От авторов сайта: воспоминания бывшего депутата госдумы, рабочего и большевика.

Ф.Н. Самойлов

По следам минувшего

1954

Читать книгу "По следам минувшего" в формате PDF

Отрывки из книги:

... Маленькая убогая деревушка из восемнадцати  крытых соломой крестьянских изб приютилась на берегу речки Безымянки, в двадцати километрах от фабричного города Иваново-Вознесенска, в стороне от больших и малых дорог. Деревушка затерялась в окружающих её больших лесах, принадлежавших помещикам и купцам. «Кругом в лесу,—жаловались мужики,— а дров нет».

Земли у крестьян было мало, да и та скудно родила. Истощённая, сотни раз паханная песчаная почва требовала хорошего удобрения, а его не водилось: нехватка кормов не позволяла держать лишнюю скотину. Покосы приходилось покупать у помещика.

Крестьяне поголовно, за исключением нескольких мелких кустарей-сапожников, были бедняками и вести своё нищенское хозяйство без заработка на стороне не могли. Уходили па зиму в город, на фабрики. Почти каждая семья отпускала одного или нескольких работников в город на круглый год, спасая его заработком от окончательного разорения едва державшееся хозяйство. В деревню отходники приходили только по праздникам.

В семи километрах от деревни, в волостном селе, была школа. Но крестьяне, как правило, своих детей в школу не посылали — ходить было далеко, а дети не имели одежды и обуви; иные чуждались школы из-за своей косности и темноты: «Незачем нам учиться-то, деды и отцы наши прожили свой век неучёными не хуже нас!»

Все в деревне были неграмотны, за исключением одного-двух самоучек, умевших читать святцы и псалтырь.

Мужики считали себя верующими, но в вопросы религии не вникали, обряды исполняли не очень аккуратно. Строго соблюдались только посты' и постные дни. В среду и пятницу никто, кроме грудных детей, ничего «скоромного» не ел: питались исключительно хлебом и картошкой. Церковные службы крестьяне посещали редко. Молящиеся совершенно не понимали мудрёного церковно- славянского языка, на котором совершались церковные службы. На этом же языке, по памяти, передавалось от поколения к поколению несколько молитв для «домашнего обихода». Содержание и смысл их мало кто понимал.

Так называемый «престольный праздник» всегда заканчивался всеобщим пьянством. Рано утром мужики, бабы и молодёжь ехали в приходское село Лежнево, выстаивали в церкви обедню, заказывали молебны. К обеду возвращались домой. Собирались гости: ближние и дальние родственники и просто друзья-приятели. Начинался обед, поздравления с праздником. Из-за стола вставали пьяными. Затем начиналось «отгащивание». К вечеру деревня перепивалась — вечно тихая и безлюдная улица оглашалась пьяными криками. Всюду галдели, спорили, ругались, орали песни осипшими голосами.

«Праздник» часто кончался большими или малыми драками. Подравшиеся собирались в кучу, выпивали «мировую» водку и... снова ожесточённо дрались. Так проходило два-три дня...

В «престольный праздник» многие пропивали заработки и доходы целых месяцев. Наступали будни — с больной головой, с унылыми подсчётами пропитого и с изнурительной работой.

В засуху звали попа, ходили с иконами по полям и молились о дожде. Если случалось, что вскоре после молебна выпадал дождь, говорили: «Слава тебе, господи, услышаны наши молитвы! Сжалился господь над нами, грешными,— послал дождичек!» А когда, несмотря ни на какие молебны, дождя не было, жаловались: «Плохи наши дела, не услышал наши молитвы господь. Не посылает нам дождичка. Много, должно быть, грехов на нас, грешных...»

Деревня верила в лешего, домового, ведьм, колдунов, чертей. Суеверия подкреплялись разными «фактами» и «случаями» с «бывалыми» людьми.

Крестьяне работали, как вьючные животные, с утра до ночи, насколько хватало сил, ели впроголодь, а досуг заполняли пьянкой.

Представления о политике у наших крестьян были самые отсталые, первобытные. В деревне твёрдо верили, что «без бога свет не стоит, без царя земля не правится». Верили в басню, что «царя-освободителя» Александра II убили «господа-баре» за то, что он освободил крестьян от барской кабалы.

