Мы имеем полное собрание Сочинений Ленина и довольно большую литературу о ленинизме (и научно-исследовательскую и популярную); Ленин же как человек, с его яркой, разносторонней индивидуальностью, обрисован до сих пор крайне недостаточно или не обрисован почти совсем.
Письма Владимира Ильича к родным — матери его Марии Александровне Ульяновой и сестре, Марии Ильиничне , охватывающие собой период с 1894 по 1917 г., т. е. от первых лет революционной деятельности Владимира Ильича до возвращения его в Россию после Февральской революции, заполняют отчасти этот пробел. По ним можно судить до некоторой степени об образе жизни Владимира Ильича, его привычках, склонностях, об отношениях его к людям и т. п. До некоторой степени — оговариваемся мы. Ибо, прежде всего, это далеко не полное собрание его писем к родным за указанный период. При частых переездах из города в город, при многочисленных обысках и арестах, которым подвергался то один, то другой член нашей семьи и которые обычно сопровождались изъятием переписки, очень многие письма Владимира Ильича погибли. Часты были также случаи утери писем в пути при почтовой пересылке, особенно во время империалистической войны. Поэтому иногда один и тот же вопрос повторяется в нескольких письмах подряд. Помимо того, на этих письмах лежит печать полицейских условий царизма. Правда, вся деловая переписка (все сообщения о революционных событиях, жизни партии и т. п.) велась нами в те времена конспиративно, химией, обычно в книгах и журналах, и пересылалась на чужие «чистые» адреса. Но личная жизнь и революционная работа были настолько тесно связаны, что личная легальная переписка, несомненно, сильно страдала и урезывалась нами из-за полицейских условий. Недаром Владимир Ильич писал в одном из своих писем к сестре Марии Ильиничне в Вологду, где она была в то время в ссылке: «Очень уже трудно в нашем (и твоем и моем особенно) положении вести переписку, как хочется...» 2.
А это относилось не только к Марии Ильиничне, но ко всем членам нашей семьи, так как родство Владимира Ильича с нами было не только по крови, но и по взглядам, по убеждениям. Все они (и муж Анны Ильиничны — М. Т. Елизаров) были тогда социал-демократами, примыкая к революционному крылу партии, все в большей или меньшей степени принимали участие в революционной работе. И даже наша мать, которой в конце 90-х годов, когда обыски и аресты в нашей семье стали особенно часты, было уже более 60 лет, была идейно с нами.
Вся легальная переписка революционеров перлюстрировалась, и приходилось прибегать к разным намекам, условным обозначениям и т. п., чтобы коснуться так или иначе интересовавших нас вопросов, сообщить о получении того или иного нелегального письма, справиться о знакомых и пр.
Письма Владимира Ильича, которые направлялись непосредственно на адрес матери, сестры или брата, почти не содержат в себе имен и фамилий — это могло бы навлечь неприятности для лица, фамилия которого упоминалась бы в таком письме. А подводить кого-либо в лучшем случае под неприятность у нас не было, понятно, ни малейшего желания. В письмах Владимира Ильича встречаются имена и изредка фамилии только тех товарищей и знакомых, с которыми наше знакомство все равно было установлено полицией в силу разного рода обстоятельств (совместная ссылка по одному делу, учеба в одном и том же учебном заведении и т. п.) или основывалось на чисто деловых сношениях (фамилии издателей, книгопродавцов и пр.). Чтобы избежать упоминания фамилии кого-либо из более или менее легальных знакомых, о котором Владимир Ильич хотел сообщить что-либо, передать привет и пр., он сплошь и рядом прибегал в этих письмах к кличкам и указаниям, имеющим связь с тем или иным известным нам фактом или событием. Так, Владимир Ильич называет «историком» (имея в виду его исторические работы)
И. И. Скворцова-Степанова, с которым у него была одно время — через Анну Ильиничну и Марию Ильиничну — оживленная переписка. Сообщая о свидании своем за границей в 1895 г. с А. А. Шухт, дочка которого Ася была крестницей Владимира Ильича, Ильич пишет: «Видел крестницу и ее фамилию» .
Посылая привет В. В. Воровскому, который был в ссылке в Вологде одновременно с Марией Ильиничной, Владимир Ильич пишет: «Привет польским друзьям и пожелания, чтобы всячески подмогали...» Под «китайским путешественником» подразумевается А. П. Скляренко, служивший тогда на железной дороге в Маньчжурии; под «господином, с которым мы прошлый год катались в лодке» — В. А. Левицкий и т. д.
Иносказательно приходилось писать и о пересылке нелегальных изданий, конспиративных корреспонденции, книг, содержавших химические письма, и т. п.
В конце декабря 1900 г. пишущая эти строки переслала Владимиру Ильичу за границу с ехавшим туда Г. Б. Красиным «Манифест партии социалистов-революционеров», заделав его в альбом с какими-то фотографиями. Посылка эта очень обрадовала Владимира Ильича, и в письме от 16 января 1901 г. он пишет: «Очень благодарю за присланные книги и особенно за чрезвычайно красивые и интересные фотографии, посланные кузеном из Вены; очень желал бы почаще получать такие подарки» ь.
