В ДЕРЕВНЕ И В ГОРОДЕ

В мае 1889 г. мы переехали из Казани в Самару. На деньги, вырученные от продажи симбирского дома, мать надумала купить небольшой хутор. При содействии М. Т. Елизарова, жениха, а позднее мужа старшей сестры, хутор был куплен в 50 верстах от Самары у некоего К. М. Сибирякова. Это был богатый сибирский золотопромышленник, скупивший в середине 70-х годов у обедневших самарских помещиков большое количество земли с целью организации крупного, технически рационального хозяйства. Человек левых либеральных убеждений,— может быть, даже левее,— Сибиряков, по-видимому, имел в виду и революционную пропаганду в народе. Во всяком случае, та или иная связь с политическими у него была.

Он широко помогал народникам, которые еще с конца 70-х годов вели в округе Алакаевки (так называли наш хутор по имени прилегавшей к нему деревни) непрерывную революционную работу. Во второй половине 70-х годов в одной из деревень Сибирякова — Сколкове, его резиденции, жил Глеб Успенский вместе со своей женой, которая занимала место учительницы в построенной Сибиря-ковым начальной школе. Здесь Успенский написал свой известный рассказ «Три деревни», описав в нем деревни Сколково, Заглядино и Гвардейцы и подлинных жителей этих деревень. В этой же округе было, одна за другой, несколько попыток со стороны народников организовать земледельческие колонии (кавказцы 1 группа Орлова, позднее ставшего эсером, организовавшего такую же колонию на Кавказе, тоже на земле Сибирякова, и колония А. А. Преображенского, которая была организована на хуторе Шарнеля, в трех верстах от Алакаевки, и существовала еще при нас).

Задуманное в широком масштабе сельскохозяйственное предприятие не пошло у Сибирякова, хотя на организацию его и были затрачены большие суммы. За границей он закупил усовершенствованные земледельческие орудия — были куплены даже два паровых плуга,— соорудил громадные кирпичные и саманные постройки при хуторах для скота и земледельческих орудий и т. п. Хозяйство приносило, однако, лишь убыток, и Сибирякову пришлось отказаться от своей затеи. Земледельческие орудия были проданы за бесценок какому-то немцу, имевшему в Самаре торговлю мелким слесарным инструментом и земледельческими орудиями. Начал распродавать Сибиряков и земли, оставив лишь некоторое количество земли, достаточное для содержания сельскохозяйственной школы, которую он решил организовать. На Константиновском хуторе, в двух верстах от Алакаевки, было построено здание для этой школы, подбирался уже и кадр учителей. Среди них был толстовец Алексеев, живший ранее в Ясной Поляне у Льва Толстого, Зубрилин, окончивший Петровско-Разумовскую академию, и др., но открыть школу не разрешили. В этом запрещении сыграла, несомненно, определенную роль связь Сибирякова с политическими, хотя и вообще-то Свербеев, бывший тогда самарским губернатором, не был сторонником такого рода культурных начинаний. Как бы то ни было, а после этого Сибиряков стал ликвидировать все и переехал в Петербург (впрочем, и раньше он бывал в Самарской губернии лишь наездами).

В эти-то края и забросила нас судьба.

Покупая это именьице, мать надеялась 2, что Владимир Ильич заинтересуется сельским хозяйством. Но склонности у Владимира Ильича к последнему не было. Позднее, по словам Надежды Константиновны, он говорил ей как-то: «Мать хотела, чтобы я хозяйством в деревне занимался. Я начал было, да вижу, нельзя, отношения с крестьянами ненормальные становятся».

Но если хозяйство не пошло и от него скоро отказались, то как дача Алакаевка была очень хороша, и мы проводили в ней каждое лето. Особенно хороши там были степной прозрачный воздух и тишина кругом.

