Владимир Ильич приехал в Горки в первый раз в 1918 году осенью, после ранения. 30 августа 1918 года правая эсерка Каплан стреляла в него, и он после этого лежал месяц — полтора дома в Кремле. Сначала его состояние было серьезным, но в больнице он не был. После покушения он лежал дома, а потом отыскали ему это помещение. До революции Горки были имением А. А. Рейнбота и Морозовой. Рейнбот в свое время был московским градоначальником, у него было имение, и он жил в нем с Морозовой — какая это Морозова, я не знаю. Все имение принадлежало им.
Владимир Ильич сначала отдыхал здесь некоторое время, может быть, месяца полтора, а потом врачи разрешили ему переехать в Москву. После этого он приезжал в Горки только по выходным дням; вообще говоря, в 1918 году выходных дней не было, значит — по воскресным дням и по праздникам.
Что к этому периоду следует отнести? Так ничего как будто не вспоминается. Приезжали Мария Ильинична, Надежда Константиновна. Мария Ильинична особенно хорошо знала этот период жизни в Горках.
Первое время, когда Владимир Ильич переехал в Горки, не могу сказать, в какой комнате он жил, но вообще он избрал самую маленькую комнату наверху, ту, которую вы видели. Все они тогда жили наверху, а внизу жила охрана Владимира Ильича.
Но этот период 1918 года надо оставить под знаком вопроса — как скажет Надежда Константиновна,— я в это время отсутствовал и приехал только год спустя.
Я приехал в Горки впервые в 1919 году в начале июля; вернулся из Крыма в Москву.
Когда я приехал в Москву, поехал к Владимиру Ильичу в Кремль, прошел к нему в кабинет. Он работал в известном сейчас всем кабинете в здании Совнаркома. В Музее В. И. Ленина есть его макет. Этот кабинет отошел в область истории, там никто из последующих председателей Совнаркома не работал; этот кабинет так и сохранился. Там у Владимира Ильича была библиотека русских классиков.
Владимир Ильич сказал, что я буду жить у него в Кремле в комнате Надежды Константиновны, которая в это время была в агитпоездке на Волге. Он сказал — это было дня три до субботы: «В субботу поедем на дачу, покажу очень хорошие места». И в субботу мы приехали в Горки. Это было числа 10—12 июля 1919 года, когда я впервые приехал сюда. Владимир Ильич показал мне дом, балконы, террасы — тут ведь четыре террасы, четыре больших балкона с каждой стороны. Об этих террасах я буду говорить отдельно.
Когда мы приехали, было еще светло, и мы отправились играть в городки. Играли мы в районе расположения дач, где впоследствии был санаторий. Место, где была площадка, находится между первой и второй дачей. Владимир Ильич тогда любил играть в городки, но вообще он играл неважно.
Помню, наша команда стала брать верх над его командой. Кроме него играли еще двое, в числе их был В. Г. Сорин который, как известно, близорук и ходит в очках, а другой товарищ в компании Владимира Ильича был хромой. Владимир Ильич говорит, обращаясь к Сори ну: «Ну, бейте как следует. Они на полдистанции бьют, а мы на всю дистанцию. Выбейте что-нибудь». Тогда Сорин берет палку, бросает и не попадает. Владимир Ильич говорит: «Что же вы как плохо?» «Владимир Ильич, я же плохо вижу, я близорукий»,— отвечает Сорин и показывает на очки. Владимир Ильич обращается к нам: «Черт знает кого вы мне дали — одного хромого, другого слепого». Наша команда в этот раз выиграла.
В этой игре нужна тренировка; насколько у Владимира Ильича была эта тренировка, не знаю, но выделять его игру трудно.
В первую ночь ночевали в доме здесь, Владимир Ильич спал у себя в комнате. Я лег спать в другой комнате. Картины тогда висели так же.
Рано утром встал и, боясь разбудить его, взял сапоги и прошел в столовую в носках. Там надел сапоги и пошел гулять.
В то время охрана Владимира Ильича размещалась внизу, занимала весь нижний этаж, и в большом зале, где пальмы стоят, там тоже помещалась охрана. Телефон тогда находился в той же комнате, где и сейчас телефон,— в комнате при раздевалке. Когда установили телефон, точно не помню, но телефон-автомат, как мы называли его, или вертушка, как он сейчас называется, уже существовал. С самого начала, когда только создали эту внутреннюю телефонную сеть, так сейчас же был установлен аппарат в Горках, потому что Владимир Ильич избегал оставаться без телефона; он не ездил на дачу, если не было связи с центром, с Москвой.
