(Стенограмма беседы с Д. И. Ульяновым)
Весной 1893 года я окончил гимназию. Летом мы жили, как и в прежние годы, на хуторе Алакаевке, но, так как я подал заявление в Московский университет, нам предстояло ехать в Москву.
Решили так: мама, я, сестры — Анна Ильинична и младшая, Маня (Мария Ильинична) — поедем в Москву, а Владимир Ильич поедет в Петербург. Выехали мы все вместе на пароходе и вместе ехали до Нижнего Новгорода. Владимир Ильич решил, что в Нижнем сделает остановку, потому что хотел там повидать, как он говорил, кое-кого из марксистов.
Помню только фамилию Розанова. Какой это Розанов — не знаю, только это не хирург Розанов и не тот Розанов, который был в «Южном рабочем», это был какой-то Розанов 1 нижегородский.
Во время поездки на пароходе ничего интересного не было, разве только можно отметить, что мы несколько раз играли с Владимиром Ильичем на палубе в шахматы.
Затем он остался в Нижнем, а мы проехали из Нижнего на поезде в Москву.
В Москве первая наша квартира была в Большом Палашевском переулке — близко от Сытина переулка, район Большой и Малой Бронной, около Тверского бульвара. Помню, что дом церковный. Тогда номера домов в Москве в ходу не были, и я помню, что Владимир Ильич еще смеялся, говорил: «Что же Москва еще номеров не ввела — дом купца такого-то или дом купчихи такой-то». Адрес ему такой еще попался: «Петровский парк, около Соломенной сторожки». Он возмущался: «Черт знает что за адрес, не по-европейски».
8 этой нашей первой квартире Владимир Ильич не был.
Затем мы переехали на Покровку, в квартиру Фролова. Сняли целую квартиру и там жили, причем как раз на этой квартире впервые появилось у мамы пианино, это историческое пианино, которое затем всюду переезжало вместе с мамой: вместе с ней было сначала в Москве, затем в Вологде, затем в Саратове и Самаре.
С этой квартиры на Покровке мы переехали в Вознесенский тупик. Находится он на Ново-Басманной улице, сразу же налево за железнодорожным мостом. В эту квартиру мы переехали весной 1804 года. Помню, что тогда Марк Елизаров купил себе первый велосипед, весил этот велосипед 53 фунта. Он интересен тем, что именно на нем научился ездить Владимир Ильич.
Я тогда был студентом первого курса, Марк служил на железной дороге счетоводом, и мы вместе с ним учились ездить на велосипеде. Летом 1894 года каши — мама и Елизаровы — сняли дачу около станции Люблино. Дачу сняли вместе с сослуживцем Марка — Булан же. Это был типичный толстовец; например, он с трудом отказывался от папирос, говоря, что не курит, т. е. ни табака, ни папирос не покупал, но чужие курил. Помню, приходил и говорил: «Дмитрий Ильич, дайте папирос} — ужасно зубы болят». Играли толстовцы в картишки, в винт или преферанс, толковали о греховности жизни, что все люди плохи, что только один Лев Николаевич Толстой истину указывает, а больше никто, что политика и социалисты — все это чепуха.
Тогда на этой даче жили Мария Александровна Ульянова, Анна Ильинична и Марк Елизаровы, я и Маня.
Туда летом приехал Владимир Ильич из Петербурга. Зиму 1893/94 года пробыл он в Петербурге, а на лето, так как его очень звала мать, приехал к нам и прожил с нами на даче около месяца.
По-видимому, это был не первый приезд Владимира Ильича к нам в Москву, так как, кажется, в начале 1894 года он вместе с Анной Ильиничной и Марком Елизаровым был на той вечеринке, где был Веве
В Люблино Владимир Ильич научился ездить на велосипеде. Я выбрал дорожку, которая шла под уклон шагов на сто, и решил его учить. Так же научился Буланже, и потом Владимир Ильич стал учиться и скоро научился. Иногда мы ездили в окрестностях на велосипеде, но так как велосипед был один на двоих и один ехал, а другой шел, то чаще ходили гулять с палками, без велосипеда. Часто ходили к Москве-реке — там, где Перерва.
Помню один наш разговор. Как-то мы идем, и я говорю Владимиру Ильичу:
— У нас очень много товарищей, старых, известных нам. почему не взяться и не создать террористической организации? — Это у меня еще народовольческая отрыжка была.
Владимир Ильич быстро остановился на ходу:
— А для чего это нужно? Предположим, удалось бы покушение, удалось бы убить царя, а какое это имеет значение?
— Как какое значение — оказало бы громадное влияние на об щество.
