ЕЛЕНА БОБИНСКАЯ
ЛЕНИН В ВАРШАВСКОМ КРАСНОМ ПОЛКУ
Лето 1918 года изобиловало грозами. Черные тучи собирались над всей молодой Республикой Советов... не только на небе. Восставшие эшелоны чехословацких военнопленных, превосходно вооруженные на деньги «союзников», стояли у Волги. Армии белых генералов угрожали отрезать Украину и Крым. Все чаще случалось, что в Москве не выдавали хлеба.
Это были времена большой любви и большой ненависти. Иначе я не могу назвать ту раскаленную атмосферу, в которой мы жили. Победоносная революция воспламенила сердца. Сознание, что мы создаем новый, ранее неизвестный строй (а думали тогда только о революции в мировом масштабе), окрыляло нас. Не было малых дел. Все, что касалось революции, становилось великим. Самым важным. Мир с поражающей ясностью распался на союзников и врагов.
Именно в такой своеобразной обстановке формировался революционный красный Варшавский полк.
Бобинский, комиссар этого полка, окунулся в работу с присущей ему страстью...
Некоторые отряды Варшавского полка уже отличились в борьбе во время восстания левых эсеров в Ярославле. В конце июля у нас говорили, что со дня на день Варшавский полк вступит в бой с бандами «зеленых». 2 августа в Коммерческом институте, в Замоскворечье, должен был состояться прощальный митинг. Митинг назначили на 11 часов.
...Когда мы сели в стоящий под дождем экипаж и мокрые сивки побежали резвой рысью, Бобинский шепнул мне, что на митинге будет Ленин. Теперь я поняла причину его возбуждения. Я знала, что увидеть Ленина горячо желали все товарищи поляки. В то время Ленину не разрешали делать частые выезды. Боялись за него.
— Я заверил, что ручаюсь за безопасность. Мархлевский меня поддержал. Это большая победа. Но уже поздно, — снова заволновался он.
Свернули на улицу, ведущую к институту.
— Почему здесь так пусто? — удивился Мархлевский. — Дождь уже прошел, а улицу как метлой вымело.
Потом на каждом шагу мы встречали группы улан. Когда проезжали мимо них, Бобинский высунулся из экипажа:
— Ну, как там? Все в порядке?
— В порядке, товарищ комиссар! — весело ответил молодой солдат. — Можете на нас положиться. Ни одного человека не пропустим!
— Как так, — забеспокоился Бобинский, — должны же быть делегации с заводов?
— Делегации со знаменами мы пропустили, но в одиночку никто не пройдет, товарищ комиссар!
— Мы роздали приглашения, а вы людей не пропускаете? — набросился на него Бобинский.
Но улан не смутился.
— Всякая контрреволюционная сволочь сумеет себе бумажку выписать (Мархлевский засмеялся), а мы здесь отвечаем за жизнь.
Бобинский прервал его:
— Проехал уже?
— Проехал! Только что... — зарделся улан.
— Снимите посты! Езжайте в институт.
— Есть, товарищ комиссар!
Лошади рванули с места. До нас еще долетел веселый, молодой голос:
— Ребята! Снимайте посты!
— Как вам это нравится! — злился Бобинский. — «Всякая контрреволюционная сволочь сумеет выписать себе такую бумажку». — И неожиданно рассмеялся.
— И что я должен теперь делать с этими хлопцами?
— Это результаты нашей пропаганды, — весело шутил Мархлевский. — Хотим, чтобы солдат-революционер думал, вот он и думает. Раз он отвечает за жизнь Ленина, то что ему какие-то там бумажки?
* * *
Ленина мы застали в кабинете, рядом с большим залом. Он только что приехал и разговаривал с окружившей его группой товарищей. Мы присоединились к ним. Когда Ленин снимал пальто, Мархлевский воспользовался моментом, чтобы что-то сказать ему. Ленин громко рассмеялся. Бобинский подозрительно посмотрел в их сторону.
* * *
Огромный зал был заполнен до отказа. Появление Ленина было встречено бурей аплодисментов. Оркестр заиграл «Интернационал». Знамена переливались пурпуром и золотом. От дверей до сцены уланы образовали шпалеры. Едва Ленин сделал первый шаг, как блеснули сабли, скрещиваясь над его головой. Ленин вздрогнул, мельком посмотрел вверх и спокойно пошел дальше.
Дойдя до сцены, повернулся и сказал с шутливым упреком:
— Эх, товарищи поляки, без эффекта никак не можете...
Провел ладонью по голове и посмотрел на лица смеющимися глазами.
— Хоть бы предупредили! А то, ей-богу, испугался!
Улыбка пробежала по сотням молодых лиц. Восхищение, удивление, радость вылились в стихийный возглас:
— Да здравствует Ленин!
Он поднялся на трибуну и начал говорить1.
Слова Ленина били метко, как снаряды. Он сказал: мы знаем, что война подходит к концу. Но им, империалистам, не удастся закончить войну. Войну закончат рабочие массы, которые уже достаточно пролили крови. Хищный империализм окружает нас все более плотным кольцом. Хочет нас задушить. Но мы знаем, у нас есть надежные союзники: рабочие массы всего мира. Мы должны теперь напрячь все силы: или власть кулаков, капиталистов и царя, или власть пролетариата. От нас зависит победа, товарищи!
В огромном, переполненном зале никто уже не сомневался в этой победе.
* * *
Бобинский вернулся поздно вечером, охрипший от разговоров и взволнованный проводами Варшавского полка.
Если бы ты знала, сказал он, как меня благодарили хлопцы за эту встречу с Лениным!
1957 г.
Журнал «Славяне» № 4, 1958 г, стр. 15—16
Примечания:
1 В. И. Ленин выступил в Варшавском революционном полку 2 августа 1918 года. См. В. И. Ленин, Соч., т. 28, стр. 21—23. — Ред.
ЕСТЬ ТАКАЯ ПАРТИЯ
Я попала в Петроград в середине февраля 1918 года, то есть через три месяца после взятия власти партией большевиков и спустя два дня после разрыва брестских переговоров.
Огромная гостиница шумела, как потревоженный улей. И лишь немного притихла, как среди глубокой ночи раздался тревожный стук в застекленные двери номеров гостиницы...
Снова затопали торопливые шаги на лестницах; поднялся шум взволнованных голосов; загудели клаксоны автомобилей.
А над погруженным в темноту городом неслись длинные, стонущие, тревожные призывы заводских гудков. Из далеких предместий отозвались Путиловский и Обуховский заводы — эти твердыни революции, им отвечали другие со всех концов огромного города.
Всю ночь на заводах раздавали оружие, наскоро создавались боевые отряды. Прямо с заводов они отправлялись на фронт.
С раннего утра на стенах домов появились большие плакаты: «Социалистическое отечество в опасности!»1
Декрет Совета Народных Комиссаров призывал все Советы и революционные организации на защиту социалистического отечества. В декрете содержались подробные инструкции всем организациям. Заканчивался он словами:
«Да здравствует социалистическое отечество! Да здравствует международная социалистическая революция!»
В Петрограде в это время мне неоднократно удавалось слышать Ленина. Навсегда остался в моей памяти его немного охрипший, горячий, полный внутренней силы голос, когда он говорил:
— Над моим столом висит карта России. Красными флажками я отмечаю на ней ежедневно города, где создаются Советы депутатов. Товарищи! Сегодня во всех городах уже имеются Советы рабочих депутатов! Сегодня вся карта России красная!
