Самодельная подборка стихов о Ленине
Мы поставили на сайт уже несколько Самодельных подборок
http://leninism.su/posetiteli-sajta-o-lenine/4189-stixi-o-lenine.html
http://leninism.su/posetiteli-sajta-o-lenine/4254-samodelnaya-podborka-stikhov-o-lenine.html
http://leninism.su/posetiteli-sajta-o-lenine/4195-stixi-o-lenine53.html
http://leninism.su/posetiteli-sajta-o-lenine/4646-samodelnaya-podborka-stikhov-o-lenine-3.html
https://leninism.su/posetiteli-sajta-o-lenine/4795-samodelnaya-podborka-stikhov-o-lenine-4.html
http://leninism.su/posetiteli-sajta-o-lenine/4815-samodelnaya-podborka-stikhov-o-lenine-5.html
Посчитали, что в каждую подборку достаточно 30 стихов. Предлагаем присылать понравившиеся стихи
Стихи из этой подборки частично получены из непроверенных источников, поэтому, возможны ошибки, сомнительные авторы и т.п.
Николай Заболоцкий
Ходоки
В зипунах домашнего покроя,
Из далеких сел, из-за Оки,
Шли они, неведомые, трое —
По мирскому делу ходоки.
Русь моталась в голоде и буре,
Все смешалось, сдвинутое враз.
Гул вокзалов, крик в комендатуре,
Человечье горе без прикрас.
Только эти трое почему-то
Выделялись в скопище людей,
Не кричали бешено и люто,
Не ломали строй очередей.
Всматриваясь старыми глазами
В то, что здесь наделала нужда,
Горевали путники, а сами
Говорили мало, как всегда.
Есть черта, присущая народу:
Мыслит он не разумом одним,—
Всю свою душевную природу
Наши люди связывают с ним.
Оттого прекрасны наши сказки,
Наши песни, сложенные в лад.
В них и ум и сердце без опаски
На одном наречье говорят.
Эти трое мало говорили.
Что слова! Была не в этом суть.
Но зато в душе они скопили
Многое за долгий этот путь.
Потому, быть может, и таились
В их глазах тревожные огни
В поздний час, когда остановились
У порога Смольного они.
Но когда радушный их хозяин,
Человек в потертом пиджаке,
Сам работой до смерти измаян,
С ними говорил накоротке,
Говорил о скудном их районе,
Говорил о той поре, когда
Выйдут электрические кони
На поля народного труда,
Говорил, как жизнь расправит крылья,
Как, воспрянув духом, весь народ
Золотые хлебы изобилья
По стране, ликуя, понесет,—
Лишь тогда тяжелая тревога
В трех сердцах растаяла, как сон,
И внезапно видно стало много
Из того, что видел только он.
И котомки сами развязались,
Серой пылью в комнате пыля,
И в руках стыдливо показались
Черствые ржаные кренделя.
С этим угощеньем безыскусным
К Ленину крестьяне подошли.
Ели все. И горьким был и вкусным
Скудный дар истерзанной земли.
Андрей Вознесенский
ЛОНЖЮМО
Посвящается слушателям школы Ленина в Лонжюмо
Авиавступление
Вступаю в поэму, как в новую пору вступают
Работают поршни,
соседи в ремнях засыпают,
Ночной папироской
летят телецентры за Муром.
Есть много вопросов.
Давай с тобой, Время, покурим.
Прикинем итоги.
Светло и прощально
горящие годы, как крылья, летят за плечами.
И мы понимаем, что канули наши кануны,
что мы да и спутницы наши—
не юны,
что нас провожают
и машут лукаво
кто маминым шарфом, а кто —
кулаками...
Земля,
ты нас взглядом апрельским проводишь,
лежишь на спине, по-ночному безмолвная.
По гаснущим рельсам
бежит
паровозик,
как будто
сдвигают
застежку
на молнии.
Россия, любимая,
с этим не шутят.
Все боли твои — меня болью пронзили.
Россия,
я — твой капиллярный
сосудик,
мне больно когда —
тебе больно, Россия.
Как мелки отсюда успехи мои, неуспехи,
друзей и врагов кулуарных ватаги.
Прости меня,
Время,
что много сказать
не успею.
Ты, Время, не деньги,
но тоже тебя не хватает.
Но люди уходят, врезая в ночные отроги
дорог своих
огненные автографы.
Векам остаются — кому как удастся —
штаны — от одних,
от других — государство.
Его различаю.
Пытаюсь постигнуть,
чьим был этот голос с картавой пластинки.
Дай, Время, схватить этот профиль, паривший
в записках о школе его под Парижем.
Прости мне, Париж, невоспетых красавиц.
Россия,
прости незамятые тропки.
Простите за дерзость,
что я этой темы
касаюсь,
простите за трусость,
что я ее раньше не трогал.
Вступаю в поэму. А если сплошаю,
прости меня, Время, как я тебе часто прощаю.
Струится блокнот под карманным фонариком.
Звенит самолет не крупнее комарика.
А рядом лежит
в облаках алебастровых
планета —
как Ленин,
мудра и лобаста.
I
В Лонжюмо сейчас лесопильня.
В школе Ленина? В Лонжюмо?
Нас распилами ослепили
бревна, бурые, как эскимо.
Пилы кружатся. Пышут пильщики.
Под береткой, как вспышки, — пыжики.
Через джемперы, как смола,
чуть просвечивают тела.
Здравствуй, утро в морозных дозах!
Словно соты, прозрачны доски.
Может, солнце и сосны — тезки?!
Пахнет музыкой. Пахнет тесом.
А еще почему-то — верфью,
а еще почему-то — ветром,
а еще — почему не знаю —
диалектикою познанья!
Обнаруживайте древесину
под покровом багровой мглы.
Как лучи из-под тучи синей,
бьют
опилки
из-под пилы!
Добирайтесь в вещах до сути.
Пусть ворочается сосна,
словно глиняные сосуды,
солнцем полные дополна.
Пусть корою сосна дремуча,
сердцевина ее светла —
вы терзайте ее и мучайте,
чтобы музыкою была!
Чтобы стала поющей силищей
корабельщиков, скрипачей...
Ленин был
из породы
распиливающих,
обнажающих суть
вещей.
II
Врут, что Ленин был в эмиграции.
(Кто вне родины — эмигрант.)
Всю Россию,
речную, горячую,
он носил в себе, как талант!
Настоящие эмигранты
пили в Питере под охраной,
воровали казну галантно,
жрали устрицы и гранаты —
эмигранты!
Эмигрировали в клозеты
с инкрустированными розетками,
отгораживались газетами
от осенней страны раздетой,
в куртизанок с цветными гривами —
эмигрировали!
В драндулете, как чертик в колбе,
изолированный, недобрый,
средь великодержавных харь,
среди ряс и охотнорядцев,
под разученные овации
проезжал глава эмиграции —
Царь!
Эмигранты селились в Зимнем.
