-
Информация о материале
-
Майсурян Александр
-
Родительская категория: Статьи
-
Просмотров: 12657
Русские солдаты на фронте известие о падении Временного правительства встретили восторженно. Как вспоминала знаменитая женщина-офицер Мария Бочкарёва (противница большевиков), в окопах раздавались дружные "крики восторга":
"– Мир! Мир! – гремело в воздухе.
– Бросай фронт! Все по домам! Ура Ленину! Ура Троцкому! Ура Коллонтай!"...
Среди европейской общественности, уставшей от войны, лозунг мира также находил сочувствие. В ноябре 1917 года Владимир Ильич был выдвинут на присуждение ему Нобелевской премии мира. Это предложение внесла норвежская социал-демократическая партия. "До настоящего времени, – говорилось в её обращении, – для торжества идеи мира больше всего сделал Ленин, который не только всеми силами пропагандирует мир, но и принимает конкретные меры к его достижению".
Нобелевский комитет предложение отклонил – но только по формальным причинам, потому что оно опоздало (вносить имена кандидатов следовало до 1 февраля 1917 года).
Однако после Октября с немцами было подписано лишь перемирие, а теперь требовалось заключить настоящий мир. Мирные переговоры проходили в городе Брест-Литовске. Большевики убеждали Германию принять честный мир "без победителей и побеждённых". Ленин описывал эти переговоры с юмором: "Лежал смирный домашний зверь рядом с тигром и убеждал его, чтобы мир был без аннексий и контрибуций, тогда как последнее могло быть достигнуто только нападением на тигра".
Вначале немцы предлагали мир на достаточно мягких условиях. Но всё-таки это был "захватнический, грабительский мир": Германия получала Польшу и часть Прибалтики. Большевики почти единодушно высказывались против подобного мира. 8 января 1918 года на совещании в ЦК из 63 его участников только 15 во главе с Лениным голосовали за мир. Как и в апреле 1917 года, Ленин со своими сторонниками оказался в меньшинстве...
Противники мира в рядах большевиков получили название "левых коммунистов". В их числе оказались Николай Бухарин, Александра Коллонтай, Феликс Дзержинский, Карл Радек и многие другие видные вожди партии. Их общую точку зрения ярко выразила Варвара Яковлева: "Погибнем с честью и с высоко поднятым знаменем! Всё, чтобы загорелась международная революция в Европе...". "Левые коммунисты" подчёркивали, что отказ от международной войны с угнетателями "ведёт к гибели от внутреннего разложения, равносилен самоубийству..."
Надеясь на скорую революцию в Германии, большевики решили затягивать мирные переговоры. "Для затягивания переговоров, – заметил Ленин, – нужен затягиватель". В качестве такого "затягивателя" в Брест-Литовск послали Льва Троцкого. Но в конце концов вопрос встал ребром: принимать или нет германские условия мира? Необходимость этого смущала многих большевиков. Подписывать мир с кайзером Вильгельмом!
– Как же мы будем заключать мир с правительством Гогенцоллернов? – недоумённо спрашивали "левые коммунисты".
Ленин на подобные сомнения отвечал жёстко, даже злобно:
– Вы хуже курицы. Курица не решается перешагнуть через круг, начерченный вокруг неё мелом, но она хотя может для своего оправдания сказать, что этот круг начертала вокруг неё чужая рука. Но вы-то начертали вокруг себя собственной рукой формулу и теперь смотрите на неё, а не на действительность.
Мир надо подписывать немедленно, считал Ленин. "Шутить с войной нельзя, – доказывал он. – Нельзя рисковать: сейчас нет на свете ничего важнее нашей революции... Прежде всего нужно спасти революцию, а спасти её может только подписание мира". "Лучше худой мир, чем хорошая война, а мир мы получим".
Карл Радек вспоминал такой эпизод: "Я не забуду никогда своего разговора с Ильичём перед заключением Брестского мира. Все аргументы, которые мы выдвигали против заключения Брестского мира, отскакивали от него, как горох от стены. Он выдвигал простейший аргумент: войну не в состоянии вести партия хороших революционеров... Войну должен вести мужик". "На революционную войну мужик не пойдет, – говорил Ленин, – и сбросит всякого, кто открыто это скажет... Потерпевшая поражение армия свергнет Советское правительство, и мир будет подписан не нами". "Кто идёт сейчас на войну, идёт против народа".
– Разве вы не видите, что мужик голосовал против войны? – спрашивал Ленин.
– Позвольте, как это голосовал? – возмущался Радек.
– Ногами голосовал, бежит с фронта.