Об этом воскресном дне я не помню подробностей, помню только, что мы много гуляли. Кажется, в следующий выходной день мы, Владимир Ильич, я и кто-то из охраны, попробовали пойти на охоту, т. е. взяли ружья. Вышли через парк в лес, но ничего не нашли, так как не знали совершенно мест. Надо было искать тетеревов; позднее мы уже узнали, где здесь водятся тетерева. Помню, Владимир Ильич спросил у одного крестьянина из деревни Сияново, такого благообразного старика с седой бородой и в очках: «Хотим тетеревов найти, поохотиться».— «Где же вы ищете тетеревов? Это не тут. Нужно пройти на Горелый пень — это в лесу». Надо было перейти поле и пройти в лес.
Но в этот сезон мы не знали еще, где тетерева, и удачно не охотились, не видели даже птицы.
У Владимира Ильича была двустволка, дробовое ружье. Он ходил обычно в синей косоворотке и в каком-нибудь пиджаке. Я был одет примерно так же.
В первый раз, когда мы ходили в лес, сапог не было ни у кого. Потом у Владимира Ильича появились какие-то сапоги. Помню, что Владимир Ильич обратил внимание на то, что у меня нет сапог, и сказал Абраму Беленькому 2, который тогда работал в ВЧК у Ф. Э. Дзержинского: «Товарищ Беленький, надо сделать Дмитрию Ильичу сапоги охотничьи». И уже в августе, когда я за утками ходил, у меня были хорошие охотничьи сапоги.
В последующие разы, когда мы приезжали в Горки, Надежда Константиновна уже вернулась из своей поездки; Владимир Ильич жил в своей комнате, Надежда Константиновна в своей.
Примерно в это же время Владимир Ильич показал мне устройство замков здешних балконов. Обычно, если вы хотите открыть дверь, вы нажимаете ручку вниз, между тем здесь, для того чтобы открыть дверь, нужно ручку поднять кверху. Но все всегда нажимают вниз и этим замыкают себе выход. А как будто замок тот же самый. Кроме того, ключ поворачивается не направо, а обратно — налево. Владимир Ильич мне говорит: «Ну, открой балкон». Я начинаю открывать, т. е. делаю шиворот-навыворот. Он смеется: «Не можешь открыть балкон!» Когда секрет мне был раскрыт, я уже знал, как открывать дверь. Владимир Ильич смеялся и говорил, что Рейнбот, который здесь жил, выдумал такую хитрость для того, чтобы не могли застигнуть его врасплох. Кроме того, между домом и кухней был подземный ход...
Вскоре я начал ловить рыбу на маленьком пруду; тут были удочки Рейнбота, и я начал ловить карасей. Когда я приезжал в Горки, видел, что караси плавают, правда мелочь, но большими стаями. Думаю, значит, должны быть и большие караси, но когда стал удить первый раз. то поймал пиявку и лягушку. Все очень смеялись — тут нет рыбы! Но я устроил прикорм (мне раньше приходилось ловить рыбу) и наловил однажды утром десятка полтора больших карасей. К завтраку были готовы жареные караси. Владимир Ильич спросил: «Где это ты наловил? На маленьком пруду?! Интересно, я думал, что там только лягушки и пиявки».
Сам он не любил этого занятия, пробовал раз или два, но неудачно. Он не любил рыбной ловли удочкой вообще. В детстве тоже не любил и никогда не ловил рыбу. У Анны Ильиничны в ее воспоминаниях написано, что он бегал на реку с удочками; по-моему, это не точно. Может быть, с кем-нибудь из мальчиков, которые были одних лет с ним или даже постарше, но со мной он никогда не ходил. Когда я уже достиг такого возраста, что мог сам ловить рыбу, то у Володи не оказалось ни крючков, ни удочек; привязывать он не любил и относился к этому презрительно даже в детстве.
Он как-то здесь пробовал удить. Пришел раз, когда я сидел у пруда, и говорит: «Дай удочку, я попробую». Я ему дал. Он поймал маленького карасика: «Стоит из-за этого сидеть!» Я говорю, что надо ловить рыбу ранним утром или вечером, тогда чаще бывают крупные. Но он бросил удочку.
