Морозный ветер, вздымая снег, мел его по пустынным улицам Москвы, крутил вихрем в жалких остатках полуразобранных деревянных домов, где старательно рылись жители, откапывая все, чем можно топить буржуйки. Ветер срывал дым из бесчисленных труб, торчащих из оконных форточек; кидался на огромные очереди около булочных, заставляя стоящих прижиматься к стене и с завистью поглядывать на получивших скудный хлебный паек.
Холодно было и в нетопленных огромных залах Кремля, в бесконечно длинных коридорах, по которым, как тень отжившего прошлого, проходил шаркающим шажком древний старичок вахтер, одетый в форму бывшего дворцового служителя, и окидывал нас каким-то далеким, безразличным взглядом.
В Кремле в марте 1921 года работал X съезд партии, который должен был решить вопрос огромной важности — о переходе страны от «военного коммунизма» к новой экономической политике (нэп). С докладами о политической деятельности ЦК, о замене разверстки натуральным налогом, о единстве партии и анархо-синди-калистском уклоне выступил Владимир Ильич Ленин.
С тех пор прошло уже больше сорока лет. Но как отчетливо все сохранилось в памяти...
Наша небольшая группа кинооператоров и фотографов с утра до позднего вечера дежурила на съезде. На первых заседаниях нам удалось сделать несколько съемок. Но Ильич, как нам стало известно, должен был выступать еще. И мы с нетерпением ждали этой минуты.
Ожидая Владимира Ильича, мы сидели в коридоре около дверей столовой, которая, как магнит, притягивала нас ароматом щей. Дело в том, что на съемках в воинских частях и на больших заводах командование и фабкомы всегда делились с нами своими скудными и неприхотливыми обедами. Но когда мы обратились к заведующему столовой, где кормили делегатов, с просьбой разрешить нам пятерым пообедать, он ответил категорическим отказом. А есть нам хотелось! Мы не были с утра отягощены обильным завтраком — каждый съел по куску черного хлеба да выпил морковного чаю, и теперь мы чувствовали необыкновенную легкость в желудках.
Свернувшись калачиком, зябко пряча руки в рукава, сидел наш неизменный товарищ осветитель В. Кузнецов. Заглядыая в дверь столовой, стоял оператор Г. Гибер. С философским спокойствием покуривал махорку фотограф Л. Савельев.
Больше всех был возмущен отказом фотограф А. Быстрое.
— Сухарь, не человек! — негодовал он, как всегда, заикаясь от волнения.— Говорит, что мы не работаем, а снимаем. А это что, не работа, спрашиваю? А он мне свое: «Снимаете, а не работаете», — жестикулируя и нервно дымя трубкой, рассказывал по крайней мере в десятый раз Быстрое.
— Товарищи, товарищи, бросьте курить, Владимир Ильич идет,— крикнул Савельев, первым увидав в конце коридора идущего энергичным шагом Владимира Ильича. На Ленине было пальто внакидку, в руках он держал блокнот, что-то на ходу отмечая в нем. Поравнявшись с нами, остановился, прищурился.
— Здравствуйте, Владимир Ильич,— приветствовали мы.
— Здравствуйте. Вы снимаете съезд, товарищи?
— Все время снимаем, Владимир Ильич,— ответил за нас Ги-бер. И, набравшись духу, произнес: — У нас к вам просьба...
— Какая же? — спросил Ленин.
— Мы работаем с утра до вечера. И хотели пообедать. А заведующий нам отказал, говорит: «Вы не работаете, а снимаете».
— Так прямо и сказал? — переспросил Владимир Ильич.
— Да, так и заявил.
Владимир Ильич, все еще продолжая улыбаться, вырвал листок из блокнота, быстро что-то написал и передал записку Гиберу.
— Если снимаете, значит, работаете. Так и передайте заведующему.