"Надо было, – добавлял Радек, – чтобы мужик дотронулся руками до данной ему революцией земли, надо было, чтобы встала перед ним опасность потери этой земли, и тогда он будет её защищать...". Большинство партии опять было не на стороне Ленина. "Около Ильича образовалась какая-то пустота, – вспоминала Крупская. – В чём-чём только его не обвиняли!". В конце концов большевики избрали "соломоново решение" – мира не подписывать, но и войны не вести, а армию распустить по домам.
"Всё это очень заманчиво, – говорил Ленин Троцкому, – и было бы так хорошо, что лучше не надо, если бы генерал Гофман оказался не в силах двинуть свои войска против нас. Но на это надежды мало. Он найдёт для этого специально подобранные полки из баварских кулаков, да и много ли против нас надо? Ведь вы сами говорите, что окопы пусты... Сейчас нет ничего более важного на свете, чем наша революция; её надо обезопасить во что бы то ни стало.
"Ленин со своей позицией оказался одиноким, – писал Троцкий. – Он недовольно поматывал головой и повторял:
– Ошибка, явная ошибка, которая может нам дорого обойтись! Как бы эта ошибка не стоила революции головы..."
"Мне рассказывали... как Ленин, не добившись толку, явно рассвирепел, – писал большевик Н. Осинский. – Он не говорил ни слова, а только мерял комнату шагами. "Он ходил буквально, как тигр в клетке. Не хватало только хвоста, чтобы бить себя по бокам".
Ленин спрашивал у одной из своих сотрудниц, Марии Скрыпник:
– А вы за мир или за продолжение войны?
– Я за мир.
– Почему?
– Просто потому, что и при Керенском, и теперь я вижу, как солдаты держат винтовку; она прямо валится у них из рук.
– А вы это правильно подметили и верный вывод сделали.
"Я подметила, – писала позднее Скрыпник, – что он прислушивался, когда кто-либо из рядовых членов рассказывал ему о фактах или впечатлениях. Но там, где начинались пространные рассуждения, он со скучающим видом прекращал разговор, откровенно зевая и прикрывая рот широкой ладонью".
– Эх, вояки! – укорял Ленин "воинственно" настроенных товарищей. – Если можно было бы воевать при помощи красивых слов и резолюций, то давно весь мир был бы уже вами завоеван.
"Сей зверь прыгает быстро", – с тревогой повторял он о германской военной машине.
Между тем немецкие условия ужесточились, и 28 января Германия ультимативно потребовала их принять. В ответ глава советской делегации Л. Троцкий, выполняя партийное решение, выступил со знаменитой формулой: "Мир не подписываем, войну не ведём, а армию распускаем". Эта формула позволяла большевикам, не сопротивляясь превосходящему противнику, "сохранить лицо".
Однако 18 февраля, вопреки ожиданиям советской стороны, немцы перешли в наступление по всему фронту. Вечером того же дня, после бурного заседания, ЦК партии (большинством в семь голосов против пяти при одном воздержавшемся) принял германские условия. "Против" голосовали "левые коммунисты". Они страстно доказывали, что в Германии со дня на день разразится революция, которая спасёт русскую революцию. Ленин возражал на это: "Только глупец может спрашивать, когда наступит революция на Западе. Революцию нельзя учесть, революцию нельзя предсказать, она является сама собой... Разве за неделю до февральской революции кто-либо знал, что она разразится? Разве в тот момент, когда сумасшедший поп вел народ ко дворцу, кто-либо думал, что разразится революция 1905-го года?".
Крупская рассказывала, как в эти тревожные февральские дни они с мужем гуляли по Петрограду. "Ходим мы по Неве. Сумерки. Над Невой запад залит малиновым цветом зимнего питерского заката... Возвращаемся домой, Ильич вдруг останавливается, и его усталое лицо неожиданно светлеет, он подымает голову и роняет: "А вдруг?", т. е. вдруг в Германии уже идёт революция. Мы доходим до Смольного. Пришли телеграммы: немцы наступают. Вдвое темнеет Ильич...".
– Это пустяки, – пытались бодриться противники мира, – ведь кто идет против нас, кто? Ведь не настоящая немецкая армия, а ландштурмисты и ландвертисты.
(Этими словами в германской армии обозначались солдаты ополчения, ратники).
– Неужели же вы думаете, – отвечал на это Ленин, – что против нашей армии в том виде, как она есть сейчас, нужна прусская гвардия? Нашу армию сейчас и ландвертисты готовы до Москвы гнать.
Не встречая никаких препятствий, немцы развили быстрое наступление. Журнал "Новый Сатирикон" иронизировал:
"– Наша власть не железо, а кисель! – сказал Ленин.
То-то немцы и прут – за семь вёрст киселя хлебать".
– Кто правит Россией, Ульянов иль Ленин? – задавался вопросом один из читателей журнала.