Урядников, становых и других царских слуг беднота, конечно, ненавидела за бесчисленные притеснения и поборы, но в открытую борьбу с ними вступала только в самых крайних случаях, когда какому-нибудь бедняку становилось уже невмоготу терпеть.

Жили мужики в тяжёлой нужде, в бесконечной заботе о хлебе, который доставался ценою непосильного труда, в заботе о том, чтобы прокормить скотину и себя, уплатить подати. Вокруг хлеба вращались все разговоры и помыслы, в особенности в годы плохих урожаев. Собирался ли деревенский сход, созванный старостой для обсуждения «мирских дел», сходилось ли несколько мужиков случайно — разговор заводился неизменно один и тот же: о хлебе, податях, о корме для скота.

... А между тем стачка продолжалась, ей не было видно конца. Владельцы предприятий упорствовали, не хотели итти ни на какие уступки. Некоторые из них, вроде Мефодия, Гарелина, Фокина и др., говорили, что лучше выбросить в реку деньги, чем повысить заработок хотя бы на несколько процентов. Исключение составили владельцы ситцепечатной фабрики — Грязновы, которые, наконец, прибавили к заработной плате несколько процентов и пошли на некоторое сокращение рабочего дня, а также удовлетворили большую часть требований, относящихся к внутреннему распорядку фабрики, как то: об образовании смешанной паритетной комиссии для приёма и увольнения рабочих, об отмене обысков и пр. Владельцы этой фабрики считались «либералами», но и эти «либералы» пошли на уступки, сломленные упорством рабочих, после того как возобновились собрания на Талке.

По поводу прибавок Грязнова другие фабриканты послали губернатору следующее заявление:

«Узнав, что правление Покровской мануфактуры Грязнова желает действовать самостоятельно и вызывает сегодня заведующего Попова и депутатов рабочих в Москву, а также зная намерения правления делать дальнейшие своеобразные и невозможные для всех остальных уступки, мы находим, что такие действия могут совершенно испортить всё дело и затянуть забастовку вновь на продолжительное время, а поэтому просим Ваше Превосходительство в защиту всей промышленности запретить Грязнову принимать в течение забастовки не согласованные с другими фирмами меры и не допустить отправки депутатов в Москву»1.

... Едва наши товарищи очутились на другом берегу, как были окружены черносотенцами, которые с дикими криками накинулись на них и начали избивать, а казаки, выстроившись в полукруг около этой шайки негодяев, избивавших двух безоружных людей, одобрительно покрикивали. Через несколько минут Отец уже лежал на земле, а другой товарищ, каким-то чудом вырвавшись из кольца погромщиков, стремительно перебежал на нашу сторону. Тогда казаки повернули лошадей и быстро двинулись обратно к станции железной дороги. За ними побежала и вся толпа черносотенцев.

У спасшегося товарища оказалась сильно разбитой голова, из виска текла кровь, он был весь окровавлен, а Отца мы подняли мёртвым. Когда его принесли к сторожке, выяснилось, что у него пробит череп тупым оружием. Тело Отца мы молча отнесли в лес и разошлись, когда стемнело.

... Утром 23 октября после бессонной ночи я вместе с несколькими товарищами направился на площадь к городской управе, где, по полученным нами сведениям, происходило собрание монархистов. Не дойдя до улицы Пески, мы увидели «патриотическую манифестацию», которая двигалась через Туляковский мост. Во главе манифестации шли попы с крестами и кадилами, над ними развевались церковные хоругви и несколько больших трёхцветных флагов. Несли иконы и портрет Николая II. В петлицах у всех манифестантов виднелись белые бантики. Попы пели «Спаси, господи, люди твоя», а остальная толпа орала на все лады «ура» и «Боже, царя храни».

Манифестация, пройдя мост, повернула на Георгиевскую улицу и двинулась по направлению к управе. Мы повернули туда же, чтобы узнать, что эта черносотенная банда будет делать. На Георгиевской улице группа товарищей сообщила нам, что на площади избивают депутатов, евреев и забастовщиков; бьют и тех, кого подозревают в сочувствии к забастовщикам, и тех, кто не имеет белых ленточек в петлицах. Товарищи настоятельно предложили нам вернуться обратно.

