ОТ ФЕВРАЛЯ К ОКТЯБРЮ1
Когда грянула Февральская революция, я находился в Стокгольме (Швеция). Многие партийцы, пребывавшие тогда за границей, были в тесном контакте с партией, зорко следили за всем происходящим в России и с радостью отмечали, как все больше поднималась революционная волна среди рабочих и крестьян, в том числе и одетых в солдатские шинели.
Мы чувствовали приближающуюся бурю. Никто, однако, не предполагал, что она я вступит так внезапно и будет столь убийственна для царизма. Вот раздались первые раскаты. Февраль принес первые сведения о революции. Как всегда в подобных случаях, сведения были неточны, неясны, сбивчивы.
В чьих руках фактически власть? Действительно ли нет больше Николая? Действительно ли не будет больше царей? Кто и как арестовал царских министров? Какие взаимоотношения между Временным правительством и Советом рабочих депутатов?
Не из-за сенсации интересовалась мы всеми этими вопросами. Помня уроки революции 1905 г., мы волновались, опасаясь за судьбу новой революции. Партийные органы были загнаны глубоко в подполье, не были достаточно крепки для охвата грянувших событий величайшей важности. Несколько сотен лучших, выдержанных и стойких большевиков томились в ссылке и на каторге и лишь постепенно стали возвращаться в Питер и другие города. Между тем, нельзя было сомневаться, что буржуазия приложит все усилия для того, чтобы захватить власть в свои руки и в соответствующий момент заменить царское иго ярмом «либеральным», «республиканским».
Два-три дня спустя после появления первых сведений, я получил в Стокгольме (Швеция) телеграмму от гг. Пятакова и Коллонтай, находившихся в Христиании (Норвегия), с просьбой немедленно к ним приехать для обсуждения создавшегося положения. Мы много судили и рядили. Было решено, что они немедленно поедут в Россию, а я останусь для «связи» с Владимиром Ильичем, проживавшим в Швейцарии. Мы отправили обширную телеграмму Владимиру Ильичу с нашим анализом положения, просили его высказаться и закончили выводом, что считаем его немедленную поездку в Россию необходимой, хотя бы с тем, чтобы временно он жил в Финляндии.
Каша телеграмма была довольно наивна. «Советы» наши были излишни. Вопрос поездки не меньше волновал самого Владимира Ильича. Но как ее осуществить, — вот самое главное. Вначале казалось, что Владимиру Ильичу следует ехать, как и всем эмигрантам, через Англию. Ведь дана амнистия, политические дела ликвидированы, эмигранты приезжают свободно, возвращаются каторжане...
То, что казалось ясным для многих, не всегда удовлетворяло Владимира Ильича. В ответ на нашу телеграмму, а также и на подобные от товарищей из Петрограда, Владимир Ильич 30 марта прислал мне из Цюриха в Стокгольм следующую телеграмму:
«...Англия никогда меня не пропустит, скорее интернирует. Милюков надует. Единственная надежда — пошлите кого-нибудь в Петроград, добейтесь через Совет Рабочих Депутатов обмена на интернированных немцев. Телеграфируйте. Ульянов»2.
Одновременно с этой телеграммой Владимир Ильич прислал мне обширное письмо. Оно является историческим документом, доказывающим всю гениальность и проницательность великого мирового вождя.
