А. Ломов СМОЛЬНЫЙ В ОГНЕ
На VI съезде нашей партии, происходившем 8—16 августа (26 июля — 3 августа) 1917 года в Петербурге 1 в полулегальных условиях, я был избран кандидатом в члены ЦК нашей партии. Целый ряд наших товарищей, избранных в ЦК, сидели по тюрьмам, часть членов ЦК вынуждена была скрываться. Поэтому, хотя я и был кандидатом, сразу же после съезда вошел в состав Центрального Комитета.
Политическое положение было чрезвычайно напряженным и продолжало все более обостряться. В нашей партии и в ЦК боролось два течения: одни товарищи, во главе с тов. Лениным, стояли за форсирование вооруженного восстания, другие считали его преждевременным.
Я и В. Н. Яковлева едем из Москвы на заседание ЦК в Петербург. Нам поручено отстаивать линию на восстание во что бы то ни стало. Оба настроены нервно, обсуждаем, как держаться на заседании ЦК, подсчитываем все «за» и «против», кто поддержит линию на восстание, кто будет против.
На заседание ЦК в парике пришел тов. Ленин. Грим и парик настолько изменили Владимира Ильича, что узнать его было совершенно невозможно даже нам, сталкивавшимся с ним не раз и за время революции, и в предреволюционное время.
Совершенно неузнаваем был и.скрывавшийся в то время тов. Зиновьев. Он отрастил себе бороду, и, когда меня «знакомили» (!) с ним, я совершенно не представлял, кто это.
На этом заседании ЦК вопрос о восстании был подвергнут горячей дискуссии. Ленин, Свердлов, Сталин, Троцкий и мы, москвичи, решительно настаивали на резкой линии восстания. Каменев и Зиновьев как-то неловко и слабо аргументировали в пользу необходимости всяческой оттяжки конфликта, доказывая нам утопизм, преждевременность вооруженного восстания, предрекая нашу изоляцию и т. д. Ленин подробно расспрашивал о положении на фронте. Суммируются все сведения, идущие от корпусов армий. Помню разбор всех сведений из Минска, всех сообщений Позерна.
Каменев и Зиновьев сопротивляются как-то безнадежно, неудачно и в конце концов умолкают.
Центральный Комитет нашей партии громадным большинством принимает решение энергично вести линию на восстание, с тем чтобы превратить первый же удобный конфликт в борьбу рабочих и крестьян за власть (10 — за восстание и 2 против — Зиновьев и Каменев).
После этого восстание всюду энергично подготовлялось: Петербургский комитет у себя, а мы — в Москве и области. Теперь о восстании.
Как сейчас, помню, мы поздно ночью в Питере разошлись с заседания ЦК. Я, Рыков и группа других товарищей-«провинциалов», у которых не было подходящей ночевки, двинулись в наш книжный склад «Прибой», где полновластно царила Е. Д. Стасова — один из секретарей ЦК. Мы решили там переночевать на тюках с книгами.
Наше помещение ЦК отличалось, по меньшей мере, некоторыми странностями. Конечно, на дверях не было вывески. Мы поднимались и останавливались перед дверью, на двух стеклах которой было чрезвычайно художественно выгравировано два больших креста. Оказывается, в этом помещении раньше находилась домовая церковь. И вот в этой-то домовой церкви расположился наш книжный склад «Прибой», а в одной из комнат его мы на кипах с книгами устроили себе «удобные» постели. В помещении было очень холодно. Никто из нас не хотел вставать утром к телефонному звонку,— так хотелось еще немного поспать. Но телефон становился все нетерпеливее, звонил беспрерывно. Это из Смольного будили нас и сообщали, что против Смольного, ранее Института благородных девиц, а теперь большевистского штаба, Керенский решил двинуть свои войска. Надо было спешить. Оказывается, ночью Керенский потребовал от Петербургского 1 Совета беспрекословного подчинения своим генералам и отправки солдат красного революционного Питера на фронт. Это было с негодованием решительно отвергнуто.
В 6 часов утра стало известно, что против нас двинули ударников и Ораниенбаумскую школу прапорщиков. Словно из-под земли, вокруг Смольного появились орудия и пулеметы, стали стекаться рабочие и солдаты. Мы сейчас же двинули своих агитаторов против высланных частей, и последние, не дойдя до нас, постепенно растаяли. Сообщили о том, что охранники Керенского закрыли орган ЦК нашей партии «Рабочий путь». Сейчас же посылаем один из верных революции полков нести охрану типографии газеты. Троцкий быстро набрасывает маленькое обращение к солдатам, которое дышит революционным пафосом и силой.
Тогда правительство Керенского решило применить новый метод: надо разобщить Смольный с рабочими окраинами. Повсюду разводятся мосты. Разведен даже Николаевский мост, несмотря на сопротивление рабочих. Но это обстоятельство не послужило на пользу Временному правительству. Когда Николаевский мост был разведен, наша большевистская «Аврора» пошла по Неве, остановилась против Зимнего дворца и направила дула своих орудий в упор против него.