С площади в это время доносился дикий вой, стоны избиваемых. Мы повернули обратно на Голодаиху (рабочий квартал, где я тогда жил). Хозяйка квартиры встретила меня известием, что ищут депутатов и, когда находят, то избивают не только их самих, но и хозяев квартиры. Дрожа от страха, она просила, чтобы я ушёл и не возвращался, пока всё не успокоится. Я отправился на одну из главных улиц этой части города — Новодмитриевскую. Здесь тоже орудовали черносотенцы. Они громили квартиры и избивали всех, казавшихся им подозрительными.

И происходило все это под охраной казаков, с благословения «духовных» и при участии полицейских властей.

Много описаний отдельных случаев погромов с убийствами социал-демократов. Кстати погромы это не убийство евреев, а массовое избиение толпой какой-либо группы населения, сопровождающееся убийствами, разорением и грабежом имущества.

Изменение избирательного закона: возрастного и имущественного ценза, лишение избирательного права Средней Азии и т.д.

... Число городов, непосредственно выбиравших в Думу, было сокращено с 26 до 7. Избирательные права предоставлялись рабочим только 6 крупнейших промышленных губерний: Московской, Петербургской, Владимирской, Екатеринославской, Харьковской и Костромской. Рабочие же России в целом избирательных прав не получили.

... В Польше допускались к выборам землевладельцы, имеющие не менее 100 десятин, а в Сибири — 300 десятин. Число членов Государственной думы, избираемой сроком па пять лет, не должно было превышать 524 человек.

Помещики и крупная буржуазия но этому закону имели 4249 выборщиков, всё остальное население России — 2 962 выборщика, т. е. почти в полтора раза меньше. Один голос помещика (по этому закону) равнялся 3 голосам буржуазии, 15 голосам крестьян и 45 голосам рабочих. Таково было «равноправие верноподданных».

С наступлением реакции начались аресты членов партии. В 1907 г. За принадлежность к партии было посажены 40 человек. 3 человека умерли в тюрьме, не дожив до суда. Суд начался в 1910 г. Обвинения против 10 человек были сняты прокурором за недоказанностью, еще 10 по суду были оправданы.

... В январе 1913 г. у меня в комнате поселился Яков Михайлович Свердлов. Он тогда был фактическим редактором газеты «Правда». Перед этим он бежал из ссылки, из Нарымского края, и жил в Петербурге нелегально. Часто он целыми сутками не выходил из комнаты и возился с газетными рукописями. Он участвовал во всех наших совещаниях, которые устраивались у меня или у Бадаева на квартире, и давал нам советы по всем вопросам партийной и думской работы. Это был исключительно чуткий, хороший товарищ, и я очень с ним сжился.

Но вот однажды (это было в начале февраля) ко мне явился дворник нашего дома и, вызвав меня в коридор, заявил, что у него есть сведения о том, что в моей комнате проживает непрописанное лицо и в нашем дворе появились агенты тайной полиции, которые, должно быть, следят за моим товарищем.

— Если его арестуют,— сказал дворник,— то и вам и мне придётся отвечать за то, что он проживал без прописки.

Я ответил дворнику, что его не касается, кто у меня проживает, но, как только он вышел, созвал нашу шестёрку. Мы поняли, что Свердлову грозит немедленный арест, и решили переправить его на другую квартиру. Вечером в тот же день, когда уже стемнело, мы всей группой вышли во двор. Окружив, закрыли собой со всех сторон Якова Михайловича и подошли к выходящему на набережную Невы деревянному забору. За забором, на набережной, уже ждал извозчик. Мы помогли Якову Михайловичу перелезть через забор, и он благополучно уехал на новую квартиру (к Малиновскому). Назавтра, постояв ещё полдня во дворе у моей квартиры, шпики исчезли. Яков Михайлович прожил на новом месте несколько дней, а затем переехал к Петровскому. В ночь с 9 на 10 февраля на квартиру Петровского явилась полиция и арестовала Якова Михайловича. Петровский протестовал, заявляя, что он депутат и поэтому квартира его неприкосновенна, но полиция не обратила на это никакого внимания. Его даже не допустили к телефону, когда он хотел позвонить о совершённом над ним полицией насилии.

... Дом, в котором жил Владимир Ильич, находился на окраине, в восточной части города, на улице Любомирского. Квартира Владимира Ильича состояла из двух небольших комнат; в ней находились две простенькие кровати, два простых деревянных стола и несколько деревянных стульев и табуреток.

