От авторов сайта: на сайте стоит еще пара книг народного творчества, посвященного Ленину, а также отдельные стихи в самодельных подборках стихов. Здесь тоже подборка народного творчества, найденного в инете. Готовится подборка частушек.

Народные сказы о Ленине

ЗАЖГЛАСЬ ЗОЛОТАЯ ЗАРЯ

Ойротская легенда

На Алтае подоблачном, в горной долине
Где так зелены травы, где небо так сине,
Где так звездочки ярко сверкают в ночи, 
Жил-был бедный охотник Анчи. 
Он имел одну лошаденку 
Да одну коровенку,
И одет он был в ветошь, в худое рванье, —
Но охотников метких ведь кормит ружье.
Ведь охота — ойротский извечный обычай. 
Мясом зверя и птицы, удачной добычей
Он, Анчи, двух детишек кормил и жену.
И не только кормил он семью одну,—
Нет, когда на охоте удача бывала,
Он богатого бая (1) кормил доотвала, 
И, согнувшись пред ним в три дуги,
Без задержки ему он платил все долги,
В сроки подати также вносил он зайсану (2)
И давал неизменно подарки шаману (3).

Но однажды холодной зимой
На охоте постигла Анчи неудача:
Шесть лишь белок, шесть белок убитых домой
Он привез, чуть не плача.
У соседей придется сменять их на хлеб!
Но уже чрез порог своей юрты ступая,
Он подумал: «Зачем я не слеп?»
В юрте он увидал кулака Тордин-бая.
«Чем, Анчи, ты порадуешь уши мои? —
Бай сказал, на Анчи взгляд уставивши бычий,
Говори, не таи,
Ты с большой ли вернулся добычей?»
Голос мягкий у бая, бай ласков, не груб,
Точно масло, стекают слова с его губ,
Как смола от сосны, взгляд прилипчив у бая. 
«Ровно месяц я ездил по дебрям Алтая,
А добычи — шесть белок всего!» — «Ай-ай-ай!
Маловато, — сказал Тордин-бай. —
Мне, однако, сидеть у тебя недосужно,
И других должников обойти еще нужно.
Мне в счет долга всех белок давай поскорей», -
Молвил бай у дверей,
Шубу шелковую на себе отряхнув,
Руки цепкие к сумке Анчи протянув.
Вынул белок из кожаной сумки Анчи:
«Вот... все шесть... получи...»

«Почему ты, отец, отдал белок ему?»—
Дети спрашивать стали отца со слезами.
«Почему? — им ответил Анчи. — Потому...
Подрастете, узнаете сами!»

На два месяца в горы уехал Анчи.
Пред судьбой, как ты там ни вертись, ни скачи,
Но ее, если зла она, разве умолишь!
Неудача постигла опять бедняка:
Одного лишь в тайге он убил соболька,
Одного лишь!
Со своею не туго набитой сумой
Весь в печали вернулся охотник домой.

Соскочить не успев возле юрты с лошадки, 
Видит бедный Анчи:
К нему едет — на выжимку подати падкий —
Сам Кокшин-Техмичи:
«В срок платить дань зайсану — хороший обычай.
Чем, Анчи, ты порадуешь уши мои?
Говори, не таи,
Ты с большой ли вернулся добычей?»
«Одного удалось мне убить соболька», —
Еле-еле сошло у Анчи с языка.
Облизнулся Кокшин-Техмичи, ухмыльнулся:
«Хорошо хоть с такой ты добычей вернулся! 
Где твой соболь? В счет дани его я возьму».
На Кокшин-Техмичи поглядел и с тоскою
Златошерстного соболя, молча, ему
Анчи подал дрожащей рукою.

Проводив злобным взглядом Кокшин-Техмичи,
Вошел в юрту, от горести сгорбясь, Анчи.
И сказал он жене: «Умереть можно этак!
Мы умрем, и останутся детки одни!»
Но жена показала на стонущих деток:
«Умирают... они...
Коль умрут, закопай и меня с ними в яму... 
Нет, они не умрут!.. Ах, спаси их, спаси!
Поезжай поскорее к священному каму (4),
Чудотворной молитвы его попроси».

