Светлана М.
Родительская категория: Статьи
Просмотров: 43245

Глазами человечества.

Иностранные писатели и общественные деятели о Владимире Ильиче Ленине

Москва 1957

 


 

 

Незабываемые встречи

 


 

Джон Рид

ДЕСЯТЬ ДНЕЙ, КОТОРЫЕ ПОТРЯСЛИ МИР

(фрагменты из книги)

Американский журналист Джон Рид приехал в Россию в 1917 году в качестве военного корреспондента, примкнул к большевикам и принял участие в Великой Октябрьской социалистической революции. В предисловии к книге Д. Рида «Десять дней, которые потрясли мир» В. И. Ленин писал, что «она дает правдивое и необычайно живо написанное изложение событий, столь важных для понимания того, что такое пролетарская революция». Джон Рид стал одним из основателен Коммунистической партии Соединенных Штатов Америки. Умер Джон Рид в Москве в 1920 году и похоронен на Красной площади у Кремлевской стены.

3 ноября (21 октября) вожди большевиков собрались на свое историческое совещание. Оно шло при закрытых дверях.

...Ленин говорил: «24 октября будет слишком рано действовать: для восстания нужна всероссийская основа, а 24-го не все еще делегаты на Съезд1 прибудут. С другой стороны, 26 октября будет слишком поздно действовать: к этому времени Съезд организуется, а крупному организованному собранию трудно принимать быстрые и решительные мероприятия. Мы должны действовать 25 октября — в день открытия Съезда, так, чтобы мы могли сказать ему: Вот власть! Что вы с ней сделаете?».

В одной из комнат верхнего этажа сидел тонколицый, длинноволосый человек, математик и шахматист, когда-то офицер царской армии, а потом революционер и ссыльный, некто Овсеенко, по кличке Антонов2. Математик и шахматист, он был поглощен разработкой планов захвата столицы.

Со своей стороны, готовилось к бою и правительство. К Петрограду незаметно стягивались самые надежные полки, выбранные из разбросанных по всему фронту дивизий. В Зимнем дворце расположилась юнкерская артиллерия. На улицах, впервые с дней июльского восстания, появились казачьи патрули.

...На улице дул с запада сырой, холодный ветер. Холодная грязь просачивалась сквозь подметки. Две роты юнкеров, мерно печатая шаг, прошли вверх по Морской. Их ряды стройно колыхались на ходу; они пели старую солдатскую песню царских времен... На первом же перекрестке я заметил, что милиционеры были посажены на коней и вооружены револьверами в блестящих новеньких кобурах. Небольшая группа людей молчаливо глядела на них. На углу Невского я купил ленинскую брошюру «Удержат ли большевики государственную власть?» и заплатил за нее бумажной маркой: такие марки ходили тогда вместо разменного серебра. Как всегда, ползли трамваи, облепленные снаружи штатскими и военными в таких позах, которые заставили бы позеленеть от зависти Теодора Шонта...3 Вдоль стен стояли рядами дезертиры, одетые в военную форму и торговавшие папиросами и подсолнухами.

По всему Невскому в густом тумане толпы народа с бою разбирали последние выпуски газет или собирались у афиш, пытались разобраться в призывах и прокламациях, которыми были заклеены все стены. Здесь были прокламации ЦИК, крестьянских Советов, «умеренно»-социалистических партий, армейских комитетов — все угрожали, умоляли, заклинали рабочих и солдат сидеть дома, поддерживать правительство...

Какой-то броневик все время медленно двигался взад и вперед, завывая сиреной. На каждом углу, на каждом перекрестке собирались густые толпы. Горячо спорили солдаты и студенты. Медленно спускалась ночь, мигали редкие фонари, текли бесконечные волны народа... Так всегда бывало в Петрограде перед беспорядками.

Город был настроен нервно и настораживался при каждом резком шуме. Но большевики не подавали никаких внешних признаков жизни; солдаты оставались в казармах, рабочие — на фабриках... Мы зашли в кинематограф у Казанского собора. Шла итальянская картина, полная крови, страстей и интриг. В переднем ряду сидело несколько матросов и солдат. Они с детским изумлением смотрели на экран, решительно не понимая, для чего понадобилось столько беготни и столько убийств.

Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате, на верхнем этаже, шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Jlaзимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку.

— Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону! — с радостной улыбкой сказал он. — Мы только что получили вести от полка, посланного правительством в Петроград на усмирение. Солдаты стали подозревать, что тут не все чисто, остановили поезд в Гатчине и послали к нам делегатов. «В чем дело? — спросили они нас. — Что вы нам скажете? Мы уже вынесли резолюцию «Вся власть Советам». Военно-революционный комитет ответил им: «Братья, приветствуем вас от имени революции! Стойте на месте и ждите приказа». «Все наши телефонные провода, — сообщил он, — перерезаны. Однако военные телефонисты наладили полевой телефон для сообщения с заводами и казармами...»

В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары. За дверями дежурило двенадцать добровольцев, готовых в любую минуту помчаться в самую отдаленную часть города. Один из них, человек с цыганским лицом и в форме поручика, сказал мне по-французски:

— Все готовы выступить по первому знаку.

Проходили: Подвойский4, худой, бородатый штатский человек, в мозгу, которого созревали оперативные планы восстания; Антонов, небритый, в грязном воротничке, шатающийся от бессонницы; Крыленко5, коренастый, широколицый солдат, с постоянной улыбкой, оживленной жестикуляцией и резкой речью; Дыбенко6, огромный бородатый матрос со спокойным лицом. Таковы были люди этой битвы за власть Советов и грядущих битв.

Внизу, в помещении фабрично-заводских комитетов, сидел Сератов. Он подписывал ордера на казенный арсенал — по полтораста винтовок каждому заводу... Перед ним выстроилось в очередь сорок делегатов.

В зале я встретил несколько менее видных большевистских деятелей. Один из них показал мне револьвер.

— Началось! — сказал он. Лицо его было бледно. — Выступим ли мы или нет, но враг уже знает, что ему пора покончить с нами или погибнуть самому.

...Уходя из Смольного в 3 часа утра, я заметил, что по обеим сторонам входа стояли пулеметы и что ворота и ближайшие перекрестки охранялись сильными солдатскими патрулями...

Когда я пересекал Дворцовую площадь, под аркой генерального штаба с грохотом проскакали несколько батарей юнкерской артиллерии и выстроились перед дворцом. Огромное красное здание генерального штаба казалось необычайно оживленным. Перед дверями стояло несколько автомобилей; беспрерывно подъезжали и уезжали все новые автомобили с офицерами... Цензор был взволнован, как маленький мальчик, которого привели в цирк. «Керенский, — сказал он мне, — только что ушел в Совет республики подавать в отставку!» Я поспешил в Мариинский дворец и успел застать конец страстной и почти бессвязной речи Керенского, целиком состоявшей из самооправданий и желчных нападок на политических противников.

...На углу Морской и Невского отряды солдат, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками, останавливали все частные автомобили, высаживали из них седоков и направляли машины к Зимнему дворцу. На них глядела большая толпа. Никто не знал, за кого эти солдаты — за Временное правительство или за Военно-революционный комитет. У Казанского собора происходило то же самое. Машины отправлялись оттуда вверх по Невскому. Вдруг появилось пять—шесть матросов, вооруженных винтовками. Взволнованно смеясь, они вступили в разговор с двумя солдатами. На их матросских бескозырках были надписи «Аврора» и «Заря свободы» — названия самых известных большевистских крейсеров Балтийского флота. «Кронштадт идет!» — сказал один из матросов... Эти слова значили то же самое, что значили в Париже 1792 года слова: «Марсельцы идут!» Ибо в Кронштадте было двадцать пять тысяч матросов, и все они были убежденные большевики, готовые идти на смерть.

...Петроградский Совет беспрерывно заседал в Смольном, где был центр бури. Делегаты сваливались и засыпали тут же на полу, а потом просыпались, чтобы немедленно принять участие в прениях... Я спустился в первый этаж, в комнату 18-ю, где шло совещание делегатов-большевиков. Резкий голос не видного за толпой оратора уверенно твердил: «Соглашатели говорят, что мы изолированы. Не обращайте на них внимания! В конце концов им придется идти за нами или остаться без последователей...»

...Около 4 часов утра я встретил в вестибюле Зорина7. За плечами у него была винтовка.

— Мы выступили! — спокойно, но удовлетворенно сказал он мне. — Мы уже арестовали товарища министра юстиции и министра по делам вероисповеданий. Они уже в подвале. Один полк отправился брать телефонную станцию, другой идет на телеграф, третий — на Государственный банк. Красная гвардия вышла на улицу...

На ступенях Смольного, в холодной темноте, мы впервые увидели Красную гвардию — сбившуюся группку парней в рабочей одежде. Они держали в руках винтовки с примкнутыми штыками и беспокойно переговаривались.

Издали, с запада, поверх молчаливых крыш доносились звуки беглой ружейной перестрелки. Это юнкера пытались развести мосты через Неву, чтобы не дать рабочим и солдатам Выборгской стороны присоединиться к вооруженным силам Совета, находившимся по другую сторону реки, но кронштадтские матросы снова навели мосты...

За нашими спинами сверкало огнями и жужжало, как улей, огромное здание Смольного...

* * *

Четверг 8 ноября (26 октября). Утро застало город в неистовом возбуждении. Целый народ поднимался среди ропота бури.

...В Смольном атмосфера была еще напряженнее, чем прежде, если это только было возможно. Все те же люди, бегающие по темным коридорам, все те же вооруженные винтовками рабочие отряды, все те же спорящие и разъясняющие, раздающие отрывочные приказания вожди с набитыми портфелями. Эти люди все время куда-то торопились, а за ними бегали друзья и помощники. Они были положительно вне себя, они казались живым олицетворением бессонного и неутомимого труда. Небритые, растрепанные, с горящими глазами, они полным ходом неслись к намеченной цели, сгорая воодушевлением. У них было так много, так бесконечно много дела! Надо было создать правительство, навести порядок в городе, удержать на своей стороне гарнизон, победить думу и Комитет спасения, удержаться против немцев, подготовиться к бою с Керенским, информировать провинцию, вести пропаганду по всей России от Архангельска до Владивостока.

...Заседание съезда должно было открыться в час дня, и обширный зал был уже давно переполнен делегатами, было уже около семи часов, а президиум все еще не появлялся... Большевики и левые эсеры вели по своим комнатам фракционные заседания.

...Было ровно 8 часов 40 минут, когда громовая волна приветственных криков и рукоплесканий возвестила появление членов президиума и Ленина — великого Ленина среди них. Невысокая коренастая фигура с большой лысой и выпуклой, крепко посаженной головой. Маленькие глаза, крупный нос, широкий благородный рот, массивный подбородок, бритый, но с уже проступавшей бородкой, столь известной в прошлом и будущем. Потертый костюм, несколько не по росту длинные брюки. Ничего, что напоминало бы кумира толпы, простой, любимый и уважаемый так, как, быть может, любили и уважали лишь немногих вождей в истории. Необыкновенный народный вождь, вождь исключительно благодаря своему интеллекту, чуждый какой бы то ни было рисовки, не поддающийся настроениям, твердый, непреклонный, без эффектных пристрастий, но обладающий могучим умением раскрыть сложнейшие идеи в самых простых словах и дать глубокий анализ конкретной обстановки при сочетании проницательной гибкости и дерзновенной смелости ума.

...Но вот на трибуне Ленин. Он стоял, держась за края трибуны, обводя прищуренными глазами массу делегатов, и ждал, по-видимому не замечая нараставшую овацию, длившуюся несколько минут. Когда она стихла, он коротко и просто сказал:

— Теперь пора приступать к строительству социалистического порядка!

Новый потрясающий грохот человеческой бури.

— Первым нашим делом должны быть практические шаги к осуществлению мира... Мы должны предложить народам всех воюющих стран мир на основе советских условий; без аннексий, без контрибуций, на основе свободного самоопределения народностей. Одновременно с этим мы, согласно нашему обещанию, обязаны опубликовать тайные договоры и отказаться от их соблюдения... Вопрос о войне и мире настолько ясен, что, кажется, я могу без всяких предисловий огласить проект воззвания к народам всех воюющих стран...

Ленин говорил, широко открывая рот и как будто улыбаясь; голос его был с хрипотцой — не неприятной, а словно бы приобретенной многолетней привычкой к выступлениям — и звучал так ровно, что, казалось, он мог бы звучать без конца... Желая подчеркнуть свою мысль, Ленин слегка наклонялся вперед. Никакой жестикуляции. Тысячи простых лиц напряженно смотрели на него, исполненные обожания.

...Когда затих гром аплодисментов, Ленин заговорил снова:

— Мы предлагаем съезду принять и утвердить это воззвание. Мы обращаемся не только к народам, но и к правительствам, потому что обращение к одним народам воюющих стран могло бы затянуть заключение мира. Условия мира будут выработаны за время перемирия и ратифицированы Учредительным собранием. Устанавливая срок перемирия в три месяца, мы хотим дать народам возможно долгий отдых от кровавой бойни и достаточно времени для выбора представителей. Некоторые империалистические правительства будут сопротивляться нашим мирным предложениям, мы вовсе не обманываем себя на этот счет. Но мы надеемся, что скоро во всех воюющих странах разразится революция, и именно поэтому с особой настойчивостью обращаемся к французским, английским и немецким рабочим...

Революция 24—25 октября, — закончил он, — открывает собою эру социалистической революции... Рабочее движение во имя мира и социализма добьется победы и исполнит свое назначение...

От его слов веяло спокойствием и силой, глубоко проникавшими в людские души. Было совершенно ясно, почему народ всегда верил тому, что говорит Ленин.

...Неожиданный и стихийный порыв поднял нас всех на ноги, и наше единодушие вылилось в стройном, волнующем звучании «Интернационала». Какой-то старый, седеющий солдат плакал, как ребенок. Александра Коллонтай8 потихоньку смахнула слезу. Могучий гимн заполнял зал, вырывался сквозь окна и двери и уносился в притихшее небо. «Конец войне! Конец войне!» — радостно улыбаясь, говорил мой сосед, молодой рабочий. А когда кончили петь «Интернационал» и мы стояли в каком-то неловком молчании, чей-то голос крикнул из задних рядов: «Товарищи, вспомним тех, кто погиб за свободу!» И мы запели похоронный марш, медленную и грустную, но победную песнь, глубоко русскую и бесконечно трогательную. Ведь «Интернационал» — это все-таки напев, созданный в другой стране. Похоронный марш обнажает всю душу тех забитых масс, делегаты которых заседали в этом зале, строя из своих смутных прозрений новую Россию, а может быть, и нечто большее...

 

Вы жертвою пали в борьбе роковой,

В любви беззаветной к народу.

Вы отдали все, что могли, за него,

За жизнь его, честь и свободу.

Настанет пора, и проснется народ,

Великий, могучий, свободный.

Прощайте же, братья, вы честно прошли

Свой доблестный путь благородный!

Во имя этого легли в свою холодную братскую могилу на Марсовом поле мученики Мартовской революции, во имя этого тысячи, десятки тысяч погибли в тюрьмах, в ссылке, в сибирских рудниках. Пусть все свершилось не так, как они представляли себе, не так, как ожидала интеллигенция. Но все-таки свершилось — буйно, властно, нетерпеливо, отбрасывая формулы, презирая всякую сентиментальность, истинно...

Ленин оглашал декрет о земле.

...В два часа ночи декрет о земле был поставлен на голосование и принят всеми голосами против одного. Крестьянские делегаты были в неистовом восторге...

Так большевики неудержимо неслись вперед, отбрасывая все сомнения и сметая со своего пути всех сопротивляющихся. Они были единственными людьми в России, обладавшими определенной программой действий, в то время как все прочие целых восемь месяцев занимались одной болтовней.

...Вдоль стен зала тянулась линия штыков; штыки торчали и над стульями делегатов. Военно-революционный комитет вооружил всех. Большевизм вооружался для решительного боя с Керенским, звуки труб которого уже доносились с юго-востока...

Примечания:

1 Имеется в виду Второй Всероссийский съезд Советов, происходивший в Петрограде 25—26 октября (7—8 ноября) 1917 года под руководством партии большевиков.

2 Антонов-Овсеенко В. А. (1883—1939) — активный участник Великой Октябрьской социалистической революции, большевик. В момент восстания 25 октября (7 ноября) 1917 года руководил боевыми операциями; под его командованием был взят Зимний дворец и арестовано Временное правительство.

3 Теодор Шонт — знаменитый в то время акробат.

4 Подвойский Н. И. (1880—1948) — видный деятель революционного движения в России, член РСДРП с 1901 года. В Октябрьские дни — председатель Петроградского военно-революционного комитета.

5 Крыленко Н. В. (1885 — 1940) — активный участник Октябрьской революции, большевик. 8 ноября 1917 года вошел в состав Совнаркома как член комитета но военным и морским делам, затем был назначен верховным главнокомандующим армией.

6 Дыбенко П. Е. (1890 — 1938) — активный участник Октябрьской революции, большевик. Командовал отрядами Красной гвардии в боях против генерала Краснова.

7 3орин Д. Ф. — активный участник Октябрьского переворота, большевик.

8 Коллонтай А. М. (1872 — 1952) — активный деятель большевистской партии. В 1917 году как член Исполкома Петроградского Совета от большевистской военной организации вела агитацию среди матросов и солдат.

 

М. Филипс Прайс

РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

(фрагменты из книги)

Английский журналист М. Ф. Прайс в 1917 году был петроградским корреспондентом газеты «Манчестер гардиан». Непредубежденный очевидец, Прайс изложил свои наблюдения и мысли об Октябрьском перевороте в ряде книг. Публикуемые отрывки взяты из его книги «Русская революция».

На трибуне стоял тот самый невысокий, коренастый, лысый человек, которого шесть месяцев назад я видел на Первом съезде Советов в роли руководителя крошечной большевистской группы. Это был Ленин... Петроградский Совет составлял к этому времени единую фалангу большевистских депутатов, и, когда Ленин заговорил о предстоящем съезде Советов как единственном органе, способном осуществить революционную программу русских рабочих, солдат и крестьян, зал разразился нескончаемыми аплодисментами. Возле меня кто-то прошептал, что сию минуту получено известие, что с помощью рабочих-красногвардейцев и части гарнизона Военно-революционному комитету удалось занять Зимний дворец и арестовать всех министров, за исключением Керенского, бежавшего в автомобиле.

Я спустился этажом ниже, в бюро большевистской партии. Здесь я увидел нечто вроде импровизированного генерального штаба революции, рассылавшего во все концы города гонцов, снабженных инструкциями и возвращавшихся затем со сведениями и новостями. Наверху, в бюро старого меньшевистско-эсеровского исполнительного комитета, царила гробовая тишина. Две машинистки приводили в порядок бумаги, а издатель «Известий» Розанов1 еще пытался сохранить самообладание...

...Около десяти часов вечера я вышел из Смольного. На улице, возле костра, в группе рабочих и балтийских матросов шел разговор о съезде. Я услышал, как один из них сказал: «Мы должны теперь взяться за работу в провинции — разъяснять и организовывать; ни один из депутатов не может оставаться здесь дольше, чем это необходимо».

Я пошел вдоль берега Невы, которая в самых мелких местах, против верфи, стала уже затягиваться ледяной коркой. С Финского залива надвигался суровый ноябрьский туман. Против Васильевского острова стояли крейсер «Аврора» и один эсминец с орудиями, направленными на Зимний дворец. Раздался крик: «Стой!», и я увидел цепь красногвардейцев, преградившую улицу. Я оказался поблизости от Зимнего дворца...

«Где находятся министры Керенского?» — спросил я у одного из часовых. «На том берегу, в Петропавловской крепости», — гласил лаконичный ответ. «Здесь вы не пройдете», — сказал другой часовой...

Я повернул назад и столкнулся с отрядом женщин в солдатской форме. Их вели под конвоем. Они входили в состав пресловутого Женского батальона смерти, — несчастные деревенские девушки, казавшиеся русской буржуазии достаточно надежными и позволившие поэтому использовать себя в качестве пушечного мяса против большевиков. Не зная, что им делать, когда наступил кризис, они остались возле Зимнего дворца, после того как остальной гарнизон перешел на сторону Военно-революционного комитета. Теперь их вели в Петропавловскую крепость, откуда, однако, им предстояло вскоре быть отпущенными на свободу и отправленными по домам.

Я прошел по мосту через Неву и приблизился к Петропавловской крепости. У ворот стояли красногвардейцы, а на башне этой бастилии царизма реял красный флаг. Вчера еще заседало правительство Керенского и вершило судьбы распадающегося общественного порядка. Сегодня его члены находились в этой крепости, куда всего днем раньше они засадили вождей большевиков. Колесо фортуны повернулось, и господство тех, кто пришел к власти в результате Февральской революции, кончилось в течение одной ночи. Русская революция вступила тем самым в новую фазу. Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов одержали верх.

...К 9 ноября стало очевидно, что в настоящее время власть находится в руках Военно-революционного комитета, действующего от имени Второго Всероссийского Съезда Советов. Тогда все это представлялось мне крайне забавным, и я не мог не улыбаться, думая о событиях последних трех дней. Я еще не привык к революционной атмосфере. Я пытался представить себе, как в Лондоне появляется комитет из простых солдат и рабочих, чтобы объявить себя правительством, не признающим никаких приказов с Уайтхолла, не согласованных с ним самим. Я пытался представить себе, как британский кабинет министров вступает с комитетом в переговоры об урегулировании конфликта, в то время как Букингемский дворец окружен войсками, а глава государства, переодетый прачкой, спасается бегством через заднюю дверь. И все же в русской действительности произошло тогда нечто подобное. Было почти невозможно свыкнуться с мыслью, что многовековая русская империя развалилась у нас на глазах с такой поразительной неудержимостью.

...На следующий день, 10 ноября, в воздухе повеяло иным настроением. Казалось, что впервые за много месяцев в России установилась такая политическая власть, которая знает, чего она хочет. Это мнение ясно высказывалось в обычных уличных разговорах. К цирку «Модерн» стеклась большая толпа народу, перед которой, в числе других, должны были выступать и делегаты съезда Советов. Группы людей, принадлежащих к низам среднего сословия, — студенты без средств, мелкие лавочники и вообще те городские элементы, которые в России прозываются «мещанами», обменивались мнениями. Ни слова не говорилось о насильственных действиях, с помощью которых большевики захватили власть. Действия, оскорбившие нежные чувства интеллигентов, не волновали практичных «политиков улицы». Смогут ли большевики обеспечить города продовольствием и положить конец войне? Таков был вопрос, который они задавали. «Ни царское правительство, ни правительство Керенского не сумели этого сделать, пусть теперь эти люди попытаются», — были слова, которые я слышал со всех сторон. Класс мелких лавочников и значительная часть пролетариев в крахмальных воротничках, которые в течение всего лета проявляли ожесточенную враждебность к большевикам, в данный момент, казалось, перешли на позиции благожелательного нейтралитета.

В тот же день я отправился на Васильевский остров и посетил гавань, куда приходили суда из Кронштадта. В районе гавани вокруг костров расположились на некотором расстоянии друг от друга патрули красногвардейцев и заводских рабочих с красными повязками на рукавах, под командой матросов. Здесь собрались толпы любопытных и жадных до зрелищ, чтобы посмотреть на маленький крейсер «Аврора» и эсминцы, стоявшие на якоре на Неве с поднятыми на них красными флагами. Кронштадтские матросы и красногвардейцы превратили Балтийский флот в оплот революции. Поскольку теперь они оказались правой рукой нового правительства, то петроградский мещанин явился поглядеть на своих новых властителей. Некоторое время я наблюдал, как группы красногвардейцев и матросов отвечали на расспросы этих людей, которые под влиянием буржуазной пропаганды до вчерашнего дня смотрели на большевиков как на чудищ и казались теперь изумленными, что обнаружили в них такие же человеческие существа.

 

К вечеру я отправился в Смольный. Второй Всероссийский съезд Советов уже окончился, и делегаты разъезжались по всем направлениям компаса. Они везли с собой громадные тюки с брошюрами, прокламациями и воззваниями, чтобы распространить их в отдаленных областях. Татары в степи и охотники за пушниной в Сибири должны были получить известие о великом событии в Петрограде — о попытке создать первое в мире рабочее правительство. Наверху большевики уже завладели помещением официального советского органа «Известия». Его меньшевистский редактор собрал свои пожитки и покинул редакцию незадолго до моего прихода. Большевистский деятель Стеклов стоя вел серьезный разговор с каким-то неизвестным мне человеком. Аксельрод пытался навести какой-то порядок в кипе бумаг. Другой человек ковырял шилом в замке ящика, ключ от которого, по-видимому, захватили с собой меньшевики. Вдоль одной из стен комнаты, погрузившись в глубокую задумчивость, расхаживал Ленин.

Я наблюдал эту сцену со всей ее суетой и напряженной деловитостью и спрашивал себя — надолго ли все это?..

 

...23 ноября я отправился в Министерство иностранных дел, где застал советских уполномоченных за кропотливой разборкой архивов. Им удалось наконец заполучить ключи, отсутствие которых до сих пор не позволяло им добраться до тайных договоров. До сего времени это обстоятельство не имело большого значения. Однако, как только выяснилось, что господствующие классы союзных стран самым серьезным образом собираются бойкотировать Советы, стало настоятельной необходимостью заручиться каким-нибудь оружием для обороны. Наилучшее моральное оружие, какое только можно было найти, представляла собой открытая дипломатия. Ключи были обнаружены при содействии бывшего чиновника Министерства иностранных дел, который вскоре снова явился на работу. Его провели в помещение, где находились сейфы, и объяснили, что он должен открыть их и помочь разобраться в их содержимом. Он заявил о своей готовности это сделать, как только у него не останется сомнений в том, что комиссары обладают действительной властью. «Ибо, — сказал он, — я тридцать лет служил России и буду впредь служить любой партии, которая окажется достаточно авторитетной, чтобы говорить от имени России». На следующий день «Известия» опубликовали первый из тайных договоров.

Каких только перемен не увидели в эти дни стены Министерства иностранных дел! Я вспомнил, как два года тому назад, в роскошном кабинете с видом на Дворцовую площадь, с французской мебелью XVIII века и портретами царей и цариц из дома Романовых, я получал интервью у Сазонова, тогдашнего министра иностранных дел Николая II.

Мы говорили о возможности реформ в России. Да, сказал министр, они возможны, пожалуй, даже неизбежны, при условии, если при их проведении не будут нарушены традиции России. О каких-либо коренных реформах, конечно, не может быть и речи, пока не окончена война и не разгромлена Германия.

«В конце концов, — сказал он, — величайшей реформой наших дней был царский декрет о запрещении продажи водки. Для нашего народа и впредь будет существовать один путь к спасению — путь верности старым традициям». Когда мой взгляд упал на то кресло, в котором сидел тогда Сазонов, я невольно подумал о том, что бы он сказал теперь...

В соседней комнате советские комиссары продолжали трудиться над разборкой документов и тайных договоров, составленных Сазоновым и послами союзников и подписанных этими людьми от имени их правительств. Соглашение, по которому к Франции отходил правый берег Рейна в том случае, если Россия получила бы свободу действий в Польше; договор, деливший Персию и Турцию на сферы влияния союзников; протоколы переговоров, из которых явствовало, как румынскую олигархию пытались склонить к вступлению в войну, обещая ей выровнять границы за счет венгерских и сербских территорий; договор с Италией, гарантировавший ей колонии в Африке и Малой Азии в обмен на обещание удерживать Святой Престол от всякого мирного посредничества; все было именно так, как мы предполагали. Это, как видно, и были те «старые традиции», на которые ссылался Сазонов!

Поскольку дело обстояло таким образом, не оставалось никаких сомнений, что советские комиссары разом покончат с этими договорами, предав их гласности.

На балконе Министерства иностранных дел зимний ветер развевал большой красный флаг. Надпись на нем гласила: «Да здравствует мир!» Вся атмосфера, царившая там, наверху, создавала впечатление, что русские революционеры начали серьезную борьбу за мир.

Примечания:

1 Розанов В. Н. — меньшевик, после Октября боролся против советской власти.

 

Альберт Рис Вильямс

ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ

(фрагменты из книги)

Альберт Рис Вильямс — американский журналист, приехавший в Россию в 1917 году вместе с Джоном Ридом. Он пытливо следил за революционными событиями, не раз виделся с Лениным и беседовал с ним. В США Вильямс издал книгу о своих встречах с Лениным и книгу «Народные массы в русской революции», в которых дал честное, правда несколько субъективное, освещение Октябрьской революции.

В то время как возбужденные, веселые толпы солдат и рабочих, обрадованные победой пролетарской революции, с пением наполняли огромный зал в Смольном, в то время как пушки на «Авроре» возвещали о смерти старого порядка и о рождении нового, Ленин спокойно всходил на трибуну.

Председатель объявил:

— Слово предоставляется товарищу Ленину.

Мы напрягли все наше внимание. Сейчас перед нами должен был предстать человек, которого мы так давно жаждали видеть и слышать...

С места, отведенного для журналистов, его вначале почти не было видно. Среди грома аплодисментов, выкриков, топота ног и различных приветствий он прошел через сцену и взошел на трибуну. Шум, крики и аплодисменты достигли апогея.

Теперь он стоял перед нами во весь рост, и наши сердца упали. Внешне он представлял собой как раз противоположное тому, что создало о нем наше воображение. Мы ожидали встретить солидного мужчину огромного роста, производящего впечатление одной своей наружностью. На самом же деле перед нами стоял небольшого роста, коренастый человек...

Когда стихли последние аплодисменты, он сказал:

— Товарищи! Мы должны сейчас заняться постройкой пролетарского социалистического государства.

И затем начал говорить спокойным, бесстрастным, чисто деловым языком. В его голосе скорее была какая-то сухая, жесткая нота, чем красноречие. Засунув большие пальцы в вырезы жилетки, он раскачивался взад и вперед на каблуках. Целый час внимательно следили мы за его речью, надеясь отыскать в ней те скрытые магнетические качества, которые объяснили бы нам его огромное влияние на эти свободные, молодые, энергичные души. Но напрасно...

Большевики своим «безумством» и беспредельной храбростью зажгли наше воображение, и мы ожидали того же от их вождя. В своем романтическом представлении о нем мы думали, что вождь большевистской партии предстанет перед нами как воплощение всех тех качеств, которые свойственны этой партии, что он заключает в себе всю силу и мощь этой партии, что он — нечто вроде сверхбольшевика...

Мы прекрасно знаем, как тяжело было бремя, которое большевики возложили себе на плечи. Справятся ли они с ним? Их вождь в самом начале не производил впечатления сильной личности.

Таково было первое впечатление. И тем не менее, начав с этой ложной оценки, через шесть месяцев я уже был в лагере... тех, для которых первый человек и политик во всем мире был Ленин...

* * *

Во всех случаях жизни Ленин проявлял крайнее самообладание. События, которые других доводили до безумного состояния, для него служили лишь поводом к сохранению спокойствия и душевного равновесия.

Единственное историческое заседание Учредительного собрания представляло собой очень бурную сцену. На этом заседании две партии сцепились в смертельной схватке. Боевые выкрики делегатов, стук по пюпитрам, громы и молнии ораторов, две тысячи голосов, страстно поющих «Интернационал» и «Революционный марш», заряжали атмосферу электричеством. Настроение повышалось с каждым часом и к вечеру достигло своего апогея. Крепко охватив перила, стиснув зубы, в крайне нервном, возбужденном состоянии сидели мы на галерее и следили за происходящим. Ленин сидел в ложе первого ряда, и лицо его выражало неподдельную скуку.

Наконец, он встал и, удалившись на задний план платформы для президиума, присел на ступеньках, покрытых красным ковром. Изредка он бросал взгляды вокруг себя, рассматривая это громадное стечение народа. Затем он подпер голову рукой и закрыл глаза. Красноречие ораторов и рев собрания катились у него над головой. Но он продолжал мирно дремать... Раза два он открыл глаза, посмотрел вокруг себя и потом опять закрыл.

Через некоторое время он встал, потянулся и спокойной походкой направился к своему месту в ложе.

Мы с Джоном Ридом сошли с галереи и проскользнули в зал, чтобы узнать мнение Ленина об Учредительном собрании. Он что-то ответил нам равнодушным тоном. И затем сразу спросил, как идет работа в бюро пропаганды. Его лицо прояснилось, когда мы сказали, что материал печатается целыми тоннами и через окопы направляется в германскую армию. При этом мы добавили, что встречаются затруднения в работе на немецком языке.

— Ах, да, — воскликнул он, внезапно оживляясь и вспомнив мои «подвиги» на броневике. — Как ваш русский язык? Можете ли вы уже разбираться в речах?

— Слишком много слов в русском языке, — ответил я уклончиво.

— Вот в этом-то и дело, — сказал он, — языком нужно заниматься систематически. Нужно в самом начале овладеть основами языка. Я скажу вам, какого нужно держаться метода.

Метод Ленина состоял вкратце в следующем: во-первых, нужно изучить все имена существительные, потом все глаголы, потом все прилагательные и наречия и затем все остальные слова; нужно изучить этимологию и начатки синтаксиса и потом практиковаться в языке везде и повсюду, при встрече с каждым русским человеком. Отсюда ясно, что метод Ленина был не столько тонкий, сколько всесторонний. Словом, это был его метод завоевания буржуазии в приложении к завоеванию языка — самое серьезное занятие предстоящим делом. Он очень оживленно излагал нам свой метод.

Он склонился на барьер ложи и, блестя глазами и жестикулируя, продолжал говорить. Наши сотоварищи-журналисты глядели на нас с завистью. Они полагали, что Ленин «сдирал кожу» со своих противников, или сообщал нам какие-нибудь тайны, или уговаривал нас энергичнее стать на сторону революции. В такой критический момент, несомненно, только подобные темы могли вызвать такой взрыв энергии у главы великого русского государства. Но они ошибались. Председатель Совета Народных Комиссаров Российской Республики просто излагал перед нами свой взгляд, как нужно иностранцам изучать русский язык, и наслаждался дружеским разговором.

При напряженных, горячих дебатах, когда противники Ленина немилосердно его «чистили», он обычно сохранял полнейшее спокойствие и даже проявлял юмор. После своего доклада на Четвертом съезде Советов Ленин занял место на сцене, чтобы выслушать нескольких своих противников, взявших слово. Когда он считал фразу противника удачной, он широко улыбался и аплодировал вместе с другими. Когда же, по его мнению, противник нес чепуху, Ленин иронически улыбался и аплодировал в насмешку (ударом ногтем большого пальца правой руки о ноготь левой).

* * *

...Одним из секретов силы Ленина является его необыкновенная искренность. Он искренен со своими друзьями. Он всегда, конечно, радуется, когда пополняются ряды его партии, но он никогда никого не привлекает на свою сторону изображением в розовых красках условий работы или перспектив в будущем. Наоборот, он скорее изображает все в более мрачных тонах, чем есть на самом деле...

Ленин искренен также со своими заклятыми врагами. Один англичанин, говоря о необыкновенной прямоте Ленина, рассказывал, как он сказал ему:

«Против вас, как против личности, я ничего не имею. Но политически — вы мой враг, и я должен пользоваться всеми средствами, чтобы вас уничтожить. Ваше правительство относится ко мне так же. Ну, а теперь давайте посмотрим, как далеко мы можем пойти вместе».

Эта печать искренности лежит на всех его публичных выступлениях. Ленину чужды обычные атрибуты всякого дипломата-политика: обман, блестящее словоизвержение, рисовка. Сразу чувствуется, что он не может обмануть, даже если бы захотел. И по тем же причинам он не может обмануть и самого себя.

Источники его информации очень обширны и дают ему массу фактов. Эти факты он взвешивает, просеивает и подвергает испытанию. И затем пользуется ими, как стратег, как химик, оперирующий социальными элементами, как математик. Он подходит к фактам следующим образом: «Вот эти факты говорят за нас: раз, два, три, четыре». Он вкратце перечислял их. «А вот эти — против нас». И он тоже считал их: «Раз, два, три... Нет ли еще?» — спрашивал он. Мы усиленно ворочали мозгами, стараясь отыскать еще что-нибудь, но обычно напрасно. Взвесив данные той и другой стороны, за и против, он принимался за вычисления, словно решая математическую задачу...

Ленин действует, как хирург со скальпелем в руках. Он срывает маску с простых экономических мотивов, скрывающихся за пышными фразами империалистов. Их воззвания к русскому народу он показывает в истинном свете, обнаруживая за их прекрасными обещаниями подлую хищную руку эксплуататоров.

Будучи неумолим к фразеологии «левых», тех из них, которые за революционными фразами прячутся от действительности, он считает своим долгом лить уксус и желчь в подслащенную воду революционно-демократического красноречия и ко всякому сентименталисту и глашатаю разных лозунгов относится с нескрываемой насмешкой.

Когда немцы вели наступление на Красный Петроград, со всех концов России в Смольный лился настоящий поток телеграмм, с выражениями ужаса, протеста, ненависти. Телеграммы обычно заканчивались: «Да здравствует непобедимый русский пролетариат!», «Смерть хищникам империалистам!», «Мы будем защищать столицу революции до последней капли крови!»

Ленин, читая эти телеграммы, распорядился послать депешу всем Советам с просьбой не присылать в Петроград революционных фраз, а слать войска, а также сообщать точно, сколько записалось в армию добровольцев, сколько имеется оружия, амуниции и продовольствия...

...Сила Ленина как великого политика и провидца основывается не на какой-нибудь мистической интуиции, а на его способности накоплять массу фактов для каждого отдельного случая, а затем наиболее рационально пользоваться этими фактами.

 

Роберт Майнор

У ЛЕНИНА

Американский художник Роберт Майнор во время первой мировой империалистической войны отказался от работы в капиталистической печати и поехал в Европу корреспондентом революционной прессы. Октябрьскую революцию Майнор встретил с большим энтузиазмом, приехал в Москву, где жил до ноября 1918 года. Здесь он участвовал в редактировании издававшейся в Москве газеты «The Call» («Призыв»), распространявшейся среди англо-американских интервенционистских войск. Впоследствии Майнор стал одним из руководителей Коммунистической партии США.

Не помню, в какой аудитории я впервые встретил Владимира Ильича. Возможно, что это было в зале гостиницы «Метрополь», где происходили заседания ВЦИК. Во всяком случае, там был Свердлов, председатель ВЦИК, один из первых вождей русских большевиков, с которым я познакомился.

Мне помнится, что я стоял в стороне и смотрел на группу, окружавшую трибуну, — вождей большевистской революции! Помню, какое радостное возбуждение овладело мною, как мне хотелось узнать имя каждого из них. На первых порах я мог судить о них только по внешнему впечатлению.

Один из русских товарищей, побывавший в Америке, по моей просьбе показал мне Ленина. Ленин — небольшого роста, очень скромный по виду — стоял в углу; одет он был необычайно просто: на голове у него было обыкновенное рабочее кепи, и он даже не был обут в высокие блестящие сапоги, которые тогда носили многие. Словом, Ленин никак не отвечал моему представлению о великом человеке. Я внимательно всмотрелся в него: уж не ошибся ли я...

Но нет, это был Ленин, которого я видел на снимках.

Несколько минут я оглядывал группу вождей, предаваясь размышлениям о том, что это вожди победоносной революции, гиганты, двигавшие величайшими событиями в истории человечества! Мои взоры то и дело возвращались к человеку в углу, который с кем-то разговаривал.

Я обратил внимание на подвижность его лица, на то, как оно менялось, когда он говорил и когда слушал. Мало- помалу он стал в центре моего внимания. Все остальное отодвинулось, растворилось. Не поняв ни единого слова из того, что говорилось в зале, я ушел, полный впечатлений только об одном человеке — о Ленине.

 

Не знаю, как Ленин ухитрился урвать для меня время в те тяжелые месяцы весны и лета 1918 года. Но я думаю, что это следует приписать глубокому интересу, который он проявлял в любой момент русской революции к революционному движению во «внешнем мире», к позиции социалистов других стран. На этот раз я пробыл у него (было это, кажется, в конце апреля) минут пятнадцать.

Сам Ленин говорил немного. Он умел всегда развязать язык собеседнику — сам же ограничивался тем, что слушал.

Его интересовали малейшие подробности того, как рабочий класс США реагирует на революцию. Он расспрашивал меня об отношении профсоюзов к большевистской революции.

Я рассказал ему, как передовые слои рабочих АФТ1 оценивают действия рабочих и моряков Петрограда, которые спасли жизнь Тому Мунни2, добившись вмешательства президента Вильсона, заставив заменить смертный приговор тюремным заключением.