Ураган, гром аплодисментов надолго заглушил слова Ленина. Казалось, что рухнет потолок театра. Партер, ложи, галерка —. все поднялись с мест. Сотни рукоплещущих рук, сотни воспламененных лиц, сотни уст, выкрикивающих одно имя: «Ленин!».
«Да здравствует Ленин! Да здравствует международная революция!».
Крупнейшие писатели мира пытались выразить глубокую любовь рабочих масс к Ленину. Горький в одном месте приводит мнение рабочих: «Прост, как правда». И может, именно в этом мнении содержится суть отношения масс к Ленину.
Рабочие и солдаты впервые услышали слова правды. Они истосковались по этой правде, как по хлебу. Суровый опыт многих поколений научил их, что словам не следует верить, что за словами всегда кроется измена, кроются интересы властелинов этого мира.
Одна была только партия, которая их не обманула, — партия большевиков. А во главе этой партии стоял Ленин.
Ленин говорил им правду. О жизни, о войне. О том, почему происходят войны и кому они нужны. Солдат, который прибывал прямо из окопов, только сейчас, спустя четыре года, слушая Ленина, понимал, какая сила загнала его в эти окопы. Узнавал, что такое империализм. И что такое международная солидарность рабочих. Тот самый солдат, которому в течение четырех лет офицер и фельдфебель вбивали в голову, что «германец» — это его самый большой враг, начинал понимать,
что не немецкий солдат его враг, что этого немецкого солдата так же гнали на фронт, как и его самого гнало правительство царя. Это была правда. Это он мог сам засвидетельствовать. Лишь несколько недель тому назад он братался на фронте с немецким солдатом, делился с ним махоркой. Немецкий солдат проклинал войну. Из русского языка он научился двум словам: «Совет» и «Ленин». Эти два слова были понятны на всех языках мира. Перебрасываемые в окопы неприятеля, они были грознее бомб. Несли революцию.
«Международная революция», «солидарность пролетариата всех стран» — понятия трудные, неизвестные еще несколько месяцев назад, стали вдруг понятными, близкими и дорогими широким рабочим массам России. Крепкие, неразрывные узы объединили в эти первые месяцы революции пролетариат молодой социалистической республики и рабочих капиталистических стран.
Солдат молодой социалистической республики Советов был твердо уверен, что, защищая каждую пядь родной земли, он защищает международную революцию, что он борется за освобождение пролетариата всего мира.
Это было начало новой эпохи — эпохи социализма.
Журнал «Славяне» М 4, 1958 г. стр. 13—14.
Примечания:
1 См. В. И. Ленин, Соч., т. 27, стр. 13—14. — Ред.
ЛАСЛО РУДАШ
ВСТРЕЧА С ЛЕНИНЫМ
В середине февраля 1919 года я с тремя товарищами по поручению Коммунистической партии Венгрии выехал в Москву, чтобы представлять партию на I конгрессе III Интернационала. В ту пору такая поездка была не из легких. Путь в Москву лежал через два фронта. Поляки и украинцы сражались за Львов, а отступавшие под ударами Красной Армии контрреволюционные банды Петлюры тоже преграждали нам дорогу.
Два члена делегации не решались пойти на риск и вернулись назад, поэтому со мной поехал только Габор Месарош, который позже погиб мученической смертью. Железнодорожного сообщения с Советской Россией не было, и поэтому большую часть пути нам пришлось проделать пешком или на подводе. В Тарнополе меня заподозрили как «большевистского агента» и только благодаря счастливой случайности мне удалось спастись. В Винницу я прибыл как раз в тот момент, когда в город входили части Красной Армии. С их помощью мне уже не так трудно было продолжать свое «путешествие». На сей раз я отправился в путь один, так как Габор Месарош, находившийся прежде в русском плену и лучше меня разбиравшийся в обстановке, уехал раньше. 23 марта я прибыл в Киев, где были получены вести о провозглашении в Венгрии диктатуры пролетариата1. Там же я узнал и о том, что конгресс III Интернационала уже закончил свою работу. По приезде в Москву мне довелось сразу же попасть на заседание Всероссийского съезда Советов2.
Когда я вошел в зал, выступал как раз товарищ Ленин. Он внес предложение избрать Михаила Ивановича Калинина Председателем Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. После выступления Владимира Ильича тогдашний народный комиссар по иностранным делам Чичерин повел меня в президиум, прямо к Ленину. Узнав, кто я такой, Ленин обрадовался моему счастливому приезду (от Месароша он уже знал о моих злоключениях в Тарнополе) и предложил, чтобы я, если считаю нужным, сказал несколько слов делегатам съезда. Но я, ссылаясь на усталость после дороги, уклонился от почетного предложения и не воспользовался возможностью обратиться к делегатам съезда от имени венгерских трудящихся. Я считаю, что это моя оплошность. Объяснить ее можно тем, что мне тогда было всего лишь тридцать четыре года и я не обладал еще достаточным революционным опытом, да к тому же, впервые так близко увидев Ленина, я невольно растерялся...
Через неделю после моего приезда в Москву Владимир Ильич пригласил меня к себе. Я отправился в Кремль в сопровождении тогдашнего секретаря Коминтерна товарища Клингера3. Кабинет Ленина находился в ту пору в здании Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Часовой пропустил моего спутника, который имел пропуск, а мне пришлось несколько минут подождать. Вскоре вышел Владимир Ильич. Он взял меня под руку и повел к себе.
Разумеется, в первую минуту я очень волновался. Ведь на мою долю выпала честь разговаривать с великим человеком, рядом с которым я чувствовал себя незаметным, маленьким. Я больше всего боялся, что не сумею с исчерпывающей полнотой ответить на все его вопросы.
Прежде всего Владимир Ильич, кажется по-немецки, спросил, на каком языке я хотел бы с ним беседовать.
— Можем говорить на немецком, французском или английском, — сказал он. — Мне все равно, ибо я одинаково плохо владею любым из них.
Я выбрал немецкий и уже после первых фраз почувствовал, что Ленин не только лучше меня говорит по-немецки, но и владеет этим языком в совершенстве.
Скромность Ленина меня поразила.
Владимир Ильич, когда разговор зашел о пролетарской диктатуре в Венгрии, в упор спросил меня:
— Какая же это диктатура, если вы национализируете прежде всего театры и кабаре? Разве у вас нет других, более важных дел?
Я заверил Владимира Ильича, что у нас в Венгрии не ограничиваются только этими мероприятиями. Вполне возможно, что буржуазная пресса Европы в данный момент поднимает шумиху лишь об этих второстепенных начинаниях, но она, несомненно, скоро начнет писать о более существенном, когда мы приступим к национализации крупных предприятий.
Выслушав мой ответ, Ленин тут же заговорил о нашем слиянии с социал-демократической партией.
— Я считаю это объединение опасным, — сказал он. — Лучше было бы создать блок, в котором обе партии сохраняли бы свою самостоятельность. В таком случае коммунисты остались бы в глазах трудящихся масс самостоятельной партией, изо дня в день наращивали бы силы и в нужный момент могли бы вовсе порвать с ними, если бы социал-демократы изменили делу революции.
Мне ничего не оставалось, как ответить, что я, дескать, не знаю, почему у нас в Венгрии поступили именно так.
— Я спрашивал у венгерских товарищей, — продолжал В. И. Ленин, — чем гарантирована прочность этого союза. Они ответили мне, чтобы я не беспокоился, так как руководители коммунистической партии, мол, ученики Маркса и Ленина. Но это, возразил я им, еще не достаточная гарантия, так как бывают ученики, которые плохо усваивают урок...
