «право на отделение».
На этом реферате разыгрался один любопытный инцидент.
Владимир Ильич на этот раз хотел избегнуть прений. Причину этого он объяснил мне следующим образом: у нас были серьезные разногласия по национальному вопросу с теми польскими товарищами, которые в остальном, и в российских и в международных вопросах, шли с нами против меньшевиков.
Это была та часть польской социал-демократии, которая именовалась, кажется, варшавской оппозицией. В Швейцарии во главе этой польской группировки стояли тогда товарищи Радек, Вронский и Каминский. Другая часть польской социал-демократии во главе с тов. Варским группировалась вокруг Главного правления польской социал-демократии и была ближе к меньшевикам, нежели к нам.
Меньшевики узнали о наших разногласиях и, по словам Владимира Ильича, хотели на них выехать на этом реферате.
«Меньшевики хотят нас сегодня поссорить с поляками, а мы им этот план сорвем» — так примерно говорил Владимир Ильич с тов. Вронским, который присутствовал на реферате и должен был выступить, если бы открылись прения. Решено было ограничиться одним рефератом и прений не открывать.
По тогдашним цюрихским полицейским правилам в 12 часов ночи наступал Polizeistunde \ и к этому времени должны были кончаться все публичные собрания, увеселительные вечера и т. п., если не было исходатайствовано разрешения на более поздний час.
Владимир Ильич реферат свой читал с перерывом. Начал он примерно около 9 часов вечера, закончил около 12. Для прений не оставалось времени.
Меньшевики перешептывались, проявляли недовольство, но у них была надежда или даже уверенность (напрасная, как оказалось), что прения будут перенесены на следующий день, как это часто делалось. Когда Владимир Ильич закончил свой реферат, тотчас же посыпались возгласы: «Прошу слова к порядку» — и завязалась горячая перепалка по вопросу о прениях. Я был и на этот раз председателем собрания, и, имея Владимира Ильича своим «помощником», мне нетрудно было отпарировать атаку меньшевиков. О прениях в этот вечер не могло быть и речи. Меньшевики требовали непременно перенести их на завтра, на что мы ответили решительным отказом по тем мотивам, что мы не можем потратить на это дело еще один вечер. А на упреки, в «надувательстве» мы сослались на наше объявление, в котором, по совету Владимира Ильича, мы предусмотрительно ничего не говорили о прениях, тогда как обычно объявления кончались словами: «После реферата (или после лекции) будет дискуссия». Тогда меньшевики, кажется устами Мартова, внесли такое предложение: они, меньшевики, обязуются устроить свой контрреферат на эту же тему, если Ленин обяжется на нем присутствовать. На это Владимир Ильич ответил:
«Не обязуюсь. Смогу — приду, а не смогу — уж без меня, пожалуйста».
Меньшевики освирепели. Волновался и Ф. Я. Кон, который тогда примыкал к левице ППС.
Шум поднялся порядочный, а тем временем часы пробили 12, вошел хозяин ресторана и твердым голосом, обращаясь ко мне, сказал: «Bitte schliessen» (прошу кончать) — и через две минуты после этого стал тушить электричество.
Так с маленьким скандалом кончился этот реферат. Меньшевики, которые надеялись погреть руки в споре между большевиками и их циммервальдскими единомышленниками из поляков (польские товарищи вместе с нашей партией примкнули к Циммервальдской левой), так и ушли ни с чем.
Они прекрасно знали, что на их контрреферат Ленин не придет, и поэтому устройство его потеряло для них то значение, которое они ему хотели придать. А Владимир Ильич впоследствии свой отказ прийти на их реферат объяснял еще и нежеланием собирать им аудиторию. Без Владимира Ильича рефераты меньшевиков никогда столько народу не собирали. Об этом Владимир Ильич прекрасно знал. Все же меньшевики на второй или на третий день вывесили объявление о своем реферате (читал его не то Мартов, не то Сем-ковский), причем заглавие реферата (точное название я забыл) состояло из одной ругани по адресу большевиков, и в частности Ленина.
Никто из нас, большевиков (включая поляков и латышей), на этот реферат демонстративно не пошел. Публики он собрал очень немного (кажется, одни меньшевики да бундовцы и пэпээсовцы и были на нем плюс несколько сочувствующих им студентов), и прошел он совершенно не замеченным для русской колонии.
Вместо двух-трех месяцев Владимир Ильич окончательно обосновался в Цюрихе, где жил до самого отъезда своего в Россию, временами только отлучаясь в Берн по тем или другим делам. Образ жизни Владимир Ильич на протяжении всего того времени, в течение которого я мог его наблюдать,— год с лишним — вел в высшей степени регулярный, и в этом отношении Владимир Ильич представлял резкую противоположность, например, Мартову.
