От авторов сайта: в книге приведены донесения, приказы, дневники генералов (Брусилова, Парского, Самойло, Данилова, Балуева, Бонч-Бруевича, Соковнину, Верховского, Базаревского, Васильева, Селивачева, Клембовского, Снесарева, Гутора, Свечина, впоследствии ушедших к красным) с призывами об установлении в армии дисциплины любыми способами, вплоть до расстрелов частей из пулеметов и артиллерии. Идею ударных батальонов выдвинул Брусилов. На сайт книгу ставим, потому что как в приказах, так и в письмах упоминается имя Ленина.
С. Н. Базанов
Антивоенные выступления на русском фронте в 1917 году глазами современников
(воспоминания, документы, комментарии)
2010
Отрывки из книги:
Сборник является первой крупной публикацией исторических источников об антивоенных выступлениях в действующей армии в период от Февраля к Октябрю. Документы показывают широкий спектр этих выступлений (проведение несанкционированных антивоенных митингов, отказы отдельных солдат и воинских частей исполнять боевые приказы, братания с противником, антивоенная деятельность большевиков на фронте и другое). Всесторонне представлены свидетельства современников (сторонников и противников продолжения войны) и оценка ими антивоенных выступлений. Их мемуары и эпистолярное наследие составляют большую часть материалов сборника. В издании представлены также резолюции солдатских митингов, постановления войсковых комитетов, приказы, рапорты, донесения и сводки командования, комиссаров Временного правительства о случаях антивоенных выступлений. Ряд документов публикуются впервые.
№16
28 марта. - Из дневника начальника 4-й Финляндской стрелковой дивизии (49-й армейский корпус, 11-я армия, Юго-Западный фронт) генерал-лейтенанта В.И.Селивачева об антивоенных настроениях в действующей армии
Вчера говорил с благочинным (священником. - СБ.) дивизии относительно солдат. Он, который всегда так отстаивал солдат перед офицерами, благодаря чему в полку происходили эксцессы, требовавшие моего вмешательства, говорит, что после данной свободы солдат разнуздался невообразимо: одна мечта и один разговор у них - скорее домой, никаких высоких идей, никакой любви к родине - ничего: «зачем мне свобода, если меня убьют?» - вот лейтмотив их мнений и мечтаний. Все громкие фразы и слова с тыла об «опасности отечества», о «призыве в окопы» встречаются неумолимой логикой: «Пусть те, которые это говорят и пишут, заменят нас в окопах, в которых мы сидим уже два с половиной года, а мы пойдем на их места. Вот тогда посмотрим, что из этого выйдет: они много кричат». Ну что можно сказать против подобных доводов и убеждений?.. А тут еще и подтачивающее и разлагающее влияние «Известий Совета Рабочих и Солдатских Депутатов», требующих прекращения войны, так как никаких аннексий нам не нужно: проливы в мирное время все равно открыты (??), а сами мы все равно не выходим в открытое море. Подобные рассуждения на темного человека производят ошеломляющее впечатление - ведь ни география, ни наши иностранные рынки для него ничего не говорят.
Селивачев В.И, Из дневника ген. В.И.Селивачева//Красный архив. 1925. Т. 2(9). С. 127-128.
№ 19
Не позднее марта. - Из воспоминаний министра иностранных дел П.Н.Милюкова20 об антивоенных настроениях в действующей армии и падении ее боевого духа после свержения самодержавия
...Мы знали, что затянувшаяся война, в связи с расстройством снабжения, утомила и понизила дух армии. Последние наборы давали материал, неспособный влить в армию новое настроение. Так называемые «запасные» батальоны новобранцев, плохо обученные и недисциплинированные, разбегались по дороге на фронт, а те, которые доходили, в неполном составе, - по мнению регулярной армии, лучше бы не доходили вовсе. Раньше чем они прочли номер «Окопной правды»21 - листка, разбрасывавшегося в окопах на германские деньги с целью разложить армию, — и раньше чем появились в ее рядах в заметном количестве свои, русские агитаторы, процесс разложения уже зашел далеко в солдатских рядах...
...Автоматически - так сказать, самотеком - вместе с революцией просочилась в Россию самая мутная струя пораженчества - и тотчас сделалась предметом самой разнузданной пропаганды, при содействии германцев. В воспоминаниях Станкевича22 можно найти правильное наблюдение, что ни одна из классических русских партий не может претендовать на честь инициативы в русской революции. Не русские социалистические партии посылали первых агентов взбунтовать Кронштадт, резать по немецким спискам лучших офицеров флота в Гельсингфорсе, распространять среди солдат «Окопную правду» и т.д. Идеи разложения армии, прекращения войны, извращения целей союзной политики - все это стало достоянием массы помимо интеллигентского социализма, и все это проникло беспрепятственно в первый состав «Советов», на фронт и т.д.
Милюков П.Н. Воспоминания. М.: Политиздат, 1991. С. 481, 502.
№22
Не позднее марта. - Из конфискованного цензурой письма солдата-фронтовика (Северный фронт) родным о негативном отношении к продолжению войны
Война нам уже надоела, мы думаем сделать сами мир, потому что за нас никто не хочет стараться.
РГВИА. Ф. 2031.On. 1. Д. 1181. Л. 221.
№24
Март - июль. - Из воспоминаний Верховного главнокомандующего генерала от кавалерии А.А.Брусилова об антивоенных настроениях солдат на Северном, Западном и Юго-Западном фронтах
В бытность мною главнокомандующим Ю[го]-3[ападным] ф[ронтом] во время германской войны большевики и ранее и после февральского переворота сильно агитировали в рядах армий. Во времена Керенского у них было особенно много поползновений проникать в армию. Мне помнится один случай, когда Керенский был на фронте вместе со мной, мне докладывал мой начальник штаба ген[ерал] Сухомлин24 следующее: несколько большевиков прибыло в штаб в мое отсутствие. Они заявили ему, что желают проникнуть в армию для пропаганды. Сухомлин, очевидно, растерялся и разрешил им ехать. Я же это, безусловно, не одобрил и велел их вернуть обратно. Приехав в Каменец-Подольск (где располагался штаб фронта. - СБ.), они явились ко мне и я заявил им, что ни в каком случае допустить их в армию не могу, так как они желают мира во что бы то ни стало, а Временное правительство требует войны до общего мира, заодно со всеми нашими союзниками. И тогда же я выслал их из пределов мне подвластных. Но помимо этого случая в самой армии было много большевиков, которые, конечно, уже давно занимались ловко скрытой пропагандой. Был случай, когда в одной из дивизий во время присяги Временному правительству солдаты отказались приносить присягу под своими знаменами, а требовали красных знамен. Стоило большого труда уговорить их приносить присягу под своими боевыми, веками освещенными, знаменами. Кроме того, по всему фронту мне известно было, что войска в той или иной степени сообщались с неприятелем и были любители, которые специально занимались перебежкой к нему для переговоров о братаниях на почве большевизма. В это же время в Каменец-Подольске был собран съезд депутатов от всех полков вверенной мне армии25. В нем одним из деятельных представителей был прапорщик Крыленко26, который назывался у большевиков товарищем Абрамом. Он играл большую роль и все его речи были направлены против войны, поскольку это было возможно в то время.