– Ни тот, ни другой, – отвечала ему редакция. – А третий: Гогенцоллерн!
Газета "День" ядовито шутила, что большевики выражают волю "подавляющего большинства... прусского народа".
– Старая армия драться не станет, – рассуждал вслух Ленин в эти дни. – Новая пока больше на бумаге. Только что сдался Псков, не оказав никакого сопротивления... Нет другого выхода, как мир.
В разговоре с Троцким наедине Ленин говорил:
– Вчера ещё прочно сидели в седле, а сегодня только лишь держимся за гриву. Зато и урок! Этот урок должен подействовать на нашу проклятую обломовщину. Наводи порядок, берись за дело, как следует быть, если не хочешь быть рабом! Большой будет урок, если... если только немцы с белыми не успеют нас скинуть.
Троцкий спрашивал:
– А если немцы будут всё же наступать? А если двинутся на Москву?
– Отступим дальше на восток, на Урал, – отвечал Ленин, – заявляя о готовности подписать мир. Кузнецкий бассейн богат углем. Создадим Урало-Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и на кузнецкий уголь... Будем держаться. В случае нужды, уйдем ещё дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдём, но будем держаться. Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов Урало-Кузнецкой республики снова расширимся и вернёмся в Москву и Петербург. А если мы ввяжемся сейчас без смысла в революционную войну и дадим вырезать цвет рабочего класса и нашей партии, тогда уж, конечно, никуда не вернемся.
Сатирик Аркадий Аверченко в газете "Петроградское эхо" иронизировал над слухами о предстоящем отъезде большевиков на восток: "То-то там радость будет! Москва и Петроград оденутся в траур, а в Екатеринбурге – радостный перезвон колоколов... Недоумеваю, – продолжал он, – как может население Москвы и Петрограда отпустить от себя эту роскошную власть... Да я бы зубами в них вцепился".
На одной из карикатур тех дней Лев Троцкий, высоко держа в руке горящий факел, гордо провозглашал: "Этим факелом мы зажжём мировой пожар революции". Но на следующей картинке Троцкий уже услужливо подносил этот факел германскому генералу, чтобы тот мог прикурить сигару... "Зажгли", – резюмировал художник Бант.
А сам Ленин на карикатуре Б. Антоновского в петроградской газете "Молва", запинаясь, объявлял: "Я должен заявить вам, что вследствие непризнания со стороны германского правительства красного флага Российской Социалистической Федеративной Республики, мы вынуждены будем... заменить... его... белым!!!!"
Несмотря на немецкое наступление, многие большевики по-прежнему были настроены воинственно. Они тяжело переживали необходимость заключить с кайзером "похабный мир". Вождь "левых коммунистов" Николай Бухарин даже разрыдался после одного из заседаний: "Что мы делаем? Мы превращаем партию в кучу навоза".
Выступая на VII экстренном съезде партии, Ленин язвительно отвечал на подобные сетования: "Если ты не сумеешь приспособиться, не расположен идти ползком на брюхе, в грязи, тогда ты не революционер, а болтун, и не потому я предлагаю так идти, что это мне нравится, а потому, что другой дороги нет, потому что история сложилась не так приятно..."
Тем же товарищам, кто гордо уверял, что таким путём они не пойдут, Владимир Ильич спокойно и веско возражал: "Пойдёте. Жизнь масс, история – сильнее, чем ваши уверения. Не пойдёте, так вас история заставит". "Перехитрить историю нельзя". Он замечал о своих противниках: "Тупоглазие у них – им бы всё по шоссейной дороге; а ведь идти-то приходится иной раз по болоту. А по болоту, если прямо, угодишь в трясину по самые уши. А то ещё хуже. Надо по кочкам. А она иной раз во-он где, в стороне. А им уж кажется, что с неё и дороги дальше не найти: придётся назад идти. Вздор какой. Без компаса в себе, потому и кажется".
"Факты – упрямая вещь, – писал тогда же Ленин, – как говорит справедливая английская пословица". А придавать какое-то фатальное значение подписанным бумажкам – смешно. Давали же большевики клятву верности царю, подписывали присягу, когда шли в депутаты Государственной думы – и это было правильно. "История сделала определенный зигзаг, завела в вонючий хлев. Пусть. Как тогда шли в вонючую Думу, так пройдём и теперь. Худа не будет". "Никогда в войне формальными соображениями связывать себя нельзя... Некоторые, определённо, как дети, думают: подписал договор, значит, продался сатане, пошёл в ад. Это просто смешно, когда военная история говорит яснее ясного, что подписание договора при поражении есть средство собирания сил". "История... нас очень больно побила, а за битого двух небитых дают". "Разбитые армии хорошо учатся".