Раздобыв у соседей хмельную араку (5),
Полетел к чудотворцу стрелою Анчи.
Пососал кам араку, зевнул, как собака,
И, нахмурясь, сердито сказал: «Не кричи!
Что случилося? При смерти дети больные?
Сколько? Двое? Мне счет надо точно блюсти:
Раз молитвы богам вознесу я двойные,
Должен жертву двойную ты им принести».
«Ах, — заплакал Анчи. — Были б детки здоровы!
Забирай для богов все, что есть у меня».
Так остался Анчи без последней коровы,
Так остался Анчи без коня,
И, как ствол оголенный, лишенный ветвей,
Чрез неделю остался Анчи без детей.
Было горе Анчи велико-велико:
«Где корова, дававшая нам молоко?
Где мой конь, выполнявший и дома работу
И возивший меня по горам на охоту? 
Где они, наши дети, любовью рожденные,
Для которых, тяжелым трудом изможденные,
На себя мы тройной возложили бы труд?
Люди врут!
Боги врут!..»

На кощунство Анчи нет ответа. 
И куда ни посмотрит Анчи,—
Тьма, бездонная тьма, и не видно просвета! 
Солнце скрылось, последние смеркли лучи.
И о чем ни подумает бедный Анчи, —
Думы, словно тяжелые, черные тучи, 
Тяготят его голову. А богачи 
Всё попрежнему злы и могучи.

Лютым волком приходит к Анчи Тордин-бай,
Нарастающим списком долгов его сушит:
«За долги, — говорит он, — жену мне отдай».
А зайсан его страшною податью душит.
И сказал так Анчи (речь была его — стон),
Он жене так сказал, что узнать хочет он,
Почему беднякам тяжело спокон века.
Есть, взаправду ль, такой неизменный закон,
Чтоб терзал человек человека?
«Я пойду, обойду
Шестьдесят на Алтае живущих народов
И ответ я найду
Без обмана, без хитрых обходов.
Я узнаю пойду:
Есть ли сила такая на свете на белом,
Чтоб зайсан перед нею стоял онемелым?
Будет время такое на свете иль нет —
До того не умру ль я, успевши состариться ? —
Когда бай, не имея гроша на обед,
На прогорклый сухарь будет зариться?
И найдется ли мудрость такая — и в ком, —
Чтобы кам оказался пред ней дураком?
И пока мудреца я не встречу такого,
Чтоб на это на все он ответил толково,
Не увидеться вновь нам в долине родной,
Где мы счастья с тобою усердно искали...» -
Так сказавши, Анчи распрощался с женой,
Очень ласково с ней распрощался, в печали,
И ушел...

Обошел он шесть раз весь Алтай,
Весь Алтай обошел по горам понемногу,
Землю всю обошел он семь раз, почитай, —
Вот какую большую осилил дорогу!
Но нигде не увидел он силы такой,
Чтоб могла сжать зайсана железной рукой.
Но нигде не узнал о поре о волшебной,
Когда баи попробуют жизни бесхлебной.
Но не встретил такого нигде мудреца,
Пред которым бы кам превратился в глупца...
Он искал пропитанья на свалках отбросов,
Отдыхал он, попав, как бродяга, в тюрьму.
От ходьбы — его ноги, язык — от вопросов
Ослабели и еле служили ему.
Уж казалось Анчи — он стоит у могилы
И что светлой ему не увидеть поры!
Кое-как, напрягая последние силы,
Он взошел на вершину высокой горы.

«Мне, глаза чьи туманы изъели,
Мне, нуждою замученному с колыбели, 
Кто мне счастье, кто светлую жизнь принесет?
Есть ли где богатырь доброты столь безмерной,
Что поддержит меня своей помощью верной
И от гибели черной спасет?» —
Так вскричал он, Анчи, криком — долгим распевом,
Злой печалью вскипел его голос и гневом.
Вдруг — Анчи еле мог устоять на ногах —
Не успело откликнуться эхо в горах,
Как, лишившись как будто на время опоры,
Сотряслася земля, зашаталися горы,
Над Алтаем, сверкая, гремя
И свой путь к той горе устремя,
Где Анчи слово гневное сказано было, 
Лучезарное облако всплыло.
На востоке зажглась золотая заря,
Солнце землю окинуло огненным взглядом,
И луна, серебристым узором горя,
Засияла с ним рядом.
И увидел Анчи: богатырь перед ним
Средь бескрайных просторов, народом обильных,
Землю всю сотрясающий словом одним,
Видом — добрый из добрых и сильный из сильных!
Его брови — подобие горных хребтов!
Его очи горят ослепительным пламенем!
Мир, казалося, весь встать немедля готов
Под его алым знаменем.
В его правой руке блещет солнечный луч,
В левой — лунный. Он добр и могуч.
Он сказал — и слова, точно гром, прозвучали
Над горами, лесами, извивами рек:
«Ты откуда явился сюда, человек,
Дни и ночи свои проводящий в печали?»