А России
сердце само —
билось в городе с дальним именем
Л о н ж ю м о.
III
Этот — в гольф. Тот повержен бриджем.
Царь просаживал в «дурачки»...
...Под распарившимся Парижем
Ленин
режется
в городки!
Раз! — распахнута рубашка,
раз! — прищуривался глаз,
раз! — и чурки вверх тормашками
(жалко, что не видит Саша!) —
Рраз!
Рас-печатывались «письма»,
раз-летясь до облаков —
только вздрагивали бисмарки
от подобных городков!
Раз! — по тюрьмам, по двуглавым —
ого-го! —
Революция играла
озорно и широко!
Раз — врезалась бита белая,
как авроровский фугас —
так что вдребезги империи,
церкви, будущие берии —
Раз!
Ну играл! Таких оттягивал
«паровозов»! Так играл,
что шарахались рейхстаги
в 45-м наповал!
Раз!..
...а где-то в начале века
человек, сощуривши веки,
«Не играл давно» — говорит.
И лицо у него горит.
IV
В этой кухоньке скромны тумбочки,
и, как крылышки у стрекоз,
брезжит воздух над узкой улочкой
Мари-Роз,
было утро, теперь смеркается,
и совсем из других миров
слышен колокол доминиканский,
Мари-Роз,
я часы его различаю,
на ножах не отерт наждак,
не стучите, мадам, ключами,
я хочу его подождать,
здесь он жил — как предгрозье тихий,
вождь, волжанин и книгочей,
очень трудно его постигнуть,
не постигнуть — еще трудней,
прислоняюсь к прохладной раме,
будто голову мне нажгло,
жизнь вечернюю озираю
через ленинское стекло,
и мне мнится — он где-то спереди,
меж торговок, машин, корзин,
на прозрачном велосипедике
проскользил,
или в том кабачке хохочет,
аплодируя шансонье?
или вспомнил в метро грохочущем
ослепительный свист саней?
или, может, жару и жаворонка?
или в лифте сквозном парит,
и под башней ажурно-ржавой
запрокидывается Париж —
крыши сизые галькой брезжат,
точно в воду погружены,
как у крабов на побережье,
у соборов горят клешни,
над серебряной панорамою
он склонялся, как часовщик,
над закатами, над рекламами,
он читал превращенья их,
он любил вас, фасады стылые,
точно ракушки в грустном стиле,
а еще он любил Бастилию —
за то, что ее срыли!
И сквозь биржи пожар валютный,
баррикадами взвив кольцо,
проступало ему Революции
историческое
лицо,
и глаза почему-то режа,
сквозь сиреневую майолику
проступало Замоскворечье,
все в скворечниках и маевках,
а за ними — фронты, юденичи,
Русь ревет со звездой на лбу,
и чиркнет фуражкой студенческой
мой отец на кронштадтском льду,
вот зачем, мой Париж прощальный,
не пожар твоих маляров —
славлю стартовую площадку
узкой улочки Мари-Роз!
Он отсюда
мыслил
ракетно.
Мысль его, описав дугу,
разворачивала
парапеты
возле Зимнего на снегу!
(Но об этом шла речь в строках
главки 3-й, о городках.)
V
Ленин прост — как материя,
как материя —
сложен.
Наш народ — не тетеря,
чтоб кормить его с ложечки!
Не какие-то «винтики»,
а мыслители,
он любил ваши митинги,
Глебы, Вани и Митьки.
Заряжая ораторски
философией вас,
сам,
как аккумулятор,
заряжался от масс.
Вызревавшие мысли
превращались потом
в «Философские письма»,
в 18-й том.
Его скульптор лепил.
Вернее,
умолял попозировать он,
перед этим, сваяв Верлена,
их похожестью потрясен,
бормотал он оцепенело:
«Символическая черта!
У поэтов и революционеров
одинаковые черепа!»
Поэтично кроить Вселенную!
И за то, что он был поэт,
как когда-то в Пушкина —
в Ленина
бил отравленный пистолет!
VI
Однажды, став зрелей, из спешной повседневности
мы входим в Мавзолей,
как в кабинет рентгеновский,
вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас,
и Ленин, как рентген, просвечивает нас.
Мы движемся из тьмы, как шорох кинолентин:
«Скажите, Ленин, мы — каких Вы ждали, Ленин?!
Скажите, Ленин, где
победы и пробелы?
Скажите — в суете мы суть не проглядели?..»
Нам часто тяжело. Но солнечно и страстно
прозрачное чело горит лампообразно.
«Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?»
И Ленин
отвечает.
На все вопросы отвечает Ленин.
Эпилог
В жизни всяко происходило.
Но окошками зажжено,
как туманная Атлантида,
где-то светится Лонжюмо.
Там он школе читает лекции.
Называет их имена.
В темной комнатке лица светятся,
как прозрачные семена.
Сколько их по земле рассеяно!..
Беспощадно летит Земля.
Школа Ленина! школа Ленина!
Умирают учителя.
Удаляются, не оставив
ни дочурки и ни сынка,
растворяются, как кристаллы,
в битвах, в мыслях, в учениках,
в быстрых письмах из СНК,
в гидростанциях,
в ледоколах...
Школа Ленина! Где ты, школа?
Где сейчас твои ветераны?
Под какими лежат ветрами?
Сколько выбито — перемолено,
школа Ленина, школа Ленина!..
Может, правы эмблемы тех лет,
где, как солнечное затмение,
надвигался на профиль Ленина
неразгаданный силуэт?
Хватит! Ленин в крови у времени.
Среди строящейся новизны
школа Ленина,
школа Ленина
продолжается, черт возьми!
В лонжюмовское помещение
умещалась тогда она.
Школа Ленина, школа Ленина—
ей планета теперь тесна!
Школа Ленина — школа мира.
Не примазывайтесь к нему,
кто прогресс на костях планирует,
полпланеты спалив в войну.
Школа Ленина — все, что создано,
школа Ленина — Енисей,
школа Ленина —
это родина
с небесами, что нет синей.
И когда над Москвою талой,
нужный времени позарез,
встал по-ленинскому
кристальный,
точно бритва,
Кремлевский дворец,
Про пилоны его простые,
про зеленый аквамарин
если спросят:
«Какого стиля?» —
«Школы Ленина», — говорим.
К нему —
обращаются лицами дети,
как к югу глядят все скворечни на свете,
в Орловщине, Вязьме, Клину —
к нему,
к нему —
и философы и фантазеры
в итоге приходим, как мастер матерый
приходит к простому письму —
к нему,
к нему —
в эти строки поэмы вступают
ночные мартены, сирены, Парижи, Алтаи,
вступают в поэму чумазо-рабочие смены,
свистят по поэме
любимые им снегири —
несется Земля —
продолженье поэмы.
Поэма летит —
продолженье Земли.
1962-1963
Марк Лисянский
В театре Ленинского Комсомола
Сегодня театр переполнен
О Ленине пьеса идет.
