Вскоре после приезда Владимира Ильича из Кракова в Берн (в августе 1(И4 года) мы с Бухариным и Ривлиным приехали повидаться с ним из Шайи над Лозанной, где мы тогда жили. Владимир Ильич расспрашивал нас, знаем ли мы что-либо об отношении Плеханова к войне. До нас доходили отрывочные сведения о том, что Плеханов выступал в Париже как оборонец с призывом к русским социал-демократам вступить в ряды французской армии. Но эти слухи были разноречивы. Владимир Ильич в первый момент как бы не хотел верить этим слухам и несколько раз задумчиво, тревожно говорил: «Неужели и Плеханов изменил?»
Когда мы уезжали из Берна, он просил каждого из нас информировать его обо всем, что мы узнаем о Плеханове.
Через некоторое время нам в Лозанне стало известно, что меньшевистская группа РСДРП пригласила Плеханова, возвратившегося из Парижа в Женеву, приехать прочесть среди единомышленников доклад о войне и что Плеханов дал свое принципиальное согласие, не указав времени, Об этом тов. Бухарин немедленно написал Владимиру Ильичу, который сейчас же ответил просьбой добиться во что бы то ни стало, чтобы на это собрание были допущены и большевики, не упоминая о нем, и сообщить ему о дне реферата Плеханова.
Тов. Мовшович (Володя), член Лозаннской группы, благодаря своим личным отношениям с некоторыми меньшевиками добился согласия на допущение большевиков. Тут же стало известно, что оно [собрание] состоится в воскресенье 11 октября в 6 часов вечера. В субботу 10-го послали Ленину телеграмму с извещением о дне и часе реферата. В воскресенье, приблизительно часа в 3 дня, мы получили на адрес Ривлина ответную телеграмму: «Приедем 4.20. Ленин». Мы трое — тов. Бухарин, Ривлин и я — поспешили на вокзал. Бернский поезд подходил, уже когда мы вышли на перрон. Первым вышел из вагона Владимир Ильич с маленьким саквояжем в руке, за ним товарищи Зиновьев и Инесса, Шкловский, Розмирович и Крыленко (последние двое жили в Божи-на-Кларане, но в тот момент находились в Берне и приехали вместе с бернцами).
Увидев нас, Владимир Ильич, оглядываясь по сторонам, слегка согнувшись и втянув голову в плечи, торопливой походкой подошел к нам и, не успев поздороваться, недовольным тоном прошептал: «Ну чего все приперли?» Мы удивились было такому приветствию.
Владимир Ильич сказал нам: «Ведь нас могут заметить меньшевики. Вы знаете, что, если Плеханов узнает о нашем приезде, он может отказаться от реферата». Это было сказано Лениным с чрезвычайно озабоченным видом, с характерным для него прищуриванием одного глаза. Он как бы объяснял нам свое недовольство нашей неконспиративной встречей.
Убедившись, что никого из меньшевиков на вокзале нет, мы двинулись пешком в город. Дорога в центр города вела в гору. Сначала шли все вместе. Когда мы приблизились к центру, Владимир Ильич предложил пойти врассыпную, чтобы не обратить на себя внимания кого-нибудь из меньшевиков, могущих случайно встретиться нам. Так как до начала реферата оставалось более часа, то я предложил зайти всем на это время к тов. Мовшовичу, жившему вблизи «Maison du Peuple» (Народный дом), где должен был состояться реферат.
Я шел с Владимиром Ильичем, сохраняя некоторое расстояние, и приблизился к нему лишь у самого дома. Остальные товарищи пришли поодиночке.
Тов. Мовшович не ожидал наплыва гостей. Быстро был состряпан обед, и все сели за стол. Владимир Ильич был серьезен, вид у него был озабоченный, он почти не ел. Несколько раз он спрашивал у сидевшего около него тов. Мовшовича: «А пропустят ли меня меньшевики?» — и все поглядывал на часы. Владимир Ильич стал нас торопить минут за десять до 6 часов. Мы пошли к «Maison du Peuple» тоже поодиночке. Некоторые товарищи, лозаннские и бернцы, уже пошли вперед и были беспрепятственно пропущены в зал. Я шел вместе в Владимиром Ильичем.
Народный дом, где обычно происходили рефераты, представлял собою одноэтажное деревянное строение, узкое и длинное, в виде барака с многочисленными окнами, установленное внутри простыми скамьями в два ряда. Дощатая дверь в «зал» ведет прямо со двора без ступеней.
У входа сидел один из организаторов собрания, принимая плату за вход.