Сообщая о высланной телеграмме, он пишет:
«... Ясно, что приказчик англо-французского империалистского капитала и русский империалист Милюков (и К0) способны пойти на все, на обман, на предательство, на все, на все, чтобы помешать интернационалистам вернуться в Россию. Малейшая доверчивость в этом отношении и к Милюкову и к Керенскому (пустому болтуну, агенту русской и империалистской буржуазии по его объективной роли) была бы прямо губительна для рабочего движения и для нашей партии, граничила бы с изменой интернационализму... Вы можете себе представить, какая это пытка для всех нас сидеть здесь в такое время...»3
Ленин, доказывавший е самого начала войны, что она является империалистической, беспощадно разоблачавший лгунов во всех воюющих странах, которые пытались доказать, что война есть «оборонительная», пишет далее в письме:
«... Последние известия заграничных газет все яснее указывают на то, что правительство при прямой немощи Керенского и благодаря непростительным (выражаясь мягко) колебаниям Чхеидзе, надувает и небезуспешно надувает рабочих, выдавая империалистскую войну за «оборонительную». По телеграмме СПБ. Тел. Агентства от 30/III 1917, Чхеидзе вполне дал себя обмануть этому лозунгу, принятому — если верить этому источнику, конечно, вообще ненадежному — и Советом Рабочих Депутатов. Во всяком случае, если даже это известие неверно, все же опасность подобного обмана, несомненно, громадна. Все усилия партии должны быть направлены на борьбу с ним. Наша партия опозорила себя бы навсегда, политически убила бы себя, если бы пошла на такой обман...»4
Его волнует разношерстный состав Петроградского совета, преобладающее большинство в нем социал-патриотов. Поэтому он дает в письме анализ положения, точные решительные указания:
«... Нет сомнения, что в Питерском Совете Рабочих и Солдатских Депутатов многочисленны и даже, повидимому, преобладают 1) сторонники Керенского, опаснейшего агента империалистской буржуазии, проводящего империализм, т.-е. защиту и оправдание грабительской, завоевательной со стороны России, войны под прикрытием моря звонких фраз и пустых посулов; 2) сторонники Чхеидзе, колеблющегося безбожно в сторону социал-патриотизма и разделяющего всю пошлость, всю нелепость каутскианства. С обоими течениями наша партия обязана бороться самым упорным, самым принципиальным, самым настойчивым, самым беспощадный образом. И я лично ни на секунду не колеблюсь заявить и заявить печатно, что я предпочту даже немедленный раскол с кем бы то ин было из нашей партии, чем уступки социал-патриотизму Керенского и К или социал-пацифизму и каутскианству Чхеидзе и К0.»
Не менее блестящи его доводы о войне империалистической, о задачах пролетариата. Здесь так же четко развернута программа по национальному вопросу:
«... Война не перестала быть империалистской со стороны России и не может перестать, пока 1) у власти помещики и капиталисты, представители класса буржуазии; 2) пока у власти такие прямые агенты и слуги буржуазии, как Керенский и другие социал-патриоты; 3) пока договоры царизма с англо-французскими империалистами остаются в силе (правительство Гучкова-Милюкова прямо заявило за границей — не знаю, сделало ли оно это в России, — -что оно верно этим договорам), Договоры эти грабительские, о захвате Галиции, Армении, Константинополя и т. д., и т, п.; 4) пока эти договоры не опубликованы и не отменены; 5) пока не порван весь вообще союз России с англо-французскими буржуазными империалистскими правительствами; 6) пока государственная власть в Россия и е перешла о т империалистской буржуазии (простые обещания и «пацифистские» заявления, сколь бы ни верили нм глупенькие Каутский, Чхеидзе и К0, не превращают буржуазии в не-буржуазию) в руки пролетариата, который один способен, при условии поддержки его беднейшей частью крестьянства, порвать не на словах, а на деле с интересами капитала, с империалистской политикой, порвать с грабежом других стран, освободить угнетенные великороссами народы полностью, вывести войска из Армении и Галиции тотчас и т. д.; 7) один пролетариат способен, если он избавится от влияния своей национальной буржуазии, внушить истинное доверие пролетариям всех воюющих стран и с ними вступить в переговоры о мире…».
Неоценимым и для нас и для наших братских партий за границей является его указание о том, как следует сложные политические вопросы истолковывать рабочим:
«... Надо очень популярно, очень ясно, без ученых слов излагать рабочий и солдатам, что свергать надо не только Вильгельма, но и королей английского и итальянского. Это во-первых: А второе и главное — свергать надо буржуазные правительства и начать с России, ибо иначе мира получить нельзя. Возможно, что правительство Гучкова-Милюкова мы не можем сейчас же «свергнуть». Пусть так. Но это не довод за, то, чтобы говорить неправду!! Говорить рабочим надо правду. Надо говорить, что правительство Гучкова-Милюкова и К° есть империалистское правительство, что рабочие и крестьяне должны сначала (теперь ли или после выборов в Учредительное Собрание, если с ним не надуют народа, не оттянут выборы до после войны; вопрос о моменте отсюда решить нельзя), сначала должны передать всю государственную власть а руки рабочего класса, врага капитала, врага империалистской войны, и лишь тогда они вправе звать к свержению всех королей и всех буржуазных правительств...»5
Цитированное письмо, равно как знаменитые его четыре «Письма из далека», аккуратно посылались мною в Петроград. Ленин, еще будучи в Швейцарии, не сомневался в возможности захвата пролетариатом власти и уже в первые дни революции указывал партии пути к грядущему Октябрю.