Вставал Владимир Ильич регулярно рано утром, часов в 8, и после кофе и завтрака отправлялся в библиотеку, где обыкновенно работал до обеда, часов до 12—12 У2. Обедал Владимир Ильич вместе с Надеждой Константиновной в дешевом ресторане, часто в Alkoholf-reirestaurant, так как там по более дешевым ценам можно было получить сравнительно более доброкачественный обед. После обеда он опять отправлялся в библиотеку либо работал дома. А под вечер Владимир Ильич вместе с Надеждой Константиновной почти каждый день отправлялись на прогулку на Ziirichberg или куда-нибудь в другое место, подальше от центра города, по направлению к лесу или в горы. Во время этих прогулок Владимир Ильич несколько раз захаживал ко мне на квартиру, где, как правило, оставался недолго, уделяя больше всего внимания нашей двухлетней дочке. Не помню точно, в каких-то воспоминаниях об Ильиче, кажется у Ле-пешинского, я как-то встретил указание на то, что Владимир Ильич не любил маленьких детей. Это неверно: не было случая, чтобы Владимир Ильич, придя к нам, очень нежно и ласково не повозился бы с нашей дочуркой. А когда наступил день ее рождения, Владимир Ильич, своевременно осведомившись об этом, сам вместе с Надеж-
дой Константиновной отправился в магазин и купил ей в подарок игрушку — маленькую собачку, которую мы храним очень бережно, памятуя, что Владимир Ильич сам ходил ее покупать. Раза два мы с Владимиром Ильичем играли в шахматы, причем он постоянно меня обыгрывал.
Вечером Владимир Ильич обыкновенно читал газеты или что-либо другое и спать ложился сравнительно рано, по-немецки, часов в 10, не позже.
С русской колонией Владимир.Ильич никаких сношений, кроме, разумеется, как с членами нашей секции, не имел.
В отличие от Мартова, который иногда по многу часов просиживал в русской читальне за газетами или журналами и часто приходил на разные собрания, рефераты и т. п., Владимир Ильич ни разу за все время своего пребывания в Цюрихе на рефератах, читанных другими, не был. Не ходил он и в русскую читальню, и колония его вообще не видала. Помимо библиотеки, в которой он работал, он еще частенько забегал в близко от его квартиры помещавшуюся немецкую читальню при Eintracht'e, членом которой он состоял.
Впоследствии, когда мы под руководством Владимира Ильича создали свою левоциммервальдскую ячейку внутри швейцарской социал-демократической партии, Владимир Ильич стал ходить не только на собрания этой ячейки, но и на общепартийные швейцарские собрания, не на все, конечно, а на те, которые имели особый интерес. Регулярно Владимир Ильич посещал собрания только нашей Цюрихской секции.
ЦЮРИХСКАЯ СЕКЦИЯ БОЛЬШЕВИКОВ
Наша секция за все время моего пребывания в Цюрихе (41/2 года) всегда была очень немногочисленной: 7—8—10, максимум 15 человек. Состав ее менялся в зависимости от приезда и отъезда товарищей. Ко времени, когда в Цюрихе жили Владимир Ильич с Надеждой Константиновной, в нашу секцию входили следующие товарищи: И. Авдеев, или «дядя Ваня» (работал металлистом на заводе, сейчас в Ленинграде), Гойло Донати (работал на деревообделочной фабрике, сейчас в Ленинграде), М. Туркин (работал столяром на заводе, сейчас в Перми), Линде (работал на автомобильном заводе, сейчас в Москве, в союзе химиков), Бойцов (где сейчас — не знаю), тов. Усиевич (убит в 1919 году на восточном фронте '), Харитонова (работала на швейной фабрике), Десслер (служил в аптеке), автор этих строк и, наконец, Владимир Ильич и Надежда Константиновна. Всего 10 человек.
Собрания наши происходили не очень часто, в среднем раз в три недели. Работа в это время была сравнительно несложная: выступления от имени нашей партии на общеэмигрантских собраниях и рефератах; представительство в разного рода организациях (касса взаимопомощи политическим эмигрантам, Красный Крест, библиотека-читальня и т. п.), распространение литературы, сбор денег и т. д. Собрания, которые происходили в присутствии Владимира Ильича, часто сопровождались беседами на общие темы, в которых Владимир Ильич помогал нам разбираться в международных вопросах. Наездом бывала у нас и Инесса Арманд. Тов. Зиновьев приезжал к нам лишь один раз и оставался в Цюрихе всего два-три дня, причем нигде не выступал и не показывался, а бывал только у Владимира Ильича.
Работа наша в то время в Цюрихе далеко не ограничивалась тем, что делалось в самой секции. Наоборот, за ее пределами члены нашей секции вели довольно интенсивную работу. Был у нас тогда в Цюрихе так называемый «кружок самообразования рабочих». Входить в этот кружок могли все русские эмигранты, независимо от их принадлежности к той или другой политической партии, причем кружок как целое считался секцией швейцарской социал-демократической партии.
Членство в кружке, таким образом, означало одновременно и членство в швейцарской партии со всеми правами и обязанностями такового. Кружок в среднем имел в своем составе около 25 человек.
Туда входили несколько меньшевиков, один-два бундовца, товарищи из группы «Наше слово», плехановцы, латыши и члены нашей секции почти в полном составе. С начала войны руководство кружком перешло к нашей секции. При поддержке латышей и «наше-словцев» против всех разновидностей меньшевиков я был избран председателем кружка и оставался таковым вплоть до отъезда нашего из Цюриха в апреле 1917 года.