Рассказывая об этом, я от имени профсоюзов, входивших в состав организации защиты Мунни, передал Ленину, как главе большевистской партии, официальную благодарность за прекрасный акт интернациональной солидарности. Ленин не произнес ни слова — у него только заблестели глаза.

Мы говорили о перспективах революции в Европе. Ленин упомянул о недостатке надежной информации и коснулся технических методов получения информации из-за границы. Сознаюсь, я был изумлен, когда услыхал, как виднейший вождь мировой революции с интересом говорит о мельчайших деталях: о бумаге, картоне, чернилах и тому подобных «мелочах» и технических вопросах.

Ленин забросал меня вопросами.

При этой нашей первой встрече Ленин заговорил со мной по-русски. Я смог ему только ответить, что по-русски не говорю, но знаю французский язык. Ленин сначала сказал, что он недостаточно хорошо знает английский, и мы некоторое время говорили по-французски, затем Ленин перешел на немецкий, а потом, к моему изумлению, продолжал на безукоризненно английском языке, не делая ни одной ошибки и лишь время от времени останавливаясь в поисках слова (все наши последующие беседы велись по-английски, и я не припоминаю у Ленина ни одной грамматической ошибки).

 

Вторично я попал к Ленину как раз в то время, когда белогвардейцы систематически совершали покушения на вождей революции. Едва поздоровавшись со мной, Ленин прямо задал мне вопрос:

— Каково ваше мнение о красном терроре?

Я ответил, что, по-моему, если не дать почувствовать буржуазии, что ее старания уничтожить революцию приведут к ее собственному физическому уничтожению, то революция действительно погибнет. На это Ленин ничего не ответил, но из того, как он ощупывал меня глазами, я почувствовал, что вопрос не был случайным.

После паузы, обменявшись со мной еще несколькими словами, Ленин неожиданно и без всякой видимой связи с предыдущим спросил:

— Видели вы Кропоткина?3

— Да.

— Что он такое?

— Он безнадежный буржуа.

— Да? — произнес Ленин вопросительным тоном. — Как так?

Я рассказал о своем посещении Кропоткина, о том, как Кропоткин, которого я прежде идеализировал, резко осуждал меня за нежелание поддержать войну союзников «за демократию» и как он продолжал меня порицать в присутствии явившейся к нему группы американцев в военной форме, членов христианской ассоциации молодежи. Я рассказал о том, как эти американцы рассыпались в комплиментах перед Кропоткиным, титулуя его (к его явному удовольствию) «князем», и как я ушел, разочаровавшись в своем «герое».

Ленин произнес только:

— Гм! Любопытно…

Позднее следующее обстоятельство разъяснило мне, почему Ленин вдруг заговорил со мной о Кропоткине. Один мой знакомый, работавший в Москве переводчиком, встретившись со мной на улице, в возбуждении пролепетал:

— Буржуазия переживает чудовищный страх и тревогу; некоторые, наиболее влиятельные буржуа добиваются, чтобы Ленин принял Кропоткина и чтобы тот побудил его прекратить красный террор...

 

Ленин как будто не придавал никакого значения своему положению, и эта черта все больше изумляла меня, по мере того как я ближе знакомился с его ролью величайшего вождя человечества в этот величайший в истории момент.

Однажды, собираясь уходить от него и надевая пальто, я нечаянно толкнул локтем большую вращающуюся полку для книг — несколько тяжелых томов упало на пол. Ленин тотчас же опустился на колено и, продолжая разговор, стал подбирать книги.

В конце лета того же года один случай осветил мне твердость Ленина-большевика.

В Москве появился человек, бывший чикагский швейник М. Ч., с которым я был едва знаком в Чикаго, но который утверждал, что он знает меня по борьбе за спасение Тома Мунни. Этот человек заявил мне, что он анархист и командует «партизанским» отрядом на фронте против контрреволюционной армии Каледина.

Впрочем, его отлучка с фронта в такое время казалась необъяснимой. Неожиданно он исчез. Несколько дней спустя ко мне пришла с плачем его жена и, показав мне карточку своей маленькой дочери, которую я видел в Чикаго, сказала мне, что муж ее арестован, предан суду за дезертирство и кражу и приговорен военным трибуналом к расстрелу. Она уверяла меня, что муж ее невиновен, что он жертва чересчур поспешного судебного разбирательства и, может быть, даже «жертва заговора злонамеренных элементов». Она умоляла меня просить Ленина распорядиться о пересмотре дела Ч.

Я поспешно набросал записку, в которой изложил то, что она мне рассказала. С этой запиской я поспешил к Ленину.

Один из его секретарей взял у меня записку и вышел. Вскоре он вернулся и сказал, что товарищ Ленин сейчас на заседании Политбюро, выйти ко мне он не может, но внимательно прочел мою записку и не замедлит выполнить мою просьбу.

Поздно ночью нарочный постучался ко мне и вручил мне ответ Ленина: записку, написанную чернилами его рукой. Я тогда еще едва мог читать по-русски, но содержание ее навсегда врезалось мне в память:

Товарищ Майнор! Я распорядился, как и обещал, о расследовании дела Ч. Выяснились такие факты: Ч. дезертировал со своего поста на фронте во время военных действий. Он похитил деньги, предназначенные для выдачи жалованья его полку. За такого человека я не могу хлопотать. Его надо расстрелять.

Ленин

Я привожу этот текст по памяти. Я свято хранил эту записку и носил ее при себе до середины ноября 1918 года, когда мне пришлось перейти советско-германский фронт и надо было избавиться от всех документов большевистского происхождения.

После инцидента с осужденным дезертиром я еще несколько раз был у товарища Ленина по разным делам, но об этом деле ни разу не упоминалось.

На мой взгляд, наиболее изумительной чертой Ленина была его привычка отодвигать себя в разговоре на задний план.

После III конгресса Коминтерна я пошел к Ленину. Был я сильно простужен. Ленин и сам был нездоров, но сочувственно расспрашивал меня о моем состоянии.

Вскоре после этого он серьезно заболел, и я несколько недель не видел его. О его состоянии я узнавал от товарищей и из газет. Когда он вернулся к работе, я посетил его. Когда я пришел к нему, он спросил:

— Оправились вы уже от простуды?

Уходя, я с огорчением вспомнил, что мы не говорили о его здоровье, а только о моем.

 

Осенью 1921 года мне пришлось послать Ленину срочное письмо по важному делу, о котором мне нужно было с ним поговорить. Отнести письмо в Кремль я поручил десяти-двенадцатилетнему мальчугану, сыну красноармейца, убитого на фронте. Я разъяснил мальчику, что письмо адресовано товарищу Ленину, что он должен поторопиться немедленно сдать письмо, получить ответ и сейчас же вернуться.

Мальчуган, на которого это произвело громадное впечатление, стрелой понесся в Кремль. Я жду и жду, час проходит за часом, а моего посланца все нет, как нет. Наконец, когда уже стемнело, мальчик является, задрав нос, с весьма важным видом. Я обрушился на него:

— Ты где пропадал?

— О, — сказал мальчик, — я беседовал с товарищем Лениным!

Позднее мне в Кремле рассказали, что это так и было в действительности. Мальчик не пожелал передать письмо никому другому, кроме Ленина: он ждал до конца заседания, после чего товарищ Ленин задержал его и забросал вопросами о том, как заботятся о детях павших красноармейцев.

 

Вернусь к этому письму. Это было длинное послание — около трех страниц. Когда я пришел к Ленину, он сразу же сказал мне:

— Прежде всего, товарищ Майнор, вам надо знать, что, обращаясь с таким пространным письмом к человеку, который так занят, как я, следует указать в верхнем левом углу очень сжатым телеграфным слогом, чему посвящено письмо. Затем вы должны указать, что вы рекомендуете. Не думаете ли вы, что так следует поступать?

Меня всегда поражало то обстоятельство, что, когда бы мне ни понадобилось видеть товарища Ленина (а я был у него десять — двенадцать, а то и более раз), это всегда оказывалось возможным (за одним исключением, о котором я упоминал: Ленин был на заседании Политбюро). Ленин особенно интересовался связью с людьми, приехавшими из-за границы, даже если они не играли сколько-нибудь важной роли. Товарищ Ленин организовывал свое время так, чтобы наилучшим образом его использовать.

Однажды я даже допустил неловкость: пораженный тем, что Ленин нашел время принять меня и в несколько минут урегулировать вопрос, разрешения которого я у других не мог добиться много дней, я воскликнул:

— Товарищ Ленин, у вас больше времени, чем у кого- либо другого во всей Москве!

Конечно, я не имел этого в виду буквально. Но Ленин недоумевающе посмотрел на меня.

— Нет, товарищ Майнор, — сказал он, — у меня не больше времени, чем у других!

И я прочел у него на лице, какое гигантское бремя нес на себе этот вождь пролетариата, бремя, которое несомненно способствовало тому, что жизнь величайшего в мире человека пресеклась на пятьдесят четвертом году.

 

Тотчас же после III конгресса Коминтерна я с несколькими американскими товарищами посетил Ленина в 12 часов ночи (раньше он не мог освободиться), чтобы обсудить с ним вопрос об организационных формах партии в тогдашней обстановке, вопрос о не осуществленном в то время плане издания газеты «Дейли уоркер» и т. п.

Ленин подсказал нам ряд весьма четких и ясных мыслей по этим вопросам.

Один из присутствовавших, придерживавшийся ярко выраженных фракционных взглядов «ультралевого» характера, то и дело прерывал Ленина. Ленин каждый раз останавливался и терпеливо ждал, пока тот закончит, и лишь после этого продолжал говорить.

 

В последний раз я видел товарища Ленина в конце 1921 года. Я должен был вернуться в Америку и попросил у него разрешения представить ему товарища, который меня заменит в ИККИ4. Товарищ Ленин глубоко интересовался всеми приезжающими из США. Особенно его интересовали все симптомы поворота коренных американских рабочих на революционный путь в то время, когда Компартия США опиралась главным образом на революционные иммигрантские слои рабочего класса. Первый вопрос, с которым Ленин обратился к приведенному мною товарищу, был:

— Вы — американец?

— Да, — ответил товарищ.

— Американский американец? — переспросил товарищ Ленин.

— Да, — отвечал тот.

— Где вы родились? В Америке?

— Да.

— А ваш отец?

Услышав, что отец этого товарища был сыном европейского фермера, эмигрировавшего в Америку, товарищ Ленин протянул:

— А-а... — Затем, насмешливо улыбаясь, он сказал: — А вот Майнор американский американец. Товарищ Майнор, ваш отец родился в Америке, и ваша мать тоже? Правда? — и продолжал: — А ваши деды? С обеих сторон?

— Родились в Америке.

— Хорошо. Скажите, сколько поколений ваших близких родилось в Америке?

Я ответил, что мои предки жили в Америке задолго до революционной войны против Англии. Товарищ Ленин тотчас же спросил:

— А что они делали во время американской революции?

Я ответил, что, насколько я знаю, все участвовали в революции.

— Ага! — произнес он. — Это сможет вам когда-нибудь пригодиться на процессе!

Мы долго обсуждали вопрос о фракционной борьбе в Коммунистической партии США, причем товарищ Ленин больше спрашивал. Я не помню, тогда ли или в другой раз он спросил меня о природе этой борьбы, и я очень неудачно ответил, что это борьба между «мечтателями» от революции и «реалистами». При слове «реалисты» лицо Ленина омрачилось.

— Надеюсь, вы имеете в виду реалистов в лучшем смысле слова, — сказал товарищ Ленин.

Примечания:

1 АФТ - Американская Федерация Труда, профсоюзная организация в США, во главе которой стоят реакционные профсоюзные деятели.

2 Том Мунни (1885—1924) — активный участник рабочего  движения в США. По провокационному обвинению был приговорен к смертной казни.

3 Кропоткин П. А. (1842 —1921) — один из деятелей и теоретиков анархизма, противник диктатуры пролетариата.

4 ИККИ — Исполнительный Комитет Коммунистического Интернационала.

 

Штефан Салай

СОЛДАТ АРМИИ ЛЕНИНА

Корабельный плотник Комарнинских верфей (Чехословакия) Штефан Салай в дни Октябрьской революции находился в Советской России. Здесь он вступил в ряды Красной Армии и принимал участие в боях против интервентов и белогвардейцев.

Весна 1918 года была неприветливой, мрачной. Под стать погоде было и положение на фронтах. В казармах, находившихся неподалеку от Кремля, было так же шумно, как и во всей России. Даже, пожалуй, шумнее, потому что наши казармы похожи были на Вавилон. Кого только не было там: венгры, поляки, эстонцы, немцы, чехи, китайцы, словаки... Сыны девятнадцати народов собрались тогда в тех казармах. По инициативе одного из наших товарищей — коммуниста, венгра было создано военное подразделение добровольцев, которое потом было названо так: «1-й Коммунистический интернациональный батальон».

Формирование нашего батальона было закончено. Все мы с нетерпением ждали приказа о выступлении на фронт. Вдруг командир получает телефонограмму, в которой было сказано, что утром следующего дня, к 10 часам, он вместе со своим помощником должен прибыть в Кремль. Нам сказали, что телефонограмма была от самого Ленина...

В качестве помощника командира взяли меня.

Я должен был поехать к Ленину!

Представьте себе мое состояние, когда я узнал об этом. Правда, мы, воины интернационального батальона, называли себя «ленинскими солдатами». Все мы знали, что Ленин — очень мудрый человек, что он борется за свободу простого народа. И вот мне предстояло встретиться с ним...

На другой день, около десяти часов утра, мы с командиром представились кремлевской охране. Балтийский матрос, проверив наши документы, отдал честь, а потом проводил до самого кабинета Ленина.

Возле кабинета мы остановились. Наш проводник вошел внутрь. Сквозь дверь мы услышали его рапорт: «Пришел командир Первого Московского коммунистического батальона». Затем последовало: «Войдите». И вот мы, как полагается военным, представились Владимиру Ильичу Ленину. Ленин стоял за своим рабочим столом. Рядом с ним я заметил двух военных; один из них держал в руках Красное знамя.

Не спуская с нас своих быстрых, все замечающих глаз, Ленин дал знак военному со знаменем и сказал:

— Возьмите знамя, товарищи.

Командир принял знамя и передал его мне. Я во все глаза глядел на Ленина. Военный передал нашему командиру также документы и саблю.

Ленин сказал:

— Товарищи, идите воевать и освобождать народ!

Мы отдали Ленину честь и вышли из его кабинета.

Не очень много слов сказал нам Ленин, но кажется, то был многочасовой разговор. Ведь в словах его был не только военный приказ — в них был заложен смысл нашей борьбы. До сегодняшнего дня ленинское напутствие звучит у меня в ушах, как будто я вновь стою перед Владимиром Ильичем и на его глазах принимаю из рук командира Красное знамя.

Ленина я видел еще один раз. Вопреки ожиданиям, мы задержались в Москве. Наш интернациональный батальон встречал Первое мая в столице Советской республики. Помню, Ленин говорил тогда о нас, о бывших военнопленных, которые вступили в ряды Красной Армии. Он говорил, что все мы — братья, будь то трудящиеся Германии, Польши, России или других стран.

Вскоре после праздника мы отправились на фронт. Тысячи москвичей пришли проводить нас. Люди плакали. «Возвращайтесь с победой!» — кричали они нам. Я, шедший во главе батальона, нес Красное знамя — то знамя, которое вручил нам сам Ленин...

На многих фронтах побывал я, многое пережил, но всякий раз вспоминал я ленинские слова: «Идите воевать и освобождать народ!» Это не только приказ, это был голос сердца.

 

Альфред Курелла

ПЕРВОЕ МАЯ 1919 ГОДА

Немецкий писатель и публицист Альфред Курелла неоднократно бывал в Советском Союзе. Его воспоминания о Ленино опубликованы в книге «Он мир ото сна пробудил. В. И. Ленин в произведениях немецких писателей»

Многие люди во всех уголках земного шара знают сегодня эту картину: длинное светлое здание, увенчанное зеленым куполом, над которым развевается красное знамя; угловое окно, в котором до недавнего времени по ночам горел свет; выступающие далеко вперед полированные матово-красные гранитные плиты мавзолея около посаженных рядами темных елей, а между мавзолеем и зданием с куполом — древняя кирпичная стена с высокими зубцами, похожими на хвосты ласточек...

На этой стене, между двумя высокими зубцами, стоял в канун 1 мая 1919 года молодой немецкий коммунист и смотрел на расстилавшуюся перед ним Красную площадь.

В то время Красная площадь у подножия стены выглядела не так, как мы привыкли видеть ее сейчас. Тогда там находилась свежая могила: за несколько недель до того здесь был погребен Яков Свердлов — один из тех великих людей социалистической революции, чьи останки покоятся ныне у кремлевской стены.

Перед могилой была возведена высокая, наскоро сколоченная трибуна. И на ней стоял человек. Он не стоял спокойно; он все время двигался в этом маленьком, отведенном для него пространстве, и по его жестам, по его рукам, то энергично выбрасываемым вперед, то будто призывно или вопросительно разводимым в стороны, то отбивающим ритм фразы, и по его голове, которая, казалось, быстро и порывисто меняла положение, — по всему этому можно было понять, что он произносит речь, хотя до зубцов стены его голос доносился неясно.

Вокруг этого голоса стояла такая всеобъемлющая тишина, что отсюда, сверху, можно было ощутить ритм, подобный биению пульса, — ритм тех мыслей оратора, которые держали в напряжении большую толпу, летя над пустым четырехугольником, тянувшимся перед трибуной. Как раз на этом месте только что состоялся небольшой военный парад. Солдаты, одетые не совсем парадно (даже издали было видно, как пестра их одежда), стояли теперь в каре справа от причудливого собора Василия Блаженного. Другие солдаты образовали цепь вокруг освободившегося места, на котором происходил парад, а за ними — огромная толпа людей. Здесь, тесно прижавшись друг к Другу, стояли, не заполняя всей площади, те, кто пришел на майский праздник и кто составлял в то время «всю Москву». К ним, этим людям, был обращен голос оратора, приковавшего к себе со всех сторон десятки тысяч глаз.

И вот речь закончена. Несколько особенно энергичных жестов сопроводили последние слова, и многоголосое эхо будто пробудившейся взволнованной толпы явилось на них ответом.

Человек на трибуне собрался спуститься вниз по ступеням. Из широко распахнутых ворот под большой башней с часами выехал скромный автомобиль. Возгласы немного стихли, и стал слышен небольшой духовой оркестр, медленно завершавший третью строфу «Интернационала».

Но когда невысокий человек спустился к подножию трибуны, куда в тот же момент подъехал автомобиль, толпа прорвала слабый кордон. Увлекая за собой солдат, одушевленных тем же стремлением, что и их братья в рабочей одежде, и совсем не думавших противиться толпе, люди вдруг устремились со всех сторон к человеку, стоявшему у автомобиля. Как от упавшего в воду камня — только в обратном направлении — шли концентрическими кругами людские волны, суживаясь и становясь все гуще. А то, что оставалось единственной серой точкой на светлой мостовой пустого прямоугольника, — автомобиль и усевшийся в него человек, — стало в один миг едва заметным центром почти черной массы, растущей с быстротой ветра, бушующей и клокочущей, которая окружила медленно двигавшийся автомобиль. Человек в машине встал. Он приветственно поднял руку с кепкой навстречу этому океану, а из океана, под беспрерывные взмахи рук и шапок, все громче раздавалось:

— Ленин... Ленин... Ленин...

Все те, кто был на площади, стар и млад, люди в военных куртках и пиджаках, смешавшись в одну пеструю толпу, — все в один момент оказались здесь, и все это единое целое двинулось, кружась и кружась вокруг одной точки, которая была не точкой, а скорее центром этого водоворота, — и все это единое целое плавно покатилось к башне с часами. Затем большие ворота медленно поглотили серый автомобиль, и почти в тот же миг волна стихающего напряжения прошла по толпе от центра к краям, и она, словно лишившись магнетического центра притяжения, распалась в бесформенную массу, постепенно стала крошиться и редеть...

 


 

Ласло Рудаш

НА ПЕРВОМ КОНГРЕССЕ КОМИНТЕРНА

Венгерский коммунист Ласло Рудаш был участником вооруженного восстания рабочих Венгрии весной 1919 года, которое привело к образованию Венгерской Советской республики. В августе 1919 года Венгерская Советская республика была задушена международной контрреволюцией.

В середине февраля 1919 года, по поручению Венгерской коммунистической партии и в качестве ее представителя, я отправился вместе с тремя другими товарищами в Москву, чтобы принять участие в работе первого конгресса III Интернационала.

Вскоре после моего прибытия в Москву Ленин пригласил меня к себе. Я отправился в Кремль. Стоявший на часах солдат пропустил только моего провожатого, у которого было удостоверение. Я прождал несколько минут, потом появился Ленин и, взяв меня под руку, ввел внутрь. В первый момент я, естественно, очень растерялся. Я боялся, что не смогу дать удовлетворительные ответы на его вопросы.

Прежде всего Ленин спросил меня, на каком языке я хочу говорить.

— Мы можем говорить по-немецки, по-французски и по-английски. Мне все равно. Я одинаково плохо говорю на всех этих языках, — сказал он.

Я ответил по-немецки, и уже после первой фразы выяснилось, что Ленин не только говорит лучше меня, но вообще в совершенстве владеет этим языком. Его необычайная скромность поразила меня.

Ленин начал разговор о венгерской пролетарской диктатуре и обратился ко мне с вопросом:

— Что это у вас за диктатура, если вы социализируете театры и мюзик-холлы? Неужели это является предметом вашей главнейшей заботы?

Я уверил его в том, что на родине произошло не только это.

Внезапно он перешел к вопросу о слиянии с партией социал-демократов и сказал:

— Я спрашивал у венгерских товарищей, чем они гарантируют прочность этого слияния. Они протелефонировали мне, чтобы я был спокоен, потому что руководители венгерских коммунистов — ученики Маркса и Ленина. Это еще недостаточные гарантии, сказал я довольно желчно. Бывают ученики, которые плохо учат уроки.

Затем товарищ Ленин поинтересовался, имеется ли у венгерской пролетарской диктатуры достаточно сильная поддержка в массах беднейшего крестьянства.

— Сколько в Венгрии сельскохозяйственных рабочих и беднейших крестьян?

Я ответил, что, согласно довоенным данным, таких крестьян в Венгрии четыре миллиона.

— Так много? — удивленно спросил Ленин, и в голосе его прозвучало сильное сомнение. — Будьте осторожны, — очень серьезно сказал он. — Я не признаю шуток в таких делах. Вчера у меня был руководитель коммунистической партии соседней с вами страны. На такой же мой вопрос, относящийся к его собственной стране, он не смог дать ответа. Что это за коммунист, который не знает соотношения классовых сил на своей родине и особенно не знает, сколько пролетариев и крестьян-полупролетариев живет в стране? Не думайте, что достаточно сказать мне цифру, не будучи уверенным в ее точности. Лучше признайтесь, что не знаете. — Он глядел на меня испытующим взглядом.

Я уверил его, что, если цифра и не совсем точна, она все же соответствует действительности. Ленин закончил разговор об этом, сказав, что потом все проверит.

— Горе вам, — уже мягче сказал он, — если окажется, что это не так! (Замечу здесь, что позднее товарищ Ленин действительно проверил полученные от меня данные и однажды, когда Тибор Самуэли был в Москве, передал мне с ним ответ, который. гласил: «Ваша честь восстановлена!»).

Я попросил его написать письмо венгерским рабочим и побудить их своим авторитетом к революционной выдержке.

— Этого я не могу сделать, — сказал он. — Я не могу вмешиваться во внутренние дела других стран. Особенно, если я недостаточно знаком с внутренними условиями.

Позднее он написал приветствие, и Самуэли привез его с собой в Будапешт.

Может быть, не надо подчеркивать этого, но встреча с Лениным явилась одним из самых значительных событий моей жизни, и я бережно храню ее в памяти. Ленин сумел еще в начале разговора рассеять во мне — простом члене партии — робость, которую я ощущал. Несколькими минутами позже я уже чувствовал только, что говорю с более опытным старшим товарищем. Огромное впечатление произвела на меня его чрезвычайная, бросающаяся в глаза скромность и не меньшее впечатление — его серьезный, колючий взгляд, когда он думал, что я неискренен с ним и не хочу признаться в своей неосведомленности. Часто во время разговора его лицо озарялось улыбкой. Я узнал Ленина — человечного, строгого и сердечного, такого, каким можно увидеть человека только при личной встрече.

 

Уильям Гуд

ЛЕНИН

Английский педагог и общественный деятель Уильям Гуд в 1918 году приехал в Москву в качестве корреспондента газеты «Манчестер гардиан» и был принят В. И. Лениным. В своих статьях и выступлениях Гуд с восторгом рассказывал о Советской России, он был одним из активных участников движения «Руки прочь от Советской России!» в период л иностранной интервенции.

В сравнении с тем блестящим светом, которым близкие друзья Ленина могут осветить его жизнь, моя дань ему будет подобна огоньку спички. Но как и спичка, поднесенная к картине, открывает внезапно то тут, то там какую-нибудь черту, так и мои несколько слов могут, быть может, бросить слабый луч на какую-нибудь особенную черточку Ленина, которой могли бы не заметить другие.

Ведь я был чужой, иностранец, и только два раза столкнулся с ним. Это было летом 1919 года, когда положение России было очень трудное. Работая над своей книгой о России, которую я приготовил для «Манчестер гардиан», я встретил великодушную помощь со стороны официальных лиц нового правительства, но я очень желал свидания с самим Лениным, как ввиду его положения, так и ввиду тех фантастических историй, которые распространялись о нем на Западе.

Но прежде чем произошло свидание, я уже увидел его на Московской учительской конференции. Странно теперь вспомнить впечатление, какое он произвел на меня. Спокойно, просто, без всяких ораторских приемов, он подчинил и завладел аудиторией. Неуклонной логикой он заставил понять его точку зрения. Казалось, что он интуитивно понимает мысль своих слушателей. Я сразу почувствовал, что он необыкновенный человек. Но больше, чем когда- либо, я почувствовал это при свидании с ним в Кремле.

Я поднялся по лестнице, прошел переднюю, комнату сотрудников, зал заседаний и очутился в кабинете Ленина — простой рабочей комнате. Она была пуста. На письменном столе лежала раскрытая книга — «Огонь» Анри Барбюса, которую читал Ленин и на которой он делал пометки карандашом. Пока я ожидал, я прочел в книге первую главу, которую он только что окончил. Дверь открылась. Он вошел быстрыми шагами и поздоровался со мной. Слово приветствия, теплое рукопожатие, и я начал говорить, употребляя невольно язык книги, которую только что читал, — французский.

«Если вам все равно, то я предпочел бы разговаривать по-английски», — сказал он. Я был так изумлен, что воскликнул: «О, небо! Я не знал, что вы понимаете по-английски». Он возразил: «Если вы будете говорить медленно и ясно, то я не сделаю ни одной ошибки». Разговор продолжался, я задавал вопросы, на которые получал ответы, разбирались важные дела, — все это на английском языке, и ни разу Ленин не сбился. Он обещал и ни разу не сделал ни одной ошибки.

Я не вхожу в сущность этой беседы, она теперь является достоянием истории. Но то, о чем я хочу вспомнить, это — сам человек. Во время разговора я отметил замечательную форму его головы, спокойную, ироническую улыбку, которая играла на его лице, искры юмора в его глазах. Выражение его лица в этот день было спокойное, хотя я представлял себе, что временами он мог хмуриться холодно и строго. Легко понять, как жадно я всматривался в него, как старательно замечал выражения, менявшиеся на его лице. Ведь я смотрел на человека, о котором больше всего говорилось на земле, на гения революции, которая потрясла мир.

Впечатление мощи, исходившее от него, углублялось непосредственной силой его речи. Что ему нужно было сказать, он говорил прямо, ясно, без всяких туманных слов. В разговоре с Лениным не могло быть никаких недоразумений, никто не мог уйти под ложным впечатлением. Слишком ясен, слишком прям был он для этого.

По силе его речи, по энергии, которая, казалось, исходила от него, по живости выражения его лица я начинал составлять, раньше чем окончилась беседа, некоторое представление о том, что люди называли магнетизмом Ленина. И я понял источник той силы, благодаря которой он овладевал умами людей.

На меня же он произвел впечатление, которое не изгладится никогда.

Перед тем, как расстаться, он надписал для меня по-русски и по-английски свою фотографическую карточку, изображавшую его стоящим во дворе Кремля: чудесную фотографию, которую я первый привез в Западную Европу. Я оставил Владимира Ильича Ленина, которого мне не суждено было более увидеть живым.

В течение своей жизни я встречался в разных странах с людьми, которых называли великими. Ни об одном я не сказал бы того, что с полным правом могу сказать про Ленина:

 

Он человек был подлинный; ни в ком

Я равного ему уж не увижу.

(Шекспир)

 

Клара Цеткин

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕНИНЕ

Клара Цеткин (1857—1933) — выдающийся деятель германского и международного рабочего движения. Возглавляла пролетарское движение женщин в Германии, вела работу в международных женских социалистических организациях. С 1919 года — член Коммунистической партии Германии и член ЦК КПГ. С 1921 года—член президиума ИККИ. Умерла в Москве, похоронена на Красной площади.

Я считаю своим долгом поделиться со всеми отрывками из сокровищницы моих личных воспоминаний о незабвенном вожде и друге. Это — долг по отношению к Владимиру Ильичу. Это — долг по отношению к тем, кому была отдана вся его деятельность: пролетариям, трудящимся, эксплуатируемым, подневольным всего мира, которых охватило его любящее сердце и которых его гордая мысль рассматривала как революционных борцов и творцов более высокого общественного строя.

Впервые после того, как разразилась потрясшая весь мир русская революция, я встретилась с Лениным ранней осенью 1920 года. Это было сейчас же после моего приезда в Москву, во время одного партийного заседания, — если память мне не изменяет, в Свердловском зале в Кремле. Ленин показался мне не изменившимся, почти не постаревшим. Я могла бы поклясться, что на нем был тот же скромный, тщательно вычищенный пиджак, который я видела на нем при первой нашей встрече в 1907 году на всемирном конгрессе II Интернационала в Штутгарте. Роза Люксембург1, отличавшаяся метким глазом художника, подмечавшим все характерное, указала мне тогда на Ленина со словами: «Взгляни хорошенько на этого человека. Это — Ленин. Обрати внимание на его упрямый, своевольный череп».

В своем поведении и в своих выступлениях Ленин остался таким же, как прежде. Дебаты становились порой очень оживленными, даже страстными. Как и раньше, во время конгрессов II Интернационала, Ленин проявлял чрезвычайное внимание к ходу дебатов, большое самообладание и спокойствие, в котором чувствовалась внутренняя сосредоточенность, энергия и эластичность. Это доказывали его восклицания, отдельные замечания и более пространные речи, произносимые им, когда он брал слово. От его острого взгляда и ясного ума, казалось, не могло ускользнуть ничто, заслуживающее внимания. Мне бросилась в глаза тогда на собрании, — как, впрочем, и всегда впоследствии,— самая характерная черта Ленина: простота и сердечность, естественность во всех его отношениях ко всем товарищам. Я говорю «естественность», так как я вынесла вполне определенное впечатление, что этот человек не может вести себя иначе, чем он себя ведет. Его отношение к товарищам — естественное выражение всего его внутреннего существа.

Ленин был бесспорным вождем партии, которая сознательно вступила в бой за власть, указывая цель и путь русскому пролетариату и крестьянству. Облеченная их доверием, она управляет страной и осуществляет диктатуру пролетариата. Ленин был руководителем великой страны, которая стала первым в мире пролетарским государством. Его мысли и воля жили в миллионах людей и за пределами Советской России. Его мнение по любому вопросу было решающим в стране, имя его было символом надежды и освобождения повсюду, где существуют гнет и рабство.

«Товарищ Ленин ведет нас к коммунизму. Как бы тяжело нам ни было, мы выдержим», — заявляли русские рабочие. Они, имея перед своим духовным взором идеальное царство высшего человеческого общества, спешили, голодая, замерзая, на фронт или же напрягали чрезвычайные усилия, чтобы среди невероятных трудностей восстановить хозяйственную жизнь страны.

«Нам нечего бояться, что помещики вернутся и отберут у нас землю. Ильич и большевики с красноармейцами выручат нас»,—так рассуждали крестьяне, земельная нужда которых была удовлетворена. «Да здравствует Ленин!» — часто красовалась надпись на многих церковных стенах в Италии: это было проявлением восторженного удивления какого-нибудь пролетария, который в лице русской революции приветствовал свою собственную освободительницу. Вокруг имени Ленина как в Америке, так и в Японии и Индии объединялись все восставшие против власти собственников.

Как просто и скромно было выступление Ленина, который уже имел позади себя совершенный им гигантский исторический труд и на котором лежало колоссальное бремя безграничного доверия, самой тяжелой ответственности и никогда не прекращающейся работы! Он целиком сливался с массой товарищей, был однороден с ней, был одним из многих. Он не хотел ни одним жестом, ни выражением лица оказывать давление в качестве «руководящей личности». Подобный прием был ему совершенно чужд, так как он действительно был ярко выраженной личностью. Курьеры беспрерывно доставляли сообщения из различных учреждений — гражданских и военных,—он очень часто тут же давал ответ в нескольких быстро набросанных строках. Для всякого у Ленина была дружеская улыбка и кивок, и это всегда вызывало в ответ радостное выражение лица у того, к кому они относились. Во время заседаний он время от времени, не вызывая ничьего внимания, сговаривался по разным вопросам с тем или иным ответственным товарищем. Во время перерыва Ленину приходилось выдерживать настоящую атаку: его обступали со всех сторон товарищи — мужчины и женщины — питерцы, москвичи, а также из самых различных центров движения. Особенно много молодых товарищей обступало его: «Владимир Ильич, пожалуйста...», «Товарищ Ленин, вы не должны отказать», «...Мы, Ильич, хорошо знаем, что вы... но...» В таком роде сыплется град просьб, запросов, предложений.

Ленин выслушивал и отвечал всем с неистощимым, трогательным терпением. Он чутко прислушивался и всегда был готов помочь в партийной работе или личном горе. Глядя на него, как он относился к молодежи, сердце радовалось: чисто товарищеское отношение, свободное от какого-либо педантизма, наставнического тона или высокомерия, продиктованного тем, что пожилой возраст будто бы сам по себе является каким-то несравненным преимуществом и добродетелью.

Ленин вел себя, как ведет себя равный в среде равных, с которыми он связан всеми фибрами своего сердца. В нем не было и следа «человека власти», его авторитет в партии был авторитетом идеальнейшего вождя и товарища, перед превосходством которого склоняешься в силу сознания, что он всегда поймет и, в свою очередь, хочет быть понятым.

* * *

При моем первом посещении семьи Ленина еще углубилось впечатление от него, полученное мною на партийной конференции и усилившееся с тех пор после ряда бесед с ним. Ленин жил в Кремле. Прежде чем к нему попасть, нужно было пройти мимо нескольких караульных постов — предосторожность, объяснявшаяся не прекращавшимися в ту пору контрреволюционными террористическими покушениями на вождей революции. Ленин, когда это нужно было, принимал и в великолепных: государственных апартаментах. Однако его частная квартира отличалась крайней простотой и непритязательностью. Мне случалось часто бывать в квартирах рабочих, которые были богаче обставлены, чем квартира «всесильного московского диктатора».

Я застала жену и сестру Ленина за ужином, к которому я тотчас же была приглашена самым сердечным образом. Это был скромный ужин любого среднего советского служащего того времени. Он состоял из чая, черного хлеба, масла, сыра. Потом сестра должна была «в честь гостя» поискать, нет ли чего «сладкого», и, к счастью, нашлась небольшая банка с вареньем. Как известно, крестьяне доставляли в изобилии «своему Ильичу» белую муку, сало, яйца, фрукты и т. п.; известно также, что из всего этого ничего не оставалось в доме у Ленина. Все посылалось в больницы и детские приюты, так как семья Ленина строго придерживалась принципа жить в тех же условиях, что и трудящиеся массы.

Я не видела Крупскую, жену Ленина, с марта 1915 года, когда происходила международная женская социалистическая конференция в Берне. Ее симпатичное лицо с мягкими добрыми глазами носило на себе неизгладимые следы предательской болезни, которая ее подтачивала. Но, за исключением этого обстоятельства, она оставалась такой же, а именно — воплощением прямоты, простоты и какой-то чисто пуританской скромности. Со своими гладко назад причесанными волосами, собранными на затылке в бесхитростный узел, в своем простом платье, она производила впечатление изнуренной жены рабочего, вечно озабоченной мыслью, как бы успеть, как бы не потерять времени.

...Ее соединяла с Лениным самая искренняя общность взглядов на цель и смысл жизни. Она была правой рукой Ленина, его главный и лучший секретарь, его убежденнейший идейный товарищ, самая сведущая истолковательница его воззрений, одинаково неутомимая как в том, чтобы умно и тактично вербовать друзей и приверженцев, так и в том, чтобы пропагандировать его идеи в рабочей среде. Наряду с этим она имела свою особую сферу деятельности, которой она отдавалась всей душой, — дело народного образования и воспитания.

Было бы оскорбительно и смешно предполагать, что т. Крупская в Кремле играла роль «жены Ленина». Она работала, несла заботы вместе с ним, пеклась о нем, как она делала это всю свою жизнь, делала тогда, когда условия нелегальной жизни и самые тяжелые преследования разделяли их друг от друга. С чисто материнской заботливостью, — нужно указать, что сестра Ленина помогала ей в этом самым любовным образом, — превращала она ленинское жилище в «родной очаг» в самом благородном смысле этого слова. Конечно, не в смысле немецкого мещанства, а в смысле той духовной атмосферы, которая его наполняла и которая служила отражением отношений, соединявших между собой живущих и работающих здесь людей. Получалось впечатление, что в этих отношениях все было настроено на исключительный тон правды, искренности, понимания и сердечности. Хотя я до той минуты лично мало была знакома с т: Крупской, я тотчас же почувствовала себя в ее обществе и под ее дружеским попечением как дома. Когда пришел Ленин и когда несколько позже появилась большая кошка, весело приветствуемая всей семьей, — она прыгнула на плечи к «страшному вождю террористов» и потом свернулась в удобной позе на коленях у него, — то мне казалось, что я у себя дома или у Розы Люксембург с ее ставшей памятной для друзей кошкой Мими.

Ленин застал нас, трех женщин, беседующими по вопросам искусства, просвещения и воспитания. Я как раз в этот момент высказывала свое восторженное удивление перед единственной, в своем роде титанической, культурной работой большевиков, перед расцветом в стране творческих сил, стремящихся проложить новые пути искусству и воспитанию. При этом я не скрывала своего впечатления, что довольно часто приходится наблюдать много неуверенности и неясных нащупываний, пробных шагов и что наряду со страстными поисками нового содержания, новых форм, новых путей в области культурной жизни имеет иногда место и искусственное «модничанье» и подражание западным образцам. Ленин тотчас же очень живо вмешался в разговор.

— Пробуждение новых сил, работа их над тем, чтобы создать в Советской России новое искусство и культуру, — сказал он, — это — хорошо, очень хорошо. Бурный темп их развития понятен и полезен. Мы должны нагнать то, что было упущено в течение столетий, и мы хотим этого. Хаотическое брожение, лихорадочные искания новых лозунгов, лозунги, провозглашающие сегодня «осанну»2 по отношению к определенным течениям в искусстве и в области мысли, а завтра кричащие «распни его», — все это неизбежно.

Революция развязывает все скованные до того силы и гонит их из глубин на поверхность жизни. Вот вам один пример из многих. Подумайте о том влиянии, которое оказывали на развитие нашей живописи, скульптуры и архитектуры мода и прихоти царского двора, равно как вкус и причуды господ аристократов и буржуазии. В обществе, базирующемся на частной собственности, художник производит товары для рынка, он нуждается в покупателях. Наша революция освободила художников от гнета этих весьма прозаических условий. Она превратила Советское государство в их защитника и заказчика. Каждый художник, всякий, кто себя таковым считает, имеет право творить свободно, согласно своему идеалу, независимо ни от чего.

