У Владимира Ильича был огромный интерес к техническим достижениям и новинкам. Приходится поражаться, каким образом при напряженной занятости важнейшими государственными, политическими и партийными делами он выкраивал время для того, чтобы следить за развитием техники, в частности радиотехники, и даже входить в такие детали, которые у иных руководителей, ведомств, за кучей других дел, ускользали из внимания. Он все видел и все знал.
Понятно, что на имя Владимира Ильича поступали многочисленные проекты и описания изобретений, рационализаторские предложения. Многие из этих проектов Владимир Ильич посылал мне. Среди них встречались действительные изобретения, но нередко это были фантастические предложения, неосуществимые проекты. Помню, у меня был разговор с Владимиром Ильичем, когда я ему рассказывал о некоторых таких предложениях. Владимир Ильич, однако, настаивал, чтобы я внимательно читал эти письма и обязательно отбирал для ответа те из них, в которых замечалась хоть крупинка полезного. В разговоре по поводу одного изобретения Владимир Ильич мне сказал: «Изобретатели — народ особый, у них есть свои странности, часто мы их не понимаем. Надо терпеливо их выслушивать».
С одним из таких изобретателей мне пришлось по поручению Владимира Ильича провозиться все лето 1920 года. Владимир Ильич часто принимал этого изобретателя, и, действительно, только у Владимира Ильича могло хватить терпения возиться с ним около года, пока тот сам не расписался в своей беспомощности. Об этом стоит коротко рассказать.
Дело было в 1920 году, кажется в апреле месяце. Одним партийцем, молодым техником, было предложено изобретение в области энергетики. Этот партиец был приглашен к Владимиру Ильичу, после чего Владимир Ильич поручил мне «исповедовать» изобретателя и принять участие в его работах, понаблюдать за ним, узнать, в чем секрет изобретения, и рассказать ему.
Изобретателю была дана квартира и охрана. Для всяких хозяйственных забот к нему прикомандировали двух товарищей и меня в качестве «спеца» и поверенного по всем секретам изобретателя. Изобретатель сначала не хотел меня посвящать в «секреты». Тогда Владимир Ильич вызвал его и имел с ним специальный разговор, в котором сказал, что я к нему прикомандирован по его распоряжению, что он должен мне, не стесняясь, говорить все. Изобретатель, получив обмундирование и квартиру, потребовал специальный вагон для перевозки аппаратов, с которыми якобы он д.ътал успешные опыты на Кавказе. Получив вагон, он съездил на Северный Кавказ, привез свою семью и какого-то чертежника. Что же касается аппаратуры, то, к моему удивлению, он привез самые распространенные в старых физических лабораториях аппараты: обычную катушку Румкорфа, соленоид и, кажется, амперметр. Я сообщил Владимиру Ильичу, что аппаратами, которые привез «изобретатель», обещанного опыта произвести нельзя. Владимир Ильич сказал мне, что «изобретатель», по всей вероятности, просто хитрит, обманывает меня и показал не те, что привез. «Ждите спокойно и не нервничайте».
«Лаборатория» вместе с охраной и я поселились на даче под Москвой; достали маленькую электрическую станцию, установили, провели провода, осветили электричеством дачу... и вдруг изобретатель передумал делать установку на даче, а попросил вагон из особого поезда, с электрической станцией. Вагон дали, только без станции. Мы сами подвели ток и подготовили все для опыта. В назначенный для опыта день оказывается, что изобретателю снова чего-то не хватает,— опять отсрочка, опять нужна поездка на Северный Кавказ за какими-то недостающими деталями аппарата. Я еду в Москву жаловаться Владимиру Ильичу. Владимир Ильич предлагает терпеливо ждать: «Пусть поедет, может быть, в самом деле у него припрятано настоящее оборудование там, на Кавказе». Изобретатель опять съездил на Кавказ, привез какой-то тяжелый ящик, закрыл его в секретную комнату, наложил печати, потом заявил, что вот, как только чертежник выполнит чертежи, через два дня начнем монтаж и опыты. Мои попытки узнать, что задерживает опыты, какие чертежи исполняются, для чего они нужны, что за схема установки, не привели ни к чему. Изобретатель уклонялся от ответа, говорил что-то невнятное, с опытами тянул. Обо всей канители я написал Владимиру Ильичу. Владимир Ильич на изобретателя тоже крепко нажимал через одного товарища.