Затем Владимир Ильич поинтересовался, пользуется ли диктатура венгерского пролетариата достаточно прочной поддержкой крестьянской бедноты.
— Сколько сельскохозяйственных рабочих и крестьян-бедняков имеется в Венгрии? — спросил он вдруг у меня.
Исходя из данных довоенной Венгрии, я назвал цифру: примерно четыре миллиона человек.
— Так много? — удивившись, спросил Ленин, и по голосу его можно было заметить, что он сомневается. — Смотрите, — сказал он очень серьезно, — к таким вещам нужно подходить со всей ответственностью. Вчера у меня был один из руководителей коммунистической партии соседней с вами страны, и, когда я задал ему этот же вопрос, он не смог ответить. Какой же это коммунист, если он не знает соотношения классовых сил у себя на родине, и главное, не знает, сколько у него в стране сельскохозяйственных пролетариев и полупролетариев.
— Не думаете ли вы, что достаточно назвать любую цифру и что не обязательно быть совершенно уверенным в ее достоверности? Лучше признайтесь, что вы не знаете. — И он пристально посмотрел на меня.
Я заверил Владимира Ильича, что эта цифра, хоть и не совсем точна, все же близка к действительности. Ленин сказал, что он проверит, насколько точные мои данные.
— Берегитесь, — добавил он добродушным тоном, — если я обнаружу ошибку.
Между прочим, позже товарищ Ленин действительно проверил названную мною цифру и, когда Тибор Самуэли был в Москве, просил его передать мне, что я в его глазах полностью реабилитирован.
Затем он спросил у меня, угрожает ли пролетарской диктатуре в Венгрии опасность контрреволюции или мятежа. Я ответил, что бывшие господствующие классы, проиграв войну, подавлены и не располагают достаточными силами для оказания серьезного сопротивления. Иное положение, высказал я свое мнение, сложилось на востоке страны, в Трансильвании, где сохранились еще сильные феодальные пережитки и классовое расслоение крестьянства выражено резче. Можно опасаться, что зажиточное крестьянство примкнет к какому-нибудь контрреволюционному выступлению.
— Стало быть, это Вандея4 Венгрии, — заметил Владимир Ильич и задумался.
Затем я попросил Владимира Ильича написать письмо венгерскому рабочему классу и призвать его силой своего авторитета к революционной выдержке.
— Этого сделать я не могу, — ответил Ленин. — Я не вправе вмешиваться во внутренние дела других стран. Тем более в дела таких стран, внутреннюю обстановку в которых я недостаточно хорошо знаю.
Спустя несколько месяцев Ленин все же написал такое письмо, и Тибор Самуэли привез его в Будапешт5.
В конце нашей встречи разговор зашел о международном революционном движении, о роли Каутского и ему подобных. На этом наша беседа с Лениным закончилась. Когда в 1922 году я снова приехал в Москву, Владимир Ильич был тяжело болен. Но тем не менее на IV конгрессе Коминтерна он, еще не совсем окрепнув после болезни, выступил со своим историческим докладом о новой экономической политике6.
Пожалуй, нет нужды подчеркивать, что встреча с Лениным была одним из важнейших событий в моей жизни, и я бережно храню воспоминание о ней. Ленин сумел с самого начала нашего разговора рассеять во мне, рядовом члене партии, ту робость, которую я испытывал в первую минуту встречи с ним. Действительно, уже через несколько минут я чувствовал только, что разговариваю со старшим товарищем, обладающим неизмеримо большим опытом, чем я. Громадное впечатление произвели на меня его проявляющаяся во всем скромность и вместе с тем строгий, пристальный взгляд, когда ему казалось, что я неискренен с ним и не нахожу в себе мужества признаться в своей неосведомленности. Впечатления о встрече с В. И. Лениным навсегда останутся в моей памяти. Он стоит передо мной, как живой, то улыбающийся, то строгий, но всегда чуткий и отзывчивый.
«1919 год в Венгрии» Сборник материалов к 40-летию Венгерской Советской Республики. М, Госполитиздат, 1959, стр. 46—50.
Примечания:
1 Венгерская Советская Республика была провозглашена 21 марта 1919 года. — Ред.
2 Имеется в виду заседание ВЦИК 30 марта 1919 года (см. В. Я. Ленин, Соч., т. 29, стр. 209—212). — Ред.
3 Клингер, Густав — делегат I конгресса Коминтерна от Компартии немецких колоний Поволжья. — Ред.
4 Вандея — аграрный район во Франции с преобладанием кулацкого и среднего крестьянского землевладения, где во время французской буржуазной революции в конце XVIII — начале XIX века происходили реакционные мятежи. Слово «Вандея» стало нарицательным для обозначения очагов кулацкой контрреволюции. — Ред.
5 См. В. И. Ленину Соч., т. 29, стр. 357—361. — Ред.
6 См. В. И. Ленин, Соч., т. 33, стр. 380—394. — Ред.
ЛАЙОШ НЕМЕТИ
ВСТРЕЧА С В. И. ЛЕНИНЫМ
5 февраля 1919 года в Будапеште разыгрались драматические события. Подкупленный буржуазией и правыми социал-демократами сброд под охраной полиции разгромил редакцию газеты «Вёрёш уйшаг»1 на улице Вишегради.
Товарищи еще не успели опомниться от этого тяжелого события, как распространилась новая потрясающая весть: 21 февраля полиция арестовала и зверски расправилась с членами Центрального Комитета Коммунистической партии Венгрии и со многими членами партии.
Грубый произвол полиции вызвал глубокое возмущение трудящихся во всей стране. Трудящиеся ответили на жестокую расправу массовыми митингами протеста и повсеместными демонстрациями.
Узнав об аресте руководителей партии, я немедленно направился из Эгера в Будапешт. Участники революционного движения Венгрии, преследуемые полицией, ушли в подполье и общались между собой, лишь соблюдая правила конспирации. Мне дали знать, чтобы я посетил руководителей партии в тюрьме предварительного заключения. Мне удалось проникнуть в тюрьму и добиться свидания. Нам не пришлось говорить на политические темы, так как возле нас все время шныряли шпики.
С Бела Куном, на лице которого все еще виднелись следы побоев, я долго беседовал, разумеется, соблюдая конспирацию. Прощаясь, он пожал мне руку и незаметно сунул в ладонь свернутый кусочек папиросной бумаги. Поспешив на ближайшее кладбище, я развернул и разгладил этот листок бумаги, на котором карандашом было написано: «По решению партии немедленно отправляйтесь в Москву к товарищу Ленину! Доложите ему о создавшейся обстановке!»
Я быстро собрался в путь и уже на другой день под видом репатриирующегося русского военнопленного покинул Будапешт.
Через Чехословакию и Польшу я добрался до Брест-Литовска. Значительную часть пути до Минска я проехал в товарном поезде. Но ввиду близости линии фронта я не мог ехать дальше поездом. Здесь началась самая трудная часть пути.
Пришлось нанимать крестьянские подводы. Пробирался я к цели очень медленно, и мне пришлось преодолеть немалые трудности. Наконец, из Смоленска поездом прибыл в Москву.
Мало-помалу я стал приходить в себя после пережитых в пути невзгод. И хотя я чувствовал усталость, все же с удовольствием разглядывал из окна трамвая столь знакомые мне и милые сердцу улицы и площади. Многие здания все еще носили следы боев за пролетарскую власть, но для меня они от этого становились еще дороже, краше.