Но, понятно, мы — коммунисты. Мы не должны стоять, сложа руки, и давать хаосу развиваться, куда хочешь. Мы должны вполне планомерно руководить этим процессом и формировать его результаты. Мы еще далеки от этого, очень далеки. Мне кажется, что и мы имеем наших докторов Карлштадтов3. Мы чересчур большие «ниспровергатели в живописи». Красивое нужно сохранить, взять его как образец, исходить из него, даже если оно «старое». Почему нам нужно отворачиваться от истинно прекрасного, отказываться от него, как от исходного пункта для дальнейшего развития, только на том основании, что оно «старо»? Почему надо преклоняться перед новым, как перед богом, которому надо покориться только потому, что это «ново»? Бессмыслица, сплошная бессмыслица! Здесь много лицемерия и, конечно, бессознательного почтения к художественной моде, господствующей на Западе. Мы хорошие революционеры, но мы чувствуем себя почему-то обязанными доказать, что мы тоже стоим «на высоте современной культуры». Я же имею смелость заявить себя «варваром». Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости.

Я не могла удержаться и созналась, что и мне не хватает органа восприятия, чтобы понять, почему художественным выражением вдохновенной души должны служить треугольники вместо носа и почему революционное стремление к активности должно превратить тело человека, в котором органы связаны в одно сложное целое, в какой-то мягкий, бесформенный мешок, поставленный на двух ходулях, с двумя вилками по пяти зубцов в каждой.

Ленин от души расхохотался.

— Да, дорогая Клара, ничего не поделаешь, мы оба старые. Для нас достаточно, что мы, по крайней мере, в революции остаемся молодыми и находимся в первых рядах. За новым искусством нам не угнаться, мы будем ковылять позади.

Но, — продолжал Ленин, важно не наше мнение об искусстве. Важно также не то, что дает искусство нескольким сотням, даже нескольким тысячам общего количества населения, исчисляемого миллионами. Искусство принадлежит народу. Оно должно уходить своими глубочайшими корнями в самую толщу широких трудящихся масс. Оно должно быть понятно этим массам и любимо ими. Оно должно объединять чувство, мысль и волю этих масс, подымать их. Оно должно пробуждать в них художников и развивать их. Должны ли мы небольшому меньшинству подносить сладкие утонченные бисквиты, тогда как рабочие и крестьянские массы нуждаются в черном хлебе? Я понимаю это, само собою разумеется, не только в буквальном смысле слова, но и фигурально: мы должны всегда иметь перед глазами рабочих и крестьян. Ради них мы должны научиться хозяйничать, считать. Это относится также к области искусства и культуры.

Для того чтобы искусство могло приблизиться к пароду и народ к искусству, мы должны сначала поднять общий образовательный и культурный уровень. Как у нас обстоит дело в этом отношении? Вы восторгаетесь по поводу того колоссального культурного дела, которое мы совершили со времени прихода своего к власти. Конечно, без хвастовства, мы можем сказать, что в этом отношении нами многое, очень многое сделано. Мы не только «снимали головы», как в этом обвиняют нас меньшевики всех стран и на вашей родине — Каутский4, но мы также просвещали головы; мы много голов просветили. Однако «много» только по сравнению с прошедшим, по сравнению с грехами господствовавших тогда классов и клик. Необъятно велика разбуженная и разжигаемая нами жажда рабочих и крестьян к образованию и культуре. Не только в Питере и в Москве, в промышленных центрах, но и далеко за этими пределами, вплоть до самых деревень. А, между тем, мы народ нищий, совершенно нищий. Конечно, мы ведем настоящую упорную войну с безграмотностью. Устраиваем библиотеки, избы-читальни в крупных и малых городах и селах. Организуем самые разнообразные курсы. Устраиваем хорошие спектакли и концерты, рассылаем по всей стране передвижные выставки и «просветительные поезда». Но я повторяю: что это может дать тому многомиллионному населению, которому недостает самого элементарного знания, самой примитивной культуры? В то время как сегодня в Москве, допустим, десять тысяч человек, а завтра еще новых десять тысяч человек придут в восторг, наслаждаясь блестящим спектаклем в театре, — миллионы людей стремятся к тому, чтобы научиться по складам писать свое имя и считать, стремятся приобщиться к культуре, которая обучила бы их тому, что земля шарообразна, а не плоская и что миром управляют законы природы, а не ведьмы и не колдуны совместно с «отцом небесным»!

— Товарищ Ленин, не следует так горько жаловаться на безграмотность,—заметила я.—В некотором отношении она вам облегчила дело революции. Она предохранила мозги рабочего и крестьянина от того, чтобы быть напичканными буржуазными понятиями и воззрениями и захиреть. Ваша пропаганда и агитация бросают семена на девственную почву. Легче сеять и пожинать там, где не приходится предварительно выкорчевывать целый первобытный лес.

— Да, это верно, — возразил Ленин. — Однако только в известных пределах или, вернее сказать, для определенного периода нашей борьбы. Безграмотность уживалась с борьбою за власть, с необходимостью разрушить старый государственный аппарат. Но разве мы разрушаем единственно ради разрушения? Мы разрушаем для того, чтобы воссоздать нечто лучшее. Безграмотность плохо уживается, совершенно не уживается с задачей восстановления. Последнее ведь, согласно Марксу, должно быть делом самих рабочих и, прибавлю, крестьян, если они хотят добиться свободы. Наш советский строй облегчает эту задачу. Благодаря ему в настоящее время тысячи трудящихся из народа учатся в различных Советах и советских органах работать над делом восстановления. Это — мужчины и женщины «в расцвете сил», как у вас принято говорить. Большинство из них выросло при старом режиме и, следовательно, не получило образования и не приобщилось к культуре, но теперь они страстно стремятся к знанию. Мы самым решительным образом ставим себе целью привлекать к советской работе всё новые пласты мужчин и женщин и дать им известное практическое и теоретическое образование. Однако, несмотря на это, мы не можем удовлетворить всю потребность нашу в творческих руководящих силах. Мы вынуждены привлекать бюрократов старого стиля, и в результате у нас образовался бюрократизм. Я его от души ненавижу, не имея, конечно, при этом в виду того или иного отдельного бюрократа. Последний может быть дельным человеком. Но я ненавижу систему. Она парализует и вносит разврат как внизу, так и наверху. Решающим фактором для преодоления и искоренения бюрократизма служит самое широкое образование и воспитание народа.

— Каковы же наши перспективы на будущее? Мы создали великолепные учреждения и провели действительно, хорошие мероприятия с той целью, чтобы пролетарская и крестьянская молодежь могла учиться, штудировать и усваивать культуру. Но и- тут встает перед нами тот же мучительный вопрос: что значит все это для такого большого населения, как наше? Еще хуже того: у нас далеко нет достаточного количества детских садов, приютов и начальных школ. Миллионы детей подрастают без воспитания и образования. Они остаются такими же невежественными и некультурными, как их отцы и деды. Сколько талантов гибнет из-за этого, сколько стремлений к свету подавлено! Это ужасное преступление с точки зрения счастья подрастающего поколения, равносильное расхищению богатств Советского государства, которое должно превратиться в коммунистическое общество. В этом кроется грозная опасность.

В голосе Ленина, обычно столь спокойном, звучало сдержанное негодование.

«Как близко задевает его сердце этот вопрос, — подумала я, — раз он перед нами тремя произносит агитационную речь».

Кто-то из нас, — я не помню, кто именно, — заговорил по поводу некоторых, особенно бросающихся в глаза явлений из области искусства и культуры, объясняя их происхождение «условиями момента». Ленин на это возразил:

— Знаю хорошо! Многие искренне убеждены в том, что panem et circenses («хлебом и зрелищами») можно преодолеть трудности и опасности теперешнего периода. Хлебом — конечно! Что касается зрелищ — пусть их! — не возражаю. Но пусть при этом не забывают, что зрелища — это не настоящее большое искусство, а скорее более или менее красивое развлечение. Не надо при этом забывать, что наши рабочие и крестьяне нисколько не напоминают римского люмпен-пролетариата. Они не содержатся на счет государства, а содержат сами трудом своим государство. Они «делали» революцию и защищали дело последней, проливая потоки крови и принося бесчисленные жертвы. Право, наши рабочие и крестьяне заслуживают чего-то большего, чем зрелищ. Они получили право на настоящее великое искусство. Потому мы в первую очередь выдвигаем самое широкое народное образование и воспитание. Оно создает почву для культуры — конечно, при условии, что вопрос о хлебе разрешен. На этой почве должно вырасти действительно новое, великое коммунистическое искусство, которое создаст форму соответственно своему содержанию. На этом пути нашим «интеллигентам» предстоит разрешить благородные задачи огромной важности. Поняв и разрешив эти задачи, они покрыли бы свой долг перед пролетарской революцией, которая и перед ними широко раскрыла двери, ведущие их на простор из тех низменных жизненных условий, которые так мастерски характеризованы в «Коммунистическом манифесте».

В эту ночь — был уже поздний час — мы коснулись еще и других тем. Но впечатления об этом бледнеют по сравнению с замечаниями, сделанными Лениным по вопросам искусства, культуры, народного образования и воспитания.

«Как искренне и горячо любит он трудящихся, — мелькнуло у меня в мозгу, когда я в эту холодную ночь с разгоряченной головой возвращалась домой. — А между тем находятся люди, которые считают этого человека холодной, рассудочной машиной, принимают его за сухого фанатика формул, знающего людей лишь в качестве «исторических категорий» и бесстрастно играющего ими, как шариками».

Брошенные Лениным замечания так глубоко меня взволновали, что тотчас же в основных чертах я набросала их на бумаге, подобно тому как во время моего первого пребывания на священной революционной земле Советской России день за днем заносила в свой дневник все, что мне казалось заслуживающим внимания.

Примечания:

1 Люксембург Роза (1871—1919) — выдающийся деятель германского и польского рабочего движения, одна из основателей Коммунистической партии Германии. 15 января 1919 года, после поражения в январских боях берлинских рабочих, контрреволюция организовала зверское убийство руководителей Компартии Германии — Розы Люксембург и Карла Либкнехта.

2 Осанна — по евангелию, приветственный возглас при торжественном въезде Христа в Иерусалим.

3 Карлштадт (1480—1541) — видный деятель реформации

4 Каутский Карл (1854—1938) — один из оппортунистических лидеров германской социал-демократии и II Интернационала.

 

Иван Ольбрахт

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ О ВЛАДИМИРЕ ИЛЬИЧЕ ЛЕНИНЕ

Иван Ольбрахт (1882—1952) — выдающийся чехословацкий писатель, один из организаторов Коммунистической партии Чехословакии. Участник II конгресса Коминтерна.

Впервые я увидел Владимира Ильича 16 марта 1920 года, вскоре после моего приезда в Страну Советов, в московском Большом театре. Там происходило траурное заседание, посвященное годовщине со дня смерти Якова Михайловича Свердлова, одного из вождей русской революции и организаторов первого государства Советов, рабочих депутатов.

Этого впечатления я не забуду никогда. Театр, один из крупнейших в Европе, — весь в золоте и пурпуре. Балконы и ложи выступают золотыми полукольцами на красном фоне обивки и шелковых занавесей. Расположенная против сцены просторная царская ложа с балдахином, занимающая в высоту два яруса, — тоже сплошь золото и пурпур. И всюду рабочие. Они пришли в кожанках и полушубках, в фуражках, красноармейских шлемах и высоких белых папахах, в шерстяных платках, меховых девичьих шапочках и косынках, пришли как в собственный дом, просто и радостно, заняли все до единого места в партере и пурпурно-золотых ярусах, включая царскую ложу, расселись на стульях в глубине открытой сцены, задник которой представлял собой какой-то синевато-серый готический собор, украшенный колоннами. Между колоннами натянуто широкое кумачовое полотнище с надписью «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» А несколько ниже висит обрамленный хвоей портрет Свердлова.

Впереди, за покрытым красной материей длинным столом, занимающим всю сцену, — вожди революции, руководители Коммунистической партии, те, кто заложил фундамент новой эры в истории.

Незадолго до начала заседания на сцену из-за боковой кулисы выходит Ленин. Небольшой, широкоплечий, с русой бородкой, с лысиной и крутым лбом, устремленным вперед, словно готовый протаранить все, что только встанет на пути. Владимиру Ильичу скоро исполнится пятьдесят. Его встретили аплодисментами. Не слишком шумными, скорее дружескими, чем восторженными. Ленин садится на один из свободных стульев за столом президиума — третий или четвертый от края; место совершенно неприметное. Почему? Да потому, что он здесь среди товарищей, с которыми уже двадцать пять лет работает вместе, которых хорошо знает и которые так же хорошо знают его.

Председатель открывает собрание краткой речью. Ленин смотрит на часы, проводит рукой по лысине, затем трогает рукой полные губы, оборачивается к кому-то назад и что-то говорит. Я гляжу на этого могущественнейшего в мире человека. Все его портреты неудачны. Они придают прищуренным глазам Ленина какое-то саркастическое выражение, которое отсутствует в его лице, и не говорят, что у него светлые волосы. От уголков глаз Ильича веером расходятся морщинки.

Товарищ Ленин! Не больше, но и не меньше. Человек, которого эпоха вывела из чердачных каморок и музейных библиотек эмиграции и поставила в центр событий мировой истории.

Он, которого из недр своих подняла масса людей, чтобы в его ясных, твердых, как удар колокола, словах выразить свой нестройный крик, чтобы из мутного хаоса разрозненных помыслов он смог выковать идею, чтобы он руководил ими, сплотил их и вместе с ними завоевал мир.

И вот он встает и выходит на авансцену. Одет Ленин, как рабочий с какого-нибудь чистого производства: коричневый пиджак, порыжевшие, собравшиеся в складки брюки. Он берет слово и весь как-то становится тверже, как бы еще собраннее. Голос у него сильный и звучный, но несколько приглушенный. Так бывает у людей, которые слишком часто напрягают голосовые связки, выступая на митингах. Но возможно также, что это последствия ранения в легкие, которое нанесла ему в позапрошлом году на заводе Михельсона эсерка Каплан. Ленин говорит о Свердлове. Его фразы спокойны, выразительны; они одинаково четки и ясны, ибо все, что он произносит, важно: не нужно ничего особенно подчеркивать и нет ничего лишнего. Таковы же и его жесты: категорические, не допускающие сомнений. Сжатые кулаки поднимаются и опускаются в такт речи; несколько плавных, широких движений указательным пальцем; решительный взмах руки — страсть, выкристаллизовавшаяся в закон. Ее выгранила тюрьма, она окрепла в изгнании, была отточена под виселицей брата и под виселицами товарищей, закалилась в кровавых кострах контрреволюции.

Но только ли о Свердлове говорит Ленин?

Да, имя этого замечательного человека оратор называет несколько раз; вот и теперь Владимир Ильич вспоминает о том, каким блестящим организатором был Яков Михайлович. Но, произнеся эту фразу, Ленин переходит к вопросу о значении организации и дисциплины. Только они могут привести русский пролетариат к победе. Без организации и дисциплины, без их постоянного укрепления невозможно завершить строительство Советского государства и обеспечить победу рабочего класса во всем мире!

Ведь кем был Свердлов, соратник и друг Ленина? Детищем эпохи, одним из многих, таким же солдатом революции. Как и Ленин, солдат революции, он был рожден ею и ей принадлежал.

Оратор рассказывает, что с людьми, которых Яков Михайлович умел так хорошо подбирать и расставлять по местам, он знакомился не в салонах и не на банкетах, как это принято на Западе, а в тюрьмах и на этапах, в Сибири и в эмиграции. Такое упоминание необходимо для того, чтобы подчеркнуть различие между Россией с ее старыми революционными традициями и остальной Европой, поскольку вообще необходимо сказать о Западе, о политике Антанты, исполненной ненависти к пролетарской революции, об агентах буржуазии в среде европейских лжесоциалистов, о попытке переворота в Германии, о сообщениях, полученных в этой связи сегодня вечером Советским правительством, о надеждах и реальных возможностях немецкой корниловщины. Ленин живет только настоящим и будущим. Революция для него всё: только к ней прикованы его мысли, только о ней он говорит, только ее духом он живет...

Он напоминает массам о необходимости организации труда, и его спокойные, выразительные слова, его категорические жесты говорят: так, так и так! Речь его убедительна; ничто ей так не чуждо, как лесть: это язык элементарнейших истин и опыта. Он не терпит фразерства. Революции не оставляют непроверенной ни одной «фразы», и в этом — одна из самых прекрасных их особенностей... И массы слушают Ленина. Кажется, что перед тобой огромный бронзовый барельеф застывших в неподвижности голов и бюстов. Тысячи взглядов, устремленных из партера и лож, скрещиваются в одной точке...

На всех лицах одинаковая улыбка, тихая, едва заметная, нежная улыбка великой любви. Ведь Ленин — плоть от плоти и кровь от крови этих масс, и уста его ни разу не произнесли слова, которое одновременно не было бы их словом...

Владимир Ильич кончил свою речь и уходит со сцены. Взоры всех присутствующих провожают его до кулис.

И оцепеневшая во время его выступления толпа снова охвачена прибоем повседневной жизни. Зрительный зал волнуется и приходит в движение.

Выступают и другие ораторы, они тоже говорят о покойном Якове Михайловиче Свердлове. Потом оркестр заполняют музыканты, очевидно, те же, которые играли здесь три года назад штабным офицерам, статским генералам и богатым купцам. Начинается концерт. Исполняют «Девятую симфонию», произведения Римского-Корсакова и Чайковского.

Концерт оканчивается пением «Интернационала». Все встают; шапки и папахи, которые до сих пор оставались на головах, сняты, и в московском Большом театре, в пурпурно-золотом театре с шестью ярусами и просторной царской ложей, тысячеголовая толпа рабочих, крестьян и солдат единым могучим хором подхватывает строфы «Интернационала»:

Это есть наш последний

И решительный бой...

Западновропейский пролетариат пока еще поет: «это будет последний и решительный бой». Всего три года назад и они так пели.

За время своего десятимесячного пребывания в Стране Советов я несколько раз видел и слышал товарища Ленина.

Второй конгресс III Интернационала, на котором мне посчастливилось присутствовать, открылся в Петрограде. Затем он продолжал свою работу в Москве. От этого конгресса у меня сохранилось одно дорогое воспоминание — о Ленине, великом историческом деятеле, навсегда оставшемся простым и человечным.

Когда члены Исполнительного Комитета заняли свои места в президиуме, на сцену вышел и товарищ Ленин. Он обвел взглядом огромный зал собрания, потом почему- то вдруг сошел в партер и направился вверх по проходу амфитеатра. Все оборачивались и не сводили с него глаз. Где-то в задних рядах сидел старый друг Ленина, ослепший питерский рабочий-революционер Шелгунов. Это один из самых старых друзей Владимира Ильича, оставшихся еще в живых. Он работал вместе с Лениным в подпольных кружках, принимал участие в большинстве проводившихся тогда политических кампаний, распространял листовки, был в 1895 году в числе первых членов «Союза борьбы», а когда в 1900 году под редакцией Ленина начала выходить «Искра», Шелгунов стал ревностным распространителем газеты. Он принял участие в подготовке Октябрьской революции, но дождался ее уже слепым.

Когда Ленин подходил к его креслу, ослепшего большевика предупредили об этом. Шелгунов встал, сделал два шага навстречу Владимиру Ильичу, и два борца крепко расцеловались. Вот и все. Мне кажется, они не сказали друг другу ни слова. И все же эта встреча была прекрасна своей человечностью. Потом Ленин вернулся на сцену, и вскоре заседание началось.

О Владимире Ильиче у меня осталось еще одно, внешне незначительное, но приятное личное воспоминание.

Я написал пространную статью о положении в Чехословакии для журнала «Интернационал», издававшегося на нескольких языках. По-моему, это было первое обстоятельное сообщение о моей родине. Статья, написанная по поручению чешского Совета, помещавшегося на Кудринской улице, очевидно, была направлена в ЦК партии. Я об этом, впрочем, ничего не знал. Позднее до меня дошло, что ее читал Ленин. Я был очень удивлен, найдя свою статью целиком напечатанной в сборнике «Интернационал». Так Ленин узнал о моем существовании.

В конце весны из Чехословакии прибыла делегация чешских коммунистов, возглавлявшаяся товарищем Шмералем1. Вскоре он был приглашен к Ленину. В книге Шмераля «Правда о Советской России» под датой: пятница, 21 мая — имеется только следующая запись: «Сегодня вечером был у Ленина на его квартире в Кремле». И ни слова больше, хотя остальные главы этой книги весьма обстоятельны. О чем Ленин разговаривал с товарищем Шмералем, так и осталось неизвестным. Но одной подробностью Шмераль поделился со мной.

«Как нравится вашему товарищу Советская Россия? — спросил Ленин. — Жалуется он на что-нибудь?» — «Ну, он, разумеется, восхищен страной Советов», — отвечал Шмераль. Но потом, вспомнив о чем-то, добавил: «Только никак не может достать спичек». Ленин улыбнулся шутке, опустил руку в карман и вынул спичечный коробок: «Вот ему от меня».

Ленинский коробок, конечно, уже пустой, я хранил некоторое время в ящике своего письменного стола. В ту пору в Москве действительно была большая нехватка спичек, и нам с пятого этажа второго Дома Советов приходилось спускаться вниз, где на кухне всегда бурлила горячая вода, и прикуривать свои папиросы-самокрутки от пламени плиты.

Коробок. Мертвый деревянный предмет. Но все же это подарок Ленина. И он был мне очень дорог...

Примечания:

1 Шмераль Богумир (1880—1941) — выдающийся деятель чехословацкого рабочего движения, один из основателей Коммунистической партии Чехословакии.

 

Марсель Кашен

НЕЗАБЫВАЕМЫЕ ВСТРЕЧИ

Марсель Кашен (род. 1869) — старейшие деятель французского и международного рабочего движения, один из основателей и руководителей Французской коммунистический партии. В 1920 году как делегат Французской социалистической партии присутствовал на II конгрессе Коминтерна в Москве. После конгресса боролся за присоединение социалистический партии к Коминтерну. С 1920 года — член ЦК и Полит- —бюро французской коммунистической партии.

И один из немногих во Франции политических деятелей, которым выпало на долю видеть Ленина и  общаться с ним. Дело было в 1920 году, когда под руководством Ленина народы, ныне объединенные в Советском Союзе, приближались к решающей победе. Ленину тогда было уже пятьдесят лет.

...Никто до Ленина не вел человечество через более важный этап исторического развития. Теперь даже в лагере противников ленинизма не оспаривают той истины, что этот великий государственный деятель был выдающейся личностью. Серьезные представители исторической науки отмечают колоссальное историческое значение событий, которыми руководил Ленин начиная с 1917 года — момента падения царизма.

Известно, что Ленин был не только человеком действия, которому не было равных по энергии, но что он обладал также обширными, универсальными знаниями. Следует напомнить, что Ленин признавал большую роль, которую сыграли в прогрессе человечества французские энциклопедисты XVIII века. Он выражал безграничное восхищение людьми и идеями Французской революции 1789—1794 годов. Он был горячим поклонником монтаньяров и якобинцев 1793 года.

Ленин считал Парижскую Коммуну одним из тех событий, которые двигают вперед человеческую историю. В словах, ставших бессмертными, он превозносил героизм парижских рабочих 1871 года...

* * *

Ленин хорошо знал Францию. Он жил во Франции несколько лет во время своего долгого пребывания в эмиграции. Он занимал в Париже очень скромную квартиру из двух комнат в доме № 4 по улице Мари-Роз. Я знавал тогда нескольких большевиков-эмигрантов, которые так же, как и Ленин, жили очень бедно в четырнадцатом округе Парижа.

Мне приходилось встречаться с Лениным на конгрессе II Интернационала в Штутгарте в 1907 году. Он был автором ряда поправок к резолюциям, поправок, замечательных своей последовательной борьбой против империалистической войны.

Я увидел его близко много лет спустя, летом 1920 года, во время моей поездки в Москву, куда я был делегирован единодушным решением социалистического съезда в Страсбурге.

Прибыв в Россию, мы часто встречались и беседовали с руководителями большевистской партии. Мы приехали в Москву для переговоров о возможном вступлении французской социалистической партии в III Интернационал.

19 июня руководители Коммунистического Интернационала во главе с Лениным собрались вместе с нами для обмена мнениями. Ленин взял слово. Говорил он на чистом французском языке.

Он прежде всего поблагодарил социалистическую партию и ее двух представителей за их обращение к III Коммунистическому Интернационалу. Он придавал этому посещению очень большое значение. Он сказал, улыбаясь, что «ждал нас», так как выше всего оценивал замечательную революционную доблесть пролетариата нашей страны.

Он указал, что во Франции не стоит вопрос о немедленной революции. И не это является предметом разговора. Главное — создавать, не теряя времени, предпосылки для действенной борьбы против империалистического режима.

Французской партии, говорил Ленин, нужна газета, которая воспитывала бы рабочий класс и вела его к освобождению. Нужна газета марксистского направления. Что касается пролетарской партии, то в ней необходима строгая дисциплина для всех, и в первую очередь для тех, кто удостоился чести занимать в ней ответственные посты. Надо выковать классовую партию, сплоченную, марксистски воспитанную, дисциплинированную.

Современные войны имеют своим последствием серьезные потрясения, обостряющие классовую борьбу и ускоряющие революцию. Праздно задавать себе вопрос, придет ли революция раньше или позже.

Ленин коснулся нашего заявления, что нам не хватает людей. У нас тоже не хватает людей, сказал он, но мы идем вперед, и люди появляются. Важно питать беспредельную веру в то, что силы пролетариата неисчерпаемы. Вы, французы, должны понять, что в нашей борьбе мы вдохновляемся революциями, совершенными у вас в прошлом. И у вас капитализм уступит место социализму, который проник во все поры капиталистической системы. Ведите пропаганду среди народов, которые ваш империализм подчинил своему гнету, ибо повсюду люди должны свободно распоряжаться собственной судьбой.

Вы говорите: «Это будет тяжело». Нам тоже было тяжело, но мы боролись и победили!

Пять часов продолжалась эта глубоко содержательная и сердечная беседа.

* * *

Накануне возвращения во Францию мы попросили у Ленина свидания, чтобы попрощаться с ним и поделиться нашими впечатлениями. Мы встретились с Лениным 28 июля, и наш разговор продолжался полтора часа. Он принял нас очень дружески в своем небольшом кремлевском кабинете, скромно обставленном, строгом, простом.

Он подробно расспрашивал нас о положении во Франции, которое, впрочем, и без того отлично знал. Ленин повторил нам, что преклоняется перед прошлым нашей страны и пролетариатом Франции. Ленин определял коммунистов как якобинцев, связанных с пролетариатом. И потому он был убежден в том, что во Франции идеи III Интернационала будут иметь успех, поскольку они отражают чистейшие революционные традиции нашей страны.

В тот самый час, когда мы беседовали с Лениным, Красная Армия добивала белопольские банды, вторгшиеся на Украину. Французские и английские империалисты снарядили для Польши отборную дивизию, которой командовал французский генерал Вейган. Эта дивизия была хорошо снабжена оружием последних образцов и большой разрушительной силы. Однако докеры Дюнкерка отказались грузить для этой дивизии пушки и пулеметы, и Ленин просил нас горячо поблагодарить за это трудящихся Франции.

В заключение Ленин сказал, что империалистическая Европа, упорно нападавшая в течение двух с половиной лет на советские республики, потерпела неудачу. Теперь, после поражения империалистов в Польше, Советская Россия получила мирную передышку, и она будет использована для того, чтобы восстановить страну и сделать ее непобедимой.

Ленин спросил, каковы наши впечатления от длительного пребывания в России. Мы ответили, что воспоминания, которые мы сохраним об этом пребывании, неизгладимы. Мы сказали ему, что, несмотря на огромные бедствия, причиненные войной, мы наблюдали во всей стране энтузиазм, веру в будущее и мужество, которые являются верным залогом победы.

Ленин был очень доволен нашим ответом. Он пожелал нам, чтобы Франция вскоре создала большую коммунистическую партию, за успехами которой он будет следить с живейшим вниманием. И уже в конце нашего разговора он выразил сожаление, что не мог беседовать с нами раньше и дольше.

На следующий день мы выехали обратно в Париж, куда прибыли 11 августа, после путешествия через Эстонию, Финляндию, Швецию и Германию.

Вернувшись, мы решили тотчас же дать отчет о нашей поездке французским рабочим. Секретариат партии организовал собрание в парижском цирке — самом большом тогда помещении в городе. К зданию цирка пришло свыше 40 тысяч трудящихся. Мы приложили много труда, чтобы добраться до трибуны, и надо сказать, что никогда до этого Париж не видел народной манифестации более горячей, более захватывающей, более волнующей.

Народ Парижа в течение нескольких часов свидетельствовал свою братскую солидарность с советской революцией, самые обнадеживающие сообщения о которой мы ему принесли после бесед с Лениным.

 

 


 

Антонин Запотоцкий

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕНИНЕ

Антонин Запотоцкий (1884—1957) — видный деятель чехословацкого рабочего движения, президент народно-демократической Чехословацкой Республики. Член Коммунистической партии Чехословакии и ее ЦК с момента образования. Участник II, IV, VI и VII конгрессов Коминтерна.

Это было после первой мировой войны, летом 1920 года. Европа еще сотрясалась от революционных бурь, вызванных войной. На развалинах распавшихся государств создавались и формировались новые государства. На месте старой царской России, на одной шестой частей света, вырастала Советская Социалистическая Республика. Распадалась и старая Австро-Венгрия, а на ее территории вырастали новые государства. Между ними была и Чехословакия. Новые государства не только создавались, но и искали для себя новых форм. Эти попеки часто были предметом многочисленных дебатов и борьбы. В этой борьбе сталкивались не только отдельные политические партии, но и целые классы общества. Новое рождалось и росло, старое разрушалось. Поэтому в Европе было неспокойно. Неспокойно было в России, неспокойно было у нас.

В Москве был созван Всемирный конгресс III Коммунистического Интернационала. Я был послан на конгресс как делегат левой оппозиции, которая образовалась в недрах социал-демократической партии Чехословакии. Наиболее сильной была оппозиция в Кладио. Красное Кладио и послало меня на конгресс. Я поехал. Тогда это был нелегкий путь. В Польше была война...

Нужно было ехать через Германию. Из Германии — пароходом в эстонский Ревель, оттуда — в латышскую Ригу. Из Риги — в Петроград и Москву. Всюду остановки и препятствия. Наконец, я добрался до Москвы, но со значительным опозданием. Конгресс был уже открыт. Заседания проходили в Андреевском зале Кремля в Москве.

Был перерыв заседания, когда я вошел в зал, и здесь я впервые увидел Ленина. На ступеньках трибуны президиума сидел небольшой, на первый взгляд ничем не примечательный человек. На его коленях лежал раскрытый блокнот, в который он быстро что-то записывал. Я остановился, как останавливались многие делегаты. Никто не осмеливался ему помешать. Так вот он — Ленин! Вот тот, чье имя в последние три года так пугает капиталистическую Европу.

Пугает по праву. Только теперь это обнаруживается со всей ясностью. Но если Ленин при жизни наводил страх на капиталистов, то еще больше он пугает их сейчас! Ленин умер, а ленинизм живет. Правильное понимание Ленина и ленинизма означало конец капиталистического строя во многих странах и привело трудящийся народ на путь свободы и социализма.

В 1920 году многие этому еще не верили. Не верили, быть может, и многие из тех, кто в перерывах заседаний конгресса Коммунистического Интернационала стоял перед Лениным, сидевшим на ступеньках трибуны. Не верили многие из тех, кто принял участие в конгрессе и с которыми Ленин с ораторской трибуны дискутировал и полемизировал по своим заметкам, сделанным в блокноте. И среди нескольких моих товарищей, делегатов из Чехословакии, как оказалось позднее, были неверящие. Но поверили миллионы трудящихся. И они не только поверили, но и действовали так, как учил Ленин. Тогда, на конгрессе Коммунистического Интернационала, после первой встречи с Лениным, я прочно встал в ряды верящих. Никогда я об этом не жалел.

На конгрессе я имел возможность лично говорить с товарищем Лениным.

В один из июньских дней я пришел в гостиницу, и мне сообщили, что я должен идти в Кремль к товарищу Ленину, который пригласил к себе чешских делегатов. Это приглашение вызвало волнение. Мы, чехословацкие делегаты, вдруг стали объектом внимания. Многие делегаты других стран, несомненно, завидовали нам. А я растерялся. Как и о чем буду я говорить с Лениным? Я, рядовой работник социал-демократической партии из угольного Кладио! Да и что вообще может интересовать Ленина в нашей маленькой Чехословакии?

Так думал я даже в прихожей рабочего кабинета Ленина. Однако все мои опасения оказались напрасными. Ленин знал о нас многое.

Прежде всего оказалось, что он понимает чешскую речь. И мы тоже понимали русский язык, хотя говорить не умели. Выяснилось, что переводчик не нужен. Ленин знал Прагу. Он был там на нелегальной конференции русской большевистской партии в 1912 году.

Беседу он начал вопросом, который наверняка ни одного чеха не привел бы в замешательство. Он спросил, едят ли еще в Чехии кнедлики со сливами. Он помнил об этом любимом чешском блюде еще со времени своего пребывания в Праге. Само собой разумеется, что после такого вступления беседа протекала совершенно по-дружески даже тогда, когда мы касались политических вопросов. Ленин интересовался Чехословакией. На большой карте он с наших слов очертил синим карандашом ее новые границы. Разговор перешел на Подкарпатскую Русь, затем его заинтересовало наше отношение к Венгрии (это было после падения Венгерской коммуны); был поднят целый ряд других политических вопросов. Особенно интересовался товарищ Ленин венгерской проблемой. Он хотел иметь как можно более подробную информацию о ней. При этом он очень интересно объяснил свое внимание к проблемам Венгрии:

«У нас здесь много товарищей из венгерской эмиграции. Но я хочу знать ваше мнение. Я слишком хорошо — по собственному опыту — знаю, что эмигранты очень часто изображают отношения в своей стране такими, какими они их желали бы видеть, но не такими, какими они в действительности являются».

Вот так говорил Ленин. Просто, понятно, но в каждой фразе ты чувствовал большую правду, жизненный опыт и необычные знания. Благодаря этой убеждающей силе, исходящей из внутренней правды, Ленин и ленинизм победили.

Победили на одной шестой части света и совершают свое триумфальное шествие в другие части света.

Ленин умер — ленинизм будет вечно жить, и с ним — живое воспоминание о товарище Ленине.

 

Уильям Галлахер

ЛЕНИН

Уильям Галлахер (род. 1881) — старейший деятель английского рабочего движения, один из основателей и руководителей Коммунистической партии Англии. В 1920 году на II конгрессе Коминтерна в Москве представлял движение фабрично-заводских старост Англии. Беседы с В. И. Лениным помогли ему преодолеть левосектантские ошибки. В 1921 году Галлахер вступил в Коммунистическую партию Англии.

В 1920 году товарищи в Глазго, связанные с клайдским рабочим комитетом (движение фабричных старост), делегировали меня на II конгресс Коминтерна.

В то время мы были «левыми» сектантами и не хотели участвовать в происходившей между английской социалистической партией и социалистической рабочей партией дискуссии по вопросу об образовании коммунистической партии в Англии. Мы имели в виду организовать в1 Шотландии «чисто» коммунистическую партию, которая не имела бы ничего общего ни с лейбористской партией, ни с парламентской деятельностью.

Так как у меня не было паспорта и мало шансов на его получение, то я отправился в Ньюкасл, где спустя неделю ухитрился при содействии одного норвежского товарища, пароходного кочегара, пробраться на пароход и отплыть в Берген. Из Бергена я поехал в Вардзе, а оттуда через Мурманск в Петроград.

Когда я приехал туда, конгресс, начавшийся в Петрограде, уже был переведен в Москву.

В Смольном меня поместили в удобной комнате и стали разыскивать мне переводчика. Я сел писать письма, но г. это время пришел один из товарищей и дал мне только что выпущенную на английском языке книжку «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». Я стал ее просматривать между делом, но, когда дошел до главы об Англии и увидел, что там говорится обо мне, я просто подскочил. Уезжая из Глазго, я был уверен, что наша враждебная позиция по отношению к лейбористской партии и нежелание участвовать в парламенте настолько разумны, настолько неуязвимы, что мне оставалось выдвинуть лишь несколько хорошо обдуманных доводов, чтобы положить на обе лопатки английскую социалистическую партию имеете с социалистической рабочей партией. Я был просто потрясен, увидев, что не успел я еще попасть на конгресс, как карточный домик, который я строил, рассыпался до основания. Но тогда все вопросы, поставленные Лениным, для меня еще далеко не были выяснены, что и сказалось вслед за тем в моих выступлениях на конгрессе.

В Москву я попал в субботу в полдень и оказался в гостинице как раз вовремя, чтобы поспеть на субботник. Я проработал до восьми часов вечера, складывая чугунные болванки в какой-то литейной.

В понедельник я вместе с другими делегатами отправился в Кремль, где впервые очутился на конгрессе Коминтерна.

В зале стояли, беседуя, группы делегатов.

Мы прошли в боковое помещение, где делегаты пили чай, писали и готовились к выступлениям. Меня познакомили с делегатами из разных стран, а затем я попал в одну из групп, и кто-то шепнул мне:

— Это товарищ Ленин.

Я протянул руку и сказал:

— Хелло!

Это было все, что я мог произнести.

Когда Ленину сказали, что я товарищ Галлахер из Глазго, он с улыбкой приветствовал меня:

— Мы рады вас видеть на нашем конгрессе.

Я сказал, что я счастлив быть здесь, и мы продолжали говорить о других вещах. Я думал: «Боже мой, везде война, всякие внутренние и внешние проблемы, которые кажутся почти неразрешимыми, а вот этот товарищ непоколебимо уверен, что большевики добьются победы».

Ленин шутил и смеялся с товарищами и иногда, когда я что-нибудь говорил, как-то странно на меня поглядывал. Потом я узнал, что это объяснялось моим своеобразным английским произношением: ему трудно было попять меня.

Я сразу почувствовал, что беседую не с недоступным «великим человеком», окруженным атмосферой надменности, а с Лениным, великим партийцем, у которого для каждого пролетарского бойца была теплая улыбка и находились дружеские слова.

Когда я вступил в спор о политической и профсоюзной резолюции, мне здорово досталось. Некоторые из моих «наилучших» аргументов были очень легко разбиты. Оппоненты не упускали возможности вставить острую реплику во время моего выступления. Разумеется, я огрызался, и спор разгорался все сильнее. Чувствуя, что почва ускользает у меня таз-под ног, я пришел в очень дурное расположение духа. Но Ленин, ведя непримиримую принципиальную критику моих установок, каждый раз пользовался случаем помочь мне, сказать что-нибудь такое, что значительно облегчило бы трудное положение, в которое меня завели мои ошибочные взгляды.

На заседаниях Ленин неоднократно присылал мне записочки, разъясняя в нескольких словах тот или иной вопрос.

После заседания я обычно рвал свои записки и вместе с ними записки Ленина. Теперь мне это кажется невероятным, а тогда как-то об этом не думалось. К концу работ политической комиссии, когда я очень резко высказался об английской социалистической партии и о социалистической рабочей партии, Ленин передал мне записку, в которой дал очень краткую и едкую оценку этих групп. Вечером я по секрету сказал одному—двум товарищам, что Ленин прислал мне такую записку об АСП и СРП1 и что, если бы они ее увидели, у них бы глаза на лоб вылезли.

— Где она? — спросил один из них.

— Я ее разорвал, — равнодушно ответил я.

— Что? Вы разорвали записку, написанную рукой Ленина? — У него дух захватило.

— Я многие из них разорвал, — ответил я, — но они носили личный характер, и я не думаю, что он хотел бы, чтобы я их сохранил»

Два дня спустя в политической комиссии в самый разгар спора, как раз когда я выступал, кто-то упомянул о «Детской болезни».

— Да, — сказал я, — я читал ее, но я — не дитя. Хорошо вам обращаться со мной, как с ребенком, и щелкать меня заглазно. Но теперь я здесь, и я вам покажу, что я не новичок.

Эта последняя фраза привлекла внимание Ленина, и через некоторое время, когда Виллиям Пол был в России, Ленин повторил ее в разговоре с ним с вполне приличным шотландским акцентом. Когда я потом сел на свое место, он прислал мне записку:

«Когда я писал свою книжку, я еще вас не знал».

Как на пленарных заседаниях, так и на заседаниях политической комиссии Ленин, настойчиво проводя свою политическую линию, всячески помогал мне и другим товарищам разбираться в политических вопросах.

Однако самой значительной для меня была беседа с Лениным у него на дому. Ленин усадил меня, и мы стали говорить о строительстве партии, о ее роли в руководстве революционной борьбой. До сих пор я ни разу особенно не задумывался о партии, но теперь начал по-настоящему понимать, какой должна быть коммунистическая партия.

