С. В. МАЛЫШЕВ
ВСТРЕЧИ С ЛЕНИНЫМ ВО ВРЕМЯ НЭПа
Вернувшись с Туркестанского фронта из так называемой в то время Хивинской республики в Москву, в январе 1921 года я встретил Владимира Ильича и беседовал с ним о делах Туркестана, куда был командирован в декабре 1919 года по просьбе тов. Фрунзе и по указанию Владимира Ильича. .
Отправили туда тогда же и всю экспедицию баржелавок с аппаратом и товарами. Решение высшего органа партии об откомандировании было формулировано так: «Направить экспедицию бар-же-лавок Малышева во главе с Малышевым, со штабом его экспедиции и товарами в Туркестан для экономического и культурного подхода к низам населения Востока».
По тому, как ставил передо мной вопрос о нашей работе в Туркестане и какой стороной этого дела интересовался Владимир Ильич, уж тогда было ясно, что в практической экономике Советской страны он наметил большие сдвиги. Эти сдвиги шли в трех направлениях: по развитию промышленности, развитию и укреплению разрушенного войной сельского хозяйства и организации товарооборота между городом и деревней.
Немного спустя после нашего возвращения с Туркестанского фронта начали съезжаться в Москву делегаты на X съезд партии, и наконец наступил день открытия съезда. Мне, старому подпольщику, которого знали многие партийцы, совершенно не пришло в голову позаботиться о пропуске на заседания съезда, но, несмотря на мой фронтовой вид, часовые, конечно, не пропустили меня в Свердловский зал ВЦИК, где открывался съезд. Минуту-другую я спорил с ними, по наивности доказывая им, что перед ними не посторонний для партии человек. Но часовые не должны были вникать в суть моих доводов и просто отстранили меня от дверей. Подталкиваемый проходящими на съезд товарищами, я стоял у входа и обдумывал, как же мне при таких условиях попасть на съезд. В этот момент чья-то рука взяла меня сзади за руку выше локтя и продвинула вперед. Не успел я оглянуться, как оказался в зале и заметил, что за мной идет Владимир Ильич. И так, держа за руку, он провел меня к трибуне и посадил в президиум. Приткнувшись на краешке стула, я посидел на этом месте минуты три, и, заметив, что Владимир Ильич углубился в разговор с кем-то, я смылся оттуда в кулуары.
Съезд проходил при огромном напряжении. Экономически истощенная империалистической и гражданской войнами наша страна, в особенности ее пролетариат, переживала труднейшую полосу своего существования. Но, несмотря на величайшие лишения, трудящиеся страны героически переносили все тяготы борьбы. В рядах партии оппозиция, пользуясь тяжелыми условиями, стремилась разжечь недовольство. Политическая борьба к марту 1921 года чрезвычайно обострилась.
Кроме всякого рода отдельных затруднений на заводах и в сельских местностях, вспыхнуло Кронштадтское восстание. Борьба оппозиции с партией развивалась. Воеводы этих групп и «группочек» наглели и в каждом своем выступлении откалывали что-нибудь и против партии, и непосредственно против Ильича. Владимир Ильич в этих трудных условиях был веселым, живым и старался поддержать и в нас это же настроение, но когда выступал кто-нибудь из вожаков оппозиции, Владимир Ильич сбрасывал с себя пальто, быстро входил на трибуну и говорил резко, а иногда гневно.
Под Кронштадтом шла борьба Красной Армии и мобилизованных коммунаров, делегатов съезда, с изменниками и эсерами, в глубинах деревни назревала и выявлялась новая борьба, а на съезде партии оппозиция старалась сильнее наскочить на руководство партии, и особенно на вождя ее. Главными застрельщиками в борьбе против партии и вождя были Троцкий и Шляпников. Со Шляпниковым связались несколько товарищей с подпольным стажем. Владимиру Ильичу нужно было этих запутавшихся товарищей убедить отдельно, а не перед всем съездом, чтобы спасти для партии старых большевиков, бывших в подполье партии, а ныне поддавшихся буржуазному влиянию и выступающих против партии, против основателя партии, строителя ее и водителя партии от победы к победе. Были созваны два собрания старых большевиков.
— «В особых комнатах»,— как говорил тогда Троцкий,— куда нас вот не пустили, за запертой дверью что-то обсуждали...»