Большинство в этом кружке имело для нас большое значение, так как, помимо направления работы самого кружка (а 3/4 в нем было рабочих) в желательном нам духе, мы через кружок получали более широкую возможность работать среди швейцарских товарищей. Благодаря кружку мне дважды удалось участвовать на ежегодном партийном съезде швейцарской партии с решающим мандатом.
Кружок вел довольно интенсивную внутреннюю работу, главным образом по политическому просвещению своих членов. Собрания происходили регулярно раз в неделю, по воскресеньям в 11 часов утра, в маленьком помещении ресторана Stussihof, которое было заарендовано кружком на постоянное время. Там же у нас помещалась и маленькая библиотека кружка и все его делопроизводство.
Чаще всего у нас по воскресеньям читались рефераты, которые почти всегда сопровождались обменом мнений, принимавшим иногда характер горячей дискуссии, хотя мы очень избегали превращать эти рефераты в обычные эмигрантские фракционные споры.
Из меньшевиков чаще всего мы пользовались услугами тов. Мартынова. Один или два раза докладчиком была у нас Надежда Константиновна, которая делала нам доклад по школьному вопросу.
Владимир Ильич всего лишь один раз делал в нашем кружке доклад на тему об империализме. Он тогда как раз закончил свою книгу на эту тему Работа была у него на руках, еще в рукописи, и
Владимир Ильич в полуторачасовом докладе изложил основное содержание этой книги, иллюстрируя свой, в высшей степени богатый содержанием доклад массой примеров не только из области международной политики вообще, но и из окружавшей нас швейцарской обстановки.
Помнится, как он нам популярно объяснял механику современного господства банков в развитых капиталистических странах на примере четырех германских «Д-Банков». Очень сильно всех нас тогда поразило популярное объяснение им механики подкупа буржуазией и ее правительствами реформистских рабочих вождей. Примеры были взяты из жизни маленькой Швейцарии: наделение государственными должностями (Ланге), прямая денежная субсидия под приличным предлогом (Грейлих) и т. п. После доклада были у нас горячие прения. Особенно сильно горячилась Елизавета Петровна (Димка — Смидович), которая никак не могла примириться с утверждением о «продажности» социал-демократических вождей. Присутствовал на этом докладе и тов. Рязанов, которого больше всего коробило упоминание имени Каутского с соответствующими прилагательными.
«Не быть третьему Интернационалу без Каутского». Эти слова Рязанов произносил много раз...
KEGELKLUB И ШВЕЙЦАРСКАЯ МОЛОДЕЖЬ
Приезд Владимира Ильича в Цюрих послужил основным толчком к организации левоциммервальдских элементов. Под его руководством и по его указаниям мы стали собирать своих единомышленников из швейцарцев. Вскоре у нас появилась организация из швейцарских, немецких, русских и польских товарищей, которую мы для конспирации назвали Kegelklub (Кегельный клуб), так как до поры до времени, пока группа эта не сорганизовалась настолько, чтобы суметь выступить политически, надо было законспирировать ее от официальных учреждений социал-демократической партии.
Душой этой маленькой, конспиративной на первых порах организации был Владимир Ильич. Из швейцарцев в нее вошли Платтен и Нобс и вся почти головка Jugendverein'a (организация рабочей молодежи). Среди последних были: Мюнценберг, Тростел, Герцог (Герцог тогда жил в Базеле, но временами приезжал в Цюрих, теперь он один из руководителей швейцарской компартии), Бюхер. Из остальных активистов-комсомольцев, как бы мы их теперь назвали, были с ними еще Marti, Kutti, Adele (девушка) и некоторые другие. Эти, как более молодые, на собрания Kegelklub'a по соображениям конспирации не привлекались. Очень активным участником этой организации был немецкий эмигрант, Шнепф, печатник по профессии.
Из русских и польских товарищей помимо Владимира Ильича, Надежды Константиновны и Радека, который в Цюрихе бывал лишь изредка, в это «тайное сообщество» входили товарищи Бронский, Т. Аксельрод (тогда «нашесловец») и пишущий эти строки.
Первым публичным выступлением нашей группы был выпуск листовки от имени Цюрихской группы сторонников Циммервальд-ской левой. Не помню точно, кто был автором этой листовки (кажется, Радек), но Владимир Ильич был привлечен к редактированию, а техническая сторона легла на Шнепфа и Аксельрода как печатников. Деньги на листовку мы собрали между собой.
Распространение было поставлено почти так, как в «доброе старое» время распространение нелегальной литературы в царской России. Местом для наших собраний служил большей частью ресторан. При этом использованы были все личные связи. Молодежь играла в непосредственном распространении листка самую активную роль. Листок произвел желательное впечатление: мы дали о себе знать сравнительно широкому кругу рабочих социал-демократов. О листке узнала и заволновалась партийная бюрократия, а через нее и официальные власти. Дальнейшую работу надо было вести с соблюдением максимальной конспирации и осторожности. Опасность грозила больше всего нам, иностранцам, и в первую очередь Владимиру Ильичу, которому могла угрожать высылка. Нас это не могло остановить. Владимир Ильич много усилий употребил на то, чтобы из этой маленькой группы швейцарцев создать крепкую и сплоченную ячейку будущей секции III Интернационала. Он аккуратно приходил на все собрания, часто встречался с Платтеном и Нобсом, большой интерес проявлял к молодежи. Дело продвигалось, однако, вперед не во всех направлениях. Ни Платтен, ни в особенности Нобс не проявляли той активности, без которой группа наша не могла занять необходимого места в партии. Владимир Ильич видел это и возмущался.