Ленин решительно восставал против создания отдельной партии в Шотландии.

— Вам придется, — сказал он, — работать в только что образовавшейся партии в Англии.

Я возражал: я не могу работать с тем-то и тем-то.

— Если для вас революция превыше всего, — сказал оп, — то у вас не будет никаких затруднений. Для революции вы будете работать с кем угодно, хотя бы до поры, до времени. Но если вы начинаете с того, что не хотите ни с кем работать, вместо того чтобы влиться в их ряды и бороться за дело революции, то вы ничего не добьетесь. Идите в партию и боритесь за линию Коминтерна, и тогда Коммунистический Интернационал поддержит вас своим авторитетом.

На всем протяжении нашей беседы пролетарская революция была единственной живой, трепещущей темой во всем, что он говорил.

Никогда я не слыхал ничего подобного. Думая о

Ленине, я не мог думать ни о чем, кроме революции и необходимости двигать ее вперед, чего бы это ни стоило. По-моему, это было основное качество великого ленинского гения: он никогда не думал о себе, он был живым воплощением борьбы, и, где бы он ни оказывался, он всюду приносил с собой вдохновение своей великой убежденности.

Таково последнее воспоминание, которое я сохранил о нашем великом Ленине.

Примечания:

1 АСП — английская социалистическая партия; СРП — социалистическая рабочая партия.

 

Крум Кюлявков

МОЕ САМОЕ СВЕТЛОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

Болгарский писатель Крум Кюлявков, член Болгарской коммунистической партии, в 1921 году был делегатом III конгресса Коминтерна.

В 1921 году в Москве состоялся III конгресс Коминтерна. Болгарская делегация возглавлялась товарищами Георгием Димитровым и Василием Коларовым... Как член нашей делегации, я имел большое счастье не только видеть великого Ленина, но и разговаривать с ним и рисовать его с натуры.

Открытие конгресса состоялось в Большом театре. Гостиница, в которой остановилась наша делегация, была недалеко от театра, и в назначенное время мы отправились на конгресс пешком. Выйдя на площадь, мы заметили, что за нами следом идет довольно большая группа детей. Чем мы заслужили такое внимание? Скоро все стало ясно. Последними шли я и Пенчо Дворянов. Дети не спускали глаз именно с Пенчо. Оказалось, что их любопытство было возбуждено покроем карловских шаровар, которые носил Пенчо...

После окончания торжественной части на сцене появился Шаляпин в сопровождении пианиста, который был ему едва по пояс; от этого фигура Шаляпина казалась еще больше. Шаляпин спел несколько песен и закончил выступление «Дубинушкой». Зал загремел бурными аплодисментами, когда он вместо припева «Эх, дубинушка, ухнем! Эх, зеленая, сама пойдет!» запел:

Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, советская, сама пойдет!..

На другой день начались рабочие заседания конгресса. В зале, где он проходил, впервые встретились делегаты разных стран, до того знавшие друг друга только по именам. Советские товарищи отнеслись к иностранным делегатам с большим интересом. В свободное время, в перерывах между заседаниями, они подсаживались к нам пли же вместе с нами прогуливались в кулуарах, ведя оживленные разговоры. Но еще большим был интерес иностранных делегатов к крупным деятелям и героям Октябрьской революции. Здесь были люди, имена которых прогремели на весь мир, и в первую очередь имя Ленина.

Но Ленина на конгрессе все еще не было. Он явился, если не ошибаюсь, только на восьмое заседание. При его появлении зал загрохотал от аплодисментов и оваций. Все делегаты стоя с энтузиазмом приветствовали великого учителя и вождя, гения революции, который озарил человечество ярким светом своей глубокой марксистской мысли. Скромный и спокойный, он сразу же сел за стол л деловито стал рыться в своей папке, наклонив голову и уже не поднимая ее, — казалось, он хотел сказать: давайте оставим это, есть дела и поважней.

В это время с трибуны говорили итальянские делегаты. В их делегации были не только коммунисты, безоговорочно присоединившиеся к программе III Интернационала и которыми здесь руководил Дженнари1, но и последователи Серрати2, представителем которых был Лаццари. Серратисты не соглашались с некоторыми пунктами программы III Интернационала. Чтобы убедить их в правоте этой программы и помочь Итальянской Компартии ликвидировать кризис, в Италию был послан в 1920 году Христо Кабакчиев3. Вот почему все стремились услышать, что сейчас скажет представитель серратистов, который только начал свое выступление, когда вошел Ленин.

Уже пожилой человек, оратор старой школы, Лаццари говорил темпераментно, преувеличенно жестикулируя и оборачиваясь во все стороны. Когда он закончил, все приготовились слушать перевод. Сейчас вы надеваете наушники и втыкаете вилку в ту розетку, над которой стоит надпись на вашем родном языке или языке, перевод на который вы хотели бы слушать. Тогда же перевод делался так: после окончания речи переводчики расходились по четырем углам зала и там переводили речь на русский, французский, немецкий и. английский языки. Каждый отправлялся в тот или иной угол, в зависимости от того, какой язык он понимал.

Мы, естественно, отправились в угол, где давался русский перевод. Переводил, кажется, Луначарский... Заслушавшись переводом, я не заметил, как кто-то стал рядом со мной, плотно прижавшись к моему левому плечу. Оборачиваюсь — Ленин! Казалось, мое плечо обдало жаром. Какое счастье! Я всматривался в его лицо, которое было совсем близко от моего, чувствовал его дыхание, видел едва заметные мелкие ямочки на его лице, вглядывался в цвет лица и волос, стараясь запомнить все как можно лучше...

Ленин продолжал слушать, время от времени что-то записывая в свою записную книжку. Лицо его теперь было спокойно, искренне и добродушно. Я продолжал его разглядывать и думал: какая человечность исходит от него! Гений, который настолько же велик, насколько прост и прекрасен. Так прост и мил, с такой обаятельной силой тебя притягивает, что ты не можешь глаз от него оторвать.

Когда переводчик закончил и делегаты стали расходиться и усаживаться, Ленин внезапно обернулся ко мне:

— А вы почему так загляделись на меня, товарищ?

— Извините, товарищ Ленин, — ответил я, немного смущенный этим неожиданным обращением, — но я художник. Наверно, буду когда-нибудь вас рисовать.

— А, вы, значит, художник? А откуда вы?

— Из Болгарии.

— А много там наших художников?

— Да, есть.

Здесь в смущении я, понятно, немного преувеличил. Тогда в Болгарии наших художников-коммунистов можно было перечесть по пальцам. Но все же они были.

Около нас собралось несколько человек — репортеры и художники. Они, как и я, жадно и с любопытством внимательно вглядывались в лицо Ленина.

— Товарищ Ленин, уделите нам немного времени, — попросил кто-то.

Ленин посмотрел на нас, захватил пальцами свою жилетку и кивнул головой.

— Ну, ну... Пойдемте.

Мы последовали за ним. В одной маленькой комнате было только несколько делегатов. Ленин сел на стул и, вынув блокнот из кармана, обменялся несколькими словами с одним журналистом, французом. Рисовали мы его три или четыре минуты — точно не помню. Кто-то сказал, что его зовут к телефону. Он ушел и больше уже не вернулся. К тому же перерыв закончился и начиналось заседание.

Первым слово получил Дженнари. Когда он кончил, Ленин поднялся на трибуну. Он отвечал Лаццари. И даже не отвечал, а скорее спрашивал. Вопросы сыпались один за другим, как пули из пулеметной ленты. Лаццари все чаще и чаще вынимал свой носовой платок и вытирал взмокшую шею. Теперь Ленин был уже совершенно другим. Его лицо было напряженно, вдохновенно, целеустремленно.

Другой раз мы были свидетелями интересной сцены. Ленин вошел и сразу же отправился к столу президиума. Но слова оратора, говорившего в то время, показались ему столь интересными, что он, не тратя времени на то, чтобы обойти колонну и попасть в президиум, присел на нижнюю ступеньку возвышения (на котором находился президиум) и быстро стал что-то записывать в свой блокнот. Этот интересный- момент засняло много фотографов, многие художники сделали наброски. Одним из самых деятельных художников, сделавших тогда много рисунков, был Бродский.

Глубоко врезался мне в память и другой случай.

Время нашего пребывания в России было тревожным. Врангель еще не был сброшен в море. То тут, то там вспыхивали очаги контрреволюции. Москва была начеку.

Она выглядела безлюдной, потому что люди были на фронте, на ответственных и угрожаемых участках необъятной страны, но око Москвы было бдительно. Студенческие общежития тогда были похожи на казармы. Часто среди ночи студенты брались за свои винтовки, и в окно нашей гостиницы я слышал шум их быстрых шагов, затихавших где-то в направлении Кузнецкого моста.

В связи с отсутствием рабочих рук возникли тогда так называемые субботники.

Каждую субботу свободные граждане отправлялись на бесплатную работу (нечто подобное трудовым дням у нас), помогая молодому пролетарскому государству справляться с трудностями.

Делегаты конгресса также захотели принять участие в этих субботниках. И в одну из суббот, построившись в колонны, с песнями и маршами, мы отправились к указанному нам объекту. Это был Александровский вокзал, где нужно было выгрузить из вагонов и рассортировать балки.

Мы прибыли на вокзал. Перед нами стояли длинные вереницы вагонов, груженных балками и другими материалами, — целые товарные составы, разгружать которые было некому. Распределившись по два человека на каждый вагон, мы должны были сгрузить балки из вагонов, а затем сложить их в штабеля.

Разгрузка одного из таких вагонов досталась мне и товарищу Георгию Димитрову. Работа началась. Снимаем балки и осторожно кладем их в сторону. Вначале все шло хорошо: мы одновременно подхватывали балки и одновременно клали их на определенное место. Но к середине работы — уже когда вагон был почти наполовину разгружен — случилась небольшая неприятность. Одна из балок оказалась очень толстой и тяжелой. Товарищ Димитров, который был тогда в расцвете своих сил, как человек здоровее и сильнее меня, удержал балку, а я ее выпустил. Конец балки придавил мне ступню ноги, и я скорчился от боли. Удар был не очень сильным, но советские товарищи сразу же отправили меня в Кремлевскую больницу, где мне сделали компресс и уложили в постель.

Через несколько часов после этого ко мне подошла сестра, улыбнулась и сказала:

— А знаете, кто интересуется вами? Только что спрашивал Владимир Ильич. Он узнал, что один из иностранных делегатов ушибся при разгрузке балок на Александровском вокзале, и спрашивал о его здоровье.

Забывается ли такое? Очень трудно представить себе, как нашел Ленин время заниматься такими мелочами.

Эти отдельные моменты из жизни самой светлой личности в истории человечества глубоко врезались в мою память.

Примечания:

1 Дженнари Эджидио (род. 1879) — итальянский коммунист, профессор математики. Неоднократно избирался членом Исполкома Коминтерна.

2 Серрати Джачинто Менотти (1872—1926) — видный представитель итальянского социалистического движения. Его реформистские ошибки подверглись резкой критике В. И. Ленина. В 1924 году Серрати со своей группой вступил в Коммунистическую партию Италии и активно работал в ее рядах до конца жизни.

3 Кабакчиев Христо Стефанов (1878—1940) — видный деятель болгарского и международного рабочего движения. В 1921 году как представитель Исполкома Коминтерна выступал с докладом на съезде Итальянской социалистической партии в Ливорно и участвовал в основании Коммунистической партии Италии.

 

Поль Вайян-Кутюрье

ЛЕНИН

Поль Вайян-Кутюрье (1892—1937)—видный деятель французского рабочего движения, один из основателей Коммунистической партии Франции, писатель, поэт и публицист. С 1921 года член ЦК, а затем член Политбюро ЦК Компартии Франции. Был де- легатом III конгресса Коминтерна.

Коротки неизгладимые минуты, проведенные мною  с Лениным. С тех пор, как его нет с нами, я жадно роюсь в своей памяти, чтобы восстановить мельчайшие подробности этих драгоценных мгновений. И когда открываю его книги, погружаюсь в его учение, идеи, слова, я сразу вновь нахожу живого Ильича, с его глазами, улыбкой и жестами...

Это было в 1921 году. Год после вступления французской партии в Коминтерн. Через развалины Европы мы пришли к созидающему пролетариату СССР.

Ямбург, Кронштадт, Петроград зияли еще тысячами открытых ран. Уже тогда мы были поражены до глубины души встречей с этими легионами людей, пионерами новой жизни, солдатами разрушения и возрождения, войны и строительства.

Поставили ногу на советскую землю и сразу почувствовали себя физически освобожденными от западноевропейского капитализма. Мы почувствовали себя перерожденными, но до крайности идеологически слабыми и беспомощными. Русская партия. Вот это партия! А мы, французы, мы все еще возимся с фроссарами1. Под тяжестью этих мелких буржуа нашей партии до последнего времени некогда было заняться воспитанием масс, партия погрязла в мелкобуржуазной тине.

Не скрываю, что некоторые из нас и я лично, увлекаемые нашей ненавистью к правым, делали и говорили глупости.

Помню, как во время заседания французской секции я подошел к Ленину.

— Вы левый? Ну-ну, не так страшно.

Он сразу же увидел меня насквозь и любящей рукой поставил на место. Никогда я не встречал такого человека. Мы с ним после этого говорили о многих вещах при случайных встречах: о крестьянах, о французской революции, о Парижской Коммуне.

Владимир Ильич был и остался олицетворением беспрерывного действия и в то же время марксистом с головы до ног. Соприкосновение с ним производило на сознание впечатление вихря, ворвавшегося в душную комнату; оно освежало загруженный предрассудками и формальными доктринами мозг.

Нарисовать Ленина до сего времени не удалось; черты его лица были до того насыщены внутренним содержанием его образа, что передать это карандашом почти невозможно. Внешне широколицый, скуластый, с редкой бородкой, крупным носом, постоянной лукавой улыбкой на губах и в глазах, с руками в карманах. Несравненное добродушие, прямота, спокойствие, железная логика, культура и знания энциклопедиста.

У этого гиганта мысли и воли не могло быть места душевным драмам. Твердая уверенность в правоте своего дела, ни одного колебания, отклонения от раз намеченной цели.

Ленин-интеллигент умел мыслить, как рабочий. Ленин-оратор говорил без фраз и трескотни. Человек, потрясший весь мир, в чьем сознании беспрерывно переваривалось все, чем жил и дышал этот мир, этот человек сохранил в себе до конца сознательной жизни удивительную способность чувствовать и мыслить, как китайский кули, как носильщик-негр. Угнетенный аннамит2, индус были ему так же понятны, были такой же открытой книгой, как ленинградский металлист, как парижский текстильщик, как шахтер из Новой Виргинии. Ленин — это законченный тип нового человека; он являлся для нас прообразом будущего.

Таким предстал передо мной Владимир Ильич с первых дней моей встречи с ним.

Примечания:

1 Фроссар Луи — французский политический деятель, ренегат. После IV конгресса Коминтерна (1922 год) вышел из Коминтерна, изменил делу рабочего класса и стал сотрудничать в буржуазной печати.

2 Аннамит — так раньте называли жителей Вьетнама.

 


 

Цюй Цю-бо

ЛЕНИН

Видный деятель Коммунистической партии Китая, выдающийся публицист Цюй Цю-бо (1898—1935) в 1921 году был на III конгрессе Коминтерна. Литературная деятельность Цюй Цю-бо сыграла большую роль в деле ознакомления китайского народа с жизнью Советского Союза.

Красный свет, бьющий во все стороны из Андреевского зала, озаряет вселенную; речи представителей трудящихся разных стран, их голоса сотрясают земной шар — это Коммунистический Интернационал на своем III конгрессе. Сегодня Кремль стал поистине символом поразительного сочетания различных культур человечества.

Ленин несколько раз выступал на конгрессе. Он совершенно свободно говорит по-немецки и по-французски, спокойно обдумывая и взвешивая каждое слово. В том, как Ленин держится во время выступлений, нет ничего от университетского профессора. II в этой простоте, с которой он держит себя, виден прямой и непреклонный политический деятель. Как-то я встретился с Лениным в коридоре, и мы разговаривали несколько минут. Он указал мне на некоторые материалы по вопросам Востока, а потом, занятый государственными делами, извинился и ушел.

Всякий раз, когда в Андреевском зале выступает Ленин, протиснуться к трибуне невозможно — на стульях и столах всюду люди, так что яблоку негде упасть. Когда в зале зажигаются огни, большая тень Ленина, образуя удивительную картину, падает на плакаты и лозунги: «Коммунистический Интернационал», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», «Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика». Этот силуэт на кумаче рождает необыкновенные чувства и становится особым символом... Последние слова речи Ленина утопают в громе аплодисментов...

6 июля 1921 года

Завод «Электросила» № 3, бывшие мастерские «Динамо».

Годовщина Октябрьской революции. В торжественный вечер на заводе собралось много народа... Рабочим — этим честным труженикам — пришлось немало повидать и перенести на своем веку: и разгоны рабочих сходок озверелыми казаками, и подобные урагану стачки, и упорные, не на жизнь, а на смерть, бои с врагами. А сегодня, в годовщину Октябрьской революции, их чествует столько людей! Служащие, рабочие, их семьи, группа за группой, всё идут и идут к заводу.

...Все встают, чтобы почтить память павших в боях за революцию. После того как стихают звуки траурной мелодии, на трибуну один за другим поднимаются ораторы, которые горячо поздравляют присутствующих.

Все, на кого ни глянь, в необычайно приподнятом настроении. Но вот совершенно неожиданно они видят, что на трибуну поднимается Ленин. Все, кто был в зале, толпой устремляются вперед. В течение нескольких минут кажется, что изумлению не будет конца. Однако тишина длится недолго: ее вдруг раскалывают крики «ура», аплодисменты, от которых сотрясаются небо и земля...

Взоры рабочих устремлены в одну точку — они прикованы к Ленину. Напрягая до предела слух, они внимательно слушают его речь, стараясь не упустить ни единого слова. На самых простых и понятных примерах Ленин убедительно показывает, что Советская власть есть власть самих трудящихся, и сознание этой истины у трудящихся масс растет день ото дня, и с каждым днем она становится для них все более понятной.

«Человек с ружьем — страшный в прошлом в сознании трудящихся масс — не страшен теперь, как представитель Красной Армии, и является их же защитником».

Последние слова Ленина утопают в бурной овации. Кажется, не выдержат заводские стены грома аплодисментов, возгласов «ура» и торжественных звуков «Интернационала» — это пробуждается к жизни и растет великая, могучая энергия...

Собрание окончено. Большинство присутствующих уходит в столовую на праздничный ужин...

Заводской вечер, посвященный празднованию годовщины Красного Октября, был по-настоящему торжественен...

8 ноября 1921 года

 

Сен Катаяма

С ТОВАРИЩЕМ ЛЕНИНЫМ

Сен Катаяма (1859—1933) — выдающийся деятель японского и международного рабочего движения. Был организатором первого в Японии профсоюза.

Будучи в эмиграции в США, активно участвовал в организации Компартии США. В 1921 году приехал в Советскую Россию, был избран членом Исполкома Коминтерна. В 1922 году под его руководством отдельные коммунистические группы в Японии объединились и образовали Коммунистическую партию Японии. Умер в Москве и похоронен на Красной площади.

I

Я был подготовлен к встрече с товарищем Лениным. Я слыхал о том, с какой силой он умел убеждать свою аудиторию во время Брест-Литовска, а также и в других случаях, когда он своими речами одерживал верх над противниками.

Но самым лучшим средством познакомиться с товарищем Лениным было для меня чтение его «Государства и революции». Эта книга дала мне настоящую программу Октябрьской революции — программу «перехода от капитализма к коммунизму».

Здесь будет уместно сказать, почему я очутился на заседании съезда (речь идет о заседании IX Всероссийского съезда Советов 25 декабря 1921 года. — Ред.). С 1916 года я принимал участие в движении левого крыла в Америке и в издании еженедельника «Революционный Век» и ежемесячника «Классовая Борьба». Я приехал из Мексики, где тогда работал, для того чтобы участвовать в съезде трудящихся Дальнего Востока.

До прихода товарища Ленина я сказал несколько приветственных слов. Большой театр был переполнен. Я видел, что все присутствующие крайне взволнованы ввиду предстоящего выступления товарища Ленина.

Когда товарищ Ленин вошел в зал, все встали и аплодировали в течение нескольких минут. После того как председатель назвал оратора и товарищ Ленин взошел на трибуну, все присутствующие опять встали и приветствовали его продолжительными овациями.

Товарищ Ленин держался перед аудиторией непринужденно. Все слушали его с чрезвычайным вниманием, соблюдая полный порядок и глубокую тишину.

Товарищ Ленин говорил приблизительно около трех часов, не обнаруживая никаких признаков усталости, почти не меняя интонации, неуклонно развивая свою мысль, излагая аргумент за аргументом, и вся аудитория, казалось, ловила, затаив дыхание, каждое сказанное им слово. Товарищ Ленин не прибегал ни к риторической напыщенности, ни к каким-либо жестам, но он обладал чрезвычайным обаянием; когда он начал говорить, наступила совершенная тишина, все глаза были устремлены на него. Товарищ Ленин окидывал взглядом всю аудиторию, как будто гипнотизировал ее. Ни один человек не шелохнулся и не кашлянул в продолжение этих часов. Товарищ Ленин — величайший оратор, которого я когда- либо слышал в моей жизни. Когда он кончил свою речь, все встали, опять стали аплодировать и спели «Интернационал». Так закончилось это заседание IX Всероссийского съезда Советов.

После этого заседания я был принят товарищем Лениным.

II

Вторично я встретился с товарищем Лениным во время I съезда революционных организаций Дальнего Востока в январе 1922 года. Съезд состоял из представителей Китая, Японии, Индонезии и Монголии. Всего было 125 человек. Съезд просил товарища Ленина присутствовать и дать свои указания. Товарищ Ленин, не имевший возможности из-за состояния здоровья исполнить просьбу съезда, пригласил к себе представителей съезда.

В тот вечер мы, выбранные съездом делегаты, отправились к нему в Кремль. Нас ввели в его рабочий кабинет. Это была большая комната, просто, но хорошо обставленная. Когда мы вошли в комнату, мы увидали на правой стене несколько картин; с левой стороны стояли два больших книжных шкафа.

Посреди комнаты стояли большой стол и удобное кресло Ленина. Вокруг большого стола стояло много стульев для посетителей.

Несколько минут мы ждали прихода товарища Ленина. Никто из делегатов, кроме меня, никогда не видел товарища Ленина. Войдя в комнату, он пожал руку каждому из нас, глубоко уселся в кресле и начал разговаривать с делегатами разных стран поочередно.

Товарищ Ленин обсуждал с каждой делегацией специальные вопросы ее страны, а также вопросы, касающиеся всего Дальнего Востока. Он подчеркивал необходимость объединить революционные силы всех стран, представленных на съезде. Конечно, в разговоре фигурировал и вопрос о едином фронте; товарищ Ленин убеждал в необходимости объединения революционных рабочих дальневосточных стран и сказал, глядя на меня:

— Вы защищали единый фронт в дальневосточных странах.

Должно быть, он читал мою статью, в которой я утверждал, что корейские и японские рабочие должны образовать единый фронт против японского империализма, который одинаково угнетает и эксплуатирует рабочих обеих стран.

В этот вечер товарищ Ленин был в прекрасном настроении и выглядел очень хорошо. Он совершенно свободно говорил по-английски и был очень внимателен к каждому, кто с ним говорил, а также очень-очень хорошо умел слушать... Мы все чувствовали себя совершенно как дома. Он — настоящий мастер беседы и заинтересовал всех нас тем, о чем говорил. Товарищ Ленин дал много полезных указаний и советов каждой делегации в этой краткой, но очень важной беседе с членами съезда. Когда мы собирались прощаться с товарищем Лениным, он пожал руку каждому из нас. Я был самым последним, кто с ним сердечно простился, и благодаря этому мне удалось обменяться несколькими словами с товарищем Лениным.

— Я слышал, что вы покидаете Москву и уезжаете в деревню, чтобы отдохнуть?

Товарищ Ленин сказал:

— Да.

— Я бы хотел, чтобы вы спокойно отдохнули и вернулись в лучшем состоянии здоровья! — сказал я.

Товарищ Ленин ответил:

— Я должен хорошо отдохнуть, я должен работать — все мы должны работать.

Он говорил в дружеском тоне. Мы очень тепло пожали друг другу руки и расстались.

III

В третий и последний раз я пожал руку товарищу Ленину во время IV конгресса Коминтерна, точнее — 13 ноября 1922 года. Как известно, темой его доклада было: «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции».

Большой Андреевский зал переполнен. Появление Ленина ожидается с напряженным вниманием. Когда вождь русской революции и мирового пролетариата появился в зале, его встретили восторженными овациями и нескончаемыми криками. Все присутствующие встали, чтобы приветствовать товарища Ленина. Делегаты пропели «Интернационал».

Когда товарищ Ленин взошел на трибуну, он пожал руку каждому из членов президиума. Я почувствовал, что его рука не такая, какой она была прежде; я вспомнил, что он долго болел и с большими усилиями пришел приветствовать конгресс.

Когда он начал свою речь, он казался вполне здоровым, его речь была почти такой же, как и в прошлом декабре в Большом театре. Он говорил по-немецки, несколько раз смотрел на часы, стараясь закончить свою речь в течение часа. Излишне говорить здесь о содержании его речи. Я только скажу, что все присутствующие слушали его с чрезвычайным вниманием при полной тишине.

Когда он кончил, весь зал стал громко аплодировать. Он сел и в течение нескольких минут вел обычный разговор с членами президиума. Затем покинул зал. Вся аудитория стояла, пока он не вышел из зала.

...Для меня было величайшим счастьем встретиться с Лениным.

 

Джованни Джерманетто

ЗАПИСКИ ЦИРЮЛЬНИКА

Отрывки из книг

Джованни Джерманетто (род. 1885) — активный участник итальянского рабочего движения, писатель. В 1920 году участвовал в создании Коммунистической фракции Итальянской социалистической партии, из которой в 1921 году была образована Итальянская коммунистическая партия. Участвовал в ряде конгрессов и пленумов Коминтерна.

Тотчас по выходе из тюрьмы я получил от исполкома партии сообщение о том, что я назначен в число делегатов, посылаемых партией на IV конгресс Коминтерна и на II конгресс Профинтерна. Не могу описать то волнение, которое овладело мною при этом известии.

Дни, которые оставались еще до моего отъезда в Россию, прошли для меня в лихорадочном беспокойстве: я все боялся, что какое-нибудь происшествие или арест помешают мне уехать.

Но через два дня я уехал с несколькими товарищами.

В первый раз я должен был переступить границы моего отечества легальным образом — с собственным паспортом в кармане. Спокоен я не был: у меня нет большого доверия к паспортам, которые выдает итальянское правительство...

Как в тумане, пересекли мы Европу и наконец на одиннадцатый день путешествия, холодным октябрьским утром, обняли, как брата, первого красного часового, встретившего нас на рубеже Страны Советов! На станции Себеж мы ели первый борщ, подрагивая от первых укусов надвигавшейся русской зимы. Но что холод! Мы вступили на славную землю победоносной Октябрьской революции. Мы направлялись в Москву, красную цитадель, к которой устремлены надежды и чаяния трудящихся всего мира, гнев и ненависть их угнетателей!

Лени н! Не было в мире имени более популярного... В Италии его знали в самых глухих деревушках, в больших городах, в казармах, в рыбачьих поселках, на дальних островах и в горных хижинах, затерявшихся в альпийских снегах. Зрелые люди, молодежь, старики и дети, женщины прекрасно знали имя великого товарища.

Тысячи и тысячи пролетарских детей Италии носят его имя. Сколько тонн металла ушло на выделку значков с его профилем!

И вот теперь я должен был увидеть Ленина, говорить с ним.

В Москве на вокзале, в Ленинграде — тогда еще Петрограде — мощными потоками шествовали рабочие. Лес знамен, приветствия, музыка... Волнующие встречи на фабриках, в клубах, в казармах. Мы были растеряны, потрясены!

Праздник. Бесконечное шествие перед трибуной на Красной площади. Часами текли человеческие волны перед своим вождем, приветствуя интернациональных гостей. Кто из нас тогда чувствовал холод в легоньком пальтишке, рассчитанном на более мягкий климат Рима, Генуи, Неаполя! У нас бились сердца, горели щеки и глаза сияли!

Потом, в Кремле — торжественное открытие конгресса под звуки «Интернационала», пропетого на пятидесяти языках...

Мы с нетерпением ожидали дня, в который Ленин должен был выступить: увидеть его, услыхать, пожать ему руку, высказать все волновавшие нас чувства...

И я встретил его. Это было в одном из бесчисленных кремлевских коридоров. Сколько хотелось ему сказать, а я растерялся и только смог выговорить:

— Здравствуйте, товарищ Ленин!

— Здравствуйте, товарищ! — И он протянул руку. — Вы — француз?

До сих пор мы разговаривали по-французски.

— Нет, я итальянец, — невольно перешел я на родной язык.

— Я немного говорю по-итальянски, — перешел и он на этот язык.

Толпа участников конгресса обступила нас.

Позже я вместе с другими итальянскими делегатами был у Ленина. Один из нас, неаполитанский рабочий, должен был передать ему привет от рабочих своего завода. Увидев Ленина, он от волнения не смог произнести ни слова, сжал ему руку и заплакал. Ленин ужасно смутился.

Когда Ленин появился на трибуне, зал задрожал от приветствий. Все делегаты, встав, оглушительно аплодировали. Затем запели «Интернационал».

Я помню его глаза, ему одному присущий внимательный, острый взгляд.

Я увидел его еще раз в Кремле, после заседания. Он говорил по-немецки, медленно, просто. А я не знал немецкого и волновался, ожидая перевода.

 

IV конгресс Коминтерна имел особо важное значение для нашей компартии. Итальянский вопрос очень подробно обсуждался на конгрессе.

Ленин принимал живое участие в обсуждении итальянского вопроса.

 

Мартин Андерсен Нексе

Я ВИДЕЛ ЛЕНИНА

Мартин Андерсен Нексе (1869—1954) — известный датский писатель-коммунист.

Я видел Ленина один только раз: в Кремле во время конгресса Коминтерна осенью 1922 года. Тогда еще невозможно было понять весь огромный размах дела Ленина — Октябрьской революции; старый мир был неприятно поражен происшедшим, но еще не испытывал такого панического ужаса перед революцией, как сейчас. Революция, мнилось ему, — только гигантский эксперимент: она вызвала расстройство капиталистического производства и некоторое уменьшение барышей; пожалуй, правильнее всего было бы ее придушить, но рано или поздно она сама обанкротится. Крупные капиталистические державы были слишком связаны противоречиями, вызванными их собственной конкуренцией; новое пролетарское государство, конечно, мешало им в их игре, но они еще не слышали доносившегося оттуда погребального звона по старому миру. Даже II Интернационал еще не уразумел, что на карту было поставлено и его существование.

Сейчас дело Ленина выросло и охватило все. Нет ни одного сколько-нибудь значительного для человечества события, которое не было бы связано с Лениным и революцией. Мир сегодняшнего дня содрогается в смертельной борьбе; в муках рождается будущее. Но кто тогда, кроме Ленина, предвидел это? Мы, участники конгресса, собравшиеся со всех концов земли: немецкие и скандинавские рабочие, негры, египетские феллахи и индийские кули — все мы верили в дело нового мира и в Ленина. Но сам он знал с непоколебимой уверенностью, что победа придет, и отчетливо видел путь к ней.

Вот это-то и отличало его среди огромного, пестрого собрания делегатов, где было немало ясных умов. Эго чувствовалось во всем его простом облике, совсем не таком, каким обычно представляют себе облик великих мыслителей,—это отражалось и в его речи. Мысль Ленина текла, ясная и прозрачная, и тогда, когда он касался величайших проблем человечества и показывал наглядно для каждого, что будущее неизбежно и прочно развивается из настоящего. Казалось, он жил всеми человеческими жизнями. Он знал положение во всех странах, судьбы бедняков и применяемые в каждой стране методы эксплуатации; и он показывал нам, как развивались эти методы вплоть до настоящего времени. Это была паука, но совершенно особая и новая: она не пахла книгой, а была самой жизнью; она освещала судьбу и промышленного рабочего, и кули, и швеи, и метельщика улицы. История человечества, сама история человеческой культуры представала перед нами из речи Ленина.

— Вот это настоящий человек, — шепнул мне рабочий-норвежец.— И как он похож на любого из нас, только в тысячу раз зорче!

Накануне этот норвежский товарищ был у Ленина и ознакомил его с положением в Норвегии.

— Но Ленин знал об этом больше моего; да и о Дании тоже. Ваших мелких крестьян он сравнил с собакой цыгана, впряженной в тележку, перед которой подвешен кусок мяса; она все время тянется за ним, но никак не может достать до него. Так ваши крестьяне, их жены и дети тянутся из последних сил, надрываются, работая на капитал; им внушили, что они — маленькие помещики, или, как выразился Ленин, «помещики в миниатюре».

— Как ты обращался к нему? — спросил я норвежца.

— Конечно, я говорил с ним на «ты». Я не хотел обидеть его!

Сама внешность Ленина, его простота обличали в нем человека нового времени. Разговаривая с пим, каждый, самый простой человек чувствовал, что перед ним один из тех необыкновенных людей, кто рождается раз в столетие, а может быть, и в тысячелетие; и этот редкостный человек, здороваясь с ним за руку, говорил: «Расскажи мне что-нибудь о себе, о своей жизни».

Ленин, который был умнее всех, чутко прислушивался к голосу и биению сердца маленьких людей, учился у них, возвышал их самих и их дела, показывал, что рядовой человек и его труд — основа жизни. Уже одно это было наградой за тысячелетнее прозябание; никогда раньше не стоял перед простым людом человек, так хорошо впавший его самого и его жизнь, как Ленин.

Поэтому Ленин всегда занимал в сердцах рабочих особое место, которое никакая травля и клевета не могли поколебать. Даже самые забитые и отсталые оживляются, их глаза блестят, когда произносится имя Ленина.

 

Вильгельм Пик

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕНИНЕ

Вильгельм Пик (род. 1876) — выдающийся деятель германского и международного рабочего движения, один из основателей и руководителей Коммунистической партии Германии и Социалистической единой партии Германии, президент Германской Демократической Республики.

Москва, 29 октября 1921 года. Зал в Доме союзов — бывшем дворянском собрании, превращенном в Дом профсоюзов. Московская губернская партийная конференция. Ленин говорит о новой экономической политике, один из друзей переводит мне содержание его речи. В простой манере, не повышая голоса и не делая лишних жестов, объясняет Ленин необходимость этого мероприятия. Товарищи слушают, боясь проронить хотя бы одно слово. Правда, то здесь, то там раздаются порой реплики, но Ленин не обращает на них никакого внимания. Внезапно закончив выступление, он сел за стол президиума. Аплодисменты. Говорит Ларин. Оппозиция. Ленин отвечает в заключительном слове. В его словах — сарказм. Совершенно иной стала атмосфера собрания. Продолжительнее, оживленнее стали аплодисменты. Ленин завоевал аудиторию, критически настроенную к новой экономической политике.

10 ноября 1921 года. Рабочий кабинет Ленина в Кремле. Геккерт1 и я сидим у Ленина и рассказываем ему о положении в немецкой партии, об опасности погрязнуть в болоте оппортунизма из-за приверженцев Леви...2 Об этих своих тревогах говорим Ленину. Он внимательно слушает нас, ни разу не перебив, — искусство, которым владел Ленин. Когда мы кончили, он с присущей ему простотой ободрил нас. В РКП преодолели уже гораздо большие трудности. С лукавой улыбкой и приветливым блеском в глазах он рассказал нам кое-что об этом. Незаметно прошел час. Секретарь Ленина нетерпеливо напоминал, что нужно идти. Сердечно пожелав успеха нашей партии, Ленин протягивает нам руку на прощание, которое стало прощанием навсегда. В тот же вечер мы выехали в Германию.

 

22 января 1924 года... Москва, комната в гостинице «Люкс». 10 часов 30 минут утра. Телефонный звонок. Один из друзей спрашивает — правда ли, что Ленина уже нет в живых, что он умер вчера вечером. Нет, это не могло быть правдой! Только за день до этого я слышал, что состояние его здоровья улучшилось. Без особых размышлений я звоню Кларе Цеткин, чтобы удостовериться в этом. Клара еще ничего не знала. Ей побоялись сказать, опасаясь за последствия этого сообщения. Несколько минут спустя Клара сообщает мне голосом, в котором звучит рыдание, что это правда. Ленин умер. Вскоре улицы заполняются народом, скорбящим о кончине великого Ленина. Рабочие, мужчины, женщины потоком устремились с заводов в центр города. Молча толпами стоят они, подавленные свинцовой тяжестью постигшего их горя.

* * *

23 января 1924 года. Дом в Горках, где умер Ленин. Полтора часа езды на поезде от Москвы. Ранним утром сюда собрались руководители и активисты РКП, Коминтерна и его секций. Глубокий снег покрывает равнину. Ясный, холодный зимний день.

Ленин лежит в гробу, в комнате, где он умер. Его лицо покрывает восковая бледность, черты заострились, почти нет ни единой морщины. Трудно заставить себя поверить, что его уже нет в живых. Молча, со слезами на глазах, выносят его тело люди, закаленные в боях гражданской войны. И скорбная толпа направляется за своим умершим вождем по узкой тропинке, через снежные поля к вокзалу. Повсюду вдоль железнодорожного пути стоят люди — старые и молодые. Волнующе звучит мелодия русского траурного марша.

Москва. Сотни тысяч людей нескончаемым потоком движутся к Дому союзов, в величественном зале которого стоит гроб с телом Ленина. Старые большевики, ближайшие друзья и боевые соратники Ленина первыми становятся в почетный караул. Среди них члены Политбюро. Товарищ Крупская стоит рядом со своим умершим спутником жизни. Жуткий мороз — более 30 градусов. Необозримые толпы день и ночь стекаются к центру города, часами стоят на улицах. Пламя костров взлетает к небу, чтобы хоть сколько-нибудь согреть продрогших от стужи людей. Сотни тысяч людей нескончаемыми колоннами четыре дня и четыре ночи проходят мимо умершего Ленина. Все это было невыносимо тяжело.

* * *

26 января 1924 года. Траурное заседание Второго Всесоюзного съезда Советов. Большой театр с его обширным партером и четырьмя ярусами до отказа заполнен депутатами. На широкой сцене — члены Центрального Исполнительного Комитета. Товарищ Крупская говорит несколько самых простых слов, но они действуют с потрясающей силой, вызывая тревожное волнение, и в то же время звучат возвышенно. Говорит Калинин, говорят представители Советов — рабочие, крестьяне, мужчины, женщины. Потом участники съезда проходят мимо гроба Ленина — грустные, озабоченные тревогой о завтрашнем две.

27 января 1924 года. Красная площадь. В середине, у Кремлевской стены — место, где лежит Ленин. 4 часа дня. Пушечные выстрелы. Звон колоколов на Кремлевских башнях. Рев фабричных сирен. Вся Россия затаила дыхание. Похороны Ленина. На огромной площади плечом к плечу стоят рабочие, крестьяне, красноармейцы, приехавшие со всех концов страны. Мощным хором звучит над широкой площадью русский траурный марш «Вы жертвою пали». Он продолжал звучать в моих ушах и вечером, когда я сидел уже в поезде, следовавшем в Германию.

* * *

10 ноября 1925 года. Мавзолей Ленина на Красной площади в Москве. Длинная очередь ожидает, когда часы на Кремлевской башне ударят пять раз. Мавзолей открывается на один час. Ежедневно проходят рабочие и крестьяне мимо навсегда уснувшего Ленина. Если людям не хватило искусства и знании на то, чтобы сохранить жизнь Ленина, то теперь они делают все, чтобы сохранить его тело. Под стеклянным куполом спит Ленин вечным сном. Но его дело живет! Живет и победоносно борется созданная им великая Коммунистическая партия.

Примечания:

1 Геккерт Фриц (1884—1936) — видный деятель Коммунистической партии Германии и международного рабочего движения.

2 Леви Герман — буржуазный экономист.