Мне было очевидно, что вся моя моральная работа пропадает. Обращения с воззваниями, мои многолюдные беседы с депутатами от армии производили желательное для меня впечатление; я видел отклик в глазах и выражении лиц у людей, я слышал громкие одобрения моим словам и мыслям!.. Но все это сейчас же рушилось и направлялось иначе товарищем Крыленко. Это была легкая задача для него, так как в тайниках своих солдаты страстно желали окончания войны и присоединились к революции лишь в надежде на близкий мир. Я же призывал к тяжелому долгу относительно Родины. Это, впрочем, моя участь была одна со всеми офицерами всей армии того глубоко трагического для нас времени.
В мае месяце я был назначен верховным главнокомандующим, простился со всеми сослуживцами и войсками и уехал в Могилев (где располагалась Ставка. - СВ.). Необходимо сказать, что в то время я уже сильно сомневался в возможности дальнейшей войны и взял на себя эту тяжелую должность лишь в надежде добиться хотя бы того, чтобы русская армия продержалась до конца военных действий на Западном (французском. - СБ.) фронте, дабы дать возможность французам и англичанам победоносно закончить войну.
Чтобы ознакомиться с состоянием войск на наших Западном и Северном фронтах я решился объехать эти части войск. Приняв управление всеми войсками русского государства, я назначил Деникина главнокомандующим армиями Западного фронта, ибо на должность начальника штаба верховного главнокомандующего он никуда не годился. Его заменил генерал Лукомский по рекомендации Керенского. В Ставке, только что покинутой генералом Алексеевым, в ставке, в которой так недавно жил «император всея Руси», мне сразу стало не по себе. Я не психолог и не привык разбираться в своих душевных переживаниях. Моя военная жизнь не давала мне ни возможности, ни времени для этого. Видя развал армии, чуя на какой наклонной плоскости стоит вся Россия, я не останавливался на личных переживаниях, я не думал о себе, я бился только о всевозможные препятствия, чтобы спасти армию, я надеялся на помощь моих сослуживцев, таких же генералов, как и я. Но в Ставке, повторяю, я сразу почувствовал недоброжелательную ко мне атмосферу. Я не мог понять в чем тут дело, но фальшь, лицемерную натянутость, недоброжелательность лично ко мне ясно сознавал. Впоследствии, когда пришлось читать некоторые воспоминания в то время, казалось, близких мне людей, это вполне подтвердилось. Единения в моей работе с моими сослуживцами не было. Должен лишь прибавить, что тогдашнее положение армии было настолько тяжело, что едва ли, даже при полном единении у нас, возможно было бы чего-нибудь достичь. Нужно помнить, что армия сразу разложилась и солдаты ни в каком случае воевать более не желали. Как на Западном, так и на Северном фронтах я нашел войска безусловно небоеспособными. Они желали лишь одного — мира, чтобы отправиться домой, ограбить помещиков и жить свободно, не платя никаких налогов, ни податей, не признавать никакого начальства. Вся солдатская масса потому и ударилась в большевизм, что она была убеждена, что только именно в этом состоит программа большевистской партии. Ни о каком коммунизме, ни об интернационале, ни о делении на рабочих и крестьян они не имели ни малейшего понятия и представляли себе, что каждый из них, ограбив своего ближайшего помещика, ближайшую фабрику или завод, заживет свободным гражданином и никаких тягот нести не будет. Эту анархическую свободу - вольницу они и называли большевизмом. Из эсеров они сразу переменили кличку и стали называться большевиками.
Толпы солдат всяких наименований удирали с фронта частью по железной дороге, частью на лошадях, иные даже пешком уходили домой, захватив с собою винтовки.
Вот при каких условиях я получил свое злополучное «верховное командование».
На Западном и Северном фронтах бывал я на солдатских митингах, осмотрел часть войск и пришел к заключению, что на этих фронтах войска еще в худшем положении, чем на Юго-Западном. В некоторых местах офицеры совсем бросили свои части и более ими не командовали по вине безудержной распущенности нижних чинов, которые все равно их не слушались. Случаи самоубийств офицеров умножались. Я лично знал случай, когда несколько офицеров случайно услышали разговор солдат со злобными восклицаниями: «Всех их изничтожить нужно». И один из этих бедных юношей в ту же ночь застрелился, сказав: «Зачем ждать, чтобы меня убили, лучше самому с собой покончить!» Нужно сказать, что это был один из многих тех юношей, которые добровольно со студенческой скамьи шли в армию с горячим сердцем, с любовью глубокой к Родине и русскому солдату. Часть солдат, как я раньше уже говорил, отсутствовала, так как они оставили свои полки и бросились домой, а те, которые были налицо, никого слушать не хотели и постоянно общались с германцами. Вообще положение армии было ужасающее. Помнится мне случай, когда при мне было донесено главнокомандующему Северным фронтом, что одна из дивизий, выгнав свое начальство, хочет целиком уйти домой. Я приказал дать знать, что приеду к ним на другое утро, чтобы с ними переговорить. Меня отговаривали ехать в эту дивизию, потому что она в чрезвычайном озверении и что я едва ли выберусь от них живым. Я, тем не менее, приказал объявить, что я к ним приеду и чтобы они меня ждали. Встретила меня громадная толпа солдат, бушующая и не отдающая себе отчета в своих действиях. Я въехал в эту толпу на автомобиле вместе с главнокомандующим [армиями Северного фронта] ген[ералом] [от инфантерии] [В.И.] Клембовским и командующим армией и встав во весь рост спросил их чего они хотят. Они кричали: «Хотим идти домой!». Я им сказал, что говорить с толпой не могу, а пусть они выберут нескольких человек, с которыми я в их присутствии буду говорить. С некоторым трудом, но все же представители этой ошалелой толпы были выбраны. На мой вопрос, к какой они партии принадлежат, они мне ответили, что раньше были социал-революционерами, а теперь стали большевиками. «В чем же заключается ваше учение?» - спросил я. «Земля и воля!» - кричали они. «А что же еще?». Ответ был короткий: «А больше ничего!» «Но что же вы теперь хотите?» Они чистосердечно заявили, что воевать больше не желают и хотят идти домой для того, чтобы разделить землю, отобрав ее у помещиков и свободно зажить не неся никаких тягот. На мой вопрос: «А что же тогда будет с матушкой Россией, если вы никто о ней думать не будете, а каждый из вас заботиться будет только о себе?» На это они мне заявили, что это не их дело обсуждать, что будет с государством, и что твердо решили жить дома спокойно и припеваючи. «То есть, грызть семечки и играть на гармошке?!» «Точно так!» - расхохотались ближайшие ряды.
Итак, ни до чего я с ними договориться не мог, ибо хотя в то время главнокомандующие и назывались главноуговаривающими, но уговорить их я не был в состоянии. Как и в других местах она только обещали мне, что самовольно не уйдут со своих позиций и вернут обратно все свое выгнанное начальство. Большая часть их и выполнила данное обещание. Вспоминаю еще свое посещение 1-го Сибирского армейского корпуса, которым командовал генерал Плешков.
Это было на Западном фронте. Я потому упоминаю именно об этом корпусе, что в течение всей войны он отличался безусловной храбростью и великолепно себя вел. Я хотел посмотреть, что из этого корпуса вышло. Они меня встретили бесшабашной толпой, окружая то место, где была трибуна, с которой я должен был говорить. На мое приветствие они громко рявкнули: «Здравия желаем!» Сейчас же объявились уже ранее выбранные представители, которые были уполномочены со мной говорить. На мои слова они ответили дружно и поклялись, что выполнят свой долг. При моем отъезде они меня провожали громким ура!.. Но засим оказалось, что во время боя они сдали все свои позиции и ушли назад, не защищая их.