«Я — бедняк, — потрясенный Анчи дал ответ.
Себя черным трудом, бедняки, мы увечим.
Я трудился всю жизнь от младенческих лет,
А прикрыть свои голые плечи мне нечем, —
Одеяния нет.
А желудок мой пуст, накормиться мне нечем, -
Пропитания нет.
Вся добыча моя, все, что я ни достану,
Сразу баю идет и лихому зайсану.
Коль останется что, приберет все к рукам
Жадный кам.
Все они, словно черные вороны,
Расклевали меня и влачат во все стороны!
Может быть, новый путь ты укажешь векам
Вместо нынешней залитой кровью дороги?
Может, ты не оставишь меня без подмоги
И поможешь таким же, как я, беднякам?» 

«Знай, Анчи: от моих громоносных ударов
Ныне пала навеки зайсанская власть.
Обеззублена у богачей — у байларов (6),
Их несытая пасть.
Камов черный обман вскрыт пред всем белым светом.
Беднякам к светлой жизни распахнута дверь,
Все, что добыто ими зимою и летом:
Скот домашний, лесная ли птица и зверь, —
В их руках все теперь.
Ваше все то, что было доселе зайсаново.
Бедняки, стройте жизнь свою заново,
Дружной, братской семьей общий подвиг творя!» —
Так сказал богатырь этот с огненным ликом,
И народ, окружающий богатыря,
Подтвердил его речь грозным, радостным криком.

«Назови свою родину, о, богатырь!
Своих прадедов мне назови, богатырь! 
Пусть, в тебе воплощенный, их дух будет вечен!
Быть не может, чтоб дикий, бесплодный пустырь
Богатырством таким, как твое, был отмечен!
Я пойду извещу весь родной мой народ
О сметенном тобою зайсановском племени.
Назови свое имя, чтоб каждый ойрот
Повторять его мог в самом дальнем колене,
Чтоб ойроты — а есть и средь них силачи —
Защищали порядок, тобою основанный». —
Так, весь радости полный, ответил Анчи,
Богатырскою речью в душе очарованный.
Весь народ, окружающий богатыря,
Обратился к Анчи, говоря:
«Не сошел к нам он с неба, окутанный тучей,
Не из недр он подземных явился на свет, —
Сын родного народа, безмерно могучий,
За народ он боролся — не счесть, сколько лет.
Сокрушил он врагов. Его подвиг нетленен.
Его имя великое — Ленин!»
Тут тесней еще Ленина, дав свой ответ,
Весь народ окружил, словно ласточек стая,
Когда в небе она, щебеча и играя,
Поздравляет природу с весной...

И увидел Анчи: рядом с первой луной
Появилась вторая.
И, усилив торжественный хор
Трех светил, в их сверкающем строе
С солнцем рядом, над высями гор
Появилося солнце второе.
Пролилися живые, двойные лучи
На смертельно усталое тело Анчи,
И почувствовал он: жизнь к нему возвращается,
И он сам, от двух солнц теплоту их беря,
Наливается силою и превращается
В молодого ойротского богатыря.

После слез неуемных,
После тысячи темных
И безрадостных лет
Получившие радость,
Увидавшие свет,
В черном рабстве рожденные,
Ныне освобожденные
От враждебной расправы,
Мы поем тебе песню, —
Песню чести и славы,
Ленин!
Из поколений
Перейдет в поколенья
Мудрость слов твоих,
Ленин!
Вечно будет народ наш 
Прославлять тебя в песнях.
Все прекрасные птицы Алтая,
И алтайские сочные травы,
И могучие наши леса,
И алтайские бурные реки
Будут петь о тебе эту песню,
Полюбив твое имя навеки,
Ленин!

