Владимир Ильич на досуге

Владимир Ильич Ленин, как известно, был беспримерным тружеником. Вся его жизнь прошла в напряженном труде.

Но Владимир Ильич умел и отдыхать. Видеть его за работой мне лично почти не приходилось, зато его досуг очень часто проходил на моих глазах. Ильич умел строить свой отдых так, что эти немногие часы досуга заряжали его бодростью на многие дни.

Лучшим видом отдыха Владимир Ильич считал воскресные поездки за город. «Подальше от городского шума, подальше от Москвы!» — говорил он, выбирая в субботу место для предстоящей поездки.

— Ну, товарищ Гиль, что будем завтра делать? — обращался ко мне Владимир Ильич по субботам в первые месяцы жизни в Москве.

Он раскладывал на столе карту Москвы и выбирал какое-нибудь мало известное ему предместье.

— Вот, например, Рублево... Не знаете, Гиль, что за место?

— Впервые слышу, Владимир Ильич, — отвечал я. Уроженец Петербурга, я никогда раньше не бывал в Москве и ознакомиться с окрестностями еще не успел.

— Не знаете? Ага! Ну, тем лучше. Давайте узнавать.

И мы отправлялись наугад за пятьдесят-шестьдесят километров от Москвы. Если время было весеннее, охотились на вальдшнепов и глухарей. Летом больше купались, бродили по лесам, отдыхали на траве, собирали грибы. С наступлением осени — опять охота: тетерева, зайцы.

Зима была излюбленным временем года Владимира Ильича для хорошего отдыха на свежем воздухе. Все зимние воскресные дни он проводил на автосанях и на лыжах. Владимир Ильич был отличным охотником и понимал все тонкости охотничьего искусства. Он хорошо знал, как следует подходить к том или другому зверю или птице, как приблизиться к ним, в какой момент стрелять и когда пускать собаку. Он умел по солнцу определять направление и никогда не пользовался компасом. В незнакомой лесистой местности Ленин ориентировался по деревьям, как заправский охотник.

Желая сделать охоту более интересной, я решил пригласить специалиста-егеря. Он должен был сопровождать Владимира Ильича на охоте. Одновременно егерь должен был исполнять обязанности второго шофера.

— Правда ли, что вам нужен помощник? — спросил у меня Владимир Ильич и хитро прищурился Если вы хотите взять его только как егеря — запрещаю.

— Да нет, Владимир Ильич, мне нужен помощник, в гараже.

— Ну ладно, тогда берите.

С тех пор Ленина сопровождал на охоте егерь Плешаков, умевший хорошо ее организовать. Владимир Ильич высоко ценил охотничьи познания Плешакова. Владимир Ильич не гнался за добычей. Он любил самый процесс охоты, длительные переходы, лесной воздух. Добыча была для Ильича не целью охоты, а результатом. Нередко он поручал мне отдавать всю нашу воскресную добычу знакомым, товарищам по работе.

- Сделайте это незаметно, — поручал Владимир Ильич, — позвоните, вам откроют, и вы, ни слова не говоря, кладите птицу в передней и тотчас же уходите. Понятно вам?

Я смеялся и говорил, что вполне понятно.

Однажды на охоте произошел такой случай. Владимир Ильич тихо пробирался по густому лесу, держа ружье наперевес. Неожиданно навстречу медленно, спокойно вышла лисица. Это было очень красивое животное, с пушистым яркозолотистым мехом. Владимир Ильич, пораженный красотой лисицы, замер. Он не выстрелил, хотя лисица прошла очень близко и медленно. Я издали наблюдал эту сцену.

Когда на охоте к Владимиру Ильичу присоединялся кто-нибудь, Владимир Ильич обычно ставил условие:

— Чтобы не было анархии! Будем подчиняться Плешакову. Уж он знает, как лучше поступить. А вы, товарищ Плешаков, приказывайте, командуйте, не стесняйтесь.

Очень нравилось Владимиру Ильичу село Завидово, в ста километрах от Москвы. Здесь было крупное охотничье хозяйство. Охота проходила под руководством старшего егеря Порошина. Ленин страстно увлекался большой охотой — с лошадьми и собаками. Но ездить в Завидово было далеко, и Владимир Ильич побывал там всего несколько раз.

Интересны были наши летние поездки за город. Каждое свободное воскресенье было для Владимира Ильича днем, обещающим много разнообразных впечатлений. В этих воскресных прогулках он черпал бодрость на всю неделю.

Мы уезжали обыкновенно в субботу вечером и возвращались в понедельник утром. Места выбирались наугад, отдаленные и незнакомые.

С весны 1919 года Владимира Ильича нередко сопровождала Мария Ильинична.

Подъезжаем бывало к какой-нибудь тихой деревушке; Владимир Ильич просит остановить машину и идет знакомиться с крестьянами, искать ночлег.

— Владимир Ильич, не зайдем ли сюда? — предлагал кто-нибудь, указывая на красивый и солидный дом.

—- Нет, — отказывался Ленин, — вот куда мы зайдем, — и вел в простую, маленькую, но опрятную избу.

Владимир Ильич предпочитал останавливаться у бедных крестьян. С ними у него разговор завязывался лучше, интимнее. Побеседовав и поужинав в избе продуктами, купленными у крестьян или захваченными с собой, Владимир Ильич обращался к хозяину:

— Ну, а теперь спать! Встанем на заре — и айда в лес! Ведите-ка нас на сеновал.

Владимир Ильич ничего другого, кроме сеновала для ночлега во время поездок не признавал. Бывало хозяин пытается создать гостям «комфорт»: постелить что-нибудь или дать подушки. Владимир Ильич всегда решительно возражал:

— Ничего, пожалуйста, не делайте! Вот так, просто, на сене, и будем спать. Никаких подстилок! Не то впечатление будет, не то удовольствие!

Если с Владимиром Ильичем приезжали в деревню курящие (Ильич не курил и не любил табачного дыма), он им обычно говорил:

— Курильщики! Ну-ка, накуривайтесь, чтоб ни одного курильщика ночью! Иначе — под суд!

Случилось, что кто-то ночью, тайком, закурил. Владимир Ильич поднялся в сказал:

— Как вы могли это сделать? Ведь это неслыханно — курить на сеновале!