Мы смеялись над этой болтовней Троцкого и делали свое дело. Владимир Ильич достиг того, что убедил тех из большевиков-подпольщиков, которые смыкались с оппозицией. Но на этих собраниях он зато уж крыл как следует товарищей, запутавшихся в лабиринтах антипартийных уклонов, шедших не по большевистской дороге.
И X съезд нашей партии закончил исторически важнейшую работу по выработке основ новой экономической политики, закончил против оппозиционеров, которые играли на трудностях партии, хотели изменить твердую ленинскую линию партии. X съезд партии вынес жесткую резолюцию против фракционности, против оппозиционности.
Кронштадт взят. Нужно было переходить к новой экономической политике, на путях которой в кратчайший срок стране был бы обеспечен хозяйственный успех для залечивания всех ран, нанесенных многолетней империалистической войной и грандиозными гражданскими битвами.
Сосредоточив свое внимание на новой экономической политике, им выработанной, Владимир Ильич вокруг этого главного строил все остальное. Помню случай в Совнаркоме, когда под председательством Владимира Ильича обсуждался вопрос, поставленный тов. И. Т. Смилгой о Главтопе. И на этом вопросе Владимир Ильич выявил характерные начала новой экономической установки. По докладу начальника Главтопа тов. Смилги получалось, что для того, чтобы оживить работу аппарата Главного топливного управления, нужно было выдать ему, тов. Смилге, еще столько-то тысяч совнаркомовских пайков (кажется, 3 тысячи). Владимир Ильич, настроенный к тому, чтобы на практике уменьшать аппараты, задал Смилге несколько вопросов. Помнятся мне эти вопросы как сейчас.
— Товарищ Смилга,— спрашивает Владимир Ильич,— сколько человек у вас в аппарате Главтопа?
— Если не ошибаюсь,— отвечает тов. Смилга,— около девяти тысяч человек.
— Гм, вы хотите еще 3 тысячи совнаркомовских пайков, чтобы увеличить аппарат — или что?..
— Нет, не аппарат увеличить, Владимир Ильич,— отвечает Смилга,— а чтобы поднять работоспособность у наших сотрудников, необходимо дать некоторым наиболее ответственным работникам по два и по три пайка, потому что у них семьи. Тем, что мы дадим им по два-три пайка, мы их заинтересуем, и они усиленно будут работать.
Тов. Смилга продолжал прерванный Владимиром Ильичем доклад, но Владимир Ильич опять остановил его.
— Товарищ Смилга, все это очень ясно и так... нужно покороче...
— Так, Владимир Ильич, надо же доказать...
— Да что тут доказывать! Вам нужно дополнительно столько-то совнаркомовских пайков, ну вот и давайте решать,— говорит Владимир Ильич.
Задав ему еще пару вопросов и оглядев всех членов Совнаркома, как бы проверяя себя, Ленин сказал:
— Ну что же, всем ясно как будто. Дальше прений не будем открывать...
Подтвердили.
— Ну так вот, давайте записывать.
— Поручить начальнику Главтопа товарищу Смилге сократить аппарат Главтопа на 3 тысячи человек. Освобожденные от сокращенных совнаркомовские пайки разрешить товарищу Смилге использовать для оставшихся в Главтопе лучших работников.
Тов. Смилга начинает волноваться, пытается доказывать...
— Но, товарищ Смилга,— говорит Владимир Ильич,— вопрос же ясный. Давайте попробуем так. Так лучше... Мы думаем, будет лучше, потому что много у вас людей, они только едят пайки, ничего не делают и мешают другим работать. Кончен вопрос, товарищ Смилга. Следующий вопрос...
Смилга принужден был примириться и сесть, поглядывая по сторонам.