Лодки на пруду не было, был только плот, сбитый из бревен, и на этом плоту мы иногда катались, отталкиваясь шестами. Помню, что я пробовал глубину — везде 3—3,5 метра. Довольно глубокий был пруд, но давно не чистился, и дно покрылось илом. Позднее появилась лодочка маленькая, но на ней Владимир Ильич не ездил. Это была такая неустойчивая лодочка, только молодежь рисковала садиться в нее. Да и ездить было негде, только крутишься на одном месте.
Однажды на большом пруду устроили рыбную ловлю, и Владимир Ильич поехал посмотреть. Беленький достал большой бредень, и несколько человек ловили, но ловля была очень плохая — попались только мелкие карасики. Бредень тащили волоком, Владимир Ильич наблюдал за этим и сказал: «Ну, печальный результат у вас, товарищ Беленький, вытащили таких карасиков, на жаркое не хватит».
Я удочкой ловил в маленьком пруду гораздо больше карасей и крупнее. Тащат волоком несколько взрослых мужчин, а результат — десятка полтора карасиков.
Первые годы — 1918, 1919 и 1920-й — забора вокруг парка не было; забор появился в 1922 году, когда Владимир Ильич уже заболел. Тогда забором был обнесен весь парк, сперва с северо-восточной стороны, потом он был продолжен до пруда, и весь участок был огорожен. Кое-где были устроены калитки и будки для дежурных; одна будка была около ворот.
Раньше белых грибов было много. Еще не был огорожен парк, и хотя сюда мало кто ходил, но все-таки некоторые старики и старушки заходили и, пользуясь случаем, собирали в парке грибы.
Владимир Ильич любил собирать грибы, но мало собирал. Главным образом любила грибы собирать Мария Ильинична, отчасти Анна Ильинична и изредка Надежда Константиновна. Иногда Владимир Ильич, гуляя вместе с Надеждой Константиновной, находил несколько белых грибов.
В одну из весен в парке стали проводить чистку, против чего я протестовал. Я говорил, что надо только листья сметать и ничего больше, но позднее, кажется в 1935 или в 1936 году, взялись энергично чистить парк, причем чистили железными граблями, и после этого летом 1937 года грибов почти совсем не было. Я тогда дал строгий наказ директору — железными граблями листья не убирать, не драть почву, потому что грибница как раз под листьями и заводится. У нас была популярная книжка по ботанике профессора Галенкина о грибах. Он писал о строении грибниц, и достаточно было прочесть, чтобы понять, что этими железными граблями сдирается верхний слой почвы, где находится грибница...
Раньше, когда Владимир Ильич был здоров, он часто находил белые грибы в лесу на охоте и давал кому-нибудь нести. Очень часто кто-нибудь из охраны нес на спине рюкзак, и все подходили и бросали туда дичь или белые грибы; обыкновенно меньше было дичи, чем грибов, а вернее сказать, только грибы и были.
Сейчас очень трудно найти грибные места, потому что лес сильно вырубили. Эти места совершенно изменились с тех пор, как я помню.
Владимир Ильич любил больше всего эту дачу (Горки). В начале болезни Владимира Ильича ему подыскивали дачу под Москвой. Совсем недолго он жил в других местах — Горки-2 и Горки-3, но больше всего Владимир Ильич любил Горки, любил именно это место, любил самый дом. Нравилось ему и высокое расположение дома, эти широкие открывающиеся перед ним горизонты. Ему очень нравился вид на запад; тут виден влево город Подольск, сейчас он загорожен деревьями, а когда пройдете вниз по дорожке к большой сосне, то там виден железнодорожный мост и виден Подольск. Он вообще любил живописные места с широким горизонтом; здесь есть открытые высокие места, которые ему нравились.
Особенно любил Владимир Ильич дорожку к большой сосне, куда во время болезни он ездил кататься. Парк здесь очень глухой, производит впечатление мрачного, в нем очень много тени, мало открытых мест. Поэтому во время болезни он предпочитал ездить к большой сосне. Дорожка ведет к прудам, оттуда открывается прекрасный вид на Подольск — на птичий полет километров десять в юго-западном направлении, а дорогами, конечно, дальше. Подольск стоит на той же реке Пахре, которая протекает и здесь.