— На какое общество? Какое ты общество имеешь в виду? Это то общество либеральное, которое играет в картишки, и кушает севрюгу под хреном, и мечтает о куцей конституции? Это общество ты имеешь в виду? Это общество не должно тебя интересовать, оно нам неинтересно, мы должны думать о рабочем человеке, о рабочем общественном мнении. Вот Карл Маркс в Западной Европе стад во главе рабочего класса именно потому, что рабочие — это самый революционный элемент капиталистического строя. Больше уж я об этом и не заикался.
Внизу на даче у Буланже была пишущая машинка «Ремингтон», и, когда Владимир Ильич привез с собой «Эрфуртскую программу» Каутского и комментарии к ней и перевел программу на русский язык, я пошел вниз и начал печатать ее на машинке, печатал для себя, просто так.
А Владимир Ильич спрашивает:
— Ты вниз ходил, там печатал? Это неудобно, я тебе программы больше не дам.
— Почему неудобно?
— Люди посторонние, чужие нам, а ты печатаешь; видно, что программа социал-демократической партии. Это неконспиративно. Если можно взять машинку сюда, тогда давай, но туда, вниз, я не дам.
Я притащил машинку наверх, и ночью, помню, мы долго не ложились, и Владимир Ильич начал щелкать на этой машинке. Он старался быстро писать, я говорю:
— Напутаешь.
— Ничего, напутаю — исправим. Печатать — так надо быстро, а то лучше я буду писать пером.
* * *
Когда мы переезжали с дачи, то поселились на квартире около Курского вокзала, в Яковлевском переулке, рядом с Казенным,— в доме Бажанова, и там жили всю зиму 1894/95 года. Жили в том же составе: Елизаровых двое и нас трое — мать, Мария Ильинична и я. Мария Ильинична еще училась в это время в гимназии.
Зимой 1895 года мы получили письмо от Володи, что он болен, доктор говорит, что воспаление легких,— сперва был грипп, а потом грипозное воспаление одного легкого. Мать ездила в Питер, и Владимир Ильич вскоре поправился — у него легко прошла эта болезнь.
В апреле 1895 года он приехал к нам в Москву, на квартиру Бажанова.
Здесь он остановился и здесь же встретился с Лалаянцем — его бывшим самарским товарищем, участником марксистского кружка, который отбыл год тюремного наказания в Крестовской тюрьме.
Тут Владимир Ильич рассказывал нам относительно третьего тома «Капитала», который прочитал по-немецки — русского перевода еще не было. Помню, тогда еще пришел к нам Масленников из Московского комитета — товарищ Анны Ильиничны, и он рассказывал нам о стремлении капиталистического общества к равной норме прибыли и о ренте, о так называемой дифференциальной ренте.
Это было как раз после выхода книги Бельтова все мы прочли или начали читать первый том «Капитала» и с большим интересом слушали его рассказ о содержании третьего тома. (Речь идет о книге Г. В. Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», изданной в 1895 г. под псевдонимом Н. Бельтов. Ред.)
* * *
Летом 1895 года мы жили на даче — опять в том же составе — на станции Бутово по Курской железной дороге, 29 верст от Москвы.
В это лето Владимир Ильич ездил вполне легальным образом, по паспорту, за границу, где он виделся с Плехановым и членами группы «Освобождение труда», и привез с собой исторически известный чемодан с двойным дном с нелегальной литературой. Хотя он здорово рисковал, но считал необходимым привезти с собой литературу; он считал, что всякий, кто ездит за границу, должен так или иначе привезти с собой нелегальную литературу.
Когда Владимир Ильич вернулся из-за границы, он был у нас на даче в Бутове, и мы с Марией Ильиничной ездили с ним в Москву и провожали его на Николаевском вокзале в Питер.
Помню, что мы сидели на Страстном бульваре и ели простоквашу и Владимир Ильич сказал:
— Видишь этого человека?
— Вижу. А что?
— У него нижняя часть лица удивительно Плеханова напоминает.
Владимир Ильич, такой строгий к себе, всегда других людей, как Плеханова, выдвигал. Он придавал особое значение роли Плеханова, считал, что он первый теоретик марксизма в России.
Зиму 1895/96 года мы жили в доме Лоськова в Мансуровском переулке. Я тогда учился на третьем курсе университета.
В эту зиму, в декабре, мы узнали, что арестован Владимир Ильич и отвезен на Шпалерную в Дом предварительного заключения.
Сперва мать, а затем и Анна Ильинична поехали в Петербург организовать передачу ему продуктов и, главное, книг. Анна Ильинична организовала передачу ему статистических материалов для работы «Развитие капитализма в России».
Летом 1896 года я давал уроки в Смоленской губернии, а мама и сестры (Анна Ильинична и Мария Ильинична) жили в Финляндии на даче, где-то у Белоострова, для того чтобы быть ближе к Питеру, к Владимиру Ильичу, так как он продолжал сидеть, и они организовывали ему передачи.