«Искра» и другие нелегальные издания пересылались в Россию, между прочим, в конвертах на «чистые», легальные адреса. В письмах Владимира Ильича иногда сообщалось о такой посылке, чтобы мы имели возможность своевременно справиться у адресата. Очевидно, такое сообщение заключалось и в следующих словах Владимира Ильича (письмо от 6 декабря 1900 г.): «Послал тебе, помнится, девятого интересовавшую тебя вещичку». «Очень рад был Володя твоему большому письму,— пишет Надежда Константиновна в письме от 8 февраля 1916 г.— Может, еще как-нибудь напишешь». Так как наша легальная переписка большими размерами никогда не отличалась, а во время империалистической войны, когда было написано это письмо, мы переписывались главным образом открытками, и притом заказными, так как много писем пропадало, приведенные слова подразумевают, очевидно, нелегальное письмо через книгу.
В первое время пребывания Владимира Ильича за границей в 1900 г., когда он не знал еще, насколько прочно обоснуется там, он в целях конспирации не давал нам для переписки своего личного адреса, и, когда он жил в Швейцарии или Мюнхене, мы писали ему на Париж или Прагу. Так, в письме от 2 марта 1901 г. он сообщает свой новый адрес, прибавляя, что «переехал вместе с своим хозяином квартирным». Франц Модрачек, на адрес которого шли наши письма, действительно переехал тогда на новую квартиру, но Владимир Ильич продолжал жить в Мюнхене на старой.
* * *
Одной из характерных черт Владимира Ильича была большая аккуратность и пунктуальность, а также строгая экономия в расходовании средств, в частности лично на себя. Вероятно, эти качества передались Владимиру Ильичу по наследству от матери, на которую он походил многими чертами характера. А мать наша по материнской линии была немка, и указанные черты характера были ей свойственны в большой степени.
Насколько Владимир Ильич был бережлив и экономен в расходах на себя, видно из его письма от 5 декабря 1895 г.
«Нынче первый раз в С.-Петербурге вел приходо-расходную книгу, чтобы посмотреть, сколько я в действительности проживаю. Оказалось, что за месяц с 28/VIII по 27/IX израсходовал всего 54 р. 30 коп., не считая платы за вещи (около 10 р.) и расходов по одному судебному делу (тоже около 10 р.), которое, может быть, буду вести. Правда, из этих 54 р. часть расхода такого, который не каждый месяц повторится (калоши, платье, книги, счеты и т. п.), но и за вычетом его (16 р.) все-таки получается расход чрезмерный — 38 р. в месяц. Видимое дело, нерасчетливо жил: на одну конку, например, истратил в месяц 1 р. 36 к. Вероятно, пообживусь, меньше расходовать буду».
И он действительно экономил, особенно когда не было собственного заработка и приходилось прибегать к «вспомоществованию», как он называл помощь матери в деньгах. Экономил настолько, что не выписывал даже «Русских ведомостей», когда жил в Петербурге в 1895 г., а читал их в Публичной библиотеке «за 2 недели назад». «Может быть, выпишу их, когда получу работу здесь» — писал он сестре.
Эта черта осталась за Владимиром Ильичем на всю жизнь и ярко проявлялась у него не только в те времена, когда в эмиграции ему не удавалось найти издателя для своих литературных работ (стоит вспомнить хотя бы тот факт, что «Аграрный вопрос» пролежал целые 10 лет и только в 1917 г. увидел свет) и Владимир Ильич оказывался иногда прямо в критическом положении, но и тогда, когда его материальное положение было вполне обеспечено, т. е. после революции 1917 г.
На чем Владимиру Ильичу, однако, трудно было экономить, так это на книгах. Они были нужны ему для его работ, чтобы быть в курсе иностранной и русской политики и экономики и пр. и т. д.
«К великому моему ужасу,— пишет он в письме к матери от 29 августа 1895 г. из Берлина,— вижу, что с финансами опять у меня «затруднения»: «соблазн» на покупку книг и т. п. так велик, что деньги уходят черт их знает куда». Но и в этом он старался урезывать себя и ходил работать в библиотеки; это давало ему и более спокойную обстановку для работы, без сутолоки и бесконечных утомительных разговоров, которые были так свойственны эмигрантам, скучавшим в непривычной, чуждой для них обстановке и любившим отводить душу за разговорами.
Библиотекой Владимир Ильич пользовался, впрочем, не только за границей, но и живя в России. В письме к матери из Петербурга он пишет, что доволен своей новой комнатой, которая находится «недалеко от центра (например, всего 15 минут ходьбы до библиотеки)». Проездом в ссылку он даже те немногие дни, что пробыл в Москве, использовал для работы в Румянцевском музее. А живя в Красноярске и ожидая открытия навигации, чтобы ехать в Минусинский уезд, он занимался в библиотеке Юдина хотя для этого ему приходилось делать ежедневно около пяти верст.
В ссылке, где о библиотеках не могло быть и речи, Владимир Ильич пытался восполнить этот пробел, прося нас устроить ему посылку библиотечных книг по почте. Несколько опытов таких было сделано, но на пересылку уходило слишком много времени (около месяца туда и обратно), а книги из библиотеки выдавались на определенный срок.