Подойдя к двери, я прошел вперед с целью закрыть Владимира Ильича своей фигурой, и, когда остановился, чтобы заплатить за него и за себя, Владимир Ильич юркнул в зал и быстро занял место на предпоследней скамье, у самой стены, по левой стороне. Эта обычная скромность Владимира Ильича не выпячиваться вперед в данном случае была необходима, чтобы временно скрыть свое присутствие.
Публика уже собралась. Было человек 60—70. Присутствовали не только меньшевики и бундовцы, но также некоторые беспартийные студенты.
Я поспешил сесть рядом с Владимиром Ильичем и, выпрямившись, старался как-нибудь закрыть его собою. Неподалеку от нас на той же скамье разместились товарищи Инесса и Розмирович.
Ждали Плеханова. Владимир Ильич сидел, не снимая шляпы, согнувшись, опираясь локтями в колени, держа в руках какую-то бумажку, которую он, казалось, внимательно изучал. Благодаря такой позе его присутствие первое время оставалось незамеченным, но немного спустя на скамьях раздался глухой шепот: «Ленин здесь, Ленин здесь», и десятки глаз устремились в нашу сторону, но Владимир Ильич оставался неподвижным, сохраняя прежнее положение и продолжая изучать бумажку. Было уже больше 6 часов, а Плеханова все еще не было. Обеспокоенный этим запозданием, Владимир Ильич слегка обернулся ко мне и, прикрыв рот рукой, как щитом, шепотом сказал: «Что это значит — его нет? Не узнал ли он, что мы здесь, и не сбежал ли? Узнайте».
Я встал и направился к дверям, у которых стояли некоторые из организаторов собрания, чтобы позондировать почву. В это время показался Плеханов. Поздоровавшись со своими единомышленниками, он направился к трибуне и встретился со мной. Мы поздоровались — я был давно знаком с ним. Присутствие мое как большевика было для него, как видно, неожиданным, и он, сдвинув свои густые брови, окинул орлиным взглядом зал, почуяв, что ему готовится какой-то сюрприз. О присутствии Ленина он узнал, по-видимому, только тогда, когда, взойдя на трибуну, обменялся несколькими словами с председателем собрания. Владимир Ильич, уже успокоенный, решил, что ему больше нет нужды «скрываться». Он снял шляпу, обнажил лысину, пригладил ладонями волосы и принял прежнюю свою позу. Тут обнаружилось, что при нем нет ни карандаша, ни бумаги: он был так озабочен предстоявшей встречей с Плехановым, что, оставляя у тов. Мовшовича саквояж, в котором находился его портфель с бумагами, забыл достать оттуда записную книжку. Я дал ему имевшиеся у меня блокнот и карандаш
Плеханов приступил к докладу. Он начал с извинения за опоздание и заявил, что столь многолюдное собрание является для него неожиданностью, так как его пригласили приехать только на собеседование в узком кругу единомышленников, что к реферату он не готовился и заранее извиняется, если его реферат будет страдать неполнотой.
При этих словах его Владимир Ильич хитро улыбнулся. Повернувшись ко мне, прищурив правый глаз и приподняв слегка голову, он, приставив ладонь к вытянутым губам, шепотом произнес: «Жулябия! Стратегический прием!» И действительно, разве Плеханову, чтобы читать доклад на тему, по которой он выступал, нужно было еще раз специально готовиться? Ясно, что это был «стратегический» прием.
Первую часть своего реферата Плеханов посвятил характеристике измены немецких социал-демократов. Владимира Ильича эта оценка, видимо, удовлетворяла, и мрачное до того лицо его начало проясняться. Временами он даже смеялся анекдотам, которыми Плеханов, по обыкновению, иллюстрировал свою речь.
Владимир Ильич сидел в своей прежней позе, держа у самых глаз блокнот и глядя на Плеханова своим прищуренным взглядом в просвет между головами сидящих спереди, как бы гипнотизировал его. Плеханов со своей стороны тоже смотрел на Ленина, но прибегал для этого к маневру: доставал пенсне, надевал его чуть ли не на кончик носа и делал вид, что читает записку с тезисами, на самом же деле глаза его смотрели поверх пенсне на Ленина. Многие, очевидно, заметили это, так как оборачивались на Владимира Ильича и с улыбкой смотрели на него.
После первой части доклада был объявлен перерыв. Раздались долгие, шумные аплодисменты. Владимир Ильич приподнял голову и, почти вытянув руки над головой, долго и сильно аплодировал, как бы желая дать знать Плеханову о своем удовлетворении.
