Галина Серебрякова
Н. К. КРУПСКАЯ И М. И. УЛЬЯНОВА
Как и Ленин, Надежда Константиновна Крупская поражала своей удивительной скромностью. Она, казалось, стремилась не только ничем не выделяться, но и оставаться незамеченной. Когда бы я ни встречалась с ней, никогда не видела я ее одетой иначе, чем в утро незабываемого бетховенского концерта. Белая просторная кофточка, темный сарафан, непослушная прядка прямых волос, падающая на выпуклый лоб, внимательный взгляд и мелодичный тихий голос — такой запомнилась она мне навсегда. Только ее волосы после смерти Ленина стали седыми.
Я была среди гостей в том же Большом театре 21 января 1924 года, когда там заседал XI Всероссийский съезд Советов. Внезапно страшная весть облетела зал: «Умер Ленин».
Удар был ошеломляющим. Все с нарастающим отчаянием смотрели друг на друга. Заседание съезда было прервано. Делегаты поспешили из здания театра в Горки. Я увидела траурный флаг, взвившийся подле красных, которыми была украшена площадь, и поверила в страшное несчастье, обрушившееся на весь мир.
Есть потери, необъятность и горечь которых непрерывно постигается, углубляется временем.
.. .В Доме союзов сквозь слезы смотрела я на траурный зал. Покорно увядали алые тюльпаны, обрамленные черными лентами. У гроба Ленина неотступно стояла Надежда Константиновна и ее самый близкий после Ленина друг — Мария Ильинична Ульянова. Надежда Константиновна всем своим видом олицетворяла безграничную скорбь, но отнюдь не отчаяние. На ее бледном лице не было слез. В эти часы страдания она оставалась мужественной и еще более твердой. Надо было не только в себе, но в ленинской партии, среди пролетариата всего мира не допустить растерянности и уныния. Уже через несколько дней я увидела Надежду Константиновну выступающей с трибуны съезда. Она была отличным оратором. Четко, просто излагала она свои мысли, избегая вычурных фраз и какой бы то ни было искусственности. Призывая сомкнуть ряды и твердо нести вперед коммунистические знамена, она олицетворяла, как всегда, героический образ борца-коммуниста.
Кого из нас не пленяет предельное человеческое совершенство, гармоническая личность, полная ума, силы и благородства. Такими были Ленин и его жена. Мир хорош оттого, что дает нам таких людей, какими хотели бы быть мы, какими должны быть и будут люди будущего.
С Надеждой Константиновной Крупской я познакомилась в 1925 году, ранней весной, на южном берегу Крыма, в Мухалатке. С нею была и Мария Ильинична Ульянова, которая, увидев меня, тотчас же принялась рассказывать Надежде Константиновне, при каких необычных обстоятельствах произошло наше с ней знакомство.
.. .В мае 1921 года в один из санаториев Мисхора прибыла ненадолго Мария Ильинична. Вскоре, прогуливаясь по гористому склону, она подвернула ногу и растянула сухожилие. Врач сказал, что неплохо достать ей временно костыли, но их не было. Узнав об этом, мы, комсомольцы и юные коммунисты, работавшие тогда в Алупке, решили, что Марии Ильиничне необходима трость. Во дворце Юсупова находилась коллекция чудесных тростей.
Я отправилась туда, выдала сторожу расписку на великолепную палку с набалдашником из слоновой кости, казавшуюся мне самой подходящей для больной, и торжественно понесла ее в санаторий.
Пока мои товарищи ждали в саду, я вошла в комнату Марии Ильиничны. Она лежала в шезлонге и читала.
Оробев, я пролепетала что-то бессвязное и протянула трость, объяснив, где мы ее взяли. Вдруг гневно насупились брови Марии Ильиничны, и она обрушилась на меня с упреками:
— Как могли вы совершить этот недостойный поступок? Немедленно верните палку во дворец Юсупова. Это народное достояние, так можно скатиться до очень скверных дел. Это недостойно большевиков.
Много еще сказала мне Мария Ильинична недобрых, но справедливых слов. Совершенно растерявшаяся и опозоренная в своих собственных глазах, я направилась к двери. Когда я была на пороге комнаты, Мария Ильинична уже ласковее сказала:
— Когда сдадите палку, вернитесь, мы поговорим. — И, улыбнувшись, от чего стала еще миловиднее, добавила ободряюще: — Поговорим о другом.