Под впечатлением нахлынувших воспоминаний я сошел с трамвая и принялся разыскивать здание почтамта.
5 июля 1918 года здесь, в здании почтамта, мы, тогда слушатели курсов агитаторов, плечом к плечу с бойцами Красной Армии участвовали в подавлении мятежа левых эсеров.
Затем я отправился на прекрасную Тверскую2, оживление и многолюдность которой всегда вызывали у меня восхищение. На этот раз она показалась мне еще красивее, чем прежде.
Вскоре я добрался до гостиницы «Дрезден» и через некоторое время попал в редакцию газеты «Социалпш форрадалом». Мое появление удивило товарищей, они прямо не верили своим глазам. Но привезенные мною свежие номера газеты «Вёрёш уйшаг» и мой краткий рассказ рассеяли все сомнения.
Тут же решили позвонить в Кремль и немедленно поехать к товарищу Ленину.
Мы сели в автомобиль и вскоре оказались на хорошо знакомой площади Кремля, где столько прекрасных исторических памятников. Пройдя мимо ряда пушек времен нашествия Наполеона и Царь-колокола, мы направились к зданию, где жил и работал Ленин. По узкой боковой лестнице мы поднялись наверх. Наконец, перед нами распахнулась дверь рабочего кабинета Ленина, и я оказался лицом к лицу с Владимиром Ильичем. Я смотрел на Ленина с чувством большой любви и глубочайшего уважения, какое испытывают молодые революционеры к своему вождю и учителю. Ленин быстро встал из-за письменного стола и подошел ко мне. Я был так взволнован, что не мог пошевельнуться. Ленин протянул мне руку и просто сказал: «Садитесь, товарищ», — указывая на кресло, стоявшее возле письменного стола.
Он приветливо расспрашивал меня о моей поездке; мое смятение быстро улеглось, и я стал докладывать ему сперва по-русски, а затем по-немецки.
Убедившись, что я слабо владею обоими этими языками, товарищ Ленин пригласил переводчика.
Я доложил Ленину о политической обстановке в Венгрии. Устремив на меня острый взгляд, Владимир Ильич с большим вниманием слушал переводчика. Но когда я рассказал о разгроме редакции газеты «Вёрёш уйшаг», о полицейском произволе и аресте руководителей партии, Ленин нисколько не удивился. У меня было такое чувство, что он каким-то образом уже осведомлен об этом. Затем я передал Ленину привезенные с собой экземпляры газеты «Вёрёш уйшаг». Владимир Ильич с большим интересом перелистывал их и тем временем задавал мне вопросы.
— Люблю выслушивать мнение молодых революционеров, — сказал он.
На вопрос, какие задания я получал от партии у себя на родине, я ответил, что вел пропагандистскую и агитационную работу в провинции среди рабочих и крестьян.
— Если вы, товарищ, работали среди них, то расскажите, как встретили ваше движение крестьяне? Чего они ожидают от него?
Затем он поинтересовался тем, сколько в Венгрии бедняков, безземельных крестьян.
— Я не располагаю статистическими данными о числе крестьян-бедняков, — ответил я, — но думаю, что их больше двух с половиной миллионов. Все венгерские крестьяне-бедняки сильно привязаны к земле и ожидают от нас решения аграрного вопроса.
— Да, - заметил Ленин, — надо привлечь их на свою сторону.
Мы почти час беседовали с товарищем Лениным.
Затем Ленин задал мне еще один вопрос:
— Можно ли после всего случившегося сотрудничать с социал-демократами?
Я ответил, что на это едва ли можно рассчитывать. Тогда Ленин пристально посмотрел на меня и сказал:
— Товарищ, вы, наверно, очень утомлены.
Я на это ничего не ответил. Товарищ Ленин был прав.
Ленин распорядился, чтобы меня показали врачу. Он сказал мне, чтобы я только через два дня сделал подробный доклад венгерским товарищам.
Он сочувственно, приветливо посмотрел на меня и на прощанье пожал мне руку.
Взволнованный до глубины души, я покинул кабинет Ленина. Я чувствовал, что встреча с Лениным обогатила мою жизнь самым прекрасным и дорогим воспоминанием.
Меня направили в Интернациональный госпиталь для врачебного осмотра. Два дня спустя я смог сделать доклад находившимся в госпитале на излечении раненым венгерским товарищам и съехавшимся изо всех районов Москвы и ее окрестностей бывшим венгерским военнопленным, узнавшим о моем прибытии из Венгрии.
Мой доклад о мощном подъеме революционного движения в Венгрии вызвал огромное воодушевление у товарищей, до отказа заполнивших просторную палату госпиталя. Раздавались гневные возгласы, когда я рассказал им о разгроме редакции газеты «Вёрёш уйшаг» и об аресте руководителей партии.
В своих выступлениях венгерские интернационалисты просили меня заверить товарищей на родине, что они с нетерпением ждут того дня, когда они смогут с оружием в руках сражаться на родной земле за власть пролетариата в Венгрии.
Партийное поручение мною было выполнено; через несколько дней я, напутствуемый добрыми советами русских товарищей, снова двинулся в путь, направляясь в Венгрию.
«Воспоминания очевидцев великих событий 1918—1919» Будапешт, изд «Кошут», 1958, стр. 113—122.
Примечания:
1 «Красная газета» — орган Компартии Венгрии в 1919 году. — Ред.
2 Ныне улица Горького. — Ред.
АЛЬФРЕД КУРЕЛЛА
«ВЫ, СОБСТВЕННО, КТО ПО ПРОФЕССИИ, ТОВАРИЩ?»
Многим людям в мире известна эта картина: большое белое здание с зеленым куполом, над которым развевается красный флаг, полированный гранит Мавзолея, ряд темных пихт, а между Мавзолеем и куполом — старая кирпичная стена с высокими зубцами, напоминающими хвост ласточки.
На этой стене, между двумя высокими зубцами, 1 мая 1919 года стоял молодой немецкий коммунист и смотрел вниз, на Красную площадь.
Тогда все у подножья стены выглядело совершенно иначе, чем сегодня. Там, где стоит сейчас Мавзолей, была еще свежая могила. Здесь недавно был похоронен председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета Яков Свердлов. Он был первым из великих руководителей социалистической революции, кого похоронили у Кремлевской стены.
Перед могилой была установлена довольно высокая, грубо сколоченная трибуна. На ней Стоял человек. Вернее, он не стоял, а все время ходил взад и вперед. Он то энергично простирал руку вперед, то делал широкие, как бы спрашивающие и успокаивающие жесты. По этим жестам, по быстро меняющемуся положению головы оратора, что как бы придавало отдельным словам особое звучание, можно было определить, о чем он говорил.
Оратор как бы очаровал толпу. Голос его звучал в такой тишине, что даже здесь, наверху, были слышны все интонации его речи, ее ритм. Только что состоялся небольшой парад войск. Солдаты в далеко не парадной, пестрой форме стояли, выстроившись в каре, справа от оригинального по своей архитектуре собора Василия Блаженного. Другая часть солдат образовала цепь на Красной площади. За ними виднелась большая толпа людей. Все стояли, тесно прижавшись друг к другу.
Вся Москва пришла сюда на майский праздник. И к этим людям был обращен голос оратора, на которого смотрели тысячи пар глаз со всех сторон площади1.
И вот речь окончена. Двумя энергичными жестами подкрепил оратор последние слова, встреченные громкими криками медленно колыхавшейся толпы.