 


Над миром реет ленинское знамя


Морис Торез

СЫН НАРОДА

Морис Торез (род. 1900) — выдающийся деятель французского и международного рабочего движения, генеральный секретарь Французской коммунистической партии. Публикуемый отрывок взят из книги М. Тореза

Сотни километров отделяли нас от линии фронта, и все же война была у нас перед глазами, она сеяла горе и одевала в траур всю страну, она косила цвет нашей молодежи. Мой дед уже потерял двух сыновей и лишал себя самого необходимого, чтобы посылать каждое воскресенье продовольственную посылку третьему сыну, попавшему в плен, — и все же он был за войну до победы. А я восставал против всего, что затягивало эту бойню.

Я жаждал знать побольше и читал все, что попадалось мне под руку.

— Если он увидит клочок газеты в куче навоза, он влезет в навоз, чтобы ее прочитать! — говорил про меня дед.

...В уме моем проблема социальная все больше и больше связывалась с проблемой войны. Те же жертвы, те же причины.

Но вот на Востоке взошло солнце Революции. В начале марта 1917 года русские рабочие и крестьяне свергли царя. Однако мелкобуржуазные партии, меньшевики и эсеры, пришедшие к власти в результате революции, хотели заставить Россию продолжать войну и спасти капиталистический режим. За восемь месяцев энергичной борьбы большевики во главе с Лениным сумели разоблачить в глазах народных масс политику меньшевиков и сторонников войны «до победного конца». И Великая Октябрьская социалистическая революция низвергла власть капиталистов и крупных землевладельцев. Рабочие и крестьяне, руководимые Лениным, установили свою власть — власть Советов. Заводы, рудники, банки, железные дороги стали собственностью народа. Земля была передана крестьянам. Русский народ, завоевав себе свободу, провозгласил мир всему миру.

Энтузиазм, вызванный во мне русской революцией, толкал меня на путь активной борьбы. Я жаждал узнать побольше о том, что происходит в России, жадно читал газеты, брошюры, журналы, но — увы!—не находил того, что мне было нужно, ибо наше правительство, буржуазия, центральная печать при помощи лжи и клеветы боролись изо всех сил против рождавшегося в России нового строя.

Впрочем, эти кампании лжи и клеветы не производили серьезного впечатления на рабочих. Даже самые отсталые из них понимали, что в России строится их республика, что дело, за которое так доблестно борются и умирают русские рабочие, — их дело, общее дело трудящихся всех стран. И над неприятельскими окопами, над опустошенными, соложенными городами, над областями, разгромленными артиллерией и превращенными в пустыни, где еще живы были только те, кому смерть дала временную отсрочку, несся великий призыв Маркса, подхваченный русской революцией:

«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

* * *

...Как и все борцы моего поколения, я обязан Ленину бесконечно многим. Его мысли, при всей их глубине, всегда доступны народу. Мне часто приходилось читать вслух товарищам его сочинения «Государство и революция» и «Детская болезнь «левизны» в коммунизме». И товарищи всегда слушали с увлечением и говорили: «Как это хорошо! И как ясно и просто!»

Сочинения Ленина — это сокровищница, в которой постоянно находишь все новый материал для размышлений, видишь все новые стороны политических проблем.

Если бы мы не изучали Ленина, как могли бы мы преодолевать все трудности и препятствия, на которые наталкиваемся на своем пути к социализму?

 

Сун Ят-сен

Великий китайский революционер-демократ Сун Ят-сен (I860—1925) охарактеризовал значение Октябрьской революции в России как рождение «великой надежды человечества». В августе 1921 года Сун Ят-сен, являвшийся в то время президентом Китайского Национального правительства, созданного в Кантоне, обратился с письмом к Наркоминделу РСФСР, заявляя о желании китайского народа установить дружественные отношения с народом и правительством Советской: Рос сии В этом письме Сун Ят-сен писал:

«Я чрезвычайно заинтересован вашим делом, в особенности организацией ваших Советов, вашей армии и образования. Я хотел бы знать все, что Вы и другие можете сообщить мне об этих вещах, в особенности об образовании. Подобно Москве, я хотел бы заложить основы Китайской Республики глубоко в умах молодого поколения - тружеников завтрашнего дня.

С лучшими пожеланиями Вам и моему другу Ленину и всем, кто так много совершил для дела человеческой свободы.

Искренне Ваш Сун Ят-сен».

В январские траурные дни 1924 года, в дни огромной скорби, когда народы СССР и трудящиеся всего мира провожали в последний путь великого Ленина, Сун Ят-сен выступил на траурном митинге в Кантоне с взволнованной речью и, обращаясь к портрету В. И. Ленина. сказал:

«За многие века мировой истории появились тысячи вождей и ученых с красивыми словами на устах, которые никогда не проводились в жизнь. Ты, Ленин, исключение.

Ты не только говорил и учил, но претворил свои слова в действительность. Ты создал новую страну. Ты указал нам путь для совместной борьбы. Ты встречал на своем пути тысячи препятствий, которые встречаются и на моем пути. Я хочу идти твоим путем, и хотя мои враги против этого, но мой народ будет меня приветствовать за это. Ты умер, небо не продлило твоей жизни, но в памяти угнетенных народов ты будешь жить веками, великий человек!»

 

В своем обращении «К населению Китая» и 1924 году Сун Ят-сен писал:

«Не забывайте, что там, в свободной России, раздался призыв: «Руки прочь от Китая!» Быть может, европейские капиталисты иронически относятся к этому лозунгу, думая, что он ничего не сделает, ибо Советский Союз далеко от Китая. Но в том-то и дело, что для лозунгов, раздающихся из Москвы, расстояния не существует, молниеносно они облетают всю землю и находят отклик в сердце каждого труженика...

Мы знаем, что Советы никогда не становятся на сторону неправого дела. Если они за нас — значит, истина за нас, а истина не может не победить, право не может не восторжествовать над насилием».

 

12 марта 1925 года Сун Ят-сен умер. За день до своей смерти Сун Ят-сен нашел в себе силы обратиться к ЦИК СССР с письмом, в котором писал:

«Дорогие товарищи! В то время как я лежу здесь в недуге, против которого бессильны люди, моя мысль обращена к вам и к судьбам моей партии и моей страны.

Вы возглавляете союз свободных республик — это наследие, которое оставил угнетенным народам мира бессмертный Ленин. С помощью этого наследия жертвы империализма неизбежно добьются освобождения от того международного строя, основы которого издревле коренятся в рабовладельчестве, войнах и несправедливостях.

Я оставляю после себя партию, которая, как я всегда надеялся, будет связана с вами в исторической работе над окончательным освобождением Китая и других эксплуатируемых стран от этого империалистического строя... Я твердо верю в неизменность поддержки, которую вы до сих пор оказывали моей стране.

Прощаясь с вами, дорогие товарищи, я хочу выразить надежду, что скоро настанет день, когда СССР будет приветствовать в могучем, свободном Китае друга и союзника, и что в великой борьбе за освобождение угнетенных пародов мира оба союзника пойдут к победе рука об руку. С братским приветом

Сун Ят-сен».

 

Мао Цзэ-дун

Вождь китайского народа Мао Цзэ-дун (род. 1893), Председатель Китайской Народной Республики, Председатель ЦК Коммунистической партии Китая, крупный теоретик марксизма. В своей работе «О диктатуре на- родной демократии» Мао Цзэ-дун пишет:

До Октябрьской революции китайцы не только не знали Ленина и Сталина, они не знали так же Маркса и Энгельса. Орудийные залпы Октябрьской революции донесли до нас марксизм-ленинизм. Октябрьская революция помогла прогрессивным элементам мира и Китая применить пролетарское мировоззрение для определения судьбы страны и пересмотра своих собственных проблем. Идти по пути русских — таков был вывод.

 

В своей биографии Мао Цзэ-дун рассказывает:

С огромным интересом следил я за событиями в Советском Союзе. В 1920 году я уже основательно ознакомился с марксизмом, продолжая искать и поглощать марксистскую литературу. Под влиянием марксистской революционной теории и опыта Великой Октябрьской социалистической революции в России я создал зимой 1920 года в Чанша первую политическую организацию рабочих. С этого времени я считаю себя марксистом.

 

Джавахарлал Неру

Джавахарлал Неру (род. 1889) — виднейший государственный деятель Индии, премьер-министр и министр иностранных дел Ип- дии, один из руководителей национально-освободительного движения индийского народа.

Почти одновременно с Октябрьской революцией, руководимой великим Лениным, мы в Индии начали новую фазу нашей борьбы за свободу. Наш народ в течение многих лет был поглощен этой борьбой и переносил тяжелое угнетение с храбростью и терпением. Хотя в этой, борьбе под руководством Махатмы Ганди1 мы шли другим путем, мы восхищались Лениным и на нас оказывал влияние его пример.

Примечания:

1 Ганди (1869—1948) — выдающийся деятель индийского национально-освободительного движения. Индийский народ называет Ганди — Махатма, что означает великий, святой, и высоко чтит память о нем.

 

Анри Барбюс

О ЛЕНИНЕ

Анри Барбюс (1873—1935) — французский писатель-коммунист, выдающийся борец против войны и фашизма, испытанный друг Советского Союза. Очерк А. Барбюса «О Ленине» был написан им в сотрудничестве с А. Курелла и появился в качестве предисловия к книге «Переписка Ленина с родными», изданной в Париже в 1936 году.

На протяжении почти четверти века Ленин шаг за шагом, исподволь готовил самый потрясающий переворот в истории человечества. Всем своим существом он отдался стоящей перед ним задаче. В течение всех этих лет он не переставал быть подлинным вождем и вдохновителем движения; он был тем, кто нанес рассчитанный, решающий удар, преобразивший в октябре 1917 года облик всего мира и изменивший течение мировой истории. На карте мира среди капиталистического хаоса возникла социалистическая страна...

Личные письма знаменитых людей обычно, если можно так выразиться, несколько умаляют их величие. Кое-кому приятно видеть таких людей уменьшенными до нормальных человеческих размеров в этих небольших листках бумаги, отражающих настроение часа или минуты. Читая письма, можно обнаружить «маленькие» стороны великого человека, что, впрочем, не делает такого рода чтение менее интересным и поучительным... Но с письмами Ленина дело обстоит иначе.

Только у поверхностного наблюдателя, представляющего собой пресловутый образец так называемого «среднего человека», может создаться ложное впечатление, будто Ленин в данном случае отделим от своего политического дела. В человеке, который с нетерпением ждет новостей от родных, просит прислать книги и кратко сообщает о своей частной жизни и об окружающей его обстановке, виден Титан, который ни на минуту не должен был и не мог перестать бороться за Революцию. Письма Ленина, может быть, в большей степени, чем какой-либо другой документ, вышедший из-под пера этого гиганта современной истории, показывает слияние и взаимопроникновение его личности и его дела.

Но в этих письмах приоткрывается и ощущается главным образом одна из особенностей Ленина как исторической личности, одна из сторон его деятельности революционного борца — его облик «профессионального революционера».

...Сохранилась лишь часть переписки Ленина. Его адресаты подвергались постоянным преследованиям со стороны охранки (царской тайной полиции), никогда не терявшей их из виду как близких родственников активного революционера и как людей, которые сами занимаются революционной деятельностью. Их жизнь была полна частыми и поспешными переменами местожительства, обысками, арестами или ссылками. Неудивительно, что многие письма потеряны для нас либо потому, что они попали в руки полиции, либо потому, что их получатели опасались, как бы. эти письма их не скомпрометировали. Без сомнения, такова судьба наиболее «интересных», так называемых «химических» писем, написанных симпатическими чернилами на обороте гостиничного счета или на листке с отрывком из стихотворения, или таким же способом нанесенных между строк книги либо научного журнала. Одна из сестер Ленина, Анна Ильинична Елизарова, рассказывает по этому поводу, как, гостя у брата в Париже в 1901 и 1902 годах, она обнаружила особую способность выбирать на ощупь книги, бумага которых была особенно пригодна для тайнописи. Приобретая книги, она вызывала величайшее удивление парижских букинистов, не понимавших, почему их покупательница проявляет такой повышенный интерес к бумаге подержанных книг, весьма разнообразных по содержанию.

Наконец, многие письма совсем не дошли по назначению. Это письма, перехваченные департаментом полиции и вызвавшие его особый интерес. Письма долго путешествовали кружным путем и иной раз проходили через руки трех или четырех посредников. Они пересекали множество границ и каждый раз подвергались двойной проверке, «...очень уж трудно в нашем (и твоем и моем особенно) положении вести переписку, как хочется...», — пишет Ленин в одном из писем к сестре Марии. Это относилось, конечно, и к остальным его корреспондентам, включая и старую мать...

Уцелевшие письма, избежавшие всех этих ловушек и преследований, носят отпечаток тяжелых условий, в которых они появились на свет. Их автор должен всегда считаться с тем фактом, что охранка будет внимательно и с пристрастием читать, разбирать и анализировать написанные им строки. Кроме того, он рассчитывает если не на прозорливость своих корреспондентов, то, во всяком случае, на их большую проницательность. Во многих письмах встречаются довольно своеобразные выражения, на первый взгляд очень неясные намеки, неожиданные и странные имена. Почти никогда лица, о которых идет речь, не называются их настоящими именами. В одном из писем Ленин спрашивает, что поделывает «китайский путешественник», желая узнать о своем друге молодости и товарище по Самарской группе А. Скляренко, служившем тогда на железной дороге в Маньчжурии.

Когда Ленин просит передать свои лучшие пожелания «польским друзьям», это значит, что он хочет узнать о своем друге Воровском (который впоследствии был убит Конради в Швейцарии).

Тем же языком, известным лишь посвященным, приходилось пользоваться, когда речь шла о литературных, научных и политических материалах, которым Ленин в своих письмах уделяет очень много внимания. Так, Мария Ульянова послала брату, жившему тогда в Мюнхене, экземпляр «Манифеста партии социалистов-революционеров», спрятав его в переплет альбома для фотографий. Ленин подтвердил получение этого документа, имевшего для него чрезвычайно важное значение, в таких, выражениях: «...очень благодарю за присланные книги и особенно за чрезвычайно красивые и интересные фотографии, посланные кузеном из Вены; очень желал бы почаще получать такие подарки». Под «кузеном из Вены» Ленин подразумевал Г. Красина, который увез альбом из России в своем чемодане и переслал его из Вены в Мюнхен.

Таким образом, письма Ленина частично приоткрывают перед читателем скрытую сторону и необычные условия жизни и работы человека, который своей упорной деятельностью на протяжении десятков лет подготовил крушение Российской империи и замену ее величественным новым общественным строем.

И, однако, в течение всех этих лет, посвященных разработке важнейших планов революционной борьбы, Ленин, этот враг «царя всея Руси», преследуемый и гонимый, не переставал глубоко интересоваться судьбою своих родных. В особенности это относится к его матери, с которой его связывало не только чувство почтительного уважения к ней, но и особой, можно сказать, отеческой любви. Находясь вдалеке от матери, сын постоянно дает ей множество советов по поводу устройства в том или ином городе, по поводу выбора очередного нового местожительства, столь часто менявшегося, поскольку судьба ее детей так сильно сказывалась на судьбе этой старой женщины. Он журит ее за то, что она слишком щедро расходует свои силы, и просит ее побольше отдыхать и думать о своем здоровье. Он озабочен вопросом о том, достаточно ли тепло в квартире, где она живет, и советует ей завести железную печурку. «Здесь часто делают так... — пишет он из Парижа, — ив Сибири мы так делали». Жизнь Марии Александровны — ей было уже за семьдесят во время первого длительного пребывания ее сына за границей — ив самом деле была нелегкой. Один за другим дети (из которых старший был повешен царскими палачами) — сыновья, дочери, зять — арестовывались, заключались в тюрьмы, высылались в Сибирь или в отдаленные губернии. Не раз ей приходилось подолгу оставаться совершенно одной. Достигнув возраста, когда другие женщины уже могут спокойно жить в кругу своих детей и внучат, она вынуждена была просиживать часами в приемных тюремных начальников, ожидая свидания с кем-нибудь из своих детей, в одиночку бороться с трудностями жизни «неблагонадежной», преследуемой женщины и к тому же постоянно тревожиться за судьбу того пли другого из ее детей, когда они подвергались аресту. Самым тяжелым для нее был, пожалуй, 1901 год. Владимир — в эмиграции, дочь Мария и зять Елизаров — в тюрьме, дочь Анна, чтобы избежать подобной же участи, выезжает за границу, младший сын Дмитрий — в провинциальном университетском городе: пребывание в Москве и в Петербурге ему запрещено.

Письма, которые мать писала в то время своему сыну, не сохранились. (Владимир Ильич, так же как и его товарищи и родственники, подчинялся правилам конспирации, а они запрещали хранить частную переписку.) «Демократические», конституционные правительства Европы поместили имя этого «опасного нигилиста» на одно из первых мест в своих черных списках; любая неосторожность с его стороны могла повредить всей организации (а ведь ничто в мире не было ему дороже). В ответных письмах, которые Владимир посылает своей матери, можно почувствовать ее глубокую озабоченность судьбами дорогих ей существ, с такой жестокостью рассеянных по свету. Его ответы полны глубокого сострадания к тревогам материнского сердца. В это время Ленин жил жизнью, которая была столь же богата идейным содержанием, сколько трудна материально. То был первый период эмиграции, сразу же после возвращения из Сибири. Ленин еще не приспособился к условиям эмиграции, и Мюнхен, где он обосновался вначале, не облегчал жизни изгнанника, как это могло бы быть там, где существовали эмигрантские колонии. Но одновременно то был период, когда Ленин уже окончательно разработал один из решающих этапов проводимой им великой борьбы за последовательный марксизм, когда он начинал создавать будущую стальную когорту большевиков, когда у него зародилась идея создания организации «профессиональных революционеров», идея, которую он обосновал в своей знаменитой работе «Что делать?», начатой им осенью 1901 года. Живя как будто обычной, будничной жизнью, он шел вперед по широкой дороге истории. И несмотря на эту жизнь, полностью сосредоточенную вокруг политических проблем, которые он в гораздо большей мере, чем все его соратники, хранил в своей памяти и разрешением которых практически руководил, сознавая всю их важность, он все же находил время и слова утешения для своей матери. Он всегда старался придумывать новые доводы, чтобы создавшееся положение казалось ей менее трагичным. Он рассказывал ей о случаях, когда арестованных и обвиненных по более серьезным делам все же освобождали. Иной раз ему удавалось умерить горе преследуемой семидесятилетней женщины, испытывавшей на себе самой удары, наносимые ее детям, вынужденной разъезжать по огромным пространствам России, по стране, где двадцать лет спустя повсюду будут воздвигнуты памятники ее сыну и где вечно будет звучать его священное имя...

Не раз он пытается облегчить положение матери, предлагая ей переехать к нему. Но лишь один раз ему удалось осуществить это1. Впрочем, сама Мария Александровна противилась осуществлению этих предложений: она всегда желала быть рядом с теми из своих детей, кто особенно нуждался в ее помощи. Что касается Владимира, то она знала, что он был «находчивым и расторопным» и что рядом с ним была женщина, которая стала его лучшим помощником во всем, что было связано с политической работой, и старалась внести в суровую и беспокойную жизнь эмигранта немного того, что немцы называют «Gemiitlichkeit»2.

Надежда Константиновна Крупская с 1894 года (когда Ленин познакомился с ней — молодой пламенной энтузиасткой общеобразовательных рабочих кружков, организованных группой социал-демократов в Петербурге) и до смерти великого вождя постоянно делила с ним тяготы и радости его жизни революционера. Повсюду, где появлялся Ленин, который всем своим существом уходил в самую гущу масс, в самую сердцевину класса (хотя мысль его и парила в «стратосфере» общественных наук), — повсюду мы видим рядом с ним тень его верной, схожей с ним и столь же величественной спутницы. Тень? Но мы не слишком уверены в уместности этого слова. Единственное, что позволяет нам согласиться с ним, — это скромность Крупской, которую характеризуют как чрезмерную.

И действительно, немалая часть уважения и признательности, которые большевистская партия и русское революционное движение питали к людям, воздвигнувшим новый мир, относится и к этой необыкновенной женщине. Тесная внутренняя связь, полное и глубокое единение, столь присущее отношениям между этими двумя людьми, навели нас на мысль поместить наряду с письмами Ленина некоторые письма Надежды Константиновны, адресованные тем же лицам. Чрезвычайно интересно проследить, как одни и те же события, одни и те же вопросы и заботы находят почти одинаковый отзвук в этих двух умах, у этих двух характеров.

Любовь к спутнице его жизни, чувство, которое Ленин испытывал неизменно, — бесспорно редкое явление в биографиях «великих людей»; и это особенно поразительно при особом образе жизни профессионального революционера, подверженной неожиданным и постоянным переменам, если говорить о внешних условиях этой жизни. Если бы в кратком и сжатом очерке можно было остановиться более подробно на такой теме, мы показали бы, какой это был пример прекрасного, почти совершенного союза мужчины с женщиной. Два существа, не только любящие друг друга, но и борющиеся рядом пусть разным оружием, но одинаково страстно, отдавали весь свой разум и сердце во имя осуществления общего великого идеала.

Прочная привязанность Ленина к своей жене неотделима от постоянства его отношений со всеми родными, отношений, оставшихся неизменными в течение всех двадцати трех лет этой переписки. Такое постоянство в чувствах к семье также неотделимо от его твердой веры в дело, которому он себя посвятил. Не было таких обстоятельств, при которых Ленин проявил хотя бы малейшее колебание или испытывал какие-либо сомнения. Это особенно знаменательно потому, что публикуемые письма носят чисто личный характер и выражение в них подобных чувств, если бы они существовали, было бы вполне естественно. Отсутствие чего-либо подобного неопровержимо доказывает (если вообще нужны дополнительные подтверждения), что никакие идеологические искушения, чуждые учению, в которое он уверовал и для разработки которого он так много сделал, никакие оттенки убеждений, идущие вразрез с теми принципами, какие он в конечном счете воплотил в современной действительности (обеспечив их существование и в будущем), никогда не смущали его духа.

Мы не находим и следов колебаний в его мыслях, потому что у него не было никаких колебаний. Мы также не находим в его письмах даже малейших признаков беспокойства по поводу лично его касающихся обстоятельств. И это отнюдь не потому, что он не испытывал этого беспокойства. Материальные условия его существования были преимущественно более чем скромны...

Владимир Ильич жил жизнью бедняка. Лишь изредка и очень нерегулярно, только тогда, когда он находился в весьма стесненных обстоятельствах, он получал деньги от партии и небольшие суммы, посылаемые ему матерью, имевшей, как вдова директора народных училищ, небольшую пенсию. В основном, однако, средства на удовлетворение своих нужд он зарабатывал собственным трудом...

Частая перемена мест влекла за собой различные случайности, а они требовали неожиданных расходов и делали почти невозможной экономию в быту. Не будем говорить о Сибири и о деревушке Шушенское, которую он шутя называл «Шу-шу-шу». Будем говорить только о европейских городах. Его жизнь за границей — сплошные переезды из одного города в другой... Он оценивает города, исходя из интересов и нужд большого, главного дела: облегчит ли его пребывание в том или ином месте практическое осуществление ближайших задач?

Конечно, Ленин умел ценить все эти города и сами по себе, то есть с эстетической точки зрения.

Он сохранил яркие впечатления от «дьявольского» уличного движения в Париже (в 1910 году). Ему нравилось подмечать непринужденные манеры парижан, которые он сравнивал с «петербургской чинностью и строгостью». Вообще он признавал прелесть путешествий и в письме к сестре Марии советовал ей поехать за границу: «...поездка теперь освежит тебя, встряхнет...» Но вынужденные и слишком частые поездки теряют свое очарование, и однажды он вздохнул: «Как-то у вас весна на Волге?»

Ленин развлекается довольно редко. Да это и понятно. Однако он любит посещать музеи и слушать хорошую музыку. Иногда он бывает в кинематографах, если такая роскошь ему по карману, но он получает от этого мало удовольствия, ибо убеждается, что на экране показывают одни только глупые кинофильмы. Заметим в скобках, что это его суждение относилось к тому или иному конкретному французскому фильму, а отнюдь не к искусству кино в целом, которому Ленин с замечательной прозорливостью предсказал возрождение в руках русских мастеров...

Но явное предпочтение Ленин отдавал прогулкам. Они были для него лучшим видом развлечения и отдыха. Они приближали его к природе и к людям, они располагали его к новым трудам. Собственно говоря, они были для него своего рода этапом его непрерывной работы. Прогулки — пешком или на велосипеде. Велосипед обходится недорого, если сам умеешь его ремонтировать: «Вытащил уже Надин велосипед». Однажды, в 1910 году, его велосипед, на котором он ехал по шоссе, был задет автомобилем, и Ленин был обязан своим спасением только тому, что сумел быстро соскочить с машины. Автомобиль принадлежал некоему виконту, и он очень долго упирался, не желая уплатить компенсацию за понесенный ущерб, хотя и был обязан это сделать.

Ленин любил и ценил отдых на лоне природы. Привычка замыкаться в четырех стенах и, не переводя дыхания, работать до изнеможения приводит лишь к снижению качества работы. Отдых — это тонизирующее средство, это восстановление сил для максимального продуктивного труда. Но формы отдыха надо уметь выбирать, и Ленин предпочитает и советует всем умиротворяющее и успокаивающее общение с природой. «Здесь отдых чудесный, купанье, прогулки, безлюдье, безделье. Безлюдье и безделье для меня лучше всего», — пишет он в 1907 году из Стирсуддена в Финляндии (по возвращении с V съезда партии). Где бы он ни оказался, он всегда осматривает вместе с женой окрестности. Живя в Швейцарии, он совершает восхождения на Альпы; поднимается на Татры, находясь в Галиции; он бродит по окрестностям Мюнхена, Лондона, Парижа. Ряд писем из Женевы, из Сибири показывает нам, как живо наслаждался он красотами природы, как много получал от общения с ней. Живя в Сибири, он ежедневно проделывал пешком путь в несколько километров только для того, чтобы искупаться в проточной воде.

Но, как мы знаем, прогулки играли для него главным образом познавательную роль.

В 1895 году он пишет из Берлина: «...мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселеньям нравится больше, чем посещенье музеев, театров, пассажей и т. п.»...

Посещая деревни в окрестностях больших городов, этот глубочайший теоретик аграрного вопроса соприкасался с сельским населением, получая при этом живые впечатления от крестьянской жизни.

Иной раз, совершая свои экскурсии, Ленин преследовал весьма определенные и конкретные цели... Прогулки вдвоем или в обществе нескольких товарищей зачастую носили характер «заседаний» чрезвычайной важности. Во всем этом проявлялась одна из особенностей Ленина: умение целесообразно использовать место и подходящий момент при любой ситуации. Его письма ясно говорят об этом...

Необходимо отметить еще одну, необычайно сильно развитую способность Ленина — сохранять во всех случаях жизни уравновешенное, спокойное и собранное состояние духа. Это было, пожалуй, даже не чертой характера или счастливым свойством темперамента, а результатом сознательных и методических усилий. Он знал, что подобное равновесие необходимо для его политической деятельности, которая составляла смысл всей его жизни. Вот почему он упорно развивал в себе это качество и стремился сохранить его.

В советах мужу сестры Марку, которые Ленин повторяет в письме к сестре Марии, мы видим, какой «режим» он установил для себя в тюрьме, чтобы уберечь свое тело и дух от пагубного воздействия тюремной обстановки. После каждого события, способного нанести ущерб его здоровью или угрожающего его душевному равновесию, он считал своим долгом в кратчайший срок прийти в нормальное состояние, и ему удавалось добиваться этого прямо-таки с научной последовательностью...

Примечания:

1 Мать В. И. Ленина Мария Александровна Ульянова дважды была у сына за границей — летом 1902 года во Франции и в сентябре 1910 года, когда Владимир Ильич ездил в Стокгольм для свидания с нею и сестрой М. И. Ульяновой.

2 Gemiitlichkeit (пем.) — уют, спокойствие.

 

Ромен Роллан

ИЗ «ДНЕВНИКОВ ВОЕННЫХ ЛЕТ»

Выдающийся французский писатель-гуманист и общественный деятель Ромен Роллан ;(1866—1944) в годы первой мировой войны сблизился с большевиками, жившими в эмиграции, особенно с А. В. Луначарским. После Великой Октябрьской социалистической революции Роллан стал другом советского народа, неутомимым борцом за мир и демократию.

20-я тетрадь

(970-й день войны. Русская революция.)

Анатолий Луначарский пишет мне (из Сент- Лежье Сент-Вевэ, 28 марта), что он и его друзья, русские революционеры, швейцарские эмигранты, «горят желанием вернуться в Россию». Но они столкнулись с почти непреодолимым препятствием. «Англия, — говорит он, — получившая от русского посланника наши характеристики, не дает разрешения на проезд на пароходах, изредка еще курсирующих между Ньюкестлем и Копенгагеном, тем из нас, кто заподозрен как противник войны до победного конца... Это возмутительно! У нас возник следующий план: настаивать на том, чтобы наше правительство разрешило вернуться в Германию несчастным интернированным гражданам, которых отступающая армия подло увезла с собой из Восточной Пруссии. Взамен Германия, может быть, разрешит нам проехать в Данию в специальных, наглухо закрытых поездах. чтобы обеспечить некоторые шансы на успех нужно привлечь к осуществлению этого плана виднейших представителей гуманитарного интернационала, и в первую очередь господина Адора — председателя Международного комитета Красного Креста — одновременно президента Швейцарской республики. Он просит меня дать рекомендательное письмо к нему. Кроме того, он просит написать в социалистическую газету «Правда», издающуюся в Петрограде, статью об отношении либерально настроенной буржуазии к подлинно народной революции, и об империализме, отстаивающем войну до победного конца, временно захватившем власть в свои руки.

Я передал ему рекомендательное письмо к доктору Ферьеру (заместителю председателя Международного Красного Креста и директору-основателю Международного агентства военнопленных) и следующую заметку для газеты:

«Русские братья, сумевшие порвать свои цепи и одним прыжком догнать Францию эпохи Великой революции, — превзойдите ее и завершите свое и наше дело, покажите Западу пример того, как великий, свободный, объединившийся народ отвергает и подавляет всякий империализм, как внешний, так и внутренний. Не теряйте бдительности. Избегайте каких бы то ни было крайностей, которые может использовать реакция. Укрепляйте порядок и дисциплину. Будьте справедливы, спокойны, непреклонны и терпеливы. Не торопитесь воздвигать здание, не укрепив фундамента. Камень за камнем закладывайте несокрушимую основу. Подвигайтесь вперед шаг за шагом и никогда не отступайте. Вы боретесь за мировую свободу. И пусть пробужденный вами мир последует за вами!»

* * *

6 апреля. Страстная пятница.

Гильбо только что по секрету познакомил меня с планом своих друзей, русских революционеров, который, с моей точки зрения, очень рискован. Использовав все обычные и даже необычные способы, чтобы добиться возвращения на родину, видя, что в проезде через Францию и Англию им категорически отказано, после тщетных попыток добиться поддержки Международного Красного Креста, они замыслили такой план: при посредстве своих швейцарских друзей (Гримма и Платтена) связаться с германским генеральным консульством. Они подписали (или подписывают) соглашение, на основании которого берут на себя обязательство тотчас же но возвращении в Россию потребовать освобождения интернированных немецких граждан, взамен чего Германия соглашается пропустить их в Россию, от одной границы до другой, в запечатанных и запломбированных вагонах. Гильбо едет в Берн, где он в качестве свидетеля вместе с Гриммом, Платтеном и некоторыми швейцарскими социалистами должен подписать протокол декларации, которая будет опубликована в газетах социалистов-интернационалистов, как только придет известие о том, что русские прибыли в Россию. Я горячо восстаю против этого замысла. Я не сомневаюсь в искренности побуждений русских революционеров (она не подлежит никакому сомнению). Я прекрасно понимаю, особенно зная их горячность, смертельное нетерпение, грызущее их при мысли о битвах, происходящих в эти дни в Петрограде, в которых они не могут принять участие. Но я не могу допустить, чтобы они прибегли к помощи германского правительства, не только потому, что это враждебная страна (для них это не враги), но потому, что это правительство представляет собою худший оплот воинствующего империализма, и совершенно очевидно, что оно оказало им покровительство, рассчитывая использовать их в своих целях Как бы они ни поступали впоследствии, при всей честности их намерений, в глазах Европы и своего собственного народа они будут соглашателями с врагом, подозрение в государственной измене будет преследовать их всю жизнь, и погубит их дело. За менее предосудительные поступки Коммуну не только раздавили, но и клеймили позором в течение двадцати лет. А великие деятели Конвента прождали целый век, прежде чем их память была очищена от слепого осуждения со стороны общественного мнения. В данном случае внешние обстоятельства против них. Если им удастся добраться до Петрограда и там стать во главе революционного движения против либеральной милитаристической буржуазии, то разразится гражданская война в тот момент, когда германская армия выжидает удобного случая, чтобы начать всеобщее наступление. Таким образом, они рискуют, помимо своего желания,- оказаться орудием в руках врага. Теперь революционерам уже не разрешается, как и королю из дома Бурбонов, возвращаться на родину в чужеземных фургонах. Мои доводы и моя страстность несколько поколебали Гильбо, но точно так же, как и я, он не в силах ничего сделать, чтобы заставить товарищей, которых он должен встретить вечером в Берне, изменить свое решение. Мы прекрасно понимаем их волнение. Они сгорают от желания броситься в пекло. И вместе с тем они знают, что с первого же момента их пребывания в России они могут быть арестованы, посажены в тюрьму, расстреляны. Во главе их стоит Ленин, которого считают душой всего революционного движения.

* * *

12 апреля

Мы отправились в Кларан Тавель навестить Николая Рубакина. Застали его в библиотеке, занимающей целый флигель его дома. В библиотеке — три раздела: французский, немецкий и самый большой, русский, в котором хранятся кипы неизданных документов. У его жены была музыкальная вечеринка. Мы встретили Анатолия Луначарского и других русских друзей, а также некоего Кристи. В промежутках между выступлениями на скрипке и пианино я беседую с Луначарским. Он сообщил мне, что Ленин выехал три дня тому назад в Россию через Германию в запломбированном вагоне с сорока товарищами, такими же революционерами, как и он. Отъезду предшествовала чрезвычайно бурная дискуссия. Социалисты-оборонцы бешено возмущались намерением Ленина. Другие социалисты, подчеркивает Луначарский, в глубине души порицавшие неблагоразумие Ленина, все же доказывали оборонцам честность и правильность его намерений. Что касается Ленина, то с ним бесполезно спорить. Если он чего-нибудь захочет, то ничто не заставит его отступить. По описанию Луначарского, это необычайно энергичный человек, обладающий огромной властью над массами, единственный из всех социалистических вождей, обладающий таким влиянием благодаря ясности выдвигаемых им задач и заражающей силе своей воли. Надо сказать, что остальные независимые социалисты не в состоянии ужиться с ним.

* * *

По полученным сведениям, русские социалисты в числе тридцати одного человека с Лениным во главе, выехавшие 9 апреля из Готтмадингена, 12-го прибыли в Швецию. 16-го они приехали в Улеаборг в Финляндии. На финляндской границе в Торнео все обошлось благополучно, благодаря присутствию комиссара от русского Исполнительного комитета рабочих и солдатских депутатов. Но по дороге между Торнео и Реми в вагон вошли четыре офицера в английской форме и подвергли русских социалистов удручающему допросу. Они их конвоировали до Петрограда.

* * *

А. Луначарский прислал мне (7 мая) прощальное письмо. Он едет в Россию. Днем я зашел к нему проститься. Он живет в верхней части деревушки Сент-Лежье (над Вевэ), в красивой даче, которую он занимает с женой, маленьким сыном и семьей другого русского революционера — Кристи. Мы провели часа два в интересной беседе, сидя в саду. С другого конца озера надвигалась весенняя гроза, собиравшаяся над швейцарскими горами: Деревья в белоснежном девственном уборе и тысячи золотистых, одуванчиков расцвечивают свежую и пышную зелень лугов. Маленький котенок мурлычет у меня на коленях.

Луначарский уезжает со вторым эшелоном русских революционеров, которые, как и Ленин, едут в Россию через Германию. Но на этот раз их значительно больше — свыше ста человек. За ними последуют другие поезда. Русские эмигранты, живущие в Швейцарии, убедились, что другого способа вернуться на родину нет. Даже патриотично настроенные и оборонцы осознали невозможность найти другой путь. Многие из них обращались за содействием во французское и английское посольства.

Но им задавали такие вопросы и предъявляли такого рода требования (подписать и засвидетельствовать удостоверение, что они сторонники войны, Временного правительства и т. д., или же — вступить в социал-патриотическую организацию), что даже самые умеренные из них возмутились, не соглашаясь на то, чтобы иностранная держава, в какой бы то ни было форме, контролировала их убеждения. Германия же, наоборот, проявляет полное безразличие и высшую лояльность. Она заявляет, что не желает знать имен и полномочий русских и обратившихся за разрешением на проезд по ее территории; кто бы они ни были, оборонцы или революционеры, сторонники войны или пацифисты, она не возражает против их свободного проезда. Никто из русских революционеров не был введен в заблуждение этим великодушием. Каждый прекрасно понимает, что Германия, в сущности, рассчитывает извлечь из этого пользу. Но они используют представившийся случай, сохраняя за собой полную свободу.

Говорили о Ленине. Ленин резкий, безгранично прямолинейный человек. Он всюду вносит бурю, борьбу...

Он пользуется огромным авторитетом. Это «святой», говорит Луначарский (впрочем, строго судящий о нем). У него нет никаких слабостей. Он целиком отдает себя делу. Его даже нельзя обвинить в высокомерии или в честолюбии, как это может показаться на первый взгляд. Он не страдает честолюбием. И он первый уступит место человеку, который, по его мнению, сможет принести больше пользы делу. Однако он убежден, что правда на его стороне. И ради этой правды он готов пожертвовать всем. Оказываемое им влияние, вероятно, очень велико, если в этот момент, после его неосторожного поступка, он остался неуязвим для клеветы. Даже Милюков1 вынужден признать (и газеты, состоящие на субсидии Антанты, вынуждены повторить), что он честный человек. Луначарский говорит, что его нельзя сломить, его можно только убить. И он опасается этого.

* * *

Состав Временного правительства является загадкой. Оно возникло из народной революции, однако в него вошли люди, глубоко враждебные духу революции и подозреваемые в подготовке государственного переворота. Военный министр Гучков — в прошлом «Alter ego» (второе я) Столыпина-«вешателя»; его называли «петлей вешателя». Министр иностранных дел Милюков — империалист, известный сторонник войны до победного конца. Его поведение было все время в высшей степени подозрительным. Ни на кого из генералов положиться нельзя... Твердую поддержку оказывают революционерам только рядовые офицеры, не кадровики. Что касается народной массы, то крестьяне — отнюдь не интернационалисты, подобно рабочим; война и империализм им не по душе, но под предлогом оборонительной войны в них разжигают националистические чувства...

Мы коснулись также литературы. С изумлением я узнал, что мой «Кола Брюньон» (который не был издан еще по-французски) уже переведен на русский язык и что Горький намерен его напечатать в своем журнале.

* * *

Получил от Луначарского из Цюриха прощальную открытку (10 мая):

«ПРОЩАЙТЕ, ЗАВТРА ВЫЕЗЖАЕМ».

* * *

Невежество и наглость парижской прессы стоят друг друга. Стараясь скомпрометировать Ленина в общественном мнении, она воображает, будто может обходиться с ним, как с неизвестным, выскочкой, живущим под чужим именем, как с человеком сомнительного происхождения, о существовании которого русские только вчера узнали. Газета «Матэн» осмеливается писать следующее (9 мая): «Под фамилией Ленин скрывается немецкий шпион,, настоящая фамилия которого Гольдберг». Полибий (Жозеф Рейнак — бывший депутат французской палаты, друг Гамбетты) немедленно же с угодливостью подхватил нелепую ложь. (Это такая же несуразность, как если бы немецкая газета сообщила миру, будто Баррес—царский шпион, настоящая фамилия которого Распутин.) Дриздо поместил резкое возражение в «Журналь дю Пепль» от 14 марта, говоря, что Ленин пользуется большей известностью в России, чем Гэд во Франции. Он приводит несколько подробностей из его биографии.

Фамилия Ленина—Ульянов, имя Владимир. Он происходит из православной, чисто русской семьи. Его брат повешен в 1888 году за участие в заговоре против Александра III.

Он начал революционную деятельность в 1890 году. В 1895 году вместе с Мартовым он организовал «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Он написал труд «Развитие капитализма в России» под псевдонимом Владимир Ильин. Несколько лет он пробыл в ссылке в Сибири. По приезде за границу он вместе с Плехановым, Мартовым, Аксельрод, Верой Засулич и Потресовым организовал газету «Искра». С 1903 года он вождь «большевизма», выражающего крайнюю левую линию русского марксизма.