------------------------------------------------------------
1.Бай — кулак, богач,
2. Зайсан — старшина. 
3. Шаман — гадатель, колдун, знахарь.
4. Кам — то же, что и шаман,
5. Арака — водка. 
6. Байлар — богачи.

Записано в 1934 году со слов Даабы Юдакова, колхозника из поселка Аилу, Элекмонарского аймака, Ойротской автономной области. Перевод с ойротского.

ВЕСЕННЯЯ ТРАВА

Чеченская песня

Как весенняя трава, росли мы —
Молодые храбрецы, 
Только были мы царем гонимы —
Молодые храбрецы.

Под крылом у хищной птицы стонет 
Ветер горный, будто сирота.
Голову храбрец, бывало, клонит —
Беспризорный, будто сирота.

Горную вершину давят тучи.
Склоны душит медленно туман...
Нам казалось: не родиться лучше! —
Белый царь душил нас, как туман.

Для помещиков царь — добрый дядя, — 
Добрый, только не для нас!
Шли мы по базарам, жадно глядя:
Наши хлеб и мясо — не для нас!

Царские чиновники жирели, —
Их труды не больно тяжелы.
Пьянствовали, нежились в постели, —
Головы, как тыквы, тяжелы.

Мы работали, не отдыхая,
Ничего не говоря.
Длилась, длилась эта ночь глухая,
Ночь московского царя.

Солнышко восходит утром рано:
Красный Ленин, — это ты!
Ветер с моря разогнал туманы:
Красный Ленин, — это ты!

Ленин встал, как солнышко восходит,
Разгоняя тьму и ложь,
К бедняку он каждому подходит,
Спрашивает: как живешь?

Ленин отдал нашему народу
Все, что царь наворовал:
Безземельным землю дал и воду,
Корни зла повырывал.

Поглядел своим правдивым взглядом,
Дал нам полные права..
Пусть победа ходит с нами рядом!
Ленин — наша голова!

Записано в 1925 году со слов А. Чехаева, в с. Старые Атаги, Старо-Атагинского района, Чечено-Ингушской АССР. Перевод с чеченского.

ПЕЧНИК

Был у нас один человек, по фамилии Бендерин. Он был по сельскому хозяйству на все руки: печи клал, полки, сани делал. Однажды отправляется он в рощу и вот пилит там клен.
Пилит он это клен, вдруг слышит слово:
— Добрый день!
Бендерин, конечно, оглянулся. Смотрит: стоит какой-то мужчина. Бендерин ему:
— Виноват, — говорит, — ваше высокоблагородие. А мужчина этот ему отвечает:
— Я, — говорит, — не ваше высокоблагородие. Я,— говорит, — товарищ Ленин.
Бендерин ему опять:
— Извиняюсь, — говорит, — товарищ Ленин. А Ленин ему:
— Ну, пили, пили!
А сам отошел, стал в сторонке. Смотрит, как он дальше действовать будет. Такое дерево тяжелое, как он его в деревню без лошади потащит?
Бендерин отмерил палкой, какой размер ему был нужен, отрезал и спустил с горы — котом, котом. Потом опять вернулся, опять отрезал.
Ленин ему говорит:
— Тебе, может, подсобить?
— Не нужно, что вы! Я и сам управлюсь.

Теперича время другое. Время в самый покос. Тот же самый Бендерин отправляется в рощу, опять за материалом. Срезал он клен или там березу, перешел речку и сел отдохнуть. А дело было к вечеру.
Вот сидит он, смотрит: идут по покосу трое.
А он, этот Бендерин, такой дерзкой был мужик. Кричит им:
— Зачем вы тут шатаетесь? Знаете, почем нынче сено?
И отмахнул их... Подходят близко, один из них и говорит:
- Ах, старичок, как ты ловко ругаешься! Тут Бендерин его и признал:
— Виноват, — говорит, — товарищ Ленин! 

