Н. Осинский ЛЕНИН
(1917)
До 1917 года я знал и чувствовал тов. Ленина только на расстоянии: в эмиграции или в высылке за границей не был и всю дофевраль-скую партийную жизнь провел в России, и притом не в Питере, где живал нелегально Ленин.
Признаюсь в естественной, по молодости лет и по исконной глупости человеческой, иллюзии — представление об его внешности было у меня окрашено в романтический и героический тон. Ленин представлялся мне человеком высокого роста, отлично сложенным, с быстрыми движениями, с ясными глазами, пронзающими насквозь,— словом, с сильной и блестящей внешностью: такое впечатление внушали тогда в первую очередь его статьи и стенограммы его речей.
Когда я в первый раз увидел тов. Ленина в 1917 году летом в Питере, не на собрании, не в «ходе действия» его внешней личности, то — хотя уже имел более точные сведения о его наружном виде — все же по старой памяти испытал некоторое разочарование. Поразила меня только его манера, что-нибудь читая, как будто всовывать голову в вороха бумаг, точно нюхая поверхность бумажного моря, и одновременно прямо-таки рассыпать искры из блестящих глаз по бумаге: он точно парил низко над этим материалом, сразу видя все его концы и готовый сразу ястребом низвергнуться в замеченную точку.
Тут уж я заметил в его внешнем облике нечто соответствующее внутреннему представлению о нем, и притом существенным, а не поверхностным чертам этого представления. Впоследствии я убедился, что внешняя оболочка Ленина в высшей степени характерным образом отражает его духовную сущность.
Разговаривая с Лениным с глазу на глаз, вы видите перед собой невысокого человека, который производит впечатление замечательного крепыша (каковым он в действительности и является и благодаря чему только он смог, неся в своем теле пули Фанни Каплан и истекая кровью, сам дойти до автомобиля, доехать домой и подняться по лестнице на третий этаж). Голова его, гладкая, словно полированная, сидит на крепком туловище, одетом в темный, непритязательный гладкий костюм. Рыжеватые, отнюдь не гладкие усы и борода, лицо с резкими чертами и блещущие от времени до времени небольшие глаза создают какое-то противоречие к остальному, и невольно наворачивается сравнение — отполированный, блестящий стальной снаряд, начиненный взрывчатым веществом колоссальной силы. С одной стороны — человек настолько «будничной» и
«нормальной» внешности, что почему бы ему и в самом деле не встретиться с Ллойд Джорджем и мирно потолковать об устроении дел Европы. А с другой стороны — как бы в результате не взлетели на воздух и Ллойд Джордж, и вся Генуэзская конференция! Ибо он — с одной стороны Ульянову а с другой стороны, он — Ленин.
Ленин изгнал из обихода коммунистической партии всякий элемент фразы и позы. Вот почему мне несколько совестно рисовать этот его портрет — быть может, все-таки я что-нибудь делаю слишком «картинным» и «красочным». Но изгнав из себя и из других этот, элемент, Ленин не изгнал из себя (не собирался и не мог изгнать из других) элементов беззаветной, сжатой, но прямо-таки яростной революционной энергии. Пусть только она не расходуется на красивые романтические слова, направляющие ее по ложному пути. Пусть она выражается только в действиях и в словах, точно определяющих задачи и объем действия, и притом в словах самых простых. Читатели помнят, вероятно, статью «О значении золота при социализме и теперь»', помещенную года полтора назад в «Правде». Она характерна как сравнительно редкий образчик случая, когда эта «яростная» революционная энергия Ленина проступает на поверхность в словах. Этих случаев больше было до 1917 года. В частности, мне вспоминается превосходная статья Ленина «Памяти графа Гейдена»2 (видного октябриста), написанная летом 1907 года. Тогда еще так можно и должно было писать. Но когда рабочие взяли власть в свои руки — направляйте всю вашу энергию в дело, и только в дело.
Разговаривая с Лениным с глазу на глаз, вы получаете иногда другое странное впечатление. Ничего «особенного», «замечательного», «глубокого» он вам не скажет. Скажет не только вещи простые, но, пожалуй, уж и слишком обыкновенные. Но вы скоро можете заметить, что дело тут в двух обстоятельствах. Во-первых, он, так сказать, бережет свой порох для разговора, предназначающегося «всем, всем, всем». А во-вторых, простота в массе случаев определяется тем, что мысль рассчитана на очень большой масштаб распространения и приложения. Ведь не один раз Ленин подчеркивал, что в настоящее время только такие мысли и предложения могут иметь вес, которые двинут в ход миллионы людей и будут проверены опытом этих миллионов.