Временное правительство несомненно с самого начала. революции было озабочено стремлением успокоить разбушевавшиеся волны и фактически ликвидировать революцию. Оно, однако, было захвачено врасплох, было недостаточно крепко, а потому не решалось сразу приступить к репрессиям по отношению к своим заклятым врагам — большевикам. Наши товарищи в Питере не замедлили воспользоваться этим. Начавшаяся телеграфная и почтовая переписка с Лениным, происходившая при моем посредстве через Стокгольм, их не удовлетворяла. Этим путем, недостаточно надежным, нельзя было обо всем говорить. Они поэтому сорганизовали связь с Лениным посредством своего большевистского дипломатического курьера.
Первоначально переписка из Стокгольма направлялась мною в Петроград, на адреса, указанные сестрой Ленина, Марией Ильиничной Ульяновой. Последняя нашла надежного товарища в лице Стецкевич, которая поехала первым большевистским дипломатическим курьером в Стокгольм.
Но дипломатический паспорт, дававший возможность провезти запечатанную большевистскую почту, не подлежащую осмотру на границе, был настолько своеобразным, настолько от него веяло революцией, что я его тотчас сфотографировал (зачеркнув для осторожности фамилию курьера) и он в тысячах экземплярах был распространен за границей. Вот текст его:
ТАВРИЧЕСКИЙ ДВОРЕЦ
РОССИЙСКАЯ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ РАБОЧАЯ ПАРТИЯ
Бюро Центрального Комитета просит общественного Градоначальника выдать тов. Стецкевич пропуск на поездку через границу в Торнео и обратно с имуществом партии.
Секретарь Бюро Центрального Комитета:
Елена Стасова.
(Печать Бюро ЦК)
Исполнительный Комитет Совета Рабочих и Солдатских Депутатов рекомендует удовлетворить просьбу Бюро Центрального Комитета.
Члены Исполнительного Комитета:
Павлович-Красиков
Александр Белении.
(Третья подпись не разборчива).
Настоящим удостоверяется, что со стороны Военной Комиссии при Временном правительстве не встречается никаких препятствий к выезду за границу тов. Стецкевич и возвращению ее через Шведскую границу в Россию.
Подписи.
10(23) марта 1917 г. Петроград».
По этому паспорту Стецкевич приезжала к нам несколько раз.
Первые отголоски Февральской революция привели русских буржуа, пребывающих в разных заграничных городах, в телячий восторг. Повсюду, они ликовали, устраивали бесчисленные банкеты, на которых занимались болтологией и истребляли в изрядном количестве спиртные напитки. Они охотно жертвовали в кассу эмигрантского комитета, созданного для оказания помощи возвращающимся в Россию политическим эмигрантам.
Такой же комитет был создан и в Стокгольме, в него входили представители всевозможных революционных партий и организаций. Слишком доверять этому комитету я не мог. Мне пришлось от него многое скрывать.
Я держал в строжайшей тайне план предполагаемого приезда Ленина, так как не сомневался, что через комитет будет информирован и Милюков, Временное правительство оставило повсюду старых царских послов. Им, естественно, ни капельки нельзя было верить, а наш комитет в Стокгольме находился в большой дружбе с послом....
Но как быть с приездом Владимира Ильича? Его план не так легко было провести. Не так легко было убедить почтенное Временное правительство «помочь» приезду Владимира Ильича, при этом через Германию; что сказала бы на это ее величество Актанта?
Время проходило, а Владимир Ильич все томился в Швейцарии. Да, буквально томился, и эти муки подсказали ему довольно оригинальный план поездки.
Получаю вдруг телеграмму от Владимира Ильича с сообщением, что мне выслано важное письмо, получение которого он просит подтвердить по телеграфу. Дня через три получаю по почте книгу из Швейцарии. Я догадался, что в переплете найду письмо Ильича. Так и оказалось. Я нашел маленькую записку Ильича и... его фотографию. В записке было написано приблизительно следующее: «Ждать больше нельзя, тщетны все надежды на легальный приезд. Необходимо во что бы то ни стало немедленно выбраться в Россию и единственный план — следующий: найдите шведа, похожего на меня. Но я не знаю шведского языка, поэтому швед должен быть глухонемым. Посылаю вам на всякий случай мою фотографию».
Прочтя записку, я почувствовал, как томится Владимир Ильич, но сознаюсь, очень хохотал над этим фантастическим планом. Только отчаяние могло создать подобный план... Да зачем была фотография? Владимира Ильича я знал с 1903 г. Мы весьма часто встречались, а два года подряд до войны жили в одном городе, в Кракове... Однако присланная фотография была сейчас же использована. Через два дня она красовалась в ежедневной газете левых шведских социал-демократов «Политикен», а под ней передовица, написанная Воровским: «Вождь русской революции»6...
А пока в швейцарской колонии шли горячие дебаты — можно ли ехать через Германию и на каких условиях.