Иногда к такой мере Владимир Ильич прибегал и позднее. Так, в письме к Анне Ильиничне от 31 января 1914 г. он пишет: «Насчет свода статистических сведений по делам уголовным за 1905—1908 годы просил бы не покупать их (не к чему, дороги), а взять из библиотеки (либо Совета присяжных поверенных, либо Гос. думы) и прислать на месяц» .
Живя за границей, Владимир Ильич постоянно пользовался библиотеками. В Берлине он занимался в Императорской библиотеке. В Женеве у него был излюбленный «клуб» (Societe de lecture), в который надо было записаться и вносить определенный членский взнос, правда очень небольшой, для того чтобы иметь возможность работать в библиотеке этого «клуба». В Париже он работал в Национальной библиотеке, хотя и жаловался, что она «налажена плохо»; в Лондоне — в Британском музее и, только живя в Мюнхене, жалел, что «здесь библиотеки нет» 2, да и в Кракове он мало пользовался библиотекой. В письме к М. И. Ульяновой от 22 апреля 1914 г. он пишет, что «здесь (в Кракове.— М. У.)... библиотека плоха и архи-неудобна, но мне почти и не доводится в ней бывать...» . Работа в газете (в «Правде»), всевозможные сношения с товарищами, приезжавшими к Владимиру Ильичу в Краков в гораздо большем количестве, чем раньше во Францию или Швейцарию, руководство работой с.-д. фракции Государственной думы, партийные конференции и совещания и т. д. не давали возможности уделять много времени научной работе. «Не раз мы вспоминали,— пишет Владимир Ильич,— Женеву, где работалось лучше, удобная библиотека, менее нервна и бестолкова жизнь» .
И когда после ареста в Галиции в начале империалистической войны Владимир Ильич снова попал в Швейцарию, он пишет: «Хороши здесь библиотеки, и я устроился недурно в смысле пользования книгами. Приятно даже почитать — после периода ежедневной газетной работы»5. А затем он едет с Надеждой Константиновной из Берна в Цюрих, чтобы, между прочим, «позаниматься в здешних библиотеках» (продолжая, однако, также интенсивно политическую партийную работу, что ярко иллюстрируется, между прочим, опубликованной в XI Ленинском сборнике перепиской его с тт. Карпинским и Равич, относящейся к этому периоду), которые, по его словам, «много лучше бернских» 8.
Но если в смысле возможности читать иностранные книги, просматривать иностранные газеты и журналы Владимир Ильич был поставлен за границей в хорошие условия, посещая для этой цели библиотеки, то недостаток в русских книгах сказывался всегда остро. «Немецкие книги здесь я легко достану,— пишет он в письме от 2 апреля 1902 г.,— в них недостатка нет. А вот в русских здесь недостаток» 9.
И несомненно, отсутствие под рукой той или другой нужной русской книги часто тормозило работу Владимира Ильича, когда он жил за границей. Поэтому в его письмах к родным постоянно встречаются просьбы прислать те или иные книги, нужные ему для работы (статистика, книги по аграрному вопросу, по философии и пр.), а также новинки, журналы, беллетристику. Таким образом, по этим письмам можно до некоторой степени судить о том, литературой по каким отраслям знаний интересовался Владимир Ильич в тот или иной отрезок времени и для каких своих работ он ее использовал.
Среди этой литературы большое внимание уделяется различным статистическим сборникам.
Какое большое значение Владимир Ильич придавал статистике, «точным фактам, бесспорным фактам», наглядно видно из его работ, из тех черновиков, выписок и подсчетов, которые этим работам предшествовали. Характерна в этом отношении и его незаконченная и не опубликованная еще работа «Статистика и социология» 1 — П. Пирючев (новый псевдоним, который Владимир Ильич взял себе в целях облегчения издания этой работы), посвященная вопросу «о значении и роли национальных движений, о соотношении национального и интернационального» 2.
И в этой работе мы находим следующее место:
«В области явлений общественных, — пишет Владимир Ильич, — нет приема более распространенного и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры. Подобрать примеры вообще — не стоит никакого труда, но и значения это не имеет никакого, или чисто отрицательное, ибо все дело в исторической конкретной обстановке отдельных случаев. Факты, если взять их в их целом, в их связи, не только «упрямая», но и безусловно доказательная вещь. Фактики, если они берутся вне целого, вне связи, если они отрывочны и произвольны, являются именно только игрушкой или кое-чем еще похуже.