Укрывался Владимир Ильич по обыкновению своим пальто или пледом, а утром ходил к колодцу или к реке умываться.

Его примеру следовали остальные.

Рано начинался день ленинского отдыха, — день движения, охоты, собирания грибов, лежания на траве, бега взапуски.

В понедельник утром Владимир Ильич покидал лес, деревню или реку обновленный и бодрый. Наступала неделя огромной и сложной деятельности вождя.

В часы своего досуга Владимир Ильич любил общаться с самыми разнообразными людьми, заводить беседы со случайными прохожими, особенно с крестьянами. «Послушайте, где тут река недалеко?», «Эй, ребята, где вы столько грибов собрали? Научите-ка нас!»

Нередко бывало так: въедет наша машина в деревню, а ребятишки гурьбой бегут за ней. Владимир Ильич предлагал:

— Давайте остановимся, насажаем ребят.

Ильич помогал детворе влезть в машину. По пути он шутил, смеялся, расспрашивал ребят о всякой всячине.

— Держитесь лучше! — говорил Ленин. — Держитесь! Ну, а теперь, — говорил он через некоторое время. — хватит, а то заблудитесь!

— Да ничего, дяденька! Мы по грибы за пять верст ходим!

Как-то раз зимой, видимо, очень переутомившим Владимир Ильич высказал желание поехать на несколько часов за город, побродить по лесу и подышать свежим зимним воздухом.

— Владимир Ильич, — предложил я, — хотите я вас к Сенежскому озеру свезу? Там хорошо, кругом лес, тишина. Можно походить на лыжах, и поохотиться есть где.

Ильич ухватился за это предложение.

— Верно, верно! Уж если поехать, то нужно и поохотиться.

Он попросил приготовить на утро машину и выехать с таким расчетом, чтобы провести там день, а к вечеру вернуться в Москву, где ему надлежало присутствовать на каком-то важном совещании.

Рано утром я заправил машину, жду Владимира Ильича. Он не идет. Зная его аккуратность, я заподозрил: не передумал ли он? Не разохотился ли?

Но тут Ильич выходит в дубленом полушубке с лыжами и ружьем в руках, довольный и жизнерадостный. Укладывает в машину лыжи и весело говорит:

— Ну и задам же я перцу сегодня зайцам!—И тут же спохватился: — А может, никаких зайцев там и в помине нет, а?

— Да уж будьте покойны, Владимир Ильич, - заверил я, — не зря едем. Жаль только, что сейчас не лето, ведь там озеро большое — глаз не оторвешь. Диких уток, рыбы — хоть руками бери.

Я завел машину, и мы поехали. Миновали Фирсановку, Крюково, а вскоре показалось и озеро. Я остановился у конного завода, у крыльца небольшого домика.

Навстречу нам вышел начальник завода и удивленно остановился.

— Будем знакомы: Ленин, — коротко отрекомендовался Владимир Ильич и протянул руку.

От неожиданности начальник застыл на месте, но скоро освоился и пожал протянутую руку. Владимир Ильич улыбнулся и сказал:

— Не удивляйтесь, пожалуйста: захотелось отдохнуть и подышать свежим воздухом. Давненько не видел я ни зимнего неба, ни леса. И поохотиться бы недурно!

— Очень рад, — приветливо отвечает начальник, — милости прошу. Пожалуйте ко мне в дом, отдохните, закусите с дороги. Чем богаты, тем и рады!

Владимир Ильич просит не беспокоиться и проходит вслед за ним в дом. Приглашает и меня. На столе пыхтит самовар.

Жена начальника расставляет посуду, собирает завтрак. Узнав, что перед ней Ленин, она растерянно опустилась на стул. Ильич заметил ее смущение и стал шутить, задавать вопросы. Очень скоро смущение рассеялось, и в комнате воцарилась непринужденная атмосфера. То и дело раздавался смех.

Хозяйка предложила перед охотой поесть щей.

— Спасибо, спасибо, — сказал Владимир Ильич, — Я с собой захватил всякой снеди, посмотрите-ка!

Он развязал узелок и вынул завтрак. Но хозяйка все же подала гостю тарелку щей.

Владимир Ильич достал из узелка бутерброды И положил на стол, а сам с удовольствием принялся за горячие щи.

Затем пришел местный егерь — специалист по зимней охоте, — и завязался оживленный разговор.

Отдохнув, направились в лес. Охота была совсем неудачной. Ходили, ходили, — хоть бы ничтожный зайчишка перебежал дорогу. Даже и следа нет.

— Вот досада, — приговаривал Ленин, — хоть бы общипанный какой выскочил!

Спутникам Владимира Ильича стало как-то неудобно, словно они были виноваты в отсутствии зайцев.

Он принялся утешать их:

— Не горюйте, чепуха! Да разве мне важны зайцы. Может, встретив их, я и не стал бы стрелять. Рад, что походил, настоящим воздухом подышал, а зайцы пустяк.

Побродив по лесу без единого выстрела, Владимир Ильич в сумерки вернулся на конный завод. Здесь уже ждал самовар, но гость поблагодарил за внимание и заторопился в Москву.

По пути домой Владимир Ильич делился впечатлениями о поездке, давал меткие характеристики наши спутникам по неудачной охоте, весело шутил. Трудно было представить, что пройдет час-два и этот простой человек в полушубке будет председательствовать на правительственном заседании, где решаются важнейшие государственные дела.

Помнится, весной 1920 года отвез я Владимира Ильича в Завидово. Там нас по обыкновению ожидал егерь Порошин.

Охота на глухарей приходила к концу. Прибыли мы к Порошину вечером: должны были выйти рано утром затемно, чтобы к рассвету быть на месте. Пройти нужно было от дома километра два. Сидим у Порошина, пьем чай и сговариваемся, кому куда идти. Решено было разбиться по группам: одни отправятся на тетеревов, другие — на глухарей.

— Итак, кто куда? — спрашивает Владимир Ильич.

— Мы пойдем на тетеревов, — говорят одни.

— А вы, товарищ Гиль? — интересуется Ильич.

— С вами, на глухарей, Владимир Ильич.

С нами пошел сын Порошина. Старик отправился с любителями тетеревов.

Была сильная распутица, снег еще не стаял, всюду стояли лужи. А ток находился на самом болотистом месте. Приближаясь к цели, молодой егерь предупредил нас, что теперь надо очень осторожно подходить: токовик где-то близко.

