Первый штурм самодержавия. 1905 — 1907 годы - Восстания на Украине в 1905 году

 

Д. Н. Бассалыго

НА БАРРИКАДАХ ХАРЬКОВА

10 октября 1905 года в Харькове тревожно загудели паровозы — то был сигнал к началу забастовки. Движение по железнодорожной линии от Харькова на Москву и Севастополь прекратилось. Стали все харьковские заводы, железнодорожные мастерские, депо; прекратили свою работу высшие учебные заведения, школы, учреждения. Люди массами вышли на улицы.

У заводов, мастерских, на площадях, на Университетской горке шли горячие митинги. В полдень тысячные массы народа двинулись к сахарному заводу... На импровизированных трибунах под красными знаменами выступали большевики, беспартийные рабочие и работницы, студенты, служащие.

К вечеру наэлектризованные толпы народа направились в центр города с песнями: «Вихри враждебные веют над нами», «Слезами залит мир безбрежный», «Смело, товарищи, в ногу», «Дубинушка».

Я, совсем еще молодой человек, никогда до этого не видел таких радостных, решительных лиц. Глаза у всех ярко светились...

Тротуары были заполнены людьми, которые присоединяли свои голоса к поющим, выкрикивали революционные лозунги.

Пройдя через весь город, демонстрация по Екатеринославской улице дошла до центра, где ее встретили казаки.

Боевые дружины, охранявшие митинги, шествия и демонстрации, вышли вперед и развернулись в боевой порядок. Казаки струсили и ускакали прочь.

На другой день все театры, многие учреждения и типографии не работали. Конка стала.

У заводов начались митинги. Вокруг- университета, Университетской горки, собора, всех окрестных переулков начали строиться баррикады. Рубили телеграфные и телефонные столбы, выносили из университета скамейки, столы, ящики, тащили дрова и бревна. Весь этот район был изолирован от полиции. Тысячи людей — рабочих, студентов, служащих, учащейся молодежи — заняли его.

К двум часам дня после грандиозного митинга к университету приблизилась многотысячная демонстрация рабочих паровозостроительного завода. Над рядами реяли красные флаги, звучали революционные песни. Демонстрацию возглавляла боевая дружина, шедшая в военном строю. В это же время у Николаевской и Павловской площадей появилась черносотенная демонстрация из переодетых городовых, сыщиков, торговцев и членов «Союза русского народа», организованная полицией и жандармами. Впереди этих черносотенцев грузный торговец нес портрет Николая II.

Демонстрация с красными флагами подошла вплотную к черносотенцам. С их стороны раздались выстрелы. Но боевая дружина мигом смяла черносотенную толпу, торговец свалился под метким выстрелом дружинника, царский портрет был изорван в клочья. Черносотенцы бежали.

Прибывшие с паровозостроительного завода демонстранты прошли за баррикады. Вся Соборная площадь была усеяна разбросанными делами губернского правления, стекла в учреждениях выбиты, телефонное и телеграфное сообщение прервано.

Вечером этого же дня центром революционных событий стал университет. Здесь был создан боевой штаб дружин. Его комендантом был назначен сочувствующий большевикам прапорщик запаса артиллерии по кличке Николай. Помощником его назначили меня (кличка — Дима), связистом — моего младшего брата, Константина Бассалыго (кличка — Воля), заведующим снабжением — большевика по кличке Алексей. Командирами районных дружин были назначены большевики по кличкам Степан и Жук.

Для защиты населения от черной сотни, полиции и хулиганов были организованы отряды народной милиции из созданных до этого массовых дружин. Население горячо приветствовало народную милицию.

Ночью все площади вокруг Университетской горки были оцеплены войсками.

Боевые дружины стояли на баррикадах. Все наши посты менялись по команде, все выполнялось по-военному. Кстати сказать, в боевых дружинах было много солдат запаса, а также немало смелых молодых боевиков.

Среди полиции, жандармерии и военного начальства упорно ходили слухи, что все подходы к университету заминированы и будут взорваны, если войска вздумают атаковать Университетскую горку.

К утру военное командование предложило нам сдаться. Боевой штаб дружин ответил предложением пропустить всех нас с оружием. После повторных переговоров военное командование согласилось пропустить нас с оружием, спрятанным под одеждой, а также поставило условие, чтобы мы разминировали подступы к горке. Мы приняли условия и «разминировали» то, что и не было заминировано. Затем отправились на Скобелевскую площадь, где провели митинг, прошедший с большим революционным подъемом.

13 октября по всему Харькову происходили боевые столкновения рабочих с солдатами и полицией.

14 октября состоялись общественные похороны 15 убитых участников демонстраций. Похороны носили характер демонстрации: были красные и траурные знамена, звучали революционные песни, выступали ораторы от партийных организаций и общественности. В этот день полиции, воинских частей и черносотенцев на улицах не было видно, похороны проходили спокойно и торжественно. Боевые дружины охраняли процессию.

В последующие дни столкновения с полицией продолжались.

После 17 октября и издания манифеста «о свободах» партия продолжала укреплять боевые дружины и повела большую работу среди солдат гарнизона. Результаты скоро сказались. Военное командование задерживало демобилизацию запасных. С согласия комитета большевиков запасные решили выйти вооруженными, с боевыми патронами, и потребовать у командования демобилизации.

Утром к заводу Гельферих-Саде с духовым оркестром, с винтовками, заряженными боевыми патронами, в строю подошел полк, к которому пристроились наши боевые дружины и тысячи рабочих. Демонстрация с музыкой и революционными песнями двинулась в центр.

На Николаевской площади навстречу демонстрации вышел командующий гарнизоном. Он был окружен своим штабом, полицией и войсками. Демонстрация подошла вплотную к генералу. С распростертыми руками он бросился к первой шеренге со словами:

— Братцы! Братцы! Остановитесь, что вам надо? Представители солдат и большевистского комитета во главе с руководителем харьковских большевиков тов. Артемом (Сергеевым)¹ выдвинулись вперед.

— Немедленная демобилизация! — был твердый и четкий ответ запасных генералу.

— Вот в присутствии господ большевиков даю слово, что с сегодняшнего дня я вас демобилизую, — торопливо говорил генерал.

— Вы всем нам обещаете, что ни один из этих товарищей солдат не будет нести наказания за сегодняшний выход на площадь? — в упор спросил Артем командующего.

— Торжественно, при свидетелях обещаю, — заявил генерал. Артем продолжал:

— Мы устроим сейчас солдатский митинг и объявим ваше торжественное обещание.

— У нас сейчас свобода, господа большевики, мы против митингов не возражаем, — поспешил ответить генерал.

На митинге Артем оповестил солдат и рабочих о переговорах, на их примере ярко обрисовал завоевания народа и призвал к дальнейшей борьбе до полной победы над царизмом.

Запасные были распущены. Авторитет большевиков в глазах населения и солдат значительно возрос.

Между тем революционное движение в стране разрасталось. Правительство жестоко подавляло восстания солдат и моряков.

В ночь на 12 декабря на заводе Гельферих-Саде были собраны дружины. Должно было состояться выступление двух полков с предъявлением требований к начальству. Полки должны были утром прийти к заводу, но ночью генерал-губернатор неожиданно обезоружил их и арестовал. Завод наш был окружен пехотой, драгунами и взводом артиллерии.

Артем с частью боевых дружин был на паровозостроительном заводе, откуда и должен был выступить с рабочими. На Николаевской площади стояло шесть рот пехоты, два пулемета, две сотни казаков; четыре роты солдат посланы были на вокзал, сотня казаков и одна рота пехоты направлены к тюрьме. Правительство решило раздавить революцию в Харькове.

В боевые дружины завода поступило предложение генерал-губернатора сдаться. Комитет уже получил извещение, что воинские части, на которые мы рассчитывали, арестованы, поэтому мы ответили генералу, что спокойно уйдем, если уйдут войска.

Генерал-губернатор вторично предложил нам сдаться, заявляя, что иначе завод будет обстрелян артиллерийским огнем.

Мы обещали дать ответ через полчаса. Большинство комитета, штаба боевых дружин и дружинников решило драться, не сдаваясь. Но меньшевистская дружина изъявила желание уйти с завода. Ее члены сдали нам оружие, мы выпустили их за ворота, где они были тотчас же арестованы и уведены.

Тем временем посланные генерал-губернатора заявили, что через 10 минут начнется обстрел завода.

Тогда дружинники стали выбивать стекла на втором этаже завода по фасаду, чтобы было удобнее стрелять. Тревожно загудел заводской гудок, давая знать городу о готовности рабочих-дружинников к бою. Войска также подали сигнал к бою. И вот по заводу был открыт огонь, артиллерийский, пулеметный и ружейный.

У нас были винтовки и маузеры, но в очень ограниченном количестве. Наши бомбы бездействовали, так как противник находился от нас за полкилометра. Силы были, таким образом, очень неравны.

В это время в тыл войскам двинулся Артем с рабочей дружиной паровозостроительного завода. По его отряду был также открыт пулеметный и ружейный огонь.

После 24 пушечных залпов, пулеметного и ружейного огня у нас появились раненые, которых тут же перевязывали наши медработники. Но вот наш связист Воля доложил штабу, что позади завода войсковые части сняты. Комитет партии приказал немедленно через задние заборы эвакуировать раненых, а всей дружине уходить. Мне приказано было вывесить на фасаде белый флаг.

Кто-то дал мне белый платок, я нацепил его на длинный шест и в разбитые снарядами ворота выставил «белый флаг».

Пулеметная и ружейная стрельба прекратилась.

Тогда комитет велел мне и коменданту выйти к военному командованию, подольше затянуть переговоры о сдаче, а затем вернуться на завод и уходить вслед за другими через заборы.

Окруженные солдатами, мы прошли через площадь к генералу, который начал говорить о сдаче оружия и бомб. Мы требовали время, чтобы собрать все это, и ставили условие — беспрепятственно вынести наших раненых. Проговорив минут 10, мы потребовали еще 15 минут, получили этот срок и вернулись на завод. Тут уже не было никого из наших, все «эвакуировались» через заборы.

Заняв завод, войска нашли здесь только тех рабочих, которым полагалось быть на заводе по службе.

Все последующие дни в Харькове происходили бои с войсками. Сильное сопротивление оказали рабочие железнодорожных мастерских, дело дошло даже до рукопашных схваток...

Во время восстания сильно поредела партийная организация большевиков, многие из ее членов были арестованы.

Оставшиеся с Артемом рабочие не снижали своей активности. Полиция и жандармы вели усиленную слежку за Артемом, за поимку его была обещана денежная награда. Однако, несмотря на то что он показывался на рабочих собраниях, Артем оставался неуловимым. Он умел поразительно изменять свой вид и уходил буквально на глазах у полиции. Например, его прятали на Сабуровой даче, в доме умалишенных. Дача была окружена войсками, они производили обыски, разглядывали всех больных, а Артем под видом санитара, в белом халате, с самоваром в руках, ушел из помещения.

Целая свора шпиков нагрянула на собрание в земской управе, где выступал Артем. Шпики ликовали, считая, что бесстрашный руководитель харьковских большевиков уже в их руках. Но не тут-то было: Артем, переодевшись в офицерскую форму, благополучно покинул земскую управу. Полицейские, окружившие дом, козыряли ему, а он небрежно отвечал, поднося руку к козырьку.

Незабываемы дни 1905 года. Героический подвиг народа, совершившего первую русскую революцию, останется в веках...

Первая русская... Сборник воспоминаний активных участников революции 1905 — 1907 гг. М., 1975. с. 243 — 249

 

¹ Ф. А. Артем (Сергеев) — член партии с 1901 года. В 1902 году эмигрировал в Париж. В 1903 году — агент «Искры» на Украине. В 1905 году возглавлял харьковскую большевистскую организацию. Ред.

 

Ф. Н. Петров

БОЛЬШЕВИКИ В 1905-м

18 НОЯБРЯ 1905 ГОДА

В жизни каждого человека, наверно, есть такой день, который нельзя сравнить ни с какими другими. Для меня таким днем является 18 ноября 1905 года — день вооруженного восстания солдат-саперов в Киеве...

Напуганное развитием революционного движения, царское правительство издало 17 октября 1905 года манифест. Царь обещал созвать Думу, предоставить свободу слова, собраний, печати и союзов. Либеральная буржуазия восторженно восприняла эту весть. Помню большую демонстрацию в Киеве, около думы, где городской голова, зачитав манифест, со слезами на глазах говорил о наступивших счастливых днях свободы, о том, что теперь городское самоуправление не будет больше подвергаться надзору администрации, создаются, дескать, прекрасные условия для всего населения.

Но большевики понимали, что все обещания царского правительства являются вынужденными и рассчитанными на обман народа. В. И. Ленин в ряде статей блестяще разоблачил царский манифест. Ильич зло высмеял либералов, которые говорили, что царская Дума сможет принести стране подлинную демократию.

В то же время, следуя указаниям Ленина, большевики стремились использовать отдушину, которую дал манифест, для подготовки трудящихся к дальнейшей борьбе за победу революции.

Иллюзии свободы, связанные с царским манифестом, проникли и в воинские части.

Пришлось вести в этот период много дискуссий с эсерами, меньшевиками, с анархиствующими элементами, разъяснять массам, каким должен быть настоящий путь революционного движения.

* * *

Выполняя решения III съезда партии, киевская военно-революционная организация большинством голосов постановила: поднять вооруженное восстание в городе. Началом восстания должно было явиться выступление саперных батальонов с участием артиллеристов и некоторых пехотных частей.

На саперов мы делали главную ставку. Они были лучше других частей подготовлены к восстанию...

Непосредственной причиной к восстанию послужило такое событие. 16 ноября в 3-й роте 5-го понтонного батальона солдаты, возмущенные издевательским отношением к их бытовым нуждам, подняли бунт и отказались отправиться в караул.

Когда об этом узнала наша военная организация РСДРП, мы решили немедленно провести совещание с участием представителей воинских частей.

На совещании присутствовало 50 — 60 солдат, главным образом саперы, явились и некоторые офицеры саперной бригады. Было решено 18 ноября устроить вооруженную демонстрацию. В случае успеха она могла перерасти в восстание, и тогда по разработанному плану мы должны были захватить киевские правительственные учреждения, арестовать генерал-губернатора. Тов. Б. П. Жадановскому было предложено руководить военными действиями на случай сражений с верными царскому правительству войсками.

Утром 18 ноября 1905 года саперные части вышли из казарм. К саперам присоединились две роты солдат 125-го пехотного полка и музыкальная команда. Вскоре в числе демонстрантов было не менее 1000 вооруженных солдат.

Двигаясь от Печерска к центру города, мы всюду видели ликование народа. Группы рабочих, учащейся молодежи стали присоединяться к нам, а когда демонстрация приблизилась к чугунолитейному заводу Южно-Русского общества, распахнулись ворота и огромная толпа рабочих объединилась с солдатами. Теперь уже нас было 4 — 5 тысяч человек. Весть о вооруженной демонстрации с быстротой молнии облетела предприятия города. Бросив работу, рабочие других заводов и фабрик спешили присоединиться к шествию.

Настроение у всех было приподнятое, праздничное. Многие солдаты вышли из строя, некоторые шли вместе с рабочими обнявшись. Проходя мимо Галицкого базара, где возможна засада, я посоветовал Жадановскому отделить войска от невооруженных рабочих и приготовиться к возможным боевым действиям.

И действительно, находившаяся в засаде учебная команда Миргородского полка и полицейские неожиданно открыли стрельбу: сперва по отрядам рабочих-дружинников, а затем и по саперным частям. Наспех соорудив баррикады из опрокинутых киосков и торговых рундуков, саперы открыли ответный огонь, разогнали учебную команду и готовились двинуться дальше, к центру города.

В это время вновь раздались залпы. Власти бросили против нас значительные войсковые силы. В завязавшемся уличном бою многие участники демонстрации были ранены, а несколько человек убиты. Был ранен двумя пулями и я. Тяжелое ранение получил также наш военный руководитель — подпоручик Жадановский.

В бессознательном состоянии я был доставлен на одну из конспиративных квартир. Туда пригласили профессора Волковича, который немедленно произвел операцию и извлек пулю из печени. Вторая пуля так и осталась у меня в области сердца и по сегодняшний день находится там.

Помню, как после операции профессор Волкович ласково посмотрел на меня и сказал:

 — Не беспокойтесь, все будет хорошо, а тайну я сохраню, полиция ничего не узнает.

О профессоре Николае Маркиановиче Волковиче я сохранил самые лучшие впечатления и как о своем учителе. Мы встретились спустя двадцать лет на одном из совещаний в Москве. Николай Маркианович работал в Наркомпросе Украины. Мне было радостно видеть, что он тесно связал себя с Советской властью.

Н. М. Волкович напомнил мне, как он выражал свое недовольство тем, что я, работая с ним в Киеве, в Александровской больнице, уделял много времени подпольной работе...

Оказавшись без руководства, восставшие не знали, что дальше делать. Между тем посланные властями казаки и драгуны стали окружать площадь, задерживая распыленные группы саперов. Меньшевики начали уговаривать солдат вернуться в казармы. Когда солдаты это сделали, казармы были окружены правительственными войсками. Участников демонстрации разоружили и многих из них арестовали.

Б. П. Жадановский, так же как и я, был унесен товарищами с поля боя и в течение нескольких недель находился в безопасности за городом. Но полиции удалось выследить его и схватить.

Кровавое подавление выступления саперов вызвало огромное возмущение трудящихся Киева. Особенно волновало всех то, что над саперами правительство хотело учинить расправу: 149 солдат и 4 офицера были привлечены к следствию, разнеслись слухи о передаче их дела в военно-полевой суд.

Так как в Киеве власти ввели военное положение и протестовать легально было нельзя, то по инициативе большевиков начался сбор подписей против смертной казни и военно-полевого суда над саперами. Было собрано несколько тысяч подписей. Это возымело свое действие.

Состоявшийся суд приговорил трех человек к смертной казни, замененной им пожизненной каторгой, в числе их был и подпоручик Жадановский. 23 человека были осуждены на пожизненную каторгу и 63 человека отданы в дисциплинарные батальоны.

Несмотря на поражение восстания в Киеве, оно получило высокую оценку Ленина. Владимир Ильич указывал на необходимость еще более тесной связи между рабочими и солдатами в борьбе за победу революции. В статье «Умирающее самодержавие и новые органы народной власти» В. И. Ленин писал: «За морским сражением в Севастополе следуют, без всякого перерыва, сухопутные сражения в Воронеже и Киеве. Вооруженное восстание в этом последнем городе делает, видимо, еще шаг вперед, шаг к слиянию революционной армии с революционным пролетариатом и студенчеством»¹

* * *

...В ответ на бесчисленные репрессии и террор до конца 1906 года в армии произошло 21 восстание, 230 революционных выступлений, охвативших 121 тысячу солдат. В 1905 году подпольную работу вели 64 социал-демократические военные организации, в большинстве своем руководимые большевиками. Эти организации в подпольных типографиях выпускали более 40 газет, тираж которых часто доходил до 20 тысяч экземпляров.