Меня радушно встретила Надежда Константиновна Крупская. Она сообщила мне, что Владимир Ильич находится в отъезде и будет только через несколько дней.

Надежда Константиновна, конечно, очень интересовалась всем, что происходило тогда в России, но, слушая мою информацию об этом, часто меня прерывала словами: не спешите, вам много говорить нельзя, вы успеете ещё рассказать, будет ещё время.

Эту ночь я переночевал в квартире Владимира Ильича, а па следующий день меня перевели на квартиру Александра Антоновича Трояновского.

В ожидании Владимира Ильича я старался хорошо продумать мою информацию, которую я должен был ему сделать о том, что мне было известно о наших партийных делах в России, о работе думской фракции, о газете «Правда» и т. д.

Владимира Ильича до того времени я ещё никогда не видал, и предстоящая первая встреча с вождём нашей партии вызывала у меня некоторую робость. Но когда Владимир Ильич приехал и я с ним встретился, то сразу увидел, что передо мной простой русский человек. Всё в нём было просто: и его наружность, и даже костюм, жесты при разговоре, и только глаза Владимира Ильича показались мне какими-то необыкновенными, в них горел какой-то особый огонёк, который порой, казалось, пронизывал меня насквозь.

После того, как Владимир Ильич подробно осведомился о состоянии моего здоровья, я приступил было к рассказу о положении наших партийных дел в России, но он, как и Надежда Константиновна, очень скоро меня остановил словами: вам много говорить подряд вредно. Расскажете постепенно, не спеша.

Стремясь ободрить меня, Владимир Ильич говорил: мы постараемся вас вылечить во что бы то ни стало, только не падайте духом.

На другой день Владимир Ильич направил меня через находившегося тогда там товарища С. Ю. Богоцкого к известному тогда в Кракове врачу, доценту университета, доктору Ландау. Осмотрев меня, доктор дал совет поехать на лечение в Швейцарию.

После этого я ещё оставался некоторое время в Кракове и имел возможность ежедневно видеть Владимира Ильича и беседовать с ним по ряду интересовавших его и меня вопросов.

Владимир Ильич усиленно занимался партийными делами — много читал, писал и ежедневно вечерами, часов в 11, сам ездил на вокзал для отправки в Россию своей почты (статьи для нашей большевистской печати, речи для депутатов-большевиков, инструктивные указания по партийной работе и другие материалы).

Вскоре я выехал в Швейцарию. Провожая меня на вокзал, Владимир Ильич крепко наказывал, чтобы я писал ему о ходе моего лечения, а находившимся в городе Берне русским эмигрантам-большевикам Владимир Ильич написал, чтобы они как можно скорее и лучше устроили меня на лечение.

В Швейцарии я пробыл довольно долго и часто переписывался с Владимиром Ильичём. В своих письмах Владимир Ильич, справляясь о моём здоровье, советовал поменьше думать о делах и больше заниматься лечением, сообщал иногда о политических новостях. Писем этих у меня было порядочно, но все они погибли во время нашего ареста в Петрограде в ноябре 1914 г. (были сожжены нами вместе со многими другими материалами).

К июлю я поправился, окреп и собирался уже возвращаться в Россию, но разразившаяся империалистическая война этому помешала.

Германская и австрийская границы были закрыты, и прежде чем ехать, нужно было долго выяснять, какие имелись ещё пути в Россию. В это время я находился в дачном местечке Лайзиген.

Однажды от Владимира Ильича из Австрии была получена мною телеграмма с просьбой выслать некоторую сумму денег, если возможно. Перед этим я получил из Петербурга моё думское жалованье и послал Владимиру Ильичу телеграфом 500 франков. После этого совершенно неожиданно швейцарской полицией были арестованы некоторые имевшие со мной связь русские политэмигранты, а на другой день, когда я находился у одного из них и сидел на крылечке дачи, появились на велосипедах какие-то невиданные ещё мною типы.

... Позднее стало известно, что Владимир Ильич посылки моей не получил. Ему только было сообщено, что «на его имя имеется почтовое отправление и что ему, как подданному воюющей с Австрией державы, оно выдано быть не может».