Движемся медленно, ощупью — рассвет еще не наступил. Впереди сын Порошина, за ним Владимир Ильич, я замыкаю шествие. Наконец подошли к заветному месту. Стоим, не шевелясь, почти по колено в воде. Через каких-нибудь пятнадцать-двадцать минут должны прозвучать глухариные голоса. Стоять в воде холодно, и мы садимся на пень. Владимир Ильич совсем озяб, у меня тоже зуб на зуб не попадает, но все-таки не шевелимся.

Видим: горизонт начинает сереть, а току все нет и нет.

Сын Порошина шепчет:

— Неужели опоздали?

Владимир Ильич молча пожимает плечами. Ждем еще некоторое время, но результатов никаких.

— Как же дальше? — спрашивает Ильич. Молодой егерь огорченно говорит:

— Почему вы не приехали тотчас же после получения нашей телеграммы? Следовало приехать сразу, а прошла уже неделя. Вчера я проверил, глухарей было еще вдоволь. Эх, проворонили!

Незаметно стали говорить громко. Делаем несколько шагов, чтобы согреться. Вдруг слышим шорох, в воздух взвился крупный глухарь.

— Что это? — спрашивает Владимир Ильич.

Молодой Порошин отвечает:

— Опоздали, очевидно, ток уже кончился. Владимир Ильич очень сожалел, что так неудачно прошла охота.

Домой мы пришли первые. Вскоре вернулся старый егерь со своими спутниками.

— Ну как дела? — спрашивает Ильич по-охотничьи. — С полем?

— С полем, — отвечают по-охотничьи же, показывая полные сумки. — А вы попами?

— Да, — с деланым трагизмом отвечает Владимир Ильич, — попами.

Выпив чаю и отдохнув, мы поехали в Москву.

Неудачна была на этот раз охота, но Владимир Ильич был в хорошем настроении, шутил и смеялся.

В другой раз, уже осенью того же года, поехали мы на утиную охоту по направлению к Кашире. С нами были Дмитрий Ильич Ульянов, егерь и еще трое товарищей. Остановились, недоезжая Михнева. Дмитрий Ильич отлично знал эти места: он работал здесь когда-то земским врачом. Неподалеку находился пруд, но, чтобы добраться до него, надо было с шоссе свернуть на проселочную дорогу. Накануне шел дождь, кругом стояла непролазная грязь, продолжать путь было рискованно. Я не был уверен, доберемся ли мы благополучно до пруда, но все же двинул автомобиль вперед. Не успели отъехать саженец пять-десять от шоссе, как передняя часть машины погрязла в топкой глине.

— Теперь приехали, — говорю я.

— Надо помочь, — сказал Владимир Ильич, выходя из машины.

— Нет, уж лучше вы, Владимир Ильич, идите охотиться, — посоветовал я, — а мы сами что-нибудь придумаем.

Владимир Ильич не сразу, но все-таки согласился и отправился к пруду, сопровождаемый Дмитрием Ильичем и егерем.

Мы канителились часа два. Нарубили елок, березовых веток, подложили под колеса и вытащили машину, выбрались из грязи. Все мы при этом порядком вымазались в глине.

К этому времени вернулись охотники. Первым шел Владимир Ильич. Он был оживлен, весел, за плечами висели трофеи — убитые утки.

— Ну что, устали? — спрашивает Ильич. — Давайте отдыхать!

Решили закусить. Расселись и стали раскладывать свои скромные запасы пищи. У одного из нас оказалось немного вина. Владимир Ильич первый предложил:

— Надо подкрепить силы. Выпейте-ка, товарищи!

Некоторые стеснялись пить. Ильич это заметил.

— Если пьете, нечего стесняться. Пожалуй, в я с вами выпью за компанию, и я продрог.

И тут в первый и последний раз я увидел Владимира Ильича с рюмкой вина в руке.

Я всегда удивлялся тому, насколько он ограничивал себя во всем. Сидим бывало группой охотников, закусываем. Ильич всем предлагает бутерброды:

— Кушайте, товарищи, кушайте!

Всех старается угостить, а сам съест одни бутерброд — и все. А то бывало возьмет кусок черного хлеба, посолит погуще, выпьет два стакана чая и сыт.

...В октябре теплым осенним утром Владимир Ильич отправился охотиться на дупелей и бекасов. Мы приехали в деревню Молоково. Неподалеку протекам Москва-река. Ночью прошел дождь, и кругом было много глубоких луж.

Дошли мы до какого-то мостика. Чтобы взобраться на него, надо было перепрыгнуть через довольно широкую канаву. I

— Ну-ка, прыгнем! — сказал Владимир Ильич. Он перепрыгнул, однако не совсем удачно, и набрал воды в сапоги. Ощущение, вероятно, было неприятное, но Владимир Ильич не подал и виду, а спокойно выбрался на сушу, посмеиваясь над своей неловкостью.

Через несколько минут мы были на мосту, уселись на какой-то балке. Кругом — ни души. Я попытался помочь Владимиру Ильичу стащить сапоги, полные воды, но он решительно запротестовал и принялся снимать их сам.

Я стоял рядом. Владимир Ильич, не торопясь, снял сапоги, промокшие носки и развесил на барьере моста. Вся эта амуниция сушилась на осеннем солнце медленно, и мы более часа просидели там.

Владимир Ильич увлекательно рассказывал о жизни за границей, рассказывал, как проводят свой досуг французы, бельгийцы, швейцарцы.

Солнце засветило ярче, Москва-река стала искриться. Мы пошли дальше. Охотились мы в этот день до сумерек. Злоключение у моста было забыто. Владимир Ильич охотился с юношеским увлечением.

В один из воскресных дней я повез Владимира Ильича по обыкновению далеко за город. Мы остановились в селе Богданихе, километрах в десяти от Горок. Владимир Ильич, как я уже говорил, любил делать остановки в незнакомой местности, заводить разговоры со встречными крестьянами.

Так было и в Богданихе, куда мы попали в это утро. Владимир Ильич вышел из машины и отправился к избам. Навстречу шла группа крестьян-бедняков. Среди них случайно оказался старик, побывавший у Ленина крестьянским ходоком. Он узнал Ильича и тотчас же сказал об этом спутникам. Ленина тесно окружили, завязался разговор.