Весной этого же года Владимир Ильич при встрече сказал мне о работе наших барже-лавок на Волге. Чувствуя, что этот вопрос интересует его, я указал ему, что если бы для закупки хлеба баржа передвигалась к местам подвоза, одновременно снабжая крестьян товарами, то преимущества этого способа торговли были бы особенно очевидны. И товары не распылялись бы по спекулянтам, а шли против хлеба прямо к крестьянину. В заключение мне удалось сказать, что теперь эта форма была бы очень подходящей. Владимир Ильич заметил, что можно об этом подумать, и предложил через несколько дней позвонить ему. Когда я позвонил ему, мне сказали, что Владимир Ильич примет меня... Вскоре после этого мы беседовали с Владимиром Ильичем о том, как развить работу барже-лавок уже в широком масштабе. Представленный мною проект (записочка Ленина, написанная в связи с ним, опубликована в XX «Ленинском сборнике»1) сводился к тому, что по рекам Волге, Каме, Белой и др. мы пускаем передвижные хлебозакупочные пункты, на которых должны быть всевозможные крестьянские товары. Крестьяне, продавшие хлеб на передвижной пункт, тут же могут купить все, что им необходимо. Опыт работы этих передвижных закупочных пунктов в виде товарообмена экспедиции барже-лавок мы проделали в 1918—1919 годах, и он дал тогда хорошие результаты. Аппарат нашей экспедиции находился в этот момент в Хиве. Люди в нем были приспособлены к этой работе, и без них начинать на Волге дело все же было трудно. Из Туркестана, где была сильная нужда в людях, их не отпускали. На мою просьбу оказать воздействие на туркестанцев для срочного отпуска людей Владимир Ильич немедленно же дал указания об этом тов. Мирошникову и позвонил секретарю ЦК тов. В. М. Молотову, чтобы он отправил в Туркестан распоряжение об отпуске в Москву штата нашей экспедиции.
Наркомпродовские работники скептически встретили эти начинания 1921 года и мало содействовали нам. Правда, тов. А. Д. Цюрупа, Н. П. Брюханов и еще два-три товарища стремились сделать все необходимое для организации барже-лавок, но в аппарате Наркомпрода, состоявшем из разнообразных людей, я встречал сильное сопротивление нашему делу и задержку его организации. Постоянно стремясь укрепить аппарат наркоматов в каждом звене их, Владимир Ильич всегда отсылал меня сначала для разговоров в то именно звено, которого касался этот вопрос, а в крайнем случае к тов. Цюрупе или к Брюханову и, отсылая, говорил:
— Ну, а после этого придете ко мне, расскажете, что выйдет. Если выходило хорошо, я сообщал ему по телефону, а если плохо — снова бежал к нему лично. И он уже сам созванивался с наркомами и сам составлял тот документ, который необходим был по моему делу. Так, например, им непосредственно было отредактировано написанное Наркомпродом постановление о наших передвижных хлебозакупочных и товарных пунктах. Помню, как сейчас, всю картину моего спора с В. А. Аванесовым и Н. П. Брюхановым в момент редактирования Владимиром Ильичем этого документа. Под давлением Аванесова Владимир Ильич переписал один пункт этого постановления. Я видел, что из-за этого пункта возникнут большие затруднения, будет стеснена инициатива, и запротестовал.
— Ну, как же вам написать? — спросил меня Владимир Ильич.— А так выйдет?..
— Нет.
— Почему?.. Доказываю...
— Ну а так выйдет?
— И так не выйдет, Владимир Ильич. Напишите же так, как было.
— Надо же соблюдать интересы ведомств,— замечает мне Владимир Ильич.— Ведь они возражают. Ну, вот так давайте напишем, как указал Брюханов.
Я говорю:
— Нет, я не ручаюсь, что из этого что-нибудь выйдет.
— Ну, вот еще слово прибавим...
Наконец я не вытерпел и в силу привычки к диким словам предков говорю:
— Да, господи, ведь ничего же не выйдет из этого... Владимир Ильич полушутя, полусерьезно прикрикнул на меня:
— Ну, господи, господи... Как же вам написать? Ну, ладно, вот так напишем. Хорошо?
— Теперь вот хорошо, Владимир Ильич.
— Ну вот, господи, господи...— и, положив карандаш, сказал:
— Ну, кончено... Кончено...
Иллюстрирую великую чуткость Владимира Ильича к людям еще одним довольно-таки тяжелым для всей нашей экспедиции фактом, когда Владимир Ильич проявил величайшую чуткость к человеку в момент его жестокой ошибки.