Под непосредственным влиянием всероссийской октябрьской политической стачки произошло восстание в Кронштадте 26 — 27 октября 1905 года. В этом восстании проявился мощный взрыв возмущения солдат и матросов лживым царским манифестом 17 октября.

 

СРЕДИ ПОЛЬСКИХ ТОВАРИЩЕЙ

Между киевской и варшавской военно-революционными организациями были довольно тесные связи. Едва я после ранения и операции пришел в себя, как товарищи позаботились спрятать меня подальше от киевской жандармерии. Они воспользовались нашими связями с Варшавой и переправили меня туда.

Польские революционеры-подпольщики приняли меня исключительно тепло, окружили заботой и вниманием, сумели даже поместить в больницу, на Электуральной улице. А когда я выздоровел, варшавские друзья подыскали мне конспиративную квартиру. Вскоре я вновь включился в работу.

Некоторое время спустя я был назначен ответственным организатором военно-революционной организации Польши и Литвы. Эта организация была связана с Петербургским комитетом РСДРП и Главным правлением социал-демократии Польши и Литвы. Я редактировал подпольную газету «Солдатский листок», писал прокламации, организовывал массовки русских рабочих и солдат. В ту пору мне довелось близко познакомиться со многими видными деятелями польской революционной социал-демократии. Часто встречался с товарищами Ф. Э. Дзержинским, Б. Весоловским, Ю. Мархлевским, Л. Тышко, Ф. Я. Коном. Особенно сблизился я с Болеславом Весоловским². Мне приходилось нередко совещаться с ним, как с представителем Главного правления социал-демократии Польши и Литвы (СДКП и Л) и членом Варшавского комитета партии, по вопросам издания военно-революционной литературы. Неоднократно мы вместе выступали на рабочих собраниях в различных районах Варшавы.

Товарищ Весоловский, отдавая все силы борьбе против царизма, не мыслил себе победы польского пролетариата без тесной связи с революционным движением во всей России. Позже, в период пребывания В. И. Ленина в Кракове и Поронине, Весоловский с группой деятелей польского подполья бывал у Ильича.

В 1906 году в Варшаве было много революционно настроенных русских рабочих. Мы привлекали их к участию в кружках и к революционной пропаганде среди солдат. Нам удалось наладить связь с инженерными частями и даже создать два кружка в Петербургском и Волынском гвардейских полках, находившихся в Варшаве. Была установлена связь и с частями в Лодзи, в Ново-Георгиевской и Брестской крепостях и в других районах так называемого Царства Польского и Литвы.

Варшавская военно-революционная организация была для того времени весьма многочисленна. На наши собрания за городом, около реки Вислы, в зарослях, приходило по 200 — 300 солдат. В организации было создано несколько боевых групп для охраны этих собраний и ликвидации провокаторов и шпионов.

Настроение многих участников организации было сверхбоевым. Помню собрание или, вернее, конференцию, которая проходила в Варшаве на улице Лешно. Ф. Э. Дзержинский сделал доклад о событиях, происходящих в России, о революционном волнении среди польского рабочего класса. Я сообщил о настроениях солдат Варшавы, Лодзи, Пестракова, Гродно, Вильно и ряда других гарнизонов. Артиллеристы Варшавской цитадели, сказал я, предложили захватить орудия крепости, направить их дула на генерал-губернаторский дом, разгромить его, занять все административные центры города, объявить Варшавскую республику и двинуться на дальнейшую революционную борьбу с самодержавием.

Этот «план» многие горячие головы встретили с восторгом и готовы были голосовать за него. Но товарищи Дзержинский и Мархлевский выступили против локального вооруженного восстания, их поддержал тов. Весоловский. Я в своем выступлении сказал, что военно-революционная организация, имеющая связь с Петербургским комитетом партии, получила ленинское указание — не поднимать локальных восстаний солдат, так как после поражения Декабрьского вооруженного восстания в Москве обстановка требовала накопления и сохранения революционных сил.

Было принято решение: разъяснить рабочим и солдатам, что сейчас нецелесообразно начинать восстание.

Однако военно-боевая работа продолжалась. Ее оборвало такое событие. В конце 1906 года в доме на той же улице Лешно проходило совещание представителей ряда военных организаций. Неожиданно дом окружили воинские подразделения и полиция. Двери были крепко закрыты, поэтому мы имели возможность быстро уничтожить все нелегальные документы, а боевикам предложили выбросить оружие в окно. С большой неохотой расставались они со своими браунингами и маузерами. Только мы закончили это, как дверь была взломана и в квартиру ворвались со штыками наперевес солдаты, полицейские и, как всегда, «люди в гороховом пальто» — сыщики.

После тщательного обыска всех участников совещания арестовали и препроводили в Варшавскую цитадель. Меня поместили в 10-й павильон. Он отличался не только своим суровым режимом: почти каждую ночь в течение моего девятимесячного пребывания в павильоне из его камер выводили заключенных на смертную казнь. Тяжело было слышать, как среди ночи доносились возгласы: «Прощайте, товарищи, иду на смерть!» — или раздавались крики, полные ужаса.

Следствие первоначально вел жандармский полковник, который имел обыкновение вызывать на допросы ночью. Он старался путем неожиданных вопросов получить от меня сведения о работе военно-революционной организации и о товарищах по подпольной деятельности. Когда я заявил, что отказываюсь отвечать на его вопросы, он стал топать ногами и угрожать применением пыток.

Товарищи, находившиеся на свободе, привлекли для нашей защиты лучших варшавских адвокатов (Кронфельда, Патека), и, очевидно, их вмешательство спасло меня и других подследственных от пыток.

Великие, незабываемые дни. Сборник воспоминаний участников революции 1905 — 1907 годов. М.. 1970, с. 53 — 62

 

¹ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 12, с. 123. Ред.

² Ф. Кон. Ю. Мархлевский. Л. Тышко, Б. Весоловский — видные деятели польского революционного движения. Ред.

 

Н. Н. Чувпило

ГОРЛОВСКОЕ ВОССТАНИЕ

После окончания начальной школы я три года занимался самообразованием. С помощью старшего брата Василия Чувпило и двоюродного Михаила Ивановича Кольченко — членов РСДРП — стремился расширить свой кругозор. Четырнадцати лет поступил на завод фирмы «В. Фицнер и К. Гампер» (ныне Краматорский машиностроительный завод) учеником слесаря. Там же работали и мои братья.

Большими группами на завод приезжали студенты-стажеры, которые в заводском театре «ЭРА» организовали кружок самодеятельности. В этом кружке участвовали и мы, подростки. Позднее из членов кружка выделилось несколько студентов-рабочих, из которых краматорская организация РСДРП создала социал-демократический кружок. Его посещали мои братья, а с ними и я.

Однажды, когда мы, несколько учеников завода, сидели у реки с удочками, к нам подошли наш рабочий Константин Каплин и с ним старик, который достал из корзинки какой-то сверток.

 — Ребята, — сказал Каплин, — вам уже говорили, что надо распространить революционные листовки. Вот старик скажет вам, когда, где и как их распространить.

Летом 1905 года под различными предлогами — купания, рыбной ловли — довольно часто устраивались выезды на реку Северный Донец и Торец, где проводились собрания.

18 октября 1905 года большой митинг состоялся на нашем заводе. Выступали представители московской организации РСДРП, призывавшие рабочих не верить царскому манифесту и начать забастовку. Директор Штепа и урядник Есауленко, чтобы успокоить рабочих, решили организовать молебен в честь царя, даровавшего народу «конституцию».

Члены РСДРП решили сорвать молебен, на который полиция сгоняла рабочих силой. Охрана бдительно следила за порядком, но люди лишь делали вид, что молятся.

Когда поп провозгласил: «Императору нашему многие лета!» — старый рабочий Григорий Журба демонстративно разорвал портрет царя и стал топтать его ногами. Другой рабочий, Лука Яндовский, поднял красное знамя и крикнул: «Долой самодержавие! Да здравствует революция!», запел «Марсельезу», ее подхватили почти все рабочие.

Молебен был сорван, полицию разогнали прибывшие вооруженные рабочие, пристава и урядника арестовали, у полицейских отобрали оружие.

В этот же день из Славянска вернулся мой брат Василий. От него мы узнали, что и в Славянске власти попытались организовать молебен в честь царя.

На Соборной площади города собрались тысячи рабочих и крестьян окрестных сел. Член РСДРП студент Николай Коршунов открыл митинг. Манифест царя он назвал обманным, призывал вооружиться, отбирать оружие у полицейских, жандармов, отказываться платить налоги, не давать рекрутов в царскую армию. На речь его горячо отозвались участники митинга. Когда Коршунов и его друзья, члены РСДРП Колтунов и другие, шли с митинга, их подстерегли и убили черносотенцы.

Против зверского убийства гневно протестовали рабочие, учащиеся. Состоялся митинг. Тут уж черная сотня действовала вовсю. Митинг разогнали. Вскоре началась расправа над рабочими нашего завода. Многих арестовали и посадили в тюрьму. Однако революционное настроение рабочих не падало.

13 декабря в Краматорске был избран Совет рабочих депутатов, создан боевой стачечный комитет во главе с членами РСДРП Курако, Граченко, Рудневым и другими. Было постановлено: отчислить однодневный заработок рабочих на закупку оружия для дружинников. Бомбы, пики и другое холодное оружие решили изготовить силами рабочих.

Стачечный комитет сформировал два отряда дружинников, машиностроителей (командир отряда член РСДРП Иван Зайцев) и металлургов (командир Соколов).

14 декабря дружинники обезоружили и арестовали краматорскую полицию и жандармов, освободили из тюрьмы арестованных организаторов митинга. 15 декабря Совет рабочих депутатов овладел почтой, телеграфом и банком.

В тот же день краматорская боевая дружина обезоружила и арестовала в Славянске полицейских и жандармов. В боях захватила винтовки и патроны. Краматорцы — машиностроители и металлурги — объявили забастовку.

На общезаводском митинге студент Кратковский от имени стачечного комитета огласил главные требования рабочих: увеличение заработка на 25 процентов, введение 8-часового рабочего дня, открытие школы для детей, открытие публичной библиотеки. Охрану завода и поселка Совет возложил на боевую дружину.

Бурлящий котел представляла в эти дни Горловка. С утра до ночи шли митинги и собрания. Горловка с близлежащими шахтами, рудниками и механическим заводом была крупным экономическим районом Донбасса. Каждая шахта и завод имели свои железнодорожные ветки. Рабочий поселок насчитывал до 10 тысяч человек. Узловой промышленный центр Горловка одновременно стал революционной цитаделью Донецкого бассейна.

Боевые пролетарские организации по руководству революционным движением были созданы в Горловке, Краматорске, Гришине, Авдеевке, Дебальцеве и других пунктах. К октябрю — ноябрю уже действовали стачечные комитеты, Советы рабочих депутатов, профсоюзы.

В состав Горловского боевого стачечного комитета (БСК) входили учитель А. С. Гречнев-Чернов, Морозов и другие.

Еще 9 декабря в Горловке был избран распорядительный комитет. Железнодорожный узел, почта, телеграф, банк были в руках комитета.

Заводчики и шахтовладельцы тем временем добились присылки войск. 12 декабря на станцию Горловка прибыла 5-я рота Таганрогского полка. В тот вечер военные власти пытались занять вокзал и «водворить порядок».

Распорядительный комитет потребовал от генерал-губернатора немедленно убрать войска.

Революционному накалу среди рабочих способствовали провокационные действия заводчиков. Директор Горловского механического завода Лоэст объявил, что сокращается производство, снижается заработная плата рабочих. На заводском собрании большевик Зубарев-Кузнецов призывал не соглашаться с приказом директора. Рабочие послали к нему делегатов для переговоров. Руководил делегацией Зубарев-Кузнецов.

Директор вызвал полицию и войска. А рабочие тем временем заняли контору завода и задержали директора.

Вскоре войсковая часть и полиция окружили завод. Капитан роты драгун Угринович потребовал в течение десяти минут очистить территорию завода, освободить директора и выдать вожака рабочих Кузнецова-Зубарева. Одновременно директор завода объявил, что согласен удовлетворить требования рабочих. Спустя 25 минут переговоры были завершены. Однако, когда рабочие стали покидать контору, направляясь в цехи, полиция с обнаженными шашками бросилась на них. Рабочие отразили атаку.

На помощь полиции пришли драгуны. Без предупреждения они дали несколько залпов. Силы были неравные. Рабочие вынуждены были покинуть территорию завода, оставив убитых и унося раненых, в числе последних и Кузнецова-Зубарева.

В результате провокационных действий полиции и драгун было убито 9 и ранено 13 человек. Кузнецову-Зубареву ампутировали левую руку выше локтя.

Расстрел безоружных рабочих Горловского машиностроительного завода вызвал всеобщее возмущение и гнев рабочих Донбасса. Боевой стачечный комитет тотчас телеграфировал во все концы Донецкого бассейна:

«Взываем о немедленной помощи!»

В течение вечера 16-го и в ночь на 17 декабря в Горловку стали прибывать боевые дружины, в том числе и мы из Краматорска под командой слесаря Ивана Зайцева. Как я потом узнал, прибыло 8 поездов с дружинниками и санитарными отрядами, всего около 4 тысяч. Из них только 160 человек имели винтовки, 560 — охотничьи и другие ружья и самодельные бомбы. Остальные вооружились холодным оружием.

Командиры дружин собрались в здании вокзала и избрали штаб, который занялся разработкой плана наступления. Решено было дожидаться прихода хорошо вооруженных дружин из Гришина (Красноармейск) и Авдеевки. В 7 часов утра 17 декабря оттуда прибыли поезда с дружинниками. Командирами их были Дейнего, Нина Доброва, Морозов и Новиков.

В зале второго класса станции Горловка состоялось короткое совещание штаба. Решили немедленно наступать на казармы драгун. Дружины заняли исходные боевые позиции. Основные их силы расположились в надшахтном здании за эстакадами и отвалами породы, против казарм.

Два отряда, которыми командовали учитель-большевик А. С. Гречнев — Чернов и штейгер Гуртовой, двинулись по Садовой улице, заняли дворы, прилегающие к казармам.

Краматорские дружинники вошли в состав отряда Гречнева. Мне поручили во время боя подносить боеприпасы.

Сигналом к общему наступлению послужил поджог деревянных конюшен драгун.

Отряды Гречнева и Гуртового открыли огонь по казарме, а цепи гришинского и авдеевского отрядов под командованием Дейнего перешли в наступление (Дейнего и Нина Доброва были убиты). Засвистели пули дружинников с эстакады и отвалов.

Казармы оказались под перекрестным огнем. Драгуны бросили лошадей, в одиночку и мелкими группами прорывались через цепи дружинников, убегая в степь. Много было убитых и раненых. Разбита казарма, захвачен дружинниками конный двор с лошадьми. Но и сами дружинники несли большие потери, пострадал почти весь командный состав.

На подавление горловского вооруженного восстания помимо драгун, жандармов и полиции вызвали воинские части. Они ударили по слабому месту восставших — Горловскому вокзалу — с восточной стороны. Здесь находились слабо вооруженные рабочие и санитарные отряды. Толпами бродили вокруг безоружные дружинники. Войска оцепили вокзал, в ответ на стрельбу открыли сильный огонь. Трижды дружинники отбивали атаки, помогали им женщины и дети, но силы были неравными. Дружинники вынуждены были сдаться.

Дружины, занимавшие здание шахты и эстакаду, продолжали отстреливаться, отступая к поездам, в которых приехали в Горловку. Наши дружины были отрезаны войсками. В 4 часа дня 17 декабря наиболее организованная часть дружинников, захватив убитых и раненых, покинула Горловку.

В боях с царской пехотой и драгунами оставшиеся дружины проявили высокую организованность и боеспособность. Вскоре явились вражеские парламентеры с предложением сдаться под угрозой беспощадного артиллерийского обстрела, расстрела пленных, уничтожения всех наших огневых точек.

В свою очередь дружинники послали своих парламентеров с целью затянуть переговоры, обеспечить отступление. Но парламентеры возвратились ни с чем. В это время ружейная и пулеметная стрельба прекратилась, слышались лишь одиночные выстрелы, потом все стихло. Наш наблюдатель сообщил, что враги идут в наступление. Их подпустили близко, встретили сильным ружейным огнем. Было брошено несколько бомб. Однако стало ясно, что бой возобновится. Командование вторично послало двух дружинников в неприятельский стан для переговоров. В результате были приняты следующие условия: 1) обе стороны отпускают всех пленных; 2) разрешается забрать всех убитых и раненых, для этой цели в распоряжение дружинников предоставляется несколько классных вагонов и паровозов; 3) гарантируется всем дружинникам полная свобода; 4) оружие дружинников подлежит немедленной сдаче.

Переговоры не привели бы и к таким результатам, если бы враги доподлинно знали, как малы наши силы. Когда пленные дружинники были освобождены, станцию Горловку заняли царские войска. Из станционных помещений никого не выпускали. Обыскивали всех подозрительных. Я, как подросток, особого подозрения не вызывал. Поэтому помогал перевязывать раненых, приносил воду промывать раны и для питья. Рукава и полы моей одежды были в крови. Послышалась хриплая команда:

— Всем выстроиться на перроне вокзала.

Тут и меня потащили на перрон. Пошли разные разговоры. Говорили, что будет заседать военно-полевой суд. Погромщик и черносотенец пристав Немировский произнес перед собравшимися ура-патриотическую речь, в которой обвинял евреев и РСДРП в злодействе и посягательстве на царскую власть, на порядок и спокойствие в государстве российском.

Затем Немировский приказал спеть «Боже, царя храни». Пели нестройно, как-нибудь, слова не произносили внятно, что-то мурлыкали себе под нос. Пристав был недоволен. Последовала команда:

— Разойдись!

Казаки, драгуны, солдаты и полицейские, несмотря на большую их численность, в поселок Горловку не заходили, боялись рабочих и шахтеров. Они ушли за пять верст, в сторону ртутного рудника. Четыре дня Горловка была без всякой власти.

21 декабря в поселке появился отряд земского Красного Креста. Начали убирать трупы. В этот же день в Горловку вошли царские войска. Начался разгул полицейского террора и преследований.

...А в Краматорске продолжала бушевать революция. На высоких трубах доменного цеха и других цехов завода реяли красные знамена. Власть все еще оставалась в руках восставших. 17 декабря царское правительство бросило на подавление горловского восстания 24-й казачий полк, стоявший в Харькове. Поезд следовал по Курско-Харьковской железной дороге, через Краматорск.

Дружинники Краматорска получили донесение связного П. Н. Гулько о движении казаков. Машинисты Ведь, Цинько и другие, узнав о карателях, взяли резервный паровоз из Славянского депо и с помощью дружинников подорвали пути у деревни Шпичкино. Эшелон с войсками пошел под откос, был обстрелян дружинниками Краматорска с Меловой горы.

После тяжелых и упорных боев в Горловке краматорские дружинники вернулись домой... Они привезли убитых и раненых. Из 132 уехавших вернулась только половина. Раненым дружинникам начальник доменного цеха Курако отдал свою квартиру. К ним тайно ходил врач-хирург Иван Потебня.