Все же с опытами дело шло туго. Я не верил в удачу, изобретатель так и не мог мне сказать толком о сути своего изобретения. Прошло еще некоторое время с такими же «успехами». На одном заседании я стал просить Владимира Ильича освободить меня от наблюдения за опытом. Владимир Ильич погрозил мне пальцем и написал записку: «Отставки Вашей не принимаю — доведите дело до конца» (передаю по памяти.— Л. #.). Через некоторое время, посоветовавшись с Владимиром Ильичем, мы решили изобретателя отправить в Нижний Новгород в радиолабораторию, где ему была бы предоставлена свобода действий и все возможности для успешного производства опытов. Там же ему была обеспечена консультация лучших технических сил — работников радиолаборатории. Владимира Ильича я держал в курсе работ изобретателя, но «наш капризник» \ как его называл Владимир Ильич, так моря и не зажег.
К осени я стал собираться за границу по делам Народного комиссариата почт и телеграфа. Владимир Ильич спрашивает меня: «Кому передать изобретателя?» Я посоветовал поручить это Глебу Максимилиановичу Кржижановскому, как инженеру и электрику. Так и сделали. Глеб Максимилианович тоже провозился несколько месяцев с изобретателем. Перевел (по его желанию) его «лабораторию» из Нижнего в Богородск (Ногинск). Изобретатель там тоже «чудил», и все это дело кончилось ликвидацией «опытов», а «изобретателя» куда-то устроили на работу.
В этой истории поражает терпение и настойчивость Владимира Ильича, его выдержка. Идея, выдвинутая изобретателем, была очень ценной, и нельзя сказать, что она вообще неосуществима. Для нас в то время (1920 год) очень важно было иметь такое открытие, и Владимир Ильич вел дело так, чтобы исчерпать все возможности и прийти к любому концу: или изобретатель сам признается, что он не в состоянии произвести этого опыта, или хоть что-нибудь да удастся. «Нужно сделать так, чтобы он (изобретатель) не обвинил нас в том, что мы ему помешали в чем-нибудь».
ОПЫТ РАДИОТЕЛЕФОННОГО РАЗГОВОРА С БЕРЛИНОМ РАЗВЕРТЫВАНИЕ РАДИОТЕЛЕФОННОГО СТРОИТЕЛЬСТВА
Осенью 1920 года радиолаборатория уже приступала к монтажу радиотелефонного передатчика на Ходынке. Шли спешным порядком подготовительные работы, монтировалось подсобное оборудование. Сам же передатчик находился в Нижнем. Там в лабораторной обстановке Бонч-Бруевич со своим ассистентом Шапошниковым производил опыты передачи человеческого голоса на расстояние, завоевывая все большую и большую протяженность.
Из различных мест РСФСР в Нижний стали поступать телеграммы о слышимости радиотелефона. Бонч-Бруевич искал наилучшую слышимость. Каждый день известие о слышимости радиотелефона с какой-нибудь еще более отдаленной радиостанции радовало всех работников радиолаборатории. Радовался вместе со всеми и Владимир Ильич, когда я ему сообщал о новых успехах, и он торопил с сооружением постоянной установки на Ходынке.
Параллельно с этой работой Бонч-Бруевич приступил к разработке громкоговорителя, или «рупора», как назвал его Владимир Ильич.
В одну из моих встреч с Владимиром Ильичем я ему рассказал о работе Бонч-Бруевича над «рупором», и он не упускал ни на минуту из своего поля зрения это дело, справлялся об этих работах либо по телефону, либо через Л. А. Фотиеву, либо записками на заседании Совнаркома спрашивал, как обстоит дело с будущей «газетой без бумаги». Одну из этих записок, от 25 июня 1920 года, Владимир Ильич направил своею надписью «в архив». Вот ее содержание: «А говорить когда можно по беспроволочному телефону и куда? Когда рупоры (и сколько?) будут готовы?» На обороте этого маленького листочка я ответил: «Первый разговор будет с Берлином. Рупор — разрабатывается, когда будет совершенный тип, тогда приступим к массовому изготовлению тысячами».
Моя поездка за границу приближалась. Мы в Наркомпочтеле решили просить германское министерство почт и телеграфа оказать содействие по производству опытов двухстороннего радиотелефонного разговора Москвы с Берлином, считая, что немцы уже должны иметь подобные станции. По приезде в Берлин я при любезном содействии графа Арко, крупного немецкого ученого в области радио, а также чиновников министерства почт и телеграфа добился того, что мне разрешили организовать испытание нашего передатчика из правительственной станции в Кельтове, под Берлином.