5 апреля я получаю телеграмму из Питера, в которой сказано:
«Ульянов должен приехать немедленно. Все эмигранты приезжают свободно. Для Ульянова имеется специальное разрешение». А на следующий день, 6-го, получил иную телеграмму:
«Не форсируйте приезда Владимира. Избегайте риска».
Когда оказались напрасны все надежды на помощь Временного правительства обеспечить проезд через Англию, швейцарские эмигранты решили приступить к переговорам с германским правительством. Переговоры вел швейцарский товарищ Платтен. Выработанные всей эмигрантской колонией условия были приняты германским правительством.
Условия эти были следующие:
1) Едут все эмигранты, без различия взглядов на войну.
2) Вагон, в котором следуют эмигранты, пользуется правом экстерриториальности, никто не имеет права входить в вагон без разрешения т. Платтена. Никакого контроля, — ни паспортов, ни багажа.
3) Едущие обязуются агитировать в России за обмен пропущенных эмигрантов на соответствующее число австро-германских интернированных.
Несмотря на эти условия, меньшевики, хотя и сами их приняли, не решались выехать. Они все ждали благословения на поездку от Совета депутатов.
6 апреля я получаю от Владимира Ильича из Берна следующую телеграмму:
«У нас непонятная задержка. Меньшевики требуют санкции Совета Рабочих Депутатов. Пошлите немедленно в Финляндию или Петроград кого-нибудь договориться с Чхеидзе насколько это возможно, желательно мнение Беленина. Телеграфируйте Народный Дом Берн.
Ульянов».7
Но не дожидаясь ответа, Владимир Ильич 7 апреля прислал мне следующую срочную телеграмму:
«Завтра уезжает 20 человек. Линдхаген и Стрем8 пусть обязательно ожидают в Треллеборге9. Закажите срочно Беленина, Каменева в Финляндию.
Ульянов»10.
Перед эмигрантским комитетом я держал эту телеграмму в тайне. Сообщить о поездке Ленина можно уже после того, как он будет в пределах Швеции.
Я решил съездить в Мальма (оттуда час езды до порта Треллеборг).
Весь день, взволнованный, бродил я по Мальмэ... «Приедут ли? Не причинят ли им немцы по дороге каких-нибудь пакостей?» Мысли эти сильно тревожили меня... Наконец, под вечер едем в Треллеборг с одним местным товарищем... Пароход приближается к берегу. Но какая досада, — ни Ильича, ни других нет...
Высчитал ли я плохо день приезда, или что-нибудь случилось с ним в пути... Выяснить ничего нельзя, приходится ждать следующего дня.
Едем обратно в Мальмэ.. Медленно тянется ночь, еще медленнее следующий день... Опять еду в Треллеборг... Но пароход опять не привозит наших путешественников.
Еду обратно в Мальмэ. За ночь придумываю всякие планы для выяснения. Утром звоню по телефону жене в Стокгольм, — там никаких сведений. Даю срочную телеграмму в Швейцарию — никакого ответа. Товарища шведа оставляю в Мальмэ, где он должен ждать моего телефонного звонка, а сам в третий раз еду в Треллеборг.
На мое предложение дать телеграмму в Засниц, начальник станции объясняет, что пароход оттуда ушел уже...
— Нельзя ли дать радио на пароход? — спрашиваю я.
— Можно, но принимаются лишь служебные телеграммы.
Заметив на станции объявление царского Красного креста, я разъясняю начальнику, что я командирован Красным крестом принять партию эмигрантов, а потому прошу запросить капитана, едет ли эта партия, сколько мужчин, женщин и детей, дабы я мог заблаговременно заказать места в вагоне. Мне удалось убедить начальника, я он дает капитану телеграмму:
«Г-н Ганецкий спрашивает, едет ли г-н Ульянов, сколько с ним мужчин, женщин и детей».
Минут через 20 получается ответ:
«Г-н Ульянов приветствует г-на Ганецкого и просит его заготовить билеты».
В телеграмме указывается при этом количество каждого пола.
Я ожил. Начальник не понимает перемены во мне. Первым делом бросаюсь к телефону, сообщаю товарищу в Мальмэ о приезде и прошу закрепить заказанный условно вагон в Стокгольм, а также ужин в ближайшем возле вокзала ресторане. Переговорил с женой по телефону и просил исполнить оставленный план относительно гостиниц и тому подобного. Жена, между прочим, сообщает о полученной от Ленина телеграмме из Засница от 13 апреля:
«Сегодня 6 часов Треллеборг»11.