Помню, как однажды, когда я пожаловался Владимиру Ильичу на какой-то организационный промах со стороны швейцарцев, он обругал их, прибавив: «Не хотят учиться, как нужно строить революционную партию».
Совсем иначе Владимир Ильич относился к молодежи.
Здесь на отсутствие активности жаловаться было нельзя. У молодежи работа кипела вовсю. Число членов и ячеек у них все время росло. Мюнценберг как руководитель организации проявлял массу энергии, много инициативы. Он был среди молодежи не без основания общепризнанным руководителем.
Ему вместе с другими ребятами удалось наладить издание еженедельного органа «Freie Jugend» («Свободная молодежь»), который сыграл большую революционно-воспитательную роль среди молодежи. Журнал выходил на 16 страницах формата нашего «Прожектора» и наряду с несколькими статьями общеполитического характера изобиловал большим количеством маленьких заметок и прекрасных иллюстраций. Журнал всегда читался с большим интересом от первой до последней строчки и составлялся почти исключительно самой молодежью.
Сами они писали, сами комбинировали, сами же были и редакторами, и выпускающими, и распространителями. Особенно умело они проводили вербовочные кампании. Впоследствии Мюнценберг и его ближайшие помощники по этому журналу были главными организаторами международного юношеского журнала «Jugend-In-ternationale» («Интернационал молодежи») 1.
Руководители организации молодежи не ограничивались одной работой среди рабочей молодежи, а все больше и больше стремились влиять на жизнь социал-демократической партии. Их все чаще можно было встретить и услышать на общепартийных собраниях. При всяких выборах они пытались проводить своих ребят.
Партийная бюрократия все больше вынуждена была считаться с организацией молодежи, тем более что среди рядовых рабочих, членов партии, выступления молодых ораторов почти всегда встречали сочувствие и одобрение. Много внимания молодежь приковывала к себе своими экскурсиями-шествиями, которые нередко выливались в импозантные демонстрации. Иногда такие прогулки кончались серьезными столкновениями с бойскаутскими католическими организациями буржуазной молодежи. Во всех таких столкновениях полиция, разумеется, была на стороне последних (случаи вмешательства полиции не раз имели место), тогда как сочувствие широкой рабочей массы было на стороне юношеской организации.
Популярность организации молодежи ширилась все время, пока длилась война, и ее влияние сказывалось на широких рабочих массах.
Но если у руководителей группы юношеской организации не было недостатка в революционной активности и готовности к борьбе, то по части теоретической ясности им многого не хватало. Так, например, тов. Мюнценберг и ряд других были ярыми и убежденными сторонниками чисто пацифистского лозунга «разоружение», который был перенесен в Швейцарию из левосоциалистических кругов Скандинавских стран.
Владимир Ильич всячески старался разъяснить молодым товарищам, что лозунг «разоружение» есть лозунг пацифистский, поповский, в устах буржуазии столь же понятный, сколь и лицемерный, а в устах представителей революционного рабочего класса лозунг никчемный, сбивающий рабочих с толку.
«Не разоружение вообще, а насильственное разоружение буржуазии путем вооруженного восстания и поголовное вооружение рабочих — вот наш лозунг» — так многократно разъяснял Владимир Ильич нашим швейцарским юным друзьям большевистскую постановку вопроса о разоружении и вооружении...
НАРАСТАНИЕ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ И РЕФЕРАТ О 9 ЯНВАРЯ
Близился конец 1916 года. Война приняла затяжной характер. В Германии, которая в начале войны одерживала победы и на восточном и на западном фронтах, чувствовалась явная усталость, а в России быстрым темпом нарастала революция. Маленькие дела маленькой Швейцарии не могли уже в это время приковывать внимание Владимира Ильича, и он все больше уходил, если можно так выразиться, в русские дела. Центральный орган нашей партии «Социал-демократ» выходил более или менее регулярно, причем номера, вышедшие в конце 1916 и начале 1917 года, были богаты материалами из России.
Владимир Ильич буквально «осязал» надвигающуюся революцию, и мысль его была в это время в значительной мере занята вопросами предстоящих революционных боев.
Со швейцарскими товарищами Ленин все же и в это время не порывал, особенно с молодежью; поэтому, когда ему в начале 1917 года предложили выступить на большом собрании, организованном Союзом молодежи в память 9 января 1905 года, Владимир Ильич охотно согласился.