...Надо попытаться установить такой фундамент из точных и бесспорных фактов, на который можно бы было опираться, с которым можно было бы сопоставлять любое из тех «общих» или «примерных» рассуждений, которыми так безмерно злоупотребляют в некоторых странах в наши дни. Чтобы это был действительно фундамент, необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникнет подозрение, и вполне законное подозрение, в том, что факты выбраны или подобраны произвольно, что вместо объективной связи и взаимозависимости исторических явлений в их целом преподносится «субъективная» стряпня для оправдания, может быть, грязного дела. Это ведь бывает... чаще, чем кажется» '\
В 1902 г. Владимир Ильич попросил выслать ему за границу из книг, бывших с ним в Сибири, «всю статистику», по которой (как пишет в письме от 2 апреля 1902 г.) «я немного начинаю тосковать» 5 ...Позднее, чтобы получать из различных городов, и притом более регулярно, статистический материал, Владимир Ильич написал даже специальное заявление-просьбу 1 к статистикам заседавшего в Москве зимой 1908/09 г. съезда врачей и естествоиспытателей (на этом съезде была подсекция статистиков). На заявление это откликнулся целый ряд провинциальных статистиков, и в письме от 2 января 1909 г. Владимир Ильич пишет: «Получил еще письмо о статистике из Рязани — это великолепно, что помощь мне, видимо, будет от многих» 2.
В 1908 г., когда Владимир Ильич работал над «Материализмом и эмпириокритицизмом», он выписывает для себя книжку проф. Чел-панова об Авенариусе и его школе, книжку об «Имманентной философии» и др. Об этой своей работе он пишет сестре: «Поработал я много над махистами и думаю, что все их (и «эмпириомонизма» тоже) невыразимые пошлости разобрал» \
Справляясь, получена ли рукопись о новейшем капитализме («Империализм, как высшая стадия капитализма»), Владимир Ильич пишет: «Я придаю этой экономической работе особенно большое значение и особенно хотел бы поскорее видеть ее в печати в полном виде» 4 (письмо от 22 октября 1916 г.). Как известно, последнее его желание не было выполнено (хотя Владимир Ильич «изо всех сил применялся к «строгостям»» 5, как он пишет в письме к М. Н. Покровскому от 17 июля 1916 г.): работа Владимира Ильича подверглась целому ряду изменений и урезок и лишь через десять лет увидела свет в своем первоначальном виде.
Из писем Владимира Ильича к родным мы узнаем, в какой связи предпринята была Владимиром Ильичем (еще не опубликованная) работа «Капиталистический строй современного земледелия» ь. В письме от 22 октября 1916 г. он пишет сестре: «Ты пишешь, что ««Аграрный вопрос» издатель хотел бы выпустить книгой, а не брошюрой». Я понимаю это так, что я должен прислать продолжение (т. е. в дополнение к написанному об Америке написать обещанное о Германии). Засяду за эту работу, как только покончу с тем, что я должен написать в оплату аванса у старого издателя» Рукопись указанной работы, хранящаяся в Институте, не закончена, окончить ее «помешала» Владимиру Ильичу, очевидно, революция.
Предлагаемые читателям письма Владимира Ильича дают некоторую картину и условий его литературной работы и тех мытарств, с которыми было связано опубликование результатов этой работы.
Мы имеем в виду его легальные работы. В этом смысле Владимир Ильич находился за весь предреволюционный период (за исключением периода первой революции и эпохи «Звезды» и «Правды» — 1912—1914 гг., когда он имел возможность работать для легальных газет, когда у партии имелись, хотя кратковременно, и свои легальные издательства) в неблагоприятных условиях не только потому, что за границей, например, он ощущал сплошь и рядом недостаток в нужных для работы русских книгах и других материалах.
Большие трудности представляли и цензурные условия: статьи Владимира Ильича урезывались и искажались (как, например, статья «Некритическая критика» ), книги конфисковывались («Аграрный вопрос», II том 2) и пр. и т. п. Но, помимо того, большие трудности представляла и оторванность от России, и часто невозможность в силу этого завязать непосредственные связи с издательствами и т. п. Характерны, например, его многократные попытки устроиться с работой для Энциклопедического словаря Граната. «Хорошо бы иметь работу для Энциклопедического словаря,— пишет он в письме к сестре от 22 декабря 1914 г.,— но это, верно, устроить нелегко, если не иметь случая познакомиться с секретарем редакции» 3. Знакомства этого не было, и когда Владимир Ильич непосредственно обращался в редакцию Граната, то порой не получал даже ответа на свои письма. «Нельзя ли там иметь еще работу для Энциклопедического словаря,— пишет он сестре в феврале 1915 г.— Я писал об этом секретарю, но он не отвечает» \ «Я здесь, к сожалению, совсем теперь оторван от издательских связей» 5,— пишет он в 1912 г.
И если бы не большая помощь, которую оказывали Владимиру Ильичу в поисках издателей, в корректировании его работ и пр. товарищи и родные, то выпуск их в свет был бы затруднен еще больше. Но сестры и брат не всегда были в состоянии помочь Владимиру Ильичу, особенно когда они бывали в тюрьме или ссылке. И в 1904 г., например, он просит у матери дать ему адрес Марка Тимофеевича, к которому у него есть «литературное дело» 1 (письмо от 20 января 1904 г.).