Человек на трибуне собирался сойти по ступенькам лестницы. Из широко раскрытых ворот башни с большими часами выехал скромный автомобиль. Возгласы несколько затихли, и стали слышны звуки «Интернационала», исполнявшегося небольшим оркестром.
И вдруг произошло нечто непредвиденное. Когда этот среднего роста человек сошел с трибуны, к которой подъехал автомобиль, толпа прорвала слабый кордон.
Увлекая за собой солдат, которые были охвачены тем же желанием, что и их братья в рабочих блузах, толпа, запрудившая всю площадь, устремилась к человеку, подходившему к автомобилю. Человеческий поток все теснее и плотнее, концентрическими кругами обступал этого человека.
Человек в медленно продвигавшейся вперед машине встал. Держа в руке кепку, он приветствовал людей. В ответ поднялся лес рук. Все отчетливее и громче доносилось из окружившей его массы людей: «Ленин!.. Ленин!.. Ленин!..».
Все стоявшие на площади — старые и молодые, военные и гражданские — слились в пестрой толпе в одно целое. Масса людей медленно перемещалась к башне с часами, продолжая крутиться вокруг одной точки, ставшей центром этого водоворота. Затем большие ворота пропустили автомобиль, и народом сразу же овладело спокойствие. Толпа, лишенная центра притяжения, рассыпалась, постепенно раскололась на небольшие группки. Вновь вставшие в строй солдаты уже покидали площадь вместе с расходившимися штатскими людьми.
Навсегда, неизгладимо, со всеми подробностями осталась в моей памяти эта картина, которую в тот день видел, вероятно, только один я, молодой немецкий коммунист, чья заветная мечта побывать в столице революции исполнилась лишь десять дней тому назад. И как бесконечно много пережил я за эти дни!
Да, я жил в Москве, в Кремле, я сразу же очутился в центре преобразующего мир движения. Ежедневно в столовой Совета Народных Комиссаров я встречался с людьми, которых знал по газетам как руководителей этого движения. Всего лишь несколько дней назад я сидел в комнате у вождя революции Ленина и больше часа разговаривал с ним один на один. И все это происходило после продолжавшейся несколько недель полной приключений поездки через границы, в обход занятых деревень и, наконец, через фронты, когда не раз жизнь была в опасности. Все это было достаточным основанием для того, чтобы заставить молодого человека смотреть на мир иными глазами.
Предшествующие месяцы были месяцами тяжелых боев. На первый взгляд, они окончились для нас (немецких революционеров.— Ред.) поражением. Но из этих боев вышла Коммунистическая партия Германии. Мы знали, что это означало для германского и международного рабочего движения, и понимали, что этой победой, возместившей все поражения последних месяцев, мы в не малой степени обязаны Ленину, так как он дал нам лозунг, который позволил вести борьбу не только путем агитации и пропаганды, но и с оружием в руках. Этим лозунгом был лозунг диктатуры пролетариата.
Надо перенестись в то время, чтобы уяснить, что тогда значила постановка на обсуждение такого «абстрактного» и «чисто теоретического» понятия, как диктатура пролетариата, которая к тому же находилась в резком противоречии с господствовавшими в то время не только в прогрессивных кругах, но и в рабочем движении либеральными взглядами. «Диктатура пролетариата!» Нужно было не только превратить этот лозунг в объект споров, но и сделать его целью борьбы. Это действительно так и произошло. Весь горячий спор внутри рабочего класса о направлении и целях революции был определен этими двумя словами. Нашим арсеналом, из которого мы брали оружие для борьбы за диктатуру пролетариата, стала ленинская работа «Государство и революция».
Эта маленькая, но богатая по содержанию работа была нелегально привезена летом 1918 г. из Швейцарии в Германию. В группах и кружках подпольного молодежного движения мы тогда много читали, изучали и думали, что уже кое-что понимаем в учении Маркса, но эта книга была для нас чем-то новым. Я хорошо помню первое впечатление от нее. Откровенно говоря, я был несколько обескуражен: чего, собственно, хочет этот человек? (Думаю, что меня простят за это выражение, но так мы тогда думали. Ленин был для нас видным революционером, но как теоретик он был одним из многих авторов, к которым мы должны были определить свое отношение.) Почему он, Ленин, считает, что читателю надо повторять одно и то же два, три, а то и большее количество раз? К чему это топтание на одном и том же месте? Но я продолжал читать: перечитал книгу второй раз. И вдруг понял, что эта книга дала мне аргументы для ответа на все важнейшие вопросы, которые ставила современность. Ход истории и борьба трудящихся масс превратили вопрос о государственной власти в Германии в жгучую практическую проблему повседневной политики.
Старое руководство государством было свергнуто, что же теперь надо делать? Что представляло из себя это государство, чем была государственная машина? Что должно было произойти с ней? И обязательно каждое размышление, каждый диспут по всем этим актуальным вопросам приводили к диктатуре пролетариата. Здесь проходила линия размежевания. От положительного или отрицательного ответа на вопрос, действительно ли был нужен целый период революционного преобразования капиталистического общества в социалистическое и в связи с этим также и соответствующая форма государства, зависело каждое дальнейшее решение. В бурных спорах по этому вопросу, в оживленных дискуссиях, которые охватили самую широкую рабочую общественность, проявилось все внутреннее богатство ленинского решения этой проблемы. Мы научились тогда, даже сами этого не замечая, совершенно по- иному мыслить.
Кроме этого первого введения в материалистическую диалектику творческое изучение ленинской работы «Государство и революция» дало нам и нечто другое: эта книга по-настоящему познакомила нас с Марксом. Это не значит, что мы ранее не читали Маркса и Энгельса. Но картина, создавшаяся у нас после чтения, была отрывочной и неполной. Отдельные части их учения в нашем представлении не имели никакой внутренней связи, и прежде всего было трудно взять из марксизма, каким мы его раньше знали, прямые указания и аргументы для решения практических проблем, которые ставила перед нами история. То, что Ленин показал международному рабочему движению Маркса и Энгельса во всей полноте их гениальной мысли, то, что он открыл для нас марксизм как большую, всеобъемлющую систему теоретических и практических знаний, было одной из его величайших заслуг перед историей человечества.
Первая встреча и знакомство с миром мыслей Ленина были уже позади, когда весной 1919 года мне выпало счастье поехать с партийным поручением в Москву. Сразу же по приезде я познакомился с Лениным и быстро включился в работу, которая на долгое время ввела меня непосредственно в сферу деятельности Ленина, вождя Коммунистического Интернационала.
В Москву я прибыл 20 апреля 1919 года. Через несколько дней мне сообщили, что со мной желает говорить Ленин. Это приглашение было для меня несколько неожиданным, но я догадывался, что послужило поводом к нему. В то время, когда я находился в пути (а мое тяжелое путешествие продолжалось целый месяц), в Баварии была создана Советская республика. Связь Москвы с внешним миром в то время была слабой. Очевидно, Ленину сообщили, что прибыл курьер Центрального Комитета Коммунистической партии Германии. Этот человек из Мюнхена, где он руководил организацией коммунистической молодежи, был живым источником дополнительной информации для лучшего понимания того, что там произошло. И действительно, эта первая, продолжавшаяся более часа беседа заключалась в основном в том, что Ленин пытался почерпнуть из этого «источника» все, что было возможно. Но, как оказалось, от меня нельзя было получить слишком много.
Я жил в Кремле, и поэтому, когда за мной зашли, далеко идти не пришлось. Ленин встал из-за письменного стола, когда я вошел в небольшую, но очень светлую комнату правительственного здания, которая позже стала широко известной по многочисленным фотографиям и картинам. Мы сели за маленький столик в углу комнаты, Ленин — на стоявший у стены диван. Стол стоял так, что мы могли хорошо видеть друг друга. Ленин то откидывался в угол дивана, положив левую руку на спинку, то нагибался вперед, опустив руки на колени и держа голову несколько набок. Когда он задавал важный вопрос, то садился прямо на край дивана, опустив слегка плечи и искоса поглядывая на меня, пока я долго отвечал на вопрос.
И вообще я постоянно чувствовал его взгляд на себе, внимательный, испытующий, которым он, кажется, мог прочитать мысли, так как часто дополнительные вопросы Ленина касались того, о чем я только еще собирался сказать.
Что же касается меня, то наивная самоуверенность, с которой я пришел к Ленину, стала все больше и больше сменяться смущением. Не потому, что Ленин как-то хотел дать мне почувствовать свой авторитет; наоборот, он сразу заметил мое смущение и подчеркнул равноправный характер нашего разговора. Но это делало меня только еще более неуверенным. То, что сам Ленин знал о Мюнхене, о событиях в Баварии и о политическом положении в Германии, то, что он надеялся дополнительно узнать от меня, далеко выходило за пределы моих знаний и моего опыта.
Особенно удивлен я был уже в начале нашего разговора, когда Ленин спросил меня о специфических мюнхенских вещах. Ему были известны не только «Английский сад» с Моноптерусом и Китайской башней, но и Аумейстер и Унгерербад. (Тогда я еще не знал, что Ленин ранее был в Мюнхене.) Он очень хорошо знал крупные предприятия этого города, из которых мне были известны только важнейшие; он знал о положении дел с кадрами в баварской социал-демократии, о чем я был осведомлен только в самых общих чертах. Ответы, которые я давал, были далеко не полными, а говоря о влиянии коммунистической партии среди молодежи, я несколько преувеличивал его. Это Ленин сразу же почувствовал и с добродушной иронией поправил меня. Во время разговора мне все яснее и яснее становилось, сколько должен знать настоящий коммунист и партийный вождь и как мало мы (я судил по большинству моих тогдашних мюнхенских коллег по партии) знали о принципиальных и важных вещах.
Однако мне казалось, что все, о чем я мог сообщить, — характеристики различных деятелей мюнхенских левых, короткие рассказы о них — имело значение для Ленина. Он слушал, то одобрительно улыбаясь, то серьезно кивая головой. Но я был совершенно беспомощен в вопросе, который, очевидно, очень интересовал Ленина, — в вопросе о политических настроениях среди баварских крестьян и о влиянии нашей партии на них. Ленин затронул его, когда я уже успел о многом сообщить. При первых моих словах о «левых течениях» и «растущем влиянии» он удивленно посмотрел на меня. Его брови поднимались все выше и выше, когда я начал рассказывать о «крестьянских советах», а когда же я упомянул один крестьянский совет в Розенхайме, он прервал мой рассказ:
«Розенхайм? Это не у железной дороги на Куфштайн? Но это же город!..»
Я попытался несколько исправить мою информацию, но Ленин сразу же задал мне вопрос: «Вы, собственно, кто по профессии, товарищ?», и сразу же после моего, правда не совсем соответствующего истине, ответа «студент» он возгласом «ах, так!» прервал расспросы о положении баварских крестьян. Ленин расспросил меня, где я остановился, как я обеспечен, какие у меня планы и могу ли я, если вскоре мне придется выехать, захватить с собой письмо в Баварию. Наша беседа имела своей целью дать дополнительный материал к тому, что Ленин уже собрал для «Письма к баварским рабочим»2. Я очень лаконично ответил на все эти вопросы и вскоре же распростился с Лениным.
Этот не очень славный конец моей первой беседы с Лениным долго не выходил у меня из головы. Вначале я не видел связи между моим знанием крестьянского вопроса в Баварии и моей профессией и социальным происхождением. Только позднее, в течение многих лет приобретая опыт, я понял, как сильно социальное происхождение человека влияет на кругозор и тем самым на субъективные предпосылки для его умозаключений. Ведь речь идет о комплексе собственных переживаний, наблюдений и суждений в социально определенной и ограниченной среде, под влиянием которой в юношеские годы вырабатываются рефлексы и ассоциации индивидуума, та социально определенная окраска, которую получает образ мышления человека в детские и юношеские годы и которая дает о себе знать до глубокой старости. Жизненный опыт помог мне позднее понять, почему в Российской коммунистической партии, а затем и во всем Советском Союзе обращали внимание не только на общественное положение и профессиональную деятельность в настоящее время, но и на социальное происхождение человека, о взглядах и характере которого хотели знать как можно больше. Когда Ленин дал мне понять, что от немецкого студента он не ожидал хорошего знания аграрного вопроса в Баварии, я не сразу разобрался в том, что этим самым совершенно не было высказано принципиальное суждение о «студентах», что ни в коей мере не шла речь о том увриеризме3, о той интеллектуальной вражде, которая, как типичный спутник тред-юнионизма, продолжительное время делала в германском рабочем движении свое дело. Сомнение, зародившееся во мне после ленинского возгласа «ах, так!», заставляло меня постоянно возвращаться к вопросу о рабочем движении и интеллигенции до тех пор, пока я не нашел в гениальной работе Ленина «Что делать?» ключ для его правильного решения.
За первой встречей с Лениным последовала в том же 1919 г. вторая встреча, которая, однако, носила совершенно иной характер.
Еще в мае по инициативе Ленина была создана комиссия, которая должна была изучить положение в международном социалистическом молодежном движении и проверить возможность воссоздания молодежного Интернационала. Я был избран членом этой комиссии. Документы, которые появились в результате нашей работы, несколько раз докладывались Ленину и вернулись к нам с его замечаниями. В конце мая Исполнительный комитет незадолго перед этим созданного III, Коммунистического Интернационала издал воззвание, в основе которого лежало важнейшее ленинское указание по вопросу о международном социалистическом движении молодежи. В воззвании предлагалось объединить все существующие социалистические организации и организации рабочей молодежи, стоявшие в своем подавляющем большинстве в период войны на революционных позициях, в один Коммунистический Интернационал молодежи. Венгерский союз, представители которого в это время также были в Москве, взял на себя приглашение всех организаций на назначенную на середину августа встречу. Российский Коммунистический Союз Молодежи послал на нее двух своих делегатов. Наш отъезд был назначен на конец июля. Направлялись мы в Вену различными путями, так чтобы хоть один из нас смог доехать. Перед этим мы были еще не раз приглашены к Ленину.
И на этот раз разговор начался с многочисленных вопросов. То обстоятельство, что Ленин хорошо разбирался в этой области, не очень удивило меня. Я знал, насколько обстоятельно в Швейцарии в годы эмиграции он занимался проблемами молодежного движения. Мы должны были рассказать, как представляем себе нашу задачу. Ленин внес много поправок. Мы очень просто смотрели на вещи из-за своей юношеской наивности и надежды на то, что в документах комиссии есть замечательные тезисы по всем вопросам. На прощание мы получили еще один небольшой урок по политической тактике.