Выступать нужно было на немецком языке. И хотя немецкий язык Владимир Ильич знал хорошо, но так как выступать по-немецки ему приходилось очень редко, то он доклад свой полностью написал. Желая себя проверить, он показал доклад тов. Харитоновой, которая лучше всех в нашей среде владела немецким языком, а затем Владимир Ильич у нас на квартире с часами в руках прорепетировал свой доклад, чтобы проверить, сколько у него этот доклад отнимет времени и правильно ли построен тот или другой оборот речи. Маленький штрих, который лишний раз показывает, как Владимир Ильич серьезно относился к каждому делу, за которое он брался, хотя бы оно и было таким маленьким сравнительно делом, как доклад на обычном митинге, посвященном 9 января, правда, не на родном языке.
Собрание это происходило в большом зале Volkshaus'a (Народный дом) в Цюрихе. Народу было много, по преимуществу рабочие и рабочая молодежь. Присутствовала на этом собрании и Надежда Константиновна. Доклад этот представляет огромную ценность как документ, в котором отразились настроение и мысли Владимира Ильича накануне Февральской революции, всего лишь за два месяца до свержения царизма.
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
В дни Февральской революции Владимир Ильич жил все еще в Цюрихе. Первая весть о революции появилась в экстренном выпуске буржуазной газеты «Zuricher Post» (Цюрихская почта), газетки явно германской ориентации.
В нашей русской колонии очень многие к этому сообщению отнеслись скептически и считали, что это — очередная выдумка германофильской газетки, которая уже не раз сообщала о бунтах, взрывах и тому подобных вещах в России, оказывавшихся впоследствии выдумкой газетчиков.
Владимир Ильич отнесся иначе к этому сообщению и, хотя говорил нам, что надо выждать подтверждения этих первых известий, про себя, видимо, решил, что на этот раз «Цюрихер пост» сообщила правду.
Уже на второй день, после того как подтвердилось сообщение о свержении царизма, Владимир Ильич ясно видел весь дальнейший ход событий. Реферат о русской революции, который он прочел через несколько дней после этого, имел подзаголовок: «Пойдет ли русская революция по пути Парижской коммуны?». В этом реферате Владимир Ильич излагал все те мысли, которые потом легли в основу его знаменитых «Писем из далека». Владимир Ильич из этого далека прекрасно видел и сознавал, что русская революция, чтобы быть победоносной в обстановке мировой империалистической войны, не может и не должна кончиться созданием буржуазной парламентской республики. Путь Парижской коммуны, завоевание власти рабочим классом — вот единственно правильный путь.
Надо было видеть Владимира Ильича в эти дни. Сказать, что это был лев, только что схваченный и посаженный в клетку, или сравнить его с орлом, которому только что срезали крылья,— все это бледно в сравнении с тем, что представлял собой Владимир Ильич в эти дни. Вся его гигантская воля в это время была сконцентрирована вокруг одной мысли: ехать.
И все мы, кто с Владимиром Ильичем тогда встречался, кто с ним разговаривал в эти дни, чувствовали, что все преграды будут Владимиром Ильичем преодолены и он очутится в ближайшее время в России. Если понадобится «полететь на крыльях», он полетит...
К поездке Ленина в Россию мы вернемся ниже; сначала несколько слов о том, что предшествовало этой поездке.
Как только первые вести о русской революции подтвердились, жизнь всей русской колонии, особенно ее политически-эмигрантской части, приняла совершенно иной характер. Почти все побросали свои обычные занятия и целыми днями толпились в русской читальне и около нее, жадно набрасываясь на каждый свежий номер газеты или экстренный выпуск телеграммы и делясь вслух своими мыслями и предположениями насчет прочности победы и дальнейшего хода событий.
Огромное впечатление произвела русская революция и на швейцарских рабочих. Союз молодежи откликнулся на русские события и организовал большой митинг в Народном доме, докладчиком на котором должен был по первоначальному плану выступить Владимир Ильич, который, однако, перед самым митингом решительно отказался выступить по следующей причине: переговоры о выступлении Владимира Ильича на этом митинге руководители молодежи вели через меня, Владимир Ильич на мой запрос, согласится ли он выступить, сразу, без колебаний дал свое согласие. Но выяснилось, что одновременно с нами молодежь вела переговоры и с меньшевиками. Им хотелось продемонстрировать перед своей аудиторией точку зрения двух частей русской социал-демократии на ход революции, и они заручились поэтому согласием и тов. Мартынова, тогда одного из руководителей меньшевистской партии. Владимир Ильич, как только узнал, что помимо него на митинге будет выступать и тов. Мартынов, наотрез отказался от реферата. Молодежь, которая успела пообещать выступление Владимира Ильича и не то уже опубликовала об этом, не то заготовила объявления, стала нажимать на меня, упрекая в том, что я их подвел, дав от имени Ленина согласие, а теперь, перед самым митингом, это согласие берется назад. Я в свою очередь приставал к Владимиру Ильичу. На мой недоуменный вопрос Ленину, почему его выступление совместно с Мартыновым абсолютно невозможно, он ответил следующим образом:
«Вы, видимо, меньшевиков еще недостаточно хорошо знаете. Если я выступлю здесь на одном митинге с меньшевиком Мартыновым, то содержание моей речи станет известно в России значительно позже, а о самом факте нашего совместного выступления заграничные меньшевики протелеграфируют в Россию, а там Дан и компания сумеют использовать этот факт в целях объединения большевиков с меньшевиками. Раз Ленин и Мартынов объединились за границей, то нам в России и подавно следует объединиться и т. п. Самая большая опасность, которая угрожает русской революции,— это объединение большевиков с меньшевиками».