В определенный день, в 6 часов вечера, должны были начать разговор по радиотелефону из Москвы.
К условленному часу мы выехали вместе с графом Арко, директором Шапиро (фирмы «Телефункен») и группой инженеров в Кельтов. За несколько секунд до 6 часов все мы надели наушные телефоны. Наступают назначенные 6 часов, когда мы должны услышать по радио Москву. Проходит 5—6—10 секунд. В приемной комнате тишина... Я слышу только, как бьется мое сердце... Срок прошел, а разговора не слышно. Ловлю насмешливые взгляды инженеров. Проходят еще несколько секунд затаенной тишины, кажущиеся мне вечностью. Я горю от стыда. Неужели не удастся опыт? Неужели оскандалились? Наконец в 6 часов с минутами раздается ясный, отчетливый голос начальника радиостанции: «Алло, алло! Говорит Московская радиотелефонная станция». Затем говорили по-немецки... Я не помнил себя от радости. Кто-то жмет мне руку... Поздравляют с успехом. Голоса говоривших были настолько ясны, что я называл фамилии товарищей, говоривших по радиотелефону из Москвы.
Так был установлен в 1920 году мировой рекорд по расстоянию радиотелефонной передачи. Не надо забывать, что это был период блокады, мы не имели возможности копировать заграничные аппараты. Да, в сущности говоря, в то время и нечего было копировать. Немцы со своей радиотелефонной станции так Москве и не ответили. Мне Шапиро говорил, что у них что-то испортилось, что-то надо было заменить, обещал ответить через неделю, через две. Однако мы так и не получили в том году ответа от немецкой радиотелефонной станции.
Я не знаю, как встречен был Владимиром Ильичем успех нашего радиотелефона на международном соревновании, на котором наша радиолаборатория и ее технический руководитель Бонч-Бруевич стяжали себе мировую известность. Мне очень хотелось поскорее самому лично рассказать ему о всей обстановке опыта, но некоторые обстоятельства задержали меня на два месяца. Лишь из писем моих друзей я узнал, что 27 января 1921 года было принято постановление Совета Народных Комиссаров о развернутом радиотелефонном строительстве,— это был пятый декрет о радиостроительстве, подписанный Владимиром Ильичем. В первых же строках постановления говорилось об успехах радиолаборатории:
«Ввиду благоприятных результатов, достигнутых Нижегородской радиолабораторией по выполнению возложенных на нее постановлением Совета Труда и Обороны от 17 марта 1920 г. заданий по разработке и установке телефонной радиостанции с большим радиусом действия,— СНК постановил:
Поручить НКПиТ оборудовать в Москве и наиболее важных пунктах Республики радиоустановки для взаимной телефонной связи...» Далее Нижегородской радиолаборатории поручалось оборудовать радиотелефонными приборами следующие сооружаемые Наркомпочтелем станции: в первую очередь Трансатлантическую в Богородске, Московскую, Детскосельскую, Харьковскую, Царицынскую, Ташкентскую, Омскую и Севастопольскую и в других пунктах, по мере выполнения общей радиостроительной программы.
В этом же постановлении поручалось ВСНХ «принять срочные меры к расширению и оборудованию соответствующим образом мастерских Нижегородской радиолаборатории».
Таким образом, по этому постановлению предполагалось, что радиолаборатория должна выйти на путь массового производства и мастерская при радиолаборатории в соответствии с заданиями СТО и СНК неизбежно должна вырасти в завод. Так постепенно создавались условия для полного осуществления декрета 1918 года, где речь шла о целях и задачах радиолаборатории и где говорилось, что радиолаборатория «в качестве организующего центра» объединяет «в себе и вокруг себя всю радиотехническую промышленность России».
Как в предшествующих декретах, так и в этом последнем, важнейшем декрете отмечалось, что все работы по сооружению радиотелефонной сети являются работами, имеющими «чрезвычайно важное государственное значение», и что везде, «где бы они ни производились», следует их считать «исключительно срочными», «причислив их к группе ударных работ». Постановление обязывало ВЦСПС, Наркомтруд и Наркомпрод выработать в срочном порядке условия выдачи работникам радиостроительства части заработной платы натурой (продовольствием, одеждой, обувью и предметами первой необходимости) независимо «от общих условий премирования».
Организация работ, перечисленных в этом последнем постановлении, и наблюдение за ними поручались существующей особой комиссии по сооружению радиосети Республики (Оскомрадио), председателем которой был я. В ее состав этим постановлением были дополнительно персонально введены с правом решающего голоса представители ВЦСПС и НКПС, последний — по вопросам строительства сети радиостанций специального назначения для НКПС.