Заказываю билеты до Мальмэ и предупреждаю таможенные власти, что приезжает партия эмигрантов... Я прямо в исступлении. Начинаю агитировать таможенников в пользу нашей революции. Объясняю значение ее и роль в ней Ленина. Чиновники слушают внимательно, обещают вещей не осматривать, просят лишь... показать им Ленина...
Вот приближается пароход. Эти несколько минут показались мне вечностью. Наконец, он причаливает.
Постепенно появляются фигуры Владимира Ильича, Надежды Константиновны и многих знакомых товарищей... Тут же и Радек. Рассчитывая на добросовестное исполнение немцами наших условий о неосмотре паспортов, он решил воспользоваться и «нелегально» пробраться в Россию. (Радек был «австрийским подданным»).
Горячие приветствия, вопросы, суета, крик ребят. У меня от радости слезы на глазах... Минуты нельзя терять, — через четверть часа идет поезд в Мальмэ. Таможенники багажа не осматривают, просят лишь исполнить обещание и показать нм вождя революции.
Мы сидим уже в вагоне. Радек со свойственным ему юмором рассказывает, в каких условиях они получили мою телеграмму на пароходе.
Дело в том, что шведы во время войны ввели для всех въезжающих в Швецию детальнейшие, скучнейшие анкеты. Владимиру Ильичу преподносят в каюту сию бумажку. Ильич переговорил с товарищами — анкеты уже у всех на руках. Что сие обозначает? И тут Владимир Ильич приходит к заключению, что немцы надули: сами пропустили, но сообщили шведской полиции — и та теперь возьмется... Создается тут же «военный совет». Как быть? Написать ли Ильичу настоящую фамилию, или фиктивную... Вдруг появляется с бумажкой в руке капитан и спрашивает, кто из них г. Ульянов... Ильич не сомневается, что его предположение оказалось правильным и его пришли задержать. Скрывать уже нечего, в море не выскочишь. Владимир Ильич называет себя. Тут капитан сообщает текст моей телеграммы...
Мы уже в Мальмэ. Товарищ-швед ждет нас... Вблизи вокзала заготовлен великолепный ужин. Усталая от четырехдневной поездки, проголодавшаяся эмигрантская братия с жадностью бросается на шведские смэргосы (закуски). Один из товарищей замечает: «Теперь я верю, что в России революция, раз эмигрантов можно так угощать...»
Специальный вагон подан. Через 15 минут мы уже катим в Стокгольм. В отдельном купэ уселись Владимир Ильич, Надежда Константиновна и ближайшие товарищи. Беседа затянулась до поздней ночи. Владимир Ильич все расспрашивал о последних сведениях из России. Он указывал на предстоящую упорную борьбу пролетариата, на перспективы развивающейся революции, форму, которую она должна принять. Он указывал на опасность, угрожающую со стороны Керенского, хотя последний особенной роли тогда еще не играл. Владимир Ильич указывал на необходимость оставления за границей партийной ячейки для сношений между партией в России и внешним миром и вообще «на всякий случай». Намечается создание заграничного бюро ЦК партии в составе тт. Воровского, Радека в меня... Лишь в 4 часа утра удалось нам уговорить Владимира Ильича поспать немножко.
В 8 часов утра, не доезжая до Стокгольма, на какой- то станции в вагон нагрянула целая ватага стокгольмских корреспондентов, получивших телеграфное сообщение от своих коллег из Мальмэ о приезде Ленина. Владимир Ильич их не принял. Им ответили, что в Стокгольме будет дано сообщение для прессы...
В 9 часов мы уже в Стокгольме. На станции делают кинематографические снимки, и Владимиру Ильичу никак не удается пройти незамеченным...
Весь день Владимир Ильич и минуты не отдохнул. Он и слушать не хотел, чтобы отдохнуть в Стокгольме хотя бы один день... Каждая минута для него дорога. Он все суетился, опасаясь забыть что-нибудь. Вот собрание приехавших (они принадлежат к разным партиям, — большевики, меньшевики, эсеры, бундовцы, анархисты)... Составляется и подписывается всеми точный протокол о поездке... Идет организация заграничного бюро. Владимир Ильич оставляет нам детальные инструкции. Он спешит закупить последние новинки — книги и подбирает еще кое-какие партийные материалы.
Не успели мы оглянуться, как уж надо ехать к поезду. Снова вокзал, сутолока, шум, гам, крик и плач ребят. Владимир Ильич о всех заботится, спрашивает, хорошо ли устроены товарищи, особенно заботится о детях. Поезд двигается... С затаенным дыханием шлём мы великому вождю последние приветствия и думаем: «Он направит революцию на правильные рельсы...»