Никто так не знал природы меньшевиков и того, куда они потянут русскую революцию, как Владимир Ильич, и потому он так боялся, чтобы в угаре первых побед наши русские товарищи не попались на объединительную удочку меньшевиков, которые были большими мастерами по части эксплуатации законного стремления пролетариата к единству своих рядов.
Владимир Ильич так и не выступил на этом митинге, и это дало повод кое-кому из меньшевиков пустить слух, что Ленин потому, мол, не выступил, что он под влиянием революции из интернационалиста стал или становится оборонцем.
РЕФЕРАТ О ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Этот слух, однако, не успел получить широкого распространения, ибо вскоре после этого Владимир Ильич прочел свой замечательный вышеупомянутый реферат, который имел подзаголовком вопрос: «Пойдет ли русская революция по пути Парижской коммуны?»
Очень досадно, что этот реферат никем не был записан и не сохранился в печатном виде. Впечатление от этого реферата было колоссальное. Владимир Ильич не только поставил общую задачу
о завоевании власти рабочим классом, но и указал форму этой власти. Уже в этом первом своем выступлении после Февральской революции Владимир Ильич развил идею о системе Советов и Советской власти, идею, ставшую основным содержанием борьбы рабочего класса в России на протяжении всех восьми месяцев от февраля до октября. Владимир Ильич тогда уже указал на главные трудности в предстоящей борьбе, остановился на более опасных моментах и дал характеристику деятелей революции.
Помню прекрасно, как Владимир Ильич рисовал Керенского, которого он назвал актером революции, человеком фразы, но которого он в то время считал наиболее опасным человеком для революции на первых ее порах. Помнится, как будто в одной из своих телеграмм, посланных Владимиром Ильичем для наших русских товарищей на имя не то тов. Шляпникова, не то кого-то другого, он прямо говорил о своих опасениях в отношении Керенского.
Была ли после этого реферата дискуссия и какой она носила характер, если только была, я, к сожалению, не помню, хотя был председателем и на этом реферате.
После реферата все внимание большинства членов нашей секции концентрировалось вокруг вопроса о возможной и вероятной поездке.
А Владимир Ильич, видимо уверенный в том, что тем или иным путем он скоро очутится на поле сражения, обдумывал весь стратегический план предстоящей борьбы.
Будучи отделен от революционной России громадным пространством, Владимир Ильич сумел, однако, правильно определить и взвесить основные движущие силы революции и наметить основные вехи ее.
Жадно хватая каждую новую весть из России и о России из огромного количества немецких, французских, английских, русских и других газет, Владимир Ильич составлял себе картину событий.
А эта картина с каждым днем становилась все более яркой и все более обещающей.
Стоит ли говорить о том, как болезненно Владимир Ильич переживал в эти дни свою физическую оторванность от революционной России?
Никогда за тот год, в течение которого я встречался с Владимиром Ильичем и бывал у него, я не видел его таким нервным и возбужденным, как в те дни.
Наряду с обдумыванием основных проблем русской революции и изложением их в «Письмах из далека» Владимир Ильич бился над практическим разрешением вопроса о поездке в Россию. Именно «бился», ибо положение было почти безвыходным. С одной стороны, страны Антанты, правительства которых в большевиках видели своих смертельных врагов. Министерства иностранных дел этих правительств имели подробные списки всех эмигрантов и точно знали, кто какую позицию занимает. И в то время как социал-патриотам всех оттенков французское и английское правительства не только охотно выдавали паспорта и разрешения на поездку в Рос-
сию, но оказывали и прямую поддержку, о пропуске большевиков не могло быть и речи. Полицейски-шпионские условия военного времени делали такую поездку, особенно для такого человека, как Владимир Ильич, совершенно невозможной. С другой стороны — Германия и Австро-Венгрия, страны, с которыми Россия находилась в войне и откуда в свое время почти все русские подданные были либо высланы, либо интернированы.
А ехать все-таки нужно было.
Но как?
Над этим вопросом билась вся политическая эмиграция. В головах отдельных товарищей возникали самые фантастические планы. Возможным средством для разрешения этой крайне трудной задачи было использование противоречий двух воюющих групп капиталистических держав. Если поездка в революционную Россию революционеров-интернационалистов в такой мере нежелательна для правительств Антанты, что те принимают все меры, чтобы ей воспрепятствовать, то не сочтет ли правительство Германии, в силу этого, выгодным для себя такую поездку с точки зрения своих интересов?
Отсюда и родилась высказанная первоначально Мартовым идея поездки через Германию легальным путем.
Свой план Мартов первоначально изложил следующим образом: обратиться от имени политической эмиграции телеграфно через Чхеидзе к Временному правительству и к Петроградскому Совету с предложением устроить обмен политэмигрантов на интернированных немцев.
