В своих коротких воспоминаниях о Владимире Ильиче я остановлюсь на некоторых чертах Владимира Ильича, наиболее характерных для него, как для человека и революционера.
Но прежде всего несколько слов о том, что способствовало у него выработке именно этих черт.
Помимо больших способностей, исключительной одаренности, которыми Владимир Ильич обладал от рождения, у него в детские и юношеские годы были очень благоприятные условия для развития.
Отец и мать наши были люди культурные и идейные, самый пример которых влиял развивающим и гуманизирующим образом. Отец, мещанин про происхождению, выбрался в люди (как тогда говорили) или получил среднее и высшее образование главным образом благодаря своему упорству и большой трудоспособности. Стипендии он не получал, хотя считался у педагогов «даровитым мальчиком», этому мешало его мещанское происхождение, ибо дети людей из податного сословия были лишены тогда стипендии; стипендии давались только детям чиновников и дворян. Работа по народному образованию была его любимым делом, делом всей его жизни, которому он отдавался с огромной энергией, беззаветной преданностью, не щадя своих сил. Одухотворенный лучшими идеями 60-х и начала 70-х годов, он пошел работать для простого народа, для тех, кому труднее всего было добиться образования, что он знал по собственному опыту, пошел организовывать школы для детей вчерашних рабов. Это было трудное дело в то время. Отсутствие средств, всякие препоны, которые правительство ставило делу народного образования, темнота и невежество крестьян, которые боялись школ, относились к ним с недоверием, ибо не видели в них никакого толка, кроме лишних поборов и лишения семьи работников, настолько плохи были тогда школы. Метко писал об этом времени Щедрин, что «и просвещение, и продовольствие, и народная нравственность, и холера, и сибирская язва, и оспа — в одной горсти было». Надо было много сил и настойчивости, чтобы преодолевать эти препятствия, сохранить душу живую, веру в свое дело, несмотря ни на что. Надо было колесить по губернии и в метели, и в осеннюю и весеннюю слякоть и распутицу, обследуя школы, распинаясь на мирских сходах крестьян, следя за постройкой новых училищ, настаивая на ассигновании средств на школы у земств и т. п. И усилия его давали результаты, недоверие крестьян к школам уменьшалось, под его руководством воспитывались новые идейные учителя, которые вместо битья и бессмысленной зубрежки несли в деревню свои знания, горя тем же огнем, что их руководитель, готовностью отдать свои силы на благо народное. И время работы отца в Симбирской губернии так и осталось в памяти его современников, как «ульяновское» время, а учителя, выпестованные им, назывались «ульяновцами». Пример отца, вечно занятого, всегда горящего на работе, был очень велик, но, помимо того, он и детям уделял очень много внимания, отдавал им весь свой досуг. Он старался и им привить чувство долга, которое было у него так сильно, выработать у них характер и трудоспособность. Он следил за их занятиями, развивал их вкус к лучшим произведениям тогдашних писателей, принимал участие в их играх и прогулках и пользовался их большой любовью. Большой демократ по натуре, доступный всем, очень простой в обхождении и в своих потребностях, он и тут влиял на детей благотворным образом. Большое влияние на воспитание детей в нашей семье имела и мать. Это был недюжинный человек, очень одаренный, обладавший, кроме того, большим педагогическим тактом, большой силой воли и горячим мужественным сердцем. Не прибегая почти к строгости и наказаниям, не стесняя без нужды свободы детей, она имела на них огромное влияние, пользовалась их неограниченным уважением и любовью.
Кроме родителей большое влияние оказывал на Владимира Ильича старший брат — Александр Ильич, тоже очень способный, сильный юноша, с большим характером, огромной трудоспособностью (14—16 часов в день), очень высоким нравственным обликом. Владимир Ильич очень любил старшего брата, во всем следовал его примеру, читал те книги, которые хвалил ему Александр, и пр. Гибель этого брата — он погиб на виселице за покушение на Александра III — глубоко поразила Владимира Ильича. И тогда-то стала складываться, вероятно, у Владимира Ильича одна из его наиболее характерных черт, которая отличает всю его жизнь, всю его деятельность во все ее этапы. Этой чертой была целеустремленность.