Вскоре вокруг Владимира Ильича собралась изрядная толпа крестьян. Всем хотелось посмотреть на Ленина, услышать его речь и задать вопрос. Ильич внимательно выслушивал каждого и охотно отвечал.

Из толпы вдруг выдвинулся старый, седой крестьянин и обратился к односельчанам:

— Послушайте-ка, люди! Вот перед нами самый главный большевик — Ленин. Давайте расскажем ему про нашу беду. Кто же, как не он, поможет нам...

Люди заговорили сразу. Стараясь друг друга перекричать, они стали говорить Ленину о чем-то очень серьезном и, по-видимому, наболевшем. Владимир Ильич остановил их.

— Так, товарищи, не годится. Я ничего не пойму, если говорить будете сразу. Выберите одного, который сможет мне толком все рассказать. А вы слушайте и если он что-нибудь пропустит или скажет не так, поправьте его.

Выбрали седобородого деда. Тот рассказал Владимиру Ильичу о безобразии, царящем в их селе. Оказывается, сельский совет, нарушив законность, отобрал у бедняков весь хлеб и посевной материал. У людей не осталось ни фунта муки и ни одной картофелины.

Владимир Ильич слушал с напряженным вниманием. Выслушав крестьян до конца, он попросил написать ему об этом на бумаге, не упустив ни одного факта, ни одной фамилии.

— Обязательно все точно опишите, чтобы я не забыл или не перепутал. Здесь орудуют враги, стремящиеся вызвать недовольство крестьян. Расследуем и вздуем кого следует, — сказал Ленин (Владимир Ильич любил употреблять слово «вздуть»).

Часа через три, на обратном пути, мы опять остановились в Богданнхе. Письмо уже было готово. Ленин бережно спрятал его в карман, попрощался с крестьянами, и мы уехали. Ленин отправил письмо со своими замечаниями в ВЧК.

Предположение Владимира Ильича оказалось верным. В деревне действовали враги советской власти — кулаки и преступники. Кулацкое гнездо било раскрыто и разгромлено.

Об осени 1920 года почему-то сохранилось больше всего воспоминаний. Помню еще эпизод.

В один из воскресных дней Владимир Ильич отправился на машине в деревню Монино, расположенную в семидесяти километрах от Москвы по Северной дороге.

По словам одного егеря, проживавшего в Монино, лес, примыкавший к деревне, представлял собой прекрасное место для осенней охоты на зайцев и тетеревов.

В Монино мы ехали впервые. Нас встретил знакомый егерь и повел в небольшой, очень опрятный дом, стоявший в центре деревни. Владимир Ильич обратил внимание на то, что домик, в который мы направлялись, стоит рядом с церковью.

Хозяин встретил нас радушно, просил располагаться по-домашнему. Это был пожилой статный мужчина, мало напоминавший крестьянина, скорее похожий на учителя или агронома. Бросались в глаза книги, стоявшие на полках. .

Общительность Владимира Ильича нашла живой отклик в нашем гостеприимном хозяине. Владимир Ильич любил беседовать с людьми, умел вызывать собеседника на откровенность.

— Ну, расскажите, товарищ Предтечин, — обратился Владимир Ильич к хозяину, — как живут ваши крестьяне, что думают они о советской власти, каковы их настроения.

Предтечин, не подозревавший, что с ним говорит Ленин, охотно и остроумно рассказывал, как жили крестьяне до революции, как восприняли они советский строй. Затем заговорили о сельском хозяйстве, о житье-бытье отдельных крестьянских семейств, о будущем советской деревни. При этом наш хозяин обнаружил очень любопытные взгляды на быт крестьянина и высказал Ленину интересные мысли о сельском хозяйстве

— Да, все это чрезвычайно интересно, — сказал Владимир Ильич. — Вы, должно быть, агроном? Нет?

— Нет... — уклончиво ответил Предтечин и немного смутился.

Ленин поднялся и сказал:

— Ну, а теперь — в лес! На охоту! Пойдемте c нами, товарищ Предтечин, — предложил он .хозяину!

Тот согласился, принес из соседней комнаты ружье, и мы двинулись в путь.

Мы углубились в лес. Собаки были пущены вперед, руководил охотой егерь. Мы разделились на две группы: Владимир Ильич и Предтечин пошли вправо, а я с егерем — влево. Как-то неожиданно егерь обращается ко мне:

Какая, по-вашему, профессия у этого Предчетина? Вот удивлю вас: он священник, служитель культа.

— Что? Поп? Вы шутите...

— Нисколько. Он служит в той самой церкви, что рядом с его домом. Но он не такой, как все попы... Он не фанатик. Видите — на охоту пошел с нами.

Я решил тотчас же сказать об этом Владимиру Ильичу. Вот, думаю, будет изумлен! Возмутится, вероятно, что его привели в избу попа.

Но сказать об этом удалось только к вечеру, когда мы возвращались с охоты.

Охота была удачная: у каждого из нас висело много убитых зайцев. Владимир Ильич был в отличном расположении духа.

Приближаясь к дому Предтечина, мы с Владимиром Ильичем немного отстали, и тут я сказав ему:

— А ведь Предтечин вовсе не агроном и не учитель, а поп.

Ленин остановился и недоверчиво сощурил на меня глаза.

— Как так — поп? Вероятно, бывший?

Я объяснил, что вовсе не бывший. Владимир Ильич сначала отказывался верить. Через несколько минут между Лениным и Предтечиным завязался разговор, который остался у меня в памяти навсегда.

— Послушайте, — начал Владимир Ильич, — о вас ходят слухи, что вы священник. Что это — правда?

— Правда. Я состою в духовенстве около двадцати лет.

— Не пойму, какой же вы священник? Голова у вас стриженая, одежда обыкновенная, и на моих глазах вы убивали животных!

Предтечин улыбнулся и после паузы сказал:

— Я понимаю ваше недоумение. Моя внешность и мое поведение не в ладу с религией... Это правда.

— А убеждения? Неужели вы служите религиозному культу по искреннему убеждению?

Предтечин, видимо, понял, что перед ним человек, с которым надо говорить откровенно или вовсе прекратить разговор.

— Видите ли, — произнес Предтечин, — я служитель культа только в известные часы, по воскресеньям...

— Как вас понять?

