ИВАН ЧОНОС
ЛЕНИН В ШВЕЙЦАРИИ
В начале июля 1907 года я в качестве делегата от партийной организации города Видин был участником XIV партийного съезда, заседавшего в Плевене. После окончания съезда я уехал в Женеву изучать правовые науки. Женеву я избрал потому, что в то время Швейцария считалась одной из наиболее демократических стран и была центром оживленной политической деятельности. К тому же курс правовых наук в Женевском университете был трехгодичным, а это облегчало мне учебу.
Я застал Женеву переполненной русскими политэмигрантами. Первая русская революция 1905 года потерпела поражение. Жестокая столыпинская реакция изгнала из пределов родины многих замечательных русских революционеров. В среде русской эмиграции кипела бурная жизнь, велись споры по политическим и философским вопросам.
Мы, несколько членов БРСДП («тесных» социалистов) и сочувствующих, образовали просветительную группу, в которую вошло более 30 человек, и проводили довольно активную по тому времени работу. Кроме того, мы ежегодно устраивали один-два вечера, направляя сборы от них непосредственно Центральному Комитету нашей партии. Наша группа всячески помогала русской эмиграции. Царская охранка наводнила Швейцарию и особенно Женеву своими людьми. По требованию охранки швейцарская полиция стала отказывать в разрешении на жительство видным революционерам. Женевские обыватели, запуганные полицией, часто не решались сдавать квартиры русским. Поэтому мы использовали разрешения на жительство тех наших товарищей, которые заканчивали обучение или переезжали в другие города, и при помощи их документов устраивали русских политэмигрантов.
Мы живо интересовались политической жизнью в Женеве, особенно жизнью русской политической эмиграции. Не пропускали ни одного собрания, проводимого видными теоретиками- марксистами, которые жили в Женеве или приезжали туда в те годы. Особым уважением у нас, болгарских социал-демократов, пользовался известный теоретик и популяризатор марксизма Георгий Валентинович Плеханов, живший в Женеве. До начала собраний, на которых он должен был выступать, наша просветительная группа заранее выстраивалась перед Народным домом; Плеханов, всегда сопровождаемый своей женой — врачом, проходил сквозь наши ряды, улыбался нам и приветствовал словами: «Здравствуйте, товарищи болгары!»
В то время в Женеву приезжали и многие деятели II Интернационала. На одном собрании, в 1908 году, выступал французский социал-демократ — непревзойденный оратор Жан Жорес. Приглашенный нами, Жорес присутствовал на товарищеской беседе с членами нашей группы. Из Германии приезжал родоначальник оппортунизма Эдуард Бернштейн, который пытался развивать свои ревизионистские взгляды перед женевскими трудящимися.
Но глубоко в памяти запечатлелось собрание русской политэмиграции весной 1908 года, на котором выступал Владимир Ильич Ленин1. Большой зал был переполнен. Присутствовали и мы, несколько болгар, во главе с товарищем Александром Атанасовым из г. Лом (впоследствии адвокат в Русе), убитым в 1926 году фашистскими бандами.
Ленин говорил о русской революции и перспективах ее развития. Для нас, болгар, мысли, которые развивал Ленин, были новыми, совершенно незнакомыми. Исключительное впечатление произвела его огромная вера в силы русской революции, несмотря на временное торжество реакции. Значительный интерес вызвали сделанный Лениным глубокий анализ великого классового поединка между русским пролетариатом и царизмом и та аргументация, которой Ленин подкреплял свои мысли.
Но мы тогда питали большое доверие к Плеханову и находились под его сильным влиянием. Мы не понимали роли трудового крестьянства как союзника пролетариата, и ряд других вопросов не был ясен для нас. Поэтому точка зрения Ленина нами воспринималась с трудом.
Наша партия с восторгом встретила первую русскую революцию. Мы созывали собрания, на которых выражали солидарность с делом русского пролетариата. В нашем маленьком городке Видине партийная организация арендовала большое клубное помещение, которому Тодор Петров дал имя ленинской «Искры». Своими произведениями Ленин оказывал на нашу партию влияние во многих областях. Но потребовался длительный, трудный процесс, пока наша партия решительно пошла по пути ленинизма.
Во время собрания, о котором я рассказал, товарищ Александр Атанасов подробно записывал доклад Ленина. Позже он сделал доклад по этому вопросу другим членам партии, а затем направил своп заметки лично товарищу Димитру Благоеву. Атанасов регулярно посылал «Деду»2 подробные доклады о жизни русской политической эмиграции в Женеве. Можно утверждать, что наше партийное руководство в Болгарии было информировано обо всем, что связано с деятельностью русской эмиграции в Женеве.