Владимир Ильич умел не только систематично, усидчиво и крайне плодотворно работать, он умел и отдыхать, когда для этого представлялась возможность. Лучшим отдыхом для него была близость к природе и безлюдье. «Здесь (в Стирсуддене в Финляндии, где он отдыхал, вернувшись «страшно усталым» с V партийного съезда.— М. У.) отдых чудесный, купанье, прогулки, безлюдье, безделье. Безлюдье и безделье для меня лучше всего» 2. Отдых там,,где Лидия Михайловна Книпович окружила его исключительным вниманием и заботами, был действительно отличный, и позднее он вспоминал о нем, когда в письме к Марии Ильиничне, только что перенесшей тяжелый брюшной тиф, писал: «Вот когда бы в Стирсудден тебя отправить!» '*
Владимир Ильич очень любил природу, и в его письмах постоянно встречаются описания ее красот, куда бы ни забрасывала его судьба. «Природа здесь роскошная,— пишет он матери по пути в Швейцарию в 1895 г.— Я любуюсь ею все время. Тотчас же за той немецкой станцией, с которой я писал тебе, начались Альпы, пошли озера, так что нельзя было оторваться от окна вагона» 4. «Гуляю — теперь недурно гулять здесь,— пишет он Марии Александровне,— и в Пскове (а также в его окрестностях) есть, видимо, не мало красивых мест» 5. «На днях... катался... по одному очень красивому озеру и наслаждался прелестными видами при хорошей погоде...» 6,— сообщает он из-за границы. «На днях мы предприняли здесь с Надей и с одним приятелем прекраснейшую прогулку на Салэв. Внизу везде в Женеве туман, сумрачно, а на горе (около 1200 метров над уровнем моря) — роскошное солнце, снег, салазки, совсем русский хороший зимний денек. А внизу под горой — la mer du brouillard, настоящее море тумана, облаков, за которыми не видно ничего, только горы высовываются, да и то только очень высокие. Даже малый Салэв (900 метров) весь в тумане» 7. «Мы с Надей изъездили и исходили уже порядочное количество окрестностей, нашли и прехорошие места» 8,— читаем мы в письме от 27 сентября 1902 г. Прав был, вероятно, Владимир Ильич, когда писал: «Единственные из всех здешних товарищей, изучающие все окрестности города, это мы. Находим разные «деревенские» тропинки, знаем ближние места, собираемся и подальше прокатиться» ч.
Если не удавалось выбраться летом на время за город, где устанавливалась сразу «деревенская жизнь» (рано вставали и чуть не с петухами ложились 1), Владимир Ильич и Надежда Константиновна отправлялись иногда, когда жили в Швейцарии, пешком в горы. Описание одного такого путешествия мы находим в письме Надежды Константиновны к Марии Александровне от 2 июля 1904 г. «Уже с неделю, как выбрались из Женевы,— читаем мы там,— и отдыхаем в полном смысле этого слова. Дела и заботы оставили в Женеве, а тут спим по 10 часов в сутки, купаемся, гуляем — Володя даже газет толком не читает, вообще книг было взято минимум, да и те отправляем нечитанными завтра в Женеву, а сами в 4 часа утра надеваем мешки и отправляемся недели на 2 в горы. Пройдем к Интерлакену, а оттуда к Люцерну, читаем Бедекера и тщательно обдумываем свое путешествие... Мы с Володей заключили условие — ни о каких делах не говорить, дело, мол, не медведь, в лес не убежит, не говорить и, по возможности, не думать» 2.
Но такие путешествия бывали очень редки и предпринимались только тогда, когда работа и фракционная трепка слишком уже плохо отражались на здоровье и на нервах, как это было после зимы 1903/04 г., следовавшей за II съездом партии и ее расколом. Обычно же, если Владимир Ильич выезжал на лето в деревню, он после нескольких дней полного отдыха, когда это удавалось, продолжал работу и там. Если же уехать за город было невозможно или эта поездка бывала непродолжительна, предпринимались прогулки за город, иногда в горы, пешком или на велосипедах, обычно по воскресным дням. «Как-то невольно выходит все по-заграничному, что именно в воскресенье гуляем, хотя это неудобно, ибо везде полным-полно» 3,— пишет Владимир Ильич в письме к матери от 29 марта 1903 г. Предпринимая такую прогулку, брали обычно с собой бутерброды вместо обеда и отправлялись на целый день. Немудрено, что и Владимир Ильич, и Надежда Константиновна попали в партию «прогулистов» (любителей прогулок), тогда как другие товарищи были в партии «синемистов» (любителей ходить в «синема» 4), как шутили они между собой.
Владимир Ильич мало любил различные увеселения, в которых другие товарищи находили себе отдых от напряженной работы. Он никогда, кажется, не ходил в кинематограф, когда жил за границей, редко бывал и в театрах. Был он в Берлине на «Ткачах» h в первый свой приезд за границу, ходил в театр и когда жил в эмиграции «довольно одиноко» ' (т. е. без семьи) или когда после усиленной работы ему удавалось попадать по какому-нибудь делу в большой город и он использовал эту поездку для того, чтобы немного «встряхнуться». Но заграничные театры мало удовлетворяли Владимира Ильича своими постановками (иногда они с Надеждой
Константиновной уходили из театра с первого действия, подвергаясь за это шуточным упрекам товарищей за напрасную трату денег), и из позднейших его посещений театра, кажется, только постановка «Живого трупа» 1 произвела на него впечатление. Но ему очень понравился Художественный театр, в котором он был еще в бытность свою в Москве, до эмиграции, вместе с Лалаянцем («Колумбом»), и в письме к матери в феврале 1901 г. он пишет, что «до сих пор вспоминаю с удовольствием» 2 это свое посещение. «Хотелось бы в русский Художественный, посмотреть «На дне»...» 3,— читаем мы в его письме от 4 февраля 1903 г. Посмотреть «На дне» ему удалось уже много лет спустя, когда он жил в Москве после революции.