Район вооруженного восстания объявили на военном положении. Генерал-губернатор Сандецкий, командовавший карательными войсками, предупредил, что не остановится перед любыми жертвами для подавления «мятежного движения».

После поражения горловского восстания в Краматорск были введены казачьи части харьковского охранного полка под командой майора Зелинского и сотня ротмистра Годова. Даны установки и инструкции карателям.

Начальник изюмского уездного жандармского управления сообщал Зелинскому и Годову о приказе харьковского губернатора навести порядок и спокойствие в Краматорске, выявить среди рабочих и мастеровых неблагонадежных лиц, участников вооруженного бунта на месте, а также на шахтах Горловки; занести означенных в черные списки, которые будут положены в основу дальнейшей работы по судебному разбирательству.

В случае каких-либо дальнейших выступлений со стороны рабочих губернатор приказывал применять любые меры усмирения.

В конце февраля 1906 года полиция арестовала многих рабочих. Не появлялся в цехе и Григорий Иванович Петровский, прежде работавший на заводе. Позже мы встретились с ним в енакиевской библиотеке.

Григорий Иванович хорошо знал Дейнего, Морозова, Доброву и других, погибших в революцию 1905 года. Мне он сказал:

—Ты, Николай, помнишь, в Краматорске на рыбалку я с Костей Каплиным приходил, с корзиной прокламаций; говорил вам, когда, где и как распространить листовки. Вас было три рыбака-подростка, потом я проверил и установил, что вы молодцы — все сделали как надо.

— Григорий Иванович, — воскликнул я, — да ведь это же был старик с бородой, дряхлый!

— Не старик, это был я, загримированный...

Несмотря на массовые аресты, у нас на заводе усиленно готовились к Первому мая...

Великие, незабываемые дни. Сборник воспоминаний участников революции 1905 — 1907 годов. М., 1970. с. /57- 164

 

Н. Пыжов

ВОССТАНИЕ В ВЕЛИКИХ СОРОЧИНЦАХ¹

Меня разбудил мой хозяин, тревожно повторяя:

 — Вставайте, вас просят в волость. Скоро будут казаки.

Я быстро оделся и вышел. На площади уже собралось больше 1000 человек. Проходя мимо толпы, я заметил, что крестьяне прячут свое «орудие» под полами тулупов, вследствие чего получалось впечатление, что все присутствующие на площади безоружны.

На крыльце волостного правления стояли уполномоченные и несколько товарищей из революционного кружка. Герасим Муха, обладающий самыми точными сведениями о положении дел, в кратких словах сообщил мне о движении неприятеля.

Переночевав на хуторе, казаки рано утром направились в местечко. Но дорогу так занесло, что казачьи лошади большей частью шли по брюхо в снегу. Вследствие этого отряд двигался очень медленно. Наша конная стража следила за движением отряда на таком расстоянии, что можно было простым глазом видеть, какие трудности он преодолевает, передвигаясь к местечку.

— Но через час уже казаки могут появиться на площади, — уверенно Закончил Муха...

Спросил я об огнестрельном оружии.

— Вот все оружие, что держат под полами тулупов, — указал рукою на толпу Герасим. — Ничего не удалось найти...

Кто-то из толпы окликнул Муху. Он быстро сбежал с крыльца.

Через минуты две возвращается и вполголоса мне сообщает:

Некоторые хотят в первые ряды поставить богатеев. Пускай в них первых—, говорят, казаки стреляют, чтобы они тоже отведали пуль. Как вы?

— Не надо этого, Герасим Николаевич. Они, во-первых, произведут суматоху, как только подъедут казаки, и, несомненно, перебегут к ним, расстроят наши ряды. Во-вторых, богатеи не будут защищать нашу свободу, наши права. Убедите товарищей, что не следует этого делать.

— В первые ряды просятся солдаты с японской войны и новобранцы. Так я их и поставлю туда, ладно?

— Вот это хорошо.

Муха прошел в центр толпы, которая к этому времени стянулась и почти умолкла.

Слышатся неясные возгласы руководителей. Толпа отливает из центра площади и заполняет узкую улицу, примыкающую к площади с левой стороны...

Казаки не избрали местом прорыва к волостному правлению широкое пространство площади, на противоположном конце которой стоит здание волостного правления, а намеренно появились на узкой улице слева от площади...

Впереди отряда едут сани с одним седоком в огромной офицерской шубе-шинели. По бокам отряда несколько офицеров...

Расстояние между толпою и отрядом быстро тает. Вот уже с десяток саженей.

Не останавливают лошадей. Гонят прямо на толпу. Разделились на две части, впуская в центр отряда сани. Уже сажени четыре. Лошади рвут копытами снег и бросают большие комья в стороны. Видим ясно здоровые, красные лица казаков.

Все замерло на площади. Тихо, как в могиле.

Блеснуло что-то впереди толпы.

Лошади вздыбились. Казаки их слегка осаживают назад.

Крестьяне переднего ряда без команды, но дружно и одновременно протянули впереди себя вилы. И так застыли.

Отряд прибыл численностью в 80 человек под командованием полковника Бородина. Всего было в отряде, насколько помнится, 4 офицера, в том числе и командир.

Смотрим: огромных размеров человеческая фигура с трудом медленно выходит из саней.

— Барабаш приехал! — слышу на крыльце. Вглядываюсь в лицо, закутанное в башлык. По большой темно-русой бороде узнаю своего давнишнего гонителя.

Барабаш, выйдя из саней, приблизился немного к толпе и на несколько мгновений остолбенел. Крестьяне твердо держат протянутые вперед вилы. Весь первый ряд, человек 30, преградил дорогу казакам.

Раскутав лицо, Барабаш начинает что-то говорить толпе. Не подходит ближе. Раздраженно машет руками, топчется на месте. На лице выражение угрозы. Крестьяне — ни звука...

Оказалось, что Барабаш, не добившись согласия пропустить его в волостное правление, бросил в толпу:

 — Скажите вашим вожакам, чтобы пропустили меня. После этого и прибежал гонец.

Я советуюсь с товарищами, стоящими со мною на крыльце. У всех нас блеснул луч надежды.

— Надо, надо пропустить. Может быть, что-нибудь новое предложит.

Бежит гонец обратно. Смотрим: Барабаш садится в сани. Я встрепенулся.

— Не пропускайте в санях! Пускай пешком идет!

Толпа подхватила мои слова. Передние ряды, получив новое распоряжение, не шевелятся. Барабаш, сидя в санях, что-то кричит в толпу.

Бежит новый посланец:

— Требует, чтобы пропустили сани.

— Если хочет, пускай идет пешком. Не пропускайте саней. Казаки хотят прорваться за санями Барабаша.

Мое мнение разделяют окружающие меня. Барабаш выходит из саней и медленно приближается к переднему ряду. Крестьяне в центре ряда осторожно, не опуская вил, отводят их в сторону и уступают на время очень узкую щель для врага. Барабаш не может пролезть. Крестьяне осторожно расширяют щель. Только Барабаш прошел сквозь первый ряд, крестьяне моментально привели вилы в прежнее положение.

Очень медленно толпа расступается, давая дорогу восьмипудо-вой чудовищной фигуре Барабаша.

Он без помощи других не может взойти на крыльцо. Двое крестьян, с заметным отвращением на лице, подталкивают его. Взошел. Не глядя ни на кого, просит показать ему, где находится становой пристав.

Кто-то выкрикивает:

— Он сидит в холодной... пока нашего не выпустите!

— Проведите его в арестное помещение, — говорю кому-то из окружающих, кивая головою на Барабаша, который с трудом ворочает бычьей шеей. Видимо, не может сразу осмотреться, затрудняется взять верный тон.

Я еще ни разу не взглянул на врага, стою за его спиной и стараюсь перебрать в уме все возможные побуждения Барабаша, приведшие его к рискованному шагу — пробраться через толпу в волостное правление. Эти мысли всецело овладели мною.

— Будет! Прекрати разговор! Товарищ оратор, он о казаках говорит!

Я подбегаю к караульному помещению. Барабаш, уходя от решетки, бросает на ходу приставу какие-то слова.

Не замечая меня, он обращается к крестьянам. Говорит о том, что они нарушили законный порядок и что могут понести за это тяжелую кару... Он продолжает говорить о том, что он получил от высшего начальства приказание взять отряд казаков и, в случае необходимости, силой оружия освободить пристава и восстановить законный порядок.

- Крови нашей захотел! Стрелять будешь в нас? — закричали угрожающе крестьяне и еще теснее сомкнулись вокруг Барабаша ..

С хрипотой, выказывающей сильное волнение, совершенно переменив тон, Барабаш говорит:

— Господа, я исполняю только приказание высшего начальства. Но я не хочу проливать крестьянской крови. Я такой же христианин, как и вы...

Мягкий, заискивающий голос, почти дружеский... Я выхожу на крыльцо со словами:

— Пропустите его.

Крестьяне неохотно размыкают круг.

Барабаш уходит. Долго пробирается через толпу. Говорит о чем-то с командиром отряда. Потом медленно садится в сани и трогается в обратный путь.

Казаки повернули лошадей.

Сани и казаки все скорее и скорее покидают республику. Вот враги скрылись совсем из виду... Толпа пришла в движение. Все хлынули к крыльцу. На лицах всех цветет слово: «Победа!»

Я поддаюсь общему чувству. Говорю тоже о победе, о бескровной победе.

Площадь оглашается громовым ура...

Тем временем казаки, выехав за околицу, остановили для удобства лошадей и с позволения начальства пьют из фляг водку. Затем они скачут обратно на площадь волостного правления, разделившись на две группы.

Первая группа, человек в пятьдесят, во главе с офицером и Барабашем, направилась новым путем к волостному правлению с целью прорваться к нему через широкую площадь в том именно пункте, который при первом появлении казаков оставался незащищенным...

Не успели еще мы с уполномоченными уйти с крыльца, как поднялась тревога. Шум, смятение, отчаянные крики... Крестьянские цепи застыли в середине площади, как только показались казаки.

На границе площади отряд остановился... Послышались звуки сигнальной казачьей трубы. Мы повернули головы в сторону трубача.

— Товарищ оратор! Товарищ оратор! — слышу внизу около крыльца тревожный, прерывающийся голос. — Сбегайте с крыльца: вас хотят убить!..

Раздался залп. Звуки трубы резко оборвались. Пули прожужжали у меня над головою и около правого уха... Ударились в различных местах на крыльце. Второй, третий залп. Сзади, с боков, спереди слышу вскрики раненых. Обернулся к толпе, кричу:

— Товарищи! На подмогу, за мною!

Большая группа крестьян отделилась от толпы. Бежим вместе по направлению к нашим цепям.

Подбегаю. Смотрю вправо. Человек пять крестьян нагнулись и что-то делают над распластанным в снегу около саней телом Барабаша. Две-три палки или дубины поднялись в воздухе и упали на голову Барабаша.

Взгляд на мгновение скользнул на офицера, который стоит саженях в трех от Барабаша на лошади и пытается, дергая за повода лошадь, вырвать из рук женщины уздечку. Старуха левой рукой держит уздечку офицерской лошади, а правой, сжав ее в кулак, грозит полковнику Бородину и что-то с выпученными глазами кричит ему.

Со стороны отряда быстро подскакивает на лошади казак с револьвером в руке и целит женщине прямо в грудь. Выстрелил.

Старуха взмахнула руками, как птица крыльями, и тяжело упала навзничь.

Снова залпы...

19 декабря, через несколько часов после расстрела крестьян отрядом Барабаша, когда на широкой площади много раненых еще корчилось на снегу и не были убраны еще трупы, полтавский губернатор князь Урусов распорядился, чтобы срочно был составлен в Полтаве новый карательный отряд для посылки его в Большие Сорочинцы.

Сотня казаков и две пушки были срочно погружены в поезд и отправлены в местечко Большие Сорочинцы. Начальником этого отряда был назначен старший советник губернского правления Филонов.

Отряд прибыл в местечко после полудня 21 декабря.

Весь остаток дня Филонов занимался выяснением «зачинщиков», которое заключалось в том, что казаки врывались вместе с приставом Якубовичем в избы крестьян и по указанию его жестоко избивали мужчин, женщин, стариков и детей...

Избитых до потери чувств беззащитных людей заключали в арестное помещение и по приказанию Филонова в течение суток не давали им ни воды, ни пищи.

На другой день утром Филонов приказал казакам силой согнать крестьян на площадь, где уже были поставлены пушки, обращенные жерлами внутрь площади. Когда крестьяне сошлись на площади, казаки с шашками наголо окружили их.

Филонов начал истязать крестьян лично и с помощью казаков... Во время истязаний толпа по приказанию Филонова стояла на снегу около четырех с половиной часов...

Пыжов Н. Крестьянская республика. Воспоминания руководителя крестьянского восстания 1905 г. в Сорочинцах. М.. 1930, с. 49 — 67

¹ Заголовок дан редакцией. Село Великие Сорочинцы находилось в Миргородском уезде Полтавской губернии.

Поводом к восстанию явился арест 17 декабря 1905 года за революционную агитацию учителя Г. А. Безвиконного. Возмущенные крестьяне взяли под стражу пристава и урядника, над волостным правлением был поднят красный флаг, избран комитет в составе Н. М. Козиленко, Г. Н. Мухи, Ф. П. Вильченко. На следующий день появился карательный отряд казаков, потребовавший освободить пристава. Крестьяне (около 5 тысяч) отвергли это требование, каратели открыли огонь, 8 человек погибли, свыше 50 было ранено. 21 декабря в Великие Сорочинцы прибыл новый карательный отряд, многие восставшие были избиты розгами, 19 человек арестованы. Ред.

 

Г. М. Крамаров

ВООРУЖЕННОЕ ВОССТАНИЕ В РОСТОВЕ-НА-ДОНУ

Вооруженное восстание в Ростове было одним из крупнейших в первой русской революции. В ростовских событиях проявился высокий революционный подъем рабочего класса. В течение восьми дней рабочий район Ростова — Темерник, ставший центром восстания, находился в руках рабочих. На Темернике, где жило 10 — 12 тысяч рабочих, фактически были ликвидированы органы царского правительства. Полиция, жандармерия, все слуги царизма были либо уничтожены, либо изгнаны. Вся власть в эти дни осуществлялась штабом боевой дружины. В зародыше уже существовал и начинал функционировать новый, создававшийся самими рабочими аппарат управления.

А какую беспримерную отвагу, самообладание и организованность продемонстрировала боевая ростовская дружина, совершившая с оружием в руках переход по льду Дона, в тылу противника, из Темерника в Нахичевань, чтобы там продолжать революционную борьбу!

...Учась в седьмом классе гимназии в Петербурге, я был свидетелем и участником шествия народа на Дворцовую площадь 9 января 1905 года. После же расстрела рабочих группа участников шествия двинулась к электростанции, чтобы заставить рабочих и служащих ее бросить работу. По дороге мы заходили в магазины, столовые, требуя их закрытия. В одном из переулков меня схватили полицейские, и через полчаса я оказался в участке. Просидев там месяц, я был исключен из гимназии и выслан на родину в город Азов. Прожив до лета в Азове, я перебрался в Ростов, где сильны были революционные традиции, жива память о знаменитой стачке в 1902 году, проходившей под руководством старейших большевиков С. И. Гусева и И. И. Ставского, а также о грандиозной рабочей демонстрации 1903 года во главе с С. И. Гусевым и С. Ф. Васильченко.

13 октября 1905 года забастовали Главные мастерские Владикавказской железной дороги. Это было самое большое предприятие Ростова, оно насчитывало около 3 тысяч рабочих.

К железнодорожникам присоединились рабочие завода сельскохозяйственных орудий «Аксай», табачных фабрик Асмолова, Кушнарева, Асланиди, бумажной фабрики Панченко и других предприятий. Буквально с каждым часом положение в городе становилось все напряженнее, шли повальные обыски, все сколько-нибудь заметные работники партии были арестованы. Более того, жандармам удалось обнаружить и захватить подпольную типографию.

В этот же день — 13 октября — группа ростовских социал-демократов, по преимуществу молодежь, направилась на окраину города, где находился небольшой гвоздильный завод Панина. Завод этот еще продолжал работать. Опасаясь агитаторов, администрация заперла ворота. Но она не предусмотрела того, что завод с грязными и душными цехами работал при открытых окнах, из которых доносились на улицу лязг и грохот станков. Постояв у запертых ворот, где дежурили шпики и охранники, мы принялись громко кричать в окна:

 — Да здравствует революция! Да здравствует всеобщая стачка!

Услыхав наши возгласы, рабочие зашумели, некоторые остановили станки. Администрация поторопилась вызвать из ближайшего участка полицию. Бросившись врассыпную, мы ушли от преследования и тут же решили действовать по-другому: вернуться с прокламациями на гвоздильный завод и другие предприятия, где продолжалась работа... Только где взять их?!

Договорились, кому и где достать все необходимое для печатания прокламаций.

Ночью в тесной комнатушке сгрудилось около десяти человек. Составили текст, переписали его фиолетовыми чернилами, приготовили на противне похожую на студень массу из желатина и глицерина, приложили к ней текст воззвания... Затем стали прикладывать к ней чистые листы бумаги. Появились первые отпечатки, не очень ясные, но прочитать можно. Вызвавшиеся идти распространять прокламации забрали первую партию и собрались в путь...

...Однако не тут-то было!.. Послышался топот нескольких десятков ног... Все ближе и ближе!.. Удары в дверь... И вот уже в лавчонку с шумом и гамом вваливаются жандармы, полицейские, шпики. Окружив нас тесным кольцом, забирают как «вещественные доказательства» гектограф и листки, гонят на улицу. Осыпая проклятиями царских ищеек, мы шагаем по словно вымершей базарной площади.

Много лет спустя я прочел донесение начальника Донского охранного отделения ротмистра Заварзина департаменту полиции от 22 октября 1905 года. В нем сообщалось, что «в хлебной лавке Плешкова, находящейся на Новом базаре, застигнуто 9 человек, принадлежащих к организации Донского комитета, которые воспроизводили на гектографах воззвания от Донского комитета. При этих задержанных обнаружена нелегальная литература и печать упомянутого комитета»¹.

При перечислении задержанных лиц особо назывались большевики Е. А. Трифонов (партийная кличка Женька-казак) и Бескоровайный (Ванька-паровоз).

Нас повели по направлению главной магистрали — Большой Садовой (теперь улица Ф. Энгельса), потом по незнакомым переулкам вывели на окраину города. Там обрисовывалась высокая, в три человеческих роста, кирпичная стена ростовской тюрьмы. Когда нас втолкнули в ворота, мы увидели трехэтажное здание, выстроенное буквой «Г». Через несколько минут за нами закрылась дверь тюремной камеры, битком набитой арестованными.

Настроение у нас было боевое. Только сильно огорчал отрыв от революционной работы да беспокоило, что не знаем о событиях на воле.

Прошло несколько дней, и в тюрьме начали циркулировать слухи о каком-то манифесте.