Началась зима. Страшно бедствовали тогда печниками.
Сидит Ильич в своем доме и спрашивает:
— Нет ли тут в деревне какого печника, чтобы не было у нас дыма?
А там Бендерина знали, что он печник.
— Печник, — говорят, — здесь есть один. И отправились за ним.
Интересно...
Приезжают к нему двое военных на рысаках, входят в дом и спрашивают:
— Ты печник?
А он на печи лежал. Свесил оттуда голову, отвечает:
— Я, — говорит.
— Собирайся, поедем в совхоз! Да...
Значит, Бендерин этот в судорожном состоянии. И говорит своей жене:
— Ну, Катюха, прощай. Больше мы с тобой не увидимся. Наверно, старые мои грубости вспомнил Ленин.
Садится с этими военными, едет в совхоз. Приезжает. Выходит к нему Ильич и говорит ему: 
— А я тебя, старичок, припомнил! Это ты,— говорит, — в роще клен резал, а потом в другой раз на покосе пугнул меня?..
Бендерин от страха даже заболел:
— Виноват! — говорит. А Ленин ему:
- Ну, это — ерунда. На покосе ты правильно меня ругнул, а я неправильно делал, что по покосу шел. А теперь давай с тобой разговаривать, зачем я тебя позвал... У меня к тебе величайшая просьба. Видишь, в каком состоянии я живу. У меня все стены черные от дыму. Ты можешь дымоход исправить?
— Могу, — говорит.
Тут требует Бендерин себе глину, требует кирпич и принимается за работу.
Кончил работу, Ильич его поблагодарил, заплатил ему, что нужно, и сажает с собой чай пить.
Вот приезжает потом Бендерин домой на рысаках и говорит важно своей жене:
— Катюха, а я товарищу Ильичу печь поправил и чай с ним пил!

Записано в феврале 1937 года в дер. Горки, Подольского района, Московской области, со слов Алексея Михайловича Шурыгина

ЛЕНИН, КАК СНЕЖНЫЕ ГОРЫ, ВЫСОК

Выехал утром старый в степь, чтобы пригнать коров, 
Вечером он вернулся, горбясь, странно лицом суров,
Лошадь гнедую хлестал, и трясся, слезы текли из глаз,
Будто бы сильно в степи промерз, будто бы нездоров.

В виде таком старик домой не приезжал никогда. 
Стадо в степи. В сосульках льда слипшаяся борода. 
Смотрит в испуге старуха, с нею жигиты-сыны: 
«Что это? Приключилась к ночи какая беда?»

Плачет старик и плачет. Кривится впалый рот,
Он сквозь рыданья бормочет: «Сир наш казахский народ, 
В пасмурный, злой, морозный, в самый несчастный день
Мы превратились в бедных и беззащитных сирот».

Стадо к аулу подходит. Валится с ног старик, —
Он на кошму головою, будто больной, поник. 
Бросились к старому люди: «Что ты? В своем ли уме?»
Засуетилась старуха. В доме поднялся крик.

«Ах, бородатый дурень! Ах, крутолобый баран!
Может, тебя попутал в снежной степи шайтан ?»
Так, разозлясь, старуха громко кричала ему,
Ловко сгребая угли под закоптелый казан.

«Нет, не баран я, не дурень, — тихо ответил старик, — 
Только немеет, как в стужу, мой непослушный язык.
Умер Владимир Ленин, друг и отец бедноты,
Самый мудрый из мудрых, самый большой большевик». 
Умер Владимир Ленин. Сразу затих народ.
Сразу аул встревожен, толпа к чабану идет.
И тишину степную страшный прорезал крик: 
«Горе нам, горе, горе! Падает небосвод!

Горе нам! Ай-бой-бой! Ленин оставил нас,—
Ясное солнце жизни скрылось из наших глаз.
Вспыхнув, уже погасла ясная наша звезда,
Свет путеводный качнулся и навсегда погас.

Всю свою жизнь горел он, темной земле светя, 
За бедноту болел он сердцем, как за дитя.
Свергнув царя, семь лет он вел сквозь буран страну.
Горе нам! Мы лишились друга, отца, вождя!»