Сравнительно редко бывал Владимир Ильич и в концертах, хотя любил музыку. «Недавно были первый раз за эту зиму в хорошем концерте,— читаем мы в том же письме,— и остались очень довольны,— особенно последней симфонией Чайковского (Symphonie pathetique)» 4. «Был на днях в опере, слушал с великим наслаждением «Жидовку»: я слышал ее раз в Казани (когда пел Закржевский) лет, должно быть, 13 тому назад,— пишет он матери 9 февраля 1901 г.,— но некоторые мотивы остались в памяти» 5. И нередко потом он насвистывал эти мотивы (со своей особой манерой насвистывать сквозь зубы). Позднее, за границей, Владимир Ильич редко бывал в опере и на концертах. Музыка слишком сильно действовала на его нервы, и, когда они бывали не в порядке — а это бывало так часто при трепке и сутолоке эмигрантской жизни,— он плохо выносил ее. Немало влияли на уединенный (в смысле развлечений) образ жизни Владимира Ильича его большая занятость и скромный бюджет.
Мало сравнительно внимания уделял Владимир Ильич и различным достопримечательностям: «Я вообще к ним довольно равнодушен,— пишет он в письме из Берлина в 1895 г.,— и большей частью попадаю случайно. Да мне вообще шлянье по разным народным вечерам и увеселениям нравится больше, чем посещение музеев, театров, пассажей и т. п.» 6. Для этого «шлянья» по разным местам Владимир Ильич использовал обычно вечера, когда жил в Берлине в 1895 г., и это давало ему возможность изучать «берлинские нравы и прислушиваясь к немецкой речи» 1. Однако не только будучи в Берлине, в первый раз за границей, занимался он этим изучением нравов — в его письмах к родным есть немало мест, которые показывают, что, и живя в Париже или попадая туда наездом, он с удовольствием присматривается к тамошней жизни, отмечая ту непринужденность, с которой парижская публика держит себя на улицах и бульварах. «Париж — город очень неудобный для жизни при скромных средствах и очень утомительный,— писал Владимир Ильич после поездки туда на несколько дней.— Но побывать ненадолго, навестить, прокатиться — нет лучше и веселее города» Присматривается Владимир Ильич и к чешской жизни, будучи проездом в Чехословакии, и жалеет, что не изучил чешского языка; красочно описывает жизнь и нравы галицийских крестьян, которые он имел возможность наблюдать, живя в Галиции; карнавал на улицах с борьбой конфетти и серпантина в Мюнхене и т. д. Жизнь он любил во всех ее проявлениях и умел, как редко кто, широко наблюдать и изучать ее.
По письмам Владимира Ильича можно судить и об отношении его к родным и до некоторой степени к людям вообще. Сколько внимания к ним и заботливости проявляется в этих письмах: Владимир Ильич был очень привязан к своим родным, особенно к матери, и заботы о том, чтобы ей лучше, покойнее и удобнее жилось, сквозят во всех письмах как непосредственно к ней, так и к другим членам нашей семьи. Его письма полны вопросами о здоровье, о том, как устроились с квартирой, не холодна ли она 2. «Беспокоит меня,— пишет он в письме к матери в 1909 г.,— что у вас холодная квартира... Не простудиться бы тебе... Нельзя ли принять каких-нибудь мер, может быть, поставить маленькую железную печку?..» 3 В этих письмах много советов «хорошенько отдохнуть летом» 4, «поменьше бегать, побольше отдыхать и быть здоровой» 5 и т. п.
Особенно сильно проявлялось внимание Владимира Ильича к матери, когда ее постигала какая-нибудь гроза, а этих гроз было так много в ее жизни. То один, то другой член нашей семьи подвергался аресту или высылке, иногда же несколько сразу, и ей, бывшей уже в пожилых годах, приходилось снова и снова ходить в тюрьмы на свидания и с передачами, просиживать часами в приемных жандармов и охранников, болеть душой, порой в полном одиночестве, за своих детей, лишенных свободы. Как беспокоился Владимир Ильич за нее в эти периоды ее жизни и как тяготился оторванностью от нее, особенно ярко видно по письму его к матери от 1 сентября 1901 г. 6 Мария Ильинична и Марк Тимофеевич сидели тогда в тюрьме, Анна Ильинична была за границей и не могла вернуться в Россию, так как это повлекло бы ее арест по тому же делу, а Дмитрий Ильич также не мог оставаться с матерью, потому что должен был кончать университет в Юрьеве. В таком же одиночестве осталась она в чужом городе, когда в 1904 г. были арестованы в Киеве по делу Центрального и Киевского комитетов партии Дмитрий Ильич, Анна Ильинична и Мария Ильинична.