Встретил я также свою 17-ю пехотную дивизию, бывшую когда-то в моем 14-м [армейском] корпусе, приветствовавшую меня восторженно. Но на мои увещания идти против неприятеля, они ответили мне, что сами-то пошли бы, но другие войска, смежные с ними, уйдут и драться не будут, а потому погибать без толку они не согласны. И все части, которые я только видел в большей или меньшей степени заявляли одно и тоже: «драться не хотят», и все считали себя большевиками.
Из этих примеров видно, что армии в действительности не существовало, а были только толпы солдат непослушных и к бою не годных. Когда Керенский приехал в ставку, в качестве председателя Совета министров, стоявшего во главе временного правительства, я ему заявил, что считаю армию более неспособной к боевым действиям и что ни я, ни кто-либо из других генералов не в силах будут вдохнуть в нее боевую мощь, без которой война невозможна. Но он не обратил внимания на мои слова. С этих пор я считал, что моя должность верховного главнокомандующего излишняя и, когда получилось известие о прорыве наших войск у Тернополя, я отнесся к этому довольно спокойно, ибо ничего иного не ждал.
Керенский предложил мне подписать вместе с ним приказ по армиям с объявлением о восстановлении полевых судов и смертной казни за отказ от боя. Приказ этот я подписал28, но спросил Керенского: «Кто же будет его приводить в исполнение? При настоящем состоянии умов солдат не только ни один не согласится стрелять в своих, но они перебьют всех офицеров, находящихся в суде». «Ну, там это будет видно, что из этого выйдет, а я думаю, что это будет все-таки порядочная острастка», - сказал он. А я предполагал, что толку из этой угрозы никакого не выйдет, но не стал противиться настояниям его.
Брусилов А.Л. Мои воспоминания. М.: РОССПЭН, 2001. С. 250-254.
№32
16 апреля. - Письмо Верховного главнокомандующего генерала от инфантерии М.В.Алексеева военному министру А.И.Гучкову о падении боевого духа в армии и стремлении солдат к миру
Милостивый государь Александр Иванович!
Положение в армии с каждым днем ухудшается; поступающие со всех сторон сведения говорят, что армия идет к постепенному разложению.
1) Дезертирство не прекращается: в армиях Северного и Западного фронтов дезертировало с 1 по 7 апреля 7688 солдат как с передовых позиций, так и из запасных и ополченских частей, подчиненных фронтам; в армиях Юго-Западного и Румынского фронтов только с передовых позиций за то же время дезертировало 347 солдат. Цифры эти фактически явно и значительно преуменьшены. Это зло, с которым необходимо начать борьбу теперь же, так как нет возможности далее откладывать этот острый вопрос, постыдно ложащийся на русский народ, в котором уснуло сознание долга. Меры необходимы решительные: лишение семей дезертиров прав на паек, лишение права выбора в Учредительное собрание, лишение права на какое-либо земельное улучшение в будущем, и т.д.
2) Дисциплина в армии с каждым днем падает все больше и больше; виновные в нарушении воинского долга относятся к грозящим им уголовным карам с полным равнодушием, основанным, по-видимому, на ожидаемой безнаказанности.
3) Авторитет офицеров и начальников пал, и нет сил восстановить его. В среде офицеров под влиянием незаслуженных оскорблений и чинимых над ними насилий, под влиянием устранения их от фактической власти над своими подчиненными или передачи таковой под контроль солдатских комитетов, при невозможности восстановить подорванное в корне доверие и устранить все более и более разрастающуюся рознь дух офицерского корпуса падает все более и более.
4) В армиях развивается пацифистское настроение. В солдатской массе зачастую не допускается мысли не только о наступательных действиях, но даже и о подготовке к ним, на каковой почве происходят крупные нарушения дисциплины, выражающиеся в отказе солдат от работ по сооружению наступательных плацдармов (2-й [армейский] корпус). Произведенными дознаниями в 9-й армии устанавливается, как первоисточник такого настроения солдат, декларация правительства об отказе от завоеваний и аннексий. Некультурная масса не способна понять, что, пассивно обороняясь, не только невозможно победить, но что это ведет к неизбежному поражению армии, а, следовательно, к поражению народа, гибели России и потере всех свобод, только что добытых народом.
5) Пораженческая литература и пропаганда свили себе прочное гнездо в армии. Эта пропаганда ведется в армии с двух сторон - и со стороны противника, и с тыла; она, как я уже имел случай сообщить Вам в одном из своих писем, имеет между собой, несомненно, тесную связь.
Из прилагаемого при сем текста воззвания к «пехотинцам» Вы усмотрите, какая тесная связь устанавливается между нашей пехотой и пехотой противника; из другой прокламации Вы увидите, как много общего имеет литература, подбрасываемая или передаваемая противником в наши окопы, с той литературой, которая ведется в пораженческих листках и пропаганде в нашем тылу. Эту последнюю пропаганду ведут прибывшие с маршевыми ротами из России агитаторы.
Обратив все свои взоры на запад, где наши союзники, неуклонно идя к цели, создавали для германцев большие затруднения, последние, напустив целую сеть шпионов в тылу и не жалея денег на преступную пораженческую агитацию, спокойно и систематично атакуют нашу армию и с фронта, и с тыла, безошибочно строя все свои расчеты на недостаточной сознательности солдатской массы, на развале нашей армии, к которому она близится. Тогда австро-германцам не надо будет особых усилий, чтобы разбить разложившуюся русскую армию и заставить Россию заключить тот мир, который Германии необходим.
Мой долг повелевает мне не закрывать глаз на происходящее, и я как верховный главнокомандующий не устану повторять Вам и в лице Вашем правительству, что родина наша в опасности.
Разложившаяся армия - не армия, а вооруженная толпа, страшная не для врага, а для своего народа и для той свободы, которую он только что завоевал. Нам пора уже перестать бояться возможности революции справа, так как в России нет ни одной партии, которая желала бы возвращения к старому порядку вещей. Нам нужно остановиться в нашем течении в сторону утопических вожделений и всем, всей России, всем партиям без различия их программ громко сказать: родина в опасности. Громко и открыто заявить России о тех язвах, которые разлагают ее армию, и немедленно лечить их. С большим удивлением читаю отчеты безответственных людей о «прекрасном» настроении армии. Зачем? Немцев не обманем, а для себя - это роковое самообольщение. Надо называть вещи своими именами, и это должны сделать Временное правительство, трезвая печать, общество, все партии, пользующиеся авторитетом масс, и коим дорога свобода народов, населяющих Россию.
Надо прекратить дезертирство, поднять дисциплину, поднять престиж и авторитет офицера, призвать солдат к безусловному повиновению начальникам и неумолимо, без вредных уступок карать непокорных со всей строгостью законов. Надо прекратить преступную пораженческую агитацию тыла и вести самую настойчивую агитацию победы, осудить пассивную оборону, как ведущую к неизбежному поражению, порабощению России и потере всех свобод.
Все это ныне слишком трудно выполнить старшим начальникам и корпусу офицеров, так как усилиями враждебно настроенных к власти масс авторитет офицеров как представителей ее подорван, а местами и совсем не существует.
Поэтому считаю, что путем не вызывающих никаких сомнений, с полной определенностью и твердостью выраженных приказов или других правительственных актов, а также всем русским обществом должна быть начата самая энергичная борьба с начавшимся развалом армии, причем эти здоровые призывы к восстановлению мощи армии должны раздаваться неумолчно, гасить преступную пораженческую и пацифистскую пропаганду и бороться всеми доступными способами с провокационной деятельностью печати и литературы.