... В это время я был снова в городе Берне, где тогда находился и Владимир Ильич. Он только что приехал сюда из Австрии после освобождения из-под ареста, которому он был подвергнут австрийскими властями, как подданный воюющей с Австрией державы. На следующий день по прибытии в Берн, 24 августа, Владимир Ильич выступил на собрании с докладом об отношении к войне местной группы большевиков. Собрание происходило в лесу, за городом. Владимир Ильич говорил, что всякие разговоры о защите отечества есть шовинизм и всякая помощь царскому правительству в войне есть прямая измена рабочему классу, что поэтому нам необходимо использовать все военные затруднения царского правительства для самой решительной борьбы с ним; далее он говорил, что нужно во всём мире вести агитацию за превращение империалистической войны в войну гражданскую, что рабочим всех воюющих стран необходимо направить оружие против своей буржуазии и своих правительств.

... Я пробыл в Берне вместе с В. И. Лениным недели две. В это время Владимир Ильич был озабочен вопросом о пересылке в Россию выработанных им известных тезисов ЦК нашей партии о войне. Удобным случаем для этого представлялась моя поездка в Россию. Но мой отъезд задерживался. Я был здоров, мог уже долго ходить, не чувствуя особой усталости, но выбраться из Швейцарии было нелегко. Ехать прямым путём, через Австрию и Германию, было невозможно. Тогда я решил ехать через Италию и Балканские государства. При помощи Владимира Ильича Ленина достали небольшую сумму денег; Владимир Ильич дал мне тезисы ЦК о войне для передачи их в Петроград. Одновременно они были посланы и другим путём, каким-то пароходом. Распростившись с Владимиром Ильичём и с остальными товарищами, я, наконец, выехал о двумя другими товарищами из Берна и скоро был на границе Италии. После небольшой остановки, сделанной для осмотра наших документов и багажа, я переехал границу и двинулся дальше.

Про поведение Каменева на суде

... Каменев повёл себя на суде, как подлый, презренный трус. В показаниях на предварительном допросе он указывал, что не согласен с лозунгом поражения царского правительства в войне и солидаризируется в этом вопросе с социал-патриотом Иорданским.

Каменев, уполномоченный по руководству работой нашей фракции, должен был собственным примером давать тон поведения фракции, перед царским судом. Вместо этого он с самого начала пытался вызовом в свидетели тогдашнего оборонца Иорданского доказать суду, что он не против войны и что взгляды его по этому вопросу совершенно противоположны взглядам ЦК партии. Заняв такую явно антипартийную позицию, Каменев поставил фракцию в весьма тяжёлое положение. Фракция нащупывала правильную политическую линию, а Каменев тащил её назад, преследуя одну задачу: как можно дешевле отделаться и удачнее вывернуться от угрожающей расправы царского суда. Таким образом, ещё в годы империалистической войны Каменев показал себя как оппортунист, капитулянт, изменник делу партии. Это предательское поведение Каменева было решительно осуждено Лениным.

... На собрании Г. И. Петровский сделал доклад о нашем процессе. Он отметил отсутствие руководства фракцией во время процесса (это входило в прямую обязанность Каменева). Именно поэтому у нас не было общего плана поведения, и члены фракции выступали и вели себя на суде кто как умел.

После доклада развернулись оживлённые прения, в которых выступали Сталин, Свердлов, Спандарян, Яковлев, Муранов и др. Выступавшие отмечали ошибки, допущенные нами на суде, говорили, что мы недостаточно твёрдо заявили о своём отрицательном отношении к войне. Все указывали на совершенно недопустимое поведение Каменева, который не только не выполнил своей обязанности — руководить фракцией, но занял позицию оборонца и предательски вёл себя на суде.

... Мы были крайне возмущены, когда узнали о безобразной выходке капитулянта Каменева на митинге в Ачинске, о его выступлении с оборонческой речью, о посланной им приветственной телеграмме Михаилу Романову и лобзании с ачинскими «отцами города» по поводу «завершённой революции». В Петрограде этот прожжённый оппортунист с группой таких же капитулянтов занял позицию условной поддержки Временного правительства и продолжавшейся войны. Нас, знавших этого предателя ещё со времени судебного процесса думской большевистской фракции, такое поведение Каменева не удивило.

