Содержание материала

- Известно, что Н. А. Бердяев рассматривал как сущностную черту мировоззрения Ленина его целостность, тотальность. Он делал вывод, что «учение, обосновывающее тоталитарную доктрину, охватывающую всю полноту жизни — не только политику и экономику, но и мысль, и сознание, и все творчество культуры, — может быть лишь предметом веры»1. Между тем целые поколения советских людей воспитывались в убеждении, что марксизм-ленинизм — это единственно правильная научная теория, способная дать ответы на все вопросы, которые ставит жизнь. Так что же такое марксизм-ленинизм — наука или вера?

 

А. Чепуренко: Прежде всего хотел бы обратить внимание на довольно характерный момент, который встречается даже у такого глубокого и оригинального мыслителя, как Н. А. Бердяев, и заключается в подмене понятий. «Целостность», «тотальность» (эти философские категории глубоко исследованы Гегелем) и «тоталитарность» далеко не одно и то же. Различая эти понятия, нетрудно прийти к прямо противоположному выводу о том, что именно целостная теория менее всего способна превратиться в веру.

В самом деле, что такое целостная теория и чем она отличается от нецелостной? Очевидно, речь идет о таком научном знании, которое, во-первых, адекватно отображает свой предмет как некую целостность, тотальность, во-вторых, в силу этого само является некоей относительно завершенной, законченной системой. От нецелостного учения такая научная система отличается именно тем, что не содержит никаких недоказанных, необоснованных положений, а потому исключает необходимость принимать на веру какие бы то ни было посылки.

Возможно ли это? Ведь всякое учение должно же с чего то начинаться, и это начало, по определению, не может быть ниоткуда выведено, ничем обосновано! Старую научную и философскую проблему Гегель, а вслед за ним и Маркс попытались решить: один — в философии, другой — в политической экономии. И у того и у другого знание развивается по спирали, виток за витком, так что если рассматривать всю систему ретроспективно, с конца, то выясняется, что окончание ее содержит в снятом виде начало, тем доказывая, подтверждая его правомерность. У Гегеля это — возвращающаяся к себе в образе мирового духа абсолютная идея, у Маркса — товар как элементарная форма богатства, который становится и источником последнего.

Является ли такая система абсолютно замкнутой, закрытой? Отнюдь нет, ибо и окружающий нас мир в целом, и общество в частности являются системами множества систем. Маркс не претендовал на то, что ему удалось объять необъятное и раскрыть закономерности всех сфер общественной жизни, а также механизм их взаимодействия, — он сделал это в основных чертах для таких важнейших ее областей, как экономика, философия, политика и идеология. В Марксовой теории содержались некие принципы, позволяющие, как он считал, это сделать, была заложена возможность диалектико-материалистического объяснения и других систем социального организма, но не более того. Даже главный труд его жизни, «Капитал», остался незавершенным, а ведь «Капитал» — это только первый из шести важнейших разделов, которые, по его представлению, необходимо было разработать, чтобы постичь «анатомию буржуазного общества»! Так и не реализовал он свой замысел написать специальную работу о диалектике.

Ленин также никогда не стремился к решению столь непосильной задачи, как создание учения, охватывающего «всю полноту жизни». Он неоднократно подчеркивал: практика богаче любой теории, так что и «70 Марксов» не могли бы предвидеть, например, что капиталистическое общество в своем развитии обретет такие черты и свойства, которые оно обрело в начале нашего столетия2.

Взглядам Ленина на общество и его законы был присущ монизм, но это не одно и то же, что всеохватность. Считать, что направление развития общества в конечном счете определяется тем, как складывается соотношение материальных интересов основных его классов, и претендовать на создание некоего универсального и детального «расписания» движения поезда мировой истории — разные вещи.

В виде доктрины, охватывающей всю полноту жизни, ленинский вклад в обществознание стремились представить те коммунистические фарисеи, которые превратили научный социализм в «вечно живое, всепобеждающее учение — марксизм-ленинизм».

Сам термин «марксизм-ленинизм» впервые появляется, насколько известно, в «Тезисах о пропагандистской деятельности Коминтерна и его секций» — официальном документе 5-го конгресса Коммунистического Интернационала (июнь — июль 1924 г.). По мере складывания той своеобразной, ни в какие марксистские модели и классификации не вписывающейся общественной системы, которую мы, за неимением более удовлетворительного определения, называем сталинизмом, стремительно нарастал и процесс выхолащивания научного социализма, его превращения из науки в чисто идеологическую конструкцию. То, против чего боролись и Маркс с Энгельсом, и Плеханов, и Ленин, становится сутью этого «марксизма-ленинизма»: выводы теории, которые ничто без знания того пути, каким они были добыты, превращаются в годные на все времена и для всех народов «прямые указания основоположников» (причем правдивое исследование конкретно-исторического контекста этапных теоретических открытий основоположников марксизма, мягко говоря, не поощряется); вскользь оброненные ими разрозненные высказывания становятся универсальной отмычкой, при помощи которой открываются врата познания в любой отрасли науки об обществе (при этом, правда, многие «неудобные» высказывания замалчиваются либо трактуются заведомо превратно); диалектика вырождается в жонглирование «примерами» законов диалектики, в софистику и т. д. И это закономерно: социалистическое общество, которое впервые в человеческой истории строится его членами осознанно, нуждается в науке, в опережающем теоретическом осмыслении практических задач; сталинизму же, низводящему человека до роли «винтика», от которого должны быть хорошо укрыты истинные цели великого Строителя и подлинный смысл разворачивающейся социальной драмы, нужна отнюдь не наука, а примитивная идеология, вера в истинность избранного пути. В этом смысле с Бердяевым нельзя не согласиться: тоталитаризм, т. е. система, характеризующаяся полным подчинением всех сфер жизни общества, вплоть до повседневного быта, власти бюрократической элиты, немыслим без господства в умах и душах псевдоидеологии. В тех традиционных обществах древности или современного Востока, где существовали или существуют подобные режимы, эту роль играла религия. В советском обществе аналогичная роль была отведена выхолощенному, изувеченному попами сталинистского прихода «научному социализму»