К полудню 18 октября к нам донесся гул, напоминавший шум разбушевавшегося моря... К тюрьме приближалась многолюдная демонстрация рабочих. Сидевшие в одиночных камерах на третьем этаже видели через решетки окон красные знамена. В нашей общей камере, расположенной внизу, мы ничего не видели. К нам лишь доносились голоса демонстрантов. Начался удивительный митинг-перекличка рабочих и учащейся молодежи, собравшейся у стен тюрьмы, и заключенных.

— Мужайтесь!.. Мы пришли освободить вас! — кричали с площади.

В ответ неслись голоса заключенных:

— Не верьте правительству! Будем торжествовать победу, когда уничтожим врага! Борьба еще не кончена!

Тысячная толпа у тюремных ворот, бастующие заводы, бесспорно, оказали свое влияние. Начальник жандармского управления Карпов, испугавшись натиска масс, решил выпустить из тюрьмы арестованных в административном порядке и тех заключенных, дела которых еще не были переданы в суд или в департамент полиции.

К вечеру того же дня они были освобождены. Но в камерах осталось еще много политических заключенных. Среди них О. В. Виккер (партийная кличка Саша), осужденная к 12 годам каторги за вооруженное сопротивление ссыльных в Якутске в 1904 году и побег во время этапа; бежавший из виленской тюрьмы А. Б. Гудко-Портненко (партийная кличка Алексис), впоследствии героически сражавшийся в годы гражданской войны, награжденный орденами и почетным оружием. Остались в тюрьме товарищи, высылаемые в отдаленные места северных губерний, в том числе 55 кавказцев, задержанных в Ростове в связи с железнодорожной забастовкой.

Оставались и мы, арестованные за печатание прокламаций.

Однако освобождение из тюрьмы не обошлось без злодейства, лишний раз показавшего подлость царских властей. В то время, когда освобожденные наши товарищи в одиночку и группами выходили из ворот тюрьмы, митинг уже закончился. На площади еще оставалось человек двести — триста. Из тюремных камер третьего этажа было видно, как на площади началось смятение, послышались крики. Полицейские, черносотенцы и шпики, оказавшиеся на площади, набросились на демонстрантов, избивали их, ломали древки знамен. Одиннадцать человек было убито. Несколько человек были тяжело ранены. Погибла молодая работница Клара Рейзман, активная подпольщица, горячо преданная делу революции. Она была буквально растерзана жандармами и черносотенцами. Какой-то изверг воткнул ей в рот то самое древко знамени, с которым девушка пришла на площадь, к стенам тюрьмы...

Царское правительство наглядно показало, что означают возвещенные манифестом «незыблемые основы гражданской свободы». В городе началась стрельба. Из окон тюрьмы виднелось зарево пожаров. Надзиратель, стоявший у нашей двери, переговариваясь с кем-то, рассказывал, что в городе начался еврейский погром.

23 октября нас вызвали в контору и объявили, что по указу из Петербурга в связи с амнистией мы освобождаемся.

* * *

Первый день после выхода из тюрьмы, радуясь свободе, я провел на улицах. Мне было только 18 лет, и сама возможность двигаться, дышать чистым воздухом, встречаться и беседовать с друзьями переполняла радостью...

4 ноября объявили забастовку рабочие всех табачных фабрик Ростова, где работало 6 — 7 тысяч человек, в основном женщины. Они протестовали против тяжелых условий труда и требовали увеличения заработной платы.

Чтобы оказать давление на табачных фабрикантов, рабочие решили объявить бойкот. Была выпущена об этом листовка. Она настолько характерна, что привожу ее полностью:

«Товарищи рабочие! Все граждане! Не покупайте табаку и папирос ростовских табачных фабрик: Асмолова, Кушнарева, Асланиди и Ростовско-Донской! Хозяева этих фабрик отказались удовлетворить наши справедливые требования и закрыли фабрики. Они хотят этим сломить нашу силу.

Помогите же нам в борьбе за улучшение нашей жизни! Покупайте табак и папиросы других фабрик, только не ростовских! Этим вы поможете нам заставить хозяев удовлетворить наши требования.

Ростов-на-Дону.

Совет депутатов рабочих и работниц табачных фабрик Асланиди, Асмолова, Кушнарева и Ростовско-Донской»².

С забастовкой табачников совпало создание в Ростове Совета рабочих депутатов.

Возник он по решению представителей рабочих на собрании 7 ноября в столовой Главных мастерских Владикавказской железной дороги. На собрании выступало несколько ораторов, в том числе большевик С. Г. Рейзман. Организация ростовского Совета во многом связана с именем этого замечательного революционера.

Еще подростком, учеником во Владикавказских железнодорожных мастерских, он включился в революционное движение. По требованию жандармов администрация выбросила его из мастерских. Юноша долго скитался по предприятиям Мариуполя, Бердянска. Уже став профессиональным революционером, он переехал в Петербург и там был избран в Совет рабочих депутатов.

Позже в Ростове С. Рейзман поступает вновь в мастерские Владикавказской железной дороги, завоевывает симпатии и любовь ростовских рабочих. Его избирают в железнодорожное бюро, затем его председателем.

17 декабря С. Рейзман выехал в Терскую область для того, чтобы организовать вооруженную помощь штабу боевой дружины. Но был там арестован и привезен в Ростов. Его приговорили к каторжным работам, заковали в кандалы. Заболев тифом, лишенный медицинской помощи, он скончался 9 февраля 1907 года.

Вся наша деятельность в те дни была сосредоточена вокруг Ростовско-Нахичеванского Совета рабочих депутатов. Он обосновался в столовой Главных мастерских Владикавказской железной дороги, в огромном по тому времени здании, где ежедневно встречались за обедом и завтраком сотни железнодорожников. Когда зал столовой был по вечерам свободен, на сцене ставились спектакли, устраивались концерты.

8 ноября со всех концов Ростова и Нахичевани к зданию столовой шли железнодорожники, металлисты, табачники, ремесленники, приказчики, домашняя прислуга, дворники, береговые рабочие, прачки, избранные в Совет рабочих депутатов. Всего прибыло 112 депутатов.

В Исполнительную комиссию Совета вошло 11 человек, в том числе большевики С. Г. Рейзман, Е. А. Трифонов, В. А. Друцкий, Н. Бударин. Комиссия подготавливала вопросы к собраниям депутатов Совета и занималась рассмотрением жалоб, в большом количестве поступавших от населения.

Первым постановлением Совета было: оказать помощь бастующим табачникам всеобщей двухдневной стачкой рабочих Ростова и Нахичевани. В результате фабрикантам пришлось удовлетворить все требования рабочих.

Ежедневно в помещении столовой дежурили секретарь Совета, еще недавно служившая в железнодорожных мастерских, Е. А. Матвеева и один из членов Исполкома. В столовую началось паломничество рабочего люда, шли за советом, за помощью...

На собрании Совета 24 ноября было решено добиваться уменьшения квартирной платы для рабочего люда. 27 ноября Ростовско-Нахичеванский Совет присоединился к призыву Петербургского Совета: отказываться от взноса налогов, выбирать вклады из сберкасс, требовать выдачи зарплаты только золотом и другой звонкой монетой. Некоторые депутаты настаивали на бойкоте водки в целях экономического давления на царскую казну, получающую большие доходы от ее продажи. Кроме того, говорилось, что водка подрывает стойкость рабочих в борьбе.

С каждым днем росла связь Совета с населением. Большое впечатление на всех произвело появление на заседании Совета 4 декабря депутации от местных казачьих частей. Вспоминаю, что в депутации было шесть казаков как на подбор — рослых, стройных, в полной форме и с образцовой военной выправкой. Когда, подойдя к трибуне, казаки от имени своих частей заявили, что присоединяются к народу, восторгу не было конца. Казаков пригласили в президиум. Один из ораторов в прочувствованной речи приветствовал делегатов. Был исполнен рабочий гимн «Марсельеза».

Сильное впечатление произвело все это и на население города. И когда 5 декабря депутаты-казаки были арестованы, 6 декабря — в день именин царя — весь ростовский гарнизон отказался выйти на парад³.

* * *

Буквально на глазах росли профсоюзы. Не было, кажется, ни одной профессии, рабочие которой не объединялись бы в союзы для защиты своих интересов.

Мне поручили руководить организацией профсоюзов булочников и шапочников. Для общих собраний было решено использовать театр в Новопоселенском саду. Идем с одним товарищем к сторожу, предлагаем ему открыть театр. Он отвечает, что владелец театра запретил это делать. Направляемся к нему.

— Вы распорядились не открывать театр? — спрашиваем.

— Да, я! — отвечает он.

— На каком основании?

— На основании права собственности.

— Ну, а если мы взломаем двери театра?

— Ваше дело, но я, подчиняясь насилию, не буду тогда отвечать за устройство незаконных собраний.

— Слушайте, — говорим ему, — от имени Совета предлагаем распорядиться открыть завтра театр. Подчиняетесь ли этому «насилию»?

— Да, подчиняюсь.

— В таком случае пишите записку сторожу.

И мы получили в наше распоряжение театральное здание.

Характерный инцидент произошел в редакции газеты «Донская речь». Эта газета по своему направлению считалась либеральной и даже радикальной. Но когда мы, представители профсоюза булочников, стали настаивать на опубликовании в газете устава профсоюза, нам заявили, что без разрешения цензора этого сделать нельзя.

Да ведь по манифесту 17 октября объявлена свобода печати, — заявляем мы.

— Оно так, да все-таки цензура еще не отменена.

— А знаете ли вы, что Совет печатает свои бюллетени без цензуры?

— Так то Совет, а мы не можем!

Пошли к цензору. Нашли его, но толку никакого. С заядлым бюрократом нам и говорить стало тошно. То ему надо один из пунктов изменить, а относительно другого надо получить разъяснение. Возвращаемся в «Донскую речь» и заявляем: если не напечатаете устав, приведем из Совета наборщиков и напечатаем сами.

— Но это насилие! — вторит владельцу театра представитель «демократического» органа печати.

— Да, насилие! В последний раз спрашиваем: будете ли печатать устав?

После долгого раздумья представитель редакции отвечает:

 — Уступаю насилию, заявляя в то же время свой протест. Еще один штрих, на этот раз из области борьбы профсоюза

булочников за улучшение условий труда.

Как представитель союза захожу вместе с одним рабочим к хозяйке булочной, где работа производилась без ограничения времени.

— Сколько часов у вас работают? — спрашиваем мы.

— Работают столько, сколько потребуется! — заявляет хозяйка, указав нам на дверь.

— Придется все же установить время.

— Интересуюсь, а сколько же, по-вашему, должны работать мои рабочие? — с ехидной улыбкой, подчеркивая слова «мои рабочие», спросила она.

— Восемь часов.

Встречаем безграничное удивление и возмущение.

— Да ведь я здесь хозяйка! — беспрестанно повторяет она. — Могу делать, что хочу!

Все наши аргументы разбивались как о каменную стену. Убедившись, что с ней следует действовать иначе, заявляем:

— Приказываем выполнить наше требование. Иначе по постановлению Совета вашей булочной будет объявлен бойкот, и никто не станет у вас ничего покупать.

Упоминание о Совете произвело магическое действие. Непреклонная владелица булочной подчинилась требованию профсоюза.

Настроение рабочих с каждым днем становилось все более боевым.

Собравшийся в Лондоне III большевистский съезд РСДРП вынес решение: «Принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого, по мере надобности, особые группы из партийных работников»⁴.

Горячий отклик у рабочих встретило постановление Совета рабочих депутатов от 5 декабря 1905 года, в котором высказывалось пожелание, «чтобы рабочие от каждой фабрики или завода участвовали в боевой дружине» и изготовляли холодное оружие: кинжалы, пики, железные палки и т. д.

Меньшевистское руководство Донского комитета в полном соответствии с решениями конференции меньшевиков в Женеве летом 1905 года заявляло: возможность победы восстания исключается, не надо его и начинать.

По выражению начальника штаба дружины Ю. П. Бутягина, с самого начала восстания меньшевистское руководство «тихо скончалось», никакого участия в восстании оно не принимало. Руководство вооруженной борьбой против царизма перешло в руки штаба боевой дружины в составе большевиков: Бутягина (Макса), И. Хижнякова (Бекаса) и Васильченко (он заменил В. И. Сабино, погибшего на второй день восстания).

III съезд РСДРП, нацелив партию на подготовку восстания, счел необходимым создать военно-техническую группу при Центральном Комитете РСДРП. Летом 1905 года эта группа организовала в Киеве в условиях строжайшей конспирации школу-лабораторию по изготовлению бомб. В школу были направлены наиболее технически грамотные и смелые революционеры. Среди них оказался и Ю. Бутягин. По окончании школы он был направлен сначала в Армавир, затем в Екатеринодар и Новороссийск и, наконец, к нам, в Ростов. Во всех этих городах Бутягину удалось создать лаборатории, привлечь нужных людей, хотя все это было связано с большими трудностями.

Прибыв в Ростов вместе со своей женой Колобовой, Бутягин обосновался в Нахичевани (около двух километров от Ростова). На нижнем этаже двухэтажного дома была снята квартира с отдельным входом со двора. Быстро оборудовав лабораторию и взяв в помощники учащегося последнего курса ростовского среднетехнического училища грузина Бережияни, Бутягин вместе с Колобовой начали готовить бомбы.

Бутягин был отличным конспиратором, и даже будущие бомбисты не знали о местонахождении лаборатории и не видели Бутягина до самого восстания. Сам же он рассказывал позднее, что по приезде в Ростов сразу установил связь с группой товарищей, участвовавших в подготовке восстания. Среди них он назвал Виталия Сабино, И. Хижнякова, Степана Войтенко, И. Налбандова, Евгения Трифонова, Ивана Бабкина, С. Голубенко, Христофора, Аристарха (автора этих строк) и приехавшего перед самым восстанием С. Ф. Васильченко⁵.

Важнейшей нашей задачей была организация боевой дружины. В Ростове, как и во многих других городах, она возникла сперва для охраны митингов и самообороны и состояла из наиболее стойких и проверенных товарищей. Всего в ней насчитывалось не меньше 30 десятков. Ее задачи и организационное построение были определены во «Временном уставе ростовской боевой дружины».

Мой десяток, в который в большинстве входили члены кружка булочников, снабдил оружием большевик И. М. Хаевский — слесарь небольшой мастерской Кипмана. Помню, с каким благоговением мы принимали из его рук револьверы.

Однажды, уже незадолго до восстания, совет десятников решил провести смотр дружины и «репетицию» ее боевой готовности. Дружинникам был отдан приказ занять свои посты в центре города. В определенный час посты были проверены, причем каждый дружинник обязан был иметь при себе оружие, а на внутренней стороне обшлага пальто — красную ленточку. В другой раз дружинников по такой же боевой тревоге разместили десятками по разным квартирам и посылали патрули в разведку по улицам, словом, готовились к боевым действиям.

* * *

Царское правительство, издав лицемерный манифест 17 октября, вскоре перешло в наступление. 3 декабря был арестован весь Исполнительный комитет Петербургского Совета. Репрессии распространились и на другие города. Однако революция нарастала, шла к своему кульминационному пункту.

В ночь на 9 декабря в Ростове были арестованы 12 членов Исполнительной комиссии Совета депутатов и Бюро железнодорожного союза. Совет предъявил градоначальнику требование немедленно освободить их, угрожая в случае отказа приостановить работу водопровода и городской электрической станции.

Градоначальник граф Коцебу Пилар фон Пильхау струсил и, сославшись на болезнь, передал исполнение своих обязанностей начальнику порта фон дер Вейде. Тот тоже растерялся и начал торговаться с Советом, заявив, что может выпустить не всех, а только часть арестованных. Затем после короткого, но выразительного напоминания по телефону вынужден был выпустить еще двоих, а затем и остальных. Кстати, отмечу: у царских чиновников в виде «трофея» остались 817 рублей, конфискованных у казначея Совета Е. А. Матвеевой. Оставшиеся у Матвеевой 347 рублей с копейками было решено употребить на закупку муки для бастующих рабочих. 9 декабря в городе появилось объявление о том, что «нуждающиеся в помощи должны заявлять дежурному депутату, оставляя ему свой адрес».

События развивались неотвратимо, и приблизительно к 10 декабря замерла вся промышленная и торговая жизнь Ростова.

По постановлению Совета работали только пекарни, выпекая лишь простой хлеб. Оставались открытыми и мелкие продуктовые лавки. Работали водопровод и электростанция.

Начиная с 10 декабря забурлили митинги, на которых присутствовали десятки тысяч человек. Они проходили ежедневно в столовой Владикавказской дороги, в асмоловском и новопоселенском театрах, а также в нахичеванском городском театре и в столовой завода «Аксай».

На этих митингах зачитывались постановления Совета рабочих депутатов, раздавались печатные бюллетени, которые также расклеивались по городу. Настроение у народа было бодрое, боевое.

А что делали реакционные силы? Собралась Городская дума, сюда были приглашены воинский начальник Макеев, полицмейстер Прокопович и жандармский ротмистр Карпов. На заседании Макеев предложил расстреливать митинги из пушек шрапнелью. Гласные думы, эти «отцы города», одобрили злодейский план, решив осуществить его 13 декабря.

11 декабря состоялось собрание совета десятников вместе со штабом дружины. Обсуждался вопрос об аресте должностных лиц: градоначальника, начальника охранки и других. Но это не было осуществлено из-за противодействия руководителей меньшевиков.

Утром 13 декабря я направился в центр города, в Ремесленную управу, где мне поручено было провести митинг шапочников. На улицах не было заметно особых перемен. Правда, кое-где слышалась ружейная перестрелка, но к ней мы уже привыкли. После митинга я решил побывать на Темернике.

Двери больших магазинов были заперты, улицы пустынны, трамваи не ходили; на стенах домов появились новые приказы градоначальника о введении в городе чрезвычайного положения, о запрещении стачек и митингов. В воззвании же Городской думы я прочитал:

«Ни правительством, ни Городской думой не постановлено прекращать торговлю, движение трамвая, освещение... Подобные распоряжения отдаются незаконно кучкой забастовщиков, именующих себя Советом рабочих депутатов, а посему Городская дума...»

Дальше текст был кем-то оборван, а рядом висело постановление Совета рабочих депутатов с призывом продолжать забастовку, проводить митинги и собрания.

Я уже прошел половину пути по Таганрогскому проспекту (ныне проспект Буденного), когда до меня донесся издалека короткий, словно взрыв, гул, которому я сразу не придал значения.

Вслед за ним раздалась ружейная пальба. Промчался отряд казаков. Через несколько минут у Большой Садовой улицы я стал свидетелем событий, напоминавших расстрел рабочих в Петербурге 9 января 1905 года.

Это была одна из самых жутких картин декабрьских дней в Ростове.

...С утра в асмоловском театре, в центре города, как обычно, проходил митинг. Народу набралось столько, что опасались, как бы не рухнули балконы. Когда же митинг закончился и народ стал выходить, раздались ружейные залпы. Творилось что-то невообразимо дикое. Казаки и полицейские палили по всем направлениям, куда попало. На мостовой лежали убитые и раненые, слышались стоны и крики. Царские войска стреляли и в тех, кто поднимал раненых...

