В. Бонч-Бруевич

Ленин о художественной литературе

Знакомство Владимира Ильича с художественной литературой было огромно. Только в последнее время, когда на это обратили внимание, стало выявляться, до какой степени много и глубоко читал Владимир Ильич беллетристические произведения, особенно в классических образцах. Его гениальные, ни с чем не сравнимые статьи о Л. Н. Толстом, которого он сумел так хорошо понять, связать с эпохой, с революционным действием рабочих и крестьянских масс, дают нам яркое представление, как глубоко и проникновенно Владимир Ильич заглядывал как будто бы в чуждую ему область.

 Еще в Женеве не раз Владимир Ильич говорил, что ему хотелось бы написать подробный разбор некоторых произведений И. С. Тургенева. Мы знаем. что он постоянно цитирует Тургенева, нередко у него мелькают сравнения с определенными образами этого писателя, например, с Ворошиловым из романа «Дым». Целый ряд, других ссылок на Тургенева показывают, что он писателем этим занимался, много продумывал его и типы, выведенные этим замечательным художником, сопоставлял с другими даже в своих социально-политических очерках.

Помимо Тургенева необходимо обратить особое внимание на писателя, которого Владимир Ильич любил, ценил и больше всего к нему обращался. Я говорю о нашем знаменитом сатирике Салтыкове-Щедрине. Более 400 раз Владимир Ильич цитирует нашего гениального сатирика. Отдельные слова, образы и выражения, на которых останавливался Щедрин и которым он придал великолепное художественное оформление, у Владимира Ильича буквально вошли в собственный язык. Надо думать, что скоро наступит время, когда будут посвящены труды изучению собрания сочинений И. И. Ленина именно с этой точки зрения, с точки зрения его отношения к художественной литературе, и в этом изучении несомненно Салтыкову-Щедрину будет уделено одно из самых первых мест.

Также мы видим, что Владимир Ильич нередко цитирует Некрасова, которого он много раз читал и считал одним из лучших поэтов эпохи «Современника".

Из старых поэтов и писателей мы всегда могли видеть и Пушкина и Лермонтова, но особенно, кого ценил Ильич это был Ф. Тютчев. Он восторгался его поэзий. Зная прекрасно, из какого класса он происходит, совершенно точно давая себе отчет в его славянофильских убеждениях, настроениях и переживаниях, он все это как бы откидывал от этого гениального поэта и говорил об его стихийном бунтарстве, которое предвкушало величайшие события, назревавшие в то время к Западной Европе, и которое отливалось в поэзии Тютчева каким-то особым — бурным, революционным взлетом.

Весьма характерно обратить внимание на то, что когда Владимир Ильич пожелал, чтобы ему была устроена библиотека в Совнаркоме, он составил следующий список авторов: Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Гончарова, Достоевского. Майкова, Некрасова, Лескова, Л. И. Толстого, Грибоедова, Гл. Успенского, С. Г. Аксакова, Салтыкова-Щедрина, Левитова, Кольцова, Тютчева, Григоровича, Тургенева, Помяловского, Фета, Апухтина, А. К. Толстого, Чехова, Златовратского, Прудкова, Надсона, Короленко, Мережковского, Радищева, Писарева, Добролюбова.

Художественные произведения Владимир Ильич всегда рассматривал как прекрасное зеркало жизни той или другой эпохи. Он чувствовал и них классовую особенность каждой эпохи, каждого писателя, связанного с тем или иным слоем населения. Он подробно изучал народническую литературу и жестоко критиковал основы народнического учения, сражаясь, можно сказать, не на жизнь, а на смерть с Михайловским, В. В. и другими основоположниками этого мировоззрения, он отмечал глубокое значение таких писателей, как Глеб Успенский — «Нравы Растеряевой улицы», различные мелкие рассказы из жизни рабочих, а также из жизни беднейшего крестьянства чрезвычайно захватывали Владимира Ильича, и он всегда указывал: «Вот именно это и нужно давать самым широким массам, необходимо широко публиковать, издавать для наших библиотек, для наших школ, для массового читателя».

Кстати сказать, здесь необходимо отметить, что Владимир Ильич читал совершенно по-особому. Мне казалось, что он не прочитывает строку за строкой, а смотрит в страницу за страницей и быстро усваивает, но до такой степени глубоко и хорошо, что через некоторое время он цитировал на память отдельные фразы, абзацы, как будто-бы он долго изучал то или другое произведение, которое, на самом деле им было случайно прочитано.

Эта его особенность дала ему возможность прочесть такое громадное количество книг и статей,  которые редко можно встретить у какого-либо писателя или ученого. Я думаю, что наступит  скоро время, когда и в Институте Ленина и в Центральном музее художественной литературы, критики и публицистики будет собрано все прочитанное Владимиром Ильичем, как показ лаборатории творчества Владимира Ильича. И когда это будет сделано, я убежден, что изумлению обследователей не будет границ, потому что здесь будут представлены целые стены тех книг этой изумительной библиотеки на всех языках, которую прочел Владимир Ильич.