Гильбо прислал мне экземпляр «Прощального письма швейцарским рабочим» Н. Ленина от 8 апреля 1917 года.

Оно является выражением непоколебимой энергии и потрясающей искренности. Ленин порывает не только со всеми партиями консерваторов, буржуа, националистов и социал-патриотов, но также с умеренными интернационалистами типа Аксельрод, Мартова, Чхеидзе, Скобелева, Турати, Сноудена, Рамзай, Макдональда, Роберта Гримма, Каутского, Гаазе и других.

«...Мы не закрываем себе глаз на громадные трудности, стоящие перед революционно-интернационалистским авангардом пролетариата России. В такое время, как переживаемое нами, возможны самые крутые и быстрые перемены. В номере 47 «Социал-демократа» мы ответили прямо и ясно на естественно возникающий вопрос: что сделала бы паша партия, если бы революция поставила ее у власти тотчас? Мы ответили: 1) мы немедленно предложили бы мир всем воюющим народам; 2) мы огласили бы наши условия мира, состоящие в немедленном освобождении всех колоний и всех угнетенных или неполноправных народов; 3) мы немедленно начали и довели бы до конца освобождение народов, угнетенных великороссами; 4) мы ни на минуту не обманываемся, что такие условия были бы неприемлемы не только для монархической, но и для республиканской буржуазии Германии, и не только для Германии, но и для капиталистических правительств Англии и Франции.

Нам пришлось бы вести революционную войну против немецкой и не одной только немецкой буржуазии. Мы повели бы ее. Мы не пацифисты. Мы противники империалистских войн из-за раздела добычи между капиталистами, по мы всегда объявляли нелепостью, если бы революционный пролетариат зарекался от революционных войн, которые могут оказаться необходимыми в интересах социализма...»

И дальше: «Русскому пролетариату выпала на долю великая честь начать ряд революций, с объективной неизбежностью порождаемых империалистской войной», и т. д.

«Немецкий пролетариат есть вернейший, надежнейший союзник русской и всемирной пролетарской революции».

И он кончает: «Да здравствует начинающаяся пролетарская революция в Европе!»

Действительно, слова Ленина — это первый призыв к оружию, обращенный к мировой революции, назревающей в человечестве, изнуренном лихорадкой войны. Час пробил. Революция началась...

Примечания:

1 Милюков М. Н. (1859—1943) — руководитель либерально- монархической партии, так называемых кадетов, один из главарей российской буржуазной контрреволюции.

 


 

Юлиус Фучик

ЛЕНИН

Юлиус Фучик (1903—1943) — чешский коммунист, член подпольного ЦК Коммунистической партии Чехословакии, талантливый писатель и публицист, убитый в Гитлеровском застенке.

Студенты, исследовавшие социальные условия жизни в словацкой деревне, встретили высоко на Липтовских голях1 старого пастуха и разговорились с ним. Им хотелось узнать, что знает этот пастух, почти отрезанный от жизни общества, более близкий к звездам, нежели к людям, одинокий в этой пустынной горной местности Словакии, — что знает он о мире, о строе, при котором живет, и о людях, которые им управляют? Много правдивого из того, что сказал старик, неприятно подействовало бы на некоторых людей. Но многого он не знал.

Разговор коснулся Советского Союза. Пастух радостно кивнул головой.

— А о Ленине, — спросили его, — вы знаете?

— Да, — ответил он, — Ленин был как Яношик. У богатых брал, а беднякам давал.

После этих слов наступила тишина, долгая, задумчивая тишина.

Старый дед пускал дым из трубки и между двумя затяжками добавил:

— Да, он был еще лучше Яношика.

Этот анекдотический рассказ — правда. Пастух с Липтовских голей действительно представлял себе Ленина как самого большого героя и самого честного парня с гор; и он вспомнил Яношика, которого почтение униженных сделало воплощением справедливости, долженствующей одержать победу в борьбе с господами.

Поразмыслив минуту о своем сравнении и, может быть, взвесив, что осталось после Яношика и что после Ленина, пастух признал:

— Да, он был еще лучше...

Рассуждая о необыкновенном значении Ленина, тысячи врагов, политиков и журналистов изображали вождя русских рабочих разбойником, правонарушителем, государственным преступником, правда гениальным, но все же только преступником, который нарушил законы и которого необходимо за это ненавидеть.

Имя Ленина должно было стать известным миллионам людей, прежде чем дойти до пастуха с Липтовских голей. Ясно, что оно докатилось до него с примесью всего того, что о нем рассказывали враги, однако этот далекий от людей пастух почувствовал, что Ленин делал все для эксплуатируемых, — и отвел ему самое высокое место, какое было в его представлении для людей справедливых, мужественных и мудрых.

Как же после этого не понять ту восторженную любовь русских рабочих и бедных крестьян к человеку, с которым они знакомились просто, которого видели прямо перед собой, как своего вождя, и с которым на самом деле шли к победе: к победе они стремилась и о ней они мечтали. Ленин стал символом справедливой борьбы за права тех, кто их не имел, символом победы в этой борьбе.

Если мы сейчас оглянемся на путь, пройденный Лениным, то поймем, что он никогда не принимал случайных решений о направлении, не делал случайного выбора на перекрестках дорог. С первой минуты его занятий политическими вопросами, с того момента, как он начал участвовать в рабочем движении, и до последней минуты его жизни идет одна непоколебимая, неуклонная линия, которая всегда может быть примером,—линия, устанавливающая отчетливые, ясные, наглядные вехи для пролетариев, идущих по пути к свободе.

.Позднее Ленин сам выразил это в следующих словах: «Наша сила — полная ясность и трезвость учета всех наличных классовых величии, и русских и международных, а затем проистекающая отсюда железная энергия, твердость, решительность и беззаветность борьбы».

Если мы учтем, что люди, призванные направлять ход жизни всего мира, переживающего сейчас страшные по

трясения, фактически не видят, каким путем и куда идти, и не умеют создать единого плана, способного действительно привести к каким-нибудь положительным результатам, и лишь защищают всеми силами господствующие места, нам станет ясно, каким великим источником силы Ленина и его идей было именно то, что он совершенно точно знал, куда направляется и куда ведет историческое развитие.

Откуда черпал Ленин эту уверенность?

Из марксизма, которым он овладел, будучи студентом, когда был еще неизвестен и когда, собственно, не существовало еще того имени, которое знает теперь весь мир.

Владимир Ильич Ульянов, родившийся в 1870 году, позднее взявший себе псевдоним Ленин, изучал Маркса, Энгельса, а также тех, кто, делая вид, будто исходит из учения основоположников марксизма, затуманивал, уродовал его своим псевдонаучным мышлением или нарочито извращал его единственно правильную истину.

Когда в двадцать девять лет Ленин выпустил свою первую книгу «Развитие капитализма в России», где марксистски объяснил путь развития капитализма в стране, для которой это было в то время самым важным вопросом, многие поняли, что появился не только настоящий ученик Маркса, но и человек, который сумеет создать новые ценности на основе теории Маркса. И Ленин не обманул этих ожиданий. Он стал марксистом еще болеё высокого периода развития человечества, марксистом периода империалистических войн и пролетарских революций. Благодаря своей прозорливости он вел успешную борьбу против нерешительности, оппортунизма и политики поддержки умирающего класса буржуазии и добился в этой борьбе победы на одной шестой земного шара.

...Когда весть о смерти Ленина распространилась по всему миру, нашлось много скорбящих людей и много таких, что стали победоносно смотреть на осиротевший Советский Союз, как на страну, в которой рухнет все созданное Лениным. Но там, в Советской стране, возник лозунг, мало похожий на траурный:

«Ленин умер, но ленинизм живет!»

Было ли это правдой? Жило ли дело Ленина? Да! Оказалось, что сильная индивидуальность, играющая выдающуюся роль в истории, не играет ее сама по себе, а вырастает вместе с общим подъемом из одной основы, и что руль, который выпустил из рук умерший, не будет оставлен ни на минуту, если корабль, управлявшийся им, плыл в правильном направлении.

В Советском Союзе ленинизм действительно живет полной жизнью, и в конце концов никто даже из врагов не станет серьезно оспаривать этого, так как тут говорят факты, статистические данные о построении социалистической промышленности, о росте коллективных хозяйств и о развитии Советского Союза (в то время как во всем остальном мире можно наблюдать прогрессирующий упадок). Лозунг «Ленинизм жив!» является в Советском Союзе лозунгом действительности, лозунгом правды.

...Известно, что десять лет назад против Ленина выдвигали, например, имя Вильсона2. Сейчас, — мы видим, — о Ленине не забыли, его имя называют с еще большей любовью одни и с еще большей ненавистью другие. Значит, его имя живет. А где же имя Вильсона? Разве говорят еще об его условиях построения нового мира, и заметны ли результаты его дела?

Лозунг «Ленин умер, но дело его живет!», провозглашенный десять лет тому назад, был выдвинут той же самой силой, которая имеет своим источником ясность планов, железную энергию, твердость и решительность в борьбе.

Ленин умер, но его дело действительно живет, и мы еще будем иметь случай встретиться с ним в самых различных фазах.

 

ЖИВОЕ ДЕЛО

Случилось это в селе Кашино, недалеко от Волоколамска.

Приближалась осень 1920 года.

И по мере того как сокращались дни, росли заботы кашинцев: чем они будут освещать свое село, когда наступят бесконечные зимние вечера и удлинятся ночи?

Это была серьезная забота. На юге Советской страны белогвардейцы взорвали мосты и железнодорожные пути.

Англичане разорили нефтяные промыслы и нефтеперегонные заводы—с невероятным трудом попадала каждая капля нефтяных продуктов в центр России. И когда все-таки эту нефть доставляли, то ее ждали моторы немногочисленных машин и примитивных аэропланов, ждали больницы, переполненные больными и ранеными. Ведь страну еще терзала гражданская война.

В селе Кашино не было керосина. Не было даже свечей. Старики, вспомнив молодость, учили делать фитили и опускать их в баночки с растопленным жиром; а когда не было жира, щепали по старинке лучину.

А в Москве Ленин говорил об электрификации Советской республики, о первоклассных электростанциях и новых заводах, благодаря которым советские рабочие и крестьяне превратят отсталую и разрушенную страну в самую передовую социалистическую державу. Эти слова слышали буржуа на Западе и хохотали над «бессмысленными фантазиями» или снисходительно покачивали головами, говоря о «кремлевском мечтателе». Эти ленинские слова слышали и кашинские крестьяне и написали Ленину, своему председателю Совета Народных Комиссаров, письмо. Они писали о том, что у них нет керосина и что они хотят электрифицировать свое село. Ответ пришел удивительный: динамо-машина, которую выделили из скромных государственных резервов, чтобы удовлетворить желание кашинских крестьян. Кашинцы поблагодарили и послали товарищу Ленину приглашение приехать к ним на торжественное открытие их маленькой сельской электростанции. Конечно, они не очень рассчитывали на то, что у Ленина, заваленного работой, найдется время приехать в Кашино. Но Ленин приехал. И в бедной избе Марии Никитичны Кашкиной, за столом со скудным «угощением» (один сосед принес хлеба, другой кусок студня), отпраздновали открытие электростанции села Кашино. Ленин первый повернул выключатель и зажег первую кашинскую электрическую лампочку.

Долго потом сидели соседи с Лениным, беседовали об электричестве и о том, что делается в мире, жаловались на многие недостатки. Ленин отвечал им. Не было стенографа, который записал бы его речь, — лишь в память кашинцев врезались его слова.

И вспоминая теперь, через тринадцать лет после смерти Ленина, его прекрасные, полные убедительной силы пророчества, люди оглядываются вокруг и видят, что эти пророчества воплощены в дела. Вспоминая слова умершего гения, видят люди его живое дело.

Электрическая «лампочка Ильича» принесла свет в самые отдаленные уголки Советского Союза и изгнала из них вековую тьму. Теперь уже не в одном только Кашине есть своя электростанция, тысячи сельских и сотни мощных электростанций разливают свет по всей стране. Уже имеются не только такие электростанции, как в селе Кашино, есть уже и Днепрогэс. В прошлом году советские электростанции дали тридцать три миллиарда киловатт-часов — в семнадцать раз больше, чем перед империалистической войной, и почти в семь раз больше, чем в начале первой пятилетки. Советский Союз по выработке электрической энергии занимает теперь второе место в мире и первое в Европе.

Поток электроэнергии советских электростанций даст движение новым машинам на новых заводах и превратится в поток таких продуктов производства, которые сделают жизнь советских граждан еще краше, в поток тракторов и комбайнов, которые помогут лучше обработать колхозную землю и собрать с нее больше хлеба для советских людей. Электрический поток, как половодье, разлился по Советской земле и сметает с нее все старое. Новая страна возникла там, где старые географы отмечали на картах земного шара тьму и рабство. Новая страна — страна социализма.

«Коммунизм есть Советская власть плюс электрификация всей страны», — сказал Ленин. И эти слова сегодня воплощаются в самую живую действительность. Сегодня осуществляется первая фаза коммунизма — социализм.

«Лампочка Ильича» — это не только простая*электрическая лампочка. Это маяк, светящий на пути нового общества. Гений Ленина ясно видел, что надо делать, чтобы человеческое общество пришло к самой высокой своей цели. И задачи, которые он поставил, решаются по его заветам и с его твердостью.

Его дело живет в Советах трудящихся Советского Союза. Его дело живет в огромном росте социалистической промышленности. Его дело живет в социалистических основах коллективного земледелия. Его дело живет в социалистическом соревновании. Его дело живет в росте культуры и благосостояния. Его дело живет в непрерывно растущей социалистической демократии, о которой он говорил с такой гениальностью.

Его дело живет в Советской Конституции. Живое дело Ленина.

«Руде право», 24 января 1937 г.

Примечания:

1 Голи — горные пастбища в Словакии.

2 Вильсон Вудро (1856—1924) — реакционный американский политический деятель, президент США в годы первой мировой войны, один из главных вдохновителей вооруженной интервенций против Советской России.

 

Теодор Драйзер

ЛЕНИН

Теодор Драйзер (1871—1945) — крупнейший американский писатель и прогрессивный общественный деятель, друг Советского Союза.

Это был человек, вся жизнь и все мысли которого были посвящены научным поискам и борьбе за лучший общественный строй и который в конце концов получил величайшую возможность, какую когда- либо имели апостолы прогресса, — возможность руководить огромным, но угнетенным и отсталым государством.

Я считаю, что больше всего привлекало и будет всегда привлекать внимание всего мира — это широкое, всестороннее и ясное понимание Лениным, что следует и что можно сделать с огромной страной, занимающей одну шестую часть мира, которая в результате царской тирании отстала на сотни лет от экономического и социального уровня жизни и научного прогресса современных ей Америки и Европы. Нужно было не только свергнуть старый, деспотический режим, но и найти среди этих масс, в этой стране людей и средства для создания такого социального строя, который был бы и справедлив и в то же время практически осуществим. Ибо, удовлетворяя насущные потребности масс, нужно было в то же время преодолевать все порожденные тиранией предрассудки, страхи и религиозные суеверия, еще довлеющие над людьми. Еще труднее было заставить этих людей почувствовать все значение для них самих того, что он от них требовал.

Когда я был в 1927 и 1928 годах в России, мне случалось видеть на отдаленных окраинах страны, объединенной духом Ленина, крестьян и рабочих, мужчин и женщин, благоговейно склонявшихся или обнажавших голову перед бюстом Ленина и, насколько я понял, видевших в нем (и, по-моему, совершенно справедливо) своего спасителя.

Сейчас предстоит гигантская борьба между теми, кто стремится поработить массы, и этими массами, которые не хотят более быть рабами. Они знают теперь, что господствующие классы хотят жить в роскоши и праздности, что они хотят, чтобы так жили их дети и дети их детей. Французская революция, гражданская война в Америке и русская революция многому научили массы. Русский народ, освобожденный Лениным, никогда не допустит, чтобы его снова превратили в раба. Он будет бороться, проникнутый духом Ленина. В исходе этой борьбы я не сомневаюсь. Ленин, его советское государство восторжествует.

Каков бы ни был ближайший исход этой борьбы, Ленин и его Россия, его гуманность и справедливость, которые он внес в управление страной, в конечном счете победят. Ибо, хотя Ленина уже нет среди живых, но социальный строй, который он создал и который его соратники и преемники с тех пор привели к нынешней мощи и величию, никогда не пропадет для будущих поколений.

 

Бернард Шоу

ЛЮДИ, ЖЕЛАЮЩИЕ В САМОМ ДЕЛЕ ЧТО-НИБУДЬ СДЕЛАТЬ, КАК ЛЕНИН,— НЕ ЖДУТ

Бернард Шоу (1856—1950) — выдающийся мастер английской литературы, завоевавший признание во всем мире. Шоу выступал в защиту Советской России, восторженно отзывался о В. И. Ленине.

Русский солдат сделал одну чрезвычайно удивительную вещь. Долго он сражался, испытывая ужасные страдания, а потом ему вдруг пришла в голову остроумная мысль: он взял и неожиданно перестал сражаться, вернулся домой и — захватил себе земли страны. Это — с точки зрения грабительских классов других стран — была первая ужасная русская жестокость. Может быть, это и есть жестокость, но если это и так, то эта жестокость очень практическая и хорошая. Когда потом русские приступили к организационной работе, они стали организовывать промышленность в интересах народа, уничтожая бездельников, а также буржуазную демократию, стоявшую им поперек дороги.

В данный момент есть один только интересный государственный деятель Европы: имя его Ленин. По мнению Ленина, социализм не вводится большинством народа путем голосования, а, наоборот, осуществляется энергичным убежденным меньшинством. Нет никакого смысла ждать, пока большинство народа, очень мало понимающее в политике и не интересующееся ею, не проголосует вопрос, тем более что вся пресса дурачит его, надувая ему в уши всякие нелепости.

Мы, социалисты, завоевывая себе немного удобств и комфорта, готовы ждать, но люди, желающие в самом деле что-нибудь сделать, — как Ленин, — не ждут... Он заявил, что каждый человек должен работать или голодать.

...Я устал наблюдать, как рабочие и социалисты Запада со страшными усилиями стараются втащить камень на вершину, а он каждый раз скатывается вниз.

Камень постоянно скатывается вниз потому, что мы не работаем теми практическими способами, какими это делает Ленин.

21/1 1921 г.

Иоганнес Бехер

МОЙ ПУТЬ К ЛЕНИНУ

Немецкий революционный поэт-коммунист Иоганнес Бехер (род. 1891) одним из первых писателей Германии приветствовал Советскую Россию — «свет, идущий с Востока».

Краткая заметка, затерявшаяся на страницах какой-то буржуазной газеты, привлекла мое внимание. Это было в 1917 году. В заметке сообщалось, что некто, по фамилии Ленин, приехав в Петроград, выступил с исключительно опасной речью — призывом к мятежу.

В буржуазных кругах, где я вращался, эти лаконические строки вызвали бурю ужаса и негодования. Но я воспринял эту заметку по-иному. Я навсегда запомнил имя Ленина.

В течение всей мировой войны я пребывал в поисках неизвестного, в поисках какого-то чуда, которое должно было положить конец этой кровавой свалке. И вот, сам не зная почему, я проникся верой в то, что с прибытием в Петроград Ленина этот долгожданный час наступил.

Я разделял участь многих интеллигентов, которые инстинктивно стали врагами империалистической войны и уверовали в русскую революцию, не углубляясь в сущность революционного процесса. Нас вдохновляла также героическая борьба Розы Люксембург и Карла Либкнехта, укрепляя в нас ненависть к этой бессмысленной человеческой бойне, но мы оставались чужды марксизму и рабочему движению.

Вскоре после того, волею исторических событий, фигура Ленина оказалась в центре внимания всего человечества. Но лишь значительно позже удалось мне постигнуть, хотя бы отчасти, все величие дела, созданного Лениным.

И вот Ленин умер. Как ярко запечатлелся в моей памяти этот день, этот час. В Берлине выпал снег. Вечерело. Я подходил к площади Виттенберга, как вдруг кто-то остановил меня и сказал: Ленин умер. Хриплый голос дрожал от сдерживаемых рыданий. До поздней ночи я бродил по улицам и, встречаясь с безмолвными вопрошающими взглядами друзей, знакомых, мы лишь обменивались кивком, как бы давая друг другу понять, что мы знаем страшную весть.

...Образ Ленина продолжал вдохновлять меня и после его смерти; он стоит передо мной незабываемый, живой как никогда.

Ленин открыл мне тайные пружины войны.

Ленин своим учением об империализме показал мне глубину и направление общественных течений, среди которых я до тех пор бродил вслепую.

Ленин своим учением о государстве и революции вооружил меня знанием, с помощью которого я сумел найти свое настоящее место в надвигающихся исторических боях.

Ленин внедрил в мое сознание веру во всемирно-историческое призвание революционной партии коммунизма.

Ленин своими письмами к Горькому разрешил многое, что еще оставалось для меня загадкой, и раскрыл предо мной образ великого русского писателя Толстого так, как я никогда не смог бы сделать сам.

Ленин дал мне ответ на вопрос: «Что делать?»

В трудах Ленина я нашел то, чего так долго искало человечество, — правду жизни.

Я всегда искал Ленина, бывая в тех местах, где он жил.

Кто знает, часто говорил я себе, может быть, я случайно встречался с ним в моем родном Мюнхене? Живя там, Ленин любил бродить по набережным Изара. Его можно было видеть не раз сидящим с книгой и карандашом в руке на одной из зеленых скамеек, как раз там, где в ту пору я, еще «атаман разбойничьей шайки», носился с товарищами моих школьных игр.

В Берлине, на улице Клопштока, в районе Моабита, неподалеку от нашей партийной организации, находится дом, где когда-то снимал комнату Ленин. Это нелепое здание из красного кирпича, облепленное балкончиками и башенками. Как часто, проходя мимо этого дома, мы смотрели на окна ленинской комнаты и пытались взглянуть на самих себя его глазами. И каждый из нас спрашивал себя: как отнесся бы Ленин к твоей работе? Да, Ленин всегда жил в нашем сознании, он был нашей совестью."

Я нашел Ленина в Швейцарии, в Цюрихе — его последнем убежище перед возвращением в Россию. Узкая улица ведет от самой набережной Лимата, слегка поднимаясь вверх, к дому Ленина, мимо живописного фонтана. Даже журчание его струй как бы пробуждает воспоминания о Ленине. На стене дома прибита простая табличка, говорящая о том, что здесь жил вождь русской революции.

Но разве могут эти встречи дать хотя бы слабое представление о том, как часто и как близко я каждый день сталкиваюсь с Лениным? Я нахожу его в любви к нему миллионов трудящихся всего мира. Я нахожу его и в бессильной ненависти его врагов, и эта ненависть невольно служит доказательством бессмертного величия его дела.

 

Нельзя было без волнения читать, как во время Всемирной парижской выставки слепой заставил свою жену привести его в советский павильон, к бюсту Ленина. Дрожащими пальцами он благоговейно ощупывал лицо Ленина, чтобы навсегда запечатлеть дорогие черты.

И мы, зрячие, все вновь и вновь устремляем свои взоры к образу Ленина, как если бы его облик все еще недостаточно глубоко проник в наше сознание.

К Ленину ведет бесчисленное множество путей, прямых и извилистых. Величие Ленина одержало верх над тысячами и тысячами его бывших противников и многих поставило на правильный путь.

В паши дни путь Ленина сделался той столбовой дорогой, по которой шествуют миллионы в борьбе за мир, навстречу счастливому будущему человечества.

 

Лион Фейхтвангер

ЛЕНИН И СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ ГУМАНИЗМ

Лион Фейхтвангер (род. 1884) — немецкий писатель-антифашист.

В слово «гуманизм» вкладываются различные понятия. В последние годы к нему нередко прибегали в полемическом задоре противники социализма. Большевики поступили умно и правильно, овладев этим понятием, тесно связанным с давнишними прогрессивными традициями, очистив его от вредных примесей, с помощью которых противники социализма искажали его смысл. Большевики считают гуманизм тем, что он есть в действительности: смыслом социализма, его осуществлением. Ибо какое лучшее определение можно дать этому слову, смысл которого столь часто искажается, как не реалистическое, подлинно народное, исчерпывающее определение — забота о человеке.

Сегодня, в пятнадцатую годовщину смерти Ленина, в день, когда мы чтим его память, уместно проанализировать, как колоссально много сделали труды и теория. Ленина для того, чтобы вырвать гуманизм из круга мелкобуржуазной ограниченности, возвратив ему его простой и глубокий смысл.

Гуманизм — это совокупность всех благ, возвышающих человека до уровня Человека. Понятие гуманизма неотделимо от таких понятий, как образование, справедливость, мир, демократия, свобода. Но гуманизм также тесно связан с внешними условиями, обеспечивающими человеку достойное существование. Буржуазное общество умышленно выпустило из виду последнее обстоятельство, оторвав понятия справедливости, мира, демократии, свободы от общественного бытия, обманным путем уводя их в идеалистическую область абсолюта. Оно провозгласило принципы «чистой» науки, литературы и искусства, «вечного» мира, какой-то парящей в безвоздушном пространстве «справедливости». Ленин со своей железной логикой беспощадно высмеивал подобные теории. Он показал, во что превратили господствующие буржуазные классы эти благозвучные фразы, как эти фразы выхолащивались ими, лишались своего подлинного смысла, фальсифицировались.

Ленин показал, что в обществе, разделенном на классы, немыслим гуманизм. Он подвергнул анализу подлинную сущность классовой справедливости в буржуазном государстве. Он подвергнул анализу характер войны между классовыми государствами и доказал, что характер войны определяется не тем, кто «напал» и на чьей земле укрепился враг, но прежде всего тем, какая политика осуществляется и проводится воюющими сторонами. Он подчеркнул, что не во всех случаях желательно избегать войны. Своими острыми, неопровержимыми доводами он показал, как обстоит дело с демократией в так называемых западных «демократических» странах. «Чистой» демократии, которая сводится к свободе печати для имущих и к праву подавать ничего не стоящие избирательные бюллетени, Ленин противопоставил подлинное государство народа, немыслимое без передачи средств производства в общее пользование.

Последовательно применяя диалектический метод, Ленин вскрыл истинную сущность «лукавых мудрствований» идеалистического гуманизма, противопоставил ему свой реалистический гуманизм. Теория Ленина дает возможность узреть выспренние идеалы буржуазных «гуманистов» во всем их ничтожестве. Наличие юридического кодекса и формальных законов еще не есть справедливость. Пацифизм, призывающий к капитуляции перед врагом, который с оружием в руках стремится навязать широким массам еще более жестокую эксплуатацию, — такой пацифизм не имеет ничего общего с подлинной политикой мира, равно как и изживший себя парламентаризм — с подлинной демократией.

Та беспощадная логика, с которой Ленин разделался с защитниками ложных идеалов, борясь за социалистический гуманизм, побудила представителей этого ложного «гуманизма» с удвоенной яростью защищать свою «башню из слоновой кости». По мере того как идеалистический «гуманизм» все больше обнаруживал свою несостоятельность, его пытались приукрасить всякими эстетическими заплатками. Для защитников этого «гуманизма» ни одно средство не казалось сомнительным. Во имя эстетствующего «гуманизма» последовательность Ленина поносилась как «грубость» и «некорректность», его реализм — как неспособность к «тонким» ощущениям. Излюбленным занятием врагов Ленина сделалось искажение, фальсификация отдельных ленинских положений, вырванных из контекста.

Для подлинного гуманизма свобода означает высшее благо; поэтому Ленина пытались прежде всего оклеветать путем фальсификации его учения о свободе. Но подлинная свобода не похожа на буржуазную «свободу». В статье «Фальшивые речи о свободе» Ленин беспощадно разоблачает мелкобуржуазные предрассудки. «Пока не уничтожены классы, — пишет он, — всякие разговоры о свободе и равенстве вообще являются самообманом пли обманом рабочих, а также всех трудящихся и эксплуатируемых капиталом, являются, во всяком случае, защитой интересов буржуазии. Пока не уничтожены классы, при всяком рассуждении о свободе и равенстве должен быть поставлен вопрос: свобода для какого класса? и для какого именно употребления? равенство какого класса с каким? и в каком именно отношении?» И далее Ленин пишет, что в классовом обществе существует «лицемерное равенство» собственника и неимущего, сытого и голодного, эксплуататора и эксплуатируемого.

Ленинское определение свободы прекрасно демонстрирует разницу между подлинным и ложным гуманизмом, между «гуманизмом» и гуманизмом. «Гуманист» видит свободу в позволении публично бранить правительство. Ленинский подлинный гуманист считает, что свободен тот, кто свободен от страха перед безработицей и голодной старостью, кто свободен от страха за судьбу своих детей.

...Судьба Испании, Китая, Чехословакии, возникновение и развитие «Третьей империи», мюнхенская капитуляция взбудоражили многих интеллигентов Запада, до сих пор доверчиво внимавших традиционной болтовне о «гуманизме». Они начали пересматривать свои взгляды на справедливость, демократию и свободу, раздумывая над «Основами ленинизма». Они ломают себе голову над тем, почему вспыхнула империалистическая война 1914 года и что помешало развертыванию антифашистской войны в 1938 году.

События последних лет много способствовали тому, чтобы ускорить кончину ложного «гуманизма». Все большие слои интеллигенции Запада бросают на свалку старые идеалистические теории, заменяя их острым, ясным, реалистическим гуманизмом Ленина.

 


 

Дж. Джерманетто

ЗАПИСКИ ЦИРЮЛЬНИКА

Отрывки из книги

Война затягивалась.

— Пора кончать! — шептались повсюду. Заходившие ко мне в парикмахерскую солдаты говорили, когда не было никого постороннего:

— Надо сделать так, как сделали в России.

Говорили... Но кровавая машина войны все еще работала. И полицейские репрессии росли с каждым днем. Моя поездка во Флоренцию обозлила жандармов Фоссано; я был окружен самым бдительным надзором. Видно, маршал и полицейский комиссар получили за меня изрядную головомойку.

К ужасам войны присоединилась свирепая эпидемия «испанки», косившая людей не хуже вражеских пуль. В Турине умирало до ста двадцати человек в день. Недостаток продуктов раздражал население, особенно женщин, которые, стоя в длинных очередях у лавок, совершенно открыто проклинали войну:

— Проклятая война! Барыни, небось, не стоят в очередях! Жрут кур и белый хлеб...

— Пора кончать!

— Надо сделать, как в России!

— Правильно, революцию надо!

— Будет и у нас Ленин!

Ленин! Это имя произносили, как заветное слово надежды, порой выкрикивали, как угрозу. Его можно было увидеть на стенах домов, на пьедестале памятников, — всюду.

Как-то, когда я выходил из туринского отделения «Аванти»1, меня задержал проходивший мимо патруль и отправил, как «неблагонадежного», в Сан- Карло2.

Я застал там самую разношерстную компанию: пьяницы, воры, кокаинисты, несколько солдат. Шум, брань, воздух такой, что не продохнешь... Подвыпивший субъект, взобравшись на стол, ораторствовал. Мой приход не прервал его красноречия.

— ...Да, справедливости нет... И я докажу!

— Ложись спать, обезьяна!

— Заткнись, пустомеля!

— Докажу! Я был в Америке... Как только услышал, что у нас война с немцами, я приехал сюда. Записался добровольцем. Через месяц я уже был на фронте! Но у меня слабые нервы, и я попросился назад. И представьте себе, синьоры, мне отказали...

— Хорош мальчик! А еще доброволец!..

— Тогда я сбежал. Работал на фабрике снарядов. И вот попался. Напился — и попался... Нет больше справедливости на свете!.. Ведь я же все равно приносил пользу отечеству!..

— Трус! Трижды трус! — заревел один из солдат. — Приехал воевать, а теперь прячешься за спины других!

И он сшиб оратора со стола.

— Я, — продолжал солдат, обращаясь к публике, — не хотел войны, я боролся за то, чтобы ее не было, и двадцать месяцев провел на фронте! Сколько смертей я видел, сколько погибло товарищей на моих глазах! Голод, грязь, расстрелы... О, я хотел иногда получить пулю в лоб: конец всему — и баста. Так не берет! А когда пришел в отпуск и увидел, что тут делается, я не смолчал, и вот я здесь! А этот — из Америки приехал... обезьяна!

Солдат смолк, задохнувшись. Я внимательно смотрел на него.

— А ты за что? — спросил он меня.

— Я — социалист.

— Да здравствует социализм! — заорал солдат. — Да здравствует!.. Смотри! — И он указал на стену.

Высоко, слабо различаемая в полутемной камере, виднелась сделанная гигантскими буквами надпись:

EVVIVA LENIN!3

— Кто это написал? — спросил я.

— Я! — гордо ответил солдат.

— Как это ты сделал?

— Очень просто: вода и химический карандаш.

Прочно.

Ввели новых арестованных.

— Добрый вечер всей честной компании! — приветствовал один из вошедших. — Позвольте представиться: Тонио, по прозвищу Обезьяна, Марио-Красавчик и Бастиано-Длинный — это я. Нас подобрали в Балионе4, чтобы отправить на войну, но завтра выяснится, что у нас особые счеты с правосудием, и шкура будет спасена. Веселей, ребята, нас на войну не погонят!..

Снова и снова раскрывается дверь и пропускает все новых и новых «постояльцев». Воздух сгущен до невозможности. Голова моя словно в тисках. На рассвете я ненадолго засыпаю, сидя на полу. При свете дня «Да здравствует Ленин!» ярко выделяется на стене. Надпись все читают. Вошедший надзиратель читает тоже.

— Кто это написал?

Общее молчание.

— Знаю, что не скажете; все вы сволочь! Позовите маляра!

Приходит маляр с ведерком жиденькой известки и длинной щеткой замазывает грозную надпись. К полдню стена просыхает, и «Да здравствует Ленин!» сияет на ней так же ярко, как и прежде. Снова явился маляр, и снова, как только просохла известка, надпись появилась на стене. Тогда надзиратель прислал каменщика, и тот добросовестно выскреб букву за буквой. Надпись углубилась, потеряла цвет, но читалась превосходно.

— Разве можно стереть это имя? — победно улыбался альпийский стрелок.

Меня выпустили через четыре дня, а надпись все еще держалась на стене.

...Имя Lenin дошло до самых далеких, затерянных в Альпах горных деревушек, проникло в серные копи Сицилии. В нем народ полюбил надежду на свое освобождение, возглашая это имя, как угрозу притеснителям итальянского народа. Тогда была в ходу народная песенка неизвестного автора, которую, конечно, распевали все от мала до велика:

Нева несла

На своих волнах

К морю у Петрограда

Ленинский лозунг:

«Кто богат — тот вор!..»

Дальше следовал припев о том, что человек освободил свой народ от власти богатых и что этот человек был Ленин:

Questuomo fu Lenin,

Liberator del mondo!5

Я видел имя Ленина, начертанное на сводах римских катакомб, высеченное на жестких камнях альпийских скал в таких местах, куда, казалось, лишь орел мог бы подняться.

Я встречал его на бронзовых дверях Ватикана, на стенах Флорентинского собора и на тюремных степах; на фабриках, в школах, на памятниках.

Портреты Ленина не только в наших клубах и местах собраний, но и во многих частных квартирах, в мансардах и подвалах рабочих, в крестьянских и рыбачьих хижинах занимали почетное место, иногда рядом с мадонной или Христом.

Однажды — было это в 1920 году — я должен был выступать на митинге в горной альпийской деревушке. Местный поп напрасно грозил анафемой и адом тем, кто пойдет слушать «безбожные речи»; сорвать выступление ему не удалось. Крестьяне — мужчины, женщины, ребята и инвалиды деревни — все пришли на площадь и с глубоким вниманием выслушали мой доклад. Я говорил им на их родном диалекте о том, что больше всего интересовало их, — о земле. Когда я кончил, из толпы вышла старая горянка, с трудом взобралась на телегу, которая служила мне трибуной, и, подняв в великом гневе своем сжатые кулаки, крикнула, обращаясь к группе местных богатеев, стоявших в сторонке: «Он и сюда придет, Ленин! И тогда кончится ваше блаженное житье!..» И затем обняла меня, плача.

Сколько итальянских ребят было названо именем великого вождя пролетариата! А это не всегда было легко сделать при записи новорожденного. Помню, в 1925 году, когда я был вынужден «исчезнуть», мне пришлось скрываться несколько дней в деревне у одного сочувствующего крестьянина-бедняка. Семья состояла из мужа, жены и трех малышей, из которых старшему было восемь лет.

Деревушка была глухая, одна из многих итальянских деревушек, с узкими, грязными улицами, которые обычно пустеют после Ave Maria6. Я приехал поздно, хозяин встретил меня еще на станции, хозяйка заботливо приготовила горячие макароны. Старший мальчик еще не спал и с большим интересом поглядывал на меня.

— Как тебя зовут? — спросил я его.

Мальчуган вопросительно посмотрел на отца.

— Это из наших, — улыбнулся отец, — ему можешь сказать.

Ребенок оглянулся на дверь и негромко произнес:

— Меня зовут Ленин. — И, помолчав, нахмурясь, добавил: — Но в школе меня зовут Витторио.

После прихода фашистов к власти в Италию начались преследования родителей, давших имя Ленина своим детям. Дубинкой и касторкой вынуждали фашисты менять это имя на Витторио — имя короля или Бенито — имя Муссолини. Родители предпочитали, впрочем, имя короля, но дома называли детей по-старому, и дети знали, что Ленин — их настоящее имя, и понимали, почему его можно произносить только при «своих».

— Но меня наши ребята и в школе зовут по-настоящему, когда нет учителя, — продолжал мальчуган, — а один раз поп услыхал... Ну, нас и наказали: и меня, и того, кто меня так назвал. А все-таки они все знают, что меня по-настоящему зовут Ленин, — с гордостью закончил ребенок.

— А как тебя наказали? — полюбопытствовал я.

— На час поставили на колени в школе и задали на дом написать сто раз: «я осел». — И мальчуган опять сердито нахмурился.

В 1936 году, в самый разгар стачечного движения во Франции, после победы Народного фронта на выборах, я находился в Ницце. Kair-то на одном из собраний рабочих-строителей ко мне подошел улыбающийся юноша:

— Не узнаете? Ну-ка, поройтесь в своей памяти... Осенью 1926 года в ломбардской деревне, помните, вечером?

— Ленин?!

— Да

Мы обнялись.

После собрания, тоже вечером, но на этот раз на берегу роскошного курорта, где нежатся богачи всех стран, а беднота, как и в Ломбардии, бедствует, юноша рассказал, как он попал в Ниццу:

— Мама умерла, бедняжка. А отец в тюрьме, хоть и был всего только сочувствующим. Я — комсомолец и тоже побывал в тюрьме, после которой предпочел покинуть родину... Хочу пробраться в Испанию.

Через несколько месяцев я прочел его имя в списке героев, павших за свободу республиканской Испании в борьбе с фашистскими варварами.

Примечания:

1 «Аванти» — ежедневная газета, центральный орган Итальянской социалистической партии.

2 Сан-Карло — туринская центральная тюрьма.

3 «Да здравствует Ленин!»

4 Балионе — воровской квартал Турина.

5 Этот человек был Ленин, Освободитель мира!

6 Ave Maria — католическая молитва.

 

Андор Габор

ЛЕНИН В НЕЙКЕЛЬНЕ1

Венгерский революционный писатель, поэт и публицист Андор Габор был участником революционных событий 1918—1919 годов в Венгрии.

Я взял с собой шесть гипсовых изображений Ленина (величиной не больше блюдечка) и поехал — под вечер в Нейкельн для продажи их рабочим.

Это самое простое средство для того, чтоб начать с берлинским рабочим разговор о Ленине. Я снизил цену наполовину, до пятидесяти пфеннигов, для того чтобы иметь поменьше трудностей при продаже, и начал с первого дома на Кайзер-Фрндрихштрассе, где живет множество квартирантов в больших и маленьких квартирах. Нейкельн не является исключительно пролетарским кварталом, как это за границей многие думают. В нем живут и довольно состоятельные мелкобуржуазные элементы, и много представителей рабочей аристократии. Там живет и масса реакционных государственных и городских чиновников.

Я стучусь в дверь во втором этаже, во дворе. Мне открывает женщина.

— Красивые гипсовые изображения известных современников, прекрасное стенное украшение, очень дешево... — Я еще не вынул изображений из кармана, но жена рабочего уже хочет закрыть дверь.