Поставив себе еще юношей цель жизни — революционную работу, он неуклонно шел к ней и ни разу в жизни не изменил этой цели, не отошел от нее ни на шаг. Помните, что он писал как-то, что надо торопиться жить, чтобы все силы отдать революции. Характерен в этом отношении и отзыв, который дал о Владимире Ильиче его заклятый враг, меньшевик Дан на Копенгагенском конгрессе в 1910 г. На этом конгрессе резко выявились все раздражение и вся злоба представителей различных течений в русской секции конгресса против Владимира Ильича. Он был страшно одинок, но не хотел сделать ни шагу по пути соглашения со своими противниками, выступавшими довольно сплоченным фронтом. И это особенно выводило их из себя. «Один против всех, ни на что не похоже...» «Он губит партию...» «Какое счастье было бы для партии, если бы он куда-нибудь исчез, испарился, умер...» Вот какие фразы раздавались на заседаниях русской секции во время дебатов с Владимиром Ильичем.
И когда одна старая партийка автору этих словечек Дану сказала: «Как же это так выходит, что один человек может погубить всю партию и что все они бессильны против одного и должны призывать смерть в сообщницы?» — он со злобой и раздражением ответил буквально следующее: «Да потому, что нет больше такого человека, который все 24 часа в сутки был бы занят революцией, у которого не было бы других мыслей, кроме мысли о революции, и который даже во сне видит только революцию. Подите-ка справьтесь с ним».
Дело было, конечно, не только в том, что был один человек, который все силы отдавал революционной работе, а в том, что его линия была правильной и за ним шли рабочие массы. Но как бы ни как, отзыв этот очень характерен для Владимира Ильича, для его целеустремленности.
Еще парочка штрихов. Когда Владимир Ильич был уже болен и врачи старались всячески ограничить его работу, а мы пытались убедить его в необходимости меньше работать, он как-то на мои уговоры сказал мне: «У меня ничего другого нет». «Ничего другого нет», и это была сущая правда. Он был весь в революции, в революционной работе и без этой работы чувствовал себя, как рыба, выброшенная на берег. И еще позднее, когда Ильич не мог уже вставать, врачи, видя его тяжелое состояние духа, решили сделать ему некоторое послабление и предложили свидания с товарищами, но с условием, чтобы он не говорил с ними о политике. Но Владимир Ильич наотрез отказался. «Какие чудаки,— говорил он нам, когда врачи ушли,— они думают, что политические деятели, встретившись после долгой разлуки, могут говорить о чем-либо другом, кроме политики». И еще позднее, когда он захотел диктовать свои записки, свои последние статьи и врачи было воспротивились этому, Владимир Ильич заявил, что, если ему откажут в этом, он вообще не будет лечиться.
Гибель старшего брата дала, несомненно, большой толчок Владимиру Ильичу в смысле его стремления заняться революционной работой. Но как ни любил и ни уважал он Александра Ильича, он рано понял, что не таким путем надо идти, что индивидуальным террором не достигнуть цели, что благодаря ему лучшие представители революционеров лишь отрываются от масс, от влияния на эти массы. Но глубокое уважение к народовольцам за их героизм и самоотвержение он сохранил на всю жизнь, он впитывал в себя их опыт, их революционную закалку и уже позднее, живя за границей, говорил, что нам надо учиться у Халтурина, народовольцев. Но путь их, повторяю, был не его путем. Он рано понял, что «идеи становятся силой, когда они овладевают массами» \ Но он понимал также, что, для того чтобы идти к массам и звать их за собой, надо быть самому хорошо подкованным теоретически. И он упорно работал над своим самообразованием, работал систематически, по определенному плану. Он позднее писал как-то брату, который сидел в это время в тюрьме, что читать просто мало толку, надо выбрать один какой-нибудь вопрос и заниматься им систематически. Такой была его работа всегда. Он в совершенстве усвоил революционную сущность учения Маркса, он пропитал этим учением всю свою революционную практику. Задачу революционных марксистов он видел в том, чтобы не только объяснить мир, но его переделать.