Обезумевшие люди метались по улицам, не зная, куда скрыться. Случайные прохожие забились в переулки и дворы и с замиранием сердца следили за убийцами. Кровавая оргия длилась до 9 часов вечера.

Расстреляны были и участники митинга, проходившего в железнодорожной столовой, вблизи вокзала. Митинг уже заканчивался, когда загрохотали орудия. Стреляли из пушек, расположенных в городе, вблизи еврейского кладбища.

Разорвавшимся снарядом около столовой было убито и ранено 7 — 8 человек. Тела убитых перенесли в столовую, раненых разместили по квартирам жителей Темерника и в приемном покое Владикавказской железной дороги.

* * *

Хорошо сохранился в моей памяти следующий день восстания. К 12 часам около столовой собралась тысячная толпа. Люди готовились к похоронам убитых и пришли сюда с венками и красными лентами. В столовую, где стояли гробы, они входили молча, с печальными, сосредоточенными лицами. Здесь были и прибывшие ночью дружинники со станций Кавказской, Тихорецкой и Таганрога, всего около 100 человек. Они были в замасленных рабочих куртках, кепках, словом, прямо из цехов.

Совет десятков дружины решил послать двух-трех бомбистов в город для нападения на артиллеристов, обстреливавших Темерник.

Задание преследовало две цели: попытаться взорвать пушки и, воспользовавшись паникой, захватить оружие, в котором так нуждались рабочие Темерника.

Помощник Ю. Бутягина по штабу боевой дружины матрос И. Хижняков (его партийная кличка была Бекас) стал подбирать добровольцев. Вызвались Н. И. Эпштейн (по кличке Максим), Д. И. Пивин (его кличка Ноги) и автор этих строк. И. Хижняков вручил нам по бомбе, каждая весила до двух фунтов и имела вид плоской металлической коробки, которую можно было всунуть в карман пальто. В помощь нам были выделены дружинники, вооруженные револьверами...

В Декабрьском восстании 1905 года под руководством большевиков рабочие Ростова-на-Дону, как и других городов страны, показали образцы беззаветной храбрости и самоотверженности. «...Эти образцы борьбы должны служить нам, — писал В. И. Ленин, — маяком в деле воспитания новых поколений борцов»⁶.

Великие, незабываемые дни. Сборник воспоминаний участников революции1905 — 1907 годов. М., 1970. с. 171 — 183, 188

Примечания:

¹ 1905 -1907 годы на Дону. Сборник документов. Ростов-на-Дону, 195;), с. 119. Ред.

² 1905 — 1907 годы на Дону, с. 141. Ред.

³ См. журнал сОтклики современности», 1906, № 3, с. 65. Ред.

⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 10, с. 121. Ред.

⁵ См.: 1905 год в Ростове-на-Дону. Ростов-на-Дону, 1955, с. 99. Ред.

⁶ Ленин В. И. Поли, собр. соч., т. 17, с. 50. Ред.

 

О. А. Пятницкий

ПАРТИЙНАЯ РАБОТА В ОДЕССЕ. АРЕСТ И ТЮРЬМА. 1905 — 1906 ГОДЫ

Приблизительно 12 (25) октября большевистский Одесский комитет стал обсуждать вопрос о более активных методах борьбы. Комитет единогласно решил призвать одесский пролетариат к политической забастовке с лозунгом «Долой самодержавие» и за созыв Учредительного собрания, а в первое воскресенье после начала забастовки назначить уличную демонстрацию. Комитет предложил всем революционным организациям выступить совместно с призывом к забастовке и организации демонстрации. Бундовцы и меньшевики согласились на это, но никак не соглашались со сроком начала забастовки (мы предложили начать забастовку в пятницу). Бундовцы заявили, что еврейские рабочие, среди которых они работали, получают жалованье в пятницу и что поэтому они не откликнутся на призыв. Да к тому же, по их словам, и не следует звать на забастовку в этот день, ибо у еврейских рабочих не будет денег к существованию, если они не получат в пятницу жалованье. Меньшевики, согласные с доводами бундовцев, к этому прибавляли, что и в субботу тоже нельзя назначить забастовку, ибо русские рабочие получают жалованье в субботу. Согласились ли эсеры призывать к забастовке в пятницу, я не помню. На организацию совместной демонстрации с нами меньшевики, бундовцы и социалисты-революционеры не согласились. Большевистский комитет сам назначил забастовку на пятницу 14 октября и демонстрацию — на воскресенье 16 октября. О забастовке была выпущена листовка, а о демонстрации объявляли на митингах заводов, фабрик, мастерских, когда призывали к забастовке. О забастовке и демонстрации речь будет ниже. Здесь же я хочу остановиться на том, как периферия реагировала на постановления комитета о забастовке и демонстрации.

Тотчас же после заседания комитета мною был созван райком Городского района. Оба решения комитета — о забастовке и демонстрации — были одобрены, но по вопросу о проведении их в жизнь велись больше 6 часов невероятно длинные рассуждения. И они, наверно, так быстро не закончились бы, если бы члены райкома не увидели из окна квартиры, где мы заседали (окна выходили во двор полицейского участка; это была квартира Шаргородского на Почтовой улице, а комната — члена райкома Якова), что казаков держат уже наготове, а это значило, что в городе неспокойно. Когда члены райкома стали передавать директивы группам и ячейкам, то оказалось, что на многих предприятиях, как только до рабочих дошел слух о назначении забастовки, работу уже бросили, не дождавшись официального призыва...

Многие отсталые заводы, с которыми партия не была связана, бросили работу и без призыва комитета, ибо к тому времени уже стали одесские железнодорожные мастерские и прекратилось железнодорожное движение по постановлению Всероссийского железнодорожного съезда, который заседал в это время в Питере.

Демонстрация была назначена, как я уже сказал выше, на воскресенье 16 октября. Сборный пункт был назначен на углу Дерибасовской и Преображенской улиц, против сквера. Это место было выбрано потому, что на воскресенье были назначены митинги во всех аудиториях университета, а прямо с митинга предполагалось двинуться на назначенное место демонстрации по Херсонской улице (университет находился на углу Херсонской, продолжением которой является Преображенская улица).

Одесский комитет назначил меня руководителем демонстрации, а для всех митингов были назначены товарищи, которые должны были выступать сейчас же по открытии митингов с предложением примкнуть к демонстрации. Организовано все было неплохо, и демонстрация получилась довольно внушительная (для тогдашнего, конечно, времени). Лишь только демонстранты прошли несколько раз по назначенной улице, выкрикивая революционные лозунги (был ли красный флаг и пели ли революционные песни, точно не помню), как на них налетели казаки с нагайками и начали хлестать направо и налево. Они гнали демонстрантов с главной улицы на боковые.

Демонстранты не были вооружены (в комитете вопрос о вооружении в связи с демонстрацией даже не поднимался); поэтому, чтобы спастись от казаков, они опрокидывали стоявшие трамвайные вагоны, выворачивали камни из мостовой и бросали в казаков. Кое-где были разобраны железные решетки скверов.

Демонстрация группами рассеялась по всему центру города, вызывая всех из домов на улицу и останавливая извозчиков. Так продолжалось несколько часов. Стрельбы во время демонстрации, насколько я могу припомнить, не было и серьезно пострадавших со стороны демонстрантов от казацких нагаек также не было, хотя кое-где после разгона демонстрации из опрокинутых трамвайных вагонов делали баррикады, которые казаки брали «с боем».

Мы все, организаторы районов, собрались на явку к тов. Гусеву, и каждый докладывал, что он видел. Тогда мы все считали, что демонстрация удалась...

На улицах было большое оживление, хотя уже было часов 4 — 5 дня, а демонстрация закончилась в 12 1/2 — 1 час. Несмотря на оживление, на улицах совсем не было видно ни полиции, ни казаков. Когда я подошел уже к явке, из-за угла выскочил конный отряд городовых с наганами в руках. Отряд вдруг остановился и без всякого повода и предупреждения выстрелил в упор в стоявших по обеим сторонам улицы жителей, после чего столь же быстро ускакал обратно.

Как выяснилось вечером того же дня, когда мы собрались вновь на явке комитета, такие же наскоки и расстрелы мирно стоявших жителей около своих квартир, свидетелем которых был я сам, повторялись во всех частях города, где жили рабочие и городская беднота. На собрании комитета, устроенном тут же на явке, мы все были взволнованы налетами полиции, ее убийствами. Только тов. Гусев не проронил ни слова и все время что-то записывал. Когда все кончили свою информацию, тов. Гусев прочел нам написанное им короткое воззвание о событиях дня, где было указано на необходимость продолжать забастовку и где рабочие призывались вооружаться кто чем может, ибо борьба переходила уже в вооруженную. Воззвание было единогласно одобрено. Тут же было решено готовиться к похоронам жертв этого дня, для чего тов. Гусев и я были уполномочены вести по этому вопросу переговоры со всеми революционными организациями Одессы. Раненых и убитых свезли в еврейскую больницу на Молдаванке. Чтобы полиция не украла убитых, был организован постоянный патруль из представителей всех революционных организаций, а федеративный комитет последних, который был создан, выработал план похорон. К еврейской больнице, где лежали раненые и убитые, все время подходили рабочие, а в университете продолжались митинги.

Утром 31 (18) октября я возвращался в центр города из еврейской больницы, где лежали убитые. Настроение у меня было невеселое. Вдруг откуда ни возьмись со всех сторон появился народ. Тут были рабочие, студенты, гимназисты, женщины, обыватели, интеллигенция, мальчишки — словом, все смешалось. У всех радостные, веселые лица. Вслух читают манифест 30 (17) октября. Тут и там слышно недружное пение революционных песен. Обыватели поздравляют друг друга со свободой. Наконец появились красные знамена, и среди манифестантов начался спор о том, куда идти: к тюрьме или к думе...

Толпа разделилась: одна часть со знаменами пошла к тюрьме, а другая, к которой присоединился и я (каким-то образом одно знамя попало мне в руки), направилась через главные улицы к думе. Манифестанты заставляли военных снимать шапки перед красными знаменами. Когда демонстрация прошла через Дерибасовскую улицу, где тогда жила вся одесская знать, то на балконах появились красные ковры, платки и кое-где играли «Марсельезу» (через день, когда начался ужасный погром, то на этих же балконах висели уже царские флаги и портреты и музыка уже играла «Боже, царя храни»).

На думе взвился красный флаг, а около Городской думы открылся митинг. Народу было очень много. Говорили много и длинно, но когда проехал небольшой отряд казаков, то участники митинга вмиг разбежались, и я остался почти один с председательским колокольчиком в руке. Когда казаки проехали, толпа опять придвинулась ко входу в думу, митинг возобновился и уже длился до вечера. Я вошел в думу. Кое-где были сняты и порваны царские портреты, везде ходил народ без всякого руководства. Я направился в комнату, где заседала часть членов городской управы. Они обсуждали вопрос о городской милиции, ибо полиция совсем отсутствовала на улицах. Члены управы спорили о значках для милиционеров. Я спросил, кого они хотят взять в милиционеры и имеется ли в думе оружие. На мои вопросы я получил вполне ясный ответ, что они предложат через домовладельцев квартиронанимателям выделить из своей среды невооруженных милиционеров, которые должны отличаться от остальных граждан значком; форму такого значка думские мудрецы и выдумывали на заседании.

Я предложил вооружить рабочих через революционные организации. Меня поддержало несколько человек, которые тут же присутствовали, как и я, очевидно, были посланы революционными организациями, и только что явившийся тов. Гусев, но думцы заявили, что у них нет ни оружия, ни денег для закупки его. Они еще добавили, что после манифеста вряд ли понадобится вооружать рабочих.

Когда уже смеркалось, стали доноситься слухи, что на Молдаванке начался еврейский погром. В думу явился еще кто-то из членов комитета. Мы тут же решили созвать вечером общее собрание членов партии, а меня послали посмотреть, что делается на Молдаванке.

Там я увидел такую картину: группа молодых парней, человек в 25 — 30, среди которых были переодетые городовые и охранники, ловят всех мужчин, женщин и детей, похожих на евреев, раздевают их догола и избивают, но при избиении полиция не ограничивалась одними евреями. Когда ей в руки попадались студенты, гимназисты, их также жестоко избивали. Громилы действовали на Треугольной улице. Немного поодаль стояло много зрителей, которые наблюдали вышеописанную картину. Мы тут же сорганизовали группу вооруженных револьверами лиц (после демонстрации в комитет попало некоторое количество наганов, из них один получил и я), подошли ближе к громилам и выстрелили в них. Они разбежались. Но вдруг между нами и громилами выросла стена солдат лицом к нам в полном вооружении. Мы отошли. Солдаты удалились, и опять появились громилы. Так повторялось несколько раз. Мне стало ясно, что громилы действуют с согласия военных властей. Я отправился на собрание членов одесской организации нашей партии. Оно уже было открыто. Собрание произвело на меня грустное впечатление. Аудитория университета, где происходило партсобрание, была очень тускло освещена. Настроение присутствовавших товарищей было угнетенное. Меня поразил состав собрания: на нем присутствовало немало народа, но выделялись главным образом женщины, и мне казалось, что их большинство. Почти совсем отсутствовали русские рабочие (мне казалось тогда, что причина неявки русских рабочих на вышеназванное собрание лежит в плохом оповещении членов партии, ибо собрание было экстренно созвано. Но и последующие собрания у нас, у меньшевиков и эсеров показали сравнительно небольшой процент участия русских рабочих в партийных собраниях, хотя влияние всех революционных организаций Одессы на русских рабочих было очень велико, что показали октябрьская демонстрация, октябрьская и ноябрьская забастовки).

Собрание заслушало информацию о манифесте и его значении и сообщение о начавшемся погроме. Было решено совместно со всеми революционными организациями организовать вооруженный отпор громилам и призвать население к самообороне... Всю ночь с 31 октября (18) на 1 ноября (19 октября) и утром 1 ноября (19 октября) в университете происходило столпотворение: приходили и уходили массы народа. Одни приносили разного рода оружие, другие — деньги и всякие ценные вещи для реализации их на покупку оружия. В это же утро стали формироваться вооруженные отряды, которые посылались против громил.

За два дня и три ночи было послано множество вооруженных отрядов, но им мало удалось сделать, ибо везде, где работали громилы, их прикрывали полиция, казаки, кавалерия, пехота и чуть ли не артиллерия. Так, в Дальницком районе железнодорожные рабочие организовали сильный отряд, который 1 ноября (19 октября) успешно разгонял громил, но должен был отступить перед войсками с большими потерями, так как последние применяли оружие против революционных отрядов. Кое-где, там, где не было солдат, самооборона и вооруженные отряды действовали успешно против громил, и нередко, разбив оружейные магазины, они доставляли оружие в штаб федеративного комитета. Жертв со стороны отрядов самообороны было очень много, не говоря уже о жертвах со стороны еврейского населения.

Я должен здесь отметить геройство отряда студентов морской школы. Они понесли много жертв в борьбе с громилами.

Ночью после второго дня погрома стало ясно, что вооруженная борьба, которую ведет федеративный комитет, не дает значительных результатов, ради которых стоило бы нести столько потерь. Борьба была организованно прекращена. Больше отрядов не посылали, хотя кое-где еще продолжали действовать те отряды, которые не вернулись в университет, и самооборона самого населения. (Инициатива прекращения борьбы исходила от тов. Гусева. Он заявил мне, что борьба бесполезна, ибо силы борющихся неравны, и нам необходимо сохранить наши кадры, так как борьба с самодержавием еще предстоит долгая и упорная. Такого же мнения были и остальные члены федеративного комитета.)

Погром начался и кончился вполне организованно: как только положенный царскими сатрапами срок — три дня — прошел, погром сразу же прекратился. Администрация университета получила ультиматум от властей очистить его от революционных организаций к определенному сроку (срок совпал с окончанием погрома), в противном случае, было заявлено, университет будет занят воинскими частями.

Было решено удалить всех из университета, предварительно отобрав у них оружие, чтобы оно не попало в руки властей. Университет был быстро очищен, и никто из выходивших оттуда действительно не был задержан. Вообще вблизи университета не было ни солдат, ни полиции: они, очевидно, боялись бомб. Зато все улицы Одессы были заняты патрулями солдат под руководством полиции. Под видом поисков оружия пьяные патрули отбирали у прохожих кошельки, часы, кольца и прочее...

На своем первом после погрома собрании Одесский комитет партии расширил свой состав: были кооптированы токарь железнодорожных мастерских Иван Авдеев, Ставский, Зека (впоследствии оказался провокатором) и несколько товарищей, имена и клички которых улетучились из моей памяти.

Первое расширенное комитетское собрание было на квартире Шкловского. Оно занималось организационными вопросами. Необходимо было перейти к построению одесской организации на выборных началах, хотя было решено парторганизацию официально не легализовать. Я сделал информационный доклад о построении местных организаций германской социал-демократической партии, после чего был довольно обстоятельный обмен мнениями о том, как сейчас начать реорганизацию одесской организации. В эти дни приехал из Питера большевик, агент ЦК Лева (Владимиров) с лозунгом объединения с меньшевиками во что бы то ни стало, не дожидаясь объединения двух центров сверху. К нему присоединился большевик Барон (Эдуард Эссен), который приехал в Одессу до погрома. Их лозунг встретил в среде членов партии как меньшевиков, так и большевиков горячий отклик. И это было вполне понятно: слабость и разрозненность тех немногих сил, которые были в наличности, сильно били в глаза каждому члену партии во время погрома...

Для комитета было ясно, что предложение об объединении пройдет громадным большинством на собрании членов партии и у нас и у меньшевиков, ибо везде, где выступали сторонники немедленного объединения, они получали почти все голоса. Поэтому большевистский комитет был вынужден заняться помимо своего желания выработкой условий объединения. Сделать это было необходимо, иначе объединение произошло бы без всяких условий. Последние были выработаны в таком виде:

1. Избирается паритетный комитет из 10 членов; из них 5 избираются общим собранием членов партии большевиков и 5 членов — общим собранием членов партии меньшевиков. Этот комитет проводит уже фактическое объединение всей организации, после чего общее собрание членов обеих организаций избирает уже постоянный комитет.

2. Одесский паритетный комитет поддерживает связь с ЦК большевиков и с ОК меньшевиков.

3. Одесская объединенная социал-демократическая организация посылает своих представителей от обоих течений на съезды и конференции большевиков и меньшевиков до их объединения.

Эти три пункта были самыми главными из того проекта, на основании которого произошло фактически объединение в Одессе.

Положение твердокаменных большевиков в комитете было тяжелое: мы были против объединения и мы же вели переговоры об объединении. Больше того: некоторые из них вынуждены были выставлять свои кандидатуры в паритетный комитет, дабы в руководящем органе одесской объединенной парторганизации было хоть несколько выдержанных большевиков...

Необходимо сказать еще несколько слов об Одесском Совете рабочих депутатов. Организация Совета в Одессе прошла для меня незамеченной, и у меня в памяти не сохранилось даты его образования. Думаю, что это было уже после объединения большевиков и меньшевиков в одну парторганизацию, ибо большевистский комитет не обсуждал вопросов, связанных с Советом.