Я не акын от рожденья, не знаменитый Абай, 
Грамоту все ж осилил — случаем, невзначай...
Выплакать горе в песне только хотел бы я,
Желтую степь оглашаю песней из края в край:

«Горе нам, горе, горе! Мы уберечь не могли 
Доброго великана, друга, отца земли.
Совесть была у Ленина чистая, без пятна,
Мудрые мысли Ленина, будто цветы, цвели.

Ленин! Как снежные горы, ты перед нами высок. 
Чтит тебя освобожденный волей твоей Восток.
Будем мы жить по законам и по заветам твоим, —
Клятву бы ты услышал, если бы слышать мог.

Пусть нас ведет закаленный в грозных боях большевик,
Самый твой верный, любимый, самый родной ученик.
Пусть он ведет нас дальше, смело пойдем за ним: 
Он, как и ты, отважен, близок нам, мудр и велик!»

Записано в 1924 году со слов акына Арина в Джарминском районе, Казахской ССР. Перевод с казахского.

ОГНЕННЫЙ ЛЕНИН

Встав над землею во весь свой рост, 
Подняв голову выше звезд,
Ленин видел все страны мира, 
Слышал рек отдаленных шум. 
Работал мозг его неутомимо,
Всем миром правил Ленина ум.
С чем сравнить его мозга силу?
Место в уме его находили
И маленькая жалоба дехкана
И руководство большой войной. 
Он правил недолго, он умер рано,
Далекий, близкий, родной!
И время Ленина мы называем
Прекрасным и благородным костром,
Дающим свет и тепло одним,
Огонь и пламя — другим.
И в этом костре его жизнь горела, —
На огне любви он сам ее жег. 
Он знал в своей жизни лишь только дело,
Он не стоял, не медлил, — он шел, 
Шел к своей величайшей цели. 
Он мозгу приказывал: «Работай! Крепись!» 
В нем новые мысли всегда горели,
И сжег он свою драгоценную жизнь.
И мир стоял у его изголовья,
И горе ползло по пескам и полям.
Ленин забыл себя, охваченный любовью
К угнетенным, к несчастным, к нам.
А мы давно заметили, что Ленин сгорает,
Но потушить это пламя не было сил у людей:
Разве потушишь степь, пылающую от края до края?
А огонь сердца Ленина был в тысячу раз сильней!
И когда Ленин на смертном одре лежал,
Нависло над миром горе-ненастье,
Но Ленин-отец был счастлив, — он знал,
Что принес всем несчастным счастье.

Записано в 1926 году в кишлаке Дангара, в Фергане, Узбекской ССР. Перевод с узбекского.

НА ПЛОЩАДИ СТОИТ КИБИТКА

В Москве, в каменном большом городе,
Где собрались все избранники народа,
На площади есть кибитка,
И в ней лежит Ленин.

Если у тебя большое горе
И ничто не утешает тебя,
Подойди к этой кибитке
И взгляни на Ленина.

И печаль твоя разойдется, как вода,
И горе твое уплывет, как листья в арыке
И новым горем — тихим — будешь охвачен ты,
Когда увидишь того, кто был отцом страны
И кого уязвило жало смерти.

Мы из своих степей
Выносим скорбный стон
О том, что умер Ленин,
Единственный, что такого уже не будет.

Мы любим Ленина, как любим свои степи,
Даже больше, — мы отдали бы все свои кибитки и степи,
всех верблюдов, жен и детей, чтобы вернуть его,
Но он в темном, страшном, неизвестном...
Где нам искать его?

И мы плачем, и степь с нами плачет,
И плачут с нами луна и звезды...
Они помнят Ленина. Мы помним Ленина.

И никогда ни мы, ни внуки наших внуков
Не забудут его... Пусть порастут тугаями наши степи,
И пройдут по земле десятки поколений киргизов.
Но последний из них, умирая, будет рад,
Что идет туда, куда ушел и Ленин.

Записано в феврале 1926 года в Киргиз-кишлаке, в Фергане, Узбекской ССР. Перевод с киргизского.

ТЕПЕРЬ В ТАЙГЕ СВЕТЛО. 

Эвенкийская сказка.