Декретами Совнаркома строителям предоставлялись всякие преимущества и льготы: освобождение от воинской повинности, натуральное премирование, хороший продовольственный паек; давались автомашины и вагоны с правом прицепки к пассажирским и скорым поездам. Но самое ценное из всех преимуществ, которыми пользовалось радиостроительство,— это то внимание и забота о деле и людях, которые оказывались Владимиром Ильичем, ценившим по достоинству это большое культурное и политическое дело. Его неустанными заботами, его руководством и указаниями, прямой помощью, которую он оказывал и своими распоряжениями различным ведомствам, и специальными постановлениями СТО и СНК, была создана база, на которой так широко развернулось советское радио.
Малейшие заминки в этом деле, малейшие перебои в строительстве вызывали у Владимира Ильича тревогу, и он немедленно либо по телефону, либо письмом начинал нажимать на Нарком-почтель.
Так, узнав, что в деле сооружения радиотелефонной станции имеются заминки, Владимир Ильич немедленно пишет 2 сентября 1921 года народному комиссару почт и телеграфа тов. Дов-галевскому:
«Прошу Вас представить мне сведения о том, в каком положении находится у нас дело беспроволочного телефона.
1) Работает ли Центральная московская станция? Если да, по скольку часов в день? на сколько верст?
Если нет, чего не хватает?
2) Выделываются ли (и сколько?) приемников, аппаратов, способных слушать разговор Москвы?
3) Как стоит дело с рупорами, аппаратами, позволяющими целому залу (или площади) слушать Москву? и т. д.
Я очень боюсь, что это дело опять «заснуло» (по проклятой привычке российских Обломовых усыплять всех, все и вся)» !.
Одно время стали наблюдаться перебои в снабжении стеклодувной мастерской радиолаборатории нефтегазом и стеклом.
СТО под председательством Владимира Ильича приходит на помощь и принимает 24 июня 1921 года такое постановление:
«Обязать ВСНХ снабжать в 1921 г. радиолаборатории стеклом с Петроградского завода бывш. Риттинг и с нефтегазового завода «Нефтегаз» — нефтегазом в количестве: стекла —10 пуд. и нефтегаза —50 баллонов в месяц...»
Это постановление, однако, не выполняется. Тогда назначается постановлением СТО комиссия для выяснения причин плохого снабжения стеклом и нефтегазом. По докладу комиссии 9 ноября 1921 года СТО принимает решение:
«Поставить на вид ВСНХ неисполнение постановления СТО от 24 июня 1921 г., а т. Острякову — несвоевременное обжалование его невыполнения ВСНХ...»
Для сети приемных станций не хватает слухачей — опять СТО 24 июня 1921 года под председательством Владимира Ильича приходит на помощь:
«Вменить в обязанность Главпрофобру приготовить к 1 марта 1922 г. 600 человек радиослухачей 2-го разряда».
Военная промышленность, заваленная военными заказами, с трудом справляется с заказами Наркомпочтеля по машинам высокой частоты.
И тут СТО в том же постановлении 24 июня обязывает «Совет военной промышленности включить в программу, а отдел металла ВСНХ принять срочные меры к организации работ по изготовлению частей (дисков и валов) машин высокой частоты, системы проф. Вологдина...».
Для постройки радиобашни на Шаболовке нам не хватало железа. Наши агенты узнают, что в Смоленских складах у военного ведомства имеются большие запасы швеллерного железа и что используется это железо неправильно. Иду к Владимиру Ильичу, рассказываю ему нашу нужду. Он говорит: «Вносите в СНК на ближайшее заседание». Сражаемся с покойным Склянским из-за этого железа, и при поддержке Владимира Ильича Шаболовская радиостанция получает из запасов военного ведомства 10 тысяч пудов железа. Так создавалась Шаболовская радиобашня в Замоскворечье, украшающая большевистскую Москву.
Стоит возникнуть каким-нибудь затруднениям по снабжению продовольствием радиостроителей, Владимир Ильич поручает тов. Горбунову написать об этом тов. Халатову. Тов. Горбунов пишет:
«Лично т. Халатову» (10 декабря 1921 года) «Работа радиолаборатории продолжает иметь то особое важное значение, о котором я сообщал Вам... при указанных условиях вводить изменения в принятый порядок снабжения персонала этого единственного в Республике технического учреждения было бы крайне нежелательно, тем более что речь идет о столь незначительном числе специальных пайков... Прошу отдать распоряжение о возобновлении снабжения радиолаборатории, не меняя ранее установленных Вами норм».