...  3 апреля из эмиграции приехал в Петроград В. И. Ленин. Я находился в числе питерских большевиков, встречавших Владимира Ильича на Финляндском вокзале. Вся площадь у вокзала была занята рабочими, солдатами и матросами. На площади стоял броневик. Все прилегавшие к вокзалу улицы были также полны народа: это шли рабочие демонстрации встречать своего вождя. Настроение было праздничное, приподнятое. Улицы оглашались пением революционных песен. Несмотря на позднее время (была уже глубокая ночь), народ всё прибывал. Ночную тьму пронизывали лучи прожекторов, заливавшие ярким светом привокзальную площадь. Над сплошным морем голов в ночной темноте колыхалось множество огней. Это были зажжённые факелы, которые несли демонстранты. Всюду виднелись красные знамёна и полотнища с надписью: «Привет Ленину». Томительно шли часы ожидания. Поезд задерживался в пути рабочими демонстрациями, выходившими встречать Владимира Ильича. Но вот, наконец, поезд подошёл к перрону. Трудно словами передать ликование, охватившее всех вокруг. Едва Владимир Ильич сошел со ступенек вагона, как его подхватили на руки и понесли сквозь толпу на вокзал.

Спустя некоторое время Владимир Ильич появился на привокзальной площади перед народом у броневика. Владимир Ильич хотел было уже начать говорить, но его подхватили матросы и солдаты и подняли на броневик. Как сейчас вижу перед собой Ильича высоко над толпой, в распахнутом пальто, с торчащей из кармана кепкой, с поднятой рукой. Первыми его словами, обращёнными к рабочим, солдатам, матросам, был призыв к борьбе за социалистическую революцию. Эта первая речь Владимира Ильича озарила сознание людей каким-то особо ярким светом.

В сопровождении всей массы народа Владимир Ильич с Финляндского вокзала на броневике направился к дворцу Кшесинской, где тогда находились Центральный и Петроградский комитеты нашей партии. С балкона Владимир Ильич повторил свою речь перед громадной массой народа, собравшейся перед дворцом. И вновь громко прозвучал ленинский призыв, провозглашавший подъём революции на высшую ступень: «Да здравствует социалистическая революция!».

Помню, тогда враги революции, видевшие в Ленине признанного вождя рабочего класса и потому считавшие его своим самым опасным врагом, всячески старались очернить, оклеветать Владимира Ильича. Кадетская «Речь», эсеровское «Дело народа», вторя самым гнусным клеветническим выдумкам черносотенцев, возглавили в печати клеветническую кампанию против Ленина. Но этим подлым, трусливым людишкам было невдомёк, что нет такой силы в мире, которая могла бы оторвать массы от Ленина и Ленина от масс.

Рабочие и солдаты ответили клеветникам множеством резолюций гневного протеста, а затем, в день приезда Ленина,— демонстрацией солидарности со своим вождём.

Утром 4 апреля Владимир Ильич выступил с докладом о войне и революции на собрании большевиков — участников Всероссийского совещания Советов рабочих и солдатских депутатов. На это собрание отправился и я. На лестнице, ведущей во второй этаж, где в большой комнате должно было состояться совещание, я встретился с Владимиром Ильичём. Ленин сразу узнал меня, остановил и забросал вопросами: как перенёс ссылку, как здоровье, лечусь ли я и у кого? Как и тогда, в первую встречу в Кракове, Владимир Ильич участливо всматривался в меня своими внимательными пытливыми глазами, как бы ища на моём лице следы перенесённых лишений.

Я ответил Владимиру Ильичу, что перенёс ссылку неплохо, чувствую себя удовлетворительно и готов взяться за работу. Но Владимир Ильич, не дав договорить мне, сказал:

— Нет, нет, вам надо ещё основательно подлечиться. Мой совет вам, обратитесь к профессорам. Эти — специалисты, они всю жизнь учатся своему делу, следят за наукой, у них большая практика. Им, конечно, надо хорошо заплатить, но это пустяки. Они помогут вам наверняка.

Взволнованный и ободренный разговором с Владимиром Ильичём, я вместе с другими товарищами поднялся на второй этаж. Собрание было многолюдным.

Слово предоставили Владимиру Ильичу. Бурной овацией встретили большевики своего вождя. Затаив дыхание, вслушивались мы в каждое слово ленинской речи.

Эта речь Ленина, известная в истории под названием Апрельских тезисов, явилась для нас настоящим откровением. Мы, большевики-подпольщики, прошедшие под руководством Ленина и Сталина прекрасную школу борьбы за дело рабочего класса, и после Февральской революции в основном правильно ориентировались в обстановке: сразу в своём подавляющем большинстве заняли непримиримую позицию в отношении буржуазного Временного правительства и империалистической войны и считали революцию далеко не законченной. Но нам не была ясной конкретная перспектива дальнейшей борьбы.