— Убеждения не всегда идут в ногу с профессией. В жизни это наблюдается часто.

Владимир Ильич понимающе улыбнулся и сказал:

— А ведь всю жизнь кривить душой — это страшно, а? Сознайтесь!

Предтечин развел руками и уклончиво ответил:

— Я сам частенько удивляюсь: видит меня вся деревня, знает, что я направо и налево нарушаю религиозные правила, а ходят в церковь, слушают и верят мне.

— А почему бы вам не отречься? Вы могли бы заняться каким-нибудь полезным трудом.

Предтечин махнул рукой:

— Поздно. Возраст не тот... В мои годы заняться каким-нибудь ремеслом — трудно. А церковь меня обеспечивает все-таки. С этим надо считаться... Мой дед был попом, отец — тоже, ну и я пошел по той же стезе. Инерция! И что самое удивительное — ведь и отец и дед очень смутно верили... Одно слово — профессия!

Мы приблизились к дому Предтечина. Уже вечерело. Надо было собираться в путь, чтобы до наступления ночи прибыть в Москву. Прощаясь с Владимиром Ильичем, Предтечин как-то виновато сказал:

— Не осудите, гражданин, — много на этом свете всяких противоречий... Вы приезжайте к нам, поохотимся.

Эта встреча произвела впечатление на Владимира Ильича. Сидя рядом со мной в машине, он сказал:

— Видели, товарищ Гиль, на чем держится религия?

Как-то раз зимой Владимир Ильич, проезжая мимо одной подмосковной станции, увидел церковь, из которой валом валил народ. Был, очевидно, праздник-Владимир Ильич засмеялся и сказал:

— А помните, Гиль, как мы с попом охотились. «Профессия, — говорил он. — Инерция!»

***

В декабре 1920 года и одну из суббот, вечером, Владимир Ильич звонит мне:

— Я хотел бы, товарищ Гиль, поехать завтра куда-нибудь подальше, верст за семьдесят. В порядке у вас автосани?

— В полном порядке.

— А во сколько времени, по-вашему, мы пройдем семьдесят верст?

Я объяснил, что все зависит от дороги и снежных заносов. Если заносы не очень сильные, доедем часа за четыре.

— Ну тогда выедем пораньше, часов в шесть утра.

Я подготовил машину, и рано утром, задолго до рассвета, мы двинулись в путь. Утро было морозное, ветреное, но это не остановило Владимира Ильича от далекой поездки.

Ехали мы по Ленинградскому шоссе. Дорога была очень снежная, но довольно ровная, и мы доехали к месту за три с половиной часа.

Несколько часов подряд охотился Владимир Ильич на лисиц и, невзирая на холод, все дальше углублялся в чащу леса. Весь день он не сходил с лыж. Я не отходил от машины, прогревал ее. С наступлением сумерек отправились в близлежащий совхоз греться и пить чай.

В шестом часу вечера мы двинулись обратно, надеясь часам к девяти быть дома. Но тут случилось происшествие, о котором Владимир Ильич потом весело, с юмором рассказывал.

Стоял двадцатиградусный мороз. В открытом поле Гулял жестокий ветер. Отъехали километров пятнадцать, миновали станцию Подсолнечная, и вдруг машина стала «постреливать». Смотрю: давление воздуха в бензиновом баке нормальное, значит — засорение. Проехали еще немного, машина окончательно замерла. Я стал отвертывать бензиновую трубку, руки коченеют на морозе. Стоим всего минут десять, а вода уже застывает. Владимир Ильич спрашивает:

— Как дела?

— Очень плохо, ехать невозможно.

— Ну как же быть?

Я посоветовал оставить автосани и отправиться на станцию Подсолнечная. Вероятно, пойдет какой-нибудь поезд в Москву, — мы и доберемся домой. Другого выхода не было.

— Да, это верно, — сказал Владимир Ильич, - пойдемте.

Мы решили зайти в местный Совет и узнать, будет ли еще сегодня поезд в Москву. Явились в Совет, разыскиваем председателя.

Первое время Владимира Ильича никто не узнавал. Но вот я заметил человека, который пристально смотрел то на портрет Ленина, то на Владимира Ильича.

Затем он стал шептать что-то на ухо другому товарищу. Они быстро ушли в соседнюю комнату, стало ясно: Владимира Ильича узнали.

Вскоре в Совете началась суматоха. Кто-то пригласил Владимира Ильича в одну из комнат. Стало набираться много народу. Каждому хотелось взглянуть на Ленина, поговорить с ним. Многие из присутствовавших всячески старались чем-нибудь помочь нам, давали советы, как лучше и проще попасть в Москву. —B Владимир Ильич держался очень просто, со свойственной ему деликатностью благодарил за хлопоты и просил не беспокоиться.

Один из руководителей Совета предложил Владимиру Ильичу вызвать из Москвы специальный паровоз, доказывая, что это вернейший способ быстро вернуться домой. Владимир Ильич наотрез отказался:

— К чему же специальный паровоз? Совершенно лишнее. Доедем отлично и на товарном. Пожалуйста, не беспокойтесь, товарищи.

Мы вышли на улицу и в ожидании товарного поезда стали прохаживаться вдоль станции. Ветер стих, но мороз стал еще крепче. Кругом возвышались холмы снега — следы долго бушевавшей метели. На лице Владимира Ильича не было ни тени раздражения или недовольства: он по-прежнему был спокоен, временами подшучивал. Неиссякаемая жизнерадостность не покидала его.

Вскоре прибыл товарный поезд. Состав небольшой — вагонов пятнадцать. Мы стали выбирать вагон, чтобы забраться в чего. Я заметил, что товарищи из Совета что-то говорят начальнику станции. Тот повел нас к паровозу: рядом оказался вагон-теплушка, где помещаются обер-кондуктор и бригада.

Через минуту мы были в вагоне. Здесь было довольно тепло: печурка пылала вовсю. Мы разместились вокруг печки, Ленин — между мной и одним кондуктором.

— Да, — говорит Владимир Ильич, улыбаясь, — путешествие с приключениями. Ну да здесь не плохо — тепло. Отлично доедем. Все надо испытать.

