Д. БЕДНЫЙ
Из предисловия к книге Л. Войтоловского «По следам войны»
…Припоминаю случай с В. И. Лениным. Владимир Ильич как-то в 1918 году, беседуя со мной о настроении фронтовиков, полувопросительно сказал:
— Выдержат ли?.. Не охоч русский человек воевать.
— Не охоч! — сказал я и сослался на известные русские «плачи завоенные, рекрутские и солдатские», собранные в книге Е. В. Барсова «Причитания северного края».
И еще слушай же, родная моя матушка,
И как война когда ведь есть да сочиняется,
И на войну пойдем, солдатушки несчастные,
И мы горючими слезами обливаемся,
И сговорим да мы бессчастны таковы слова:
«Уж вы, ружья, уж вы пушки-то военные,
На двадцать частей, пушки, разорвитесь-то!»
Надо было видеть, как живо заинтересовался Владимир Ильич книгой Барсова. Взял ее у меня, долго он ее мне не возвращал. А потом, при встрече, сказал: «Это противовоенное, слезливое, неохочее настроение надо и можно, я думаю, преодолеть. Старой песне противопоставить новую песню. В привычной своей, народной форме — новое содержание. Вам следует в своих агитационных обращениях постоянно, упорно, систематически, не боясь повторений, указывать на то, что вот прежде была, дескать, «распроклятая злодейка служба царская», а теперь служба рабоче-крестьянскому, советскому государству,— раньше из-под кнута, из-под палки, а теперь сознательно, выполняя революционно-народный долг,— прежде шли воевать за черт знает что, а теперь за свое и т. д.».
Вот какую идейную базу имела моя фронтовая агитация...
«В. И. Ленин о литературе и искусстве», Гослитиздат, М. I960, стр. 678.
«Москва...»
...Владимир Ильич в часы отдыха не любил разговаривать, а я часто бывал с ним в часы отдыха и помню, что очевидно, он просто любил думать что-нибудь свое в это время. С ним можно было проходить часа два и молчать. И он с благодарностью воспринимал, что ему помогали отдыхать.
Я лично не отрывал Владимира Ильича от отдыха, но однажды пристал к нему, пристал, как ярый питерец. Все мы, переехавшие тогда из Петрограда в Москву, как-то сначала остро ощущали разлуку с этим городом, остро и даже болезненно, и я насел на Владимира Ильича, как это мы покинули Петроград1. А он мне на все мои вздохи и охи и на все аргументы, а аргументов я находил бесконечное количество, прищуривши так один глаз, говорил всего одно слово:
— Москва...
Я ему сейчас же, понимаете, снова!.. А он опять:
— Москва...
И он мне так раз десять говорил: — Москва... Москва... Москва...
Но все с разными интонациями. И к концу речи я тоже начал ощущать, а ведь в самом деле Москва!..
Это было у меня первое ощущение Москвы. Теперь мы все, и я в частности, невероятные москвичи, потому что срослись с той Москвой, которая все вытерпела, все создала. Москва... Это мировой город, и вся символика в этом удивительном слове.
Сейчас надо сделать какие-то заявки для книги, в которой участвовать — это уже честь2. И я все думал, что бы мне взять. И вспомнил Ленина — Москва... И вот я думаю, что, если мне удастся написать что-нибудь, я так и напишу:
— Москва…3
«Литературная газета», 1964, № 48, 21 апреля.
1 В марте 1918 г. Советское правительство из Петрограда переехало в Москву.— Ред.
2 Эпизод взят из выступления Д. Бедного в апреле 1936 г. на совещании по поводу пятитомника «Две пятилетки», инициатива создания которого принадлежала А. М. Горькому.— Ред.
3 В день двадцатилетия Советской власти, 7 ноября 1937 г., Д. Бедный написал стихотворение «Столица — народ».— Ред.