Также Владимир Ильич всегда говорил, что невольное наше деление на литературу легальную и нелегальную приносит огромный вред для изучения познания художественно-критического публицистического творчества XIX века. Он всегда отмечал, что наступит время и, конечно, это время наступило после Октябрьской революции, когда мы, наконец, воссоединим литературу, которая издавалась по ту и другую сторону границы самодержавной России, когда мы наконец будем в состоянии изучать ее всю целиком и обратим самое серьезное внимание на то, что многие, многие авторы должны были, волей-неволей, печататься за границей, ибо царская цензура уничтожала их произведения.

И действительно, посмотреть на эту богатейшую русскую литературу, которая за XIX век была издана  в Западной Европе и которая, к сожалению до сих пор переиздана для нашего СССР-овского читателя в весьма ограниченном размере, и думаю — не более, 10-15% того, что было напечатано за границей, напечатано у нас, в СССР, после революции. Приходится сожалеть, что до сих пор этого не сделано, ибо эти произведения печатались во всех журналах, которые издавались и Ткачевым, и Лавровым, и Нечаевым, и, Плехановым, и Долгоруковым, и Герценом, и Огаревым, и Христофоровым, и Ржановым, и Тихомировым, и Серебряковым, и многими, многими другими деятелями свободного печатного станка, а также отдельными издателями, которые выпускали многие произведения книжками и брошюрами, и тогда действительно станет понятно, почему Владимир Ильич так всегда настойчиво требовал, чтобы эта нелегальная литература и издавалась, и изучалась как можно шире в наше время.

К типу зарубежной литературы мы, конечно, должны отнести и подпольную литературу, которая выходила в царской России. По своему объему она значительно меньше, но вместе с тем она крайне характерна и нужна для всевозможного изучения литературы той эпохи.

Вот сейчас все так заинтересованы изучением рабочего фольклора, т. е. рабочей песни, в которой отразилось бы положение рабочего класса. А наверное кто не обратил внимания на то, что в газете «Рабочая мысль», которая издавалась в Финляндии Тахтаревым, а также в «Искре», в газете «Вперед» и во многих  газетах и журналах, которые издавались — как нелегальные за границей и подпольно здесь, в России, например  в журнале «Южный рабочий" - постоянно помещались всевозможные песни, частушки, написанные самими рабочими. Если бы все это издать отдельной книжечкой, это был прекрасный вклад не только в наш пролетарский фольклор, но и в нашу пролетарскую поэзию.

Но, конечно, не только художественные произведения увлекали Владимира Ильича помимо тех постоянных его занятий над широкими социальными проблемами, которые он вел. Он очень много читал, и не только читал, а даже изучал нашу отечественную критику, причем Белинского и Чернышевского он в этой области ставил превыше всего. Он находил у Белинского не только серьезное знакомство с Гегелем как таковым, но и с "Гегелем поставленным на голову"; он говорил, что несомненно Белинский был знаком с произведениями еще молодого Маркса и или читал их сам, или ему хорошо и подробно пересказывали о них его друзья - Станкевич, Боткин, Грановский, или каким-либо иным путем он добывал эти сведения. Это его гениальное предвидение теперь всецело подтверждается. Совсем скоро в "Летописях Центрального музея художественной литературы, критики и публицистики" будут напечатаны замечательные документы, касающиеся библиотеки Белинского, по которым наш читатель подробно ознакомится с тем, над чем работал наш "неистовый Виссарион", праотец всей нашей критики, и многие с удивлением узнают, что да, действительно, Белинский читал Маркса. Это теперь всецело обнаружено и установлено одним из сотрудников "Летописей" нашего Центрального музея литературы, который специально посветил себя изучению этого вопроса.

Чернышевский, который все свои критические работы считал продолжением осуществления заветов Белинского, особенно был близок Владимиру Ильичу, несмотря на то, что у Николая Гавриловича несомненно были неправильные, с точки зрения ортодоксального марксизма, с которым он не был знаком, установки по целому ряду проблем, почему народники так усиленно тянули его к себе, считая его провозвестником своих идей, совершенно забывая, что между ними и Чернышевским была глубочайшая пропасть разного научного и философского понимания природы экономических отношений, существовавших в обществе на всем протяжении истории. Чернышевский хорошо понимал классовые отношения, классовую борьбу, был близок не только к пониманию, но и признанию диктатуры того класса, которому нечего терять кроме своих цепей и которого народники как таковые не признавали гегемоном истории, классовой и революционной борьбы. Гениальный Н. Г. Чернышевский особенно хорошо чувствовал биение пульса жизни беднейших классов населения, и рабочих в особенности, положивший всю жизнь свою за стремление к вооруженному восстанию и социальной революции угнетенных масс.