23 февраля состоялось решающее заседание ЦК. Всем было ясно, что на повестке дня – вопрос о жизни и смерти Советской республики. Но новые германские условия произвели ошеломляющее впечатление, их принятие выглядело равносильным полной капитуляции. "Политика революционной фразы окончена!" – категорически заявил на этом заседании Ленин. Он выступал пять раз, доказывая, убеждая, наконец, даже угрожая. Он пригрозил, что оставит все свои посты, если германские условия не будут приняты. "Некоторые упрекали меня за ультиматум, – сказал он. – Я его ставлю в крайнем случае... Эти условия надо подписать. Если вы их не подпишете, то вы подпишете смертный приговор Советской власти... Я ставлю ультиматум не для того, чтобы его снимать". "Больше я не буду терпеть ни единой секунды, – отчеканил он. – Довольно игры! Ни единой секунды!.."
"Левый коммунист" Георгий Ломов тем не менее произнёс: "Если Ленин грозит отставкой, то напрасно пугаются. Надо брать власть без Ленина...". Однако общее настроение ультиматумом Ленина было сломлено. В конце концов после отчаянной борьбы его точка зрения одержала победу.
Второе "сражение за мир" разыгралось в ночь на 24 февраля на заседании "советского парламента" – ВЦИК. Здесь против мира выступали меньшевики, эсеры и левые эсеры. Решение было утверждено: за него проголосовали 116 человек, против - 85, 26 воздержались. 3 марта Брест-Литовский мирный договор был подписан.
Но теперь мирные условия стали во сто крат тяжелее: территория, которую теряла Россия, увеличивалась более чем в пять раз. В частности, немцы заняли всю Украину. "Из Киева сообщают, – острила газета "Чёртова перечница", – что немцы почили на лаврах. В число лавр попала и Киево-Печерская". А в Одессе распевали шуточную песенку:
Ще не вмерла Украина,
От Одессы до Берлина.
Гайдамаки ще не сдались,
Дейчланд, Дейчланд юбер аллес.
Однако красная Россия всё-таки получила, по выражению Ленина, "передышку". Либеральный журналист Г. Курский острил над этим словечком: "Перед смертью не надышишься". А меньшевистская газета "Новый луч" печатала стихи Шамиля Злого "Передышка":
– Что за штука передышка? –
Обыватель раз спросил.
– Разве эта никудышка –
Грозный признак красных сил?
Как ответить? – Передышка –
Жалкий способ – оттянуть
Тот момент, когда вам "крышка"
Прикрывает жизни путь.
Вождь меньшевиков Юлий Мартов на Четвертом съезде Советов иронически назвал Брестский мир "первым разделом России". Но Ленин не унывал. "Мы выиграли темп, – говорил он позднее, – мы выиграли немножко времени и только отдали за это очень много пространства". "Что вы мне даёте резолюции? – ехидно спрашивал он у противников мира. – Лучше выставьте на Красной площади боеспособные полки, тогда я тоже скажу, что этого мира заключать не следовало".
А в том, чтобы выиграть от драки двух сильных врагов (Антанты и Германии), Ленин не видел ничего зазорного. "Когда два вора дерутся, честные люди выигрывают". "Если бы мы этого правила не держались, мы давно... висели бы все на разных осинах". "Наша революция боролась с патриотизмом. Нам пришлось в эпоху Брестского мира идти против патриотизма".
"Новый Сатирикон" был неистощим на шутки по поводу суровых условий Брестского мира:
"– Вы знаете, Россия сейчас самая еврейская страна в мире.
– Почему?
– Обрезана со всех сторон".
Или: "Карта России из географической сделалась обыкновенной игральной. И самой маленькой. Любой король ее бьет".
А правая газета "Вечерние ведомости" (бывшая "Биржевка") печатала даже еще более злые стихи Чичероне:
Русь в стальном корсетике
Плачет, бьется,
А на лбу билетики:
"Продаётся!"
Брестский мир стал одним из переломных моментов в истории партии большевиков. Им пришлось сделать выбор между прежними лозунгами и требованиями жизни. Позднее, чтобы выжить, сохранить красную республику, большевикам ещё не раз приходилось совершать крутые политические повороты. Часто новый курс противоречил всем их прежним представлениям. Следующие резкие повороты давались уже легче, но почти каждый раз при этом в партии возникала мощная идейная оппозиция. В марте 1919 года Ленин замечал: "Политическая деятельность ЦК... всецело определялась абсолютными требованиями неотложной насущной потребности. Мы должны были сплошь и рядом идти ощупью. Этот факт сугубо подчеркнёт всякий историк. Этот факт более всего бросается в глаза, когда мы пытаемся охватить одним взглядом пережитое...".