Так как Питерский Совет рабочих депутатов имел колоссальный авторитет среди рабочих всей России, то рабочие одесских фабрик и заводов выбирали своих представителей в Совет по первому призыву объединенного комитета социал-демократов. Выборы на табачных фабриках от рабочих и работниц, среди которых я продолжал работать, прошли совсем незаметно.

Сам Совет заседал не то в столовой портовых рабочих, не то в столовой какой-то фабрики около порта. В Совете были представлены все фабрики, заводы и мастерские. Заседание Совета, на котором я был, прошло очень вяло. Видно было, что члены Совета еще не понимали задач и тех методов, которые этот орган может применить в борьбе с самодержавием. Неуверенно вел собрание и президиум. Председателем Совета был избран студент-меньшевик Шавдия — член объединенного комитета социал-демократов. Многие рабочие и работницы его знали, ибо он часто председательствовал на митингах в университете. Где заседали Исполнительный комитет и президиум Совета, я не помню. Явки его бывали в чайных и столовых, которые открыл Бунд и другие организации, где по целым дням толпилась активная публика, рабочие и работницы. Во всяком случае, Исполнительный комитет и президиум заседали не открыто. Исполнительный комитет издавал «Известия Совета рабочих депутатов» нерегулярно. Орган этот печатался нелегально, захватным порядком, в разных типографиях, откуда отвозился на частные квартиры. Оттуда уже его распределяли для распространения в Одессе, а также отправляли в Николаев и Херсон. Влияние на Совет других организаций, кроме социал-демократов, было ничтожное. Должен отметить, что декабрьская забастовка, проведенная революционными организациями и Советом, была первой в Одессе действительно всеобщей стачкой и длилась несколько дней. Она могла бы превратиться в вооруженное восстание, если бы Совет и революционные организации призывали к нему.

Вся жизнь остановилась: не было торговли, не горело электричество и даже бастовали аптеки, несмотря на то что сейчас же после объявления забастовки было объявлено военными властями

военное положение, которое грозило за участие в забастовке всякими репрессиями. Помню, что в день объявления забастовки у меня на квартире находились товарищи, которые руководили этой забастовкой. Откуда только ни являлись за представителями Совета, чтобы последние разъяснили причины забастовки и разрешили бастовать! Я был послан к фармацевтам на большое собрание. На собрании присутствовали и военные фармацевты. Обсуждался вопрос о забастовке. На этом собрании выступали и противники ее, но после нашего выступления громадное большинство присоединилось к бастующим. Забастовка прошла поразительно дружно. Она была прекращена только после поражения московского восстания.

Мимоходом хочу указать на разницу отношения буржуазии к октябрьской и декабрьской забастовкам. За дни забастовки в октябре рабочим было уплачено полностью без борьбы. В декабре же фабриканты категорически отказались платить, несмотря на давление Совета. Так, например, рабочие табачной фабрики Попова потребовали уплаты за дни забастовки. Так как Попов отказался, рабочие бросили работу, после чего активные товарищи во главе с болгарином Петром пришли ко мне. Сколько я ни уговаривал их немедленно стать на работу без уплаты за дни забастовки, они не соглашались. Не согласилось со мной и собрание активных рабочих и работниц. Результат получился очень печальный. Попов не только не уплатил, но еще выкинул всю головку. Такая же участь постигла рабочих и других заводов. Совет же был бессилен что-либо сделать. Роль его свелась к нулю, и он так и сошел со сцены незаметно. Ни Совет, ни Исполнительный комитет даже не были арестованы.

Сейчас же после декабрьской (1905 года) забастовки начался в Одессе экономический кризис, результатом чего было большое количество безработных.

До объединения у большевиков в Одессе было три района, у меньшевиков — четыре. При объединении меньшевики получили большинство в трех районах из четырех. На меньшевистскую общероссийскую конференцию от Одессы был избран от меньшевиков, кажется, Столпнер и от большевиков Александр Кацап (самый невыдержанный). Комитетом издавалась без его фирмы ежедневная небольшая газетка «Коммерческая Россия», которая прекратила свое существование одновременно с окончанием декабрьской забастовки. Секретарем редакции был тов. Гусев, но большинство в редакции имели меньшевики. Кое у кого из большевиков, которые раньше стояли за немедленное объединение, уже зародились тревожные сомнения по поводу объединения с меньшевиками без общего объединения во всероссийском масштабе. Я же продолжал работать среди табачников, но в то же самое время стал подумывать о переезде в столицу.

Пятницкий О. Записки большевика. 1896 — 1917 гг. Изд. 4-е. М.. 1936. с. 91 — 99. 101 — 106

 

И. Е. Уланский

СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ПОЖАР

Весь остаток лета и осень мы добивались этого¹. И когда 17 октября 1905 года был объявлен лживый манифест царя, требование об освобождении потемкинцев, прутовцев, сотен матросов и солдат, томившихся в плавучей тюрьме и за решетками городской тюрьмы, было одним из первых требований рабочих Севастополя, матросов, части солдат Брестского полка, крепостной артиллерии.

Текст манифеста стал известен нам 18 октября. У Музея севастопольской обороны собрались тысячи рабочих, матросов, солдат. Городской комитет РСДРП руководил митингом. Жадно слушали мы выступления ораторов — представителей разных партий. Помню речь неизвестного мне оратора-большевика. Показывая на скапливавшиеся полицейские и казачьи части, он говорил: «Вот вам, товарищи, доказательство, какова цена «свободы собраний», о которой говорится в лживом манифесте». Оратор слово за словом, пункт за пунктом разоблачал манифест, призывая нас к вооруженной борьбе с царским самодержавием.

Налетевшие конные полицейские начали разгонять митинг. Разбившись на группы, мы снова собрались на Приморском бульваре. Там выступил перед нами лейтенант Петр Петрович Шмидт², командир миноносца № 253, недавно переведенного в Севастополь из Измаила. Он говорил простым и ясным языком о том, что радоваться манифесту нечего, и внес предложение немедленно потребовать освобождения арестованных. Надо ли говорить о том, с каким восторгом мы отнеслись к этому предложению. О нем было сообщено городским властям, обещавшим выполнить требование рабочих и гарнизона Севастополя.

Вечером к тюрьме направилась огромная демонстрация. Мне не пришлось быть на ней. Матросы, участвовавшие в этой демонстрации, рассказывали, как шла по городу многотысячная масса людей с красными знаменами, музыкой. У ворот тюрьмы демонстрация остановилась в ожидании выполнения властями своего обещания. От имени собравшихся Шмидт вызвал начальника тюрьмы и потребовал немедленно освободить арестованных. Начальник ответил, что надо подождать полчаса. Вдруг раскрылись ворота тюрьмы и раздались залпы. Было убито 8 демонстрантов, 18 тяжело ранено и 40 человек получили тяжелые огнестрельные раны.

Через некоторое время генерал Каульбарс, командовавший Одесским военным округом, вынес благодарность в приказе распоряжавшемуся расстрелом унтер-офицеру Жукину и подарил ему «за усердие» серебряные часы.

Утром 19 октября севастопольские большевики собрали на Приморском бульваре большой митинг. Была вынесена резолюция протеста против расстрела у тюрьмы, решено потребовать снятия военного положения в городе, отдачи под суд виновников расстрела и освобождения политических заключенных. Мы избрали 28 депутатов, которым поручили направиться в Городскую думу, передать эти требования, добиться принятия похорон убитых за счет города и обеспечения их семей.

Дума была вынуждена принять эти требования и добиться у коменданта крепости Неплюева разрешения на создание народной милиции. Созданный в Севастополе Совет рабочих депутатов начал приобретать оружие, и скоро на улицах города не видно было казаков, редко появлялись полицейские. На постах стояли люди в гражданской одежде, с повязками на руках. Многие матросы специально ходили в город, чтобы посмотреть на милицию.

20 октября остановилась жизнь в Севастополе. Стояли все предприятия, прекратили занятия учебные заведения, на многих кораблях после подъема флага никто ничего не делал, значительная часть матросов и много солдат скопились в городе. Я одел простую форменку без нашивок и вместе с другими матросами пошел на похороны — демонстрацию протеста против расстрела. Трудно сказать, сколько на кладбище собралось народа. Судя по тому, что все улицы были заполнены, а на кладбище поместилась только часть людей, думаю, что было тысяч около 35 — 40 рабочих, солдат, матросов, учащихся. Часть солдат и матросов завязали носовыми платками погоны с номерами частей, очевидно опасаясь доносчиков. Но большую часть, особенно матросов, это не пугало.

Перед могилами выступало несколько ораторов. Особое впечатление на нас произвела речь лейтенанта Шмидта. Он был умелым, сильным оратором. Худой, выше среднего роста, с горящими глазами и бледным лицом, он стоял у могилы и громким голосом призывал к борьбе с самодержавием, затем, подняв правую руку, показывая на трупы у могилы, начал произносить клятву. Он говорил: «Клянемся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим за сохранение свободы нашей. Клянемся им в том, что свою свободную общественную работу мы отдадим за благо рабочего, неимущего люда... Клянемся им в том, что, если нам не будет дано всеобщее избирательное право, мы снова провозгласим великую Всероссийскую забастовку».

Эта речь-клятва зажгла всех нас, и мы хором повторяли за оратором: «Клянемся!»

После похорон, когда стало известно, что Шмидт арестован, почти в каждой газете мы начали встречать статьи с требованием о его освобождении. Из рук в руки переходили по Севастополю газеты, в которых было напечатано письмо Шмидта. В этом письме он резко критиковал порядки в царской России, манифест. На защиту Шмидта выступили севастопольские рабочие. Все громче и громче раздавались на кораблях голоса, требовавшие немедленного освобождения лейтенанта, выступившего на стороне народа.

По распоряжению царских властей Чухнин был вынужден 4 ноября освободить Шмидта, уволив его одновременно из флота. 12 ноября, когда создавался Совет рабочих, матросских и солдатских депутатов, рабочие Севастополя избрали его пожизненным депутатом Совета рабочих депутатов. Делясь своими мыслями и переживаниями с близким ему человеком, П. П. Шмидт писал в одном из писем: «Я пожизненный депутат севастопольских рабочих. Понимаете ли, сколько счастливой гордости у меня от этого звания. Пожизненный! Этим они хотели, значит, меня выделить из своих депутатов, подчеркнуть мне свое доверие на всю мою жизнь. Показать мне, что они знают, что я всю свою жизнь положу за интересы рабочих и никогда им не изменю до гроба... Я должен это ценить вдвое, потому что, что может быть более чуждым, как офицер для рабочих. А они сумели своими чуткими душами снять с меня ненавистную мне офицерскую оболочку и признать во мне их товарища, друга и носителя их нужд на всю жизнь. Не знаю, есть ли еще кто-нибудь с таким званием, но мне кажется, что выше этого звания нет на свете. Меня преступное правительство может лишить всего, всех их глупых ярлыков: дворянства, чинов, прав состояния, но не во власти правительства лишить меня моего единственного звания отныне: пожизненного депутата рабочих... Я сумею умереть за них. Сумею душу свою положить за них. И ни один из них никогда, ни они, ни их дети не пожалеют, что дали мне это звание...»

Позже я имел возможность лично общаться с П. П. Шмидтом — честным русским офицером, связавшим свою жизнь с народом, — на «Очакове» во время восстания, в каземате очаковской тюрьмы. Но особенно много данных о нем мне удалось получить за годы жизни в Одессе от торговых моряков, плававших со Шмидтом — капитаном пароходов «Игорь», «Кострома», «Диана».

Он родился 5 февраля 1867 года в семье морского офицера, жившей в Одессе. В 1886 году Шмидт окончил кадетский корпус, а в 1887 году молодой мичман получил назначение в Балтийский флот. С марта 1894 года он служил в сибирском флотском экипаже. При комплектовании С. О. Макаровым экипажа ледокола «Ермак» Шмидт перешел под командование Макарова, совершил плавание в высокие широты Арктики, стал известен как смелый и бесстрашный моряк. На ледоколе Шмидт успешно работал над изобретением приспособления для обогрева корпуса во льдах.

Душная атмосфера царского флота, кастовость, косность большинства офицеров-дворян, тупая муштровка матросов заставили Шмидта перейти в торговый флот. До сих пор помнят старые моряки годы совместных плаваний с капитаном Шмидтом. Он был ярым врагом издевательств над матросами, которые практиковались в Русском обществе пароходства и торговли. Немало он списал с кораблей, которыми командовал, любителей мордобития. Сохранились его слова: «Мордошлепам» у меня места нет. Я от них ушел с военной службы. Здесь только свободный матрос, гражданин, строго подчиняющийся своим обязанностям во время службы».

Часто можно было слышать от моряков, что Шмидт открыл им глаза на море. Просвещенный, опытный капитан пользовался новейшими приемами навигации, не жалея времени и сил, учил штурманов, простых матросов. На судах, которыми командовал Шмидт, было правилом обучение штурманами матросов, занятия с малограмотными, чтение художественной литературы. Учебники и пособия покупались за счет судна. Наряду с чутким, человечным отношением к матросам Шмидт требовал исправного и четкого несения морской службы. Особенно требовательно относился он к команде во время плавания, при исполнении обязанностей на вахте. В штормовую погоду он мог выстаивать на мостике по 30 часов.

В начале русско-японской войны, как офицер запаса, Шмидт был призван во флот и назначен старшим офицером на транспорт «Иртыш», направлявшийся на Дальний Восток. Тяжело заболев в Порт-Саиде, он был снят с судна и по выздоровлении принял командование миноносцем № 253...

В конце октября и начале ноября матросы на многих кораблях Черноморского флота глухо волновались, собирались с силами. Появилось в Севастополе несколько новых большевиков, призывавших нас к вооруженному восстанию, усилили свою работу социал-демократы на корабле. Но общего плана восстания еще не было, не был решен вопрос о том, когда и как начать его. В те дни мы жили сообщениями о Кронштадте. Все газеты пестрели материалами о борьбе петербургских рабочих за спасение жизни сотен балтийских матросов, которым угрожала смертная казнь. В Севастополе, как и по всему Крыму, продолжалась всеобщая забастовка. Обстановка накалялась с каждым днем.

Входившие в военную организацию РСДРП «Очакова» Гладков, Антоненко, Чураев и другие развернули большую работу среди команды, агитируя ее за поддержку выступления рабочих.

Уроженец Пензенской губернии, машинист 2-й статьи Александр Иванович Гладков пользовался огромным авторитетом на «Очакове»...

Помню сходку в конце августа в связи с расстрелом руководителей восстания на «Пруте». Сходкой руководил и с горячим словом выступил Гладков. Он говорил о том, что товарищи отдали жизнь за свободу, о том, что их кровь зовет нас на бой с самодержавием. «Сколько еще будет маячить перед нашими глазами плавучая тюрьма «Прут», где страдают наши товарищи с «Потемкина» и других кораблей?» — спросил Гладков и сам ответил: «Пока мы не поднимемся все как один против палача Чухнина и главного палача, пролившего кровь тысяч рабочих 9 января, — Кровавого Николая».

Подлинным организатором восстания в ноябре 1905 года на «Очакове» был Гладков, готовивший восстание в течение ряда месяцев. Вместе с революционерами — матросами в флотских казармах, с унтер-офицером саперной роты Барышевым, пламенным революционером с «Потемкина» Сиротенко — простыми матросами, сынами российского народа, поднял нас Гладков на смертный бой с самодержавием.

В конце октября еще не пришло время для восстания, поэтому Гладков, Антоненко и другие социал-демократы «Очакова» принимали все меры, чтобы сдерживать команду, возмущенную грубым поведением командира крейсера капитана 2-го ранга Глизяна. Мы знали, что, кроме броненосца «Потемкин», стоявшего рядом с нами, мозоля глаза своим новым названием «Святой Пантелеймон», на остальных броненосцах команды еще не готовы к восстанию. Были разговоры о том, чтобы мы все присоединились к всеобщей забастовке рабочих. На многих судах открыто проводились митинги, выносились экономические требования об улучшении питания, о сокращении непосильных работ, отмене унизительного труда денщиков, выносились и принимались политические требования.

Вся эта работа проходила под руководством севастопольской социал-демократической организации, которая помогала нам выставлять требования к начальству, предполагая организовать всеобщую забастовку матросов³. Между тем настроение на флоте было более революционным. На многолюдных сходках, с участием тысяч матросов, раздавались речи о вооруженном восстании по примеру потемкинцев, как единственном пути завоевания свободы.

1 ноября нам был прочитан приказ командующего флотом Чухнина. Он писал по поводу одной из сходок: «Допуская, что лица, державшие речь на сходке 30 октября, еще недостаточно усвоили понятие о свободе слова, смешивая ее с полной разнузданностью выражений, полагаю возможным ограничиться пока напоминанием закона, что за призывы к действию против правительства, если таковые будут повторяться, преступившие закон будут подвергнуты ответственности».

3 ноября Чухнин издал новый приказ, которым запрещал матросам посещать митинги и собрания, угрожал тяжелыми наказаниями за распространение и чтение социал-демократической литературы.

6 ноября на площади между казармами Брестского полка и флотским экипажем состоялось два многотысячных митинга рабочих с участием матросов и солдат. Рабочие призывали нас принять участие во всеобщей забастовке, ссылались на пример железнодорожников Симферопольского узла, моряков торгового флота, включившихся в забастовку. Однако большинство ораторов из матросов и солдат доказывали, что забастовка должна перерасти в вооруженное восстание, и призывали рабочих поддержать это восстание.

8 ноября на «Очакове» по инициативе машинной и кочегарной команд мы предъявили старшему офицеру Скаловскому ряд требований. Мы твердо заявили, что, пока крейсером командует Глизян, или, как мы его называли, «обезьяна», никто не будет нести службы.

Глизян выскочил к нам сам не свой, начал топать ногами, угрожать расстрелом. Один из машинистов ответил ему: «Мы не боимся ваших угроз. Хуже нам не будет...»

Вечером, перед спуском флага, в ответ на приветствие командира: «Здорово, молодцы!» — все промолчали. Он повторил свое приветствие, в ответ раздались свист, крики.

Одновременно почти ежедневно шли митинги на стоявшем рядом броненосце «Потемкин». Минный квартирмейстер Иван Сиротенко, крупный организатор и активный участник большевистской группы, собирал на баке команду и в присутствии офицеров резко выступал против правительства, рассказывал матросам о решениях III съезда партии, призывал их к восстанию. Выше среднего роста, широкоплечий, с густыми черными кудрявыми волосами, смелый квартирмейстер был известен на многих кораблях. Он, уроженец Харьковской губернии, прослужил во флоте с 1898 года и подлежал увольнению в запас. В ноябре запасные должны были разъехаться по домам. Но мы, связанные с социал-демократами, знали о том, что Сиротенко, скучая о семье, состоявшей из жены и двоих детей, заявил военной партийной организации, что он останется во флоте до тех пор, пока не наступят решительные события.