Один из моих ближайших помощников, рабочий и большевик, совершил тяжелый проступок в Наркомате продовольствия. Его требование в отдел снабжения наркомата о выдаче для экспедиции необходимых предметов инспектор-ревизор, которому попала бумажка, продержал 11 дней и отказался удовлетворить, так как требование было написано не на бланке ведомства. Когда наш товарищ прибежал к главному ревизору, тот сказал ему:
— Не выдам и не выдам. И разговор кончен.
Тов. Камышев убеждал этого инспектора в том, что дело экспедиции спешное, что Владимир Ильич интересуется им, что работа уже на ходу и что без пишущей машинки, перьев и бумаги, которые он просил, работать нельзя. На все это главный ревизор наркомата по фамилии, кажется, Пузинов, улыбаясь, заявил:
— Не выдам и не выдам, и не получите. Не мешайте мне работать...
Мой товарищ волновался, крутил перед носом главного инспектора кулаками, ругался и наконец раздраженно заявил:
— Если вы хотите свергнуть Советскую власть, то вам это не удастся, мы на улицах размозжим ваши башки за такой саботаж.
А главный ревизор уперся еще сильнее, отстаивая свою «правоту», и послал помощника за старшим комендантом Наркомпрода Естифеевым, который, неслышно войдя в кабинет инспектора, взял нашего товарища сзади за руки, поднял и понес из кабинета, приговаривая:
— Товарищ Камышев, нельзя же здесь шуметь и скандалить.
Инспектор соскочил со стула и принялся травить тов. Камышева:
— Я прав, я прав, будет по-моему.
Разъяренный Камышев плюнул в лицо этому инспектору.
Комендант растерялся, опустил Камышева на пол и отказался составить акт о происшествии, под давлением инспектора, пытавшегося замазать дело. Тов. Камышев поспешно прошел к замнаркома Брюханову, который распорядился составить акт.
После большого шума в Наркомпроде вокруг этого недопустимого факта, в этот же день, тов. Камышева встретил тов. Сталин, тогдашний нарком Госконтроля, и остановил тов. Камышева вопросом:
— Ты что там натворил? Зачем ты это сделал? Не надо так делать, и нельзя допускать таких поступков...
Тов. Камышев извинился перед ним, но что же можно сделать? Факт остается фактом.
Только что тов. Камышев пришел к себе домой в 1 дом Советов, к нему позвонили из Совнаркома и позвали к Ильичу. Перепуганный предвидящимися еще большими неприятностями, Камышев, взяв акт коменданта в карман, отправился в Кремль.
Владимир Ильич сидел за столиком, рылся в бумагах и так как Камышев пришел тихо, то он, углубленный в дела, очевидно, не слыхал. Камышев постоял минутку... кашлянул. Владимир Ильич поднял голову.
— А, вы, товарищ Камышев, пришли. Ну, что у вас новенького? Как будто ничего не случилось... Владимир Ильич с большой сердечностью выспрашивал у Камышева, что у него нового в деле организации, что мешает успеху, когда выедет экспедиция и т. д. Камышев достал из кармана акт и, подавая его Владимиру Ильичу, сказал:
— Вот какие случаи происходят у нас в учреждениях. Владимир Ильич читал, смотрел на Камышева, удивлялся и опять читал. Потом наконец вопросом прервал тишину.
— Так что же, товарищ, неужели это было?
— Да, было.
— Так вот и было?.. Вы действительно плюнули?
— Да, так и плюнул, Владимир Ильич.
— Может быть, вы сказали: я на вас плюю, а не плюнули или плюнули в сторону?
Этим неверием в такой безобразный факт Владимир Ильич довел Камышева до такого состояния, что он взмолился:
— Владимир Ильич! Я же понимаю, что это вещь недопустимая. Власть в наших руках, и мы не должны допускать таких поступков... На суде я не стану отрицать своей большой вины и приму как должное то наказание, которое суд вынесет, но он, наверное, разберет там и проделки того саботажника, который явился причиной к этому.
— Гм, нет, судиться, товарищ Камышев, некогда. Мы за ним посмотрим. И что он за человек — выясним... а вы уже поезжайте, работайте. Что же делать?.. Только этого впредь не надо допускать. Вы сами сознаете... и я думаю, воздержитесь от всех резкостей...
Так закончилось это тяжелое для тов. Камышева дело.