Как человек в тайге живет? Сыт — и ладно.
Так и эвенки в тайге жили. С речки на речку ходили, с горы на гору ходили, белку промышляли. 
Ходит эвенк по тайге, белку бьет, зазимь на кедре примечает, глядит, как сучки на деревьях растут. Что заметит, другим не скажет, пусть сами видят. Сыну скажет.
Так и Долбонэ жил. Сосед добудет лишнюю белку — Долбонэ ночь не спит, хочет две добыть. И продать хочет дороже. К купцу вперед норовит, нюхает, какие у купца цены, чтобы самому дороже взять.
Сосед лишний кусок сахару купит, лишнюю горсть муки — Долбонэ от зависти ругает соседа. Горло готов ему перегрызть.
Тут Владимир и стал говорить: вы, говорит, в лесу живете, вы, говорит, по золоту ходите, среди богатств живете, а голодны. Золото надо людям, белку надо людям. Зачем вы, говорит, друг другу завидуете? Вам, говорит, вместе жить надо, зверя вместе добывать, торговать вместе.
А купцы и говорят: «Владимир — злой человек. Владимир — царю враг. Кто убьет Владимира, царь тому три рубля награды даст».
Задумал Долбонэ убить Владимира, три рубля награды взять.
Пошел Владимир на охоту. Идет Владимир, а сзади его — Долбонэ от дерева к дереву скачет. Где же Владимиру от эвенка уйти?
Глядит Долбонэ: Владимир идет, на землю смотрит, будто большая дума ему голову вниз тянет. А ружье совсем зря за плечами висит. Шибко сердитый был Долбонэ, а страшно ему стало: «Чего Владимир все думает, а не стреляет?»
Стал прицеливаться Долбонэ. Целит в голову, смотрит: головы у Владимира нет, одно тело за мушкой идет. Опустит ружье Долбонэ, смотрит: весь Владимир идет, с головой, как есть. Опять начнет целить — опять головы нет. Никогда такого не видал Долбонэ. В спину, думает, надо, — куда спине деваться? Начнет целиться в спину, смотрит: ноги идут, над ними голова идет, а спины нет. Вот страшно: мушка в пустое место глядит.
Испугался Долбонэ: ослеп, думает. Протер глаза, посмотрел кругом, видит — рябчик сидит. Прицелился: сидит рябчик. Стрелять можно. Не стал стрелять: Владимира, думает, испугаю. Опять пошел, смотрит: нет Владимира. Тут был, нету. След стал смотреть: идет след, а Владимира нету. Долбонэ бегом побежал, думает: вот как ходит Владимир, не догонишь. А по следу смотреть — Владимир шагом идет. Бежит Долбонэ, запыхался. Думает, только бы догнать: ружье не возьмет, пальмой (1) убью — куда девается? На пальму медведя можно принять.
Вдруг кукушка закуковала. Долбонэ испугался, говорит: «Почему кукушка кукует? Ведь осень». Глухарь заиграл. Долбонэ говорит: «Почему глухарь играет? Глухарь весной играет, а теперь осень». Глядит: белки на сосне гоняются. Совсем испугался Долбонэ. Говорит: «Ой, худо будет: белки осенью гоняются — щенята зимой родятся, замерзнут, охоты не будет. Копалята (2) замерзнут — мяса не будет, голод будет, смерть придет. Однако Владимира надо убивать?»
Только подумал так Долбонэ, — глухарь с ветки кричит ему: «Меня убей, Владимира не убивай». Белка кричит ему: «Меня убей, Владимира не убивай». Кукушка кричит ему: «Меня убей, Владимира не убивай». Волк бежит, медведь из-за кедра высунулся, сохатый (3) рога тянет, выдра на брюхе ползет, все кричат: «Меня убей, Владимира не убивай».
Совсем, совсем испугался Долбонэ. Думает: «Волка убью — медведь меня задерет; медведя убью — волк меня заест; кукушку убью — глухарь меня крыльями забьет; глухаря убью — кукушка заклюет; сохатого убью — выдра утопит; выдру убью — сохатый ногами замнет; белку убью — все рассердятся».
Никого не стал убивать Долбонэ. Зайца убил.
Только убил зайца — смотрит: Владимир рядом стоит.
Смеется и говорит:
— Почему меня не убил, Долбонэ? Долбонэ говорит:
— У тебя головы не было.
— А почему в спину не стрелял?
— У тебя спины не было.
— А почему в поясницу не стрелял?
— Тебя самого не было. Владимир говорит:
— Глупый ты, Долбонэ! Пойдем домой...