В тот же день к Марии Ильиничне приехал ее брат — Дмитрий Ильич, срубил в буковом лесу толстую ветвь и перочинным ножом счистил кору. С этой большой и прочной палкой часто гуляла Мария Ильинична, покуда не прошла боль в ноге.
...Надежда Константиновна добродушно посмеялась над этим случаем и сказала:
— А ведь Мария Ильинична была вполне права. Да и куда надежнее опираться на простую палку, чем на княжескую трость.
Как-то в ту же пору в одну из прогулок по понравившейся Надежде Константиновне кипарисовой аллее, ведущей от дома к морю, я спросила ее, отчего в истории человечества нет женщин-гениев, равных мужчинам. Этот вопрос живо интересовал меня. Я приводила пример за примером. В живописи, музыке, литературе не было женских имен, равных Бетховену и Чайковскому, Леонардо да Винчи и Репину, Шекспиру и Толстому. Мы перечислили имена известных художниц — Виже Лебрен, Кауфман, Башкирцевой, писательниц — Жорж Санд, Войнич и других, но все это были таланты, а не гении. Даже в кулинарии законодателями были мужчины.
— Это верно, — подумав, ответила мне Надежда Константиновна. — Вспоминаю, что в Лувре мы с Владимиром Ильичей обратили внимание на гобелены. Самые прославленные образцы их сотканы именно мужчинами, хотя исстари их ткали главным образом женщины. Но в этом нет ничего удивительного. Женщина после матриархата не знала подлинной свободы, к какому бы классу она ни принадлежала. Отпечаток рабства был на всем, что бы она ни делала. Все будет по-иному при коммунизме, и уже сейчас не узнать наших женщин. Они, несомненно, постигнут все области знания и искусства, и среди них будет немало гениев.
Мне захотелось узнать, что думает Надежда Константиновна, которая сама так мало обращала внимания на свою внешность, о желании женщины красиво одеваться. Я призналась ей, что на недавней партийной чистке мне поставили на вид то, что я покрывала ногти лаком. Председатель комиссии сказал сурово: «Я вынужден поднять этот вопрос, так как вы можете скатиться до мелкобуржуазного разложения».
Надежда Константиновна весело улыбнулась. Ей не казалось, что уход за своей внешностью несовместим с глубокой коммунистической принципиальностью. Она напомнила мне, как хороши и нарядны были Инесса Арманд и А. Коллонтай, но добавила, что сейчас, в пору нэпа, понятно замечание, высказанное на чистке.
Очень несловоохотливая, едва речь заходила о ней самой, Надежда Константиновна умела, как никто, слушать и интересоваться мыслями и судьбой других. У меня родилась дочь, и Надежда Константиновна много расспрашивала меня о ребенке, удивляя поразительным знанием детской психологии. Как-то, говоря о чертах, передающихся по наследству, она рассказала мне о маленькой племяннице Ленина Олечке, которая ходит точь-в-точь, как он, заложив руки назад, и во многом напоминает его.
— А она никогда не видала Владимира Ильича, — закончила задумчиво Надежда Константиновна.
Трудно представить себе более сдержанного, более доброжелательного человека, чем Мария Ильинична. Она всегда строго спрашивала меня, что я читаю и чему учусь.
В маленькой гостиной крымского санатория стоял сильно расстроенный рояль красного дерева. Мария Ильинична очень любила музыку. Я играла плохо и перезабыла все, чему учили меня в детстве. Но трем пьесам мать все-таки выучила меня навсегда. Это был «Музыкальный момент» Шуберта, «Турецкий марш» Моцарта и «Ноябрь» Чайковского. И эти пьесы всегда, когда бы я ни приходила к Марии Ильиничне, она заставляла меня играть ей на разбитом рояле. При этом она часто рассказывала мне о своей сестре Ольге, чудесной во всех отношениях девушке, отлично, как и их мать Мария Александровна, игравшей на рояле.
Она вспомнила, что Ольга играла прелюды Шопена и, чем бы ни были заняты Владимир Ильич и Мария Ильинична в это время, они оставляли все дела, чтобы слушать Шопена. Шуберт, Моцарт и Чайковский тоже напоминали Марии Ильиничне о сестре и матери, которых она нежно любила...