И вскоре мы уже с аппетитом ели щи с мороженым картофелем, пшенную кашу без масла, пили кипяток без сахара... Но, честное слово, нам казалось, что никогда ничего вкуснее мы не ели...
Жаль только, что нам не удалось сохранить записку Владимира Ильича, на которой карандашом было написано: «Заведующему столовой. Прошу Вас накормить операторов. Ульянов-Ленин».
Как мы ни просили оставить записку нам, заведующий не соглашался, говоря, что она нужна ему для отчета.
В тот же день мы вновь снимали выступление Ленина.
Едва Владимир Ильич появился у стола президиума съезда, как все делегаты встали. Раздались бурные аплодисменты, которые долго не умолкали. Владимир Ильич поднял руку. Постепенно овация смолкла, а когда он начал говорить, в прокуренном, дымном, холодном зале наступила мертвая тишина.
Наша осветительная аппаратура горела отвратительным желтым светом, а отсыревшие угли трещали. Но все же Гиберу и мне удалось запечатлеть и овации зала, и значительную часть выступления Владимира Ильича. Быстрое и Савельев тоже сделали несколько ценных фотоснимков.
Сняв уже около пятнадцати метров, я заметил, что Владимиру Ильичу мешает говорить треск наших аппаратов, режущий свет вольтовых дуг. Я подал знак осветителю. В. Кузнецов выключил приборы, и мы прекратили съемку.
Вероятно, не меньше часа говорил Ленин.
Когда Владимир Ильич закончил речь, в зале раздались бурные аплодисменты. Я открыл дверь и хотел пройти к осветительным приборам. Но сделать это было невозможно: делегаты, окружив Владимира Ильича, все еще стоящего на трибуне, восторженно приветствовали его.
Кто-то из делегатов высоким и сильным голосом запел «Интернационал»:
Вставай, проклятьем заклейменный Весь мир голодных и рабов! Кипит наш разум возмущенный И в смертный бой вести готов!
К нему присоединилось еще несколько голосов. Песня ширилась, росла, заполняя собой старые кремлевские покои.
Весь мир насилья мы разрушим До основанья, а затем Мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем.
Как зачарованный смотрел я и слушал: пели люди в засаленных ватниках, старые кадровые рабочие, молодые парни в кожаных тужурках, солдаты в старых, потрепанных, как видно, фронтовых шинелях.
Это был непередаваемый, волнующий момент. Песня звучала как клятва делегатов своему вождю, поднявшему «весь мир голодных и рабов».
Бессмертные слова великого гимна пел весь зал. Пел Владимир Ильич. Пели Михаил Иванович Калинин, Григорий Константинович Орджоникидзе, Григорий Иванович Петровский.
И когда сегодня вспоминаю те минуты, я всегда думаю: «Как жаль, что в то время не было у нас, операторов, современных кинокамер, светосильной оптики, чувствительной пленки, звукозаписывающей аппаратуры...»
Смолкли последние слова «Интернационала». Вновь раздались бурные аплодисменты. Владимир Ильич сошел с трибуны и, окруженный делегатами, направился в секретариат. Приборы у нас горели, но, к нашему сожалению, аппаратами на штативах снять Ленина так и не удалось.
Как известно, работа X съезда была прервана. В Кронштадте вспыхнул мятеж. Крепость оказалась в руках эсеров, меньшевиков, белогвардейцев, поддерживаемых иностранными агентами. Буржуазия, считая Кронштадтскую крепость неприступной, надеялась превратить ее во всероссийский центр восстания.
Но для Красной Армии тогда уже не существовало неприступных крепостей. Мятеж надо было во что бы то ни стало ликвидировать. Советское правительство решилось на крайнюю меру: по тонкому льду Финского залива были направлены на штурм крепости красноармейские части, моряки Балтфлота. Пример храбрости и героизма показали участвующие в подавлении мятежа делегаты X съезда.
Левицкий А. Рассказы о кинематографе. М., 1964. С. 233—236