Вслед за Чернышевским Владимир Ильич придавал очень большое значение Ткачеву, которого он предлагал всем и каждому читать, изучать. И издательство «Каторга и ссылка» сделало громадное дело, издавши произведения этого замечательного революционера, критика и публициста.

До сих пор не изучен нами Нечаев, над листовками которого Владимир Ильич часто задумывался, и когда в то время слова «нечаевщина» и «нечаевцы» даже среди эмиграции были почти бранными словами, когда этот термин хотели навязать тем, кто стремился к пропаганде захвата власти пролетариатом, к вооруженному восстанию и к непременному стремлению диктатуры пролетариата, когда Нечаева называли, — как будто бы это особо плохо, — «русским бланкистом», Владимир Ильич нередко заявлял о том, что какой ловкий трюк проделали реакционеры с Нечаевым, с легкой рукой Достоевского и его омерзительного, но гениального романа «Бесы», когда даже революционная среда стала относиться отрицательно к Нечаеву, совершенно забывая, что этот титан революции обладал такой силой воли, таким энтузиазмом, что и в Петропавловской крепости, сидя в невероятных условиях, сумел повлиять даже на окружающих его солдат таким образом, что они всецело ему подчинялись.

«Совершенно забывают, — говорил Владимир Ильич, — что Нечаев обладал особым талантом организатора, умением всюду устанавливать особые навыки конспиративной работы, умел свои мысли облачать в такие потрясающие формулировки, которые оставались памятны на всю жизнь. Достаточно вспомнить его ответ в одной листовке, когда на вопрос -  «Кого же надо уничтожить из царствующего дома?», Нечаев дает точный ответ: "Всю большую ектению". Ведь это сформулировано так просто и ясно, что понятно для каждого человека, жившего в то время в России, когда православие господствовало, когда огромное большинство так или иначе, по тем или другим причинам, бывали в церкви и все знали, что на великой, на большой ектении вспоминается весь царствующий дом, все члены дома Романовых. Кого же уничтожить из них? - спросит себя самый простой читатель. - Да весь дом Романовых, - должен он был дать себе ответ. Ведь это просто до гениальности.

"Нечаев должен быть весь издан. Необходимо изучить, дознаться, что он писал, где он писал, расшифровать все его псевдонимы, собрать воедино и все напечатать", - неоднократно говорил Владимир Ильич.

К сожалению, даже нечаевский "Колокол", который он вел после Герцена и который является действительно библиографической редкостью, до сих пор не переиздан.

И вряд ли найдется один человек из миллиона жителей СССР, который не только не читал, но хотя бы видел эти очень интересные произведения, принадлежащие перу одного из самых пламенных революционеров.

Я думаю, что мы должны выполнить завет Владимира Ильича и в этой области - области переиздания классиков нелегальной литературы.

Я не упомянул здесь о том, что Владимир Ильич, говоря о переизданиях, все время твердил, что многое из того, что издано было как в царской России, так и даже и за границей, в силу очень многих причин, исковеркано по сравнению с тем, что писатель сам писал и потому он требовал самым тщательным образом собрать всюду и везде рукописную литературу, сохранять все подлинники, черновики, записные книжки, мемуары, так как - говорил он, - изучение этой лаборатории творчества каждого писателя является совершенно необходимым для познания и его творчества как такового, и для познания тех произведений, которые нам дали различные писатели.

Владимир Ильич очень радовался, когда видел в нашей женевской центральной библиотеке партии, что мы самым тщательным образом собираем нелегальную и подпольную литературу, что к нам стали поступать различные документы и материалы эпистолярной литературы. Он просил все это бережно сохранить и очень сильно волновался, когда мы должны были все уехать из Женены, спеша в Россию на революцию 1905 г., что все эти материалы могут пропасть.

Он, уезжая нелегальным, усиленно просил меня не бросать это дело, считать это дело революционно важным, все упаковать, сохранить, все передать в надежные руки, чтобы в конце концов все эти материалы могли переехать к нам — в освобожденную Россию -— для тщательного, полного изучения и издания их.

Я счастлив здесь сказать в эту печальную годовщину десятилетней траурной памяти так рано ушедшего от нас Владимира Ильича, что мы теперь широко выполняем это дело, имея в Москве Центральный музей художественной литературы, критики и публицистики, утвержденный Совнаркомом РСФСР 3-го июля 1933 г., где собираются огромные массы подлинных рукописей писателей XVIII, XIX и XX веков, в также громадная, до сих нор никем не исследованная эпистолярная литература, письма, дневники, мемуары. Все эти новые, действительно потрясающие материалы дадут несомненно огромный толчок в деле изучения художественной литературы, критики и публицистики XIX века, и мы многие произведения этих трех отделов, столь любимых Владимиром Ильичом, скоро будем видеть в печати в новом виде, соответствующем написанию самими авторами, без малейших искажений всевозможных цензур - от старорежимной государственной до семейной включительно. Этот завет Владимира Ильича мы выполним целиком и полностью.

Из сборника "30 дней" № 1 1934 г., ОГИЗ