В нескольких десятках саженей от старого одноэтажного дома был старый запущенный сад, обрывом спускавшийся к ручью. У каждого из нас был там свой любимый уголок. «Олин клен»,— говорили мы. И действительно, вторую мою сестру чаще всего можно было застать за книгой около высокого старого клена. Анна Ильинична больше любила березовую аллейку. В старой липовой аллее, лучше всего сохранившейся, было слишком много тени: верхушки деревьев почти сходились, образуя точно купол. На этой аллее сидели и гуляли больше по вечерам. Минутах в десяти ходьбы от дома был пруд, куда мы ходили купаться. А кругом раздолье: долы, холмы, леса! Невдалеке был так называемый Мура вел ьный лес, в котором было много лесной малины, и мы нередко отправлялись за ней. Ходил туда с нами и Владимир Ильич. Природу он очень любил, и всегда самым лучшим удовольствием и отдыхом для него являлось хождение по глухим, нелюдимым местам с «настоящей природой» 1, как он выражался, описывая свои прогулки за границей.

Террасы в доме не было, ее заменяло крылечко с крышей, достаточно, впрочем, большое для того, чтобы наша семья могла разместиться на нем за самоваром. По вечерам на этом крылечке, чтобы в комнаты не налетели комары, зажигалась лампа, и вся молодежь усаживалась за стол с книгами.

Старшая сестра, Анна Ильинична, так описывает это в одном своем стихотворном опыте:

 

Ночь давно уж, все-то дремлет,
Все кругом молчит.
Мрак ночной поля объемлет,
И деревня спит.

Под покровом темной тучки
Спряталась луна.
Нет и звездочек, порой лишь
Чуть блеснет одна.

В хуторке лишь, на крылечке,
Светит огонек,
И за чтением серьезный
Собрался кружок.

Все сидят, уткнувшись в книги,
Строго все молчат,
Хоть Манюшины глазенки
Больно спать хотят.

Хоть кружится, развлекая,
Неустанный рой —
Бабочек, букашек стая.
Что из тьмы ночной

Жадно так стремятся к свету,
Пляшут вкруг него.
Теплотой его согреты
Мнят, что вновь вернулось лето,

Что идет тепло.

На этом же крылечке мы ужинали по вечерам молоком, балакирь (горшок) которого приносился нам из погреба, и серым пшеничным хлебом.

Направо от маленькой прихожей, к которой примыкало крылечко, была комнатка Владимира Ильича. В этой комнате, впрочем, он проводил только ночь. Утром, напившись чаю, он забирал книги, тетради и словари и отправлялся заниматься в сад. А в комнате на это время все окна завешивались темными синими занавесками или одеялами «от мух», с которыми Владимир Ильич постоянно воевал.

В саду у Владимира Ильича был свой уголок. Там он устроил себе в тени лип деревянный стол, скамейку и в некотором отдалении трапецию. В этом уголке Владимир Ильич проводил все время до обеда за серьезной работой. Работать Владимир Ильич умел, работать систематически и усидчиво. Книги он не только читал, он изучал, прорабатывал их. Читал по определенному плану. Помню, уже в более поздние годы он говорил, что просто читать разные книги — мало толку. В одном из своих писем из Сибири, спрашивая, работает ли брат Дмитрий, который сидел в то время в тюрьме, Владимир Ильич писал:

«Ему бы заняться чем-нибудь регулярным, а то ведь так «читать» вообще — мало проку»

Владимир Ильич считал, что надо выбрать какой-нибудь один вопрос и работать по нему систематически. Такой систематической его работа была всегда. С утра, на свежую голову, он штудировал более серьезные вещи. Не только читал, но и конспектировал прочитанное, делал заметки и выписки. Иногда он оставлял книги и прохаживался взад и вперед по аллейке около стола, видимо обдумывая прочитанное. Потом садился и опять углублялся в чтение.