Когда мы вошли в вагон, здесь было несколько человек — кондукторы и охрана. Но вот народу у вагона и в самой теплушке собирается все больше и больше. Оказывается, от кого-то узнали, что в теплушке Ленин, и все находившиеся в это время на станции хлынули к нашему вагону. Часть людей толпилась открытых дверей, а кто посмелее — даже в вагон забрался.

Простояли мы на станции минут пятнадцать, пока паровоз запасался топливом и водой. Но вот паровоз прицеплен, в вагон входит обер-кондуктор, за ним - двое красноармейцев. Начальник станции дает сигнал отправления, и мы двигаемся в Москву. Поезд пошел к удовольствию Владимира Ильича, очень быстро.

Через несколько минут один из красноармейцев обратился к Владимиру Ильичу:

— Товарищ Ленин, разрешите доложить...

Владимир Ильич поднял на него глаза и приветливо сказал:

— Пожалуйста, говорите, в чем дело. Садитесь рядом, товарищ, — и подвинулся, чтобы дать место красноармейцу.

Красноармеец присел на край скамьи и начал несмело свой рассказ, полный злоключений.

— Я являюсь начальником команды, сопровождающей этот поезд. Повезли из Риги в Москву медикаменты, двадцать вагонов. По дороге загорелись буксы, и мы растеряли несколько вагонов. Я настаивал, чтобы не отцепляли, а сделали перегрузку, потому что охрану на вагоны я оставить не могу. Продуктов у нас очень мало, и без смены люди пропадут на таком морозе...

Владимир Ильич насторожился, слушая красноармейца со все возрастающим вниманием.

— На мои слова никакого внимания не обращали,— продолжал начальник охраны. — отцепку сделали, и мне все-таки пришлось оставить людей для охраны вагонов. Состав я приведу неполный и потому, наверное, попаду под суд. Посоветуйте, как мне поступить, товарищ Ленин?

Владимир Ильич выслушал очень серьезно, не перебивая, и, немного помолчав, сказал:

— Да, это удивительное безобразие. Такой груз, как медикаменты, для нас сейчас является большой ценностью. Все это надо строго расследовать. А вы, товарищ, не волнуйтесь, — под суд не пойдете. Как приедем в Москву, отправитесь со мной, я приму меры.

Поезд остановился у вокзала. Владимир Ильич в сопровождении красноармейцев отправился в Орточека при станции. Ленин постучал в окошечко, оно отворилось, и показался человек в военной форме — дежурный Орточека.

«Вот какой случай, товарищ...» — начал Владимир Ильич и рассказал, как по вине работников транспорта по пути в Москву застряло несколько вагонов с медикаментами. Изложив все подробно, он попросил предоставить красноармейцам помещение для отдыха и не беспокоить их до особого распоряжения.

Дежурный Орточека слушал и недоумевал: кто бы мог быть этот человек в штатском, дающий столь ответственные указания? Владимир Ильич понял недоумение дежурного и достал свой официальный пропуск Совнаркома.

— Я — Ленин, — сказал он дежурному, протягивая удостоверение.

Дежурный вытянулся:

— Слушаюсь, товарищ Ленин! Все будет исполнено.

Затем Владимир Ильич дружески распрощался с начальником охраны поезда, кивнул головой дежурному, и мы поехали в Кремль.

***

Однажды на охоте вблизи станции Фирсановка, где находился тогда дом отдыха «Тишина» (ныне санаторий «Мцыри»), нам встретился старик, собиравший грибы.

Владимир Ильич заинтересовался им, присел на траву рядом со стариком и завел беседу. Долго и тепло шел разговор вождя с незнакомым крестьянином. Старик был очарован собеседником.

— Говорят, Ленин какой-то у нас управляет. Вот если бы он, тот Ленин, такой, как ты, был, —как хорошо бы было! — сказал он.

***

Даже в дни своей болезни Владимир Ильич, по свойственной ему подвижности, не бросал прогулок, катанья на лодке, игры в крокет или городки. Если встречался хороший партнер, Владимир Ильич с большим увлечением играл и в шахматы. Он был прекрасным шахматистом, в молодости очень любил шахматы, но в последние годы все же предпочитал физические развлечения, особенно охоту. Он считал, что отдыхом от умственной работы могут быть только физические развлечения на свежем воздухе. Он иногда говорил мне при встречах:

— Ничего, товарищ Гиль, скоро встану на ноги, поправлюсь, и тогда снова возьмемся за старое! А хорошо бы сейчас на тетеревов пойти! Правда?

Но Владимиру Ильичу больше никогда не пришлось уже охотиться...

Скромный и простой

Владимир Ильич был категорически против личной охраны, торжественных встреч и всяческих чествований. Он никогда и ничем не выделялся из толпы, одевался чрезвычайно скромно, в обращении с сотрудниками и подчиненными был естественно прост.

Крестьяне-ходоки, приходившие к Ильичу за сотни, даже за тысячи, километров, волновавшиеся перед входом в кабинет Ленина, выходили от него ободренными, повеселевшими.

— До чего прост, до чего добр! — говорили ходоки. — Вот это — человек!

Мне неоднократно приходилось наблюдать, как тихо и незаметно появлялся Владимир Ильич на многолюдных митингах, как скромно пробирался он на сцену или подмостки, хотя уже через минуту тысячи рук восторженно аплодировали ему, узнав, кто этот небольшого роста человек в старомодном пальто и обыкновенной кепке.

В августе 1918 года я привез Владимира Ильича в Политехнический музей, где собрались на политический доклад красноармейцы. Кругом было шумно, народу было очень много.

У всех двенадцати входов стоят вооруженные люди. Перед центральным подъездом какой-то грозный матрос с карабином на плече и патронташем на груди проверяет пропуска и сдерживает толпу. Но сдерживать напор становится все труднее, люди ломятся в дверь, и на помощь матросу пришли красноармейцы.

В самый разгар этой катавасии к матросу с трудом пробрался скромно одетый гражданин в черной кепке, пытаясь что-то объяснить. Но голос его тонул в общем хаосе. Матрос не удостаивал внимания настойчивого гражданина в кепке. Его, как и других, под напором толпы относило в сторону.

— Товарищи, пропустите меня! — во весь голос кричит гражданин, подпираемый с одной стороны толпой, а с другой — красноармейцами. — Разрешите пройти!

Матрос, наконец, обратил внимание на гражданина в кепке и крикнул ему:

— Вам куда? Профсоюзную книжку предъявите!!