9 ноября к нам на борт поднялся военно-морской прокурор. Нас всех выстроили. Чувствовалось по настроению офицеров и по виду прокурора, что он собирается решительно поговорить с нами. Но не успел он еще раскрыть рот, как выступил из рядов Гладков и заявил:

 — Имеем претензию. Доколь нас будут кормить тухлятиной и гнилыми сухарями? Доколь будет у нас командиром зверь в образе человека — Глизян?

Прокурор растерялся. Он промямлил, что разберется насчет пищи, а вот его интересует, почему мы нарушаем устав и проводим сборища на корабле...

 — Ваше благородие! — ответил Гладков. — Сами знаете, какая сейчас жизнь пошла. Матросы тоже люди, интересуются царскими указами, но нам никто не рассказывает. Если господа офицеры будут все правильно говорить, нам и митингов не надо...

9 же ноября, поздно вечером, мы узнали, что в городе волнение. У флотских казарм собрался митинг. Рабочие просили матросов поддержать их забастовку, а матросы говорили, что мало бастовать, надо восставать. Стоило одному из ораторов упомянуть о потемкинцах, как собравшиеся решили пойти к тюрьме и освободить их. С трудом удержали организаторы митинга матросов от преждевременного выступления.

На следующий день мы провожали уволенных в запас матросов, отслуживших свои семь лет во флоте. Эти проводы превратились в многотысячную демонстрацию. В городе кипело, как в котле. Полицию и казаков как рукой смело. Попрятались шпики, примелькавшиеся за летние месяцы, многие из них бежали из Севастополя.

Было известно, что под влиянием работы социал-демократов почти весь гарнизон был настроен восстать. Волновались запасные солдаты, собранные в батальон, насчитывавший свыше тысячи штыков, минеры, артиллеристы, саперы, большинство брестцев, часть белостокцев...

11 ноября над Севастополем грянул гром. В этот день Севастопольский комитет наметил провести два митинга: один — в порту для рабочих, другой — на площади у казарм Брестского полка и флотских экипажей. Чухнин приказал послать к казармам сводную боевую роту матросов и пехотную роту. Командовать отрядом было поручено старшему флагману эскадры контр-адмиралу Писаревскому.

Караулы заняли все входы и выходы из казарм и не давали матросам и солдатам собираться. Все же некоторым матросам удалось выбраться на улицу. Стали собираться рабочие, солдаты и матросы. Сотни матросов скопились у ворот во дворе казарм, требуя выпустить их на улицу.

Писаревский обходил шеренги пехотной и матросской роты, пристально вглядываясь в лицо каждому солдату и матросу. Чего он этим добивался, неизвестно. То ли он хотел увериться в том, что они будут стрелять в своих братьев, то ли он, как удав, собирался их гипнотизировать. Не стесняясь стоявшего невдалеке молодого матроса Петрова, Писаревский подозвал к себе штабс-капитана Штейна, командовавшего пехотной ротой, и сказал:

— Подберите своего человека. Пусть станет в подъезде машинной школы. Прикажите ему выстрелить по солдатам, чтобы разъярить их против матросов.

— Прикажете стрелять? — выскочил вперед Петров, встал на одно колено, взял винтовку на изготовку и, почти не целясь, выстрелил в Писаревского, затем в Штейна. Штабс-капитан был смертельно ранен и спустя несколько часов скончался, а Писаревского унесли в приемный покой на перевязку.

Петрова арестовали. Но матросы уже вырвались за ворота и с криком: «Восстание, восстание! Смерть драконам!» — расхватали оружие и потребовали освобождения Петрова. Офицеры вынуждены были исполнить это требование.

Восставшие хотели сразу броситься в Морское собрание, где скопилось, как обычно, много офицеров. Но тут вмешались меньшевики. Прибежала известная в Севастополе меньшевичка «товарищ Наташа», пользовавшаяся некоторым влиянием на часть матросов, и удержала их от решительных действий.

Предательская тактика меньшевиков сильно повредила нашему восстанию. Характерный пример. Сразу же за выстрелами Петрова о них сообщили меньшевику, руководившему митингом рабочих в порту. Узнав о восстании флотских экипажей, этот меньшевик пытался ослабить впечатление от выстрела Петрова. Массы уже выступили, а вместо того чтобы возглавить это выступление, руководить им, меньшевики, имевшие большинство в Севастопольском комитете РСДРП, занимались разными проектами, планами примирения, превращения выступления в «экономическую забастовку».

Вспыхнувшее восстание уже нельзя было остановить никакими средствами. Но оно нуждалось в опытном, большевистском руководстве. Наши же руководители — Антоненко, Гладков, Частник, Сиротенко и другие, составлявшие основной костяк севастопольской военной большевистской организации, были полны решимости продолжать борьбу, но у них не было опыта.

Наша беда была в том, что мы были доверчивы, настроены слишком гуманно по отношению к реакционной части офицерства.

Характерный пример. Военная организация комитета послала трех делегатов к Чухнину с требованием снять военное положение, удалить казаков из города и признать неприкосновенность выбранных нами флотских депутатов. Переговоры с делегатами вел начальник штаба контр-адмирал Федосьев. Чтобы прощупать настроение делегатов, он их очень вежливо принял, пригласил на чай и устроил так, что каждый из трех делегатов попал на «чаепитие» к разным штабным офицерам. Они думали, что у делегатов развяжутся языки, и подробно расспрашивали их о силах восставших, о планах.

Ссылаясь на отсутствие ответа Чухнина, Федосьев оттягивал время. Он обещал делегатам, что уговорит Чухнина дать согласие на выборы депутатов по всей эскадре. Чтобы доказать свою «лояльность», Федосьев предоставил в распоряжение делегатов штабной катер, прикрепил к ним капитана 2-го ранга Каськова.

 — Если капитан 2-го ранга Каськов будет присутствовать на ваших заседаниях с правом решающего голоса, — сказал Федосьев, — я добьюсь у контр-адмирала Чухнина разрешения на выборы депутатов.

А Каськов даже соглашался... взять на себя обязанности председателя Совета депутатов...

Правда, некоторую пользу разъезды Каськова с представителями военной организации принесли. Так, когда делегаты поднялись на «Очаков», чтобы выбрать от команды крейсера депутатов в флотский Совет, командир Глизян не разрешил было выборов. Но Каськов сказал ему, что Чухнин разрешил выборы.

Большевистская часть комитета провела большую работу по организации масс. Во всех флотских экипажах были выбраны депутаты в Совет рабочих депутатов. Флотские депутаты собирались вместе с городскими и отдельно. Было решено офицеров разоружить и не пускать в казармы. В город наряжались боевые роты, чтобы не допустить провокаций. Матросские патрули следили за порядком в городе, разгоняли полицейские посты. Были закрыты все винные лавки и трактиры. Матросский отряд занял телеграфную станцию. А меньшевистские заправилы проводили время в переговорах.

Царские власти, видя главную угрозу в флотских экипажах, начали подготовку к наступлению на революционных матросов. На Историческом бульваре были выставлены пулеметы, стягивались войска. Матросы потребовали, чтобы депутаты Совета организовали совместный митинг с солдатами Брестского полка. 12 ноября несколько тысяч солдат и матросов пошли организованно, со знаменем, оркестром и лозунгами «Да здравствует РСДРП!», «Да здравствует свобода!» к казармам брестцев. Мы знали, что работавшие среди солдат большевики подготовили большую группу сочувствующих восстанию в полку.

Солдаты хорошо встретили демонстрацию, голосовали на митинге за разоружение офицеров и присоединение к восстанию. Но когда началось разоружение, часть солдат заколебалась. Матросы бросились к командиру полка Думбадзе, позже прославившемуся зверствами в Ялте, и разоружили его и еще нескольких офицеров. На этом мы успокоились. Между тем, опираясь на несознательную часть солдат, офицеры продолжали вести провокационную агитацию, а вскоре после демонстрации Думбадзе увел полк на Балаклавскую дорогу в летние лагеря. В лагерях появились попы, непрерывно читавшие проповеди, возводившие всякие небылицы на матросов, солдатам преподносили водку и бублики, затем, воспользовавшись беспокойством солдат за оставленное в казармах личное имущество, был пущен провокационный слух, что матросы хотят ограбить казармы.

Во время митинга на площади у Брестского полка туда подъехали на коляске комендант крепости генерал Неплюев и командующий 13-й пехотной дивизией генерал Сидельников.

Один из депутатов Совета обратился к Неплюеву и спросил его:

— Намерены ли вы, господин генерал, убрать пулеметы с Исторического бульвара?

— Убрать пулеметы не нахожу нужным, — ответил генерал, — думаю еще подкрепить их частью полевой артиллерии.

Генералов арестовали и посадили в казармы флотской дивизии. От брестцев демонстрация, пополненная большой группой солдат, направилась к Белостокскому полку. Но там офицеры успели подготовиться, выстроили полк на плацу в походной готовности. Как только демонстрация подошла ближе, полковой оркестр заиграл «Боже, царя храни», раздалась команда и полк ушел в летние лагеря.

Если бы вместо увлечения демонстрациями была проведена агитационная работа в полках, неизмеримо больше солдат присоединилось бы с оружием в руках к флотской дивизии, как это сделали на следующее утро саперы, запасный батальон.

Вечером в казармы флотской дивизии явились делегаты от солдат крепостной артиллерии и потребовали немедленно освободить Неплюева и Сидельникова, иначе будет открыт огонь по казармам. Комитет решил освободить арестованных, не проверив даже полномочий делегатов. «На прощанье» один из меньшевиков спросил Неплюева:

— Вы будете стрелять по восставшим? Царский сатрап ответил:

— Я обязан свой долг выполнить до конца.

Меньшевик удовлетворился тем, что Неплюев дал «честное слово», которое он через три дня нарушил.

Только уехали освобожденные, как прибыли подлинные депутаты от солдат крепостной артиллерии. Они спрашивали, что им делать: то ли заклепать орудия, то ли арестовать офицеров, но определенного ответа не получили. Оказалось, что первая «делегация» состояла из переодетых жандармов.

Постепенно собирались депутаты на заседание. Прибыли представители девяти экипажей, солдат Брестского полка, запасного батальона крепостной артиллерии, саперной роты, северной и южной крепостей, телеграфной роты, крейсера «Очаков», броненосца «Потемкин».

На заседании было выработано 17 пунктов требований к царскому правительству.

Мы потребовали освободить всех политических заключенных, удалить из города боевые роты, казаков, отменить военное положение, отменить смертную казнь, открыть библиотеки, отменить титулование, прекратить «тыканье», уменьшить срок службы до четырех лет, установить новые нормы питания из расчета восьми рублей в месяц и т. п. К этим экономическим требованиям мы прибавили требования российского пролетариата: немедленный созыв Учредительного собрания, 8-часовой рабочий день, землю — крестьянам.

Так прошло 12 ноября на берегу.

Когда 11 ноября мы узнали о выстрелах Петрова по провокаторам и о восстании экипажей, среди матросов начали открыто работать Антоненко, Гладков, Чураев, Докукин, Карнаухов, Симаков, а через два дня я. Открыто начали выступать социал-демократы и на «Пантелеймоне» (бывшем «Потемкине»), и на отдельных миноносцах. Обстановка была очень напряженная. Офицеры видели и чувствовали, что назревают события. Единственно, что они могли сделать, — это притвориться «друзьями» матросов. Нас начали усиленно кормить, многие офицеры стали отменно вежливыми, не «брезгали» беседами с «нижними чинами» на разные темы, намекая на предстоящие «облегчения». Были попытки списать кое-кого из активных матросов «Очакова» на берег, но у нас не прошел этот маневр командира. Позже я узнал, что на многих других судах, особенно броненосцах, удалось основательно «почистить» команды, что дало возможность заставить команды ряда кораблей стрелять по восставшим.

11 ноября никого с «Очакова» на берег не отпускали. Вечером мы заметили какую-то подозрительную возню у пушек. Оказалось, что кондукторы и боцман Баль — верный холуй командира — выпустили масло из компрессоров пушек. Ночью комендоры снова залили масло. Офицеры сделали вид, что не заметили этого. К сожалению, мы не обратили внимания на то, что у части пушек ночью были вынуты ударники. Их сложили в трюмные ящики, так как офицеры боялись свезти их с судна.

Также «не замечало» командование, что крейсер напоминает котел, у которого давление на пределе. Всю ночь с 11 на 12 ноября шли беседы с отдельными группами матросов. Можно без преувеличения сказать, что среди матросов, машинистов и кочегаров, младшего командного состава созрело решение восстать и бороться до конца. Только тупостью и недальновидностью офицеров можно объяснить их попытку 12 ноября утром сформировать боевую роту, чтобы послать ее на берег для подавления восстания флотских экипажей. Правда, старший офицер Скаловский вызвал к себе Докукина, Гладкова и Чураева, спросил их, будут ли они стрелять, если им прикажут. Они ответили: «Посмотрим, в кого стрелять».

Вскоре на мачте казарм флотской дивизии появился сигнал: «Очакову» прислать депутатов в казармы». Вахтенный офицер, а вслед за ним и старший офицер всячески отговаривали нас от посылки депутатов, ссылаясь на необходимость получить разрешение Чухнина.

Команда потребовала немедленно ответить сигналом, что депутаты высылаются. Мы спустили шлюпку и отправили Гладкова и Докукина в казармы.

Поздно вечером депутаты вернулись и, собрав всех матросов, рассказали о событиях в городе 12 ноября, о том, что восстало несколько тысяч солдат и матросов, казармы укрепляются. Был созван митинг, и Гладков зачитал требования, выработанные Советом флотских депутатов.

Эти требования были предъявлены Скаловскому. Командир Глизян даже не показывался на глаза матросам.

Старший офицер Скаловский пользовался некоторым уважением среди команды. Прочитав требования, Скаловский с деланным удивлением сказал:

— Сознаете ли вы, что, предъявив такие требования, вы стали на преступный путь социал-демократов? Это пахнет каторгой.

— Чего тут сознавать, — ответил за всех Чураев. — Вот я, к примеру, уже два года социал-демократ. Нас много таких. Да и команда вся идет за социал-демократами.

Чухнин не терял надежды удержать матросов эскадры, одновременно готовя расправу с восставшими флотскими экипажами. Когда мы митинговали на палубе «Очакова», Чухнин снова начал обходить на катере броненосцы. Он поднялся на борт «Ростислава», где не было открытых выступлений матросов. Выступив перед матросами с речью о «крамольниках», нарушителях «царских и божеских законов», командующий спросил команду броненосца, готова ли она пойти на усмирение «клятвопреступников». Шестьсот матросов, выстроившихся на палубе, даже не шелохнулись, будто не к ним была обращена горячая речь адмирала. Чухнин повторил свой вопрос и услышал в ответ просьбу выступившего из рядов матроса предъявить претензию. Смельчак открыто протестовал от имени команды против тяжелого положения матросов. Приказание Чухнина арестовать предъявившего претензию не было исполнено. Матросы сгрудились вокруг товарища, и перепуганный адмирал поспешил удалиться...

Утром 15 ноября, после условного выстрела из пушки, стоявшей у памятника адмиралу Лазареву, поднялись красные флаги на 14 военных судах. Флаги подняли также все портовые катера. Даже на блокшиве «Опыт» развевался большой Красный флаг. 300 учеников гальванеров, находившихся на блокшиве, присоединились к нам.

По приказанию Шмидта я распорядился поднять флаг: «Командую флотом. Шмидт». Надо сказать, что порядок на крейсере царил необычайный. Все команды исполнялись молниеносно. Матросы предложили даже отменить традиционную «чарку».

Трудящиеся Севастополя с восторгом встретили подъем красных флагов над эскадрой. Вся набережная была запружена народом. Боевые роты, выставленные Советом для охраны порядка в городе, население засыпало цветами, встречало с ликованием.

После подъема флага Шмидт на контрминоносце «Свирепый» начал обход броненосцев и крейсеров, призывая команды присоединиться к нам. «Свирепый» шел на малом ходу. На палубе играл оркестр. Командующий революционной эскадрой стоял один на мостике и у каждого броненосца и крейсера обращался с краткой речью к командам. Но мало было на палубах матросов. Их предусмотрительно загнали в кубрики. У бортов столпились только офицеры, боцмана, кондукторы.

С волнением наблюдали мы с Гладковым за обходом «Свирепым» кораблей. Ведь каждую секунду мог последовать выстрел, Шмидта могли убить.

 — Вот, смотри, Уланский, — сказал мне Гладков, — что значит смелость. Петр Петрович ведь умный человек, сознает, что любой подлец может в него выстрелить, а стоит на мостике. Значит, он весь с нами, с революцией, готов умереть за нее.

К 10 часам утра я взял с собой группу матросов и подошел к плавучей тюрьме «Прут». Мы разоружили охрану, арестовали офицеров и, освободив всех арестованных потемкинцев и других революционных матросов, перевезли их на «Очаков». Сделал я это по приказанию Шмидта и потому, что пришло время осуществить лозунг, под которым мы боролись все лето: «Освободить потемкинцев!»

Интересно, что, когда после поражения восстания и по окончании следствия нам вручили обвинительные заключения и там говорилось о том, что Шмидт освободил арестованных с «Прута», этот честный и благородный человек передал мне через адвоката, чтобы я на суде и не заикался о том, что Шмидта не было на «Пруте». Он вообще хотел принять всю вину на себя, чтобы спасти как можно больше матросских жизней от кары палачей.

Помню, всего на «Пруте» было около 100 арестованных, и я передал в флотскую дивизию просьбу прислать продукты на такое количество людей. У нас не хватало продуктов, потому что при норме по укомплектованию в 570 человек на «Очакове» было к 15 июня около 700 матросов. Многие освобожденные просили отпустить их на берег повидаться с родными, товарищами. Я выдал им отпускные билеты, что позже мне ставилось в вину на суде. Когда мы перевозили освобожденных потемкинцев на «Очаков», со всех кораблей доносилось громкое «ура».

К 12 часам дня мы подсчитали свои силы. На нашей стороне было 12 кораблей, слабо вооруженных, с небольшим запасом снарядов. У 4000 матросов и солдат, укрепившихся в флотских казармах, не было орудий, мало было патронов.

Против нас было 22 корабля с очищенными от революционно настроенных матросов командами. Из состава крепостной артиллерии было изъято свыше половины артиллеристов, их заменили унтер-офицеры, готовившие орудия к стрельбе по революционной эскадре. На приморских высотах было установлено 60 полевых орудий. Несмотря на поддержку со стороны железнодорожников, отказавшихся подвозить войска к Севастополю, командование Одесского военного округа сумело использовать дни, когда мы медлили, и собрало в Севастополе около 10 000 солдат. На бульваре, на Северной стороне, царские власти устанавливали артиллерию.

Но мы решили бороться. На кораблях шла усиленная подготовка к бою. Мы знали, что будет пролито много крови. Но вера в правоту своего дела, решимость умереть, но не сдаться были сильнее страха смерти.