Вечером, в воскресенье, 16 (3) апреля Владимира Ильича уже восторженно приветствует на вокзале в Питере необъятная масса рабочих. Взобравшись на броневик, он произносит свою знаменитую речь, доказывая, что борьба должна вестись под лозунгом: «Вся власть Советам».
Как хорошо прошел этот день вместе с Лениным! При нем человек как-то особенно оживал, чувствовал наплыв свежих сил и особенной энергии. Тянуло с ним вместе в Питер. Но вождь приказал остаться — и пришлось подчиниться...
* * *
С эмигрантским комитетом мы никаких отношений не поддерживали. Это были люди, близко стоявшие к меньшевикам, бундовцам, частично к эсерам. Все это была публика, в лучшем случае пацифистски настроенная. Все они головой стояли за Временное правительство, готовы были защищать его до последней капли крови... только не своей. К ним примкнуло не мало дельцов, которые не прочь были воспользоваться падением царизма для того, чтобы при новых хозяевах хорошо заработать.
Среди местных социал-демократов, даже «левых», настоящего большевистского подхода к разрешению важнейших проблем русской революции не было, Правда, на словах они как будто бы соглашались с большевиками, но их постоянно смущала «крутая линия», намеченная большевиками.
В Стокгольме была небольшая горсточка русских рабочих большевиков. С ними мы довольно часто встречались. Все они позднее переехали в Россию.
Стокгольм с начала войны стал довольно крупным политическим центром, куда стекалась всякая политическая информация. После Февраля он особенно выдвинулся в этом смысле. Сюда съехалось много газетных корреспондентов, как в город, ближе расположенный к охваченной пожаром России. Усилились в Стокгольме и шпионские гнезда всех воюющих стран.
Наше «Заграничное бюро Центрального комитета» приступило к изданию бюллетеня для информации заграничных рабочих о ходе и развитии русской революции, а главным образом о задачах революции, поставленных Лениным и всей большевистской партией.
В мае выпустили мы первый номер нашего бюллетеня под названием «Русская Корреспонденция — Правда». Бюллетень выпускался на пишущей машинке два раза в неделю. Помимо богатейшего информационного материала, каждый номер помещал статьи принципиального характера. Все статьи Ленина, появляющиеся в петроградской «Правде», перепечатывались в нашей «Корреспонденции». «Корреспонденция» издавалась на немецком языке.
Первый номер сейчас же возбудил повсюду большой интерес, Большинство заграничных газет стало выписывать нашу «Корреспонденцию», и ее материал широко использовался.
Вели мы свое издание на «хозрасчете». Оно самоокупалось, так как проводили мы строжайшую экономию.
Я поселился за городом, Радек переехал к вам. Наш дом стал опасным «большевистским очагом». Писали в «Корреспонденцию» главным образом Радек, потом Воровский. Переводы на немецкий язык делала моя жена. Она же переписывала на машинке и печатала на ротаторе: приехавшая впоследствии жена Радека помогала ей, Заботы организационно-технического и финансового порядка взял я на себя.
Вскоре спрос на нашу «Корреспонденцию» так усилился, что мы решили перейти на печатный орган. С 15 сентября мы стали издавать печатный еженедельник — «Вестник Русской Революции»...
По мере развертывания событий в России стали все больше обостряться отношения между большевиками и другими партиями. Это немедленно получило отражение и на наших взаимоотношениях в Стокгольме.
За это время появился на нашем горизонте некий меньшевик Вайнберг, специально присланный Советом рабочих депутатов для издания бюллетеня. Он тратил колоссальные средства, завел целый штат дорого оплачиваемых сотрудников. Но у него ничего не выходило. Бюллетень его был бездарным, безжизненным. Хотя буржуазная заграничная пресса политически ближе была к позиции бюллетеня Вайнберга, она им почти не пользовалась.
Вайнберг, естественно, старался нас повсюду «дискредитировать», мешал нам. В этом усиленно помогал ему, а фактически руководил им Розанов, один из старых столпов меньшевизма.
Вначале между нами были установлены дипломатические добрососедские отношения. Розанов как член ЦИК’а советов и «делегат Всероссийского съезда советов» пользовался большим уважением посла; который считал своим долгом в известной мере подчиняться Розанову. При посредстве Розанова мы получили право в дипломатической почте посольства посылать наши пакеты в Питер запечатанными, без просмотра; в таком же порядке мы получали оттуда нашу обильную почту.
С течением времени наши «добрые» отношения стали портиться. Особенный поворот в этих отношениях получился после июльских дней.