Из этого ясно, что во весь рост вы увидите Ленина только на большом собрании. Здесь (особенно если Ленин в ударе, и особенно так было до ранения, когда жест Ленина был совершенно свободным) вы увидите и услышите вещи, глубоко западающие в память. На трибуну быстро выходит небольшой крепкий человек, и, в то время как по залу несется ураган аплодисментов и криков, стихающий только для того, чтобы разразиться снова, он обеими руками приглаживает свой череп, точно до сих пор не снял парика, который носил в сентябре 1917 года, разбирает листки записей, всовывает в них голову, поворачивая ее туда и сюда,— словом, старается как-нибудь укрыться от неизбежного, но — отнимающего время! — звукового дождя, который на него сыплется. Вот наконец он стих, и Ленин начинает голосом отчетливым и размеренным, хотя с некоторым ударением в нос и как будто пришептыванием, особенно в тех местах, где речь доставляет удовольствие ему самому. Этот последний оттенок берется, вероятно, от обильного чтения и частых разговоров на самых различных языках.
Пока Ленин находится в начале речи, обе руки его бездействуют и иногда спрятаны в карманах. Но вот появляется на поверхность правая рука, и ее энергичный жест начинает ставить точки, запятые, тире в речи, начинает подчеркивать слова и фразы. Дальше уже и левая рука не может утерпеть, и обе вместе начинают иллюстрировать усложняющийся ход мысли. Они находятся в быстром движении, и вся речь развивается быстро и все быстрее яснеет в умах слушателей, и все больше растет в них наслаждение от того, что сознание проясняется в основном вопросе, что «решающий пункт» всплывает с полной отчетливостью, что «основное звено цепи ухвачено», что теперь и они, и миллионы людей за стенами сумеют «вытащить всю цепь». Тут уже и для Ленина речь достигает апогея. Уже сделали руки свое дело. Откинувшись назад туловищем, он закладывает обе руки большими пальцами в прорезы жилета, распахнув пиджак. Точно при этом руки и захватили как раз те главные звенья, которые надо тащить. И почти неподвижный, незаметно, но с невероятной энергией жестикулируя уже только одним корпусом, Ленин ведет людей к выводам простым и точным, бросая те слова, точно определяющие задачи и объем действия, о которых мы говорили раньше.
Это внешнее впечатление (целиком связанное с внутренним) от речи Ленина настолько сильно, что его не мог стряхнуть с себя и нынешний эмигрант Виктор Шкловский, который по-своему описывает его в своих воспоминаниях о 1917 годе, вышедших за границей. «Малый совет солдатской секции (питерского Совета рабочих и солдатских депутатов летом 1917 года.— Н. О.), борясь своей благонравной газетой с приехавшим Лениным, поместил в ней свою резолюцию, что он считает ленинскую пропаганду столь же вредной, как всякую контрреволюционную пропаганду. Ленин приехал объясняться в Совет. Это был день смятения. Зал заполнился комитетчиками. Председательствовал вольноопределяющийся Завадье. Ленин говорил речь с элементарной стремительностью, катя свою мысль, как громадный булыжник; когда он говорил о том, как просто устроить социальную революцию, он снимал перед собою сомнения, точно кабан тростник.
Зал во время его напора был согласен с ним, и в нем водворилось что-то похожее на отчаяние. Помню бородатого солдата, кричавшего по адресу малого Совета — «буржуйчики», «маменькины сынки» и требующего «Чхеидзу председателем, Чхеидзу!» — представляю себе, какой заворот мозгов был в голове у этого солдата».
Однако если у этого солдата заворот мозгов выражался в том, что он, соглашаясь с Лениным, требовал в председатели Чхеидзе, то этот заворот был создан исключительно Шкловским с сотоварищами, обманувшими солдата в том, что Чхеидзе такой же социалист, как и Ленин. И уже к октябрю 1917 года Ленин излечил солдат от такого заворота мозгов.