В 3 часа дня нам был предъявлен ультиматум о сдаче к пяти часам. Мы не ответили на этот ультиматум. Большие надежды возлагались на транспорт «Буг», на котором хранились мины. Он рассматривался нами как некая неприступная крепость. Под «защитой» его мин и пироксилина мы рассчитывали оттянуть бой, перейти затем в наступление. Но когда катер повел «Буг» к «Очакову», командир канонерской лодки «Терец» Ставраки выстрелом с ближней дистанции потопил катер. «Буг» лишился буксира. На утонувшем катере перевозились также ударники от орудий «Пантелеймона». Офицеры с «Терца» продолжали обстрел «Буга» из винтовок, и минному транспорту угрожал взрыв. Но этого не произошло, так как на «Буге» были открыты кингстоны и он пошел ко дну. Команда же бросилась за борт и, под усиленным огнем с «Терца», стала вплавь добираться до берега. Многие погибли в волнах.

Мы вежливо обращались с сотней арестованных офицеров, старались не причинять им особого зла. Тем более нам казалось, что наличие на борту такого большого количества офицеров удержит генерала Меллер-Закомельского и адмирала Чухнина от стрельбы по крейсеру. Однако враги дали нам урок классовой борьбы, они не пожалели офицеров.

Царские сатрапы правильно видели в «Очакове» основную опасность. Они понимали, что мы многое потеряли промедлением, и решили сами не медлить, переходить в наступление. Уже в наше время я познакомился в Одессе с интересным документом — телеграммой Меллер-Закомельского командующему войсками Одесского военного округа Каульбарсу. Она была послана 14 ноября. В ней говорилось: «Вопреки уверению главного командира о благонадежности судовых команд, команда «Очакова» взбунтовалась, офицеры высажены на берег. Мною предложено принять самые решительные меры, вплоть до потопления его минами...»

После предъявления нам ультиматума Чухнин скоро снова потребовал сдаться. Мы подняли сигнал: «Я не сдамся» — и навели орудия «Очакова» на флагманский броненосец «Ростислав». Затем мы подняли сигнал: «Имею много пленных офицеров». Я распорядился вывести офицеров на палубу, чтобы их видели на берегу.

Не дожидаясь истечения срока ультиматума, царские власти дали приказ начать обстрел восставших судов и повести наступление на флотские казармы. Военные действия начались с того, что канонерская лодка «Терец», которой командовал старший офицер Ставраки, бывший сотоварищ Шмидта по кадетскому корпусу и его будущий палач, разоблаченный в годы Советской власти и расстрелянный, открыла огонь по нашему катеру. А с судна «Эриклик» был дан провокационный выстрел по крепости. Офицеры заверили артиллеристов, что стрелял «Очаков». Нас начали обстреливать.

Команда стала по боевым местам, и мы приняли бой.

Шмидт вызвал квартирмейстера Ивана Сиротенко и поручил ему командовать контрминоносцем «Свирепый» и двумя номерными миноносцами.

 — Действуйте по обстоятельствам, — сказал Шмидт Сиротенко.

И как только начался обстрел, «Свирепый» и миноносцы смело пошли в атаку на флагмана контрреволюции «Ростислав» и другие корабли. Смельчаки не испугались ураганного огня с десятков кораблей. Еще миг — и они выпустят торпеды. Но офицеры крейсера «Память Меркурия» и броненосца «Ростислав» опередили революционные миноносцы. Несколько одновременно попавших снарядов выведи миноносцы из строя. Упад с мостика тяжело раненный Сиротенко. Погиб пламенный революционер, один из организаторов восстания.

Позже, когда мы сидели в тюрьме, нам рассказывали, что труп Сиротенко 16 ноября прибило к берегу. Почему-то матросский командир отряда миноносцев был зашит в мешок. Предполагали, что он был захвачен царскими палачами, добит ими и выброшен в море.

Ураганный огонь был сосредоточен по «Очакову». Первый снаряд разбил на «Очакове» камбуз. Этим же снарядом было убито несколько человек, меня легко ранило в голову и слегка оглушило.

У нас было только шесть орудий, крейсер еще не был бронирован, но мы около трех часов держались, пока огонь не охватил весь корабль. Нашлось несколько трусов и предателей, которые под шум боя освободили офицеров и, приспособив белую скатерть из кают-компании, подняли было флаг сдачи. Это предательство заметил Частник. Он сорвал флаг и крикнул: «Погибнем вместе с крейсером, но не сдадимся!»

Пожар начался с кормы и так быстро распространялся, что не было сил и возможности потушить его. Огромную энергию развил Частник. Он оставался с нами до последнего момента на корабле. Хоть с минуты на минуту можно было ожидать взрыва пороховых погребов, мы оставались на крейсере. Частник помогал спасать матросов из пламени и утопающих. Никогда не забуду криков матросов, которые не могли выбраться из огня и сгорали заживо. Частник был спокоен. Перед тем как мы сели в шлюпку, он сказал: «Наше поражение временное. Чухнин подавил нас, потушил пожар революции в Севастополе, но пламя пылает по всей России, революция непобедима, и за нас еще отомстят».

Кроме «Очакова» огонь по «Ростиславу» и крепости вел минный крейсер «Гридень». Видя, что выстроенные на берегу войска беспощадно расстреливают матросов, пытавшихся вплавь добраться до флотских казарм, «Гридень» дал несколько выстрелов по этим войскам.

Одновременно на берегу шло наступление нескольких полков, подкрепленных полевой артиллерией, на флотские казармы. 15 часов сопротивлялись закрепившиеся там матросы и солдаты. Только в 6 часов утра 16 ноября войскам удалось ворваться в казармы.

Начались массовые аресты. Сначала было арестовано около 4000 матросов и много солдат. В результате следствия к суду было привлечено свыше 400 моряков, наказано без суда около 1000 восставших.

18 ноября 1905 года нас, 41 очаковца, отправили из Севастополя на крейсере «Дунай» в Очаков и заключили в казематы крепости.

Военные моряки в период первой русской революции 1905 — 1907 гг. М., 1955, с. 430 — 445, 456 — 460

Примечания:

¹ В октябре 1905 года подъем революции вылился во всероссийскую политическую стачку. В Севастополе, Феодосии, Ялте, Симферополе бастовало более 50 тысяч человек. Ред.

² П. П. Шмидт — русский революционер, демократ, один из руководителей Севастопольского восстания в 1905 году. В ноябре 1906 года был арестован и приговорен царским судом к смертной казни. Ред.

³ Севастопольская социал-демократическая организация и Военный комитет РСДРП работали в трудных условиях. После подавления восстания на броненосце «Потемкин» было уволено около 3 тысяч революционно настроенных матросов. Позиции большевиков ослабли. Ред.

 

С. Я. Аллилуев

ДЕКАБРЬ 1905 ГОДА В ТИФЛИСЕ

В Москве началось вооруженное восстание. В знак солидарности с московским пролетариатом забастовали железнодорожники Закавказья. Тифлисская организация РСДРП призвала массы ко всеобщей стачке, которая должна была перейти в вооруженное восстание. Но в военный штаб восстания пробрались меньшевики вместе с их лидером Исидором Рамишвили.

В горные сельские районы для организации крестьян выехали представители Тифлисского комитета. Им поручили сколотить вооруженные партизанские отряды и по горным тропам привести их в Тифлис. Комитет одновременно дал задание военному штабу организовать для приема партизан удобные как по стратегическим, так и по конспиративным условиям пункты, заготовить достаточное количество продовольствия, оборудовать небольшой лазарет.

В середине декабря в городе произошли вооруженные столкновения с царскими войсками. В это время начали прибывать в город и крестьяне-партизаны. Руководили отрядами старые горные орлы, закаленные в борьбе с царскими колонизаторами. К великому нашему огорчению, военный штаб не подготовился к приему и размещению партизан и не имел никакого плана выступления. По требованию большевиков Тифлисский комитет созвал актив для выяснения создавшегося положения и обсуждения вопроса о том, как и где разместить прибывающие силы. Лидеры меньшевиков предложили размещать партизан в районах, отстоящих далеко от центра города, — в Дидубе и Нахаловке, где, по их мнению, должны были быть сосредоточены все боевые силы.

Наша небольшая группа большевиков возражала против скопления больших сил в этих районах, застроенных приземистыми домиками и ветхими хибарками. Мы указывали, что как только власти узнают о скоплении в Дидубе и Нахаловке большинства наших вооруженных сил, то они двинут туда надежные и преданные правительству воинские части, чтобы отрезать путь в город. И если мы все-таки попытаемся прорваться с оружием в руках и откроем действия против их войск, тогда они обстреляют нас из пушек с Арсенальной горы и, пожалуй, сметут с лица земли артиллерийским огнем все постройки рабочих окраин — Дидубе и Нахаловки, не щадя населения.

По этим соображениям мы предлагали перебросить партизан в городские районы с наибольшей пролетарской прослойкой — Куки, Авлабар, Пески, где, развивая дело восстания, можно постепенно втянуть в него сочувствующую нам часть населения. Мы предлагали при первой возможности захватить важнейшие учреждения города: вокзал, телеграф, банк, продовольственные склады.

Меньшевики отвергали одно за другим наши предложения. Особенно рьяно против нас выступал Ной Жордания. Помню, он пришел на собрание актива с часовым опозданием. С места в карьер он обрушился на большевиков.

— Вы предлагаете начать вооруженное восстание в городских районах? — спросил он, обращаясь к нам. — Немыслимо! Непостижимо! Подумайте, имеем ли мы моральное право подвергать мирное население опасности? Можем ли мы брать на себя ответственность за кровопролитие? Нет и нет! Партизанские отряды должны находиться в Дидубе и Нахаловке. Это единственно разумный выход.

Иначе смотрели на восстание сами партизаны. Руководители отрядов были на стороне большевиков. Они заявили, что держать свои отряды в этой ловушке не могут.

— Мы на это не пойдем! — говорил руководитель отряда — высокий грузин с жгуче-черной бородой. — Мы хотим драться в городе. Но вы не пускаете нас туда. А здесь нам делать нечего!

— Какое же решение вы принимаете? — спросил Ной Жордания руководителей отрядов.

— Известно какое — уйдем! — ответил высокий грузин и поднялся со стула.

— Дело ваше, можете уходить, — сказал Ной Жордания.

В ту же ночь партизаны вынуждены были покинуть Тифлис. Со слезами на глазах расставались мы с крестьянами.

На следующий день мы узнали, что власти готовят разгром Нахаловки. Большевики оказались правы. Сосредоточивать силы в этих отдаленных районах значило обречь их на верную гибель.

Узнав о предстоящем походе войск на Нахаловку, штаб, предводительствуемый Исидором Рамишвили, решил выставить по всем переулкам поселка вооруженных рабочих для охраны населения. Большевики считали эту затею нелепой. Нельзя было собирать в этом районе против сконцентрированных войск рабочие дружины. Надо было использовать партизанскую тактику уличной борьбы, применявшуюся московскими дружинниками. Однако мы вынуждены были все-таки принять участие в охране Нахаловки. Для этой цели была мобилизована группа рабочих-боевиков во главе с профессиональным революционером Камо — Семеном Аршаковичем Тер-Петросяном.

Я в то время жил у рабочего Казимира Манкевича, по Авчальской улице, рядом с казармами саперов. Один из товарищей — сапер, связанный с нашей военной организацией, — сообщил нам, что ночью в Нахаловку вступят в полной готовности воинские части всех родов оружия: пехота, конница, артиллерия.

Мы не спали всю ночь, огонь был потушен, на улице царила мертвая тишина. Мы с тревогой прислушивались к малейшему шороху и с напряженным вниманием вглядывались в черную бездну темной улицы.

В полночь откуда-то издали донесся конский топот. Мы прислушались. Топот нарастал, приближался. Вскоре мы заметили кавалеристов. Двигались они по направлению к Нахаловке. Потом показалась пехота, затем опять конница, далее загремела артиллерия, прошел санитарный обоз, потом шум постепенно стал удаляться. Снова наступила мертвая тишина. Мы с Казимиром решили выйти из своего безопасного наблюдательного поста на свежий воздух.

Ночь стояла темная, небо было покрыто облаками. Наступившую тишину нарушал лишь лай встревоженных собак. Слышны были отдаленные ружейные выстрелы. После нескольких часов утомительной ходьбы по задворкам Авчальской улицы мы под утро вернулись домой и заснули тревожным сном.

Около 10 часов я вышел на улицу и через некоторое время увидел шедший со стороны Нахаловки небольшой отряд пехоты. Когда отряд приблизился, я заметил, что впереди отряда находились двое арестованных: один был армянин, по виду мелкий буржуа, а другой шел с накинутым на голову пальто и закутанным лицом. Вглядевшись в арестованных, я в одном узнал местного духанщика. У меня отлегло от сердца.

«Ну и трофеи достались вам!» — подумал я. Вдруг второй арестованный повернулся в мою сторону, и я увидел его лицо, покрытое сгустками запекшейся крови. Я вздрогнул: это был Камо.

Я побежал в Нахаловку. Там мне сообщили подробности ночного налета. Войска окружили поселок и начали повальный обыск квартир. Меньшевистские пикетчики никакого сопротивления войскам не оказывали, а ограничились тем, что, как только узнали о приближении войск, разбрелись по поселку, чтобы оповестить население о прибытии солдат, а также спрятать оружие в надежные места. Так же поступили и те пикетчики-меньшевики, которые находились в резерве в доме духанщика. Они наспех спрятали свое оружие в дровяном сарае, засыпали его разным мусором и заложили дровами, а сами разошлись по домам. Это небрежно спрятанное оружие, найденное при обыске, и послужило поводом для ареста духанщика.

В тяжелом положении находилась наша боевая большевистская группа. Не получая приказа о сопротивлении войскам, большевики должны были принимать решение по своему усмотрению. Когда войска приблизились к Нахаловке, боевики в полном порядке направились в глубь поселка, затем пошли по ущелью меж гор по направлению к Соленому озеру. Добравшись до Худадовского леса, они вдруг столкнулись с окружавшими их казаками-пехотинцами пластунского полка. Наши боевики попали в западню. Им ничего не оставалось делать, как вступить в бой с намного превосходящими силами противника.

Едва войска покинули Нахаловку, к рабочим прибежал сторож Худадовского леса и сообщил, что при обходе участка он в кустах обнаружил несколько трупов. Вблизи его сторожки лежал раненый человек. Увидев сторожа, он чуть-чуть приподнялся и просил передать товарищам о том, что боевики не падали духом в бою, не просили пощады у врага, дрались мужественно, умирали без страха. Затем раненый потерял сознание. В это время мимо проходил небольшой отряд казаков с офицером во главе.

— Что, уже готов? — спросил офицер сторожа.

— Да, он весь исколот штыками... — ответил сторож.

Один из казаков поднял было ружье, чтобы всадить штык в грудь лежавшему без чувств человеку. Офицер отстранил рукой штык и брезгливо сказал:

— Не трогай, он уже получил должное. Видишь, мертв! Группа товарищей, выслушав сторожа, сейчас же отправилась

в лес. Там они нашли 12 застывших трупов. Это были боевики большевистского отряда, павшие смертью храбрых. Тяжелораненый лежал неподвижно, но в нем еще теплилась жизнь. Он тотчас же был перенесен в наш лазарет, где сделали тщательную промывку и перевязку многочисленных ран. Его могучий организм и сильный дух победили смерть.

Гробы с телами 12 героев были установлены в одном из небольших домиков поселка. Тысячи людей приходили сюда, чтобы громко выразить свое возмущение зверской расправой. Два дня продолжалось массовое паломничество.

На третий день власти встревожились. Они поставили часовых в Нахаловке и тем самым прекратили доступ к убитым. Вскоре в поселок явилось несколько офицеров, потребовавших, чтобы мы немедленно похоронили погибших. Мы ответили, что хлопочем о разрешении похоронить товарищей на Кукийском кладбище — там был погребен и Петр Монтин¹, — а также о свободном проходе похоронной процессии по некоторым улицам города. Офицеры удовлетворились этим ответом и сейчас же уехали.

Похорон на кладбище, связанных со свободным проходом процессии по городу, власти не разрешили. Тогда мы решили похоронить их на одной из возвышенностей между двух ущелий за Нахаловкой.

Тысячи людей участвовали в похоронах. И когда тела рабочих-героев были опущены в могилу, народ запел похоронный марш. Наконец братская могила была засыпана землей, вокруг были уложены десятки венков. Но люди не расходились. Они стояли строгие и торжественные. Кто-то робко затянул «Марсельезу», другой голос поддержал его, и вот уже понеслась, громко зазвучала боевая победная песнь борьбы и труда.

Первая русская... Сборник воспоминаний активных участников революции 1905 — 1907 гг. М.. 1975. с. 217-222

¹ Петр Монтин — рабочий-большевик, был убит 6 декабря 1905 года, похороны его вылились в грандиозную демонстрацию солидарности рабочих. Ред.

 

К. Ашуров

ПОД РУКОВОДСТВОМ РУССКИХ БОЛЬШЕВИКОВ ¹

Во время революции 1905 года я работал в типографии Демурова ². Конечно, мы тогда были неграмотными и не всегда ясно понимали сущность происходивших событий. Однако были передовые рабочие, русские товарищи, которые руководили нами и указывали нам правильный путь. В политическую борьбу нас вовлек М. В. Морозов — самый известный и признанный руководитель местных большевиков. Ему помогали и местные рабочие, в числе которых был и Акрамджан Камилджанов, работавший в типографии с 1884 года (А. Камилджанов умер в 1921 году в городе Самарканде). Впервые о революции 1905 года в России нам сообщил М. В. Морозов. Собрав 45 узбеков и таджиков в одном доме (на углу нынешних улиц Ленина и Фрунзе, в городе Самарканде), он рассказал о событиях в Петрограде и Москве. На этом собрании выступили и другие большевики. Они говорили о тяжелом положении русских рабочих и крестьян, критиковали тактику эсеров. Помню хорошо, что после этого эсеры были выгнаны с собрания.

По поручению большевиков я участвовал в печатании листовок и воззваний в подпольной типографии, находившейся тогда на квартире одного из домов по улице Петровской (ныне улица Энгельса). Я работал в этой типографии совместно с рабочими Хоменко, Исмаилом Шаджановым и Султанмурадом Турсуновым.

Мне памятна также октябрьская уличная демонстрация трудящихся Самарканда. Выступивший во время демонстрации Морозов говорил о сущности манифеста царя и призывал нас не давать обмануть себя и не верить подобным бумажкам, а упорно бороться против царского правительства. Под руководством русских большевиков трудящиеся местных национальностей начали активно участвовать в революционном движении. Среди активных участников революции 1905 года в Самарканде были, например, рабочие Шариф-тога (фамилию его забыл), Икрамов Барат (работавший тогда в типографии), молодой ученик типографии Атамурад Шермухамедов, а также Мулла Мелик, Ашуров Абдукарим и другие. Ряды борцов против царизма ширились с каждым днем.

Революция 1905 — 1907 гг. в Узбекистане. Сборник статей и воспоминаний. Ташкент. 1955. с. 135 — 136

Примечания:

¹ Воспоминания записаны со слов К. Ашурова старшим преподавателем УзГУ С. А. Акрамовым и аспирантом Института истории и археологии Академии Наук УзССР А. К. Валиевым. Ред.

² После Октябрьской революции типография Демурова была национализирована, а на ее базе создана Самаркандская областная типография. Ред.