Владимир Ильич в своём докладе решительно провозгласил переход от первого этапа революции (Февральской буржуазно-демократической) ко второму этапу — к революции социалистической, которая должна дать власть в руки пролетариата и бедняцких слоёв крестьянства.

Ленин предложил заменить устаревшее положение марксистской теории, гласившее, что лучшей формой государства переходного к социализму периода является парламентская республика. Он выдвинул тезис о Республике Советов как наиболее совершенной и целесообразной форме политической организации общества при переходе от капитализма к социализму.

Далее Владимир Ильич говорил о грабительском характере продолжавшейся войны, о том, что эту войну нельзя кончить истинно демократическим миром, не свергнув буржуазии. Ленин выдвинул требование: «Никакой поддержки Временному правительству», и призвал большевиков к терпеливой, систематической и настойчивой разъяснительной работе в массах.

Во время доклада Ленина к нам на совещание пришли несколько товарищей снизу и попросили Владимира Ильича повторить свой доклад в зале заседаний Думы, где собрались делегаты, приехавшие на Всероссийское совещание Советов рабочих и солдатских депутатов. Среди делегатов были большевики и меньшевики. В. И. Ленин согласился. Когда Ленин говорил на этом новом собрании, со стороны меньшевиков слышались громкие реплики, иногда злобные выкрики. Ни на один миг не прерывая нити своего доклада, Владимир Ильич мимоходом парировал выкрики меньшевиков, и меньшевистские крикуны сразу умолкали, блекли, скошенные убийственной ленинской логикой.

Помню особо злобно меньшевики выкрикивали, когда Ленин говорил о необходимости переименовать нашу партию из социал-демократической в коммунистическую, о том, что социал-демократами себя называют и меньшевики и все западноевропейские социал-шовинисты, опозорившие и загрязнившие это название подлой изменой социализму. Пора сбросить «грязное белье», говорил Владимир Ильич.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ДЕРЕВНЯ И ГОРОД (1880—1890 гг.)

Глава первая. Деревня. Крестьянская семья. Детство. Рассказы о фабрике

Глава вторая. Крестьянский быт. Хозяйство. Деревенские кулаки — «фабриканты»

Глава третья. После раздела семьи. Моя работа дома и в поле. Нищета. Переезд в город

Глава четвёртая. В гостинице. Хозяева, служащие, товарищи

Глава пятая. «Мальчик» в магазине. Господа торговцы. Хозяйский расчёт

Глава шестая. На фабрике. Нравы и обычаи. Тяжёлая жизнь. Книги

Глава седьмая. Первое знакомство с партийными работниками. Организационное собрание ивановских социал-демократов в мае 1903 г. Иваново-Вознесенская партийная организация. Работа в марксистских кружках

Глава восьмая. Листовки и прокламации. Отношение к ним рабочих. Массовки в лесу. Первое столкновение с казаками

1905 ГОД В ИВАНОВО-ВОЗНЕСЕНСКЕ

Глава девятая. Русско-японская война. Положение рабочих перед революцией 1905 г. Революционный подъём масс. Маёвка, Первые стачки ивановских рабочих

Глава десятая. Всеобщая стачка иваново-вознесенских рабочих. Совет рабочих депутатов. «Свободный университет» на Талке. Социал-демократическая организация в период стачки

Глава одиннадцатая. Расстрел на Талке. Стачка продолжается

Глава двенадцатая. Первый арест. Допрос у полицмейстера. Освобождение по требованию рабочих. На фабриках после стачки

Глава тринадцатая. Царский манифест. Наши демонстрации. Черносотенцы за «работой». Расстрел безработных

Глава четырнадцатая. Иваново-Вознесенская окружная социал-демократическая организация. Первые крестьянские социал-демократические ячейки. Кампания бойкота I Государственной думы. Безработица

Глава пятнадцатая. Организация безработных. Возникновение профессиональных союзов текстильщиков

Глава шестнадцатая. Иваново-Вознесенский союз РСДРП. Арест М. В. Фрунзе. Выборы во II Государственную думу. Областная конференция профессиональных союзов

ПАРТИЙНАЯ И ПРОФЕССИОНАЛЬНАЯ РАБОТА В ГОДЫ СТОЛЫПИНСКОЙ РЕАКЦИИ (1908—1912 гг.)