Помню, с какой иронией рассказывал Владимир Ильич позднее о своем разговоре с одним из «легальных марксистов» в Петербурге о том, какую, мол, деятельность считать важнее — легальную или нелегальную. Для «легального марксиста»-профессора такой деятельностью была его легальная литературная деятельность, для Владимира Ильича и тени сомнения не было, что на первый план выдвигается нелегальная, подпольная работа.
Упорная теоретическая работа не делала Владимира Ильича сухим книжным человеком. Ту страсть, которую он вкладывал в работу, он вкладывал в отдых, прогулки и пр. Он любил жизнь во всех ее проявлениях, любил людей. Болел душой за их страдания, за несправедливость по отношению к ним.
Прав был Горький, который писал, что он не встречал, не знает человека, «который с такой глубиной и силой, как Ленин, чувствовал бы ненависть, отвращение и презрение к несчастиям, горю, страданию людей»
И поэтому-то столько страсти вносил Владимир Ильич в свою работу, проявлял в ней такой горячий темперамент. Когда Владимир Ильич был еще юношей и его арестовали в первый раз за студенческие волнения, пристав сказал, обращаясь к нему: «И чего вы бунтуете, молодой человек, ведь перед вами стена». «Стена, да гнилая, ткни и рассыплется»,— ответил ему Владимир Ильич.
Живя в казанской, самарской, а потом в сибирской деревне, Владимир Ильич присматривался к жизни крестьян, изучал ее и был хорошо с ней знаком. В то же время в казанский и самарский период своей жизни Владимир Ильич вошел в сношения с революционной молодежью, которой читал рефераты. Некоторые из них потом составили его первые произведения, и в том числе одно из наиболее замечательных его произведений — «Что такое «друзья народа»...». Несколько лет провел Владимир Ильич за этой теоретической работой, но скоро его потянуло из Самары в более живой промышленный центр, он почувствовал себя в Самаре, как в палате № 6 Чехова, как говорил он сестре [23]. И он уехал в Петербург, чтобы принять непосредственное участие в революционном движении, войти в сношение с рабочими массами, вести среди них пропаганду и агитацию.
Это было осенью 1893 г. И с тех пор Владимир Ильич весь в революционной борьбе, куда бы ни забрасывала его судьба. Он заводит связи с рабочими, воюет с «легальными марксистами» и народниками на собраниях и в печати, едет за границу, чтобы связаться с группой «Освобождение труда», и привозит оттуда транспорт нелегальной литературы. И, попав в тюрьму, он не оставляет революционной работы. Помимо работы над книгой «Развитие капитализма в России», которая имела крупнейшее значение для победы марксистской идеологии в России, он пишет в тюрьме проект программы партии, пишет нелегальные листки для рабочих, которые передает на волю, и они издаются «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса». Сколько изобретательности вносит тут Владимир Ильич, чтобы надуть жандармов. И, попав в ссылку в глухое сибирское село, за четыре с лишним тысячи верст от культурных центров, он продолжает революционную работу. Не только его легальные произведения были направлены к продвижению идей марксизма, к борьбе с народниками и «легальными марксистами», он пишет в ссылке и нелегальные произведения: брошюру «Задачи русских социал-демократов», статьи для партийного органа «Рабочая газета», редактором которой он избирается заочно на I съезде партии. Так велик в то время был уже его авторитет в партии. Он пишет там и свое знаменитое «Антикредо» против «экономистов», бернштейнианцев под русским соусом, проводит его на собрании близких товарищей, списывается по поводу него и с другими ссыльными.