Тому, однако, кто знаком с трудами его основоположников и таких выдающихся представителей, как Плеханов, Ленин, Каутский, Грамши, Лукач и др., а не только с учебниками обществоведения, нетрудно заметить, что сталинистский «марксизм-ленинизм» имеет к марксизму как науке об обществе и закономерностях его развития примерно такое же отношение, как этика и практика святой инквизиции к христианскому мироощущению.

 

А. Андреев: По существу, Бердяев, сделав этот обобщающий вывод, поставил вопрос о доктринальной ответственности марксизма за тот трагический путь, который прошла страна после Октября 1917 г., — вопрос, который в последнее время широко обсуждается в нашей публицистике. Логика его рассуждений проста: тоталитарный режим родился из тоталитарной идеологии, т. е. идеологии, претендующей на универсальность, «всеохватной» и притом утверждающей себя как абсолютную истину. Такой идеологией, с его точки зрения, был марксизм в ленинской его интерпретации.

Первый из тех упреков, которые Бердяев адресует марксизму, можно сразу же отвергнуть: стремление осмыслить «всю полноту жизни» вовсе не является отличительной чертой марксизма, оно характерно вообще для всякого мировоззрения. В частности, и для христианства, последователем которого был Бердяев.

Что же касается второго признака «тоталитарной идеологии», который формулирует Бердяев, то его надо коснуться подробнее.

В какой мере марксизм претендует и может претендовать на истину? Если присмотреться внимательно, то можно увидеть, что в рассуждениях Бердяева на эту тему смешаны два разных вопроса. Вначале Бердяев говорит о том, что Ленин признает абсолютную истину. И это совершенно правильно: Ленин не только осуществляет такое признание, но и настаивает на нем. Без этого он считает невозможным обосновать объективность наших знаний о мире. Бердяеву такая точка зрения представляется наивной, поскольку, как ему кажется, материализму очень трудно построить теорию познания, допускающую абсолютную истину. Не будем в данном случае спорить с этим, заметим только, что полемика Бердяева с Лениным идет пока исключительно в рамках философского анализа познания как такового. И вдруг в канве рассуждений без какой-либо дополнительной аргументации возникает тезис совсем иного плана: диалектический материализм, по Ленину, есть-де абсолютная истина. В первый момент кажется, что Бердяев продолжает двигаться в той же плоскости и данный тезис вытекает из предыдущего: речь-то все время идет об абсолютной истине. На самом же деле на наших глазах незаметно осуществляется подмена вопроса: ведь одно дело признавать абсолютную истину в принципе, и совсем другое признавать абсолютной истиной какую-либо конкретную теорию.

Ленин между тем высказался по данному вопросу совершенно определенно: в ходе углубления нашего познания мы постоянно раскрываем абсолютную истину, но никогда не достигаем ее в полном объеме; знания, которыми располагает человечество, включают лишь часть абсолютной истины и потому являются относительными. Что же касается марксизма, то единственный вывод из того, что он является истинным, состоит, по Ленину, в следующем: «...идя по пути марксовой теории, мы будем приближаться к объективной истине все больше и больше (никогда не исчерпывая ее); идя же по всякому другому пути, мы не можем прийти ни к чему, кроме путаницы и лжи»3. С окончанием этой фразы уже нельзя согласиться, но в отношении марксизма это дело не меняет: ленинская трактовка диалектики относительной и абсолютной истины не допускает никаких исключений. Отсюда следует совершенно однозначный вывод: к марксизму надо относиться как к научной теории, а наука требует не слепой веры, не бездумного преклонения, а исследований, анализа, наконец, самокритики, без которой человеческое мышление угасает в состоянии самодовольного окостенения.

Надо признать: такое отношение к марксизму выдерживалось далеко не всегда. Оно искажалось догматизмом, начетничеством, а порой и стремлениями к превращению его в своего рода «социалистическую религию» Тенденции этого рода очень чутко подмечены и зафиксированы Бердяевым. Однако одного очень важного обстоятельства философ все же не заметил или не захотел заметить: ненавистная ему «марксистская лжерелигия» это не марксизм Маркса и не марксизм Ленина, а всего лишь искаженное отражение марксизма в социальных мифологиях различного типа. Не случайно сам Бердяев практически никогда не подтверждает свои доводы против марксизма текстуальным анализом работ критикуемых им теоретиков. В его работах нередко анализируется не столько сам марксизм, сколько некий «образ марксизма», сконструированный самим Бердяевым. В этом, безусловно, слабость его критических выступлений, которая позволяет говорить о том, что многие содержащиеся в его произведениях оценки Маркса и Ленина являются недостаточно объективными.

Примечания:

1 Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 100.

2 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 345.

3 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 18. С. 146.

 

Joomla templates by a4joomla