Глава семнадцатая. Выборы в III Государственную думу

Глава восемнадцатая. Массовые аресты. Разгром партийного руководства. Судебный процесс Иваново-Вознесенского союза РСДРП

Глава девятнадцатая. Поход против профессиональных союзов. Мой арест. Под гласным надзором полиции. Провал второй подпольной типографии

Глава двадцатая. Попытки восстановить организацию. В родной деревне. Новые допросы

Глава двадцать первая. Жандармские уловки. Суд. Разгром профсоюзов

В IV ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ

Глава двадцать вторая. Новый подъём рабочего движения. Подготовка к избирательной кампании

Глава двадцать третья. Избирательная кампания в IV Государственную думу. Проводы депутата

Глава двадцать четвёртая. Москва — Петербург. Социал-демократы в IV Государственной думе

Глава двадцать пятая. Открытие IV Государственной думы

Глава двадцать шестая. IV Государственная дума. Наше отношение к так называемой «объединённой» оппозиции. Декларация правительства Коковцева. Наша декларация

Глава двадцать седьмая. Шестёрка и семёрка. Аресты Я. М. Свердлова и И. В. Сталина

Глава двадцать восьмая. Отношение властей к рабочему депутату

Глава двадцать девятая. Газета «Правда». Работа на местах. Шпики

Глава тридцатая. Аресты в Иваново-Вознесенске. Стачечное движение и ликвидаторы. Московская рабочая газета «Наш путь»

Глава тридцать первая. Раскол социал-демократической фракции IV Государственной думы. Травля большевиков ликвидаторами

Глава тридцать вторая. Страховая кампания. Снова в Иваново- Вознесенске. Поездка за границу и встреча с Владимиром Ильичом Лениным

Глава тридцать третья. Уход из Думы Малиновского. Стычки бастующих рабочих с полицией в Петербурге. Закрытие рабочих газет. Объявление войны и наша военная декларация

Глава тридцать четвёртая. Возвращение в Россию. Италия, Греция, Сербия, Болгария, Румыния

Глава тридцать пятая. Первое совещание социал-демократической рабочей фракции с партийными работниками в Финляндии

Глава тридцать шестая. Второе совещание фракции с представителями социал-демократических организаций в Озерках. Арест

Глава тридцать седьмая. В тюрьме. Первый допрос

Глава тридцать восьмая. Мои литературные опыты в одиночке

Глава тридцать девятая. Первое свидание с женой. Болезнь. Сожитель по камере

Глава сороковая. Окончание следствия

Глава сорок первая. Организация защиты. Ознакомление с делом. Наши главные показания. Неудачное обвинение в государственной измене

Глава сорок вторая. Суд и приговор

Глава сорок третья. Созыв Государственной думы и сё отношение к нашему делу. Печать о нашем деле. Перевод в «Кресты»

Глава сорок четвёртая. Снова в предварилке. В Сибирь

ФРАКЦИЯ ДУМСКИХ БОЛЬШЕВИКОВ В ССЫЛКЕ

Глава сорок пятая. От Петрограда до Красноярска. Стоянка в Вологде. Красноярская тюрьма. Отправка па «место водворения»

Глава сорок шестая. От Красноярска до Енисейска. Енисейская пересыльная тюрьма. На лодках по Енисею

Глава сорок седьмая. Анциферовская тюрьма, В селе Ворогове. Монастырское. Наш доклад

Глава сорок восьмая. Обратный путь от Монастырского до Енисейска. В Енисейске. Наш доклад ссыльным

Глава сорок девятая. Вести из Иваново-Вознесенска. Заседание фракции и обращение в Государственную думу

Глава пятидесятая. С «волчьим билетом» но Енисею. Жизнь в Минусинске

КОНЕЦ ССЫЛКИ. В РЕВОЛЮЦИОННОМ ПЕТРОГРАДЕ

Глава пятьдесят первая. Февральские дни в Минусинске. Возвращение в Петроград

Глава пятьдесят вторая. Снова в Петрограде. Похороны жертв революции. На Финляндском вокзале. Встреча с В. И. Лениным. Доклад Ленина о войне и революции