(апрель 1917 года, Питер)
В Питер я приехала 1 апреля по поручению Пресненского комитета, чтобы выяснить позицию Питерской организации по основным вопросам революции. В то время в Московской, как и в других организациях, шли ожесточенные споры.
Первым конфликтом было столкновение по поводу известного «Приказа № 1» Петроградского Совета по воинским частям, который мы перепечатали у себя в «Известиях». Полковник Грузинов требовал объявить его для Московского гарнизона недействительным (объявить не приказом, а «проектом приказа»). Борьба приняла чрезвычайно острый характер. От нас во имя партийной дисциплины требовали подчинения и напечатания в «Известиях» «опровержения» и успокоительной статьи Грузинова. В борьбу силою вещей вовлекались наборщики типографии (бывшая Сытина), которую мы с отрядом в 25 солдат захватили 28 февраля и в которой при горячей поддержке всех наборщиков и печатников выпускали сначала «Бюллетень революции». Когда образовался Московский Совет рабочих депутатов, «Бюллетень» переименовали в «Известия Московского Совета». Типографщики стали на нашу сторону и, когда нас сняли, отказались печатать статьи Грузинова, так что «Известия» не выходили три дня и возобновились печатанием уже в другой типографии и с другим редактором во главе.
Вскоре возник новый спор по вопросу об отношении к Временному правительству и о совместной работе с меньшевиками. Наша резолюция против поддержки Временного правительства собрала лишь семь голосов на собрании группы агитаторов.
Я говорю об этих моментах, чтобы напомнить то напряженное состояние, в котором находились наши организации к приезду В. И. Ленина.
Вскоре после этого на Пресне товарищи решили, что мне следует (я была в то время секретарем Пресненского комитета) поехать в Питер посмотреть, как там дела. У нас был слух, что Питер занимает более решительную позицию, чем Москва.
Итак, в Питер я приехала 1 апреля.
Толкаясь в ПК ! (дворец Кшесинской) и в Таврическом дворце, где происходили заседания Всероссийского совещания Советов, приходилось видеть очень много народу. Всюду «носился колбасой» Керенский, милостиво предоставляя себя зреть «освобожденному народу». 1-го или 2-го приехал из-за границы Плеханов. Меньшевики устроили ему торжественную встречу. Рассказывали, что весь исполком Совета и все правительство выезжали встречать его на вокзал. В наших организациях чувствовалось шатание, отсутствие ясности. Я уже собиралась уезжать обратно, как вдруг стало известно, что вечером приезжает В. И. Ленин.
На перроне Финляндского вокзала мы выстроились шпалерами. Подошел поезд. Матросы сделали на караул. Немногочисленные приехавшие с поездом пассажиры ворчали, шагая по путям (мы не пустили их на перрон).
Вот Ленин. Он идет быстро. Кого-то на ходу обнял, с кем-то поздоровался. Смотрит остро. Очень напряжен, подобран. Быстро прошел перрон, вошел во внутренние парадные комнаты (специально для его встречи открытые) и скоро вышел на площадь. В приготовленный для него закрытый автомобиль не полез, а влез на крышу броневика и произнес с него первую речь. У меня захватило дыхание. Вот оно. Вот здесь, в этом сгустке революции, все, что нам нужно. Вот вождь, который знает, который хочет и который может.
Вся площадь была заполнена питерскими рабочими. Снопы прожекторов вырывали из темноты красные знамена, и они полыхали, точно огромные красные птицы. Мы тронулись в город. Броневик шел медленно. Мы шли плотно, взявшись за руки, вокруг броневика. Он останавливался через каждые 10—15 минут, и Ленин говорил, стоя на нем, как на трибуне. Ленин говорил о том, что надо кончать грабительскую войну, что Временное правительство обманывает народ, что единственная власть — это Советы и что пришла пора для социалистической революции. Вся огромная масса рабочих шла за броневиком, жадно впивая первые, еще не слыханные нигде и никогда твердые и страстные указания и призывы вождя. Сухая растрескавшаяся земля так жадно пьет воду долгожданной грозы.
