Вера Инбер
Разлив
Нева течет расплавленным металлом,
У Зимнего дворца фасад в огне.
Закатный пламень полукружьем алым
Мерцает у «Авроры» на броне.
Июльский день семнадцатого года…
На многолюдной площади – вокзал.
В густой толпе один из пешеходов
Ничье внимание не привлекал.
Рабочий. Сестрорецкий оружейник.
По пропуску – Иванов Константин.
По внешности – отнюдь не исполин.
Рост невысокий. Хваткие движенья.
Мотает, видно, все себе на ус,
Хотя усы он сбрил, да и бородку.
На нем потертое пальто, картуз,
На белых пуговках косоворотка.
Гудок. Зажегся семафора свет,
Ушел по расписанью поезд дачный.
И, сыщиков не наведя на след,
Иванов едет: все сошло удачно.
Полным-полно. Вагон разноголос.
Здесь как бы вся страна в ее разрезе:
Сидит матрос, в скамью как будто врос,
Чиновник (очевидно, скоро слезет).
Солдат, надолго выбывший из строя,
В вагон на костылях с трудом вошел.
Какой-то гражданин, в проходе стоя,
Читает Блока (времечко нашел!).
Больной ребенок мается, не спит он.
Мать дремлет; ночью, видно, не спалось.
Отец погиб на фронте от иприта,
А дома ждут – вернется он авось.
Старик крестьянин малоговорливый,
А рядом – седовласый краснобай:
«Константинополь!.. Нам нужны проливы!..»
«Ты не водицу нам – землицу дай».
Но седовласый все журчит водой,
Слова текут, как из худого крана.
Рабочий достает немолодой
Листок газеты «Правда» из кармана.
Все разные. На каждом пассажире
Лежит своя особая печать.
В вагоне разговор идет о мире.
Солдат сказал: «Войну пора кончать».
«Пора!» - сказала вдовая солдатка.
«Пора!» - сказал рабочий, сжав кулак.
Крестьянин молвил: «Людям, ох, не сладко.
Царь обезврежен. А война – никак».
«Вести войну, - воскликнул седовласый, -
Должны мы до победного конца.
Должны, не разделенные на классы,
Спасти Россию русские сердца!..»
Иванов так был спором увлечен,
Что чуть было не принял в нем участья.
Однако тут же спохватился, к счастью,
И лишь досадливо повел плечом.
А в это время разговор в вагоне
Особо жгучий приобрел накал.
Кой-кто шипел, что Ленин на балконе
Не даром у Кшесинской выступал.
Что, захватив роскошное палаццо,
Не даром он кричал: «Долой войну!»
«Ты что это про Ленина? А ну!» -
Сказал матрос и стал приподниматься.
«П…позвольте, ведь доказано, да-да,
Что связан с немцами Ульянов-Ленин.
Он их агент. Он уличен в измене,
И явится на суд он, господа.
Для большевистского для главаря
Исход, конечно, будет очень грустен».
Рабочий глянул, будто говоря:
«Не явится. Не ждите. Не допустим.»
Был вражий голос, как пила, визглив…
Иванов слез на станции Разлив.
---
Удостоверясь в том, что это можно,
Он снял картуз, а заодно – парик.
И воздух дуновеньем осторожным
Ко лбу высокому приник.
Здесь ночи не такие, как на юге.
Здесь сумерки, прохладою бодря,
Почти до половины сентября
Напоминают о Полярном круге.
Как будто наше солнце дорогое,
Светя балтийским водам и лесам,
Не рвется в полушарие другое,
К чужим, американским небесам.
Вот и сейчас, на диво хороша,
Никак не гасла северная ночка.
Потрескивал костер у шалаша,
В воде двоилась рдеющая точка.
Лежало озеро в зеркальном блеске,
И, словно кто сюда его позвал,
Вдруг поздний соловей в густом подлеске
Запел, как и весною не певал.
Он сыпал трели, щелканье и свист.
Так пел, что сердцу становилось тесно.
Ильич вздохнул: «Не до тебя, солист,
Хотя ты и поешь архичудесно».
Не до него! Он сыпал серебром,
Пылил жемчужно-капельным дождем,
Но Ленин был уже не им захвачен.
Сейчас не до него.
Перед вождем
Стояли исполинские задачи:
Стоял июль, чреватый Октябрем.