Однажды в 1927 году Надежда Константиновна вызвала меня к себе, когда я собиралась ехать в Швейцарию корреспондентом на экономическую конференцию. Расспросив, как всегда, подробно о том, что я делаю и пишу, она сказала:
— Вы будете в Берне? Там похоронена моя мать, прошу вас положить цветы на ее могилу.
Очевидно, Надежда Константиновна, человек необычайного ума и чуткости, уловила что-то в моем лице и сказала ласково, как только она умела говорить с людьми:
— Вы не ожидали именно этой просьбы. А знаете, Володя всегда, когда в последние годы бывал наездом в Петрограде, заезжал на могилу своего старого друга Елизарова, мужа Анны Ильиничны.
Я обещала Надежде Константиновне, что выполню ее просьбу, и действительно посетила скромную могилу на Бернском кладбище и положила букет красных роз.
В своих воспоминаниях Н. К. Крупская пишет:
«В марте у меня умерла мать. Она была близким товарищем, помогавшим во всей работе. В России во время обыска прятала нелегальщину, носила товарищам в тюрьму передачи, передавала поручения, она жила с нами в Сибири и за границей, вела хозяйство, охаживала приезжавших и приходящих к нам товарищей, шила панцири, зашивая туда нелегальную литературу, писала «скелеты» для химических писем и пр. Товарищи ее любили.
Домишко, где мы жили, был около самого бернского леса. И когда стало греть весеннее солнце, потянуло мать в лес. Пошли мы с ней, посидели на лавочке с полчаса, а потом еле дошла она домой, и на другой день началась у нее уже агония. Мы так и сделали, как она хотела, сожгли ее в бернском крематории.
Сидели с Владимиром Ильичем на кладбище, часа через два принес нам сторож жестяную кружку с теплым еще пеплом и указал, где зарыть пепел в землю».
В Швейцарии я побывала в горах неподалеку от Женевского озера. Сюда, по воспоминаниям товарищей по изгнанию, Владимир Ильич и Надежда Константиновна не раз ходили на длительные прогулки. Особенно любили они ранней весной собирать в горных долинах душистые нарциссы. Мне довелось видеть в мае заросли этих стройных серебристых и очень ароматных цветов.
В 1929 году летом Надежда Константиновна заболела, и я пришла ее проведать. Меня встретила Мария Ильинична. Я никогда не видела ее такой встревоженной. Удивительно тонкие, очень красивые руки Марии Ильиничны все время беспокойно сжимались и разжимались. Она жаловалась, что Надежда Константиновна вовсе не бережет своего здоровья, много работает и читает до поздней ночи.
— Надя такая непослушная, — совершенно материнским тоном сказала Мария Ильинична.
Огромная, нежная дружба связывала этих двух необыкновенных женщин.
Через несколько дней Надежда Константиновна выздоровела и в свою очередь рассказывала мне, смеясь и поддразнивая Марию Ильиничну, как деспотически та отбирала у нее книги и мучила лекарствами.
Последний раз я встретилась с Надеждой Константиновной в 1936 году. Я приехала к ней с писателем Ф. И. Панферовым. Когда бы я ее ни видела, меня снова и снова поражали ее необычная, какая-то совершеннейшая простота, приветливость и всесторонние знания. Она знала бесконечно много. Будь то история, педагогика, философия, литература классическая или современная, чувствовалось, что она глубоко знает предмет. Что-то неувядаемо молодое было' в уме и памяти Крупской, несмотря на то, что в эту последнюю встречу лицо ее показалось мне отекшим и бледным. Как всегда, спросив, над чем я работаю, она снова посоветовала мне писать о женщинах Октябрьской революции и упомянула Инессу Арманд, которую назвала многосторонней и очень умной.
Ф. И. Панферов расспрашивал Надежду Константиновну о пребывании Ильича в 1917 году в шалаше близ Сестрорецка. Долго, интересно рассказывала нам Крупская об этом периоде.
Вспоминая Владимира Ильича, Надежда Константиновна все время говорила о нем только в настоящем времени:
— Ильич любит собирать грибы...
— Ильич мне говорит...
Для нее, как и для нас, он оставался живым.
Из книги «СВЕТ НЕУГАСИМЫЙ»