Прошу принять уверения в совершенном уважении и преданности.
Революционное движение в русской армии, 27 февраля - 24 октября 1917 года: сборник документов. М.: Наука, 1968. С. 61-63.
№57
Не позднее апреля. - Из воспоминаний начальника 2-й Сводной казачьей дивизии (Западный фронт) генерал-лейтенанта П.Н.Краснова* о нежелании солдат выступать на передовые позиции
Потребовать и восстановить дисциплину было невозможно. Все знали, - потому что многие казаки были этому очевидцами, - что пехота, шедшая на смену кавалерии, шла с громадными скандалами. Солдаты расстреляли на воздух данные им патроны, а ящики с патронами побросали в реку Стырь, заявивши, что они воевать не желают и не будут. Один полк был застигнут праздником Пасхи на походе. Солдаты потребовали, чтобы им было устроено разговенье, даны яйца и куличи. Ротные и полковые командиры бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войною Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира полка за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами, клялся и божился, что употребил все усилия, чтобы достать разговенье, и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь.
Краснов П.Н. На внутреннем фронте // Октябрьская революция: мемуары. М.; Л.: Госиздат, 1926. С. 2-3.
№ 72
9-10 мая. - Из воспоминаний председателя войскового комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия, 13-й армейский корпус, 5-я армия, Северный фронт) прапорщика В.СДенисенко об отношении представителей различных партий к предстоящему наступлению на фронте
Комитет 5-й армии величал коалиционное министерство «правительством революции» и в целях пропаганды его программы провел 9 и 10 мая в Двинске собрание представителей полковых и равнозначных им комитетов, которое выдали потом за очередной армейский съезд.
На собрании с докладами выступили три меньшевика: по текущему моменту - [А.В.]Соколовский, об отношении к коалиционному правительству - [Ю.П.] Мазуренко и по вопросу о войне и наступлении - [А.Е.]Ходоров. Все они в один голос пели дифирамбы новому правительству, и особенно военному министру эсеру [А.Ф.]Керенскому, заверяя, что правительственные призывы к продолжению войны вызовут горячий отклик в армии.
А Ходоров попытался оправдать предателей революции.
- Отдел международных сношений Петроградского Совета, - сообщил он, - направил в секретариат II Интернационала разъяснение о том, что вступление представителей Совета в буржуазное правительство в России нельзя уподоблять вступлению западноевропейских изменников социализма в их правительства.
На собрании была небольшая группа большевиков во главе с Э.М.Склянским. Один из ее членов - С.Н.Крылов ответил на это:
- Ленин учит нас, что русские изменники социализма - коллеги господина Ходорова - отличаются от европейских не более, чем насилователь отличается от растлителя! А на призывы к наступлению мы заявляем: пусть идут в бой господа Ходоров, Соколовский и Мазуренко, которые не только в сражениях и атаках, а и в окопах никогда не были. Солдаты же по призыву князя [Г.Е.]Львова и [А.Ф.]Керенского в наступление не пойдут!
Это выступление большевика охладило пыл заправил армейского собрания. И совсем им стало невмоготу, когда на трибуну поднялся капитан Савков. Он сказал:
- Вот истинное положение на позициях: единства и дружбы между офицерами и солдатами нет. Солдаты не доверяют не только нашему армейскому комитету, но и Совету рабочих и солдатских депутатов. Недавно мы читали обращение Петроградского Совета. В нем есть слова: «Довольно сидеть в окопах, переходите в наступление». Как относятся солдаты к таким призывам? Они заявляют: о наступлении можно говорить только при условии материального обеспечения войск, в особенности артиллерией и снарядами, и только тогда, когда у нас будут ясные цели войны и достойные доверия начальники.
Такую речь произнес не друг, а враг большевиков. То, что он видел в окопах, привело его, сторонника наступления, в отчаяние.
Денисенко В.С. Солдаты пятой // Октябрь на фронте: воспоминания. М.; Воениздат, 1967. С. 96-97.
№82
Не позднее 31 мая. - Из письма солдата 255-го пехотного Аккерманского полка (64-я пехотная дивизия, 18-й армейский корпус, 8-я армия, Юго-Западный фронт) в Петроградский Совет о нежелании принимать участие в готовящемся наступлении на фронте
Товарищи, шлем вам свой сердечный привет с одной вершины горы Карпат ваши товарищи солдаты... Насчет братания я скажу то, что это уже все прекращено, и теперь этого нет, а насчет наступления настроение такое (если говорить откровенно), чтобы не наступать, - не потому, что это мы поняли как оборону, а как из самосохранения. Не думайте, что мы не понимаем, что такое оборонительная война, - мы это хорошо понимаем, но ведь помирать-то теперь не охота больше чем когда-либо. Провоевавши почти три года и остаться живым и помереть в последних боях - это ужасно. Если кого-нибудь осужденного на смерть - заменяя это ему бессрочной каторгой, то и тогда он несказанно радуется тому, что ему оставляют жизнь, - у которого ничего нет впереди, а у нас впереди жизнь, да свободная жизнь. Это сказали бы не только мы, а все, кому только приходилось быть в бою и которого опять посылают в бой, хотя и для того, чтобы спасти свободу. Когда приходится идти на такое дело, то человек не считается ни с чем - ни с долгом, ни с обещанием, ни с присягой, которая почти никакого значения не имеет для нас. Мы все еще не перестали надеяться на то, что все обойдется мирным путем, на[д] которым работаете вы. Мы только и надеемся на вас; если что и сделаете, то это только вы, которых мы любим и которым мы верим.
Солдатские письма 1917 года / подготовлены к печати О.Н. Чаадаевой. М.; Л.: Госиздат, 1927. С. 66-67.
№116
24 июня. - Телеграмма Верховного главнокомандующего генерала от кавалерии А.А. Брусилова министру - председателю Временного правительства Г.Е. Львову об антивоенных выступлениях в войсках 5-й армии Северного фронта
Главкосев* телеграфирует, что настроение на фронте 5-й армии очень скверное, и благодаря агитации, идущей с тыла и главным образом из Петрограда, многие части отказываются занимать позиции и категорически высказываются против наступления. Во многих частях настроение крайне возбужденное, а в некоторых полках открыто изъявляют, что для них, кроме Ленина, других авторитетов нет.
Главкосев просит безотлагательно [о] командировании в 5-ю армию комиссаров Временного правительства и делегатов съезда** и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов для агитационной деятельности в противовес подпольным и явным агитаторам ленинского направления. Со своей стороны прошу о срочном выполнении ходатайства главкосева и о командировании просимых лиц в Двинск, в штаб армии, откуда они будут направлены в три корпуса. О последующем прошу телеграфировать.
Считаю, что оздоровление в армии может последовать только после оздоровления тыла, признания пропаганды большевиков и ленинцев преступной, караемой как за государственную измену, причем эта последняя мера должна быть проведена не только в районе действующей армии, но должна касаться и тыла. Без этого власть начальства, которое по закону может употреблять в боевой обстановке даже оружие против неисполняющих боевые распоряжения, сводится к нулю и фактически не может быть применена. Нельзя ради свободы слова допускать пропаганду, которая разрушает армию и губит Россию.