Самой существенной стратегической задачей, как и прежде, была мобилизация возможно больших сил вокруг ясной, бескомпромиссной революционной программы, основой которой было признание диктатуры пролетариата. И здесь, в молодежном движении, признание классовой борьбы было тем принципиальным вопросом, на который можно было ответить только «да» или «нет». Но Ленин сразу же предупредил нас, что одно лишь признание этого теоретического пункта программы участниками движения не является решающим критерием для определения действительной политической позиции. Он особенно обратил наше внимание на ту позицию, которую, вероятно, займут австромарксисты. В молодежном движении они были представлены организацией австрийской социалистической молодежи. Они будут готовы идти на всевозможные уступки по чисто теоретическим вопросам, с тем чтобы избежать решения практических вопросов движения и сохранить за собой свободу действия.
Ленин предложил нам включить в проект программы не только признание III, Коммунистического Интернационала, но и положение о том, что новый Интернационал молодежи должен вступить на правах секции в Коминтерн. Во время предварительных переговоров, состоявшихся сразу же после этого, в августе 1919 года, в Вене, стало ясно, насколько важным было это указание. Действительно, «венцы» во главе с Даннебергом были готовы, как говорят, «проглотить» диктатуру пролетариата, но они упорно сопротивлялись признанию III Интернационала, предпочитая лучше идти на раскол, что и привело их в ходе дальнейших событий в болото социал-демократического оппортунизма.
На учредительном конгрессе Коммунистического Интернационала молодежи нам пришлось много сделать, чтобы выполнить поручение Ленина. Даже среди некоторых коммунистических молодежных союзов были мнения и настроения, направленные против руководства молодежью со стороны коммунистической партии.
Через полтора года я вновь увидел Ленина. В конце февраля 1921 года я как член комиссии находившегося в Берлине Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала молодежи выехал в Москву для ведения политических переговоров. Речь вновь шла о той же проблеме, на которую обратил наше внимание Ленин еще летом 1919 года. Обсуждался вопрос о том, должен ли был руководящий состав Интернационала молодежи переехать из Берлина в Москву, где находился Исполнительный комитет Коминтерна. Ленин не участвовал в переговорах. Но мне представилась возможность в качестве гостя присутствовать на X съезде РКП (б), проходившем в Свердловском зале в Кремле, где я слушал отчет Ленина о деятельности ЦК и часть прений, во время которых обсуждались важнейшие вопросы (о продовольственном налоге, о единстве партии)4.
Летом 1921 года II конгресс Коммунистического Интернационала молодежи в Москве после продолжительных и бурных дебатов принял решение о переводе Исполнительного комитета в Москву.
Уже на III конгрессе Коминтерна, который предшествовал нашему конгрессу и в котором мы приняли участие, но чаще всего в последующие годы, когда я, являясь секретарем Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала молодежи, с небольшим перерывом жил в Москве, неоднократно имел личный контакт с Лениным. Это происходило прежде всего на заседаниях комиссий, где я переводил несколько раз выступления Ленина на немецкий и французский языки, или на заседаниях Президиума Коминтерна, в которых принимал участие Ленин. Подробности этих встреч не сохранились в моей памяти. Но каждая дискуссия, во время которой я слышал, как Ленин излагает свою точку зрения, давала очень много для моего политического развития.
«Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине» ч 3 М, Госполитиздат, 1960, стр 210—217.
Примечания:
1 См. В. И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 301—304. — Ред.
2 Автор, вероятно, имеет в виду «Приветствие Баварской Советской республике» (см. В. И. Ленин, Соч., т. 29, стр. 298—299). — Ред.
3 Воспитание у рабочего класса враждебного отношения к интеллигенции. — Ред.
4 X съезд РКП (б) проходил в Москве 8—16 марта 1921 года.— Ред.
АРНОШТ КОЛЬМАН
ВЕЛИКАЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
На мою долю выпало счастье лично познакомиться с Владимиром Ильичем. Произошло это в 1919 году во время первомайской демонстрации на Красной площади. Ленин вместе с другими членами ЦК стоял там, где сейчас он покоится в Мавзолее. Кирпичная кремлевская стена позади была расписана лозунгами на разных языках. Секретарь МК Беленький подвел меня к Ленину и сказал:
— Это впервые у нас член МК чех, из военнопленных, интернационалист.
Ленин, до этого с кем-то разговаривавший, взял меня, сильно смущенного, за борт шинели и стал расспрашивать: когда я прибыл с фронта? Как там? Откуда я родом? Кто по профессии?
Он тепло вспоминал Прагу, давал меткие характеристики отдельным чешским политическим деятелям. Потом быстро повернулся к стоявшей рядом Надежде Константиновне:
— Вот, напрасно в Наркомпросе товарища не используете. Не надо было отпускать его на фронт, он математик.
Горячась, я начал возражать, что-то доказывать, но в это время на площади появились грузовики с ребятишками из детских домов. Ленин стал размахивать кепкой, весело приветствуя их.
Надежда Константиновна вскоре пригласила меня в Кремль, и я побывал на квартире Ульяновых. Мы долго беседовали с Крупской, а Ленин в это время писал в соседней комнате, весь поглощенный работой.
После этого я снова уехал на фронт, и только уже в 1920—1921 годах несколько раз слушал выступления Ленина. На его квартире довелось снова побывать лишь в 1925 году. Во время беседы с Надеждой Константиновной о задаче полит- просветов ко мне на колени взобрался большой, необыкновенно красивый кот, подарок Ленину от легендарного кавказского революционера Камо. Никогда не забуду, с какой грустью сказала Надежда Константиновна:
— Владимир Ильич этого кота очень любил...
...Ленину, так же как и Марксу, ничто человеческое не было чуждо. И перечитывая его сочинения, мы находим в них не только все новые и новые глубокие мысли, но и всю ту великую человечность, которую воплощал живой Ильич.
Прага, апрель 1960 года.
«Ленинские страницы». Документы, воспоминания, очерки М., 1960, стр 145—146.
ЛЮ ЦЗЭ-ЖУН (ЛАУ СИУ-ДЖАУ)
ВСТРЕЧИ С ВЕЛИКИМ ЛЕНИНЫМ
На мою долю выпало огромное счастье не раз видеться с великим Лениным. Первый раз я представился ему, когда удостоился чести быть участником I конгресса Коминтерна в марте 1919 года. Я очень волновался перед этой первой встречей. Но Владимир Ильич принял меня необыкновенно приветливо, сердечно. Он был чрезвычайно занят, и я не смел задерживать его. Беседа была очень краткой, но она произвела на меня глубокое впечатление.
Второй раз Владимир Ильич принял меня в том же 1919 году в связи с моей работой в должности председателя Центрального комитета Союза китайских рабочих в России. Союз этот был организован в 1917 году, первоначально под названием Союза китайских граждан в России, главным образом с целью защиты интересов почти 60 тысяч китайских рабочих, ввезенных после начала первой мировой войны в Россию. Они прибыли по контрактам, заключенным русскими учреждениями и предприятиями с китайскими подрядчиками.
Рабочие эти, отданные всецело во власть подрядчиков, подвергались ужасной эксплуатации и жили в неописуемо тяжелых условиях. После Февральской революции рабочие начали тысячами разбегаться с мест, где они работали, и искать пропитания, пристанища, защиты и путей возвращения на родину. Первой заботой организованного тогда союза была эвакуация китайских граждан на родину. Но вскоре нормальное сообщение с Востоком было прервано, и репатриация встретилась с огромными затруднениями.
Советская власть с первого же дня после Великой Октябрьской социалистической революции проявляла большое внимание к китайским рабочим и, в частности, к вопросу об урегулировании их правового положения, оказывая союзу, преобразованному в Союз китайских рабочих в России, всемерную поддержку и всестороннее содействие. Одним из самых трудных вопросов продолжал оставаться вопрос о репатриации, и в этом отношении Советское правительство охотно шло навстречу.