Я детство суровое вспомнил,
Суровый мне вспомнился год.
Я вижу серьезные лица,
Тот самый – на Дмитровке – зал,
В котором нам Ленин учиться
В двадцатом еще завещал.
В тот год мне исполнилось восемь,
Мы жили вдали от Москвы.
Наш город наполнила осень
Таинственным шумом листвы.
Походы, атаки, погони…
Об этом шумели дубы.
Мне снились косматые кони,
Встающие на дыбы.
В столицу на съезд комсомола
Шла юность сквозь залпы, сквозь дым.
И тот, кто в ту осень был молод,
Остался навек молодым.
Я вижу: в едином стремленье
Встают сибиряк и москвич.
Их души наполнены: - Ленин!
Их взгляды сияют: - Ильич!
Тогда уже ставший легендой,
Он был перед ними живой,
И буря аплодисментов
Прошла над его головой.
Он поднял в приветствии руку,
«Товарищи», - просто сказал.
Внимая учителю, другу,
Притих переполненный зал.
Учиться!
Учиться!
И мигом
Тот клич отозвался вдали.
Рабочий склонился над книгой,
Сыны его в школу пошли.
Прочесть не успев и страницы,
Взял в руки винтовку мой брат..
В ту осень пошел я учиться,
И Ленин был этому рад.
1952
Марк Лисянский
Орден Ленина
Венок из колосьев.
Он добыт трудом.
Звезда. Серп и молот. Знамя.
Пять букв пламенеют на знамени том,
Профиль знакомый пред нами.
Кто Родину
Зорко хранит от тревог,
Ей служит как мастер и воин,
Кто верность народу,
Как Ленин берёг,
Тот высшей награды достоин.
Он биться
За счастье людское
Рождён,
Душою он чист и кристален.
… Орденом Ленина
Награждён
Сталин.
Марк Лисянский
Он был всегда самим собою...
Он был всегда самим собою,
И простота его была
Естественною простотою,
Живым источником тепла.
С ним человеку было просто,
И каждый, делаясь иным,
Не становился меньше ростом,
А поднимался рядом с ним.
Недаром пред самим собою,
Как перед ним, начистоту,
Его великой простотою
Я измеряю простоту.
1960
Марк Лисянский
Имени Ленина
Я вижу вас, зелёные просторы,
Где птичий хор и песенка ручья,
Прославленные Ленинские горы,
Знакомая застава Ильича.
Уходит вдаль история живая,
Как в путь корабль…
Огни, огни горят.
Ульяновском Симбирск мы называем,
Зовём мы Ленинградом Петроград.
Всему, что дорого
(Так повелось в народе),
Даём мы имя светлое его.
В честь Ильича,
В честь Ленина
Володей
Мать называет сына своего.
…
Пять букв!
Я встретил их огни живые,
В далёкий мир, как верный друг, войдя.
Есть в Праге домик Ленина,
В Софии
Проспект назвали именем вождя.
Назвать бы землю,
Целую планету,
Его прекрасным именем могли
По праву мы…
Со мной согласны в этом
Трудящиеся люди всей земли.
Марк Лисянский
В старом парке
Березовым соком,
Почкой клейкой
Весна подступает.
Высок зенит.
Сидит Ильич
На любимой скамейке,
Надежда Константиновна
Рядом сидит.
В старом парке,
В соседней аллее,
Взметнулись детские голоса.
И Ленин увидел:
Над ним алеют
Весенние небеса.
Будто миру,
Где солнце вставало
И пела высокая тишина,
Детского смеха недоставало,
Чтоб Ленин сказал:
- Весна!
Девочку он посадил на колени,
Она прижалась к нему щекой.
И гладил пушистые волосы
Ленин
Раненой, еще не окрепшей рукой.
Улыбнулся,
Прищурил глаз:
- Дети будут счастливее нас…
1950
Марк Лисянский
Вишни
Майским солнцем щедро позолочен,
К самым окнам ветви сад поднес.
Эти вишни глуховским рабочим
Памятны и дороги до слез.
…Осень пробиралась лесом, полем,
Путь устлала листьями она.
Был в ту пору Ленин тяжко болен,
И тревожилась о нем страна.
По тропинке люди шли в молчанье,
Горки замаячили вдали…
Ильичу в подарок глуховчане
Восемнадцать вишен принесли.
И в земную теплоту глубоко
В старом парке, около крыльца,
Посадили прямо против окон
Молодые эти деревца.
Чтобы легче Ленину дышалось,
Чтоб мечталось лучше Ильичу,
Чтобы мог он, позабыв усталость,
Радоваться майскому лучу.
Подойди под сень цветущих вишен, -
Здесь Ильич весенний день встречал, -
Воздух грудью всей вбери…
Ты дышишь
Чистотой, которой он дышал.
1953
Марк Лисянский
Венок
Среди венков и лент в Колонном зале
В тот ледяной, в тот горестный январь
Лежал венок, сплетенный из колосьев,
Обвитый узкой черною каймой.
Откуда взялся он – посланник лета –
В такую стужу лютую, когда
Деревья каменели от мороза
И птицы замерзали на лету?
На ленте были выведены буквы
Нетвердою рукою в две строки:
От жителей деревни Березовка
Любимому, родному Ильичу.
Надежда Константиновна, очнувшись,
Глазами обвела печальный зал,
И вдруг венок заметила, и встала,
Пошатываясь, медленно пошла.
Пред ней открылось поле золотое,
И теплый ветерок перебирал
Пшеничные колосья, будто струны,
И песенку задумчивую пел.
Вот подошла, погладила колосья,
Потом взяла венок и понесла
И положила рядом с человеком,
Чья жизнь сродни крестьянскому труду.
И все вокруг дыханье затаили,
И стало неожиданно светло,
Когда венок из солнечных колосьев
У изголовья Ленина возник.
Колосья свет горячий излучали,
И траурная лента не могла
Тепло земли и солнца переспорить
И жар людского сердца погасить.
1956
Марк Лисянский
Поток
Людская река – к Мавзолею,
К ней сходятся сотни дорог.
Поток никогда не мелеет,
Вовек не иссякнет поток.
Идут вдоль зеленой ограды
Взглянуть на отца своего…
Всему человечеству надо
Пройти мимо гроба его.
Шагая дорогою этой,
Я вспомнил январскую тьму,
Костры над печальной планетой,
Безмолвные толпы – к нему.
Вокруг незнакомые лица,
Но люди как будто родня…
Поток человеческий длится
С того незабытого дня.
1950
Марк Лисянский
Ленин порой до зари...
Здесь Ленин порой до зари
С работою не расставался.
С той полки снимал словари,
А тут над конторкой склонялся.
Здесь бережно вещи хранят
Тепло его рук и дыханья.
И классики грустно стоят
На полках в тиши ожиданья.
Царит нерушимый покой,
Молчат на столе телефоны.