Революционное движение в русской армии, 27 февраля - 24 октября 1917 года: сборник документов. М.: Наука, 1968. С. 157.
* Главкосев - главнокомандующий армиями Северного фронта. Речь идет о генерале от кавалерии А.М. Драгомирове.
** Имеется в виду I Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.
№136
5 июля. - Из дневника командующего 7-й армией (Юго-Западный фронт) генерал-лейтенанта В.И.Селивачева о нежелании солдат выступать на передовые позиции
...2-й гвард[ейский] корпус совершенно отказывается что-либо делать, а в 7-м [армейском] корпусе мне доложили, что когда этот корпус пришли сменить части 12-й и 43-й Сибирских [стрелковых] дивизий, то гвардейцы говорили им: «Чего вы идете на смену, вот мы заявили нашим офицерам, что если нас не возьмут отсюда, то мы их прикончим, и нас отсюда взяли».
...Вчера же говорили, что и в XI армии 1-й гвард[ейский] корпус выведен в резерв, так как категорически отказывается не только наступать, но и обороняться, - вот до чего мы дожили! В (8-й армии. - СВ.) что-то происходит также неладное: то самовольный уход с позиции целого полка, то пьянство до мертвецкого состояния целой бригады, то, наконец, отказ полков от наступления.
Селивачев В.И. Из дневника ген. В.И.Селивачева//Красный архив. 1925. Т. 3 (10). С. 144.
№142
8 июня. - Приказ Верховного главнокомандующего генерала от кавалерии А.А.Брусилова и военного и морского министра А.Ф.Керенского о применении строгих мер к военнослужащим, не исполняющим приказов командования
При всяких попытках к неисполнению боевых распоряжений и при призыве или агитации к неисполнению приказов командного состава, касающихся боевой подготовки войск и боевых распоряжений, виновные как отдельные чины, так и целые войсковые части должны немедленно приводиться к повиновению, не стесняясь применением оружия.
РГВИА, Ф. 2122. Оп. 2. Д. 13. Ч. И. Л. 296.
№150
12 июля. - Телеграмма командующего 11-й армией (Юго-Западный фронт) генерала от инфантерии П.С.Балуева107 в Ставку о нежелании солдат принимать участие в наступлении
По воле и доверию начальства я принял 11[-ю] армию. Прибыв, я немедленно отправился в расположение корпусов на фронт боя, решившего участь нашей обороны на Тарнопольском участке. Ознакомившись с настроением войск, я в ужасе от этого позора и гибели, которые грозят России и революции. Многие части представляют собою необученные недисциплинированные вооруженные толпы, не только не оказывающие никакого сопротивления противнику, но зачастую разбегающиеся от одного намека на его присутствие. Натиск же небольшой части противника заставляет отходить целые полки и дивизии. Таким образом 10 и 11 июля армия потеряла всю местность между реками Серетом и Гнезна к югу от Тарнополя, а в ночь на 12 июля гвардейские полки от одного намека, что их обходят, очистили Тарнополь. N корпус, который должен был быть на левом фланге армии, буквально разбежался, не имея даже против себя сколько-нибудь значительных сил противника, и до настоящего времени не собран. В общем армия бежит. Где удастся остановить противника, трудно даже предугадать. Весь командный и офицерский состав бессилен что-либо сделать за исключением подвига самопожертвования... Трагизм высшего командного состава заключается еще в том, что вместо того, чтобы преданные долгу части обращать против врага, он должен их направлять для усмирения взбунтовавшихся полков и целых дивизий в тылу и для прекращения мародерства и грабежей. Необходимость опереться для восстановления порядка на ряды войск и на части, верные долгу, приводят к междоусобию в среде армии, что постепенно превращается в новый вид разложения ее. Как преданный сын России, положивший всю свою жизнь на служение родине, я считаю себя обязанным заявить правительству, что демократия России и революция гибнут. Я считаю безотлагательно необходимым объявить на время армию беспартийной, воспретить войскам всякие митинги и обсуждение политических вопросов, восстановить дисциплинарную власть начальников в полной мере и военно-полевые суды с применением смертной казни. Нахожу отмену последней в действующей армии неправильной: если правительство посылает на смерть от пуль врага, то почему оно дает возможность избежать этой смерти предателям и изменникам? При этих мерах, если будет прекращено наступление на всех фронтах и если наши доблестные союзники отвлекут от нас внимание противника, еще можно надеяться спасти армию, привести ее в порядок и подучить, но при условии суждения военно-полевым судом всех агитирующих в войсках против войны и наступления, призывающих к неповиновению. Литература должна быть допущена в войсках только та, которую признает возможным допустить Совет рабочих и солдатских депутатов и комитеты фронтов и армий. Хотя эти меры и отменяют некоторые свободы, дарованные гражданам-воинам, но это есть единственное средство восстановить до некоторой степени порядок в армии и тем спасти родину от гибели, а вместе с нею и революцию.
Большевизация фронта в предьиюльские дни 1917 г. // Красный архив. 1933. Т. 3 (58). С. 97-98.
№ 171
18 августа. - Письмо солдат-фронтовиков военному и морскому министру А.Ф.Керенскому с требованием немедленного заключения мира
Господин военный министр!
Мы, солдаты разных полков, заранее предупреждаем Вас как министра, что мы будем сидеть в окопах на фронте и сдерживать врага, а может быть даже и наступать, лишь только до первых дней сырой и губительной осени, к которому времени и просим Вас во чтобы ни стало закончить войну и это кровопролитие (в этом будет Вам честь и слава). Если же это не будет выполнено, то поверьте нашему слову, что мы заберем с собой ружья и отправимся к своим очагам спасать от голодной смерти (которая близка) своих отцов, матерей, жен и детей. А если не придется спасти их, то лучше умереть с ними в родном краю, нежели где-то быть убитым, отравленным или замерзшим и брошенным в землю, как собака.
Помните, что все Ваши угрозы о смертной казни, дисциплине и красноречивые слова ораторов тогда уже на нас не подействуют, будет поздно. Вы знаете, мы все устали, как на фронте, так и в тылу, и не можем вынести этой осени и зимы, да и не желаем.
Вторично просим, г[осподин] в[оенный] министр, закончить бойню, и этим только задержите вторжение врага в глубь России и спасете как от этого вторжения, так и голода.
Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: документы и материалы. М.: Изд-во АН СССР, 1959. С. 269-270.
№176
24-25 августа. - Из воспоминаний начальника 1-й Кубанской казачьей дивизии генерал-лейтенанта П.Н.Краснова об убийстве солдатами комиссара Юго-Западного фронта Ф.Ф. Линде, начальника 3-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта Гиршфельдта и двух офицеров во время подавления антивоенных выступлений в ряде полков Особой армии (Юго-Западный фронт)
В ту же ночь, 24 августа, мне лично из штаба [44-го армейского] корпуса было передано по телефону, что полки [111-й] пехотной дивизии, стоявшей на позиции у селения Духче в 18 верстах от моего штаба, отказываются выполнять боевые приказы по укреплению позиции, что ими руководят несколько весьма зловредных агитаторов, которых надо изъять из ее рядов. На переданное требование выдать этих агитаторов солдаты 444-го пехотного [Дмитровского] полка ответили отказом. Надо их заставить выдать. Командир корпуса считает, что достаточно будет назначить один полк с пулеметной командой.