Я бы мог привести множество подобных примеров исключительной заботливости Владимира Ильича, проявившейся к делу радиосвязи, которую он сразу оценил по достоинству, предвидя ее значение в будущем.
ДВА СЛУЧАЯ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ РАДИОСВЯЗИ
Владимир Ильич всегда остро реагировал на перебои в работе связи (телефона, телеграфа, радио). Портился ли телефон, обрывался ли прямой провод — это вызывало у Владимира Ильича большой гнев. Из всех средств связи особое внимание и предпочтение оказывал Владимир Ильич радиотехнике. В особых достоинствах радио и его преимуществе перед проволочной связью Владимир Ильич имел случай убедиться на практике. Я помню два эпизода, после которых Владимир Ильич особенно настаивал на развитии нашего радиостроительства. Первый случай имел место во время мятежа «левых» эсеров в Москве (июль 1918 года). Отряд Попова занял телефонную станцию. Меня из Кремля отправили с латышским отрядом ее отбить. Мы отправились на грузовиках с пулеметами к телефонной станции; назвавшись «левыми» эсерами, мы «сменили» отряд поповцев и засели на станции. После препирательств я заставил старшего инженера Коробова выключить всю станцию. У меня был на руках список важнейших «наших» телефонов, врученный мне в Кремле тов. Подбельским. По этому списку мы начали включать один за другим телефоны. Первый телефон, который после выключения всей станции был «оживлен»,— это телефон Владимира Ильича в его переговорной будке. Звоню туда... Слышу «алло» Владимира Ильича. Докладываю ему о занятии станции и сообщаю, что пока работает только его телефон, все остальные молчат. «Немедленно включайте по списку наши телефоны. Включайте Московский штаб». Я сообщаю Владимиру Ильичу свой телефон и проверяю по списку, как идет включение «наших» телефонов. Комиссар станции Пупко, бывший эсер, начинает бузить. Я его удаляю со станции. Звонит Владимир Ильич:
«Товарищ Николаев, эсеры заняли телеграф. Немедленно свяжитесь с Ходы некой радиостанцией и дайте циркулярное распоряжение от имени Совнаркома по всем приемным радиостанциям, что бандиты заняли Центральный телеграф... Считать все телеграфные распоряжения с такого-то часа провокационными».
Наскоро составляю проект радиограммы, по телефону согласовываю с Владимиром Ильичем и звоню на Ходынку дежурному радисту:
«Говорит Николаев. Передайте циркулярное распоряжение от Председателя СНК товарища Ленина, которое я вам сейчас продиктую».— «Не могу. Откуда я знаю, что это товарищ Николаев? Голос может быть похожим; сюда уже звонили, я по телефону принимать распоряжений не буду; мне запретил комиссар». Прошу вызвать комиссара. Комиссара нет. Наконец меня осеняет мысль: я сегодня был на станции и передавал одному партийцу радисту секретное поручение. Об этом знали только мы двое. Прошу вызвать этого товарища. К счастью, он дежурил на станции, подходит к телефону. Ему уже было, по-видимому, сказано, в чем дело, и он сразу стал мне говорить о том, что нельзя передавать такие распоряжения по телефону. «Да ведь вы узнаете мой голос?» — «Как будто да, а вдруг провокация?» Тогда, чтобы убедить его, я намекаю о нашем секретном разговоре. «Теперь вы уверены, что это я?» — «Да, уверен».— «Тогда немедленно, без всяких отговорок, принимайте радиограмму и давайте скорей в эфир».
Я позвонил Владимиру Ильичу и рассказал о тех затруднениях, с какими мне пришлось выполнять его распоряжение. Он похвалил радистов и сказал, что позвонит в Московский штаб и даст распоряжение отправить отряд для охраны радиостанции. «Радио окажет нам большую услугу»,— заметил он. Тут же Владимир Ильич дал мне инструкции, как включать телефоны сверх указанных в списке. Он сказал, что в Кремле будут дежурить три человека, в том числе и он. «Голоса вы хорошо знаете?» — спросил Владимир Ильич. «Да».— «Каждый заявленный телефон вы сообщайте нам в Кремль. Мы будем проверять владельца телефона через Московский штаб и после проверки сообщать вам для включения. Остальное делайте вы».