Летом 1919, 1920 и 1921 годов Владимир Ильич любил ходить купаться на Пахру. Обыкновенно он приходил и говорил мне перед обедом или вечером: «Пойдем купаться», или же я звал его купаться.
Он шел в косоворотке, без пояса, одетый совершенно по-дачному. Мы направлялись на Пахру (это прямо на юг, туда можно пройти или проехать). Обыкновенно с нами шел кто-нибудь из охраны. Они обязаны были сопровождать Владимира Ильича, но им было приказано, чтобы они скрывались, под носом не болтались: он не любил этого и мог отправить их обратно. Впечатление получалось такое, что мы идем вдвоем купаться. Сначала приходили мы, потом охранники. Иногда мы брали лодку, так как берег на этой стороне илистый, а на той стороне хороший песчаный пляж, переезжали на тот берег — мы с Владимиром Ильичем и иногда с нами Беленький — и там купались.
Я всегда брал с собой полотенце. Помню, один раз взял два полотенца, видя, что у Владимира Ильича нет полотенца. Говорю ему: «Я для тебя принес». «Зачем же полотенце?» — спрашивает он. «Обтираться, вытереть голову, лицо».— «Нет, так лучше, свежесть дольше остается». Он не признавал полотенец и прямо на мокрое тело надевал рубаху.
На Пахре была лодка, но Владимир Ильич не любил кататься на лодке. Вспоминаю поездки с Марией Ильиничной, иногда и Владимир Ильич ездил с нами, но вообще он этим не увлекался.
Когда я приехал из Крыма в 1919 году, у меня был довольно широкий ременный пояс и ремешок с петелькой, а за поясом был браунинг. Я так и ходил в Кремле первые дни — все время при мне было оружие, причем не спрятанное, а открытое, торчал браунинг не по военному образцу, а за поясом.
Так и ходил купаться с Владимиром Ильичем. Иногда, бывало, думаешь: может быть, никого из охраны нет, а если вдруг выскочит кто-нибудь...
Бывало, нет-нет да и проверяешь этот браунинг или пробуешь им стрелять.
Владимир Ильич оружия не носил; у него был револьвер, тоже браунинг, черный, без кобуры.
В 1924 году после смерти я взял его револьвер и держал при себе, своего уже не было, и никакого разрешения на право держания оружия я не имел. Но во время моей болезни Мария Ильинична взяла револьвер. Может быть, он был в вещах Марии Ильиничны — она ведь умерла внезапно,— и только Надежда Константиновна может знать, где браунинг Владимира Ильича. Я пытался его найти, спросил жену ', где браунинг Владимира Ильича. Она ответила, что Мария Ильинична убрала его к себе и сказала, что Мите он больше не понадобится. А я сказал: «Ведь это браунинг Владимира Ильича».
Помню, как-то я спросил Владимира Ильича (это было в Москве): «У тебя есть револьвер?» «Есть»,— говорит. «А где?» Он посмотрел в письменном столе, оказалось, что браунинг лежит там, но в неопрятном состоянии, так как Владимир Ильич с оружием мало обращался. Я взял его револьвер и привел в надлежащий порядок, кажется, дал кому-то из охраны.
Этот револьвер всегда лежал в ящике его письменного стола, и он, как правило, никогда и никуда его не брал. Номера его револьвера я не помню, а документов никаких не было.
Охотничье свидетельство у меня было, а брал ли я его для Владимира Ильича — не помню.
Это были такие годы (1922—1923) — какие тут права! Многие считали — в наших руках власть, а еще на револьвер спрашивать разрешение; только позднее стали «приводить в православную веру» людей, что на оружие надо иметь специальное разрешение, удостоверение, а в те годы бывало так, что сегодня — револьвер, а завтра притащу т, может быть, и гранату. Охрана тогда ходила с гранатами и с винтовками, все это было на учете, но мы в то время этому учету не подчинялись. Я помню, еще в Крыму во время гражданской войны у меня стоял пулемет в той комнате, где был кабинет и спальня, даже было два пулемета — один небольшой, а другой большущий. Когда ездил на машине, я устанавливал пулемет. Один раз попробовал стрелять, оказалось, что пулемет не стреляет — одну пулю посылает, а лента не двигается. Обращаюсь к коменданту: «Что же ты смотришь? А что, если белые?! Пойдешь под арест».
Потом, конечно, пулемет исправили, но взыскание на коменданта пришлось наложить для порядка. Возможность нападения белых была, и я был в полном убеждении, что у нас есть пулемет, а он, оказывается, не стрелял.