Рабочие не дремали, и уже к 12 часам им удалось снова свести мосты, и улицы уже запружены тысячными отрядами рабочих и солдат, спешащих на помощь Смольному.
Днем и вечером в Смольном чувствуется какая-то нерешительность: ни мы, ни Керенский не рискуем стать на путь окончательной схватки. Мы выжидаем, опасаясь того, что наши силы еще недостаточно подобрались. Правительство же Керенского, все больше разлагаясь, боится брать инициативу в свои руки. Какая-то нерешительность чувствуется у нас в Центральном Комитете. Все мы все время находимся в Смольном, в одной из небольших комнат первого этажа. На всех не хватает стульев, поэтому часть членов ЦК расположилась полулежа на полу. Настроение какое-то выжидательное, словно еще должно что-то произойти, после чего и начнется настоящее восстание. В наших руках уже много правительственных учреждений, вокзалов. Настроение такое, что, пожалуй, надо немного «погодить», как бы «не зарваться».
Но вот появляется Ленин. Он по-прежнему в парике. Его трудно узнать. Сразу, в течение минуты, обстановка меняется. Ленин кипит и бурлит. Он издевается над нашей нерешительностью. Сейчас же надо дать все необходимые директивы, брать все здания, все правительственные учреждения, все вокзалы, телефон и телеграф в свои руки, пользуясь нерешительностью правительства Керенского.
С этого момента колебаний и осторожности как не бывало. ЦК партии внизу, Военно-революционный комитет наверху — звонят во все районы, требуют энергичного наступления. Получаются отовсюду сведения о переходе к нам частей, о захвате новых зданий, вокзалов, правительственных учреждений.
Как происходило формирование новой власти, нового правительства?
Наше положение было трудным до чрезвычайности. Среди нас было много прекрасных высококвалифицированных работников, было много преданнейших революционеров, исколесивших Россию по всем направлениям, в кандалах прошедших от Петербурга, Варшавы, Москвы весь крестный путь до Якутии и Верхоянска, но всем надо было еще учиться управлять государством. Каждый из нас мог перечислить чуть ли не все тюрьмы России с подробным описанием режима, который в них существовал. Мы знали, где бьют, как бьют, где и как сажают в карцер, но мы не умели управлять государством и не были знакомы ни с банковской техникой, ни с работой министерств.
Желающих попасть в наркомы было немного. Не потому, что дрожали за свои шкуры, а потому, что боялись не справиться с работой. Ленин энергично искал кандидатов в наркомы и на ответственные посты. И после этого ЦК тут же оформлял очередное назначение. Разногласий никаких не было.
Каменев и Зиновьев как-то помалкивали, стихли.
Утром, после того как власть фактически оказалась в наших руках, собрался II съезд Советов. Помню, выступал тов. Ленин решительно и горячо; он кратко (ведь некогда болтать, надо было руководить восстанием) предложил от имени ЦК свои знаменитые воззвания и декреты о земле, об установлении Советской власти и т. д.
Меньшевики испуганно ворчат, кричат, протестуют против нас, «захватчиков», у которых руки в крови и пр. Они шумно встают, протестуют против обстрела Зимнего дворца и, растерянные, но громко протестующие, кричащие и в то же время жалкие и хнычущие, куда-то уходят из Смольного. Зал провожает их шумно-иронически.
В то время, когда в Военно-революционном комитете и в ЦК нашей партии неослабно бился пульс революции, коридоры Смольного были переполнены снующей массой рабочих, красногвардейцев и солдат. Пулеметные ленты, .револьверы, винтовки — все это куда-то стремится, бешено несется. Грузовики, отчаянно фырча, летят, переполненные вооруженными красногвардейцами. Вдали слышатся выстрелы.
Смольный кипел, Смольный жил, Смольный формировал новый порядок. Он переваривал в своем котле колеблющихся и сомневающихся для того, чтобы назавтра выкинуть из своих коридоров новые кадры революционеров-бойцов, смелых и решительных агитаторов, тысячи пропагандистов, новых красногвардейцев, новых вождей.
Советская Сибирь (Новосибирск). 1927. 6 ноября
ЛОМОВ А. (ОППОКОВ ГЕОРГИЙ ИППОЛИТОВИЧ) (1888—1938) — партийный и государственный деятель. Член партии с 1903 г. Партийную работу вел в Петербурге, Иваново-Вознесенске, Москве, Саратове. Неоднократно подвергался репрессиям царского правительства. После Февральской революции 1917 г.— член Московского областного бюро и Московского комитета РСДРП (б), зам. председателя Моссовета, делегат Седьмой (Апрельской) Всероссийской конференции и VI съезда партии. В октябрьские дни — член Московского ВРК. На II Всероссийском съезде Советов вошел в состав СНК в качестве наркома юстиции. В дальнейшем — на хозяйственной работе. Кандидат и член ЦК партии, член ЦИК СССР. Необоснованно репрессирован. Реабилитирован посмертно и восстановлен в партии