Товарищи, близко наблюдавшие Владимира Ильича в ссылке, поражались, с каким упорством и энергией он работал и там. Целеустремленность была и здесь его основной чертой. А между тем скольких губила «проклятая тина ссыльной жизни». Мартов, который отбывал ссылку в Туруханском округе, написал тогда стихотворение об этом. Один куплет звучал так: «Там, в России, люди очень пылки, там к лицу геройский наш наряд, но со многих годы долгой ссылки живо позолоту соскоблят. И глядишь, плетется доблестный герой в виде мокрой курицы домой». Но под конец ссылки и Владимир Ильич стал выходить из равновесия: он боялся, как бы не надбавили срока, что иногда бывало, он полон был планов о дальнейшей работе, о постановке партийного органа, около которого, как леса около здания, создавалась бы партия, и он боялся новой отсрочки. Но срока ему не надбавили, и он получил возможность вернуться в Россию. Он списывается и сговаривается с товарищами, организует «псковское совещание» , едет в Питер, чтобы повидаться с товарищами, и лишь случайно отделывается там трехнедельным арестом.
Отношение к людям, сближение с ними тоже определяется у Владимира Ильича его основной идеей — революционной борьбой, интересами дела. «Без прений, споров и борьбы мнений никакое движение, в том числе и рабочее движение, невозможно»— писал Владимир Ильич. И в эти споры, как ни резок, как ни непримирим бывал Владимир Ильич к своим противникам, он не вносил ничего личного. В этом была его сила. Если посмотреть письма Владимира Ильича к товарищам, опубликованные и неопубликованные, то видно, как иной раз он за ту или иную ошибку или неверную линию ругает того или иного товарища почем зря, кажется, места сухого не остается. А там, глядишь, ошибка исправлена, линия выправлена, и идет опять дружная работа, и у товарищей нет ни обиды, ни неприязни, как будто бы ничего и не было. Интересы дела были на первом плане. Конечно, если дело шло не о скоропреходящей ошибке, а о глубоком принципиальном расхождении, Владимир Ильич относился иначе. Он рвал тогда с человеком, как бы близок он ни был ему раньше (Плеханов, Мартов). Редко к кому Владимир Ильич относился с большим уважением, редко кого он больше любил, чем Плеханова, мало к кому он питал такую нежную симпатию, как к Мартову,— но интересы дела были на первом плане. Но такого рода расхождения, всякогорода расколы давались Владимиру Ильичу необычайно тяжело. После II съезда и его раскола он опасно заболел.
Он принимал меры для того, чтобы снова и снова перетащить на свою сторону Плеханова, Мартова, ибо это было в интересах революции.
Другой основной, наиболее характерной чертой Владимира Ильича было его отношение к массам...
У Владимира Ильича было какое-то особенное чутье масс, тяготение к ним, постоянная тесная связь. Изучать эти массы Владимир Ильич начал, как я говорила, еще будучи юношей. Он знакомился с крестьянской массой, когда жил в казанской, самарской деревнях, а позднее в Сибири. И в Питере, когда он вел работу среди рабочих, у него был совсем особенный подход к ним. Владимир Ильич интересовался каждой мелочью, рисовавшей быт, жизнь рабочих, по отдельным черточкам старался охватить жизнь рабочего в целом, найти то, за что можно ухватиться, чтобы лучше подойти к рабочему с революционной пропагандой. Увязка теории и практики — вот что было особенностью работы Владимира Ильича в кружках. И когда он говорил с рабочими или писал для них, он старался всегда говорить и писать так, чтобы рабочие его понимали. Когда члены группы «Освобождение труда» получили брошюру Ленина «Объяснение закона о штрафах...» и написали ему свей хвалебный отзыв о ней, Владимир Ильич отвечал им, что отзывы Плеханова и Аксельрода о его литературных попытках (для рабочих) его «чрезвычайно ободрили. Я ничего так не желал бы,— писал он,— ни о чем так много не мечтал, как о возможности писать для рабочих» Кларе Цеткин Владимир Ильич сказал как-то, что во время его речи он все время думает о рабочих и крестьянах как о своих слушателях. «Я хотел, чтобы они меня поняли. Где бы ни говорил коммунист, он должен думать о массах, он должен говорить для них». За границей, в эмиграции, Владимир Ильич страшно тяготился отрывом от масс. В своих письмах к товарищам этого периода он постоянно просит товарищей, работающих в России, давать рабочим больше писать в заграничный орган, писать не только для печати, а для того, чтобы оторванные от этих масс заграничные работники-литераторы не теряли связи с этими массами, чтобы они знали их запросы, их жизнь и борьбу от них самих. Он просит в этих письмах «...давать хоть иногда и прямые картинки бесед с рабочими (о чем говорят в кружке? какие жалобы? недоумения, запросы? темы бесед? и проч. и проч.)». А когда за границу приезжал кто-нибудь из местных работников, особенно из рабочих, Владимир Ильич буквально впивался в него, стараясь рядом наводящих вопросов разузнать о настроениях рабочих в России, и почерпал из таких расспросов очень многое. Безгранична была его вера в рабочие массы, в их творческие силы.