Ленина я видел еще раз. Однажды после обеда, проходя через парк «Жардэн англе» («Английский сад»), находящийся на берегу Женевского озера, я догнал Плеханова, оживленно разговаривавшего с каким-то человеком. Я поздоровался с Плехановым и увидел тогда, что человек, с которым он разговаривал, был В. И. Ленин.
* * *
После Сентябрьского восстания я эмигрировал в Грецию, а в начале 1924 года Георгий Димитров вызвал меня в Вену. Там я задержался, так как в связи с болезнью Ленина Димитров был приглашен в Москву. В Вене и застала меня весть о смерти Ленина. Город с миллионным населением искренне оплакивал невозвратимую утрату. Двери советского посольства были широко раскрыты, и трудящиеся шли сюда, чтобы выразить свою скорбь по поводу смерти великого вождя рабочего класса.
А вернувшись в Грецию, я видел, как тяжело переживали смерть Ленина греческие товарищи.
— Что же будет сейчас с русской революцией, с нашей борьбой? — спрашивали меня многие, и в этом наивном вопросе чувствовалось, насколько дело русской революции было для нас неотделимо от имени Ленина.
«Воспоминания болгарских товарищей о Ленине» (Перевод с болгарского).
М, Госполитиздат, 1958, стр. 8—11
Примечания:
1 Автор, возможно, имеет в виду выступление В. И. Ленина в Женеве 24 апреля (7 мая) 1908 года с рефератом на тему «Оценка русской революции и ее вероятное будущее». — Ред.
2 «Дедушкой», «Дедом» болгарские рабочие любовно называли Д. Благоева. — Ред
ПЕТР РАЙЧЕВ
ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ ЛЕНИН
Как будто и сейчас я вижу его перед собой: с открытым широким лбом, с редкими волосами на голове, с маленькой острой бородкой и живыми глазами, которые видели всё. Когда на острове Капри в своей вилле Максим Горький представил меня Ленину1, на меня произвело особое впечатление то очарование, с которым он произносил букву «р». Я всмотрелся в него. Его лицо было больше похоже на калмыцкое, чем на русское. Оно не было красивым, но отражало непреклонную волю и твердый характер.
После первого моего посещения Горького я ездил на Капри почти каждый день. Великий писатель проявил ко мне большое внимание и просил навещать его чаще. Мне было особенно приятно находиться среди этих людей. Поэтому, когда мои гастроли в неаполитанской опере «Сан Карло» закончились и у меня остался целый месяц свободного времени, я часто ездил на Капри, чтобы отдохнуть и полюбоваться прекрасным итальянским небом и бескрайним синим морем.
Я устроился напротив виллы Горького, в гостинице, где жило много русских. Мы проводили время в различных развлечениях, но самым любимым нашим занятием была рыбная ловля.
Ленин также принимал участие в рыбной ловле. Он охотно выходил в море со мной, зная, что я справлюсь с лодкой даже при сильных волнах.
— Глядя, как вы гребете, я догадываюсь, что вы выросли на берегу моря,— сказал мне однажды Ленин. И, обратив свой взгляд на север, добавил с едва скрытой грустью:
— И все же на этой лодке невозможно добраться до Одессы. Невозможно...
Еще в первые дни своего пребывания на острове я узнал, что рыбаки называют его «синьор Дринь-дринь».
Когда я спросил его о причине такой интимности, Владимир Ильич улыбнулся и сказал:
— Итальянская выдумка!
Когда мы возвращались как-то с очередной прогулки и дети, как обычно, встретили его радостными возгласами:
О, синьор Дринь-дринь! — Ленин весь просиял, дружески отвечая им. А потом объяснил мне, почему его так называют:
— Однажды итальянский рыбак изъявил желание научить меня ловить рыбу «с пальца» — лесой без удилища. Я попробовал и, представьте себе, поймал большую рыбу. Обрадовавшись своей удаче, я громко крикнул: «Дринь-дринь!» И нажил себе беду. Все на Капри теперь называют меня «синьор Дринь- дринь». Но вы думаете, что это меня огорчает? О, напротив, это доставляет мне удовольствие.
Рыбной ловлей мы занимались с большим постоянством, но это занятие наше редко заканчивалось успехом. И чтобы не возвращаться домой с пустыми руками, мы покупали у рыбаков в порту по нескольку килограммов рыбы. Ленин при этом, хитро прищурившись, говорил:
— Наши товарищи подумают, что мы сами ее наловили.