Розанов ни на минуту не верил во вранье Керенского, что Ленин является агентом германского генерального штаба, а Ганецкий его помощником. Розанов знал меня лично хорошо и даже дал нам официальное заявление, доказывающее необоснованность обвинения против меня. Но он охотно бы помешал большевикам в их «разлагающей и вредной работе».
После июльских дней он стал колебаться и не знал, принимать ли от нас запечатанные пакеты для ЦК в Петроград. Наконец он согласился принимать их, но с условием, что они будут предварительно в посольстве просматриваться. На это мы не согласились и таким образом лишились дипломатической почты.
Вскоре вышел новый, весьма курьезный, инцидент с Розановым.
Несмотря на то, что у нас временно прекратилась связь с Петроградом, наша «Корреспонденция» не переставала быть актуальной. Дело в том, что мы получали ежедневно выходящую в Гельсингфорсе (Финляндия) большевистскую газету «Волна». «Волна» была хорошо поставлена и давала богатую информацию. Она приходила к нам на третий день и довольно аккуратно, в то время как петроградские газеты — чуть ли не на пятый день и часто терялись. Так как петроградская информация передавалась в «Волну» по телефону, то мы на два дня раньше других получали газетные сведения из Питера. Мы, понятно, скрывали свой таинственный источник, а меньшевики все бились над загадкой — откуда у нас такие точные сведения.
Однажды, получив № 79 «Волны» от 19 июля 1917 г., мы прочли в нем шифрованную телеграмму Временного правительства, посланную командующему Балтийским флотом. Гельсингфорсские большевики благодаря своим связям получили ее и опубликовали в «Волне». Мы не замедлили напечатать ее в ближайшем номере нашей «Корреспонденции».
Вот эта телеграмма:
«ЮЗОГРАММА
помощника, морского министра капитана. 1-го ранга Дудорова Командующему Балтийским Флотом.
Принята 4/VII — 17 г. 19 ч. 00 м.
КОМФЛОТ
Гельсингфорс. Секретно.
Временное правительство, по соглашению с Исполнительным Комитетом, приказывает: немедленно прислать «Победитель», «Забияку», «Гром» и «Орфей.» в Петроград, где им войти в Неву. Итти полным ходом. Посылку покуда держать в секрете: если кто из миноносцев не может быстро выйти, не задерживать других. Начальнику дивизиона по приходе явиться ко мне. Временно [на эти суда] возлагается [обязанность оказать], если потребуется, противодействие прибывшим кронштадтцам. Если по Вашим соображениям указанные миноносцы прислать совершенно невозможно, замените их другим дивизионом, наиболее надежным. № 8294 Дудоров».
Временное правительство, по соглашению с Исполнительным комитетом СР и СД, приказывает принять меры к тому, чтобы ни один корабль без Вашего на то приказания не мог итти в Кронштадт. Предлагаю не останавливаться даже перед потоплением такого корабля подводной лодкой, для чего полагаю необходимым подводным лодкам занять заблаговременно позицию. № 8295 Дудоров».
Еще до появления нового номера «Корреспонденции» Радек встретил Розанова, сообщил ему о полученном нами секретном распоряжении Временного правительства направить военные суда против большевиков, а в случае бунта на судах — топить их. Радек, естественно, не прибавил, что этот «секрет» опубликован уже в русской газете. Розанов волновался, угрожал и прислал нам следующее письмо:
«Представителям фракции большевиков в Стокгольме.
В частном разговоре со мною вчера, 23 июля, товарищ Радек сообщил, что в его руках находится телеграмма Керенского, отправленная в зашифрованном виде в команды Балтийского флота, там полученная, расшифрованная и переданная в Стокгольм для опубликования.
Подобное действие как со стороны лиц, переславших телеграмму, так и со стороны публикующих ее или распространяющих ее содержание иным образом, является уголовным преступлением и объективно, вне зависимости от намерений распространителей, может быть услугой военной разведке Германии.
Настоящим письмом я подтверждаю заявленный мною устно тов. Ганецкому решительный протест против опубликования этой телеграммы.
Член Центр Исполн. Комит. Сов. Раб. и Солд. Деп. и Делегат Всероссийск. Съезда Советов
В. Л. Розанов.
Стокгольм, 24-го июля».
«Решительный протест» ставленника Временного правительства Розанова нас нисколько не смутил. Когда мы получили новый номер «Волны» с опубликованным телеграфным ответом на указанное выше распоряжение Временного правительства, то мы его тоже поместили в нашу «Корреспонденцию».
Ответ этот характеризует настроение в Балтийском флоте и указывает, как сильно в нем было влияние большевиков. Мы поэтому его приводим здесь12.