Огромные возможности в смысле непосредственного влияния на массы дала Владимиру Ильичу революция. Между Владимиром Ильичем и революционными массами установилось настолько близкое единство, что отделить их друг от друга было невозможно. Владимир Ильич был лабораторией революционной мысли для миллионов восставших рабочих и крестьян, он был гениальной головой, для которой были понятны как самые интимные мысли рабочих и крестьян, так и самые высокие вершины научных знаний. В разрешение каждой очередной проблемы Владимир Ильич уходил с головой, проверяя каждый шаг на опыте и личными разговорами с отдельными, часто рядовыми работниками. Особенное значение он придавал объяснению каждой меры широким народным массам и тому, как тот или другой закон или распоряжение правительства воспринимается рядовыми рабочими и крестьянами. По его предложению А. Д. Цюрупа, который был тогда наркомом продовольствия, вызвал к себе несколько рядовых крестьян поговорить с ними «по душам» и узнать без прикрас думы и чаяния крестьянских масс.
Сам Владимир Ильич постоянно беседовал со всеми приезжавшими к нему рабочими и крестьянами. Им к нему был доступ вне всякой очереди. «Чем велик Ленин?»— задает в своих воспоминаниях вопрос крестьянин Чернов, не раз бывавший у Ленина. «А вот чем. Он не меня, конечно, слушал как персону необыкновенную, а через меня он слушал все крестьянство, и через меня он учел всю сложность обстановки на низах».
Я привела вам здесь, товарищи, только несколько примеров для иллюстрации того, как проявлялись у Владимира Ильича те наиболее характерные его черты, о которых я говорила в начале моего слова. Этих примеров можно было бы привести, конечно, гораздо больше, вы найдете их в том огромном литературном наследии Ленина, которое надо изучать и штудировать и которое еще на долгие годы будет путеводителем в нашей работе и борьбе. И дело тут, понятно, не в отдельных цитатах, а в том, чтобы понять и усвоить, проводить в жизнь суть, дух учения Ленина.
Ульянова М. И. О В. И. Ленине и семье Ульяновых: Воспоминания. Очерки. Письма. 2-е изд., доп. М., 1989. С. 119—127
1 М. И. Ульянова имеет в виду следующий факт. В связи с подготовкой перехода от продразверстки к продналогу В. И. Ленин собирал и изучал мнения крестьян по вопросу о путях подъема сельского хозяйства. В начале марта 1921 г. по его приглашению в Москву приехали крестьяне села Бекетова Булгаковской волости Уфимского уезда А. Р. Шапошников, Т. Г. Кондров и И. Г. Кондров. Они беседовали с В. И. Лениным, М. И. Калининым, А. Д. Цюрупой, участвовали в заседании ВЦИК, на котором был утвержден закон о замене разверстки продналогом. По возвращении из Москвы они сделали сообщение о своей поездке и встрече с Лениным на губернской конференции беспартийных крестьян. Участники конференции послали на имя Цюрупы телеграмму, в которой заявили, что «с удовлетворением они отмечают издание новых законов о землепользовании». Ред.