Не знаю, так ли думали товарищи, но после мы узнали, что и они поступали так же, как и мы. Когда об этом сообщили Владимиру Ильичу, он шепнул мне:
— Теперь понимаю, почему в порту так быстро распродают рыбу.
* * *
Часто после полудня мы собирались на большой террасе, где нам подавали кофе. Ленин обычно пил чай. И при последующих встречах в России получалось как-то так, что я видел его всегда с чашкой горячего чая. Эта чашка казалась мне его неотделимой спутницей.
На террасе мы вели горячие споры. Спорили до изнеможения, как спорят только русские.
Владимир Ильич говорил мало, но его мысль отличалась замечательной ясностью. Мне думается, что этим своим исключительным качеством он завоевал сердце русского народа.
Он был остроумен, любил шутить, обладал особенным чувством юмора. Даже когда говорил серьезно, вкладывал в слова тонкий, иногда колкий юмор. Должен признаться, что не встречал в своей жизни другого человека с такой огромной эрудицией. Она позволяла ему говорить по всем вопросам, как большому специалисту, и я много раз был свидетелем, как беспомощно «проваливались» его собеседники.
А как внимательно все его слушали! Максим Горький не пропускал ни одного слова, которое исходило от этого мудрого и твердого сына великой русской земли.
Разговорам и спорам не было конца. Провожали солнце, встречали звезды, терраса купалась в волшебном свете южной ночи. И никто не думал о сне. Каждый вечер Владимир Ильич предлагал уделить время для беседы о России.
— А теперь вспомним о родине, — говорил он.
Воспоминания били ключом, как прозрачная вода бурного источника. Каждый должен был рассказать что-нибудь о родном доме, о своем народе.
Для меня делалось исключение.
— Вы нам не рассказывайте ничего, — говорил Ленин, — лучше спойте несколько русских романсов и болгарских песен. Таким образом вспомним о вашей и нашей родине.
Однажды, когда было уже за полночь, я спел романс «Вставайте, вождь» Ипполитова-Иванова. Мне показалось, что Владимир Ильич, игравший в это время в шахматы, не слушал моего пения. Но я глубоко ошибался. Когда я закончил романс словами: «...Плачет и стонет великий народ!» — он встал, подошел ко мне, взял за руки и сказал:
— Вот это песня! Благодарю, очень благодарю!
Глаза его пылали.
Он крепко пожал мне руки, с чувством повторив последние слова песни:
— Плачет и стонет великий народ!
Потом сел на свое место и продолжал игру. Все смолкли.
Было поздно. Гасли огни далекого Неаполя. Сорренто, Костелльаммаре и зловещий силуэт Везувия пропали в золото- синем сумраке. Начинался рассвет.
— Спокойной ночи! — проговорил Горький.
— Пора, — добавил Ленин. — Доброго дня! Легкой работы!
Работа?
Да, Ленин уходил работать. Свет за окнами его комнаты горел и глубокой ночью. Там рождалось спасение человечества. Спасение угнетенных и оскорбленных.
В плохую погоду, при особенно бурном море, мы не выезжали на рыбную ловлю, а бродили по скалистому берегу. Ленин восхищался, как ребенок, непрерывным движением волн, волшебным закатом солнца, серебристым очертанием сказочного острова. Он питал беспредельную любовь к детям бедных рыбаков. И они очень любили его. Ленин слабо владел итальянским языком, но это не мешало маленьким и оборванным озорникам вертеться около него. Ленин раздавал им конфеты и другие лакомства, пел и смеялся вместе с ними, как их сверстник.
— Если бы в жизни не было другой цели, я остался бы навсегда среди них! — как-то сказал он мне.
Владимир Ильич был искренен. И очень часто он уделял по нескольку часов своего времени для того, чтобы удовлетворить прихоти своих любимых шалунов. Но как только заходила речь на политическую тему, он весь преображался.
Тогда глаза его загорались и становились проницательными... мысли его были насыщены мудростью человека, который видел будущее в реальнейшей форме.
Однажды во время вечернего разговора Владимир Ильич сказал:
— Помните: европейская война неизбежна. Наступит небывалое истребление народов, а главным образом пролетариата, но в конце концов рабочий класс одержит победу. Запомните это!
Слова его сбылись... Уже тогда мы чувствовали, что он способен предвидеть события. Позднее в этом убедились все, даже и его враги.
Владимир Ильич не подбирал в разговоре красивых слов, но слова, которые он произносил, были ясными, полными поразительной точности и совершенного смысла. Мне приходилось слушать больших ораторов, но я не слыхал никого другого, кто бы говорил о политике и искусстве с такой ясностью и простотой, как Владимир Ильич Ленин. Когда он начинал говорить, то первое впечатление у слушателей было такое, словно он не является хорошим оратором, но через несколько минут вся аудитория бывала покорена глубиной его мысли. При выступлении он протягивал вперед руку, излучая огромную энергию, его глаза искрились.
Ленин говорил! Ленин отвечал своим противникам! Ленин вселял веру в тех, кто имел счастье его слушать.
Ленин был гениален в политике, но прост, мил, сердечен и задушевен в жизни. Просто прозвучали его слова с балкона дома балерины Кшесинской2 в то время, когда Керенский был назван русским народом «главноуговаривающим» вместо «главнокомандующего» за то, что ездил по фронту, уговаривая солдат, чтобы они не убегали со своих позиций.
Владимир Ильич тогда от всего сердца произнес пламенные слова:
— Война дворцам, мир хижинам!
Эти слова сыграли решающую роль в дальнейшем развитии событий. Они увенчались славной и великой победой — Октябрьской социалистической революцией.
* * *
Однажды я участвовал в концерте-митинге в петроградской Мариинской опере. Такие концерты-митинги устраивались тогда часто. После концерта Владимир Ильич Ленин произнес большую речь о международном положении.
По окончании концерта один мой знакомый, член президиума, спросил меня:
— Знаешь ли ты Владимира Ильича?
Я затруднялся с ответом.
Прошло уже много времени с тех пор, как мы вместе с ним жили на острове Капри, и я был убежден, что Ленин забыл меня.
Мой знакомый, не дождавшись ответа, повел меня к Ленину, чтобы познакомить. Владимир Ильич, как только заметил меня, засмеялся и сказал:
— Помните вы еще синьора Дринь-дринь?
Великий Ленин сердечно пожал мне руку и стал рассказывать присутствующим о том, как хорошо мы вместе прожили под лазурным итальянским небом.
—. Не забывайте меня, посещайте, если наши дороги не скрестятся случайно.
Он едва успел произнести эти слова, как его окружили рабочие, которые слушали его речь. Они подняли его и понесли как живое знамя над взволнованной толпой освобожденного русского народа.
«Воспоминания болгарских товарищей о Ленине» (Перевод с болгарского). М, Госполитиздат, 1958, стр. 23—28.
Примечания:
1 В. И. Ленин был у А. М. Горького на острове Капри в апреле 1908 года и в июле 1910 года. — Ред.
2 В доме Кшесинской в то время находился ЦК партии большевиков; В. И. Ленин выступил с балкона этого дома перед демонстрантами 17(4) июля 1917 года. — Ред.
ПАЛ ПЕТРОВСКИ
В ПАРИЖЕ, В КРУЖКЕ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА
Добрых сорок пять лет назад, в 1908 году1 будучи молодым подмастерьем-портным, я отправился из венгерского города Бекешчаба странствовать по свету, искать счастья. Я направился в Париж.
Мне приходилось работать в маленьких мастерских и на крупных швейных предприятиях, где было занято несколько сот рабочих. В ту пору мне было всего шестнадцать лет, я жаждал все увидеть, познать, набраться ума-разума. Я вступил в ряды прогрессивной профсоюзной организации — Всеобщей конфедерации труда2, но это меня не удовлетворяло. Я ходил на рабочие собрания, слушал зажигательные речи пламенного оратора Жана Жореса, посещал вечерние лекции в Сорбонне по различным историческим, политическим и экономическим вопросам.
Все это я помню уже смутно, но один эпизод крепко засел в памяти. Однажды в Сорбонне кто-то спросил лектора, кто поведет человечество вперед в будущем. Ответ гласил, что такой деятель выдвинется из рядов русской социал-демократии, так как, судя по всему, в царской России развернутся самые крупные революционные события.
Возможно, именно это заявление, которое было скорее пророчеством, чем научным разъяснением, побудило меня поближе познакомиться с жизнью русской революционной эмиграции. Этому способствовало и то обстоятельство, что в Париже мне довелось работать с одним молодым русским рабочим Мишей Максимовичем, с которым я быстро подружился. Миша, как и другие русские рабочие, отличался веселым нравом, общительностью и дружелюбием. Он часто приглашал меня к себе в компанию. В то время я даже не подозревал — а русские и словом не обмолвились об этом, — что их дружная компания по существу представляла собой политическую организацию. Русские товарищи приглашали меня, и я охотно шел к ним.
Первый раз я посетил их в 1908 году. В помещении, являвшемся клубом русских эмигрантов, собралось человек тридцать, преимущественно рабочих3. Они сидели в два ряда вокруг стола и внимательно слушали какого-то просто одетого человека с рыжеватой бородкой.