Но тут же начались и споры. «Как же так, ведь социалистическая революция у нас возможна лишь после того, как она начнется где-либо на Западе». И мы чуть не подрались тут же с одним из товарищей, с которым шли рядом, держа цепь.
Мы вошли в ПК. Забили до отказа большой зал, все помещения. С балкона кто-то из приехавших с Лениным произнес речь для оставшихся на улице. Ленин сел в конце стола. Открылось собрание. Один из товарищей (из Сибири) произнес приветственную речь. Ленин слушал наклонив голову набок. Мне все время был виден угол его крутого широкого лба. Когда оратор кончил, Ленин быстро, не давая выступать следующим с заготовленными ими приветствиями, хлопнув обеими ладонями по столу, сказал:
«Я полагаю, товарищи, что довольно уже нам поздравлять друг друга с революцией». Все смущенно переглянулись. «Я думаю о перспективах русской революции следующее...» — продолжал Ленин и сделал нам доклад часа на полтора. Слушали затаив дыхание, не сводя глаз.
Когда расходились, уже рассвело. В утреннем воздухе его башмаки крепко постукивали по тротуару. После десятилетней отлучки он шел по Каменноостровскому к себе на квартиру (к сестрам ) в сопровождении нескольких товарищей.
На другой день, 4 апреля, утром, В. И. Ленин делал доклад на фракции большевиков в комнате № 13, на хорах Таврического дворца. Было человек сорок. Вот его прежняя манера двигаться во время речи вперед-назад. Только теперь он ходил еще круче, чем в 1906 году. Перед ним был длинный стол, а сзади —деревянные лавки. Когда Ленин пятился назад, он натыкался на эти лавки и каждый раз с некоторым удивлением оглядывался на них. Мыс трудом растащили лавки в сторону, и Ленин стал ходить вперед к столу и назад, пятясь к стене шагов пять-шесть, прижимая к себе локти и слегка сжимая кулаки.
Как только он кончил, сейчас же мы все перешли вниз, в думский зал, где уже собралось объединенное заседание большевиков и меньшевиков. Народу было человек пятьсот. Здесь Ленин снова повторил свой доклад и предложил свои тезисы о задачах пролетариата в русской революции
Меньшевики буквально взвыли. Их выступления носили исступленный, истерический характер.
Вечером на квартире К. М. Шведчикова, у которого я остановилась, мы перебирали все происшедшее. Было ясно, что часть организации не поддерживает тезисы. На другой день было назначено обсуждение тезисов во фракции большевиков. Я решила выступить и всю ночь провозилась с материалами и конспектами. Швед-чиков на собрании фракции быть не мог и на прощание пошутил: «Ну, вы смотрите там — нашего Ильича в обиду не давайте».
5 апреля снова в комнате № 13, на хорах Таврического дворца, собралась фракция большевиков. Когда я пришла, у всех настроение было напряженное.
Потом слово получил шахтер из Донбасса. Он был высокий, черный, с проседью, коренастый, лет под пятьдесят, с большой черной бородой. Он смотрел на Ильича влюбленными глазами, как на родного, и сказал примерно следующее:
— Все, что тут товарищ Ленин предлагает, все это правильно. Надо брать нам фабрики и заводы и прогонять капиталистов. Вот у нас хозяев нет. На нашем руднике 10 тысяч рабочих, и мы теперь работаем сами, без хозяина. Поставили охрану рудника, весь порядок исполняем, работаем без хозяина. Но только ораторов у нас нет и объяснить все обстоятельства некому. Когда соберется народ, требует, чтобы я, как я есть большевик, объяснил им все. Ну, я только одно могу сказать и говорю им всегда: «Братцы, держитесь крепче». А больше я ничего не могу сказать. И вот я прошу вас, товарищи, пошлите нам более образованных товарищей, которые могли бы лучше объяснить все нашим шахтерам про политику, как дальше пойдут дела. А Ленин во всем, что он говорил, во всем прав.
Во время этой речи Ильич вел себя очень бурно. Он радовался, вскакивал, садился, подавал реплики, смеялся.