Вспоминается мне один случай, связанный с игрой в городки. Когда играют в городки, напрягается широкий мускул спины. Как-то раз в Москве по возвращении из Горок я вижу, что Владимир Ильич принимает какие-то пилюли. «Что ты принимаешь?» — «У меня что-то с желудком. Обух 1 прописал таблетки принимать».— «А зачем?» — «Да вот боли в животе».
Я посмотрел ему язык, осмотрел его, спросил насчет желудка, потом вижу, что боли у него в области спины и живота. Такие боли бывают после игры в городки без тренировки — мышцы резко напрягаются и начинают болеть. «При чем тут желудок,— говорю я,— это у тебя от городков. У меня то же самое бывает». «Нет,— отвечает,— я говорил с Обухом». Владимир Ильич позвонил еще раз Обуху: «Владимир Александрович, брат говорит, что это — мышечная боль от игры в городки».— «Да, может быть, мышечная». На этом все и кончилось, все оказалось мышечной болью. Бывает, что когда врач по телефону лечит, он толком и не знает, где у человека болит.
Когда Владимир Ильич отдыхал, то, главным образом, ходил на прогулки, а работал он обычно по утрам.
После завтрака он выходил на балкон — который так и называли Володиным балконом,— балкон на северной стороне, теневой. Солнце туда попадает очень мало. Он велел поставить туда простой деревянный столик и табуретку, садился там, и иногда интенсивная, усидчивая работа была именно на этом балконе. Скажешь: «Пойдем погулять или на охоту».— «Я, знаешь, сейчас не могу, у меня срочная работа, я пишу тезисы». Пишет тезисы к определенному заседанию ЦК, Политбюро и т. п. На этом северном балконе, отгороженный от солнца, он сидит и пишет, причем еще с гимназических лет у него сохранилась привычка: когда он пишет пером или карандашом и ему что-нибудь нужно сделать, он берет карандаш губами. Кажется, такая же привычка была у отца, но в этом я не уверен, а у Владимира Ильича определенно была. Когда ему были нужны руки, он клал карандаш не на стол, как мы обыкновенно делаем, а обязательно брал — и не только карандаш, но и ручку — как-то особенно между губами.
Стол на балконе был простой, деревянный, на четырех ножках; может быть, он сохранился, но едва ли.
Здесь в Горках Владимир Ильич на велосипеде совсем не ездил, не то что в былые годы. В теннис мы не играли: в годы нашей молодости это была игра аристократическая. Бывали городки и велосипед, но тенниса я совершенно не знаю. В крокет мы играли, и в детстве Владимир Ильич играл и потом продолжал играть. Когда мы были десять дней в Подольске, то там мы играли в крокет. Но увлекался крокетом Владимир Ильич, будучи мальчиком. Когда отец купил крокет, то он, сестра Оля и другие — все играли в крокет в Ульяновске на дворе. Этого я касаюсь немного в описании детских игр в майском номере журнала «Красная новь». Об этом в воспоминаниях Марии Ильиничны и Анны Ильиничны ничего нет. Мария Ильинична говорила, что была у нас в детстве еще игра, тоже шумная; она писала, что Владимир Ильич любил шумные игры. Это не всегда было так. Была, например, игра в индейцев, и они шушукались с сестрой, играли тихо; он был почти ровесником Ольги Ильиничны, а я на четыре года моложе. Детских лет Владимира Ильича я не помню, я был совсем маленьким, хотя, по-видимому, мои воспоминания доходят до 3—4-летнего возраста. Если взять этот снимок 1, то Владимиру Ильичу здесь лет десять, а мне шесть; четыре года в таком возрасте — это разница громадная.
Затем Дмитрий Ильич рисует план парка и расположения комнат в большом доме и объясняет:
Тут балкон, на котором занимался Владимир Ильич, а с южной стороны — такой же балкон Надежды Константиновны; вот дверь, где замок с секретом, а тут подземный ход.
Террасы расположены со всех сторон дома.
Здесь столовая, в которой мы обычно завтракали, обедали и ужинали. Определенного места у Владимира Ильича не было, а внизу во время болезни Владимира Ильича у него было определенное кресло, на котором никто никогда не сидел.
Товарищ Стаклис 1 покажет вам лавочку, на которой любил сидеть Владимир Ильич и часто сидел с Надеждой Константиновной.