В связи с работой союза я и был принят Владимиром Ильичем во второй раз — 19 ноября 1919 года в его кабинете в Кремле. Он встретил меня с такой же большой приветливостью, как и в первый раз. На протяжении всей беседы меня не оставляло чувство покоряющего обаяния, исходившего от этого великого человека. Ленин расспрашивал меня о Китае, о китайской революции. Я был молод и еще далек от должного понимания международной политики, да и знал о событиях в Китае слишком мало, чтобы рассказать ему что-то для него новое или интересное.
Сам же я почерпнул много ценного для меня из беседы с Владимиром Ильичем, услышав от него ряд глубоких мыслей по вопросам о судьбах Китая, о борьбе китайского народа с империализмом, о важности сближения между народами Китая и Советской России.
Теперь, спустя сорок лет, в свете великих перемен, происшедших в Китае после его освобождения, в свете крепчайших братских уз, связывающих наши две социалистические страны, в свете мировой обстановки сегодняшнего дня я с глубоким волнением вспоминаю о той небывалой теплоте, с которой Владимир Ильич говорил о китайском народе и его будущем, вспоминаю о его гениальной прозорливости в вопросе о перспективах дружбы и сотрудничества между нашими двумя народами. Владимир Ильич подробно расспрашивал о положении китайских рабочих, о работе нашего союза. Он поинтересовался, достаточно ли союзу оказывается содействия со стороны властей. В подтверждение того, что союзу оказывается большое внимание и широкое содействие, я показал выданное мне Народным комиссариатом иностранных дел удостоверение, где говорилось, что я являюсь единственным уполномоченным китайских граждан и рабочих в России по охране их интересов». В удостоверении содержались обращение и просьба ко всем учреждениям оказывать мне всяческое содействие. Неожиданно для меня Владимир Ильич тут же на этом удостоверении сделал красными чернилами следующую надпись:
«С своей стороны очень прошу советские учреждения и власти оказывать всяческое содействие тов. Лау Сиу-джау.
Пр. сов. Нар. Ком. В. Ульянов (Ленин)
19/ХІ 1919 г.»
Этим исключительным вниманием к китайским рабочим, теплой дружбой к Китаю и в то же время большим доверием, оказанным мне лично, я был тронут до глубины души. Удостоверение, подтвержденное высоким авторитетом Ленина, было неоценимо для нашего союза. Впоследствии в связи с рядом обстоятельств, в особенности в связи с нашествием японских захватчиков в Китай, мне пришлось уничтожить много важных документов, но это удостоверение с собственноручной надписью Ленина я сохранил как бесценную память о нем.
Следующий раз я был принят Владимиром Ильичем в дни II конгресса Коминтерна в 1920 году.
Незадолго до конгресса в Москве было получено известие о том, что китайская миссия во главе с генералом Чжан Сы-лином, направлявшаяся в Москву, перешла читинский фронт. Тогдашнее правительство Китая, несмотря на всю свою реакционность, после победы Советской власти в Сибири решило послать миссию в Советскую Россию, по возможности в Москву, чтобы «поговорить». Однако, опасаясь вмешательства со стороны империалистических держав, оно не решалось придать миссии официальный характер, а отправило ее под флагом продовольственной помощи китайским гражданам в Сибири. Причем китайское правительство не только не испросило согласия на отправку миссии, но даже не послало никакого уведомления Советскому правительству об этом, поручив миссии самой получить согласие на приезд в Москву по прибытии на территорию тогдашней Дальневосточной Республики.
Все это, разумеется, никак не соответствовало международным обычаям. Тем не менее народный комиссар иностранных дел Чичерин, направляя китайскому министерству иностранных дел запрос о целях и характере миссии, выражал готовность принять ее в Москве, а также желание послать в свою очередь миссию в Пекин. По предложению Наркоминдела я от имени нашего союза тоже телеграфировал в Пекин с настоятельной просьбой: во избежание возможных недоразумений сообщить Советскому правительству о характере миссии.
Однако из Пекина никакого ответа не последовало, и находившаяся в поезде миссия продолжала пребывать в ожидании сначала в Чите, а затем в Верхнеудинске. Становилось ясным, что китайское правительство не решалось обратиться к Советскому правительству с официальной просьбой принять миссию.
Между тем с приездом миссии открывалась возможность установления непосредственного контакта между представителями двух правительств, и поэтому приезд ее в Москву, независимо от пределов полномочий, был очень желателен, тем более что Советское правительство неоднократно предлагало правительству Китая вступить в переговоры и установить нормальные отношения. Для членов нашего союза приезд миссии представлялся желательным также и потому, что появилась надежда сдвинуть с мертвой точки вопрос о репатриации, разрешение которого китайское правительство очень затягивало. Я и решил тогда обратиться непосредственно к Владимиру Ильичу с просьбой, не найдет ли он возможным дать распоряжение о пропуске миссии в Москву, не дожидаясь ответа из Пекина.
Таким образом, я в третий раз был принят Владимиром Ильичем. Это было в дни II конгресса Коминтерна. Я представил свои соображения Владимиру Ильичу. Он счел возможным приезд миссии в Москву без официального извещения из Пекина и тут же написал записку в Наркоминдел с предложением распорядиться о пропуске миссии в Москву. Решение Владимира Ильича еще раз показывало его отношение к Китаю и то значение, которое он придавал возможности завязать отношения с китайским правительством.
Миссия прибыла в Москву 5 сентября. Ее радушно встретили и устроили со всем возможным в те времена комфортом в хорошем особняке. Очень тепло принял ее Владимир Ильич, имевший с ней продолжительную беседу.
Японские и другие империалисты, встревоженные появлением миссии в Москве, оказали давление на китайское правительство. Последнее поспешило объявить о неофициальном характере миссии и предложило ей скорее вернуться в Китай. Однако это нисколько не отразилось на отношении Советского правительства к миссии и на том большом внимании, которым она была окружена во время всего своего пребывания на территории РСФСР.
Помимо проведения ряда встреч и деловых бесед, миссия была предоставлена полная возможность ознакомиться с Москвой и Петроградом.
В заключение генералу Чжан Сы-лину вручили письмо народного комиссара иностранных дел на имя министра иностранных дел Китая, где Советское правительство выражало желание установить дружественные отношения с Китаем1. Развивая принципы, провозглашенные в обращении к китайскому народу от 25 июля 1919 года2 письмо излагало основные пункты предлагавшегося соглашения (в том числе такие, как аннулирование всех старых неравноправных договоров, отказ от консульской юрисдикции, от концессий, от «боксерской» контрибуции и т. д.). Как и первое обращение Советского правительства к китайскому народу, это письмо, получившее вскоре широкую известность в Китае как «вторая советская декларация», конкретно излагало мудрую ленинскую политику в отношении Китая. Оно было радостно встречено прогрессивными кругами Китая и сыграло большую роль в движении за установление дружественных отношений с Советской Россией.
* * *
Много лет прошло с того времени, когда я встречался с великим Лениным, но светлая память о необыкновенном обаянии этого великого человека, об его исключительно теплом отношении к моей родине и к моему народу неугасимо живет во мне.
1959 г.
Журнал «Вопросы истории КПСС» № 2, 1960 г, стр. 192—194
Примечания:
1 Речь идет о письме Народного комиссариата иностранных дел от 27 октября 1920 года. — Ред.
2 См. газету «Известия» от 26 августа 1919 года. — Ред.