Экспедиция наша выехала. Товаров мы набрали достаточно, план разработали, решение правительства было, людей подобрали, и двинули на Волгу. Владимир Ильич при последнем свидании сказал мне:
— Ну, там, как у вас пойдет работа, но вы больше демонстрируйте перед всеми крестьянами, что мы будем покупать у них хлеб и что товар пойдет против хлеба, а не через спекулянтов. Теперь это дело строго наладим. Теперь все должно измениться, и продналог дает крестьянину полную возможность хозяйствования.
Это было весной. Когда, погрузивши в Нижнем товары, мы подплыли к Чебоксарам, налицо был страшный голод Поволжья. По указанию Наркомпрода мы свернули на Каму. Но и там работа наша успеха не имела, потому что голод все сильнее и сильнее забирал в свои лапы население. И когда глубокой осенью я сдал в Перми все товары на Сибирь и вернулся в Москву, Владимир Ильич вызвал меня, выслушал внимательно мои рассказы о положении вообще и о моих невзгодах и сказал мне: «Теперь пока побудьте без работы».
В это время уже практическая организация нэпа стала выявляться вполне отчетливо. Открывались кое-где торговые лавки, развивалась кустарная промышленность, а на Красной площади занятые Наркомпродом Верхние ряды освобождались под новую государственную торговую организацию — Универсальные государственные магазины или, как потом они назывались, ГУМ. Магазины уже начали торговать. Во главе их стоял работник, с прошлым нашей партии не связанный. В беседе со мной Владимир Ильич намекнул мне, как знающему торговое дело, чтобы я поглядел со стороны на открывающиеся магазины. В течение нескольких дней я заходил в магазины Гума. Куплю что-нибудь, обойду все отделения, а выйдя, где-нибудь в уголке, запишу, что в таком-то отделении то-то не в порядке. И при встрече с Владимиром Ильичем рассказываю ему, что в Гуме, в отделении, скажем, галантерейном, приказчики грубы, покупатели недовольны, уходят из магазина раздраженными, а в таком-то отделении Гума товары на полках развалены и приказчики не желают проявить активность для приведения товара в порядок... Словом, все расскажешь ему, и он, очевидно, делал распоряжения руководителю Гума. Приказчики вскоре после этого исправляли указанные им недостатки в работе.
В начале зимы 1921 года Владимир Ильич сказал мне, что нам необходимо широко развить охотничий промысел, увеличить добычу валютного товара — пушнины. «Пойдите договоритесь с П. А. Богдановым. Мы должны открыть Ирбитскую ярмарку. Он все расскажет вам. После зайдете ко мне». У тов. Богданова в ВСНХ уже была учреждена комиссия по подготовке к Ирбитской ярмарке. Вскоре все было решено, и меня отправили восстанавливать разрушенную Колчаком Ирбитскую ярмарку. Маленькая ярмарчонка, на которой я раньше никогда не был, больших затрат не требовала — строения были почти все деревянные. По осмотре выработали смету. Строительные материалы нашлись на Урале же. Когда я вернулся в Москву, рассказал Владимиру Ильичу о том, что ярмарка будет восстановлена к указанному сроку, он сообщил мне, что уже идет подготовка к открытию Ирбитской ярмарки, чтобы я занялся этим вопросом со всех сторон, потому что мне придется проводить ее, как председателю ярмарки.
В ВСНХ и Комвнуторге была комиссия по отбору товаров и выработке порядка торга. Товарные массы подобрали, нащупали состояние нужных товаров в районах Сибири, составили определенный план, положение о ярмарке и ярмарочный комитет. Последний был создан из представителей Комвнуторга, ВСНХ, Наркомвнешторга и Центросоюза. Постановлением Совета Труда и Обороны меня назначили председателем ярмарочного комитета. Владимир Ильич при отъезде моем на Ирбит сказал мне:
— Ну, как у вас там выйдет торговля... сторгуете или не сторгуете, но как можно выше поднимайте ярмарочный флаг, чтобы все охотники — тунгусы, чукчи и другие — видели, что мы начинаем покупать у них пушнину, а не отнимать, и развили бы охоту до прежних пределов. Нам это нужно. Сделайте все для этого...