— Что вы, — восклицает она, — вечно пристаете к нам с вашим Гинденбургом!2 Вы ведь видите, что мы — рабочие,, и с вашим Гинденбургом у нас нет ничего общего.

Начало хорошее, я готов обнять эту женщину. Я вынимаю изображение Ленина из кармана. На лице женщины появляется улыбка: «Ах, вот как! Ну, зайди, товарищ! Я думала, ты хочешь нам продать Гинденбурга». Муж сидит за столом и читает (о зарплате, ценах и прибылях, как я успел заметить).

— Добрый вечер, товарищ! — приветствует он меня. — Что ты хочешь нам навязать? Ах, вот что! Как видишь, мы уже имеем хороший портрет Ленина (висит на стене между портретами Розы и Карла). Его должен иметь каждый пролетарий. Мы, однако, возьмем и это изображение, так как ты, наверно, безработный и хочешь заработать свой кусок хлеба. Я теперь снова уже три месяца имею работу там, у Сименса, куда нужно ехать полтора часа, туда и обратно три часа в день. Я работаю в мастерской, где я единственный организованный.

— Ты читал что-нибудь из произведений Ленина, товарищ?

— Все мелкие брошюры, а из более крупных — «Детская болезнь». Знаешь, я читаю и Маркса, когда у меня есть время, но здесь мне приходится напрягать свои мозги литейщика, а у Ленина я понимаю каждое слово. Его понимает и моя старуха, а Маркса она не может читать: она говорит, что он слишком ученый для нас.

Он смеется и продолжает беседу:

— Я знаю, что теперь у нас издаются сочинения Ленина, я видел первый том, он имеет заглавие, которое я не понял, вроде «Эмбрио» или нечто подобное...

— Эмпириокритицизм?

— Да, возможно, самое слово уж очень трудное, я удивился, что даже Ленин пишет то, чего простой рабочий иногда не поймет. Это было написано, как я слыхал, против господ ученых.

Я кладу в карман 50 пфеннигов и прощаюсь. Рядом живет вдова. Она не враждебно относится, но купить не может. Муж ее погиб на войне, и она осталась с маленькой дочкой. Она модистка и шесть месяцев в году без работы. Теперь апрель, последний месяц безработицы для нее. Денег нет. Она охотно купила бы изображение Ленина, так как знает, кто он был.

— Меня воспитали в христианской вере, учили в монастырской школе молиться богу и рассказывали разные вещи о нашем господе Иисусе. Однако Ленин для нас больше, чем Христос, так как Христос обещал многое, а в конце концов церкви богаты, а верующие живут в нужде. Ленин действительно создал царство трудящихся на земле. Говорят, что он был маленького роста, — она при этом смотрит на изображение, — и все же он был больше всех императоров и королей.

Я дарю вдове изображение Ленина, она хочет мне дать за это бутерброд...

Этажом выше живет столяр.

— Ленин? Нет, не покупаю, он мне не может помочь.

— Он помог миллионам.

— Это я знаю, у меня достаточно времени, чтобы поразмыслить. Мне больше всего понравилось, как он надул германских генералов: «Вы хотите еще кусок России? Хорошо, берите! Еще кусок? Хорошо!» После этого он все получил обратно, так как наши генералы вынуждены были все это отдать, набрав слишком много.

— Как революционер, он был еще более великим.

— В революции я ничего не понимаю. Никто в этом не разбирается в Германии. Вы ведь видите, старые безобразия продолжаются, и только Вильгельма3 нет, но они и его снова привезут.

Рядом за дверью детский крик: пять мальчиков дерутся за маленький мячик.

— Все мальчики? — спрашиваю я мать, которая, по- видимому, опять беременна.

— Да, — отвечает она, вытирая вспотевший лоб, так как стояла перед этим у кухонной печки. — Два раза были двойни. Мой муж ушел, он в вечерней смене в типографии.

Я показываю изображение. Дети бросаются с криками:

— Мама, купи! Мама, купи!

— Вы ведь это разобьете.

— Нет, нет!

Мать говорит мне:

— Всё они хотят купить: воздушные пузыри, пылесосы, молитвенники...

Я спрашиваю детей:

— Вы знаете, кто был Ленин?

Четыре меньших молчат, а пятый отвечает:

— Я знаю.

— Откуда ты знаешь?

— Я читал дважды во время демонстрации.

— Кто же он?

— Ленин — это наше знамя.

— Чье знамя?

— Нейкельнцев, красных фронтовиков и пионеров.

— Хотел бы ты также участвовать в демонстрациях?

— Да, но мне нельзя.

— Почему?

— Потому что папа — желтый.

Мать краснеет и спрашивает:

— Кто это тебе сказал, дурачок?

— Другие мальчики.

Мать обращается ко мне и говорит:

— Мой муж теперь беспартийный... Партийные бюрократы его вывели из себя.

Чтобы скрыть свою неловкость, она покупает у меня одно изображение Ленина и говорит смущенно:

— Мой муж был в независимой социал-демократической партии. Простите, я должна пойти присмотреть за супом.

Дети хватают изображение Ленина и ищут для него лучшее место на стене.

Я спускаюсь этажом ниже и пробую счастье в переднем корпусе, начиная сверху, с четвертого этажа. Здесь живут профсоюзные должностные лица и член городской управы. Хозяин сидит за столом, ужинает. Так как мы накануне выборов, то он соглашается меня принять. Я предлагаю купить изображение Ленина, после того как мне уже предложили присесть. Хозяйка укладывает детей спать, я остаюсь один с хозяином дома — членом городской управы. Он неприятно разочарован, когда я ему предлагаю купить изображение Ленина.

— Я не коммунист.

— Не нужно для этого быть коммунистом.

— Ну да, но это очень примитивно и не подходит к нашей обстановке.

— Я думаю, что Ленин...

— Да, да, вы не думайте: я, хотя и социал-демократ, но ценю заслуги этого великого вождя перед рабочим классом. Да, русская революция имела вождей крупнейшего масштаба, и это был ключ к ее победе.

С последним оставшимся у меня изображением Ленина захожу в трактир.

За первым столом сидят молодые люди со значком в петличке с изображением красного кулака.

— Последнее, товарищи, купите у меня.

— Безработный?

— Да.

— Сколько ты продал сегодня?

— Пять штук.

— Ну, давай последнюю.

Затем он обращается к другим и говорит:

— Мы это разыграем, двадцать билетов по 10 пфеннигов, и в кассе останутся полторы марки.

Старший за столом, со светлыми волосами, берет в руки изображение Ленина и говорит:

— Когда я его видел, он иначе выглядел.

Я его спрашиваю:

— Ты лично знал Ленина?

— Да, это было после мартовского восстания. Мы были в германской делегации, я принимал участие как представитель молодежи. Это было в Кремле. Ленин вошел таким быстрым, проворным шагом, уселся, прищурил глаза. Мы сидели, как школьники, и он здорово побил нас.

— Как так — побил?

— Ну да, он нам ясно показал, какие глупости мы совершили. Когда он объяснил нам, это стало совершенно ясно. Некоторые робко спорили с ним, но все были как огорошенные. Говорю тебе, что мы совсем разбитые пошли домой, в отель... Через полчаса мы получили письмецо от Ленина: «Не обижайтесь, товарищи, вы ведь знаете, что я не вполне хорошо владею немецким языком, и многое звучит жестче, чем я хотел бы».

Молодой человек засмеялся и продолжал:

— Таков он был. Он прекрасно владел немецким языком, но не хотел причинять нам боль, так как видел, что мы хотели лишь добра.

Все внимательно прислушиваются: . Молодой человек описывает Ленина, его фигуру, его голос, его произношение буквы «р», его русский акцент.

Когда он это рассказывает, передо мной встает спокойное лицо Ленина в Мавзолее. Затем я вспоминаю о том, что слышал за эти три часа, как он здесь живет в сердцах друзей и врагов.

Здесь — в Нейкельне, в Берлине, в Германии, в Европе, во всем мире.

Примечания:

1 Нейкельн — рабочий район Берлина.

2 Гинденбург (1847—1934) — германский фельдмаршал, президент Германии в 1925—1939 годах, один из крупнейших представителей германского милитаризма.

3 Вильгельм II (1859—1941) — германский император с 1881 по 1918 год, развязавший первую мировую войну.

 

Рафаэль Альберти

У КРАСНОЙ СТЕНЫ

Испанский поэт-антифашист Рафаэль Альберти (род. 1902) трижды приезжал в Советский Союз. В годы освободительной войны испанского народа (1936—1939) играл видную роль в Союзе антифашистской интеллигенции Испании. После разгрома республиканской Испании переселился в Аргентину.

Чем была для меня Россия в 1915 году, когда я с другими детьми играл «в войну» под стеклянной кровлей патио, залитого лучами кадикского солнца? Бесконечной снежной равниной, обагренной кровью и наводненной несметными полчищами казаков. В 1917 году, когда я переехал в Мадрид, Россия теряет для меня свои очертания, исчезает с моего горизонта, чтобы позднее, в 1930 году, в эпоху падения диктатуры Примо де Ривера1, вновь предстать передо мной во всем своем нынешнем величии. Но на этот раз под своим новым, подлинным именем: Союз Советских Социалистических Республик.

Из окна Новомосковской гостиницы, где я остановился, мне видны красная столица и разделяющая ее Москва- река, полузамерзшая, влекущая за собой бревна и жирные нефтяные пятна. По крутым склонам берегов на санках и на коньках скатываются дети. Издали они кажутся маленькими черными шариками.

Собор Василия Блаженного с его луковицами-куполами, похожими на висящие в воздухе архиерейские митры, возвышается над домами, как бы желая дотянуться своими крестами до уровня кремлевских башен. На одной из этих башен, как пленник, окруженный стражами — красными флагами, все еще машет крыльями золотой орел — эмблема царской власти. Напротив, столь же тусклый и жалкий, поднимается крест Василия Блаженного — символ церкви, союзницы орла.

Вдоль реки тянется красная Кремлевская стена — из окна мне не видно, где она кончается. Защищенное стенами, окруженное старинными соборами с их золотыми куполами, высится здание ЦИК, построенное в неоклассическом стиле. Кто смеет болтать в Европе, что большевики снимают кресты и переливают золото куполов? Советская власть сильней древних символов царской России. Она не боится их. Она их оставляет. Я смотрю на них в окно: они кажутся мертвыми.

Выходим из гостиницы. По улицам Москвы нескончаемым ледяным потоком растеклась толпа. Нам поясняют, что раньше в Москве было меньше миллиона жителей, теперь — около трех миллионов. И мы это видим, это чувствуют наши плечи, наши ноги, которые с трудом продвигаются вперед. По тротуарам движутся представители всех национальностей, населяющих эту необъятную страну. Вот люди в оленьих дохах — эскимосы; крестьяне в тулупах и меховых шапках — издали кажется, что на голове у них живой мохнатый ягненок; таджики, узбеки, грузины в бурках и кубанках; работницы в каракулевых пальто, рабочие, красноармейцы с детьми на руках, маленькие, юркие, говорливые старушки, лицом похожие на испанок. Я слышу: «Ленин! Ленин!» Мы на Красной площади. У самой середины Кремлевской стены — строгая, красно-черная усеченная пирамида. Невысокие темные линии, и два неподвижных красноармейца с примкнутыми штыками охраняют ее. Уминая мерзлый снег, длинной цепью выстроились -люди. Они ждут, когда на кремлевских часах пробьет три. Над входом в пирамиду пять золотых букв: ЛЕНИН... Ленин! И мне вспоминаются стихи Веры Инбер:

И пять ночей в Москве не спали

Из-за того, что он уснул...

К Ленину и после его смерти издалека стекаются освобожденные народы, чтобы взглянуть на него, чтобы поклониться его праху, а затем воскресить его в своих песнях, переплетая его имя с новыми темами, которые подсказывает им жизнь: они поют о Ленине, о тракторах, об электрификации, о фабриках и заводах. Поэмы и легенды о Ленине поют и рассказывают и на Крайнем Севере — у остяков и ламутов, и в Средней Азии — у туркменов, таджиков, узбеков, и в горах Кавказа — у осетин и хевсуров. Их авторы — зачастую слепые, неграмотные рапсоды — пользуются большим почетом у населения и за гостеприимство, оказываемое им, платят песнями...

Ленин... Быть может, среди этих людей, что собрались сегодня у входа в твой Мавзолей, стоит новый Гафиз из числа тех, кто прославляет твое имя по дорогам и в новорожденных колхозах Востока.

Примечания:

1 Примо де Ривера Мигель (1870—1930) — генерал, военно-фашистский диктатор Испании в 1923—1930 годах.

 

Даниил Казущик

СВЕТ ИЗ РОССИИ

Выходец из белорусской крестьянской семьи, Даниил Казущик в годы царизма эмигрировал в Америку, где стал индустриальным рабочим. В 1921 году вернулся на родину.

Весть об Октябрьской революции дошла до маленького городка Чикопи-Фолс в штате Массачусетс, где в то время я служил на резиновой фабрике «Фиск компани», уже 8 ноября. В тот день, помнится, я работал в первой смене. Около трех часов дня, когда рабочее время подходило к концу, к моему станку подошел сменщик и возбужденно сказал:

— Слушай, Денил, большевики захватили власть в Петрограде. — И он протянул мне газету «Спрингфилд ньюс». На его лице был написан испуг. Канадский француз-католик был искренне убежден, что власть в России действительно оказалась в руках «исчадий ада», как изображала неведомых ему большевиков буржуазная печать.

Единственное утешение, которое «Спрингфилд ньюс» могла предложить своим читателям из числа благонамеренных: «петроградские узурпаторы и безбожники» не продержатся и недели. Свистопляска в буржуазной печати достигла небывалого размаха. В каждом номере бостонских и спрингфилдских газет, распространяемых в Чикопи-Фолс, Холиоке, Лудлоу и других фабричных поселках, русские коммунисты изображались на рисунках не иначе, как увешанные бомбами, с устрашающими черными бородами, в зубах кинжалы.

Совсем по-иному смотрели на события в России демократически настроенные люди, ибо правда все равно до них доходила. А русские, украинские, белорусские американцы жадно читали получаемую из Нью-Йорка рабочую газету «Новый мир», которая объективно освещала русскую революцию.

Несколько дней спустя мы узнали о ленинских декретах о мире и земле. Волнующее содержание этих декретов быстро находило путь к сердцам тружеников Чикопи- Фолс, работавших у «Фиск компани». На резиновой фабрике, расположенной на берегу реки Коннектикут, работало тогда около двенадцати тысяч рабочих — итальянцев, канадских французов, поляков, украинцев, белорусов. И для многих из них было ясно, что их товарищи, родственники, мобилизованные в американскую армию, проливали свою кровь в далекой Европе за чуждые им интересы.

Помню, с каким жадным интересом перечитывали белорусские и украинские иммигранты декрет о земле. Подумать только, наконец-то отменяется вековая панская собственность на землю! Отменяется немедленно и без всякого выкупа. Какой же это светлый праздник для миллионов крестьян, для моих соотечественников белорусов, таких забитых, угнетенных! Я представил себе, как они теперь поднимутся, расправят плечи, и на душе становилось радостно.

Землей может пользоваться тот, кто ее обрабатывает... Эта ясная и мудрая мысль, выстраданная многими поколениями тружеников земли, заставляла товарищей моих и земляков, потомственных хлеборобов Андрея Хорунжего и Андрея Вознищика, сжимать свои могучие кулаки и восклицать: «Проклятая война, она закрыла нам дорогу домой!»

Через несколько месяцев я переехал в Бостон, промышленный и торговый центр Новой Англии. Его металлургические, машиностроительные и резиновые заводы, текстильные, обувные фабрики лихорадочно работали на войну. В этом городе мне суждено было прожить пятнадцать лет. Здесь я получил хорошую рабочую закалку, подружился со многими американскими тружениками, о которых всегда вспоминаю с добрым чувством.

Каждый большой индустриальный город в Соединенных Штатах — это слоеный пирог из людей разных национальностей и разного цвета кожи. Именно они, простые, работящие люди, сделали Америку страной высокой техники, и не их вина, что ее богатства находятся в руках нескольких могущественных монополий. Но у Бостона есть еще и своя особенность. Среди жителей города можно было встретить немало прямых потомков первых переселенцев из Европы, пионеров освоения Америки.

Некоторые из них чрезвычайно гордились этим и свысока смотрели на пришельцев, особенно из Нью-Йорка. Но промышленные тузы, не считаясь с заслугами предков, выбрасывали на улицу потомков первых «пилигримов» с такой же легкой душой, как и простых смертных.

Фабрика резиновой обуви «Худ роббер компани», куда я поступил, по своим порядкам ничем не отличалась от «Фиск компани». Как и там, хозяева выжимали из своих работников все соки, как и там, приходилось опасаться недреманного ока фабричных боссов, следивших, чтобы в цехи не проникала «социалистическая зараза». Но зато в западной части Бостона находились два русских рабочих клуба, где можно было отвести душу среди своих.

...В начале 1919 года к нам в Бостон дошло историческое ленинское «Письмо к американским рабочим». Листовки с письмом Ленина читали на собраниях, митингах, в клубах и у домашнего очага. Ленинская железная логика, его удивительное умение понимать чаяния масс, говорить с ними ясно, просто оставили неизгладимый след в сознании тружеников Америки. Этот луч света из России помог им разобраться в событиях, происходящих в Европе и у себя дома. К тому времени американская, буржуазия отреклась от высокопарных речей о национальном единстве, заработная плата снижалась, начинались гонения на прогрессивные организации, профсоюзы.

Рабочие массы с возмущением встретили наступление предпринимателей. У нас в Бостоне решили выйти на первомайскую демонстрацию. Однако бостонская полиция запретила демонстрацию, которая должна была начаться в центральном парке «Бостон каммэн».

Тогда около тысячи рабочих собрались в латышском клубе в пригороде и оттуда направились к клубу «Интернейшенл голл», неся транспаранты. Рядом с экономическими лозунгами были и политические: «Мы против интервенции в России», «За признание Советской России». По дороге в центр города на пашу мирную демонстрацию напала полиция, открывшая огонь. Несколько человек было ранено, 114 арестовано, и среди них около тридцати русских.

Этот урок классовой борьбы, преподанный в классической, как тогда ее рекламировали, стране свободы, отрезвил многие головы в Бостоне и имел совершенно неожиданные для его хозяев результаты. Нам понадобилось всего три дня, чтобы собрать по подписке 120 тысяч долларов, необходимых для внесения залога за арестованных товарищей. По тем временам это была сумма весьма значительная, но рабочая солидарность оказалась крепче, чем мы думали. Немало шума в городе наделала смерть начальника полиции. Он скоропостижно скончался от испуга, вообразив, что в Бостоне началась революция.

Вскоре мне довелось встретиться с Джоном Ридом, автором широко известной книги «10 дней, которые потрясли мир», свидетельства талантливого честного американского литератора о том, что он видел в первые дни Октябрьской революции в России. Это был хороший ответ прогрессивной Америки капиталистической прессе, исторгающей злобу и ненависть на социалистическую революцию...

...Д. Рид приезжал к нам, в Бостон, в начале лета девятнадцатого года, выступал перед рабочими аудиториями с впечатлениями о России. Митинги с его участием собирали очень много людей.

Помню, с каким жадным вниманием слушали его мы в Русском клубе на улице Стэнифорд, 93, ловя каждое слово этого обаятельного голубоглазого гиганта с простодушной улыбкой. Рид призывал бостонцев активно бороться против вмешательства Уолл-стрита во внутренние дела России, где он своими глазами видел, как рождается небывалый новый мир, свободный от эксплуатации и угнетения. Страстно, убедительно говорил он и о том, что рабочим надо еще более организованно защищать свои права.

Закончив речь, Рид спустился со сцены в зал, где его окружили рабочие. Застенчиво улыбаясь, он заговорил с нами по-русски. Правда, он с трудом изъяснялся на русском языке, но люди были очень довольны тем, что Рид стремится говорить с ними на их родном языке.

Через много лет я побывал на его могиле на Красной площади в Москве. К сожалению, в Соединенных Штатах мало кто знает, что останки славного сына Америки покоятся у древней Кремлевской стены, рядом с могилами выдающихся борцов за счастье человечества.

Записал Б. Бродовский

 

Ральф Фокс

ЛЕНИН

Ральф Фокс (1900—1937) — английский историк и публицист, член Коммунистической партии Великобритании. В 1936 году Фокс вступил в ряды интернациональной бригады и сражался за Испанскую республику. Погиб в бою против фашистов.

Ленин никогда в жизни не был тяжело болен физически. Лишь по временам огромное умственное напряжение истощало его: он становился нервным, раздражительным и был вынужден отдыхать. Он гордился своим здоровьем и в шутку называл себя образцом здорового человека, который ест, когда голоден, и спит, когда утомлен. После августовского покушения 1918 года, тяжело раненный в шею, он работал так, как немногим приходится работать, не боялся разрешать вопросы, которые ужаснули бы большинство людей, писал брошюры, статьи, произносил длинные речи на темы огромной важности. Зимы были суровые и голодные, и неудивительно, что в начале 1921 года, после кронштадтского удара, после дискуссии с Троцким, взяв на себя всю тяжесть ответственности за поворот к новой экономической политике (НЭП), он почувствовал себя утомленным и ясно понял, что нуждается в отдыхе.

Ленин уехал в деревню Горки, под Москвой, и ЦК партии запретил посылать ему какие бы то ни было газеты. Но он не хотел отдыхать больше, чем несколько дней. Весной 1922 года он перенес операцию — ему извлекли пулю из шеи. Он поехал в Горки, чтобы провести дни выздоровления среди природы, во время быстрого расцвета русской весны. Однако непоправимый вред, незримый, но смертельный, был уже нанесен хрупкому механизму мозга. Началась великая, нечеловеческая трагедия, долгая пытка сильнейшей воли, благороднейшего ума нашего века. Доктора запретили ему работать, запретили думать. Это было все равно, что запретить ему дышать. Если работать и думать значило — умереть, и нелегкой смертью, то он готов был умереть. Он никогда этого не боялся.

Лучшие умы человечества, от Платона1 до Роберта Оуэна2, мечтали о новом обществе, о новом отношении к жизни, которое дало бы человеку личную свободу, о прогрессе, который дал бы ему возможность развернуться и проявить свои способности в процессе творчества, позволил бы ему занять свое настоящее место в мире.

Их мечты остались неосуществленными, потому что только в последнее время господство человека над природой достигло такой степени, что создались материальные условия для такой жизни. Однако, достигнув этой ступени развития, большинству человечества предстояла перспектива остаться в рабстве у тех самых машин, которые были созданы человеческим гением для овладения материей. Свобода была привилегией горсточки миллионеров, государственных деятелей, военных. Фактически только они имели власть говорить: «Это должно быть сделано» — и действовать. Только ничтожное меньшинство могло надеяться, что будет не только есть и спать, но и действовать, в то время как творческие способности и высокий разум человеческих масс оставались ржаветь в бездействии.

Работа Ленина доказала, что ни гнет государства, ни власть машины не должны быть вечными, что восстание пролетариев может расчистить почву для развития новой жизни.

Исследователи социалистического государства в России обычно уделяют величайшее внимание статистике, формам контроля, новым деталям государственного механизма. Все это очень важно, но еще важнее, по мнению Ленина, сам народ, чьими руками должен быть построен новый мир. Человеческий труд есть самое важное в истории человечества, ибо человек не может жить не трудясь, и в разнице между социалистическим трудом и трудом в капиталистических странах, между свободным трудом и трудом рабским, он видел самое существенное различие между этими двумя типами общества.

Вульгарная критика говорит, что социализм приводит к серому единообразию, подавляет всякую инициативу, создает механизированного человека, которым управляет безликая государственная машина. Ленин же считал, что это, в сущности, довольно точная характеристика современного капиталистического общества в его упадочной империалистической фазе. Только социализм дает простор инициативе, свободе личности, выявляя действительные, а не надуманные различия между отдельными индивидами. Социализм должен не только позволить свободно развиваться этим талантам; он должен стремиться к тому, чтобы труд стал не тяжелой, неприятной обязанностью, но естественной, добровольной потребностью каждого здорового организма.

И когда весной 1919 года рабочие Московско-Казанской дороги пожертвовали субботним отдыхом ради того, чтобы помочь своим добровольным трудом делу восстановления разрушенного транспорта страны, Ленин приветствовал их «великий почин» и сказал, что он имеет большее историческое значение, чем любая из побед империалистской войны.

Когда повсеместно рабочие с энтузиазмом подхватили идею «субботников», как их стали называть, он настоял на том, чтобы лично участвовать в них. С раннего утра до наступления темноты Ленин работал на кремлевском дворе, перетаскивая тяжелые бревна. Он не хотел отдыхать, пока не отдохнут другие, по большей части молодые солдаты, не хотел взять работу полегче.

Современный мир полон диктаторов, настоящих и будущих. Достаточно беглого взгляда на любого из них, для того чтобы убедиться, что Ленин не был таким «диктатором». Он был человеком склада Линкольна3 и Кромвеля4, простым, суровым, великим, полностью сознающим свое значение для истории мира, но он никогда не любовался на себя в зеркало истории, никогда в жизни не делал фальшивых жестов, не играл в героику, не произносил истерических речей. У него были знания, мощный ум, дальновидность; способность быстро решать и решительно действовать; огромное мужество; и все же самое поразительное в его характере то, что это был такой же человек, как другие люди. Никто не мог ненавидеть идею сверхчеловека больше, чем ненавидел ее Ленин, никто не мог искреннее презирать ложную культуру и дешевую философию, скрывавшуюся за этой идеей.

В известных кругах, в стане его врагов, создалось мнение, что он был холоден, бессердечен и безжалостен. В борьбе он, разумеется, был способен действовать без жалости и без пощады. Вся его полемическая деятельность служит этому доказательством, суровая сила, с которой он вел революцию, подтверждает это. С того времени, как он начал политическую агитацию, и до самой смерти, Ленин неустанно боролся с оппортунизмом, то есть с внесением в политику рабочего класса идей и воззрений чуждых классов. Его борьба с народниками, долгая война с меньшевиками, с Троцким, яростные нападки на левый и правый уклоны во время войны и после революции свидетельствуют об его несокрушимой уверенности в том, что рабочий класс может выполнить свою историческую миссию, только следуя неуклонно урокам своего собственного опыта, выраженным в учении революционного марксизма.

История внесет его в свои анналы не только как вождя русской революции, но и как творца нового рода политической жизни, нового типа политической партии. В лице партии большевиков, которая выросла в этой борьбе и спорах под руководством Ленина, история создала новый фактор огромного, мирового значения. По крайней мере, можно не сомневаться в том, что именно такого памятника больше всего желал себе сам Ленин.

Он был «старомоден» в быту и в своих вкусах, любил классиков литературы и музыки — Бетховена, Толстого, Бальзака, Диккенса, людей, которые, быть может, стояли ближе к нему по непосредственности и простоте взглядов, по силе любви к жизни. Однако он со всей ясностью понимал, что молодое поколение не питает большого уважения к старым богам, и улыбался понимающей улыбкой, когда студенты художественных мастерских говорили ему, что они за футуристов и «против Евгения Онегина».

Немного сыщется людей с его работоспособностью, однако он всегда работал размеренно, рационально. Обычно он вставал около девяти, до одиннадцати читал газеты или новые книги, интересовавшие его, потом начинался настоящий рабочий день: приемы и интервью, консультации по тысяче вопросов, касающихся жизни огромной страны во время революции, заседания правительства, ЦК партии, Политбюро, литературная работа (до своей болезни он редко диктовал), подготовка к докладам. Войдя в свой кабинет, он редко выходил из пего до поздней ночи, а довольно часто и до раннего утра. Уже после революции им написано восемь больших томов, и здесь следует сказать, что редкий политический деятель писал так мало только ради слов, для того, чтобы прикрыть неприятную истину или избежать прямого ответа. Каждая речь, брошюра или статья, четкая и кристально прозрачная по мысли, решает вопросы, перед которыми стали бы в тупик девять десятых государственных деятелей мира. Стиль, как и мысль, ясен и четок, прост и прям, полон незатейливых, почти грубых сравнений, здравого смысла, почти народного юмора. Слова ради слов были ему не нужны. Они были для него только средством для выражения мыслей, организации фактов.

Человек, полный энергии, любивший природу и детей, остроумный и простой в обращении; человек, способный на порыв, с нервным темпераментом, находившимся в постоянном напряжении, хотя и под контролем непоколебимой воли и мужества; человек без всякой аффектации и со всеми признаками гения, который умел любить и которого сильно любили, — он поставил новую веху в истории человечества: философ, который был вождем людей, вождь, который был человеколюбцем, человеколюбец, ненавидевший лицемерие и жестокость эксплуататоров и мучительство многих немногими.

 

Первый удар случился с ним в мае 1922 года. После этого стало ясно, что болезнь — склероз питающих мозг артерий — подвинулась гораздо дальше, чем можно была предполагать по внешним физическим признакам, хотя те, кто близко соприкасался с ним по работе — его жена, секретари, — нередко замечали с тайной тревогой измученное выражение, которое появлялось у него после особенно утомительного дня. В октябре он вернулся к работе, а 20 ноября в последний раз сделал публичный доклад о внешней и внутренней политике на заседании Моссовета.

Когда произведено было вскрытие, врачи изумились не тому, что он так много работал, но тому, что человек вообще мог работать в таком состоянии.

Его жена рассказывает, что за два дня перед смертью она читала ему рассказ Джека Лондона «Любовь к жизни».

Ему не верилось, что болезнь может сломить его. Весной 1923 года он деятельно работает над статьями, которые составляют его политическое наследие. Он работает медленнее, диктует по часу или по два в день, но мысль его ясна по-прежнему.

Он боролся за жизнь так, как борются немногие. По мере того как проходило лето, стало казаться, что он поправляется. Но 21 января он скончался от последнего удара.

Зима стояла суровая. На московских улицах горели большие костры, обогревая толпы народа, двигавшиеся бесконечной процессией, чтобы проститься с ним. Необычно выглядели эти погребальные костры на скованных морозом улицах и молчаливая, непрерывно движущаяся толпа. С 23 до 27 января через большой зал Дома союзов непрерывно шла процессия — рабочие, крестьяне, профессора, инженеры; русские, немцы, узбеки, китайцы — все расы и все народы. 27 января товарищи на руках перенесли его тело из Дома союзов на Красную площадь, в мавзолей под Кремлевской стеной. Впервые в истории смерть человека оплакивали во всех странах мира.

Примечания:

1 Платон (427—347 гг. н. э.) — древнегреческий философ- идеалист.

2 Оуэн Роберт (1771—1858) — виднейший английский социалист-утопист.

3 Линкольн Авраам (1809—1865) — выдающийся американский государственный деятель, президент США в 1861— 1865 годах.

4 Кромвель Оливер (1599—1658) — крупнейший деятель английской буржуазной революции XVII века.

 


 

По ленинским местам за рубежом

 

Клаус Бойхнер

В ЖЕНЕВЕ

В один прекрасный, залитый солнцем майский день 1895 года из Петербурга в Женеву впервые приехал двадцатипятилетний Ленин. Перед ним, подобно сверкающему смарагду, у подошвы покрытой снегом цепи Западных Альп лежало озеро Леман. Набережная была полна гуляющих. Вокруг острова Руссо кружились лебеди. На фоне голубого неба вздымался отец гор — Монблан.

Женева была тогда центром русской эмиграции. Между Петербургом и Женевой постоянно ездили курьеры. Впечатления, которые вынес молодой В. И. Ленин в мае 1895 года от знакомства со взглядами и убеждениями некоторой части эмигрантов, заставили его серьезно задуматься, а затем решительно выступить против них. Ленин снова приехал в Женеву в начале августа 1900 года. Тогда же он договорился с Плехановым относительно издания «Искры» и «Зари».

Лозанна, Женева, Берн, Цюрих были этапами ноябрьской поездки, которую Ленин совершил в 1902 году по Западной Швейцарии. Во время этой поездки он выступал с рефератом, критикующим программу и тактику эсеров.

В начале мая 1903 года В. И. Ленин надолго поселился в Женеве. Небольшая квартира, куда он переехал вместе с Н. К. Крупской, расположенная в одном из домиков женевского рабочего поселка Сешерон, стала центром русской революционной эмиграции. Зарегистрированный в те дни в женевских кантональных актах как «русский гражданин», «журналист и публицист», Владимир Ильич день и ночь принимал делегатов, направлявшихся на II съезд РСДРП. Для них у пего всегда находилось время, он никогда не уставал от разговоров и споров с ними. Прогулки в Гольфпарке, отдых на берегу озера освежали и возвращали энергию. По вечерам он встречался с друзьями в «Брассери Ландольт». За стаканом вина еще раз обсуждались события дня. Охотно слушал он рассказы швейцарских товарищей об истории их страны. Ленин был прекрасным слушателем. Швейцарцы очень ценили его за огромные знания. Тут же, в «Ландольт», Ленин познакомился с тогдашним лидером женевских социал-демократов Георгом Гофманом, уроженцем Дрездена. Очень часто, увлекшись разговором, они до поздней ночи гуляли вместе по романтической старой Женеве. Многие спрашивали о Ленине: «Когда этот человек успевает спать?»

После II съезда РСДРП Ленин вернулся в Женеву очень утомленным. Но там его уже ждала новая работа. С 26 по 30 октября в Женеве должен был состояться II съезд «Заграничной лиги русской революционной социал-демократии». Предстояла новая борьба, новые столкновения с оппортунистами вроде Мартова и Троцкого. Мечтательная осень у озера Леман, которую когда-то так вдохновенно воспел Байрон в «Шильонском узнике», мало волновала Ленина. Вместо прогулок по построенному еще Цезарем мосту через Рону в прекрасные октябрьские дни 1903 года он ездил на велосипеде заниматься в библиотеку или встречался с товарищами в клубе эмигрантов и у себя дома. Все мысли его в этот период были поглощены разработкой программы предстоящего съезда «Заграничной лиги». Владимир Ильич не обращал большого внимания на не слишком тогда оживленное движение на улицах города. Однажды он налетел со своим велосипедом на трамвай. К счастью, в то время трамваи ходили довольно медленно. Ленин был только сброшен на мостовую и поранил лоб и брови. Вскоре после этого случая он, бледный, с забинтованной головой, явился на съезд, что, впрочем, не помешало ему выступить с прекрасной речью.

Ленин вел огромную переписку, отвечал на многочисленные письма, вникал в дела самых маленьких партийных ячеек, советовал, обсуждал, критиковал и хвалил. Ежемесячно из Женевы в различные уголки России и за границу уходило много писем. Не часто можно встретить такую работоспособность, сознание своей ответственности, прилежание и самоотверженность.

Но эта необычайно широкая переписка была только частью его многосторонней деятельности. Наряду с нею Ленин проводил ежедневно много часов в Женевской библиотеке. Обычно он сидел у узенького деревянного стола около большого окна, вчитываясь в каждую строчку лежащей перед ним книги, выписывал особенно интересные места. Если сейчас познакомиться с книгами, которые в свое время прочитал Ленин в Женевской библиотеке, то можно проследить, как он жадно стремился узнать новое, с одинаковой глубиной изучая отчеты комиссий американского конгресса и историю философии; яростно спорил с буржуазными философами, интересовался историей Германии и ее политической географией; основательно изучал всевозможные работы о научном и техническом развитии мореплавания и о взаимоотношениях между физиологией и психологией. «Феномен!» — говорили о нем удивленные библиотекари.

В декабре 1904 года Ленин вступил в женевское «Общество любителей чтения».

* * *

Когда Ленин и Крупская утром 23 января 1905 года шли в библиотеку на Гран-рю, навстречу им бросился Луначарский:

— Революция! В России революция!

«Трибюн де Женев» первая сообщила о «Кровавом воскресенье» в Петербурге. Уже вечером 23 января русские эмигранты устроили в зале Хандверк большое собрание протеста против организованной царизмом бойни. После этого они вышли на демонстрацию, за которой следила женевская полиция. Газеты крупной буржуазии немедленно начали поход против «революционеров», которые ведут «опасную и враждебную пропаганду из Женевы и Цюриха против Великой России».

В годы революции 1905 года в России Ленин живо заинтересовался важной областью революционной борьбы — военной наукой. С этой целью он редактировал здесь перевод главы из книги Клюзэрэ о тактике уличной борьбы Парижской Коммуны, изучал произведения Маркса и

Энгельса, в которых анализировались военные вопросы, и читал работы генерала Клаузевица.

В Женеве произошла в этот период интересная встреча В. И. Ленина с Гапоном. В продолжительной беседе Ленин объяснил ему, что народ может победить только в том случае, если у него будет крепкое революционное руководство. Гапон глядел на него, не понимая. Жертвы в Петербурге его мало трогали. Гапона можно было видеть разъезжающим верхом на лошади по улицам Женевы или стреляющим из ружья в княжеском саду. В английской прессе он опубликовал высокопарные мемуары, в которых превозносил себя как народного трибуна...

* * *

Вечером 7 января 1908 года поезд из Берлина остановился на Женевском вокзале Карнаван. Из него вышли Ленин и Крупская. Их встретили несколько преданных товарищей. С вокзала Ленин и Крупская отправились в библиотеку русских эмигрантов.

Прежний ритм работы захватил Ленина целиком. Он снова занимается в библиотеках, возрождает редакцию газеты «Пролетарий».

Но пребывание в Женеве на этот раз не затянулось. В декабре 1908 года В. И. Ленин перебрался в Париж.

Осенью 1911 года Ленин приезжает в Женеву с рефератом «Столыпин и реакция». А когда началась мировая война, осенью 1914 года Ленин приехал из Галиции на швейцарскую границу. Швейцарские социалисты внесли залог в сто франков за переход границы, и 27 октября 1914 года Ленин выступил против войны на большом собрании социалистов в Цюрихе. Темой его реферата была «Война и социал-демократия». Ленин бичевал жестокость и вандализм европейских империалистов. Боевой призыв, который выдвинули Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии», — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — прозвучал в реферате В. И. Ленина с новой силой. Спустя три года под этим лозунгом вооруженные рабочие и крестьяне России двинулись на штурм Зимнего дворца. И началась величайшая революция человечества.

Но это уже другая страница истории.

 

Милан Яриш

В ПРАГЕ

В один из мартовских дней 1901 года работник Пражского комитета социал-демократической партии вызвал к себе молодого партийца и сказал ему:

— Иди, Франтишек, в редакцию «Право лиду». Встретишься там с одним товарищем из России. То, о чем вы с ним договоритесь, пусть останется между вами.

В вестибюле редакции Франтишек встретился с человеком, который был, судя по всем приметам, тем самым товарищем из России, о котором ему говорили. На нем было темное пальто, котелок, который тогда носили не только в Праге, но и повсюду в Европе, а в руках — дорожный саквояж.

Вместе они отправились в кафе «Тумовки». Иностранец рассказал Франтишеку, что зовут его Мейер, что он эмигрировал из России, и, чтобы сбить со следа царскую полицию, ему нужно «почтовое окошко», то есть человек, который будет принимать корреспонденцию в Праге и пересылать ее на имя Мейера по мюнхенскому адресу.

Иностранец понравился Франтишеку. Был он подвижный, с быстрым взглядом, с высоким лбом, небольшого роста. Речь его была очень обстоятельной. Договорившись обо всех подробностях, незнакомец добавил, что к Франтишеку, возможно, придет женщина, которая выглядит так-то и так-то, и спросит товарища Мейера. Затем он простился...

Действительно, вскоре Франтишек стал получать письма и денежные переводы, которые, как и договорились, пересылал в Мюнхен Мейеру. Месяца через два к нему пришла незнакомая женщина. Она была молодая, невысокая, с большими глазами. Женщина спросила о Мейере и, казалось, растерялась, узнав, что его здесь нет. Отдохнув,

она отправилась в путь по адресу Мейера, который ей дал Франтишек.

Вскоре и от товарищей Мейера стали приходить посылки,, Франтишек либо пересылал их дальше по указанным адресам, либо же отдавал людям, которых на то уполномочил Мейер.

Однажды пришел молодой русский. Он должен был взять большую партию посылок Мейера, но по каким-то неизвестным Франтишеку причинам задержался в Праге на два дня. Это был любознательный, приятный молодой человек. Франтишек показал ему Прагу, сводил на рабочее собрание. Потом человек уехал и увез посылки.

Через три дня после его отъезда Франтишек прочел в газете короткое сообщение: «На галицийско-русской границе русской пограничной стражей убит нигилист, пытавшийся на деревенской повозке переправить в Россию большую партию революционной литературы».