Передававший мне приказание за начальника штаба корпуса полковник Богаевский добавил:
- Командир корпуса* очень хотел бы, чтобы вы лично поехали с полком. Вероятно все обойдется благополучно. Туда приедет комиссар фронта [Ф.Ф.] Линде, который все это и сделает. Вы нужны только для декорации. Солдаты должны увидеть часть в полном порядке.
Я назначил 2-й Уманский [казачий] полк, лучше других обмундированный, внешне выправленный, а главное, ближе расположенный к селению Духче. С полком, кроме командира полка полковника Агрызкова, пошел и командир бригады, смелый и решительный кавказец, генерал-майор Мистулов. В 7 часов утра я приехал в деревню Славитичи, где был полк, и нашел его в полном порядке. Люди были отлично одеты, лошади вычищены, но, объезжая взводы и вглядываясь в лица казаков, я встречал хмурые, косые взгляды и видел какую-то растерянность. Объяснивши казакам нашу задачу, я сказал им, что от их дисциплинированности, их бодрого внешнего вида в значительной степени зависит и успех самого предприятия.
- Солдаты, - сказал я, - должны понять, что они ошибаются. В вас они должны видеть не врагов, но старших товарищей, понимающих долг службы и присяги!
- Постараемся, господин генерал, - ответили казаки.
Было решено, что мы придем в Духче с музыкой и песнями.
Когда полк тронулся, я спросил у командира полка:
- Как настроение казаков? - Увы, в эти ужасные дни приходилось задавать этот, такой дикий полгода тому назад, вопрос о настроении, как справляются о настроении капризной женщины или больного.
- Ничего, - отвечал мне Агрызков. - Я думаю, свое дело сделают. Офицеры хорошо с ними говорили.
В 10 часов утра мы прибыли в селение Духче, где нас ожидал начальник [3-й] пехотной дивизии генерал-лейтенант Гиршфельдт. Он направил казаков к пехотному биваку, приказавши окружить его со всех сторон, оставив одну сотню в его распоряжении. Вид уманцев, проходивших с музыкой и песнями, привел его в восторженное умиление. Смотревшие на казаков писаря и чины команды связи дивизии тоже, видимо, были поражены их видом и отзывались о казаках с одобрением.
- Настоящее войско! - говорили они. - Значит, есть, сохранилось!..
Я остался в штабе с Гиршфельдтом ожидать комиссара Линде. Если я не ошибаюсь, Линде был тот самый вольноопределяющийся Л[ейб-]Гв[ардии] Финляндского [стрелкового] полка, который 20 апреля вывел полк из казарм и повел его к Мариинскому дворцу требовать отставки [П.Н.]Милюкова.
Около 11 часов утра на автомобиле из г. Луцка приехал комиссар [Юго-Западного] фронта Ф.Ф.Линде. Это был совсем молодой человек. Манерой говорить с ясно слышным немецким акцентом, своим отлично сшитым френчем, галифе и сапогами с обмотками, он мне напомнил самоуверенных юных немецких барончиков из прибалтийских провинций, студентов Юрьевского университета. Всею своею молодою, легкою фигурою, задорным тоном, каким он говорил с Гиршфельдтом, он показывал свое превосходство над нами, строевыми начальниками.
- Ну, еще бы, - говорил он, манерно морщась, на доклад Гиршфельдта, что все его увещевания не привели ни к чему и виновные все еще не выданы. - Они вас никогда не послушают. С ними надо уметь говорить. На толпу надо действовать психозом.
Он был в нервном, сильно возбужденном настроении. Его тешило то внимание, которое обращали на него высыпавшие толпами на улицы деревни солдаты.
- Комиссар! Комиссар! - слышалось по рядам, и он медленно, рисуясь, садился в автомобиль с Гиршфельдтом. Я поехал сбоку автомобиля верхом.
Виновный 444-й [пехотный Дмитровский] полк был расположен в дивизионном резерве на небольшой лесной прогалине. Часть землянок была на прогалине, часть теснилась по краям прогалины в самом лесу. С прогалины шло две дороги. Одна на деревню Духче, другая через болотистую часть на позицию, которая была занята 443-м пехотным [Соснинским] полком.
Когда мы подъезжали, казаки уже окончили окружение бивака 444-го [пехотного Дмитровского] полка. Они выставили заставу с пулеметами по направлению к позиции. Они сидели на лошадях с обнаженными шашками и, казалось, готовы были ринуться на пехоту.
Командир пехотного полка встретил нас у края бивака и сообщил, что солдаты очень напуганы появлением казаков и собираются поротно, ружей не разбирают. Зачинщики ему названы.
Гиршфельдт и Линде вышли из автомобиля. Был очень жаркий полдень. Солнце высоко стояло на синем небе, в лесу пахло хвоею, можжевельником. У землянок раздавались крики офицеров, приказывавших выходить всем до одного и строиться поротно. Некоторые роты уже были готовы и строем сводились в батальонные колонны. Я и Мистулов сошли с лошадей и следовали пешком в некотором отдалении за Линде и Гиршфельдтом.
- Вот вторая рота (если память мне не изменяет), - сказал командир полка. - Она главная зачинщица всех беспорядков.
Линде вышел вперед. Лицо его было бледно, но сильно возбуждено. Он оглянул роту гневными глазами и сильным, полным возмущения голосом начал говорить. Я почти дословно помню его речь.
- Когда ваша Родина изнемогает в нечеловеческих усилиях, чтобы победить врага, - отрывисто, отчетливо говорил Линде, и его голос отдавало лесное эхо, - вы позволили себе лентяйничать и не исполнять справедливые требования своих начальников. Вы не солдаты, вы сволочь, которую нужно уничтожить. Вы зазнавшиеся хамы и свиньи, недостойные свободы. Я, комиссар Юго-Западного фронта, я, который привел солдат свергнуть царское правительство, чтобы дать вам свободу, равной которой не имеет ни один народ в мире, требую, чтобы вы сейчас же мне выдали тех, кто подговаривал вас не исполнять приказ начальника. Иначе вы ответите все. И я не пощажу вас!
Тон речи Линде, манера его говорить и начальственная осанка сильно не понравились казакам. Помню, потом, мой ординарец, урядник, делясь со мною впечатлениями дня, сказал: «Они, господин генерал, сами виноваты. Уже очень их речь была не демократическая. Вы с нами никогда так не говорите и не ругаетесь. Да и вам бы простили. А он что - свой же брат солдат, член исполнительного комитета, а все сыплет: свиньи да сволочи... Сам-то кто? Немец притом. Может быть, солдаты его и за шпиона приняли».
Когда Линде замолчал, рота стояла бледная, солдаты тяжело дышали. Видимо, они не того ожидали от «своего» комиссара.
- Ну, что же! - грозно сказал Линде и пошел вдоль фронта.
Командир полка стал вызывать людей по фамилиям. Он уже знал зачинщиков. Выходившие были смертельно бледны, тою зеленоватою бледностью, которая показывает, что человек уже не в себе. Это были люди большею частью молодые, типичные горожане, может быть, рабочие, вернее, люди без определенных занятий. Их набралось двадцать два человека.
- Это и все? - спросил Линде.
- Все, - коротко ответил командир полка.
Один из вызванных начал что-то говорить. Линде бросился к нему.
-Молчать! Сволочь! Негодяй! После поговоришь...
- Возьмите их, - сказал он сопровождавшему его казачьему офицеру.
- Не выдадим!.. Товарищи! Что же это!.. - раздалось из роты, и несколько рук, сжатых в кулаки, поднялись над фронтом.