По окончании ярмарки мы вернулись в Москву. Владимир Ильич встретил нас очень хорошо, хотя, откровенно сказать, на Ирбитской ярмарке мне пришлось пережить много горького. Разврат, кражи, безобразия представителей ведомств, неисполнение законов и нарушение интересов государства — словом, всего этого достаточно было там, на сибирском торжище. И каждый шаг пришлось делать с нажимом, со скандалом, с борьбой. Даже при проезде туда представители ведомств захотели ехать каждый в своем особом салон-вагоне. Нужно было через Аванесова и даже через Ильича добиваться от дороги, чтобы такого вагона ведомствам для поездки на Ирбит не давали, так как идет вагон ярмарочного комитета, в котором все представители и должны поместиться. Этим мне хотелось достигнуть, во-первых, того, чтобы все уполномоченные были у меня все время на глазах и я их во время дороги (а тогда поезда шли не так быстро) мог изучить, а во-вторых, чего же зря деньги расходовать и дорогу загружать лишними вагонами?
Но беда вся наших советских торговцев была в том, что вагон ярмарочного комитета был взят мною жесткий, 4-го класса. Он крайне не устраивал едущих на ярмарку сановитых уполномоченных наших ведомств. Но так как был строгий приказ в этот вагон ярмар-кома погрузиться, то это было ими исполнено.
На самой Ирбитской ярмарке сюрпризов для меня было также немало. А после ярмарки начались судебные процессы, на которых главным образом свидетелем нужно было выступать мне, потому что некоторые из этих судебных процессов были возбуждены мною же.
Владимир Ильич понял и оценил мое тяжелое положение в этой работе и не только подбадривал меня своим чутким отношением, хорошими словами, но и действиями. На мой доклад в СТО 14 апреля 1922 года о результатах Ирбитской ярмарки Владимир Ильич сам явился и взял председательство в свои руки. Поощрительно, с приподнятым настроением был заслушан мой доклад, хотя, повторяю, на Ирбите было много печального и результаты ярмарки были небольшие. Тем не менее Владимир Ильич на Совете Труда и Обороны по моему докладу сам продиктовал решение, которым деятельность тов. Малышева и работа самой Ирбитской ярмарки в пределах поставленных задач признавалась успешной и т. д. Затем шли пункты о том, чтобы расследовать все действия местной власти, которая мешала ярмарке, допускала совершенно беззаконные налогообложения и т. д. И в заключение последним пунктом, продиктованным Лениным, ВСНХ поручалось при организации Нижегородской ярмарки всемерно использовать опыт работы Ирбитской ярмарки.
Закончив этот ярмарочный вопрос, Владимир Ильич кивнул мне и удалился в свою дверцу из зала заседания Совнаркома.
Спустя некоторое время после этого доклада при встрече в коридоре Совнаркома Владимир Ильич сказал мне, что надо готовиться к Нижегородке.
— Нынче мы думаем ее открыть и торговать на ней как следует. Так что вы поинтересуйтесь этим делом. Говорят, что Нижегородка сильно разрушена, надо восстанавливать. У вас, кажется, был строительный опыт по Совету безработных, вы тогда что-то строили, может быть, выедете посмотреть? Там нижегородцы смету составили, но она очень велика; мне сказали, что будто на один миллион шестьсот тысяч рублей. Таких денег мы не можем дать. Посмотрите, как можно сделать подешевле.
Вскоре после этого была образована полномочная комиссия при СТО по восстановлению Нижегородской ярмарки. В качестве уполномоченного СТО и этой комиссии в апреле 1922 года я отправился в Нижний Новгород для восстановления и строительства Нижегородской ярмарки. Смета Коммунхоза, которую мы положили в основание, по указанию Владимира Ильича была мною сокращена до 180 тысяч рублей, ибо тогда каждому было ясно, что ухлопывать громадную сумму в простоявшие уже 100 лет старые здания нерационально. И нужно было только довести эти здания до такого состояния и вида, чтобы в них можно было торговать 5—8, может, 10 лет. Ввиду этого вся смета была выработана нами на 180 тысяч рублей золотом. Когда Владимир Ильич узнал, что смета вышла небольшая, он велел тов. Сокольникову прибавить еще 50 тысяч рублей, так как «может быть, тов. Малышев постеснил себя и где-нибудь ему не хватит». Тов. Сокольников (наркомфин тогда), конечно, сделал это, предоставив мне получить на строительство дополнительно еще 50 тысяч рублей. Но мы этих 50 тысяч рублей не использовали и даже не истратили полностью отпущенные нам 180 тысяч рублей.