Тут раньше была каменная калитка, через которую мы ходили на охоту. Здесь проходит прямая дорога, и сейчас же за дорогой — овраг и лес.
Машина для Владимира Ильича обычно подавалась всегда здесь 2, а теперь машины подъезжают с противоположной стороны.
Владимир Ильич говорил с вечера, что завтра он выезжает без четверти десять или в полдесятого. За 5 —10 минут Гиль л подавал машину, и Владимир Ильич точно, как часы, выходил вниз и садился в машину. Бывало, Анна Ильинична задерживается: человек немножко копотный. Владимир Ильич спрашивает: «Кого нет?» — «Анны Ильиничны нет».— «Где она? Скажите Анне Ильиничне, что мы сейчас едем». За ней бегут, и она приходит.
Он очень спокоен, смеется, но сам всегда очень точен, хоть часы проверяй. И раз ты едешь с ним, старайся к этому моменту быть готовым, чтобы не заставлять его сидеть в машине и ждать. 13 мая 1938 г., Горки
Вопрос. Не можете ли вы рассказать о периоде после ранения Владимира Ильича в 1918 году?
Ответ. Это время надо разделить на два периода. Первый период — до болезни Владимира Ильича и второй период — во время болезни.
Он приехал сюда в 1918 году после ранения его на заводе «Ми-хельсон» эсеркой Каплан. Тогда, после некоторого хирургического лечения в Москве, ему искали дачное помещение и остановились на этой даче, принадлежавшей ранее Морозовой и Рейнботу.
Владимир Ильич приехал сюда осенью, приблизительно в сентябре 1918 года, расположился он тогда наверху во втором этаже, в той комнате, которую вы, вероятно, видели. С ним приехали Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Надежда Константиновна поселилась рядом с его комнатой, Мария Ильинична — в другой половине дома, тоже наверху. Столовая была в той комнате, которой я сейчас пользуюсь как столовой. Здесь внизу, в частности в этой ком-
нате и других, расположилась охрана из ВЧК. Я помню время, когда здесь стояли койки, как нары, товарищи тут спали; потом это была комната команды для них, начальник назначал их на дежурство, ставил наружную охрану, при Владимире Ильиче и т. д. Тут есть комната, где жил товарищ П. П. Пакалн, назначенный ВЧК, и он лично неотступно находился при Владимире Ильиче; он был начальником всей охраны.
Лечение тогда было такое: одно время делали ванны для руки, где было прострелено плечо; но главным образом Владимира Ильича привезли сюда для того, чтобы он мог пользоваться чистым воздухом, природой вне Москвы.
Я приехал сюда летом 1919 года. Я был тогда на фронте гражданской войны на юге. Приехал сюда и застал Владимира Ильича в Москве в своем кабинете в Совнаркоме. Там я первый раз с ним встретился, и он сказал мне, где поселиться и что под выходной день — а тогда выходные дни были в воскресенье,— в субботу, мы поедем на дачу. Он сказал: «Я тебе покажу хорошую дачу, мне она очень нравится, место высокое, по-моему, малярии там нет и комаров мало». Так он охарактеризовал Горки.
Я приехал 8 июля, а числа 9—10-го мы отправились сюда на машине. Шоссе было щебневое, конечно, не сравнить с тем, что сейчас. Сейчас шоссе гудронировано.
Вез нас в первый раз шофер Гиль, он почти всегда возил Владимира Ильича. Машина была французской системы «Долнебель-Виль», открытая коляска. Мест в ней было вместе с шофером на семь человек. Владимир Ильич обычно садился не с шофером, а сзади. Там было два передних места, на одно он садился сам, на другое — человек, бывший тогда в охране, или я. Сзади садились Надежда Константиновна, Мария Ильинична и кто-нибудь, кто ехал вместе с ним из ближайших товарищей, которые приезжали сюда довольно часто.
Я говорил, что дорога была тогда щебневая, избитая, старая; тогда и год был такой, что не до шоссе было, не говоря уже про технику. Сейчас дороги делают машины, катки хорошие. Шоссе было такое, что на этой машине здорово трясло, бросало.
Дорогу Владимир Ильич переносил хорошо. После Москвы, после 5—6 дней работы, когда он, бывало, очутится в машине, он наслаждался свежим воздухом, природой, полями, лесами. Очень часто он говорил (он любил быструю езду): «Скажи Гилю, чего он едет так, что перед каждой курицей реверанс делает»,— а тот действительно осторожно ездил. Шоферу с хорошей репутацией, довольно квалифицированному, давить кур иногда бывало грех, а Владимир Ильич говорил: «Чего он каждой курице реверанс делает, скажи, чтобы он ехал скорее». Помню, счетчик показывает 60 километров в час, я говорю: «Владимир Ильич просит поскорее ехать», а шофер отвечает: «Чего же скорее, 60 километров в час, вы видите. Я боюсь за шины, летом они лопаются, от солнца нагреваются, а тут еще нагрев от хода. Полопаются шины». Иногда он из «милости» прибавлял ходу, с 60 километров дойдет до 80-ти. Я не помню у него большей скорости в те времена...
Когда я приехал сюда, я поселился в той же комнате, в которой я сейчас живу, наверху; там, где сейчас у меня кровать, стоял какой-то диван, там я и устроился рядом с комнатой Владимира Ильича.
У меня тогда было увлечение: удочки устроил и карасей ловил на маленьком прудике, в пределах этого парка. Владимир Ильич не любил рыбной ловли удочкой, его не интересовало это слишком пассивное занятие: сидеть и смотреть, клюнет или не клюнет, а потом поймать карасика. Стоит ли из-за этого ловить! Он и раньше не увлекался рыбной ловлей удочкой, даже в детстве не помню; никогда у него не было ни крючков, ни удочек. Он больше любил охоту, движение, побродить по лесу. Ему доставляло больше удовольствия пострелять из ружья, он еще в сибирской ссылке развлекался охотой. Охотником, знающим дело, он не был никогда. Это я вспоминаю по охоте в Самарской губернии. Таким он и остался до последнего времени. Кто-то из охотников писал, что, когда они были на охоте, там, где стоял Владимир Ильич, вышла лиса и сразу убежала. «Что же вы не стреляли, Владимир Ильич?» Тот ответил якобы: «Она очень хорошая, красивая, жалко стрелять». Насколько это верно, не знаю. Я знаю, что на охоте, там, где нужно было стрелять, он добросовест-нейшим образом стрелял. Попадет не попадет, но стрелял добросовестнейшим образом...
Вопрос. Ограда была разобрана в период гражданской войны или позже?
Ответ. Эта ограда была до революции при Рейнботе. Тут была надпись: «Посторонним лицам вход воспрещается». При Владимире Ильиче и Надежде Константиновне никаких ограничений не было, кто хотел, тот приходил в парк, кто с платочком, кто с корзиночкой грибы собирать. Вначале никакого запрета не было. Позднее проход в парк несколько ограничили, так как Мария Ильинична в особенности, а также и Владимир Ильич с Надеждой Константиновной любили собирать грибы. Однако со стороны Владимира Ильича никакой инициативы не было, чтобы запрещать пользоваться парком кому бы то ни было...
Вопрос. Вы сказали, что возвратились с фронта летом 1919 года. Владимир Ильич был в Москве. Значит, он с осени 1918 года жил в Горках?
Ответ. Я сказал, что я вернулся летом 1919 года. Потом уточнил, что приехал первый раз в Москву 8 июля, увиделся с Владимиром Ильичем и через пару дней приехал сюда в Горки. В 1918 году он жил здесь. На зимнее время переезжал в Москву, а на лето приезжал всем семейством сюда.
Вопрос. Может быть, вы нам расскажете насчет «вездеходов»?
Ответ. Это так называемые автосани; зимой это шасси заменялось. Здесь и летом проехать было трудно, а зимой невозможно, и вот завели автосани, т. е. специальный автомобиль. Передние колеса ставились в прорезь лыж. Благодаря этим лыжам колеса не проваливались в глубокий снег, лыжи скользили по снегу, а задние колеса действовали как обыкновенные ведущие колеса.
В зимнее время мы ездили сюда в Горки и за Горки на этих автосанях, причем Владимир Ильич, бывало, говорит шоферу: «Вы что, дорогу ищете, вы без дороги поезжайте. Направо сугроб — поезжайте сюда». А тот отвечает: «Я ямы боюсь». Владимир Ильич: «Направляйте туда прямо в яму. Что вы по дорожкам едете? Эти автосани должны ходить по снегу, по степи, по полю». Бывало, действительно яма, эти автосани спускаются в нее и вылезают как танк.
Потом этими автосанями заинтересовался товарищ Ворошилов. Как-то во время маневров Гиль подал автосани, и Ворошилов на них разъезжал по снегу. По рассказу шофера, он говорил: «Это интересная вещь для нас в военном деле». Товарищ Ворошилов ездил на них так же, как и Владимир Ильич: «Ты поезжай не по дорогам, а напрямик полем, по снегу». Он обыкновенно сам выезжал на них. В гараже особого назначения Кремля было двое автосаней; одни держались для Владимира Ильича, а на вторых выезжали М. И. Калинин и некоторые другие товарищи.
Вопрос. Здесь есть лошадь. Этой лошадью пользовался Владимир Ильич?
Ответ. Этот вопрос для меня не ясен. Я знаю, что обыкновенно Владимир Ильич лошадьми не пользовался, он только выезжал на лошадях во время своей болезни. Я беседовал с нашим комендантом товарищем Дорожным насчет этих лошадей и пришел к такому заключению, что их сюда доставили из ВЧК для пользования, если нужно, Владимиром Ильичем и охраной ВЧК, которая его сопровождала. Здесь в Горках не заводили специальной лошади ни для кого, ни для него в частности.
Вопрос. Как Владимир Ильич заболел?
Ответ. По официальным данным, Владимир Ильич заболел в 1922 году, но он рассказывал мне осенью 1921 года, что он хочет жить в Горках, так как у него появились три такие штуки: головная боль, при этом иногда и по утрам головная боль, чего у него раньше не было. Потом бессонница, но бессонница бывала у него и раньше. Потом нежелание работать. Это на него было совсем непохоже. Нежелание работать. Как я выяснил с врачами-специалистами, головные боли, бессонница и нежелание работать, часто головные боли по утрам — для молодого возраста это симптом «комплекс неврастении», а в таком возрасте, в каком был Владимир Ильич, это симптом, характерный для артериосклероза мозга. Бессонница у него всегда бывала, он и за границей жаловался, а вот такая вещь, как нежелание работать,— это было новым. Владимир Ильич сказал: «Я хочу остаться здесь на осенние месяцы, а может быть, и зиму проживу здесь». И вот тогда он решил из Большого дома выехать и поселиться в маленьком домике, в северном флигеле, причем выбрал себе на втором этаже самую малюсенькую комнату. Это было в 1921 году осенью.
Там жила и Надежда Константиновна, а Мария Ильинична только частично жила. Большей частью она жила в Москве, она была секретарем «Правды» и вела большую работу.
25 октября 1938 г., Горки
Ульянов Д. И. Очерки разных лет: Воспоминания, переписка, статьи. 2-е изд., доп. М., 1984. С. 113—127
1 В. Г. Сорин (1893—1944) в 20-х Годах был членом Московского губкома партии, позднее — сотрудником ИМЭЛ. Ред.
2 «Охотничье ружье В. И. Ленина, с которым он охотился в Московской области с 1918 года... Получено им из складов ВЧК в 1918 году. Двустволка бескурковая. Фирма бельгийская, Defourny Sevirna Liege. Сделано по заказу варшавской фирмы «Роберт Циглер», № 3559. В желтом потертом кожаном чехле. Дмитрий Ульянов. Горки Ленинские, 1941, У1-24». (ЦПА ИМЛ, ф. 15, д. 28.) Ред.
3 А. Я. Беленький (1883—1941) —член партии с 1902 г. После Октябрьской революции работал в ВЧК. С 1919 по 1924 г.— начальник охраны В. И. Ленина. Ред.
4 В. А. Обух (1870—1934) — видный деятель советского здравоохранения. В 1919—1929 гг. возглавлял Мосгорздравотдел. Ред.
5 Д. И. Ульянов имеет в виду фотографию семьи Ульяновых, сделанную в Симбирске в 1879 г. Ред.
6 Карл Стаклис (ум. в 1942 г.) — сотрудник охраны Владимира Ильича. После смерти Ленина — комендант Большого дома в Горках.
7 Имеется в виду фасад Большого дома. Ред.
8 С. К. Гиль (1888—1966) - шофер Владимира Ильича с 1917 по 1924 г. Ред. Из ответов Д. И. Ульянова на вопросы участников экскурсии (печатается с некоторыми сокращениями). Ред.