— Пропустите меня, пожалуйста, — твердит гражданин. — Я — Ленин.

Но голос Ленина тонет в шуме, внимание матроса уже устремлено в другую сторону. Один из красноармейцев все-таки расслышал имя и зычно произнес на ухо матросу:

— Да погоди ты! Знаешь, кто это? Ленин!

Матрос шарахнулся в сторону, и вмиг образовался проход. Владимир Ильич благополучно пробрался внутрь здания, где его нетерпеливо ждали фронтовики.

***

Для Владимира Ильича была очень характерна одна черта: полное отсутствие надменности, кичливости, высокомерия. Говорил ли он с наркомом, с крупным военачальником, с ученым или крестьянином из глухой сибирской деревни — всегда он оставался простым, естественным, по-человечески «обыкновенным». Его жесты, улыбка, шутки, задушевный тон — все мгновенно располагало к нему, устраняло натянутость и создавало атмосферу дружелюбия.

Владимир Ильич любил рассказывать потешные историй, особенно из далеких времен детства и периода эмиграции, но любил и слушать других. Слушая, он неожиданно задавал вопросы, вставлял шутливую фразу и заразительно смеялся.

Скрытным, замкнутым или неискренним никак нельзя было оставаться в присутствии Ленина, — проницательные, чуть прищуренные его глаза как бы срывали с вас завесу натянутости или скрытности, требуя откровенности и правды. Он был очень добрый и чуткий человек.

Был случай, когда я проезжал с Владимиром Ильичем по Мясницкой (сейчас Кировской) улице. Движение большое: трамваи, автомобили, пешеходы. Еду медленно, боюсь наскочить на кого-нибудь, все время даю гудки, волнуюсь. Вдруг вижу: Владимир Ильич открывает дверцу машины, на ходу добирается ко мне по подножке, рискуя, что его сшибут, садится рядом и успокаивает меня:

— Пожалуйста, не волнуйтесь. Гиль, поезжайте, как все.

На даче, по утрам, когда я готовил машину к отъезду, Владимир Ильич часто помогал мне, и не советами, а делом, руками. Пока я возился у мотора, Ильич, стоя перед насосом, накачивал воздух в камеры, причем делал это энергично и с удовольствием.

Бывало в пути, где-нибудь на Каширском или другом шоссе, застрянет машина и приходится менять колесо или ковыряться в моторе. Владимир Ильич спокойно выходил из машины и, засучив рукава, помогал мне, как заправский рабочий. На мои просьбы не беспокоиться он отвечал шутками и продолжал свое дело.

В годы ожесточенной гражданской войны ощущалась острая нехватка горючего. Город Баку захватили белые, начался «бензинный голод». Приходилось работать на скверном горючем — газолине, засорявшем мотор и приводившем к порче машины. .

— Почему так часто останавливаемся? — спрашивал Владимир Ильич. — В чем дело?

— Беда, Владимир Ильич,- — отвечал я. — Для машины необходимо легкое горючее, бензин, а пользуемся мы этой дрянью — газолином. Что поделаешь!

— Вот как! Как же выйти из положения? — и тут же прибавлял: — Придется потерпеть.

Когда Баку вновь стал советским, в Москву на имя председателя Совнаркома Ленина прибыла цистерна с отличным бензином. Узнав об этом сюрпризе, Владимир Ильич сказал:

— Прекрасно, товарищ Гиль, прекрасно! Но к чему нам столько бензина? Надо поделиться с другими.

И распорядился направить бензин в какую-то организацию, ведавшую горючим. Помещалась она в большом особняке на Кропоткинской улице.

***

Передо мною записка, написанная рукой Владимира Ильича в конце 1919 года: «Товарищ Гиль! Мне сказала тов. Фотиева, что Рыков дал распоряжение сегодня же выдать вам и 4-м помощникам полушубки, валенки, рукавицы и шапки. Получили или нет? Ленин».

История этой записки такова. Владимир Ильич узнал, что, несмотря на зимнюю стужу, я и мои помощники по гаражу работаем без валенок, рукавиц и прочего. Он не мог пройти мимо этого факта и позаботился о каждом из нас.

Чуткая и отзывчивая натура Ильича не мирилась с невниманием или пренебрежением к человеку. Не помню случая, когда бы он не заметил чьего-либо несчастья, огорчения или удрученного состояния, когда бы Ильич не откликнулся на просьбу, недовольство или требование. Он иногда обращался ко мне со словами:

— Что с вами, Гиль? Вижу, вы сегодня чем-то озабочены. Нет, нет, батенька, не отпирайтесь, вы чем-то встревожены! Правда ведь?

Разве после таких слов скроешь или утаишь что-нибудь?

Познакомившись однажды с моей женой, он время от времени осведомлялся о ней, справлялся о нашем малыше Мишутке. В дни, когда я возил Владимира Ильича за город, на воскресный отдых, он иногда обращался ко мне:

— Почему же вы, товарищ Гиль, жену не захватили? Обязательно в следующий раз пригласите и ее!

Надежда Константиновна была такой же простой и сердечной в обращении с людьми, как и Ильич. По пути за город она всегда расспрашивала мою жену о ее работе в кремлевском кооперативе, о жилищных условиях, о родных, оставшихся в Петрограде.

Относясь с удивительной чуткостью и отзывчивостью к нуждам товарищей, всячески стремясь улучшить условия их труда и жизни, сам Владимир Ильич в то же время был поразительно скромен н нетребователен.

Помню следующее. Когда Советское правительство переезжало из Петрограда в Москву, Ленину предложили просторную и удобную квартиру. Но он отклонял это предложение и поселился в маленькой квартирке с невысокими потолками, крохотными комнатками и самой простой мебелью.

Запомнилось и другое: одни из директоров подмосковных совхозов вздумал в дни болезни Владимира Ильича прислать ему фрукты. Владимир Ильич в пух и прах разнес «услужливого» директора, а фрукты приказал тотчас же отправить в детский санаторий.

Скромность Владимира Ильича была не напускная, не искусственная, а природная, идущая от сердца. В 1921 году, в Кремле, я был свидетелем следующего эпизода. Дело происходило в кремлевской парикмахерской. Несколько человек ждало своей очереди. Неожиданно вошел Ленин, спросил, кто последний, и скромно присел на стул. Он достал из кармана журнал и углубился в чтение. Кресло освободилось, и Ильичу предложили занять место вне очереди.