Плеханов заметил это.
Демонстрируя так ярко свое одобрение, Ленин, безусловно, пытался в последнюю минуту воздействовать на Плеханова в том смысле, чтобы и вторая часть его доклада, в которой он должен был коснуться французских социалистов, соответствовала той беспощадной критике, которую Плеханов дал немецкой социал-демократии.
Во время перерыва Владимир Ильич обменивался впечатлениями с товарищами, сидящими рядом, и говорил: «Да, с немцами он хорошо разделался. А вот что он скажет о французах?» При этом выражение лица у него было озабоченное. Ему очень больно было думать, что Плеханов может оказаться изменником.
Во второй части своего доклада Плеханов дал оценку поведения французских социалистов. Когда он аргументировал свою мысль, становясь на защиту . французских социалистов, подкрепляя это цитатами из Маркса, лицо Ленина менялось. Он нервно заносил отдельные места речи в книжку, поглаживая при этом свою голову. Владимир Ильич явно волновался и даже не обращал внимания на пытливые взгляды сидящей вокруг публики, что обыкновенно не нравилось ему.
Плеханов кончил. Все присутствовавшие, кроме большевиков, долго аплодировали.
Владимир Ильич был единственным записавшимся оппонентом. Ему было предоставлено всего 10 минут под тем предлогом, что Плеханов спешит на поезд. Когда Владимир Ильич встал, чтобы пройти на трибуну, он сохранял наружное спокойствие, но бледность выдавала его внутреннее волнение. Мы, большевики, чувствовали это.
Кто знает отношения, существовавшие прежде между Лениным и Плехановым, тот легко поймет волнение Владимира Ильича. На протяжении более чем двух десятков лет Плеханов много раз близко сходился и расходился с большевиками, но он не был предателем рабочего класса. Теперь же, оправдывая поведение французских социалистов и заняв оборонческую позицию, он стал изменником международного пролетариата. Можно понять чувства, овладевшие Ильичем, когда он поднимался на трибуну и когда должен был не только не подать руки Плеханову, но и не назвать его товарищем. (В своем слове Владимир Ильич называл Плеханова не товарищем, а докладчиком.)
Чтобы разбить такого противника, как Плеханов, реферат которого длился 1/2 часа при единодушной поддержке присутствовавших (за исключением нашей небольшой группы), десяти минут было, конечно, недостаточно, и в это короткое время Владимир Ильич успел развить лишь основные мысли. Когда он кончил, раздались аплодисменты немногих присутствовавших большевиков.
Заключительное слово Плеханова также вызвало единодушные аплодисменты. «Победа» была за Плехановым.
Владимир Ильич тотчас же решительно заявил нам: «Ставьте завтра мой реферат».
Посоветовавшись с товарищами, мы решили устроить реферат через два дня в том же помещении Ввиду запрещения швейцарской полицией всяких собраний мы объявлений развешивать не могли и должны были ограничиться лишь устным сообщением кой-кому по столовкам, где обедают эмигранты и студенты.
Зал в Народном доме был битком набит задолго до открытия собрания. Доклад Владимира Ильича был блестящий. Редко можно было видеть его в таком боевом, приподнятом настроении, каждое его слово пронизывало слушателей, как электрическим током.
Весь зал слушал его с напряженным вниманием и бурно и долго аплодировал ему, даже меньшевики, единомышленники Плеханова, те самые, которые накануне так бешено хлопали Плеханову.
Владимир Ильич взял реванш. Он, видимо, решил преследовать Плеханова по пятам и на другой же день приехал в Женеву, где уж был объявлен его реферат, а через несколько дней мы уехали с ним в Монтрё, где его реферат, организованный мною, несмотря на курортную буржуазную публику, имел огромный успех.
По дороге в Монтрё я показал Владимиру Ильичу напечатанный в парижской газете «Голос» отчет о его и Плеханова рефератах в Лозанне, записанный, как мне передавали, одним из присутствовавших на рефератах меньшевиком, И. Эренбургом 3. Владимир Ильич, просмотрев эти отчеты, заметил с удивлением: «Довольно добросовестно изложены». Его удивило, что меньшевик мог так добросовестно изложить.
Кстати, замечу, что оба реферата были стенографированы Эренбургом полностью, но редакция «Голоса» поместила их в выдержках, причем уделила Плеханову гораздо больше места, чем реферату Ленина, хотя реферат Плеханова был короче по времени.
Записки Института Ленина.
_____________ М., 1927. Кн. 1. С. 123—127