Осенью я приехал в Питер на пару дней и ходил на свидание к Владимиру Ильичу в Дом предварительного заключения. Свидание было за двойной решеткой, между решетками стоял или ходил надзиратель, который запрещал говорить на иностранных языках и следил, чтобы никаких передач не было. На меня это произвело сильное впечатление, я в первый раз нюхнул тюрьму, и первое впечатление, конечно, было очень тяжелое.
Затем мы жили втроем — Марк, Мария Ильинична и я — нй квартире Мишке на Смоленской-Садовой в Москве. Помню, раз мы пошли сниматься, причем Марк взял с собой свою собаку -у него был сенбернар Фрида. Мы снимались в домашних костюмах, несмотря на возражение фотографа,— я был в расстегнутой тужурке, в косоворотке, а Марк даже не надел воротничка. Снялись в таком небрежном виде и собаку сняли. Эту карточку послали Владимиру Ильичу в тюрьму; он был очень доволен, говорил, что это не официальный снимок, а как бы хорошая домашняя фотография. Марк и Мария Ильинична очень хорошо вышли.
В ожидании приезда мамы и Анны Ильиничны из Питера мы сняли квартиру на Собачьей площадке, в доме Романовского; на этой квартире мы жили довольно долго. Это была зима 1896/97 года. В начале 1897 года закончилось сидение Владимира Ильича, он был выпущен в феврале 1897 года, и ему нужно было ехать в Сибирь. Владимир Ильич получил разрешение проехать через Москву и в Москве остановиться; он тогда просрочил, лишних два-три дня захватил, и Зубатов постарался в конце концов его выгнать.
Жил он у нас, на Собачьей площадке, и ходил каждый день с утра в Румянцевский музей, теперешнюю Ленинскую библиотеку, потому что хотел использовать материал для работы «Развитие капитализма в России». Он брал с собой Марию Ильиничну, чтобы она ему помогала делать выписки.
Эта работа (как бы блестящая диссертация) —- самостоятельный большой труд, анализ, исследование создания внутреннего рынка при капитализме. Владимир Ильич говорил, что когда пришли и сказали ему собирать вещи, освободили из Дома предварительного заключения, то первая мысль была — не дали мне закончить работу. Он наладился, а теперь неизвестно, где в ссылке работать. Когда Владимир Ильич проезжал через Москву, известно было, что он едет в Енисейскую губернию, должен попасть к красноярскому губернатору. Там где-то в районе Красноярска была частная библиотека у какого-то купца которую он использовал.
Наши проводили его до Тулы; мне что-то (не помню сейчас что) препятствовало выехать; поехали мама, Елизаровы — Марк и Анна Ильинична — и Маня, доехали до Тулы и в грустном и печальном настроении вернулись домой.
Летом 1897 года я должен был ехать в Кокушкино по поручению матери, чтобы устроить финансовые дела: когда отец матери, А. Д. Бланк, умер, его имение разделили между дочерьми.
Зимой 1897/98 года мы опять жили в той же квартире на Собачьей площадке, и в ноябре 1897 года, уже ко мне, явились с обыском. В 1896/97 году я начал революционную деятельность в рабочих кружках.
Обычно, когда ждешь обыска, готовишься, а тут вышло совсем неожиданно.
У нас была прихожая, и из прихожей сразу дверь в мою комнату, направо была дверь в столовую, а за столовой жили все наши. Наша домашняя работница стояла на дворе у дверей квартиры, дверь была не заперта; ее один, в штатском, спросил, дома ли я, сразу же вбежал наверх, а за ним шла полиция. Работница даже не успела меня предупредить. Они вошли прямо ко мне в комнату, я так рот и разинул, увидев полицию.
У меня там, где иконы висят, в этом месте, висел череп ---- я был медиком. Полицейский говорит: «Прикажете снять череп, ваше благородие?» — «Да, посмотри, хотя там, вероятно, ничего нет». Я говорю: «Вы у мертвых в голове ищете революционные мысли». Затем нашли мешок с чем-то металлическим, а там были студенческие пуговицы. «А, до серьезного добрались — там шрифт, вероятно»,— быстро открывает мешок, а там — пуговицы.
Меня отправили в тюрьму — это было 7 ноября,— и до августа 1898 года, около десяти месяцев, я сидел в «Таганке»; сначала же был в тверском участке. Там я получил первое боевое крещение: сидел в одиночной камере, на которой было написано: «Государственный секретный преступник».
Вот в основном весь московский период нашей жизни.
19 мая 1938 г., Горки
Воспоминания о В. И. Ленине: В 5 т. М., 1984. Т. 1. С. 114 — 119