«17-го июля. 21 час 10 минут. Генмор Коперангу Дудорову.
Вашего приказа не могу выполнить. Если вы на нем настаиваете, прошу сообщить, кому передать командование флотом. Причины сообщу дополнительно шифром. № 4082. Комфлот».
Шифрованная телеграмма Вердеревского гласила:
«После восстановления порядка, я, понятно, являюсь руководителем только по оперативной линии. Отправка миноносцев в Неву является в данном случае политическим актом. Каждое политическое решение может быть принято мною лишь с согласия Центрального Комитета флота. После тайного обсуждения вашей телеграммы, сообщаю вам: отправка миноносцев в Неву превращает флот в орудие политической борьбы и отдаляет его от его боевых задач. До настоящего времени все мои усилия и усилия ЦК флота были направлены к поднятию боеспособности флота. Требуемая отправка кораблей повлечет за собой раскол флота, ослабит его боеспособность. Поэтому ЦК против этого, и я с ним согласен. ЦК и я стремимся держать флот в стороне от гражданской войны и никто не имеет права вовлекать его в нее. № 2211 Комфлот».
Связь с ЦК партии нам удалось вновь установить. Почти ежедневно приходили специальные телеграфные сводки. Получали мы и обширные письма.
Получили мы также интересное письмо от Ленина из его финляндского подполья. К величайшему сожалению, письмо это затерялось. В нем Ленин, между прочим, давал указания, чтобы мы за границей собирали материал и на основании его и полученных из России сведений разоблачали гнусные обвинения Керенского и К0. Предвидя, что я захочу поехать в Петроград для разоблачения клеветников и мошенников, он категорически возражал против этого: после возвращения моего в Россию, если меня по пути не расстреляют, то в лучшем случае забросят в тюрьму и никаких разоблачений делать не дадут...
Мы собирали материал, в каждом номере разоблачали клеветников и разъясняли; куда летит Керенский и К0.
Тесный контакт с Питером дал нам возможность быть в курсе всего положения. Правда, из-за конспиративных условий нам не сообщали о готовящемся в ближайшие дни захвате власти, но мы уже сами об этом знали. Волнуясь, мы гадали: сегодня или завтра?
В ночь на 7 ноября мы бодрствовали и лихорадочно ожидали сведений. В 6 часов утра шведский товарищ по телефону сообщил: «Большевики захватили власть. Смольный, Зимний, Генеральный Штаб и телефон в их руках. Рабочие, гарнизон Питера на стороне большевиков, Переворот прошел почти бескровно. Керенский бежал, другие министры арестованы».
Днем прибывают новые телеграммы: «Во главе Правительства стал Ленин... Имеется декларация нового правительства... Национализация фабрик, конфискация помещичьих земель...»
Но вдруг оборвались всякие сведения. Телеграф из Питера ничего не давал в течение нескольких дней. Приходили «специальные телеграммы» то из Англии, то из Гапаранды и Торнео (пограничные пункты между Швецией и Финляндией), сообщающие из «достоверных источников» об аресте Ленина и др., о поражении большевиков, о «введении полного порядка».
Мы были в отчаянии. Этим нелепым телеграммам мы не верили. Опровергнуть их не могли, так как никаких сведений у нас не было.
Было решено меня отправить на шведскую границу в Гапаранду для установления связи с Гельсингфорсом и Петроградом.
Граница оказалась в руках советских отрядов.
В Торнео товарищи хотели было нас задержать на весь день, но мы — Радек и я — спешили в Питер. К вечеру был сорганизован поезд, и мы через два дня очутились в Петрограде. Прямо с поезда направились мы в Смольный, в кабинет Ильича...
Примечания:
1 «Пролетарская революция» № 1 (24), 1924 г.
2 Сочинения, т. XXIX, стр. 350. Ред.
3 Сочинения, г. XX, стр. 53. Peд.
4 Там же, стр. 52-53. Peд.
5 Сочинении, т, XX, стр. 53-55. Ред.
6 «Politicen» № 80, в апреля 1917 г. Peд.
7 Сочинения, т. XXIX, стр. 351. Телеграмма написана на немецком языке, Ред.
8 Оба — шведские социал-демократы, члены парламента. Я. Г.
9 Шведский порт, а на другой стороне — германский Засниц Я. Г.
10 «Ленинский сборник» II, стр. 394. Ред.
11 «Ленинская сборник» II, стр, 407. Ред.
12 Соответствующего номера «Волны» у меня нет и я привожу эту телеграмму по переводу из «Корреспонденции» № 13 от 28 июля 1917 г. Я. Г.