За разрешение со стороны германского правительства группе политэмигрантов поехать в Россию русское Временное правительство должно было освободить и пропустить в Германию такое же количество гражданских военнопленных, интернированных в России.
Владимир Ильич прекрасно знал, что Милюков и Гучков, которые возглавляли тогда Временное правительство, согласия на проезд эмигрантов ни за что не дадут. От Чхеидзе и Керенского, тогдашних руководителей Петроградского Совета, Владимир Ильич тоже ничего хорошего не ждал, однако он не возражал против официального обращения, сказав себе и нам: «Пусть хлопочут, а мы тем временем подготовим иным путем поездку и поедем».
Началась лихорадочная работа по подготовке этой поездки.
План Мартова предполагал одновременно с перепиской с Россией и переговоры с германским правительством. Эти переговоры, как уже известно из некоторых описаний нашей поездки \ первоначально велись Гриммом, представителем Циммервальдского объединения, от имени меньшевиков группы Мартова, большевиков и эсеров-интернационалистов. Когда же эти переговоры приняли затяжной характер и поведение Гримма стало подозрительным.
Владимир Ильич настоял на том, чтобы мы от услуг Гримма отказались и повели самостоятельно, без меньшевиков, переговоры о поездке. Нашим посредником стал тов. Платтен, который и довел эти переговоры до конца, а затем и сопровождал нашу группу до русской границы
Хотя переговоры под конец велись тов. Платтеном от имени одних большевиков, однако Владимир Ильич прилагал все усилия к тому, чтобы склонить и другие группы к совместной поездке. В отношении одних, как «нашесловцев» и «впередовцев», Владимир Ильич правильно рассчитывал, что лучшая часть из них в России вольется в нашу партию. Меньшевиков же Владимир Ильич хотел привлечь к совместной поездке главным образом для того, чтобы впоследствии легче было отбиваться от шовинистской травли, которую Владимир Ильич прекрасно предвидел и которая, как известно, в первые дни после приезда, и особенно в июльские дни, носила бешеный характер.
Переговорами руководил сам Владимир Ильич. Большое и активное участие, насколько помнится, принимал в этих переговорах тов. Бронский. А мне одно время было поручено вести переговоры о совместной поездке с представителями тех групп, центры которых находились в Цюрихе.
От имени меньшевиков переговоры вел со мной тов. Мартынов, от ППС левицы — Ф. Я. Кон и Валецкий.
Толку от этих переговоров никакого не вышло. Меньшевики и их единомышленники из ППС развили канитель. Ехать без разрешения Милюкова, пока не исчерпаны все попытки получить «разрешение», как они выражались, они считали политической ошибкой и ехать с нами отказались. Группа «нашесловцев» была очень разнородна по своему составу, и тут могла идти речь о поездке только отдельных товарищей из этой группы.
От группы «впередовцев» в Цюрих специально по этому поводу приезжал А. В. Луначарский. Поездке его и других членов группы «Вперед» совместно с нами Ленин придавал большое значение, поэтому он лично вел переговоры с тов. Луначарским, которые, однако, успехом не увенчались.
Переговоры же тов. Платтена тем временем подходили к концу, и наш заграничный ЦК под руководством Владимира Ильича, не колеблясь ни одной секунды, твердо решил, что мы, большевики, едем одни как организованная партийная группа. При этом мы довели до сведения других эмигрантских групп о том, что отдельные эмигранты, желающие примкнуть к нам, могут это сделать.
Владимир Ильич очень заботился о том, чтобы все члены нашей секции, у которых только была физическая возможность, смогли поехать. Особенно он заботился о рабочих. Помню, как за два-три дня до отъезда я получил от него открытку, в которой он просил меня разыскать одного из членов нашей Цюрихской секции, рабочего тов. Линде, о котором он как-то забыл напомнить в устной беседе, для того чтобы помочь ему поехать вместе с нами. Перед самым отъездом в Цюрихе состоялось собрание отъезжающих с участием ряда товарищей, пришедших нас провожать.
Было устроено нечто вроде прощального обеда. А после него под председательством Владимира Ильича состоялось формальное собрание, на котором подвергалось обсуждению несколько вопросов, связанных с поездкой. В числе их был вопрос об эмигранте Блюме, незадолго до войны появившемся на цюрихском горизонте. Блюм называл себя плехановцем или меньшевиком-партийцем, с начала войны причислял себя к интернационалистам, но ни в какой группе членом не состоял. Так как в эмигрантской среде были слухи о том, что Блюм подозревается в сношениях с охранкой, то большинством голосов решено было его не брать. Впоследствии оказалось, что Блюм действительно имел какие-то сношения с охранкой и был Ревтрибуналом присужден не то в 1918-м, не то в 1919 году к пяти годам лишения свободы.
На этом же собрании был оглашен текст подписки, которую все участники поездки должны были подписать.