Так почти до утра один за другим включались «наши» телефоны, и я до утра слышал в кремлевском телефоне то голос В. Д. Бонч-Бруевича, то голос неутомимого Владимира Ильича. «Левые» эсеры телефонной связи были лишены. Впоследствии Владимир Ильич, вспоминая при разговоре этот случай, когда посредством радио ему удалось предупредить всех председателей исполкомов и партийных организаций о захвате эсерами Центрального телеграфа, внушительно говорил о том, как необходимо нам использовать все ресурсы и всех специалистов этого дела для развития радиосвязи.
Второй случай относится ко времени германской революции.
«Не будь радио, мы долго не узнали бы о том, что делается в Германии»,— говорил Владимир Ильич, когда по радио были получены первые сведения о германской революции.
Ясно помню этот эпизод. На Ходынке было перехвачено сообщение германской радиостанции о захвате революционными рабочими и солдатами поездов и о продвижении вооруженных рабочих к германской столице. Вечером, когда мне сообщили об этом с Ходынки, я немедленно позвонил Владимиру Ильичу. Он просил меня приехать и зайти прямо к нему в комнату, где помещался телефонный коммутатор, около его кабинета. В ответ на его просьбу подробно рассказать содержание перехваченной радиограммы я предложил позвонить прямо на станцию и записать то, что принято радистом. Так и сделали. Я связался с радиостанцией, там оказались еще новые известия из Германии. Мне передают по телефону содержание этих радио, а Владимир Ильич записывает: «Вооруженные отряды фронтовиков и рабочих захватывают поезда»... Дальше говорится о вооруженных столкновениях. Владимир Ильич воскли-
цает: «Это наш июль!» Отчетливо помню эту реплику и сияющее лицо Владимира Ильича. Потом он нетерпеливо говорит: «Дайте мне трубку, я сам буду слушать и записывать, так быстрее». Я понял, что ему непосредственно со станции хочется слушать об этих исторических событиях, имеющих огромное влияние на судьбы мировой революции.
Никогда не забуду этих 20 минут. Владимир Ильич на маленьком столике записывает огненные слова о первых революционных победах германского пролетариата. В одной руке у него карандаш, в другой — телефонная трубка. Он весь — напряжение, вскидывает на меня сияющие глаза, повторяет вслух наиболее интересные места радиограммы, чтобы и я слышал. Подает реплики: «За ними пойдут другие», «Все идет хорошо!» Напишет несколько фраз и снова: «Это очень хорошо!» Лицо Владимира Ильича отражало все его переживания: смелую уверенность, радость, восторг... Вот тучка набежала. Я думаю: «Ну, что-нибудь неладное!» Владимир Ильич прекратил запись. Я гляжу на него вопросительно. Он останавливает диктовавшего радиста: «Подождите, товарищ. Не разберу, повторите слово перед этим»... С каждой новой приятной вестью оттуда, из Германии, он весь оживлялся. Ему было страшно неудобно писать, на стуле он сидел неспокойно. Я все ждал: вот вскочит он и будет быстро ходить по комнатушке, потирать руки и говорить об открывающихся перспективах. Отдельные места радиограммы Владимир Ильич читал вслух. Я был заражен его возбуждением, не мог оторваться от лица Владимира Ильича. Таким прекрасным было оживленное лицо незабвенного вождя!
«Все? Спасибо, товарищ»,— говорит в трубку Владимир Ильич.
Потом он обращается ко мне: «Радиограмма принята» — и просит, чтобы я в любое время звонил ему, как только еще что-нибудь будет перехвачено из Германии. Условились также о немедленной пересылке ему всех перехваченных из-за границы радио. Тут Владимир Ильич заторопился. Я понял, что ему захотелось скорее поделиться свежими радостными вестями с его ближайшими соратниками. Так хотелось мне от него услышать оценку событий в Германии! Ведь это должно было ускорить и углубить развитие нашей революции, закрепить наши первые победы! Но задерживать его было неудобно. «Да, у немцев июль! Посмотрим, как они перейдут к Октябрю,— угадывая мои мысли, сказал Владимир Ильич и, прощаясь, добавил: — Замечательная вещь это радио...»
Делу радиостроительства и радиосвязи он после рассказанных двух эпизодов оказывал еще большее внимание, непрерывно проявлял к нему интерес и фактически руководил им, направляя работу своими ценнейшими практическими указаниями, иногда браня нас за промахи, и никогда не забывал поощрять успехи лучших работников в этой трудной области.
Николаев А. М. Ленин и радио. М., 1958. С. 23—36