Из неоднократных бесед с Владимиром Ильичем можно было установить, что главная наша работа на ярмарке и на бирже заключалась в том, чтобы не допустить обмана нас, как государства, кемнибудь из частников. Владимир Ильич не раз мне указывал на то, что надо принять все меры и применить весь жизненный опыт, чтобы не допустить этого. По окончании Нижегородской ярмарки, приехав в Москву, я пришел в Совнарком как раз в тот момент, когда Владимир Ильич, только оправившись от нездоровья, вышел в Совнарком и сам председательствовал. Проведя несколько вопросов, он объявил перерыв. Когда народ поднялся со своих мест, Владимир Ильич тоже встал и направился в мою сторону. Здороваясь со мной с обычной сердечностью, он несколько раз повторил вопрос:
— Как прошла ярмарка? Удачно? Не надули они нас? Я надеюсь, что не надули?..
— Я тоже, Владимир Ильич, думаю, что не надули, потому что мы применили к этому делу все средства противодействия и всегда были в курсе их дел.
— Вы у нас человек-то плутоватый. Я уверен, что им не удалось вас надуть.
Я удивленно и смущенно посмотрел на него. А он сказал:
— Да, да, это ведь не плохо. Это хорошо, когда у нас есть люди, которые могут предупредить плутовство частника.
Я сообщил Владимиру Ильичу, что попытки надуть нас были большие, но виновники не только изобличены, но уже сидят в ВЧК и понесут наказание. Рассказал ему, как помощник заместителя председателя внешторговского объединения (так называемого Госторга), некий Залманов, вместе с другими купцами образовал частное акционерное общество и во главе его поставил своего брата. Этому частному акционерному обществу руководители Госторга Залманов и Коган продали все импортные редкие иностранные товары, которые были у Внешторга. Акционерное общество продавало на ярмарке эти редкие товары нашим нуждающимся в них госорганам по сильно взвинченным ценам.
— Вот видите, как нужно смотреть за ними,— сказал Владимир Ильич,— хорошо, что вы обнаружили!
Я говорю Владимиру Ильичу:
— Мы не только обнаружили это, но даю вам обещание, что не отступлю от этого дела до тех пор, пока не доведу его до конца, и в судебном процессе буду участвовать главным свидетелем.
— Это хорошо, хорошо. Мы вам в этом деле поможем.
И действительно, дело Залманова, Когана и других госторговских бандитов, кажется, в количестве 17 человек велось года полтора и было доведено до конца. Самые главные виновники — Залманов и Коган — были расстреляны, а другие получили довольно солидные сроки наказания.
Через эти ярмарки мы действительно осуществили скорую увязку всех товаропроводящих нитей и организовали солидный товарооборот страны. Правда, в этом деле участвовали и частники, но без них первое время нельзя было обойтись, так как наших собственных торговых кадров тогда еще не было. Большинство из наших красных купцов в торговле ничего не понимали, и нельзя было без ошибок начать и правильно вести это дело.
Перед организацией нэпа Владимир Ильич не раз касался вопроса о частнике и приходил к тому, что придется допустить его, потому что необходимо было, как можно быстрее развить товарооборот и научить наших коммунистов торговой работе, а это можно было сделать усвоением опыта частной торговли. И, таким образом, на технике торговой работы частника мы обучали наших людей торговле и ускоренным путем развивали товарооборот страны. Конечно, это нам не дешево обошлось, но приходилось с этим мириться. При этом надо было строго смотреть, чтобы частник не надувал нас. Нашей целью было использование инициативы и опыта частника, а после — полное оттеснение частника от товарооборота, уничтожение частника, организация всего дела товарооборота на коммунистической инициативе, сосредоточение его в руках советской кооперации и Советского государства.
Наказ Ильича нами руководил во всех наших работах, как в ярмарочных, так и в биржевых делах, но сам Владимир Ильич из-за болезни не мог уже поддерживать нас в этой далеко не легкой и сложной работе...