Владимиру Ильичу всегда хотелось, чтобы мать жила с ним, и он не раз звал ее к себе. Но это трудно было осуществить, между прочим, потому, что мать бывала всегда с теми из своих детей, кому особенно бывала нужна ее помощь, а в России эта помощь бывала почти всегда нужна тому, на кого сыпались полицейские кары. Поэтому (в первую и во вторую эмиграцию Владимира Ильича) ей только по одному разу удалось на короткий срок побывать за границей и повидаться с ним. В 1902 г. она пожила с месяц с Владимиром Ильичем и Анной Ильиничной в Loguivy на севере Франции. Во второй раз, и уже последний, ей удалось видеть Владимира Ильича в Стокгольме, куда она вместе с Марией Ильиничной ездила в 1910 г., чтобы повидаться с ним. При этих поездках Владимир Ильич всегда давал ей точные маршруты, советовал останавливаться на ночь в гостиницах, чтобы не очень утомила дорога 1. В Стокгольме же М. А. Ульяновой довелось в первый и последний раз слышать выступление Владимира Ильича на собрании рабочих-эмигрантов. Когда мы уезжали, Владимир Ильич проводил нас до пристани — на пароход он не мог войти, так как этот пароход принадлежал русской компании и Владимира Ильича могли там арестовать,— и я до сих пор помню выражение его лица, когда он, стоя там, смотрел на мать. Сколько боли было тогда в его лице! Точно он предчувствовал, что это было его последнее свидание с матерью. Так оно и вышло на деле. Больше повидаться с родными до приезда в Россию, после Февральской революции, Владимиру Ильичу не удалось, а мать умерла незадолго до нее, в июле 1916 г. До нас совсем не дошло первое письмо Владимира Ильича, отправленное после того, как он получил известие об этой смерти. Не сохранилось и следующее письмо, но я хорошо его помню: тяжелая это была для него утрата, больно он ее переживал и много нежности проявлял к нам, тоже подавленным этой кончиной.
Много внимания уделял всегда Владимир Ильич своим сестрам и брату, а также М. Т. Елизарову, интересуясь постоянно тем, как они живут, как чувствуют себя, имеют ли заработок, хорошо ли отдыхают и т. п. Он старался устроить переводы для нас, посылая для этого иногда иностранные книги, интересовался нашим чтением и занятиями, звал пожить к себе и пр. Много внимания проявлял Владимир Ильич и к товарищам, расспрашивал о том, как им живется, всячески помогал им. Так, он брался писать предисловия к переводам товарищей, чтобы облегчить им издание этих переводов и, следовательно, возможность иметь заработок.
Товарищам, не знакомым с условиями эмигрантской жизни и легальной переписки во времена царизма, могут показаться странными и непонятными нередко встречающиеся в письмах Владимира Ильича упоминания о том, что он живет «очень тихо», «помаленьку», «тихо, мирно» 2 и т. п. в такие периоды, как, например,во время империалистической войны, когда по литературе и нелегальной переписке видно, что им проявлялась бешеная энергия в борьбе с шовинизмом, влиянию которого подпало и большинство с.-д. партий. Но не надо забывать, что Владимир Ильич мог выступать тогда лишь в печати — в органе, который выходил один раз в несколько недель, а то и в несколько месяцев и пересылка которого, как и брошюр, была крайне затруднена, да на небольших собраниях эмигрантов или в кружках иностранных рабочих. Понятно, что возможности эти были для Владимира Ильича крайне мизерны, и если, по рассказу Н. К. Крупской, он в начале революции в России производил впечатление льва, который рвался из своей клетки, то не была ли для него эмигрантщина и отрыв от России и раньше, особенно в период империалистической войны, клеткой, которая не давала развернуться ему как вождю, как народному трибуну? Он рвался к настоящей работе, к рабочим массам, а вместо того принужден был обрабатывать двух-трех товарищей, чтобы через них воздействовать на более широкие круги. И разве для Владимира Ильича такая деятельность, как и общая обстановка «в сонном Берне», не была действительно слишком «тихой», идущей слишком «помаленьку»?..
В легальной переписке лишь изредка проскальзывает его бешенство против «скверных оппортунистов вреднейшего типа», против архипошлостей по поводу вотирования кредитов и т. п. Здесь он был скован цензурными рамками, и стоит только посмотреть, какие фразы его писем «обращали на себя внимание» охранников и жандармов и попадали в «вещественные доказательства», чтобы понять, что как он, так и его родные были в то время в таком положении, когда «очень уже трудно... вести переписку, как хочется...» .
Как сказано вначале, письма Владимира Ильича к его родным имеют главным образом значение и интерес для характеристики его как человека (конечно, характеристики далеко не полной и, по условиям переписки, несколько односторонней). В этом смысле они вносят, на наш взгляд, ценный вклад в литературу о Владимире Ильиче, и остается лишь пожалеть, что так много из его писем как к родным, так и к товарищам погибло. О Ленине же как вожде, политическом деятеле и ученом говорят другие документы, и в первую голову его богатое литературное наследие.