Лишь время доносит порой
Кремлевских часов перезвоны.
Такое безмолвие тут,
Что звуки не властны другие,
Как будто друзья берегут
Минуты его дорогие.
1956
Марк Лисянский
Щукин
К нам прямо с репетиции
Приехал в гриме Щукин
На улицу Воровского,
В наш дом – в центральный клуб.
За проймы за жилетные
Привычно сунул руки,
Взглянул – и сразу вспыхнули
Лучи у глаз и губ.
Он кепку снял знакомую –
И засиял могуче
Огромный лоб сократовский
На весь притихший зал.
Артист с подмостков низеньких
Смотрел, как с горной кручи,
И вдруг, слегка грассируя,
«Товарищи!» сказал.
Он галстук свой в горошинку
Поправил незаметно,
Он говорил, то радуясь,
То сдерживая пыл.
Он с первого мгновения
Достиг черты заветной
И оставался Щукиным,
И Лениным он был.
Мы были вместе с Лениным.
Мы тайне причащались.
На улицу Воровского
Мы вышли с Ильичем.
Мы провожали Ленина.
Со Щукиным прощались.
Стояли рядом с Лениным,
Вот так – к плечу плечом.
Грассируя, он вымолвил:
- Загружен до предела! –
Махнул нам на прощание
Рукой… Махнул еще.
Остановилась улица,
Вся улица глядела,
Как шел к машине Ленин,
Чуть выставив плечо.
1968
Марк Лисянский
Его я не видел ни разу...
Его я не видел ни разу,
Но он и сейчас предо мной.
Без кепки. Лобаст. Кареглазый.
С прищуринкой взгляд озорной.
Он смотрит в апрельское небо,
Он кашу несет в котелке,
Полфунта пайкового хлеба
И сахар в бумажном кульке.
Идет он дорогой знакомой,
Кремлевской идет мостовой.
Любуется Предсовнаркома
Весенней стозвонной Москвой.
Ильич невысокого роста,
Но видится мне великан,
А все, что великое, - просто,
Ну, скажем, как прост океан.
Открытый не каждому глазу,
Сияет простор за волной…
Его я не видел ни разу,
Но он и сейчас предо мной.
1966
Марк Лисянский
Навсегда
Не история седая,
Ленин – это новый век
И Россия молодая,
Где воспрянул человек,
Отряхнул с плеча метели,
Встал над миром в полный рост.
С виду прост,
А в самом деле
Он отнюдь не так уж прост.
Ильичевский облик светел,
Взгляд уходит далеко.
Он любил грозу и ветер.
И шагать ему легко.
Я его идущим вижу
По Москве и за Москвой –
По Вьетнаму,
По Парижу,
По испанской мостовой.
А вокруг теплеют души
И светлеют города.
Ленин – это день грядущий,
Ленин – это навсегда!
Марк Лисянский
Рисунок
На белизну нетленной кости
Рисунок чукчи нанесли.
Олени мчатся. Едет в гости
Ильич на снежный край земли.
Сидит на первых нартах Ленин,
Сидит в кухлянке меховой.
И серые глаза оленя
Пылают радостью живой.
Пыль снеговую поднимая,
Легко несётся он вперёд.
Олень как будто понимает,
Кого он в этот раз везёт.
Марк Лисянский
Маруся Попова
Из-за угла враги в него стреляли,
Им был открытый бой не плечу.
Мы грудь свою под пули подставляли,
Когда грозили пули Ильичу.
В тот вечер восемнадцатого года,
Шагнув навстречу гибели во тьму,
Работница московского завода,
Кто знает, может, жизнь спасла ему!
Над нами небо горестную чашу
Склонило, всеми звездами скорбя,
И мы сквозь пули услыхали Машу:
- Пусть хоть одну взяла я на себя!
В тот вечер восемнадцатого года
Был рядом с Ильичом любой из нас.
Его спасла работница завода,
Рабочий класс его от пули спас.
1968
Зульфия
Свет
Уходя, сказала мать седая:
Дочка, спи! – и погасила свет,
Но земля, по-прежнему сверкая,
Мне дарит и запах свой и цвет.
Разве не со мною мир широкий,
Даже если комната темна?
Разве могут не светиться строки,
Если вся душа озарена?
Мама, не зажгу я лампу снова…
Тот, о ком поведала ты мне,
Тот, кто для меня родней родного,
Светит мне, как светит всей стране.
Нас, детей, учила ты: - От века
Не было подобных Ильичу,
Он возвысил званье человека,
Я его путём идти хочу.
В тюрьмах, в ссылке, сам лишённый света,
Он из искры пламя добывал,
Чтобы вся земля была согрета,
Чтобы день для всех людей вставал…
Грозные прошли десятилетья, -
Этот свет в моих глазах живёт,
Чтоб могла в грядущее смотреть я
И по жизни двигаться вперед.
Он – в моей мечте, в моей работе,
В сердце я храню его завет.
Пусть в стихе, что вы сейчас прочтете,
Лениным зажжённый вспыхнет свет!
1957 г.
Пер. с узб. С. Липкина.
Геворг Эмин
Стихи о Ленине
Двадцать четвертый год. Январь. Зима.
Пурга, свистя, по всей земле мела,
И траурная черная кайма,
Как наша скорбь, знамена обвила.
А он лежал недвижимый в гробу,
Великий незабвенный человек.
Как трепет жизни, свет и тень на лбу…
И шли к нему все люди, чью судьбу
Освободил от горя он навек.
Шли с ним проститься. Сотни тысяч шли.
Отодвигались сроки похорон.
И как похоронить его могли,
Когда к нему все шли, и шли, и шли,
И поезда и день и ночь везли
Людей со всей страны, со всех сторон?..
Отодвигались сроки похорон,
И как похоронить его могли,
Когда все шли потоки толп людских,
Когда идут они со всей земли,
Неся к нему любовь сердец живых?
И до сих пор конца потоку нет.
И это длится целых тридцать лет.
Века так будет длиться – не года! –
И похорон не будет никогда.
(Перевод с армянского М. Львова)
Р. Баумволь
Читая Ленина
Книга жизни лежит предо мной на столе,
Я сижу в тишине и тепле.
Этой красной обложки испытанный цвет
Моим теплым дыханьем согрет.
Я листаю страницы спокойной рукой,
В доме – созданный мною покой.
Я закладку беру – шелковистую нить,
Чтоб ее меж страниц заложить.
Над закрытою книгой сижу в тишине,
И отчётливо видится мне:
Вот в подвале сыром зарубежный мой брат,
Он одной этой книгой богат,
Он о правде с волнением в ней узнаёт,
"Подымайся, рабочий народ!"
Я сестру зарубежную на чердаке
Застаю с этой книгой в руке.
К этой книге протянуто множество рук…
Но вдруг оглушительный стук…
Наполняют жандармы чердак и подвал,
Только нет уж того, кто читал.