Может быть, это было просто случайное совпадение, но Франтишек в эту минуту живо представил себе молодого человека, который был его гостем в течение двух дней и увез пачки газеты «Искра» и брошюр. Вскоре после этого посылки от Мейера перестали приходить.

Прошло много лет, и Франтишек больше ничего не слышал о Мейере. Но однажды, уже после Октябрьской революции, его навестил товарищ, только что вернувшийся из Москвы.

— Ты ведь встречался когда-то с Лениным? — спросил он.

— Нет, — ответил Франтишек чистосердечно, — Ленина я ни разу не видел.

— Странно! — удивился тот. — В Москве я говорил с Лениным. Он спросил, знаю ли я Франтишека Модрачека. И добавил: «Передайте ему привет от Мейера. Он уж догадается».

* * *

В Праге, на Гибернской улице, стоит дом, который имеет длинную историю. Столетия три назад он принадлежал шляхетскому роду Каплиржей из Сулевиц. После Белогорской битвы, когда Габсбурги рубили головы чешской шляхте, дом на Гибернской улице перешел в руки одного иностранца, разбогатевшего на грабеже чешских земель. Тот реставрировал его. Дом много раз менял хозяев, пока не попал в руки князей Виндишгрецев, один из которых стал палачом чешских рабочих во время восстания текстильщиков в 1844 году... Существует предание, что здесь останавливался один из маршалов Наполеона I.

Да, у этого дома длинная история. И все-таки никто бы не остановился сегодня около него, даже не выделил бы его в ряде других на Гибернской улице, если бы через его ворота 18 января 1912 года не прошел человек, столь незаметный на вид, что на него не обратил внимания даже шпик, торчавший на углу. А он прошел быстрыми шагами в ворота, пересек двор, поднялся на третий этаж, рядом с типографией, вошел в одну из задних комнат, сел за стол и открыл VI Всероссийскую конференцию РСДРП. Две недели он аккуратно приходил сюда по утрам и работал в этой комнате.

И эти две недели 1912 года значат для будущего людей так много, что теперь — да так и будет отныне — каждый человек, приезжая в Прагу, чувствует необходимость посетить этот дом, постоять с обнаженной головой на пороге комнаты, в которой Владимир Ильич Ленин проводил Пражскую конференцию РСДРП...

Теперь фасад дома украшен скульптурами, а внутри него расположены залы Музея В. И. Ленина. И люди, откуда бы они ни пришли, замолкают в этих белых, светлых залах, с волнением проходя по следам великой человеческой жизни.

...На свете есть города больше Праги. Возможно, есть города и красивее ее. Но только в ней одной стоит старый дом, который обрел бессмертие 18 января 1912 года, в день открытия Пражской конференции РСДРП.

 

Сэм Рассел

В ЛОНДОНЕ

В общей сложности Ленин был в Лондоне пять раз. Впервые он приехал туда в середине апреля  1902 года, чтобы продолжить издание газеты «Искра» после того, как по конспиративным соображениям стал невозможен ее дальнейший выпуск в Мюнхене. В Лондоне Ленин пробыл до начала мая 1903 года, когда было принято решение перевести издание «Искры» в Женеву. Затем он приезжал в английскую столицу в августе 1903 года, в апреле — мае 1905 года и в мае 1907 года. Наконец, в 1908 году Ленин был в Лондоне в мае месяце, работая в Британском музее над книгой «Материализм и эмпириокритицизм». Таким образом, Лондон сыграл важную роль в начальный период истории РСДРП.

В своих воспоминаниях Н. К. Крупская рассказывает, как ее и Ленина встретил по прибытии в Лондон в апреле 1902 года Николай Александрович Алексеев, эмигрант, активный социал-демократ, помогавший В. И. Ленину в издательских делах. Он и сам оставил интересные воспоминания о пребывании Ленина в Лондоне.

После некоторых расспросов я узнал, что Н. А. Алексеев живет в настоящее время в Москве. Мне посчастливилось встретиться с ним, и во время продолжительной беседы я узнал много интересного о жизни Ленина в Лондоне. Алексеев не забыл английский язык, и я с огромным интересом слушал его рассказ о жизни В. И. Ленина в английской столице.

Н. А. Алексеев еще до приезда Ленина вел переговоры об издании «Искры» с одним из самых преданных и мужественных руководителей английских социал-демократов Гарри Квелчем, главным редактором социал-демократического еженедельника «Джастис», находившегося в доме, мимо которого я часто прохожу, ибо он расположен недалеко от редакции «Дейли уоркер». Сейчас в этом помещении находится библиотека им. К. Маркса. Квелч согласился печатать «Искру» в редакции «Джастис», однако предупредил, что русские социал-демократы должны сами обеспечить себя наборщиками, так как английские наборщики не знают русского шрифта.

Это лишь один из примеров помощи, оказанной английским рабочим классом своим русским товарищам. Как известно, в 1905 году после «Кровавого воскресенья» английские рабочие организовали сбор средств для вдов и детей погибших, а также для продолжения активной революционной борьбы. А в 1920 году лондонские докеры отказались грузить транспортное судно «Джолли Джордж» и тем самым помешали отправке оружия для интервентов.

Приехав в Лондон в 1902 году, В. И. Ленин поселился в меблированных комнатах в доме, находившемся недалеко от Кингс Кросс-стейшн, а затем переехал в двухкомнатную квартиру в доме № 30 на Холфорд-сквер, где он и Н. К. Крупская жили настолько скромно, что арендатор дома г-жа Йо вынуждена была настаивать на том, чтобы они повесили занавески, так как иначе  владелец дома выражал недовольство. Г-жу Йо беспокоило также и то, что Крупская не носила обручального кольца, однако, когда ее заверили, что Ленин и его жена находятся в законном браке, она успокоилась. Этот дом на Холфорд-сквер, в котором жил в то время Ленин, не сохранился. Он разрушен бомбами нацистов во время второй мировой войны, и на этом месте выстроен теперь новый жилой дом. а в местной ратуше установлен бюст В. И. Ленина.

В то время Ленин жил под псевдонимом Якоба Рихтера, на это имя он получал письма из России и под этим именем был известен в Лондоне.

Большую часть своего времени он проводил в читальном зале Британского музея. Обедать Ленин иногда ходил в один из многочисленных рыбных ресторанов, которые были и продолжают оставаться одной из характерных особенностей Лондона и где можно съесть любимое блюдо англичан — рыбу с жареным картофелем.

Ленин использовал свое пребывание в Англии для изучения языка. С этой целью он поместил в одной из газет объявление, в котором говорилось, что русский юрист и его жена хотели бы брать уроки английского языка в обмен на уроки русского языка.

В немногие часы отдыха Ленин ездил в пригороды Лондона. Очень часто он отправляется на Примроуз-хилл и в лесистые парки Хэмпстед Хита и Хайгета, откуда открывается вид на весь Лондон. Бывал он с Крупской и на Хайгетском кладбище, где похоронен Карл Маркс.

Важное место в жизни В. И. Ленина занимает Лондон как место заседаний съездов РСДРП. Делегаты V съезда регистрировались во временном секретариате, помещавшемся в Социалистическом клубе, как раз напротив большой Лондонской больницы, в Уайтчепеле, в районе Ист-Энда. Лондонские газеты писали в то время, что появление делегатов съезда на улицах вызывало сенсацию. Корреспондент газеты «Морнинг пост», ставшей впоследствии «Дейли телеграф энд морнинг пост», писал, что на него произвели большое впечатление многие делегаты съезда; он даже назвал их представителями «вершины русской мысли». Однако не вся английская пресса была столь объективна, и делегатов осаждали представители падких до сенсации газет, которые печатали вымышленные рассказы о жизни некоторых делегатов. Так, например, одна газета опубликовала фотографию молодой работницы, делегатки съезда, и написала, что эта девушка — княжна, дочь генерал-губернатора, но что она — убийца и всегда носит при себе... две бомбы.

По понятным причинам проведение съезда держалось в тайне, и положение осложнилось, когда английские газеты опубликовали фамилии и фотографии некоторых делегатов. Тогда устроители съезда вынуждены были обратиться к английской прессе с призывом не играть роль союзника шпионов царской полиции.

Кроме английской прессы, делегатов осаждала и английская полиция. Руководитель английских лейбористов Рамзей Макдональд был вынужден заявить корреспонденту газеты «Дейли ныос»: «Мне сказали, что представителям Управления уголовного розыска было поручено выяснить местожительство каждого из более чем 300 русских делегатов. Это — просто скандально».

Съезд проходил в помещении церкви Братства на Саутгейт роуд, в Исмингтоне, находящемся в северной .части Лондона. Максим Горький описал это место так:

«Я и сейчас вот всё еще хорошо вижу голые стены смешной своим убожеством деревянной церкви на окраине Лондона, стрельчатые окна небольшого, узкого зала, похожего на классную комнату бедной школы...»

Горький вспоминает о том, что в свободное время Ленин беседовал с рабочими, знакомясь с мельчайшими подробностями их жизни.

Многие делегаты V съезда ходили вместе с ним в небольшой дешевый ресторан, и Горький отмечал, что Ленин ел очень мало — яичницу из двух или трех яиц, небольшой кусок ветчины и запивал кружкой густого темного пива.

Однажды вечером Ленин и Горький с небольшой группой делегатов пошли в лондонский «мюзик-холл», где Владимир Ильич весело и заразительно смеялся, когда на сцене выступали клоуны и эксцентрики.

Таковы некоторые стороны пребывания Ленина в Лондоне, вероятно, к тому же, известные советским товарищам по мемуарной литературе. Мне приятно напомнить их потому, что они показывают Владимира Ильича и как человека и как руководителя партии. Находясь в Лондоне, загруженный множеством дел, Ленин находил время, чтобы изучать жизнь английских рабочих. Простота и личная скромность, преданность поставленной цели поражали всех, кто встречался с ним.

 

Доминика Дезанти

В ПАРИЖЕ

Мне тем приятнее еще раз совершить со своими читателями паломничество по ленинским местам, что оно связано для меня и с личными

воспоминаниями.

Мне было семнадцать лет, когда я твердо решила зарабатывать хлеб собственным трудом. Первой моей платной работой были обязанности переводчика при американском журналисте. Это был небезызвестный Никербокер. Он «делал» тогда репортаж о «знаменитых иностранцах в Париже». А так как дело происходило в эпоху Народного фронта, то он включил в свой список и Ленина, и в первый же день мы отправились с американцем интервьюировать одного старика, который некогда работал в качестве официанта в «Кафе де Лион», на Монружском перекрестке, где теперь помещается какой-то банк. Ленин заходил в это кафе играть в шахматы и принимал здесь участие в горячих спорах с другими эмигрантами, особенно «отзовистами».

Мы нашли старика в лавчонке, которую он приобрел на старости лет в том же самом квартале. Он рассказывал нам о Ленине:

— Меня не в первый раз расспрашивают о нем. В нашем кафе был шахматный клуб, и Ленин часто приходил сыграть партию в шахматы. Я хорошо его помню. Невысокого роста, огромный лысеющий лоб, слегка прищуренные глаза... Всегда скромный и вежливый... Заразительно смеялся... Но это был внешне самый незаметный из всех русских, что являлись к нам. Мне и в голову не могло прийти, что этот человек сделается со временем таким же знаменитым, как Наполеон, а то я рассмотрел бы его более внимательно. Другие, помню, спорили, кричали целыми часами. Случалось, дело доходило и до драки. Стаканы били. Не потому, что они пили много. Нет, заказы у них были скромные, вероятно, потому, что ни гроша в кармане не было... А просто так, в увлечении спором. Ну, а человек с огромным лбом был самым сдержанным из всех. Правда, иногда и он гневался и стучал кулаком по столу, но это случалось редко. Глядя на него, можно было подумать, что перед вами интеллигент средней руки, какой-нибудь учитель или что-то в этом роде. Должен еще сказать, что это был человек большой доброты: у него всегда в кармане находилась горсть конфет для ребят. И кошки тоже охотно шли к нему на колени... А животные очень чутки в этом отношении.

Старик покачивал головой, сожалея, что не может рассказать никакой «пикантной истории», чего так хотелось американскому журналисту, и, по-видимому, был даже в обиде на провидение за то, что оно не потрудилось предупредить его каким-нибудь знаком, что человек, которому он подавал тогда липовый чай или чашку шоколада, был, оказывается, «историческим персонажем». Когда мы собрались уходить, старик отозвал меня в сторону и зашептал:

— Мадемуазель, не говорите вашему американцу, но я тогда отлично понял, что этот человек был другом бедных, хотя и ни единого слова не понимал в их спорах...

Из всего его рассказа самое сильное впечатление произвело на Никербокера замечание старика о кошках. Журналист уверял меня дорогой:

— Это очень важный факт! Очевидно, любовь к кошкам — общая черта всех революционеров. Робеспьер, Сен-Жюст, Жюль Валлес тоже любили кошек.

Я была буквально подавлена такой эрудицией, и мне ничего не оставалось, как молчать. Впрочем, в те годы я сама знала о Ленине не больше, чем этот репортер.

Старые завсегдатаи кафе «Ротонда» — этой штаб-квартиры монпарнасских художников, где заседали вожди «парижской школы», где встречались Гийом Аполлинер, Модильяни, Пикассо, Кислинг, тоже отлично помнят, как Ленин играл в этом кафе в шахматы или беседовал с кем-нибудь в укромном уголке. Но и у них никаких «живописных историй» для американского журналиста найти не удалось.

Попытались мы разыскать и завсегдатаев «Кафе дАркур» на бульваре Сен-Мишель, в самой гуще Латинского квартала, где тогда бывал Ленин. Но и тут мы потерпели неудачу. Во всех воспоминаниях неизменно повторялось: «Скромный... Приветливый... Мягкого характера...» Американец вздыхал:

— Ни одна душа не поверит мне, если я напишу, что человек, который руководил величайшей в истории человечества революцией, у всех, знавших его, оставил о себе воспоминание как о скромном библиотечном затворнике!

Хирург Дюбуше, преданный делу революции француз, очутившийся в 1905 году в Одессе, где он самоотверженно оказывал помощь революционерам, и насчитывавший многочисленных друзей среди русских большевиков в Париже, рассказывал, что однажды он увидел у себя неизвестного господина.

Незнакомец привел больного. Это был Ленин, очень обеспокоенный состоянием здоровья одного товарища по имени Иннокентий1. Русские врачи-эмигранты ставили самые противоречивые диагнозы. Ленину захотелось узнать мнение «настоящего хирурга», и он лично явился к Дюбуше, побуждаемый неизменной заботой о товарищах. Профессор Дюбуше, осмотрев Иннокентия, разразился хохотом, довольно необычным для такого молчальника, как он, и заявил Ленину:

— Ваши товарищи врачи — хорошие революционеры, но как врачи — они ослы!

Владимир Ильич ответил ему таким же заразительным смехом, и эта встреча стала началом их долгой дружбы. Впоследствии Дюбуше лечил одну из сестер Ленина, когда та приехала из России, Надежду Константиновну Крупскую и ее мать и самого Владимира Ильича...

Рассказав нам этот эпизод, профессор добавил:

— Это был, безусловно, самый необыкновенный и самый человеколюбивый человек, какого мне когда-либо пришлось встретить на своем жизненном пути!

Так постепенно, шаг за шагом, мне удалось восстановить факты из жизни Ленина во Франции.

* * *

Владимир Ильич и Надежда Константиновна приехали в Париж в конце 1908 года из Женевы. Почти никаких средств у них не было, и оба отлично понимали, что теперь их финансовые затруднения еще более возрастут. Первоначально они поселились в доме № 24 по улице Бонье, недалеко от парка Монсури, который тогда находился совсем на окраине города.

Четырехкомнатная квартира оказалась обширной, и в ней было все то, что консьержки называют «буржуазным комфортом», то есть вода и газ на всех этажах и даже зеркала над каминами. Но Владимир Ильич и Надежда Константиновна не могли без улыбки смотреть на свою более чем скромную мебель из некрашеного дерева, которая напоминала под этими высокими потолками с лепными украшениями о чем-то вроде кораблекрушения. Консьержка взирала на новых квартирантов не без подозрительности. Имея дело с такими необеспеченными людьми, и домохозяин не решился выдать им то «поручительство», без которого нельзя было получать на дом книги из муниципальной библиотеки.

В Париже работа отнимала у Ленина все его время.

О печатании «Пролетария», а затем «Социал-демократа» удалось договориться с типографией в том же самом XIV округе, находившейся во дворе дома № 8 на улице Антуан Шантен. Но в 1910 году ее пришлось переменить на другую — в доме № 110 на авеню дОрлеан.

Ленину приходилось много писать в Париже и отправлять свои статьи в Россию. В продолжение многих месяцев он проделывал каждый вечер путешествие до Восточного вокзала, чтобы лично опустить конверт в почтовый ящик поезда, ибо не желал взваливать эту работу на плечи других.

— Помилуйте, — говорил Ленин, — с какой же стати я буду портить вам вечер, у вас найдется что-нибудь и более интересное!

Иногда приходилось отправлять довольно громоздкую корреспонденцию: письма, тщательно зашифрованные Надеждой Константиновной, прокламации и газеты.

Недавно одна пожилая француженка рассказала об этом в своем выступлении по радио. Дочь консьержки на улице Бонье, она была в самых дружеских отношениях с Лениным, в карманах у которого для нее всегда находились конфеты или какие-нибудь другие сласти. Однажды Ленин принес ей миску компота, приготовленного в тот день на десерт для семейного обеда, и был страшно рад, глядя, как девочка уплетала за обе щеки лакомое кушанье. Дочка консьержки часто наблюдала, как ее друг нагружал на ручную тележку всякого рода пакеты, конверты и бандероли. Как-то она стала просить его:

— А мне можно на тележку?

Ленин ответил:

- Конечно!

Смеясь, он поднял ребенка, усадил на гору пакетов и бодро повез почту, а заодно и свою маленькую приятельницу в ближайшее почтовое отделение.

Несмотря на изнурительную умственную работу, Владимир Ильич находил время и для того, чтобы знакомиться с жизнью простых людей Парижа. Иногда он тащил Надежду Константиновну в какие-нибудь маленькие «увеселительные кабачки» в городских предместьях, где по субботам наблюдал, как развлекаются или чем взволнованы и недовольны рабочие.

Летом 1909 года чета Ульяновых и мать Надежды Константиновны, с которой они не расставались, переселились на другую квартиру в том же самом округе. Квартиру нашли в доме № 4 по улице Мари-Роз. Она состояла из двух комнат, разделенных альковом, где спала мать Крупской, и кухни. Здесь уже не было ни лепных украшений на потолке, ни зеркал, и недостаточное количество мебели никакого удивления у консьержки не вызывало. Горький, который в те годы был проездом в Париже, упоминает об этой «студенческой квартирке».

Каково всех квартирах, где жил Ленин, местом для собраний и тут служила кухня. Здесь же Крупская принимала являвшихся за советом эмигрантов, прикинув сначала, нельзя ли сделать так, чтобы не беспокоить Владимира Ильича.

Когда наступали весенние дни, Владимир Ильич и Надежда Константиновна пересыпали немногочисленные зимние вещи нафталином и доставали летние костюмы. Не имея возможности часто менять свои туалеты, они из года в год носили одни и те же соломенные канотье. Чтобы придать им вид новых, Владимир Ильич обычно покрывал их слоем лака. Эту операцию он производил, стоя на пороге своего жилища, словно какой-нибудь обитатель деревни. Он утверждал, что по этим слоям лака можно было с таким же удобством сосчитать годы изгнания, как по отслоенням древесины — возраст дерева.

Приведя в порядок головные уборы, Ленин красил и велосипеды. Эти велосипеды играли очень важную роль в жизни обоих. Владимир Ильич ездил на велосипеде в Национальную библиотеку, где он работал ежедневно с момента открытия до 2 часов пополудни. В дни отдыха Владимир Ильич любил отправиться на велосипеде до городка Жювизи и там с интересом наблюдал, как с летней площадки поднимались в воздух аэропланы. Когда однажды он возвращался оттуда домой, на велосипед налетел автомобиль и разбил его вдребезги. В другой раз велосипед Ленина украли во дворе Национальной библиотеки. Подобные, сравнительно незначительные, происшествия ставили перед Лениным трудно разрешимые финансовые проблемы...

Однажды Надежда Константиновна и Владимир Ильич отправились на велосипедах в Дравей, где должна была состояться их встреча с дочерью и зятем Карла Маркса, Лаурой и Полем Лафаргами, сыгравшими большую роль во французском рабочем движении. Но в ту пору Лафарги, больные и уставшие от борьбы, уже считали себя неспособными ни для какой работы и отошли от политической деятельности. Ленин и его подруга вступили в этот дом с большим волнением. Это волнение было настолько велико, что, например, Надежда Константиновна, увидя перед собой лицо Лауры Лафарг, в котором она узнала черты великого Маркса, долго не могла вымолвить ни слова ни по-английски, ни по-французски.

Между Владимиром Ильичем Лениным и Полем Лафаргом немедленно завязался разговор о философии. А обе женщины в это время бродили по парку, окружавшему со всех сторон дом. Когда они возвратились, рассказывала впоследствии Крупская, Лафарг и Владимир Ильич все еще говорили на философские темы. «Он скоро на деле докажет, — сказала о своем муже Лаура, — насколько искренни его философские убеждения».

При этих словах супруги обменялись понимающим взглядом, который показался Крупской очень странным.

Объяснение этому пришло позже. В декабре 1911 года Ленин узнал о самоубийстве Лафарга и его жены. Они покончили с собой, считая, что уже не в состоянии принести какую-нибудь пользу рабочему движению. Это самоубийство вызвало среди французских социалистов большое волнение. А революционно настроенные рабочие увидели в нем проявление малодушия и неверия в их чувства преданности поседевшим борцам за интересы рабочего класса.

На похоронах Ленин произнес над могилой речь от имени Российской социал-демократической партии. Из всех речей, произнесенных над этой двойной могилой, она была безусловно самой пророческой и проницательной. Однако газета Жореса «Юманите», посвятившая похоронам почти целиком очередной номер, «русскому социал-демократу» уделила едва десяток строк...

Весной 1911 года Надежда Константиновна и Владимир Ильич в обновленных канотье снова покатили на своих свежевыкрашенных велосипедах по парижским окрестностям в поисках какого-нибудь уединенного дома, который можно было бы снять за недорогую плату. В конце концов им удалось найти такой дом в далеко протянувшейся по обеим сторонам шоссе деревне Лонжюмо, мимо которой всю ночь грохотали бесконечные повозки с продуктами для «чрева Парижа». Деревня Лонжюмо была известна тогда бронзовой статуей почтальона да небольшим кожевенным заводом.

Инесса Арманд, выдающаяся деятельница международного коммунистического движения, член большевистской партии с 1904 года, произвела в этом доме необходимые переделки и приспособила его к приему рабочих, приезжавших из России, чтобы пройти здесь курс партийной школы, организованной Лениным. Ученики разместились у местных жителей, очень удивлявшихся их внешнему виду. Французам объяснили, что это «русские учителя», а между тем к ним являлись люди, которые и во Франции не отказывались от своей манеры носить косоворотки, и руки их отнюдь не свидетельствовали об интеллигентном труде.

Здесь Ленин и Крупская познакомились со своими наиболее прилежными корреспондентами, и прибытие каждого нового товарища доставляло им искреннюю радость. Супруги устроились на квартире у одного кожевника и могли воочию убедиться в бедности и лишениях французских рабочих, особенно живущих вне Парижа.

Результаты деятельности школы были плодотворными, и работать в ней было интересно. Учеба и практические занятия, которые производились обычно под руководством самого Ленина, прерывались завтраками за общим столом, за которым учителя сидели вместе со своими учениками. По вечерам те и другие отправлялись на прогулку, спорили допоздна, улегшись где-нибудь под скирдой хлеба, а ночью возвращались с песнями домой.

Напряженная жизнь продолжалась в Париже вплоть до 1912 года, когда Ленин и Крупская решили перебраться в Краков, откуда было легче поддерживать связь с Россией. Квартиру на улице Мари-Роз они уступили одному польскому музыканту.

По случаю их отъезда парижская эмиграция устроила обед в деревянном «шале», которое до сих пор существует в парке Монсури. Участвовавшие в банкете возвращались с него домой поздно ночью, оглашая сонные парижские улицы пением.

Теперь на доме Лонжюмо установлена мемориальная доска. Такая же доска установлена и на улице Мари- Роз; в бывшей квартире Ленина живут люди, которые сочувствуют идее устроить в ней музей или приспособить комнаты для выставок. Оба дома стали местом паломничества многочисленных приезжих.

* * *

Ежегодно коммунистическая пресса Франции рассказывает о пребывании Ленина в нашей стране. В течение ряда лет я тоже писала статьи на эту тему, освещая различные факты из жизни Владимира Ильича. Однажды я описала в такой статье те кафе, которые посещал в Париже В. И. Ленин, испытав при этом огромное удовольствие, доставляющее журналисту или писателю сознание той пользы, которую приносит его работа. Вот как это случилось.

Я отправилась в «Кафе де Манийер», чтобы там, как говорится, создать для себя настроение для писания другой статьи. Как известно, в этом кафе часто бывал Ленин, участвуя в важных дискуссиях. Теперь неон и пластмасса уже заменили те газовые рожки и обитые молескином скамейки, которые видел здесь некогда Владимир Ильич. Но снаружи, за окном, царила та же самая уличная суета; все так же были завалены апельсинами, овощами и цветами тележки торговок и так же люди спешили купить у них все необходимое.

Недалеко от меня сидела группа маляров в белых рабочих блузах. Они спорили на политические темы, и, по- видимому, им трудно было прийти к единодушному мнению по некоторым вопросам. Неожиданно один из спорщиков произнес:

— И подумать только, что в этом самом кафе некогда бывал человек, который наверное мог бы нам сказать, как надо поступить!

— В этом кафе? Кто же это такой?

— Ленин!

— Ленин? Зачем же он сюда приходил? Откуда ты это знаешь?

— Прочел в газете, — не без гордости и даже с некоторым вызовом ответил маляр. Из его кармана торчал номер «Юманите», тот самый, в котором была напечатана моя статья о Ленине.

— Да, Ленин, конечно, помог бы нам разобраться в таком вопросе, — согласился собеседник.

Затем у маляров снова вспыхнул оживленный спор.

Это единодушное доверие к Ленину очень характерно для французского пролетариата: для наших рабочих Ленин остается человеком, вокруг которого умолкают все споры. Это поистине образ великого друга. И подслушанный случайно разговор напомнил мне об очерке Горького, в котором он рассказывает, как старый рыбак на Капри, не имевший возможности из-за незнания языка непосредственно обратиться к Ленину во время его пребывания на острове, заметил однажды, услышав, как смеется Владимир Ильич:

— Так может смеяться только честный человек!

Всякий раз, когда мне приходилось говорить о Ленине с простыми людьми из тех мест, где он некогда жил, или объяснять им, почему мы фотографируем дом, в котором была его квартира, или типографию, где он правил корректуру, они вздыхали:

— Да, этот человек действительно всегда стоял за бедных людей!..

Для революционно настроенных рабочих Парижа Ленин стал за несколько лет пребывания в нашем городе Почетным парижанином.

Примечания:

1 Речь идет об Иосифе Федоровиче Дубровицком, «Иннокентии» (1877—1913) — профессиональном революционере, члене ЦК РСДРП.

 

Юзеф Козловский

РАССКАЗ ПОРОНИНСКОГО ПОЧТМЕЙСТЕРА

С тех пор прошло уже более сорока лет. Тадеуш Радкевич был тогда поронинским почтмейстером. В австрийские времена официальное название его должности звучало внушительно: императорско-королевский почтмейстер в Поронине. Сохранилась даже фотография Радкевича, сделанная в 1914 году, на которой поронинский почтмейстер запечатлен за работой в своей почтовой конторе.

— Это было в 1913 году, весной, — начинает свой рассказ гражданин Радкевич. — Поронинская почта помещалась тогда в доме, который принадлежал местному помещику Эустахию Узнанскому. Сейчас на этом месте расположен поронинский Музей Ленина. Там же находилась и моя квартира. Почта была как почта, ничем не отличалась от других таких же учреждений галицийской деревни. Жизнь протекала здесь однообразно. Лишь летом, когда приезжали дачники, становилось несколько оживленней, а в остальное время года не происходило ничего особенного. И мало кто, вероятно, знал что-либо о почтовой конторе в Поронине и ее скромном начальнике, если бы не там получал свои письма и газеты человек, имя которого несколько лет спустя стало известно всему миру.

В один из весенних дней почтовая контора в Поронине была засыпана огромным количеством местных и иностранных газет. Такого здесь никогда не случалось. Приходили русские, немецкие, французские, итальянские, английские и американские газеты. Радкевич даже помнит некоторые из названий этих газет и журналов: «Правда», «Ди цейт», «Нейе фрейе прессе», «Ля Трибюн», «Фигаро», «Нью-Йорк геральд трибюн». Самым же необыкновенным было то, что все они адресовались одному человеку: «Герр Ульянов. Остеррайх. Поронин (Галициен)».

Поскольку в Поронине никто не получал такого количества писем и газет, к тому же еще иностранных, их адресат сразу обратил на себя внимание. Правда, уже и до этого в деревне поговаривали, что в Поронино приехал какой-то известный русский «социал» и поселился в Белом Дунайце, в доме Терезы Скупень.

Вскоре он пришел на почту сам. «Их бин Владимир Ульянов», — представился он при первой встрече. Радкевич снял с полки солидную пачку газет и писем, было даже два денежных перевода. С этого дня Ульянов стал постоянным клиентом почтовой конторы.

Он приходил два раза в день, утром и после обеда, сразу после доставки почты с краковского поезда. В конторе у него была специальная полка, так как вся его переписка адресовалась до востребования.

«Дорога каждый день на почту да на вокзал», «Газет имеем много, и работать можно», — писал Ленин из Поронина своей сестре.

Напротив почтовой конторы, рядом с домом Станислава Галицы, в течение многих лет лежали бревна, на которых частенько сидел Владимир Ильич, поджидая почту; здесь же он просматривал газеты, читал на скорую руку самые важные статьи, делился новостями с товарищами, которых возле него всегда бывало немало. Иногда же, особенно в жаркие дни, он сидел на скамейке в саду почты.

Случалось, что Ленин выезжал на некоторое время из Поронина (в Берн, где лечилась его жена, в Вену или Лейпциг, чтобы выступить там с докладом) — тогда он присылал на почту записку с просьбой сохранить письма и газеты до его возвращения. За несколько дней корреспонденции собиралось столько, что ее укладывали прямо на полу, так как на полке она не помещалась. Когда Ленин возвращался и являлся в контору, писем и газет было так много, что ему помогали нести товарищи.

Личность этого нового и необычного посетителя заинтересовала и жену Радкевича — Мечиславу, которая частенько помогала мужу в работе, а порой даже замещала его.

— Кто же такой, этот пан Ульянов? — спросила как-то она.

— О, это известный русский социалист.

— Показал бы мне его как-нибудь.

— Пожалуйста, как только придет...

На следующий день Радкевич показал жене через окно Ленина, который шел с группой товарищей:

— Вон тот, что посреди, с бородкой, в панаме.

Впоследствии Мечислава Радкевич, выдавая Ленину почту, не раз имела возможность с ним поговорить. Она хорошо помнит и его внешность, и даже то, как он одевался.

— Пан Ульянов, — рассказывает она, — был среднего роста, одевался необычайно аккуратно и носил темный костюм. На лице у него всегда была улыбка. Лицо было продолговатым, восточного типа, с чуть-чуть косым разрезом глаз. Высокий лоб казался еще больше из-за появляющейся лысинки. Вся внешность Ленина была необыкновенно приятной, разговаривал он просто, вежливо, а в глазах его светилась какая-то доброта...

В доме, где помещалась почта, большевики-эмигранты намеревались оборудовать типографию, чтобы печатать в ней революционные материалы для агитации в России. Они выбрали укромную комнатушку на чердаке, договорились с Мечиславой Радкевич и даже заплатили ей за два месяца вперед. К сожалению, Мечислава Радкевич кому-то об этом рассказала, слух дошел до местного жандарма, который запретил использовать служебное помещение императорско-королевской почты для нужд политических эмигрантов.

Радкевичи частенько видели Ленина в Поронине и с Надеждой Константиновной Крупской, когда. они гуляли или шли за покупками. В руках у Ленина тогда бывала небольшая продолговатая сумка, в которую складывали продукты. У Крупской было красивое, ласковое лицо и длинные косы. Она любила носить скромные полотняные платья, украшенные русской вышивкой. Ходили они медленно, так как Крупская была еще очень слабой после перенесенной болезни и операции.

— Пана Ульянова, — вспоминает Радкевич, — я не раз встречал и на железнодорожной станции разговаривающим с гуралями и туристами. Частенько он беседовал с местным лавочником Эмилем Сингером. Пан Ульянов интересовался жизнью поронинских крестьян и их повседневными, будничными делами.

В письмах Ленина к родным мы находим отзвуки этих бесед. Он писал, например, сестре о тех впечатлениях, какие произвели на него Поронино и его жители.

«Население, — писал Ленин, — польские крестьяне «гурали» (горные жители), с которыми я объясняюсь на невероятно ломаном языке, из которого знаю пять слов, а остальные коверкаю русские. Надя говорит мало-мало и читает по-польски.

Деревня — типа почти русского. Соломенные крыши, нищета. Босые бабы и дети. Мужики ходят в костюме гуралей — белые суконные штаны и такие же накидки, — полуплащи, полукуртки».

Ленин восхищался красотой Татр. «Место здесь чудесное, — писал он сестре. — Воздух превосходный — высота около 700 метров...» «Осенью в Татрах (горы, около которых мы живем в Поронине) чудесно — по крайней мере в прошлом году осень после дождливого лета была прелестная». «Места хорошие, — писал Ленин Горькому. — Здоровые. Высота около 700 метров. А что, не думаете ли прокатиться?»

Находил Ленин время и на другие развлечения. Он любил хорошую шутку, веселый, радостный смех. На веранде дома Гута Мостового, где жили большевики-эмигранты, довольно часто раздавались Звуки гармоники, наигрывающей русские песни. Устраивались там и танцы. Там частенько бывал и Владимир Ильич.

Но Мечислава Радкевич больше помнит Ленина, погруженного в раздумье. Однажды она видела его и очень расстроенным. Это было, как ей кажется, в первые дни после объявления войны 1914 года. Она подала Ленину какую-то телеграмму. Он быстро вскрыл ее и пробежал глазами. Женщина видела, как он побледнел. Ленин выбежал из конторы на улицу, где его поджидали товарищи, и принялся перечитывать им текст телеграммы. Содержание этой телеграммы Мечислава Радкевич, к сожалению, не помнит.

Но по другим источникам — из воспоминаний доктора Багоцкого, мы знаем, что тогда из полученной почты Ленин узнал, что 4 августа 1914 года немецкие социал-демократы проголосовали в парламенте за военный бюджет и тем самым поддержали империалистическую войну. Возмущению Ленина не было границ. Именно тут, перед поронинской почтой, Ленин сказал товарищам: «Это конец II Интернационала. С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом».

* * *

Прошло несколько лет, и вот в 1919 или 1920 году Радкевич показал жене газету с портретом Ленина.

— Угадай, кто это?

— То есть как это кто, это же наш пан Ульянов! Но почему тут подписано Ленин?

— Видишь ли, пан Ульянов стал теперь Лениным, — поспешил объяснить ей муж.

 

Эгон Эрвин Киш

МЕБЛИРОВАННАЯ КОМНАТА ЛЕНИНА

В Цюрихе, между домом, носящим надпись, что в  нем родился Готфрид Келлер, и памятником  Карла Великого в готическом стиле жил Ленин в годы своей швейцарской эмиграции.

Улица Шпигельгассе вьется то вверх, то в сторону; она такая узенькая, что даже ручной тележке не протиснуться через нее. Сначала кажется, что вот-вот она заберется ввысь, на гору Цюрихберг, но на полпути она спускается вниз, не открывая перед окнами ее домиков вида на волны озера Лимат, на его зеркальную бесконечность и иссиня-зеленые леса в горах. Никакие туристы, никакие путешественники, ищущие удовольствия, здесь не живут. Здесь ютятся мелкие ремесленники и рабочие. Здесь жил Владимир Ильич Ульянов, которого товарищи по фракции уважали, а противники ненавидели за его последовательность и непримиримость, называя его утопистом, фантазером, занимающимся обдумыванием всех деталей диктатуры пролетариата, как будто Романовы, в угоду этому эмигранту, готовы будут покинуть свой трон и очистить Кремль для жильца какого-то цюрихского сапожника.

Да, господин Каммерер — сапожник. Я познакомился с ним, когда зашел в его мастерскую на улице Шпигельгассе, чтобы починить свои сапоги. Он оценил свою работу в 80 сантимов. Я снял сапоги, он стал натягивать их на колодку. Завязался разговор, который легко можно было перевести на квартиранта, жившего у него в доме около сапожной мастерской, на Шпигельгассе, 14, наверху, во втором этаже, в течение полутора лет, от начала 1916 до апреля 1917 года. Господин Каммерер готовился тогда переехать на новую квартиру по Кульманштрассе, где резервировал маленькую комнату для господина и госпожи Ульяновых.

Но, к сожалению, ничего из этого не вышло, — сказал сапожник: — 8 апреля 1917 года Ульянов заявил, что он должен немедленно уехать. Я ему сказал: «Почему вы хотите сейчас уехать? Ведь за комнату уплачено до 1 мая». Он мне на это возразил, что у него срочные дела в России. Ну, я покачал головой: ведь, согласитесь, не шутка потерять деньги за полмесяца квартирной платы, особенно когда лишние деньги не водятся, как это было у Ульянова. Какой был квартирант этот Ульянов! Боже мой, я был им очень доволен. Платил мне 28 франков в месяц за комнату, это было достаточно во время войны, теперь это стоило бы дороже — 35—40 франков по меньшей мере. С ним хлопот было очень мало. Они пользовались кухней, госпожа Ульянова варила обед, и постоянно они пили чай. День-деньской Ульянов сидел за столом, читал книги и газеты и до поздней ночи писал. Боже мой, сколько книг и газет он получал! Видите, этот угол каждый день был полон книг и газет, а Ульянов их сам забирал, чтобы почтальону не нужно было так часто подыматься наверх. Некоторые письма были адресованы на имя Ленина. Я спросил госпожу Ульянову, что бы это означало. Она мне объяснила: «Мы — русские эмигранты, а это литературное имя». «Хорошо, — сказал я, — это меня не касается. Вы в полиции заявлены, а остальное меня не интересует». — Господин Каммерер стоит на табуретке, бьет молотком по каблуку моего сапога, а возле него сидит его младший сын и действует шилом. — После их отъезда я сжег уйму газет и печатных изданий, не мог я их взять с собой в новую квартиру. Клянусь вам, в голову мне никогда не приходило, что он в России станет таким большим человеком.

На прощанье я ему пожелал счастья и сказал: «Надеюсь, в России вам не придется так много работать, как здесь, господин Ульянов». Он ответил задумчиво: «Я думаю, господин Каммерер, что в Петрограде у меня будет еще больше работы». — «Ну, — сказал я, — ведь больше писать, чем здесь, вы не сможете. Найдете ли вы сразу комнату в России? Там же большая жилищная нужда». — «Комнату я во всяком случае получу, — ответил мне Ульянов, — но будет ли там так тихо, как у вас, господин Каммерер, этого я еще не знаю». Немедленно после этого он уехал.

В подкрепление своих слов господин Каммерер ударяет молотком по заплатке, которая будет украшать мой сапог, берет деньги, и, пока я надеваю сапог, он показывает на соседний дом:

— Вот наверху окно, там комната, которую занимал Ульянов. Сейчас там живет обойщик Штокер.

Обвалившаяся штукатурка на фасаде, внизу — трактир «Цум Якобсбруннен», крутая деревянная лестница. Госпожа Штокер ведет меня в комнату, которую господин Каммерер сдавал Ленину. Комната с низеньким потолком, поднятая вверх рука касается потолка; комнатка — три метра в ширину, почти четыре — пять метров в длину, направо у двери железная печка с трубой, тянущейся по всей комнате. Около окна в деревянной обшивке стены комод. Широкая кровать и священные картины на стенах — собственность новых жильцов. Все же расположение мебели вряд ли было другим и раньше. Там, где стоит стол, всегда должен был стоять стол, больше негде его поставить. Да, в этой ветхой комнатке бедняков, оплачиваемой 28 франками в месяц, стоял стол, за которым сидел в сумрачном свете узенькой улицы великий эмигрант.