Особенно тяжела была для Владимира Ильича вторая эмиграция. Попав в Женеву после жизни в Петербурге и под Петербургом, он особенно тяжело воспринял возвращение на старое пепелище. «Мы уже несколько дней торчим в этой проклятой Женеве...— пишет он в письме к Марии Ильиничне от 14 января 1908 г.— Гнусная дыра, но ничего не поделаешь. Приспособимся» И со всегдашним своим упорством и энергией Владимир Ильич берется за работу,ибо «приспособиться» он умеет при всяких условиях. «Неприятен был только самый момент переезда, как переход от лучшего к худшему. Но это было неизбежно» — пишет он в следующем письме к матери. И опять-таки, как переход от лучшего к худшему, отсутствие нужных ему для работы литературных материалов, новинок и газет особенно чувствительно для него в это время, так как в Петербурге он имел возможность читать все газеты и журналы, следить за всеми новинками. И он просит «раздобыть... протоколы III Думы (официальное издание стенографических отчетов, а также заявления, запросы и законопроекты, вносимые в Думу)» и выслать ему «все, без пропусков» . Его интересуют также «программы, анонсы и листки октябристов, правых, казачьей группы и т. д.» . Он лишен этих нужных ему материалов, тогда как «в Думе-то все сии «бумаги», наверное, по полу валяются и их никто не берет» . Просит он также высылать ему «все новинки издания меньшевиков» , профессиональные журналы, уцелевшие от разгрома, и т. п.
Однако не только в книгах был у Владимира Ильича недостаток во время его эмигрантской жизни, как ни старались мы снабжать его хотя бы самым интересным, что появлялось на книжном рынке,— но и в русских газетах. Особенно плохо в этом отношении было во время империалистической войны, когда временами Владимир Ильич сидел совсем без русских газет. «Посылайте раз в неделю прочитанные русские газеты, а то я не имею никаких» ,— пишет он в письме от 20 сентября 1916 г.
Была большая нужда и в заработке, особенно в последние годы эмиграции Владимира Ильича. «У нас скоро прекращаются все старые источники существования, и вопрос о заработке встает довольно остро» (14 декабря 1915 г.). А этот вопрос «его порядком беспокоит» \— пишет Надежда Константиновна, ибо Владимир Ильич был очень щепетилен в денежных делах, избегая помощи с чьей бы то ни было стороны. «Засяду писать что бы то ни было,— пишет он 10 сентября 1916 г.,— ибо дороговизна дьявольская, жить стало чертовски трудно» .
Всего за несколько месяцев до Февральской революции, осенью 1916 г., Владимиру Ильичу приходится отыскивать книги для перевода, списываться с издателем об издании их. Как непроизводительно были бы использованы его силы, если бы ему действительно пришлось тратить свое время на переводы, но и этому «помешала» революция.
Таковы были условия его жизни в эмиграции незадолго перед революцией. Оторванность от России, от рабочих масс, к непосредственному общению с которыми он всегда стремился, тяжелые условия эмигрантского существования — хотя энергия и настойчивость не оставляли Владимира Ильича никогда,— и не мудрено, что нервы стали больными \ что весь организм был значительно подорван.
Горько звучит в письме его от 15 февраля 1917 г. передача шутки Надежды Константиновны.при получении денег из России ««пенсию» стал-де ты (Владимир Ильич.— М. У.) получать» .
А после этого письма, где за шутками так ясно сквозят тяжелые условия, в которых приходилось Владимиру Ильичу жить перед революцией, короткое радостное сообщение по телеграфу: «Приезжаем понедельник, ночью, 11. Сообщите «Правде»» .
Конец его эмигрантскому сидению. Конец и переписке с родными.
Только еще две маленькие записочки получила я от Владимира Ильича, коротенькие, как коротко было его подпольное пребывание в Финляндии во времена керенщины и корниловщины, накануне великой Октябрьской победы.
Ульянова М. И. О В. И. Ленине и семье Ульяновых: Воспоминания. Очерки. Письма. 2-е изд., доп. М., 1989. С. 72—89
1 См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 3. С. 611—636.
2 Сборник «Аграрный вопрос» представляет собой второй том предполагавшегося трехтомного собрания статей В. И. Ленина, которое выпускалось книгоиздательством «Зерно». Во главе этого издательства стоял видный большевик М. С. Кедров. Первый том собрания статей вышел под названием «За 12 лет» в конце 1907 г. На книгу сразу же был наложен арест. Чтобы обезопасить второй том от конфискации, было решено разбить его на две части и назвать «Аграрный вопрос». Первая часть этого тома была издана в 1908 г. Вторая же часть в свет не вышла: она была конфискована еще в типографии. Вследствие этого первое трехтомное издание собрания статей В. И. Ленина не было завершено (см. об этом воспоминания М. С. Кедрова «Из красной тетради об Ильиче». М.. 1957. С. 4—8). Ред.
3 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 357.
4 Там же. С. 361. Ред. Не лучше обстояло дело с ответами на письма Владимира Ильича в те времена и со стороны других издателей. См. по этому поводу письмо 3 (от 27 сентября 1901 г.) Ленина Л. И. Аксельрод. Ленинский сборник XI, с. 326. М. У. (Речь идет о письме от 27 ноября 1901 г. (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 46. С. 158). Ред.)
5 Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 55. С. 332.