Он спускается по водосточной трубе,
Он прижал эту книгу к себе;
Он ходами подземными книгу несёт
И выносит на солнце, в народ.
Кем бы ни был он – рикшей, поэтом, ткачом, -
Ему тюрьмы и смерть нипочём.
Эту книгу прочтя, я навстречу иду,
Мы в одном с ним строю,
мы в одном с ним ряду –
Нам на радость, врагам на беду!
Симон Чиковани
Дом Ленина в Поронино
В пути на Татры, возле поворота,
За перелеском, на исходе дня
Окликнул дом бревенчатый меня,
И я вошел в открытые ворота.
Здесь Ленин жил,
И вести из России
Под этот кров, сквозь тысячи преград,
С конспиративной почтой приносили
Подпольщики,
И Ленин был им рад.
Он у окна просматривал газеты.
Вершины Татр сияли невдали,
Дыханьем революции согреты,
Здесь до рассвета совещанья шли.
Здесь на стекле запечатлелись взоры
Глядящего в просторы Ильича.
И эхо слов хранят ревниво горы,
И слышен голос горного ключа.
И ленинскими мыслями до края,
Как книжный том, наполнен этот дом;
Здесь на меня, горя и не сгорая,
Зарницы мыслей падают дождем.
Здесь даже дверь - как родины частица,
Открыта для грядущего она,
И слышу я, как о порог стучится
Истории тяжелая волна.
Когда весной, прохладной и недолгой,
Манили Татры Горного Орла,
Скалистыми ущельями с двустволкой
Его тропа охотничья вела.
Он затевал с крестьянами беседы
И слушал здесь пастушеский рожок.
Он сеял искры. Он зарю победы
Под кровлей дома этого зажег.
Густые тучи шли по окоему,
Клубилась мгла над соснами внизу,
И Ленин в Татрах радовался грому,
Подставив грудь под вешнюю грозу.
Подобен Волге,
Гневно и упорно
Сражающейся с засухой земли,
Здесь Ленин сеял
Мудрых мыслей зерна -
И нивы Польши дружно расцвели.
Ее земля просторна и богата,
Ее судьба крылата и светла.
И через двор, где Ленин шел когда-то,
Теперь дорога мира пролегла.
В дверь домика история стучится,
И домик этот видится тебе,
Как в летописи партии
Страница
О ленинской работе и борьбе.
И не однажды я припомню снова
То, что запомнил сердцем и душой:
В пути на Татры домик небольшой -
Свободной Польши прочная основа!
1952
(Перевод с грузинского А. Межирова)
Самед Вургун
Читая Ленина
… Немало разных книг на белом свете:
Есть клеветницы и уродцы есть,
Язвят и жалят, расставляют сети,
Возьмут за горло, если их прочесть.
…
Иная в нашу память, словно гвозди,
Вколачивает тщетные слова.
Но не читайте этой книги, бросьте!
Она – как лед, она мертвым-мертва.
Но есть на свете книга, от которой
Все мирозданье звездами горит.
Она полна весеннего простора,
Она о счастье людям говорит.
И эта книга, лучшая на свете,
Здесь предо мной раскрыта на столе.
Она не сказка, чтоб читали дети.
Она прошла в знаменах по земле.
Она тонка, но праведный удар свой
Обрушила на грузные тома.
Читай на переплете: Государство
И Революция. Она сама!
Попробуй, не переводя дыханья,
Прочесть ее. Нельзя. Остановись!
Тут ленинского гения сверканье,
Тут откровенья ленинского высь.
…
Летят слова, нацеленные метко,
Их звездная дорога далека.
Такие книги создаются редко.
И жить им не мгновенья, а века.
Любая скобка в тексте – как блокада.
Любая точка – пуля по врагу.
Любое восклицанье – баррикада.
И я налюбоваться не могу,
Что эта книга, лучшая на свете,
Здесь на столе, раскрыта предо мной.
Она не сказка, чтоб читали дети.
Она – итог всей мудрости земной.
И прошлых лет возникла непогода.
Без прошлого - и будущего нет.
Встает сентябрь семнадцатого года,
Начало всех событий и побед.
Нелегкий час! Десятки лжеученых
Клевещут, лгут, грозят исподтишка.
Их слишком много, в званье облеченных,
Работа их уныла и тяжка.
…
И в той ночи, промозглой, непроглядной,
Лежит земля в крови, в огне, в дыму.
И хищничает банда беспощадно
В наследье Маркса, как в своем дому.
Вот Каутский, истолкователь хилый,
Вот Шейдеман, вот безымянный "ман"…
Что ж! Великан не встанет из могилы,
Не привлечет к ответу за обман.
И что ни шаг – измена зреет снова.
И стены лжи все выше и мертвей.
В ходу не смысл, не истина, - а слово
У этих буквоедов и червей.
Нет, господа! Маркс не бездетен. Голос
Грядущего не будет заглушен.
Недаром человечество боролось!
Спор о грядущем – Лениным решен.
Пускай лжецы на Ленина клевещут,
Пускай клянут с амвонов все попы.
Несет он знамя правды. Ярко блещут
Прожекторов разящие снопы…
(Перевод с азербайджанского П. Антокольского)
Самед Вургун
Слово о колхознице Басти
(Из поэмы)
Это Ленин, учитель, мудрец, герой,
Был для нас огневой зарей!
Нашим женщинам Ленин сказал: «Смелей
Выходите на вольный свет!
Где свободных и сильных нет матерей,
Там свободной родины нет…»
И блистали молнии этих слов,
И в сердцах расцветал восторг,
Тьма и тяжесть упали с людских голов,
Чистый свет озарил Восток.
Перестала ты, женщина, быть рабой,
Бессловесной, глухой, тупой…
И сожгла ты коран – стариковский бред,
Шариата больше нет!
Был мулла, говорил он: «терпи», «молчи», -
Не пугает теперь он.
Не таскают за косы тебя кочи,
Охраняет тебя закон.
Стал свободным и громким голос твой
На всех языках страны,
Ты проходишь с поднятой головой,
И шаги широки, верны!
Как боец Красной Армии, ты всегда
На суровых постах труда.
Ты готова в аулах учить детей,
Ткать богатый узор ковров,
У машины стоять и лечить людей,
Сеять хлопок, доить коров.
Трудовым и творящим рукам хвала!
Все нужны на земле дела.
Это Ленин сказал нам, что жизнь полна,
Это он научил понимать,
Что свободна и счастлива та страна,
Где свободна и счастлива мать!
(Перевод с азербайджанского А. Адалис)
И. Френкель
На фестивальном шествии
Вдруг в переплетенье флагов, солнца, танца
нам сверкнул неповторимый свет:
нет, не кожа угольного глянца,
не улыбка белозубая, - о нет!
Мы, советские, в ладонях иностранца
увидали ленинский портрет…
Он не знал по-нашему ни слова,
этот парень, кроме одного.
Не назвал он имени родного, -
улыбался. Только и всего.