Я обернулся. Конная сотня, стоявшая шагах в двадцати, грозно двинулась, и люди стихли.
- Ведите этих подлецов, и при малейшей попытке к бегству - пристрелить, - сказал Гиршфельдт казачьему офицеру.
- Понимаю, - хмуро ответил тот, скомандовал арестантам и повел их, окруженных казаками, из леса.
Дело было сделано, настроение солдат было очень возбужденное, квадраты батальонных колонн, выстроившихся на лесной прогалине, были грозны, и я подумал, что хорошо будет, если Линде теперь же уедет, пока солдаты не поняли своей силы и нашего бессилия. Я сказал это ему.
- Нет, генерал. Вы ничего не понимаете, - сказал Линде. - Первое впечатление сделано. Надо воспользоваться психологическим моментом. Я хочу поговорить с солдатами и разъяснить им их ошибки.
Линде и начальник дивизии генерал Гиршфельдт сияли счастьем первой удачи; какая-то непреодолимая судьба несла их в самую пасть опасности. Они уже никого не слушались, и Линде полагал, вероятно, что он овладел массой. Мне же было жутко на него смотреть. По лицам солдат второй роты я понял, что дело далеко не кончено, судом комиссара они недовольны. Я приказал офицерам и урядникам разойтись между солдатами и наблюдать за ними. Нас было едва пятьсот человек, рассыпанных по всему лесу. Солдат в 444-м [пехотном Дмитровском] полку было свыше четырех тысяч, да много сходилось и из соседних полков. Весь лес был серым от солдатских рубах.
Линде подошел к первому батальону. Он отрекомендовался - кто он, и стал говорить довольно длинную речь. По содержанию это была прекрасная речь, глубоко патриотическая, полная страсти и страдания за Родину. Под такими словами подписался бы с удовольствием любой из нас, старых офицеров. Линде требовал беспрекословного исполнения приказаний начальников, строжайшей дисциплины, выполнения всех работ.
Немцы изредка постреливали со своей позиции, и германские шрапнели, пущенные с далеких батарей, разрывались высоко над лесом в ясном синем небе. Это еще более возбуждало Линде. Он указывал на них и говорил, что на боевой позиции всякое преступление является изменой Родине и свободе. Говорил он патетически, страстно, сильно, местами красиво, образно, но акцент портил все. Каждый солдат понимал, что говорит не русский, а немец.
Кончив, Линде, несмотря на протест командира полка, хотевший держать людей все время в строю и под наблюдением, приказал разойтись людям 1-го батальона и пошел говорить со вторым. Люди первого батальона разошлись по кучкам и стали совещаться. Некоторые следовали за Линде, и нас уже сопровождала порядочная толпа солдат.
Ко мне то и дело подходили офицеры 2-го Уманского [казачьего] полка и говорили:
- Уведите его. Дело плохо кончится. Солдаты сговариваются убить его. Они говорят, что он вовсе не комиссар, а немецкий шпион. Мы не справимся. Они и на казаков действуют. Посмотрите, что идет кругом.
Действительно, подле каждого казака стояла кучка солдат, и слышался разговор.
Я снова пошел к Линде и стал его убеждать. Но убедить его было невозможно. Глаза его горели восторгом воодушевления, он верил в силу своего слова, в силу убеждения, Я сказал ему все.
- Вас считают за немецкого шпиона, - сказал я.
- Какие глупости, - сказал он. - Поверьте мне, что это все прекрасные люди. С ними только никто никогда не говорил.
Было около трех часов пополудни и сильно жарко. Линде уже не говорил речей, но и он, и генерал Гиршфельдт стояли в плотной толпе солдат и отвечали на задаваемые им вопросы. Вопросы эти были все наглее и грубее. Из темной солдатской массы выступали уже определенные лица, которые неотступно следовали за Линде. Помню одного из них. Неловкий парень, с длинными, как у обезьяны руками, колченогий, с круглым идиотским лицом, бледная кожа которого была покрыта ярко-желтыми веснушками, типичный дегенерат, солдат этот все время привязывался с самыми неожиданными вопросами, то к Линде, то к Гиршфельдту. Я удивлялся терпению Линде, с каким он старался объяснить самые острые вопросы.
Для того чтобы изолировать казаков от влияния солдат, я приказал собрать оставшиеся четыре сотни на площадке, приказал завести машину Линде и подать ее ближе и решительно вывел Линде из толпы.
- Вам надо уехать сейчас же, - строго сказал я. - Я ни за что не отвечаю.
- Вы боитесь, - сказал Линде.
- Да, я боюсь, но боюсь за вас. Вся злоба направлена против вас. Меня, может быть, и не тронут, побоятся казаков, но вам сделают худо. Уезжайте!
Линде колебался. Лицо его было возбуждено, я чувствовал, что он упоен собою, влюблен в себя и верит в свою силу, в силу слова.
Машина фыркала и стучала подле, заглушая наши слова, шофер и его помощник сидели с бледными лицами. Руки шофера напряженно впились в руль машины.
- Хорошо, я сейчас поеду, - сказал Линде и взялся за дверцу автомобиля.
Я пошел садиться на свою лошадь. Но в это мгновение к Линде подошел командир полка. Он хотел еще более убедить его уехать.
- Уезжайте, - сказал он, - 443-й [пехотный Соснинский] полк снялся с позиции и с орудием идет сюда. Он хочет с вами говорить.
- Как! - воскликнул Линде. - Самовольно сошел с позиции? Я пойду к нему. Я поговорю с ним. Я сумею убедить его и заставить выдать зачинщиков этого гнусного дела. Надо вынуть заразу из дивизии.
- Люди вооружены, - сказал командир полка.
- Я - комиссар. Меня не тронут. Это мой долг, - сказал он, - Ведь вы знаете, - сказал он мне, - они обвиняют генерала Гиршфельдта в том, что он продал немцам за 40 000 рублей свою позицию. Как это глупо! За сорок тысяч! Вечно нелепая басня об измене генералов!
В это время в лесу, в направлении позиции раздалось несколько ружейных выстрелов. Ко мне подскочил взволнованный казачий офицер, начальник заставы, и растерянно доложил:
- Ваше превосходительство, пехота наступает на нас правильными цепями, в строгом порядке. Я приказал пулеметчикам открыть по ним огонь, но они отказались.
Я передал этот доклад Линде и еще раз просил его немедленно уехать.
- Но ведь это уже настоящий бунт! - сказал он. - Мой долг быть там! Генерал, вы можете не сопровождать меня. Я пойду один. Меня не тронут.
- Мой долг ехать с вами, - сказал я и тронул свою лошадь рядом с автомобилем.
Толпа, тысяч в шесть солдат, запрудила всю прогалину и ехать можно было очень тихо. Впереди изредка раздавались выстрелы.
Вдруг раздался чей-то отчаянный резкий голос, покрывая общий гомон толпы:
- В ружье!..
Толпа точно ждала этой команды. В одну секунду все разбежались по землянкам и сейчас же выскакивали оттуда с винтовками. Резко и сильно, сзади и подле нас застучал пулемет, и началась бешеная пальба. Все шесть тысяч, а может быть и больше, разом открыли беглый огонь из винтовок. Лесное эхо удесятерило звуки этой пальбы. Казаки шарахнулись и понеслись к дороге и мимо дороги на проволоку резервной позиции.
- Стой! - крикнул я. - Куда вы! С ума сошли! Стреляют вверх.