Конечно, внешнее действие речи Ленина — только аккомпанемент, сопровождение к действию логическому. Огромная сила этого последнего состоит в том прояснении сознания по решающему пункту, о котором сказано раньше. Слушатели испытывают великое наслаждение, великую радость от того, что этот человек ухватывает жизнь так, как она есть, в той ее простоте, которую, однако, так трудно раскрыть, и, раскрыв, обнажив до конца ее простые движущие силы, указывает простые — как сама жизнь! — решения, именно те, которые могут и должны двинуть миллионы. Оценки Ленина и его практические предложения так же гениально просты, как, скажем, описания Толстого, а литературный стиль Ленина целиком можно сопоставить со стилем Толстого, хотя, конечно, эти два человека во всех остальных отношениях представляют громаднейшие различия.
Каковы же эти простые движущие силы и почему раскрытие их производит такой колоссальный подъем и такое огромное организующее действие? Это — классовые интересы масс, и это — те ближайшие классовые задачи, которые сама масса уже искала инстинктивно, даже уже нашла, но которые надо суметь выделить в самом ядре, отбросив в сторону всякую шелуху, и сделать совершенной очевидностью. Если в чем может сказываться деятельность гениального общественного мыслителя и вождя, то именно в этом. И в этом — огромная сила Ленина. И ею он создает то смятение, то отчаяние в рядах пытавшихся вести массу подголосков буржуазии, о котором пишет Шкловский.
Характернейшая черта Ленина: за время с начала революции он безвыездно пребывает сперва в Питере, затем в Москве. Он никогда не выезжал на места. Все прочие политические и советские работники большевизма, поскольку они год просидят безвыездно в Москве, теряют «связь с местами» и «контакт с жизнью». Не терял этого лишь один Ленин, непрерывно пребывая в центре и отсюда гораздо лучше и дальше видя кругом, чем люди, которым для этого надо поближе подходить к наблюдаемым предметам.
Да ведь если бы Ленину начать «объезжать места», ему надо было бы объехать весь мир. Ибо его слова и действия рассчитаны всегда не только на миллионы рабочих и крестьян, живущих и борющихся в России, но и на большее число таких миллионов, рассыпанных по всем частям света. И вот две характернейшие черты Ленина, и суть — первая: способность каким-то чутьем по письменным знакам и устным сообщениям понимать, что делается на огромном пространстве в массовом масштабе, в целом, и вторая: в таком же массовом масштабе и на такое же пространство давать действенный отклик — «всем, всем, всем».
Ленин, бесспорно, грандиозная фигура в мировом рабочем и революционном движении. И поэтому почти невозможно зарисовать его личный портрет, или нужно рисовать его какими-то новыми способами. Но то, что могла сложиться и развиться такая фигура, обладающая как раз двумя последними только что отмеченными чертами, что это означает? Это означает, что размеры рабочего революционного движения приняли мировую величину и что вождь такого движения должен быть как бы командиром мощной радиостанции, принимающей волны со всех концов света и всюду посылающей ответные волны.
Есть ли отдаленное подобие такого вождя в стане наших врагов? А ведь в их руках все еще не только самые мощные радиостанции, в материальном смысле слова, в их руках все орудия современной техники и все сокровища умственной культуры. Нет таких вождей у них. И это в эпоху самого тяжкого кризиса капитализма, когда только тесной классовой спайкой и решительным классовым действием можно было бы вернуть жизнь к старому равновесию и закрепить рычаги в своих руках. И если таких вождей у них нет, значит, их уже не в состоянии породить та среда, из которой они могли бы выйти. Значит, после тяжелых новых боев — их будет еще так много! — конечная победа все же будет нашей, и «на нашей улице будет праздник!».
О Ленине: Сб. воспоминаний. Предисл. и ред. II. Л. Мещерякова. М„ 1924. Кн. 1. С 13-23
Примечания:
1 Имеется в виду статья «О значении золота теперь и после полной победы социализма». (См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 221 — 229.) Ред.
2 См. там же. Т. 16. С. 37—45. Ред.
ОСИНСКИЙ Н. (ОБОЛЕНСКИЙ ВАЛЕРИАН ВАЛЕРИАНОВИЧ) (1887—1938) — государственный, партийный деятель, экономист, академик АН СССР.
Член партии с 1907 г. Партийную работу вел в Москве, Твери, Харькове. Неоднократно подвергался репрессиям царского правительства. После Февральской буржуазно-демократической революции 1917 г.— член Московского областного бюро РСДРП (б), делегат VI съезда партии; входил в редакцию большевистской газеты «Социал-демократ» В октябрьские дни член Харьковского ВРК. После Октября на руководящей государственной, партийной и административно-хозяйственной работе. Необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии.