В конце октября 1923 года я был в Горках у Владимира Ильича. Как-то в субботу мне позвонила Мария Ильинична, что в воскресенье можно будет поехать к Ильичу.
С нетерпением я ждал, когда придет машина за мной. Когда она пришла наконец, в ней уже находился Иван Иванович Скворцов (Степанов), который тоже направлялся к Ильичу.
Вместе мы заехали к Анне Ильиничне и доктору Вейсброду, после чего направились в Горки.
В огромном парке-лесе стояла старая усадьба с двухэтажным домом, обставленным старой мебелью. По стенам были развешаны старинные портреты, очевидно, предков последних хозяев усадьбы Горки, и старинная живопись.
С нетерпением я ожидал момента, когда можно будет пойти наверх к Владимиру Ильичу. Наконец, меня и тов. Скворцова позвали наверх. Мы вошли в просторную, плохо освещенную комнату, где находились тов. Анна и Мария Ульяновы.
Сейчас же, как мы вошли, в дверях показался Владимир Ильич, который направился к нам твердым шагом, опираясь на палку левой рукой. За ним вошла в комнату Надежда Константиновна.
Ильич поздоровался с нами очень тепло левой рукой и своей улыбкой, которой он всегда встречал старых друзей и знакомых.
В заграничной белогвардейской печати и среди обывателей распространились слухи, что Ильич сильно исхудал, не понимает, что вокруг него происходит и что он совершенно не похож на прежнего Ильича.
Когда я увидел Ильича, я был поражен: я увидел прежнее лицо Ильича, его умные, прекрасные глаза. Выражение его глаз, улыбка, которая играла на его лице, были такие же, какие я видел десятки и сотни раз на протяжении двадцати лет, когда мне приходилось бывать у Ильича по партийным делам.
Не очень было заметно вначале и то, что Ильич не владел речью. Ильич обыкновенно мало говорил, когда он кого-либо принимал у себя. Он заставлял говорить товарища, который приходил к нему. Слушая рассказы товарищей, он обыкновенно реагировал замечаниями и вопросами. Товарищи, которые хорошо знали Ильича, видели его отношение к вопросу, о котором шла речь, по выражению лица Ильича, по вниманию, которое он уделял этому вопросу, слушая товарищей. То же самое было, когда я и тов. Скворцов были у него.
Тов. Скворцов стал рассказывать Ильичу о ходе выборов в Московский Совет. Он невнимательно слушал. Во время рассказа тов. Скворцова он одним глазом смотрел на рассказчика, а другим просматривал заглавия книг, лежавших на столе, вокруг которого мы сидели. Но когда тов. Скворцов стал перечислять те поправки к наказу МК, которые вносились рабочими фабрик и заводов,— об освещении слободок, где живут рабочие и городская беднота, о продлении трамвайных линий к предместьям, где живут рабочие и крестьяне, о закрытии пивных и прочее, Ильич стал слушать внимательно и своим единственным словом, которым он хорошо владел,—«вот-вот» стал делать замечания во время рассказа, с такими интонациями, что нам вполне стало ясно и понятно, так же, как это бывало раньше, до болезни Ильича, что поправки к наказу деловые, правильные и что нужно принять все меры, чтобы их осуществить.
После тов. Скворцова я не без волнения стал рассказывать Ильичу о моей работе в Исполкоме Коминтерна и о положении нескольких секций КИ. Я рассказывал ему о процессе тов. Бордига в Италии, о положении КП Италии; сообщил Ильичу о предстоящей выборной кампании в Англии и что КП Британии будет поддерживать — за исключением нескольких округов, где будут выставлены самостоятельные кандидаты,— Британскую Рабочую Партию.
Он слушал все мои сообщения не очень внимательно. Но когда я перешел к Германии и сообщил о распаде социал-демократии, об ужасном экономическом положении немецких рабочих, о колоссальной безработице и нищете нескольких миллионов рабочих и работниц, о массовом выходе рабочих из профсоюзов, о роли фаб-завкомов, росте и влиянии КП Германии на рабочих Германии — Ильич оживился и слушал очень внимательно. Во время моего рассказа о Германии он не отводил глаз от меня. Движением головы и своим «вот-вот» он выразил свой живейший интерес к событиям в Германии.
Я забыл, что я нахожусь у больного Ильича и что его нельзя волновать. Мне казалось, что я нахожусь в его рабочем кабинете и он выслушивает рассказ о положении германского рабочего класса и выражением своего лица, своими замечаниями и своим вниманием дает понять своему собеседнику, что он — Ильич — очень заинтересовался сообщаемым.
Надежда Константиновна спросила меня, как в ИККИ относятся к Леви и левым с.-д., которые выступали тогда как организованная группа внутри германской с.-д. партии.
Когда я ответил, что левых с.-д. рассматривают как еще худших изменников рабочему классу, чем правых с.-д., ибо они сеют иллюзии среди рабочих своими левыми фразами, на самом же деле они проводят с.-д. политику против рабочего класса, Владимир Ильич своим единственным словом, которым он владел, «вот-вот», ясно и определенно сказал, что так именно нужно рассматривать левых с.-д. и что он давно предсказывал роль этих иуд —Леви и К°.
Мы ушли от Владимира Ильича в полной уверенности, что скоро-скоро Ильич вернется к работе.
Возвращаясь обратно из Горок, мы еще говорили между собой, что, когда Ильич вернется к работе, надо будет настоять, чтобы он не так много работал, как до болезни.
Через три месяца новый удар отобрал у нас, у Советского Союза и всемирного пролетариата, величайшего вождя рабочих — угнетенных масс.
О Ленине. Сборник воспоминаний. Л., 1925. Т. 1. С. 145—147
ПЯТНИЦКИЙ (ТАРШИС) ИОСИФ (ОСИП) АРОНОВИЧ (1882—1938) — деятель российского и международного революционного движения. Член партии с 1898 г. Агент «Искры». Участник первой российской революции. Вел работу в Одессе, Москве и других городах. Делегат VI (Пражской) Всероссийской конференции РСДРП. За революционную деятельность подвергался неоднократным арестам, в 1914 г. сослан в Енисейскую губернию. Освобожден Февральской революцией. В Октябрьские дни 1917 г.— член Боевого партийного центра в Москве. В советское время — на партийной работе: секретарь МК РКП(б); с 1921 г.— в ИККИ; избирался кандидатом в члены ЦК на IX съезде, членом ЦКК на XIII— XIV съездах и членом ЦК на XV—XVII съездах партии. Необоснованно репрессирован; реабилитирован и восстановлен в партии.