- Сейчас вверх, а потом и по вас! - крикнул, проскакивая мимо меня, смертельно бледный мой вестовой Алпатов, уже потерявший фуражку.
Полк, мой отборный конвой, трубачи - все исчезло в одну секунду. Видна была только густая пыль по дороге да удаляющиеся там и сям упавшие с лошадей люди, которые вскакивали и бежали догонять сотни. Остался при Линде я, генерал Мистулов и мой начальник штаба, генерального штаба полковник Муженков. Но стреляли действительно вверх, и у меня еще была надежда вывести Линде из этого хаоса.
Автомобиль повернули обратно, и мы поехали при громе пальбы снова на прогалину мимо землянок. Но в это время пули стали свистеть мимо нас и щелкать по автомобилю. Ясно, что теперь уже автомобиль станет мишенью для стрельбы.
Шоферы остановили машину, во мгновение ока выскочили из нее и бросились в лес. За ними выскочили и Линде с Гиршфельдтом. Гиршфельдт побежал в лес, а Линде бросился в землянку. На спуске в землянку какой-то солдат ударил его прикладом в висок. Он побледнел, но остался стоять. Видно, удар был не сильный. Тогда другой выстрелил ему в шею. Линде упал, обливаясь кровью. И сейчас же все с дикими криками, улюлюканьем бросились на мертвого. Мне нечего было больше делать. Я с Мистуловым и Муженковым рысью поехал из леса. Выстрелы провожали нас. Однако стреляли, не целясь.
Много пуль свистало над нами, но только одна ранила лошадь полковника Муженкова.
За лесом я стал нагонять пеших казаков. Они то шли, то бежали, то ложились. Их было человек двадцать. Сзади них шли два офицера и с ними генерал Гиршфельдт.
- Как вам не стыдно, Уманцы! - сказал я им. - Ну, чего разбежались? Чего падаете? Пехота стреляет зря. Никого не убило. Видите, я еду верхом, на большой лошади, и то меня не тронуло.
- Его сила, ваше превосходительство! - отвечали исступленно казаки. - Всех перебьет. Наших много полегло. Полполка нет.
Из этих немногих слов мне стало ясно одно. Полк надо собрать и успокоить. Верстах в двух за лесом мы встретили двуколку с солдатом, на нее усадили уставшего и запыхавшегося генерала Гиршфельдта и с ним двух офицеров и приказали ехать в штаб дивизии, в деревню Духче. Я продолжал ехать шагом. Стрельба почти прекратилась, лишь изредка свистала над нами какая-либо пуля. Мало-помалу ко мне начали собираться рассеявшиеся по полям казаки. Первым явился мой вестовой Алпатов, со сконфуженным лицом и без сил.
- А мы думали, вас убили, ваше превосходительство, - улыбаясь, сказал он.
- Фу! да и дурной же! - сказал я ему. - Хороши будете без шапки!
- Я у пехоты скраду! - улыбаясь, отвечал Алпатов. - Как палили-то! Страсть! Я думал, никто жив не будет.
- Так ведь вверх! - с досадою сказал я.
- И то вверх, - согласился Алпатов.
Недалеко от Духче полковник Агрызков собирал полк. Увидевши меня, он поскакал ко мне.
- Полк сильно расстроен, - доложил он. - Половина людей не знаю где. Надо идти домой, успокоить. Меня и вас грозят убить. Говорят, что мы нарочно привели их в западню, чтобы истребить.
- Вы лучше спросите меня, полковник, где комиссар, которого охранять вы были обязаны, - сухо сказал я ему.
- А где? - растеряно спросил Агрызков.
- Убит солдатами на моих глазах, - сказал я.
Агрызков тяжело вздохнул и поехал за мной. Я направился к полку. Вид жидких сотен казаков, растерянных и растрепанных, многих, потерявших лошадей, был безотраден. Я молча объехал ряды и сказал Агрызкову:
- Соберите полк в Духче и ожидайте там приказаний.
После этого я поехал в Духче. Там все было спокойно. Я связался с командиром 4-го кавалерийского корпуса телефоном и доложил о происшествии. Командир корпуса потребовал, чтобы я приехал немедленно к нему, к нему же направил и уманцев. Он был очень обеспокоен тем, что произошло, и вызвал к штабу корпуса 2-й Полтавский [казачий] полк и броневые машины.
В Духче приехал генерал от инфантерии [П.М.]Волкобой, командир [44-го] армейского корпуса, в который входила пехотная дивизия, и стал совещаться с Гиршфельдтом о том, что делать. Я поехал верхом в деревню Пожарки, где был штаб 4-го кавалерийского корпуса. Уже затемно, с Муженковым и двумя вестовыми я приехал в Пожарки. На дворе господского дома стояло две броневые машины. Среди чинов штаба было волнение, носились слухи, что вся 3-я пехотная дивизия сошла с фронта и идет на Пожарки. Я рассеял эти слухи, да телефон из Духче скоро сообщил нам иные, хотя и очень печальные, известия.
При моем отъезде генерал Волкобой, считавший себя любимцем солдат, почтенный старик, с седой бородой, типичный русский старик, «дедушка», как звали его солдаты, убедил Гиршфельдта поехать в дивизию без конвоя и уговорить солдат повиноваться. Они поехали вдвоем на лесную прогалину. Там их окружила толпа солдат. Солдаты прежде всего потребовали освобождения арестованных - Волкобой тут же приказал их отпустить. Потом схватили Гиршфельдта, повели его в лес, раздели, привязали к дереву, истязали и надругивались над ним, после чего убили. Волкобой убежал в землянку, плакал и умолял пощадить его в уважение к его сединам. Солдаты со смехом выволокли его из землянки, посадили в автомобиль и, окружив издевавшимися над ним солдатами, отвезли в штаб его корпуса.
Вместе с Гиршфельдтом был убит командир полка и еще один офицер. Убийства, наступающая темнота, лес - все подействовало отрезвляюще на солдат, и они тихо ушли на позицию и решили сидеть в ней и никуда не уходить. Не раскаяние и не угрызение совести руководили ими, но страх наказания и сознание, что вина их очень велика.
Ночью полковник Агрызков, убедившись в плохом настроении казаков 2-го Уманского [казачьего] полка, увел их за реку Стырь на свои квартиры. В полку никто не был убит. Было помято лошадьми несколько казаков, да несколько лошадей покалечилось на проволоках во время безумного бегства. Полтавцы , переговоривши с Уманцами, постановили, что они на верную смерть не пойдут. Таким образом, в несколько часов была разрушена вся та работа по приобретению доверия, которую я делал три месяца.
В штаб корпуса ночью прибыл помощник комиссара Линде из Луцка и исполнительный комитет Совета солдатских и рабочих депутатов гор. Луцка, - они утром хотели ехать творить суд и расправу над виновниками убийства Линде и Гиршфельдта. В штабе же находился войсковой старшина Хоперсков, командир пластунского (не из казаков, а из солдат) дивизиона бывшей моей 2-й казачьей Сводной дивизии и комитета дивизиона. Они явились по личному почину предложить командиру корпуса свои услуги по охране в штабе корпуса и восстановлению порядка на позиции.
Утром предполагалось начать разведку и приступить к смене частей 3-й [пехотной] дивизии с позиции для отвода ее в тыл. Но мне уже не пришлось принимать в этом участия.
Краснов П.Н. На внутреннем фронте; В донской столице при большевиках; Всевеликое Войско Донское. М.: Айрис-пресс, 2003. С. 81-92.