Как-то летом 1923 года, идя по коридору Совнаркома, я встретил озабоченную, поспешно куда-то идущую Марию Ильиничну, затем еще двух товарищей. За ними кто-то шел поспешно с пледом и креслом. Оказалось, что Владимир Ильич, стосковавшись в Горках по работе, самовольно зашел в гараж, сказал шоферу пустить машину и везти его в Кремль. Приехал, пошел в Совнарком... посмотрел. И вот его спешно перевозили обратно в Горки. По Кремлю его везли в кресле. Чтобы не волновать его, все, кого он знал, ушли с его глаз, я отошел за царь-пушку. Около него шли Мария Ильинична, доктор и охрана. Проезжая мимо царь-пушки, он как-то размашисто поднял свою руку, снял кепку и, здороваясь со мной, потряс ею в воздухе. Я вышел из-за заграждения и тоже поздоровался с ним. Больше видеть его мне уже не удалось.
Внутри партии в это время подняли голову оппозиционеры, сгущалась атмосфера внутрипартийной борьбы. Стремление заменить собой величайшего из великих большевиков было настолько сильно выражено у Троцкого, что он и другие оппозиционеры не пропускали ни одной минуты и создавали себе для этой борьбы необходимые условия. В 1923—1925 годах и в последующие годы борьба оппозиции с партией носила особенно агрессивный характер. И каждому из нас, большевиков-ленинцев, приходилось засучив рукава участвовать в борьбе за партию большевиков, за ленинизм.
В начале 1924 года, когда носились разные слухи о Владимире Ильиче — то говорили, что он поправляется, то — что ему хуже, и каждый слух так сильно волновал всех нас,— на съезде Советов2 подошел ко мне старый мой товарищ по подполью С. Я. Аллилуев и сказал:
— Сейчас сообщили, что сегодня во столько-то часов столько-то минут умер Владимир Ильич.
Потемнело в глазах. Хотелось что-то большое делать, сильнее напрягать мускулы и мозг, чтобы не ослабить того, что было дорого ему и нам,— не ослабить партии. С известием об этом страшном для всей страны событии съезд Советов прервал свою работу. Страна Советов и каждый советский гражданин, получив это известие, остановились в глубоких думах: как же дальше?
Ночью в Кремле мне указали комнату, где соберутся товарищи. Я пришел туда. Но там собирались очень немногие руководители партии... Человек 8—12 без слов входили и садились. В комнате было тихо. Уходили, снова приходили. Я спросил А. С. Енукидзе, что тут будет, и собрался было уйти, но тот сказал:
— Подожди, поедем в Горки подымать тело Владимира Ильича и везти в Москву.
Говорю:
— Тут мне неловко как-то... Приеду отдельно.
— Нет, ты подожди, вместе поедем.
Через полчаса мы все на автомобилях выехали на вокзал и поместились в одиноком вагоне, прицепленном к паровозу.
На вокзале было тоже тихо. Нас молчаливо встречали, без слов указывая на вагон, в котором нужно было ехать. Сели... Пошел паровоз по направлению к Горкам...
Теперь, через десять лет, оглядываясь на эти горькие дни — с 21 по 27 января,— я вспоминаю, как все мы чувствовали себя осиротевшими.
Партия лишилась величайшего вождя пролетарской революции и международного большевизма — Ленина.
Малышев С. Встречи с Лениным. М., 1933. С. 43—62
Примечания:
1. См.: Ленинский сб. Т. 20. С. 279
2. IX Всероссийский съезд Советов проходил в г. Москве 19—29 января 1924 г. Ред.
МАЛЫШЕВ СЕРГЕЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1877—1938) — член партии с 1902 г. Активный участник революции 1905—1907 гг., был секретарем газеты «Правда». После Октябрьской социалистической революции работал в Народном комиссариате труда, в 1918—1920 гг.— уполномоченный Наркомпрода. В 1918 г. организовал экспедицию по Волге и Каме для обмена промышленных товаров среди крестьян Поволжья на хлеб. В 1920—1921 гг.— член РВС Туркестанского фронта. В 1921— 1922 гг.— уполномоченный СТО. В 1922 г.— председатель Ирбитского, затем Нижегородского ярмарочных комитетов, был председателем Всесоюзной торговой палаты. В последующие годы работал в Центросоюзе.