Я пять раз видал живого Ильича,
а боюсь рассказывать об этом.
Молча показать бы свет его луча,
как вот африканец с ленинским портретом.
1957 г.
Егише Чаренц
Дядя Ленин
I
В этот вечер отец возвратился с завода с винтовкой,
Был он строг, даже мрачен, обычно веселый такой.
Сын к нему подбежал и полез на колени неловко,
Но отец отстранил его доброй и жесткой рукой.
Молча сели за чай. Молча пили. Молчали и пили.
И куда-то смотрел – через голову сына – отец.
И с лицом, почерневшим от гари фабричной и пыли,
Наконец он поднялся и слово сказал наконец.
Он тряхнул головой и чуть-чуть улыбнулся:
«Вот так-то…»
А потом он добавил: «Ну, только не плакать, жена».
А потом сжал кулак: «Снова лезет с войсками Антанта!
Повозиться придется, но армия наша сильна.
Был Деникин сперва, а потом Колчака мы громили.
А теперь вот поляков Антанта на нас повела,
Но рабочие руки побьют ее снова, как били…»
И отец, разойдясь, говорил, говорил у стола.
Вспоминал о царе, о буржуях, о битве в июле,
А когда он сказал о победных боях в Октябре,
То в глазах его искры… нет, жаркие угли сверкнули,
Нет, не угли – а словно два солнца взошло на заре.
Нет, не солнце – гроза,
Не гроза – две гранаты, два взрыва
Были эти глаза,
Устремленные вдаль горделиво.
И отец –
наконец! –
взял сынка, усадил на колени:
«Понимаешь, Иван, завтра нас провожает
Сам Ленин!..»
…Ночь текла за окном.
Спал отец.
Но всю ночь непрестанно,
Полыхая огнем,
Билось детское сердце Ивана.
II
Кем он был, наш Иван?
Да о нем ли рассказывать долго!
Ну, обычный мальчишка, с глазами синее, чем Волга.
Белобрысый, вихрастый – обычный
Мальчишка фабричный,
Русский мальчик, рабочего сын,
К революции с детства привычный.
Побывал он с отцом
На рабочих собраньях завода,
Собирал он юнцов
И водил на задворках «в походы».
На буржуев водил,
добывал за победой победу,
Оседлав сучковатую палку – сокровище деда.
И все в жизни его было ясно и просто:
Подрасту, мол, достигну отцовского роста,
Подрасту, поживу, мол,
Шофером, нет, летчиком стану,
И буржуев добью, мол,
С аэроплана!..
Но сегодня Ивану
Ночь не в ночь, сон не в сон.
Завтра едет с винтовкой отец воевать.
Завтра будет сам Ленин отца провожать.
Ну, а он-то, Иван,
Как же он?
Неужели сидеть ему дома велят?
Неужели не пустят: «Подрасти, маловат!..»
Он ведь Ленина знает!
Знакомый, родной,
Ленин смотрит с портрета
Из ниши стенной.
Смотрит с теплой улыбкой, совсем как живой,
А на скольких плакатах рисуют его
Рядом с Марксом.
Недаром отец столько раз
Их показывал сыну – двух великих людей,
Даже есть в букваре – вот открой хоть сейчас –
Два портрета знакомых рабочих вождей.
А под ними – их песня,
Зовущая в бой миллионы:
«Вставай, про-кля-тьем за-клей-менный…»
И отец говорил, гладя сына рукой:
«Да, сынок, Ленин умный и храбрый такой,
Что, как в мире ни много прекрасных людей,
Как, сынок, ни широк белый свет,
А второго такого, как Ленин, нигде
Нет».
Вот какой, значит, Ленин!
И он говорить
Будет завтра отцу, как бороться и жить,
И отец будет, стоя невдалеке,
Слушать Ленина, слушать с винтовкой в руке.
Да не чудо ли это!
Ну, а он? Как же он?..
На глаза паренька опускается сон…
Паренек засыпает, сдвинув крылышки тонких бровей,
С первым твердым решением в жизни своей…
III
Он проснулся в испуге – отца уже не было дома.
Побыстрее оделся и вышел.
Какой-то отряд
Шел, сверкая штыками, - Иван не увидел знакомых,
Но пошел чуть поодаль, шагая с рабочими в лад.
Вот и Красная площадь!
Бушует она и рокочет,
Словно здесь
Целый мир
На рабочий собрался парад.
Как отца отыскать?
Все мужчины – в одежде рабочей,
Штык плывет за штыком,
За плакатом алеет плакат.
А с мужчинами жены
В косынках идут, в полушалках…
Попытался он парню в кожанке
На плечи залезть сгоряча,
Но пришлось убедиться,
Что парень – не дедова палка:
Дал щелчка
Да еще пригрозил, недовольно ворча.
Вдруг как будто прибой
Через Красную площадь плеснул
И развился, знаменами алыми вспенен.
Пожилая работница
Тихо сказала: «Вот Ленин!»
И соседу сосед
То же имя негромко шепнул,
И от этого вдруг
Родился нестихаемый гул:
«Ленин, Ленин…»
И решился Иван – будь что будет!
Тому же, в кожанке, соседу
Сунул ногу в карман.
Ловко прыгнул на плечи
И – сел.
И немедля отметил,
Свою торжествуя победу:
Тот не только не сбросил его,
Но, кажись, и не злился совсем!
И как будто весь мир подарили Ивану.
С трибуны, -
Да, с дощатой трибуны, которая очень близка, -
Ленин речь говорит, обращаясь к солдатам коммуны,
К уходящим на битву рабочим войскам.
Над штыками, что встали стальною стеной,
Ленин руку простер,
Как с портрета, висящего дома.
Вот он – рядом, знакомый, родной,
Даже голос его
Показался Ивану знакомым.
Показалось Ивану – и это на правду похоже, -
Что и Ленин его хоть немножечко знает, быть может,
Может, знает, как мальчик, играя, буржуев сражает,
И, наверно, Ивана за это вполне одобряет.
Ну, а если все так,
То сегодня – немедленно даже! –
Он пойдет к Ильичу
И глубокую тайну расскажет,
Все расскажет,
Как станет он летчиком, крылья расправит;
А пока пусть Ильич и его бить Антанту отправит.
Так, на близкого Ленина глядя, мальчишка мечтал.
Вдруг окончилась речь, и громово взметнулось «ура»,
Он кепчонку сорвал и, как все – громче всех, - закричал,
И рабочее знамя взметнулось, как пламя костра,
И ударил, как буря, над миром «Интернационал»…
Все победней, все шире
Гремел «Интернационал».
Знал Иван эту песню
И видел: в огромной толпе
Все стояли без кепок, и Ленин без кепки стоял,
Пел и Ленин со всеми, и с Лениным мальчик запел.
А толпа превратилась в прямые квадраты колонн:
То отряд за отрядом на бой посылала Москва,
И знамена, знамена со всех волновались сторон,
И мальчонка читал по складам на плакатах слова.
…И увидел Иван в ту минуту отца наконец.
Жаль, к нему не пробиться – отряды идут без конца.
Все на Ленина смотрят, на Ленина смотрит отец,
Ленин смотрит на всех и, как всех, провожает отца…
А Иван все мечтал: вот он вырос и, гордый собой,
Он идет среди летчиков, плечи расправив свои…
Он мечтал и не знал, что Ильич в те минуты на бой
Провожал и его, - начинались надолго бои!
Егише Чаренц
О Владимире Ильиче, мужике и паре сапог
1
За красной чертой – что шаг,
То враг.
И хрипло,
Когда от волнения в горле першит,
Доносится с фронта
Шифр.
Волнение катится в Кремль.
Клокоча,
Вестей, донесений поток
Врывается в Кремль
И потом
Проходит сквозь мозг Ильича.
Ильич в кабинете,
Движенья спокойны, легки.
Читает.
Дает указания.
Мысли сосредоточены, сжаты,
Нависли,
Как кулаки.
Сидит он,
Пишет, нахмурив брови,
Перебирает, листает, в ящике шарит.
Лучится со светом настольным вровень
Огромного лба полушарие.
Напрягся всесильный ленинский гений.
Стальной пружине под стать…
Такую армию нужно создать,
Чтобы не знать поражений.
Необходимо… Вопросов бездна.
Необходимо, чтоб не было меж, мотыги
Необходимы газеты, книги, ликбез.
Из тех, что в рабстве были вчера,
Должны быть выкованы профессора.
Любой ценой.
И каждая труженица – кухарка –
Довольно ей кухонной копотью харкать! –
Должна научиться править страной…
Вопросов бездна,
Конца им нет.
Не отвлечешься, недорешив.
Однако с фронта
Доносится шифр…
Депеши захлестывают кабинет.
2
Все выше горы забот и дум.
Ильич дробит их и знай размалывает.
А время проносится, как самум,
А времени мало!
Но что это?
Рядом какой-то спор.
Басят во весь голос…
Ну и народ!
Ильич поднимается.
В глазах – задор;
Подходит к двери
Плечом вперед.
Подходит,
Приоткрывает чуть-чуть.
За дверью –
Говорок старика:
Пришел-притащился, мол,
Издалека.
Хочу, говорит, к Ильичу.
Ильич настораживается…
Эх, мужик!
Мужик нуждается в паре сапог.
Выпрашивал не у чужих.
Сказали – нету. Никто не помог,
Похлопали разве что по плечу,
Вот он и пришел к Ильичу.
У секретаря иссякают слова.
Какие придумать,
Чтоб он ушел?
Мужик несговорчивый,
Врос в пол.
Отважишься вывести?
Кишка слаба!
Ильич не торопится,
Хоть недосуг.
Глаза улыбаются – два луча.
И вдруг открывается дверь,
И вдруг –
Порывистый шаг Ильича.
- Откуда?
- Из самой Сибири.
- Давно?
- Да месяца этак четыре.
Сын – красноармеец,
Со мной заодно…
- Землей обеспечен?
- Теперь-то богат.
- В Москву – по делам?
- Делегат.
Косилки нужны мне, плуги.
Отправил уж большую часть.
- Еще что? –
Пора уж сказать – сапоги…
Глядит испытующе на Ильича.
Эх, эх, мужик!
Мужик нуждается в паре сапог,
Выпрашивал не у чужих.
Сказали – нету, никто не помог.
Похлопали разве что
По плечу.
Вот он пришел к Ильичу.
Хохочет, берется Ильич за бока,
Трясет улыбающегося мужика.
В глазах – лукавство и нежность.
Потом – садится,
Становится строг
И пишет:
«По принадлежности.
Снабдить подателя парой сапог».
Эх, эх!
Надевает мужик шапку,
Взяв ордер, как сапоги,
В охапку.
3
За красной чертой – что шаг,
То враг.
И хрипло,
Когда от волнения в горле першит,
Доносится с фронта
Шифр.
И снова напрягся мозг Ильича.
Нещаден времени вихрь.
И снова мысли взлетают, мчат,
И все – ничто
Перед силищей их.
…Эх, мужик!
Тебе нужна была пара сапог,
И не выслушать Ленин тебя не мог.
Все нужды твои понимал он!
А дел было много у Ильича,
А времени мало.
П. Кустов
Портрет
… Еще в углу висели образа,
Но кто вниманье обращал на это,
Когда родные Ильича глаза
На землеробов щурились с портрета?
Мы и к жизни-то вызваны им,
Батраков и подёнщиков дети.
Мне и сверстникам сельским моим
Он путёвку вручил на столетья.
И теперь, после войн и трудов,
Закалённый в борьбе повседневной,
Ты в дорогу пуститься готов
С тем же полным запасом душевным.
Николай Флеров
Баллада о флотском светильнике
Взлетали вихри ветра вольного.
Густел накал октябрьских гроз.
В одном из коридоров Смольного
Стоял с винтовкою матрос.
А рядом, за перегородкою,
Ильич – он в эту ночь не спал, -
Не отрываясь, в строчку четкую
Декреты первые писал.
Еще сверкали в окнах Зимнего
Хрустальных тонких люстр огни.
Министрам думалось: незыблемо
В России властвуют они.
Но к людям шел уже сияющий
В том слове редкостном –
Декрет –
Неодолимый, побеждающий,
Всей партией зажженный свет.
Он проникал за окна Смольного,
И окрылял, и волновал,
Он для народа подневольного
К борьбе дороги озарял.
Как неоткрытое явление,
Как ненаписанный закон,
Всей силой перевоплощения
Победой становился он.
Ильич писал.
И с каждой строчкою
Слабели, пятились враги.
И мир притихший слушал точные
Революцьонные шаги
Но вдруг
Погасло электричество.
И Смольный весь окутал мрак.
И строки, полные величия,
Остановили твердый шаг.
И в это краткое мгновение
Как будто замерла страна,
Ведь для людей в тех строчках Ленина
Вся жизнь была заключена.
За дверью часовые бегали,
И, приоткрыв ее слегка,
«У вас, товарищ, свечки нету ли?» -
Ильич спросил у моряка.
«Уже, товарищ Ленин, делаем,
Готовим флотский огонек».
Во тьме дрожало пламя белое.
Матрос кричал: «Скорей, браток…»
«Готово!»
И моряк, прославленный
В те дни боев, смятений, гроз,
Фитиль, в пустую гильзу вставленный, -
Светильник в кабинет принес.
Кругом качались тени странные,
Как пляшущие тополя.
Матрос увидел долгожданные
Два этих слова:
«Мир», «земля».
Глядел моряк на свет мигающий
И слышал, как Ильич вдали
Сказал:
«Спасибо вам, товарищи,
Ведь вы мне время сберегли…»
И мысли прерванной течение
Он, сев за стол, занес в строку.
И это было в то мгновение
Сигналом сводному полку.
И набирала ритм рассчитанный
Неустающая рука.
И новый день вставал невиданный
Под свет морского фитилька.
И Зимний пал.
Борцы свободные
Увидели, как вещий свет,
Как слово правды всенародное,
О мире и земле декрет.
И потому с тех пор, наверное,
Ведя от ночи этой нить,
Мы знаем наше дело первое:
И мир
И землю
Нам хранить.
В. Костыря
Человек
Ильич…
Бывает мужчину постарше
по отчеству
просто
зовут друзья…
А он
был вождем народа
на марше,
Знал,
что – надо
и что – нельзя.
Ильич…
В простейшем костюме-тройке
спешил на работу.
Не отличишь…
Но именно он
задумывал стройки
такие,
что, кажется, птицей летишь!..
Ильич…
Как смеяться умел он,
до колик!
Представишь –
тут же смеёшься и сам.
Но первым
он грозно сказал: "Доколе!"
Да так,
что грохот по небесам.
Ильич…
На трибуне кепку сжимая,
словно от пчел,
отмахивался от "ура"…
Но,
мудростью мысли
мир обнимая,
он видел сегодня
еще вчера.
Ильич…
На столике чай и варенье.
Он гостя потчует,
печника.
Он знал:
великая вещь – настроенье,
печи ли строишь
или века.
Ильич…
В миллионах
партии славной
разум его
и сердце его.
Он был человеком
с буквы заглавной.
Да, Человеком!
Прежде всего.
Александр Филатов
Застава Ильича
В 1918 году В.И. Ленин выступил перед рабочими вагоноремонтных мастерских у Рогожской заставы (ныне застава Ильича).
I
Мертвы и пустынны цеха мастерской,
Завьюжены пылью кузнечные горны.
Не сладить завкому с толпою людской,
С бедою,
С нуждою,
С молвою упорной…
Гужоновцы тоже, куда ни пойдут –
Разруха на том и на этом заводе.
- К чему приложить свои руки и труд?
Рабочее время на ветер уходит.
Как же им нынче сюда не идти,
Как не вести по душам разговора!
- Ленин приедет к ремонтникам скоро.
- Выехал!..
- Он уже где-то в пути.
- Кузни застыли.
- В работе застой.
- Шастает тиф по рогожским лачугам.
- Ленин поймет нас, он свойский, простой.
- Ленин поможет нам сладить с недугом.
Так толковали почти дотемна,
Стояли в дверях, наблюдали из окон.
И там, где дорога к заставе видна,
Дежурили,
Чтоб заплутаться не мог он.
…Березовой рощей, касаясь ветвей,
Машина, скользя, приближалась к воротам.
Ильич улыбнулся:
- Сверните левей,
Сойду в переулке, за поворотом.
Пешочком прошелся по травам в росе –
Тропинку к завкому искал покороче.
Взглянул на часы,
На скамейку присел,
Окинув приветливым взором рабочих.
Внакидку пальто, воротник приподнял,
Вобрав непокрытую голову в плечи,
Пробрался бочком в переполненный зал,
И даже встречавшими не был замечен.
Дымище махорочный едок и крут.
Шумят в коридоре, толпятся в проходе.
Ленина ждут. Ленина ждут.
Ждут не дождутся,
А Ленин – в народе!..
Ярко играют смешинки в зрачках,
Парня коснулся плечом – тесновато!
Слушает…
Старая кепка в руках
Плотными пальцами натуго сжата.
Малость привстанет – весь зал на виду.
Можно начать и собрание скоро.
Только кузнец по соседству в ряду
Не прерывает с подручными спора:
- Где там заняться ремонтом платформ –
Хлеба не вволю, картошка по норме.
Что будем делать,
Как приживем,
Чем ребятишек, скажите, прокормим?
В кузнях холодных не радостен труд.
Времени сколько на ветер уходит!
Ленина ждут. Ленина ждут.
Ждут не дождутся,
А Ленин – в народе!..
Ленин вникает в слова кузнеца,
Смотрит пытливо ремонтникам в лица,
Хмурится,
Ленинских глаз хитреца
Зорькою ясной горит и искрится.
Мастеру вторит угрюмый старик:
- Нет, - говорит, - ни ботинок, ни ситца.
Жить, - говорит, - интерес не велик,
Если не можем трудом прокормиться.
Ленин, конечно, рабочих поймет.
Разве не знаешь, какой он?.. Особый! -
Ленин закрыл аккуратно блокнот,
Машет блокнотом – слово берет,
Ясный,
Улыбчивый,
Высоколобый.
Ждали у двери парадной его.
Сколько, гадали, минут до прихода?
Вдруг засияло в глазах торжество –
Ленин к трибуне идет из народа!
Ленин!..
И духом воспрянул народ.
Ленин!
И с улицы ветер весенний.
С нами он жизнью одною живет.
Совесть и честь нашей партии –
Ленин!
Встряхнулся кузнец,
Молчалив и суров,
Присел на скамейку в раздумье
И замер.
А Ленин его через сотни голов
В прокуренном зале нащупал глазами…
II
Мимо ветхих лачуг, по лужайке зеленой,
Где на травах пушилась дорожная пыль,
Шел, омытый дождями
И вновь запыленный,
Окруженный рабочими
Автомобиль.
Вдоль цехов
Не сочтешь ребятни по оградам,
Не окинешь глазами толпы заводской.
За машиною шел
Ленин с мастером рядом,
Кепку поднял высоко
Над головой.
Улыбался ребятам,
Довольный, веселый,
И рабочим кивал головою в ответ.
У пальто распахнулись широкие полы,
Галстук в белом горошке
Заправлен в жилет.
Кто-то пел,
Кто-то бороду гладил седую,
Кто-то кепку подбрасывал в синюю высь.
А кузнец заключал:
- Завтра горны раздую,
Ты, Владимир Ильич,
На меня положись!..
* * *
И теперь над заставой,
Овеянной славой,
О родном Ильиче не смолкнет молва.
Сколько туч грозовых
Пронеслось над заставой,
Но о нем, дорогом,
Память в сердце жива!
Чем была,
Чем окраина прежняя стала?!
Богатырским трудом
Твой народ знаменит.
Не о нас ли,
Творцах огневого металла,
Ходит добрая слава и песня звенит!
Мимо сполохов стали
Прошли магистрали…
Мы в цехах
И сегодня наш подвиг вершим.
Светлым именем Ленина
Площадь назвали,
Ленин с нами,
И мы каждым помыслом – с ним!
Вот у этих берез
Говорил он с народом,
Раскрывал, зажигал дорогую мечту…
И поныне горжусь,
Что отсюда я родом,
Что с такими людьми я живу и расту!
В. Гордейчев
Ленин
(отрывок)
Он мог, укачав, как ребёнка,
простреленный локоть руки,
сыграть в поддавки с октябрёнком,
у шахматной стоя доски…