— Нет-нет, товарищи, благодарю вас, — сказал Владимир Ильич, — мы должны соблюдать очередь. Ведь мы сами установили этот порядок. Я подожду. '

Ужасно не любил Владимир Ильич чрезмерного внимания к своей персоне, не выносил низкопоклонства или угодничества. Он не любил, когда его величали, называли «великим», «гениальным». Он морщился и отмахивался рукой, когда на митингах или собраниях его начинали возвеличивать, устраивать ему овации. Он попросту запрещал прибавлять к своему имени какие-либо эпитеты или титулы.

— Что, что? — насмешливо останавливал он своего собеседника, называвшего его «товарищ предсовнаркома». — К чему так пышно, голубчик? Называйте-ка вы меня по фамилии или по имени-отчеству. Ведь это куда проще! — и добродушно смеялся.

***

Одной из замечательных черт Ленина была любовь к детям. Она проявлялась у Владимира Ильича по-особенному, как у людей очень мужественных и нежных.

Помню эпизод, свидетелем которого я был еще в тот период, когда столица только что созданного Советского государства находилась в Петрограде.

Война все забрала до последней крошки. Огромный город был охвачен безработицей и голодом. Надвигалась суровая, безжалостная зима. Голодали не только рядовые жители, но и руководители государства. Завтрак Владимира Ильича нередко состоял из стакана чая без сахара и небольшого ломтика черного хлеба.

Смольный в те дни охранялся вооруженными рабочими и матросами. Группа женщин-работниц подошла к одному из подъездов Смольного и требовала пропустить их к Ленину.

— Дети голодают, — говорили они, — а нам ехать в Сибирь. Не доберемся, по пути погибнем. Пропустите, пожалуйста!

Но охрана не пускала их внутрь здания. Неожиданно появился небольшого роста мужчина в черном пальто с шалевым воротником и в шапке-ушанке, остановился, прислушался и негромко сказал старшему из охраны:

— Пропустите их.

Велико было изумление женщин-просительниц, когда в приемную вошел тот же человек, но уже без пальто и шапки, и сказал:

— Я — Ленин. Вы ко мне, кажется?

Одна женщина заплакала:

— Еду я в Сибирь... Пятеро детей... Молока бы!

— Вам не отпускают? — спросил Ильич.

— Отпустили одну банку сгущенного молока, а ехать-то целых три недели...

Владимир Ильич обратился к другим:

— Вы тоже по этому делу?

Женщины подтвердили. Тогда Ленин подошел к телефону, позвонил и приказал выдать каждой из женщин по пять банок сгущенного молока. Женщины были растроганы. Ведь сам Ленин распорядился выдать им молоко!

Владимир Ильич пожелал женщинам счастливой дороги и ушел в свой кабинет.

После одного из выступлений Ленина на фабрике «Трехгорная мануфактура» дети рабочих этой фабрики выступили с декламацией и революционными песнями. Ильич внимательно и с удовольствием слушал их. После «концерта» Ленин задержался в фабричном клубе и долго беседовал с работницами, отвечая на многочисленные вопросы.

Один из малышей, лет шести-семи, не больше, подошел к Владимиру Ильичу и сказал:

— Дядя Ленин, я тоже большевик и коммунист!

Владимир Ильич расхохотался, взял ребенка на руки и воскликнул:

— Вот какие у нас растут замечательные люди! Только ходить научился, а уже коммунист!

Владимир Ильич, загруженный государственными делами, находил время осведомляться, обеспечены ли московские дети молоком и овощами.

Когда подмосковный совхоз «Лесные поляны» стал снабжать московские больницы и детские учреждения молоком и другими продуктами, Владимир Ильич говорил, что местные власти действуют правильно, что эту систему надо поддерживать и развивать, что вокруг Москвы следует организовать кольцо таких крупных государственных хозяйств — они должны «залить молоком» московскую детвору.

В последние годы жизни Ленина на его имя часто прибывали продуктовые посылки из разных городов и деревень. Домашняя работница Ленина, Саня Сысоева, обычно докладывала:

— Владимир Ильич, опять посылка е продуктами на ваше имя. Принять?

— Принять, обязательно принять, — отвечал Ильич, — и немедленно, Саня, отправьте в ясли или в детскую больницу. Не забудете?

И на следующий день по обыкновению справлялся:

— Ну, как, Санечка, отправили посылку?

Однажды рыбаки с Волги привезли Ильичу осетра.

Саня обрадовалась, принялась резать рыбу.

— Вот хорошо, — говорила она, — на несколько дней хватит. А то впроголодь живет наш Владимир Ильич.

Вдруг на кухню вошел Ильич и заметил рыбу.

— Прекрасная рыба! — воскликнул он. — А откуда она?

И когда узнал, что это рыбаки в подарок ему привезли, строго сказал Сане:

— Вы забыли, должно быть, мою просьбу: никаких подарков не принимать! А эту рыбу заверните и немедленно отправьте в детский дом!

— Владимир Ильич, но ведь и вам есть надо! Работаете сколько, а питаетесь — хуже некуда!

— Ну вот еще! Дети кругом голодают, а вы меня осетриной потчевать вздумали. Сегодня же отправьте детям!

Каждому, кто знал Ленина, бросалось в глаза его какое-то совсем особенное, внимательное и очень серьезное, отношение к детям.

В Горках я часто видел Владимира Ильича гуляющим со своим маленьким племянником Витей, сыном Дмитрия Ильича Ульянова. Он разговаривал с ним, как со взрослым, заставлял его вслух читать стихи и рассказывать сказки. Ильич заразительно хохотал, слушая шестилетнего мальчугана.

Точно так же Ленин «дружил» с маленькой дочкой дворничихи — Верочкой, жившей в Тарасовке, на даче у Бонч-Бруевича. «Дружба» была самая задушевная; Верочка всегда радостно встречала «дядю Володю», подолгу гуляла с ним и всегда что-то подробно рассказывала. А Ильич, держа ее за руку, сосредоточенно слушал, временами хмурил брови, временами весело хохотал.

Владимир Ильич всю жизнь был большим и искренним другом детей — он любил их, понимал и верил в них.

 

Joomla templates by a4joomla