Пошли они домой, звери по лесу разбежались, каждый за своим делом: белка — в дупло орехи таскать, глухарь — бруснику клевать, медведь — малину сосать, волк — зайцев драть, выдра — норку копать, кукушка — совсем молчать.
Стыдно итти Долбонэ с Владимиром. Долбонэ говорит: 
— Стыдно с тобой итти.
Владимир говорит:
— Почему стыдно?
— Долбонэ хуже волка был, тебя убить хотел. Владимир говорит:
— Нет, не хуже, а такой же, как волк. Волк зайца задерет, мясо съест, шкуру бросит, а шкура денег стоит. Ты меня хотел убить, три рубля получить, а я, может, дороже стою.
Тут кончились Владимиру десять лет. Ушел Владимир из тайги.
Ходит Долбонэ по тайге, думает: «Почему у Владимира головы не было?»
— Я загораживала — говорит пихта.
— Почему у Владимира спины не было?
— Я загораживал, — говорит богульник.
— Почему Владимира самого не было?
— Мы загораживали, — кричат звери.
Худо у Долбонэ охота пошла. Прицелится он в белку, а белка кричит: 
— Ты Владимира убить хотел, а Владимир дороже нас всех, — и убежит от него.
Прицелится Долбонэ в сохатого, а сохатый кричит: - Ты Владимира убить хотел, а Владимир дороже нас всех, — и убежит от него.
Много лет прошло. Стали по тайге говорить — сегодня скажут, через месяц скажут: на Талякене (4) зимовье поставили, белку берут — муку дают, соль дают, сахар дают, сукно дают, все дают, много дают, в пять раз больше, чем купцы. У кого белки нет, тем в долг дают.
Пошел Долбонэ в зимовье на Талякене. На зимовье так сказал:
— Белки у меня нет, а муки надо. А ему сказали:
— Ты эвенк? Ружье есть? Собака есть? Глаза, ноги есть? Бери! 
Долбонэ спросил:
— Почему даете? А если не отдам? А ему сказали:
— Куда денешься? Другой раз не дадим. Долбонэ сказал:
— Верно, куда денусь? Если не отдам, купец рассердится, другой раз не даст.
А ему сказали:
— Теперь купцов нету.
— Ну, царь рассердится.
— И царя нету.
— А куда девался? 
— Сбросили.
— А кто же торгует? Сказали ему:
— Государство торгует, советская власть торгует. 
Долбонэ понять не может. Ему сказали:
— Ребятишки есть? Долбонэ сказал:
— Есть парнишка. Ему сказали: 
- Вези парнишку на Илимпейскую тундру (5). Там теперь большое зимовье поставили: доктор живет, учитель живет. Парнишку грамоте научат, он сам торговать в кооперативе будет. Потом в большой город поедет, учиться будет.
Долбонэ сказал:
— Это Владимир, что у нас жил, царя теперь сбросил и торгует?
Ему сказали:
- Владимир. Только здесь он не жил, в другом месте жил.
Долбонэ сказал:
— Почему врете? Здесь жил, помню.
Пошел Долбонэ домой и все думает: «Как же Владимир здесь не жил, когда он жил здесь? Вот как может выйти, что у человека голова кругом пойдет: жил Владимир здесь, а говорят не жил».
Сколько народу в тайге? Столько, сколько звезд на небе. Если завидовать каждому, — жилы посохнут. А если жить вместе, как Владимир говорит, — хорошо выйдет: один щепотку пороху даст, другой пистоны даст, третий совет даст. Хорошо Владимир сделал, совсем хорошо!
И запел Долбонэ песню:
«Темный был Долбонэ, злой, — 
Владимир в тайгу ум принес. 
Теперь в тайге светло.
Где же Владимир жил?»

--------------------------------------------------------------------
1. Пальма — вид рогатины.
2. Копалята — глухарята,
3. Сохатый — лось.
4. Талякен — небольшая речка недалеко от Туринской культбазы.
5. Илимпейская тундра — по имени реки Илимпеи.

Записана в 1931 году в Западной Сибири.