— Это Владимир Ильич, — пояснили они мне.
Ильича я видел впервые. При первом взгляде ничего приметного не бросалось в глаза. Его одежда и небольшая заостренная бородка были такими, какие в те времена обычно носили многие французские рабочие. На заводе или на улице он ничем не привлек бы к себе внимания. Однако здесь, среди русских эмигрантов, сразу было заметно, что Владимир Ильич руководящий деятель. К нему обращались с вопросами, от него все ждали решения спорных вопросов, он давал разъяснения. Он был всегда в центре внимания, являлся признанным руководителем. Это было сразу видно, так как члены кружка относились к нему с любовью и уважением. Будучи политически малограмотным молодым рабочим, я на первых порах из всего виденного и слышанного понял лишь одно, что присутствую на занятиях какого-то политического кружка. Владимир Ильич произвел на меня огромное впечатление своей решительностью и удивительной логичностью, с какой он разъяснял тот или иной вопрос. Когда после встречи русские друзья спросили меня, каково мое мнение о собрании, я ответил, что плохо разбираюсь в вопросах, которые там обсуждались, но не сомневаюсь, что Владимир Ильич прав, так как его слова дышат неотразимой силой.
Не только его слова казались убедительными, но и все его существо, манера держаться располагали к себе и внушали доверие. Чрезвычайно живой, подвижный, неизменно бодрый, добродушный и вместе с тем необычайно спокойный —. вот каким предстает он сейчас перед моим мысленным взором. Ильич побеждал в спорах своей железной логикой, несравненной аргументацией, равной которой я с тех пор больше никогда не встречал. На одном собрании, на площади в Париже, где Владимир Ильич выступил с речью перед тысячами французских рабочих и русских эмигрантов, кто-то сказал:
— Даже не понимая по-русски, чувствуешь, что этот человек прав. От него исходит такая уверенность, вера в правоту своего дела.
Но меня пленило в Ильиче еще и другое: его простота, непосредственность. Он приходил на собрания веселый, улыбающийся, запросто беседовал с людьми, он знал каждого из присутствовавших. Когда я в первый раз пришел на собрание кружка, он тотчас же заметил меня, заговорил со мной, спросил, как меня зовут, откуда я приехал. Я сказал ему, что по национальности я венгр, а фамилия моя Петровски. Услыхав мой ответ, Ильич улыбнулся и добродушно заметил:
— У вас совсем русская фамилия.
Затем он поинтересовался:
— Вы рабочий? Вас интересуют дела рабочих?
Он беседовал со мной так дружески, непринужденно, словно мы были старые знакомые.
Так же просто держался он и на экскурсии в окрестности Парижа — Винье, где он говорил о том, кто является предателем рабочего класса; его можно было скорее принять за обычного туриста, чем за авторитетного докладчика.
Еще одну характерную черту заметил я у Ильича его неизменную точность, аккуратность. Он опоздал на собрание лишь один-единственный раз. На этом собрании я не присутствовал и знаю о нем по рассказам товарищей. Ильич отправился на условленное место на велосипеде, и по дороге на машину сзади наехал автомобиль. Владимир Ильич едва успел соскочить с велосипеда. Прежде чем полицейский начал составлять протокол о происшествии, Владимир Ильич оставил обломки своего велосипеда и продолжал путь пешком. Мне передавали, что Ильич потом весело рассказывал об этом событии:
— Вот как я столкнулся с диалектикой: сел на велосипед, а соскочил с кучи железного лома.
Не знаю, точно ли воспроизведены слова Ильича, но несомненно одно, что Владимир Ильич при любых условиях сохранял хорошее настроение и чувство юмора.
* * *
Только много лет спустя я узнал, что тот самый Владимир Ильич, который руководил политическим кружком в Париже, был не кто иной, как Ленин.
«Венгры о Ленине» Воспоминания Будапешт, изд «Сипра», 1955, стр 5—S
Примечания:
1 Воспоминания написаны в 1953 году. — Ред.
2 Всеобщая конфедерация труда Франции — общенациональное профсоюзное объединение, основанное в 1895 году. В то время находилась под влиянием анархо-синдикализма и реформизма. — Ред.
3 С конца 1908 года в Париже действовал большевистский клуб газеты «Пролетарий», который посещали сотни русских социалистов и рабочих. В. И. Ленин проживал в это время в Париже, куда он переехал из Женевы между 29 ноября и 1 декабря (12—14 декабря) 1908 года. — Ред.4