Из членов нашей партии поехали: Ленин, Н. К. Крупская, Г. Е. Зиновьев, Зинаида Лилина, Инесса Арманд, Г. Сафаров, Гр. Усиевич, Ольга Равич, Абрамович, Валя Сафарова, Гребельская, Розенблюм, Линде, Миха Цхакая, Бойцов и я. Кроме того, с нами поехали товарищи Радек, Сокольников, «нашесловцы» Мария и Илья Мирингофы, Ф. Кон и несколько бундовцев, всего 30 человек. В качестве сопровождающего с нами поехал Фриц Платтен. На вокзале было большое количество русской публики, пришедшей нас «проводить». Пришла и меньшевичка Димка (Елизавета Петровна), которая учинила небольшой скандал, посылая истерическим голосом по нашему адресу всякие ругательные слова. В ее меньшевистской голове мы представлялись изменниками Интернационала и заслуживали всяческих проклятий.
Условия поездки, как и сама поездка, подробно описаны другими товарищами так что мне можно об этом и не писать. Неправильно, мне кажется, что товарищи, которые пишут об этой поездке, употребляют слова «пломбированный вагон», беря эти слова без кавычек.
На самом деле вагон, в котором мы разместились, был с одной стороны совершенно открыт, и всякий мог свободно в него войти и выйти. «Пломбированным» в кавычках он был в том смысле, что, по условиям договора, никто из нас, кроме Платтена, за все время нахождения вагона на территории Германии не имел права из него выходить, как никто, кроме Платтена, не имел права входить в наш вагон.
Мысль Владимира Ильича за все время нашей поездки была исключительно сосредоточена на вопросах, связанных с ближайшей работой партии. Он очень много ходил взад и вперед по вагону, мысленно разрабатывая в деталях стратегический план ближайшего этапа борьбы.
По дороге из Цюриха в Петроград Владимир Ильич почти все время думал, думал почти вслух на глазах у товарищей. Мы все старались, насколько позволяли условия вагона, не мешать Владимиру Ильичу в его работе, но, когда однажды один из товарищей, в согласии с другими, хотел отказаться от своего места, дабы лучше устроить Владимира Ильича, он решительно запротестовал, и притом таким тоном, что никто из нас не стал больше на этом настаивать. В дороге, помнится, было у нас одно собрание, на котором мы обсуждали наше поведение на суде, если нас по приезде арестуют и предадут суду. Повод для такого предположения у нас был, так как во французской газете «Пти Паризьен» 1 было напечатано заявление Милюкова, в котором он пригрозил преданием суду за измену всех, кто воспользуется услугами Германии для поездки в Россию. Поэтому и в подписке, которую давал каждый из ехавших, было сказано, что нам заявление Милюкова известно и что ответственность за поездку каждый берет на себя. Как известно, руки у Милюкова к моменту нашего приезда оказались несколько подрезанными огромным размахом революции, и ни о каком аресте или предании нас суду в первые дни после приезда не могло быть и речи.
Первое соприкосновение с русской революцией мы получили еще в пути, на территории Финляндии, за несколько часов езды до Петрограда. В нашем поезде ехало много солдат, и по чьей-то инициативе в соседнем с нашим вагоне был устроен небольшой солдатский митинг, на котором, насколько помнится, с короткой речью выступил тов. Зиновьев. Он говорил главным образом о войне, о ее грабительских целях и о том, как ее окончить. Все его выступления, как и беседа Ленина с солдатами, носили характер репетиции, нащупывания настроения. Это настроение в те дни определялось как «добросовестное оборончество». Солдаты тогда еще в своем подавляющем большинстве принимали лозунг обороны революции, вернее, мирились с этим лозунгом, но в то же время жаждали мира.
Встреча, которая была оказана Ленину по прибытии нашем в Петроград, многим из нас впервые раскрыла всю глубину и размах происшедшего в феврале переворота. Владимира Ильича эта встреча в буквальном смысле воспламенила.
Каждого, кто наблюдал Владимира Ильича еще за несколько часов до этого в вагоне и теперь, на броневике у Финляндского вокзала, произносящим свою первую речь перед революционными рабочими, солдатами и матросами тогдашнего Петрограда, не могло не поразить то огромное впечатление, какое эта встреча произвела на Владимира Ильича: вчера еще весь сосредоточенный в глубочайших мыслях, сегодня он был весь в движении, в действии. Точно огромная потенциальная сила вдр>г мощным толчком была сразу приведена в движение, и от этого движения все вокруг зашумело и задвигалось.
Записки Института Ленина. М., 1927. Кн. 2. С. 115 — 127, 135-137, 139—147
ХАРИТОНОВ МОИСЕЙ МАРКОВИЧ (1887—1948) —член партии с 1905 г., большевик. С 1912 г. проживал в Швейцарии, входил в Цюрихскую секцию большевиков, был ее секретарем и делегатом на конференции заграничных большевистских секций в Берне (1915). Вернулся в Россию в апреле 1917 г.; работал секретарем 2-го Городского района Петрограда и входил в состав Петербургского комитета РСДРП (б). После Октябрьской социалистической революции— на партийной, хозяйственной и военной работе в Петрограде, Киеве, на Урале. Был секретарем Урал-бюро, Пермского и Саратовского губкомов партии. Работал в ЦКК—НК РКИ, затем в Наркомвнешторге. Необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.