Я не знаю фамилии этого шахтера из Донбасса, но это был первый отклик пролетарской революции, первый ответ большевика-пролетария на призыв вождя.
Затем слово получила я. Я рассказала все наши московские споры — и про полковника Грузинова, и про «поддержку Временного правительства поскольку постольку», пожаловалась, так сказать, от всей души и затем рассказала все, что знала о «самочинных захватах» по собственной инициативе рабочих и крестьян, о петербургских пекарях и т. д. К этому времени фактов, говорящих о том, что массы инстинктивно берут курс на «экспроприацию экспроприаторов»,— таких фактов было уже много. Заключительная формулировка моя была приблизительно такова, что все то, что Ленин наметил еще за границей как теоретик, практика первых дней революции уже полностью подтвердила и что нам надо приступить к организации масс под большевистскими лозунгами.
На мою долю, так же как и на долю моего предшественника — шахтера, досталось несколько одобрительных восклицаний Ильича. Он тыкал в воздух указательным пальцем и кричал: «Слушайте, слушайте!» Смеялся, хлопал. Он одобрял, радовался, шутил и вставлял язвительные словечки по адресу Каменева и других. Никогда в жизни не приходилось мне говорить с таким удовольствием, как в тот раз.
Когда я кончила, один из московских товарищей подошел ко мне и сказал, что московская делегация с моим выступлением не солидаризируется и требует, чтобы я сделала соответствующее заявление. Тогда я заявила, что выступила здесь лишь от своего имени. Ильич хитрым голосом воскликнул:
— Ну, так это же по их лицам видно было,— и сделал насмешливый жест развернутой ладонью в сторону московских товарищей.
Потом Ильич подсел рядом на отопление, похлопал меня по плечу и сказал, что скоро будет партийная конференция и чтобы я приехала с «решающим». «Так ведь мне же москвичи не дадут»,— возразила я.— «А вы добейтесь!»
По окончании собрания подошла Надежда Константиновна, пожала руку и сказала, что приятно слышать с места такой свежий подход. Подошли товарищи, вернувшиеся из эмиграции вместе с Ильичем,— Г. А. Усиевич, И. Арманд. Оба собирались работать в Москве. Я приглашала их на Пресню.
Когда три недели спустя я приехала в Питер на конференцию и пошла регистрироваться, помещение ПК было переполнено. В зал, где происходила регистрация вновь прибывающих, трудно было протискаться. Ильич сидел в дальнем углу с записной книжкой. Вид у него был озабоченный. Он зорко оглядывал всех вновь прибывающих и делал у себя в книжечке отметки. Когда я вошла, он протискался и спросил, какой у меня голос: решающий или совещательный. Услыхав мой ответ, он покачал головой. Верных голосов, очевидно, было мало, он их считал и записывал. Я тоже занялась предварительным подсчетом и выяснением. Положение было весьма неопределенное. Но вот приехали уральцы с Я. М. Свердловым во главе. Они поражали своей спайкой, организованностью и крепкой преданностью Ильичу. С их приездом сразу повеселело. Они стали организующим центром на конференции и подтянули к себе всех одиночек-ленинцев из всех других делегаций. Конференция, как известно, дала решающее большинство Ильичу. В этом большинстве потонули оппортунистические течения некоторых организаций.
От февраля к Октябрю: (Из анкет участников Великой Октябрьской социалистической революции). М., 1957. С. 202-208
КОСТЕЛОВСКАЯ МАРИЯ МИХАЙЛОВНА (1878—1964) — деятель российского революционного движения. Член партии с 1903 г. Участник революции 1905—1907 гг. После Февральской революции 1917 г.— ответственный организатор Пресненского райкома партии в Москве, делегат Седьмой (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (б). В октябрьские дни 1917 г.— член Центрального штаба Красной гвардии при Моссовете. В 1918 г.— председатель Военно-продовольственного бюро. С 1919 г.— на политработе в Красной Армии, с 1921 г.— на партийной работе. Член ВЦИК.