В этот уголок сада я прибегала к Владимиру Ильичу по утрам заниматься языками. Я читала и переводила ему французскую или немецкую книгу, причем Ильич всегда настаивал, чтобы я работала возможно более самостоятельно, сама додумывалась до смысла, прибегая к его помощи лишь в особо трудных местах. Слов незнакомых я не выписывала в особую тетрадь, как это обычно делается, но значение их брат спрашивал меня на другой день, обращая на них мое внимание и при дальнейшем чтении, когда они попадались в тексте.

 

После обеда Владимир Ильич иногда тоже сидел в своем любимом уголке, но читал уже более легкие книги. Иногда к нему присоединялась сестра Ольга 2, и они читали вместе (из книг, которые они читали вместе, мне запомнился Глеб Успенский). По возрасту Ольга более всего подходила к Владимиру Ильичу, и они жили в то время общими интересами.

По вечерам в алакаевском домике раздавалось иногда пение, это Владимир Ильич пел под аккомпанемент Ольги Ильиничны. Он очень любил музыку и пение, охотно пел сам и слушал пение других: М. Т. Елизарова или хоровое пение. Помню обычный финал его пения, когда он принимался за романс «у тебя есть прелестные глазки». На высоких нотах — «от них я совсем погибаю» — он смеялся, махал рукой и говорил: «Погиб, погиб».

Прося выслать ноты для пения Г. М. Кржижановскому, Владимир Ильич писал из Сибири: «На вопросы Маняши: какой у Глеба голос?.. Гм, гм! Должно быть, баритон — что ли. Да он те же вещи поет, что и мы, бывало, с Марком «кричали» (как няня 1 выражалась)» 2.

Ольга Ильинична только два лета жила с нами в Алакаевке. Это была девушка с незаурядными способностями и огромной трудоспособностью. Кончив гимназию с золотой медалью, она много и усидчиво работала над своим самообразованием: изучала английский язык, серьезно занималась музыкой, много читала л. Стремясь изучать медицину, она решила ехать в Гельсингфорс, так как Женский медицинский институт в Петербурге был в то время закрыт, и принялась за изучение шведского языка. Усвоила она его основательно, делала и переводы со шведского, но в Гельсингфорсский университет все же не попала, так как выяснилось, что кроме шведского языка нужен был еще и финский. Чтобы не терять времени на его изучение, она поступила на физико-математическое отделение Высших (Бестужевских) курсов в Петербурге 4. В напряженной работе прошла для нее там зима 1890/91 г., а весной Ольга Ильинична заболела брюшным тифом осложнившимся к тому же рожей, и 8 мая ее не стало 2.

Как все в нашей семье, Владимир Ильич был застенчив, и когда — что случалось крайне редко — к нам приезжал кто-нибудь из малознакомых, он или оставался в своей комнате, или через окно удирал в сад. Так поступал он и при посещении малоинтересных для него людей. В Алакаевке мы жили уединенно. Знакомых было мало. Но кое с кем из местных жителей Владимир Ильич поддерживал знакомство.

В трех верстах от Алакаевки была, как я уже указывала, колония «капказцев», как звали их крестьяне. Несколько народников село на землю, купив ее на льготных условиях у Сибирякова, с целью создать образцовую земледельческую коммуну. Дело, впрочем, не шло у них на лад, и скоро, за исключением А. А. Преображенского, все разбежались. С Преображенским же Владимир Ильич видался и много спорил, прогуливаясь иногда до поздней ночи по дороге от нашего хутора до хутора Шарнеля.

Преображенский же познакомил Владимира Ильича с некоторыми интересными крестьянами-самородками.

Видался Владимир Ильич и с Д. А. Гончаровым, студентом-медиком, исключенным в 1887 г. из Казанского университета за участие в демонстрации. Он служил фельдшером в Тростянке, в 8—10 верстах от Алакаевки '\ Гончаров не принадлежал в то время ни к какой политической партии, но настроен был очень радикально. К Владимиру Ильичу он относился с огромным уважением 4.

На зиму мы переезжали в Самару, где жили вместе с замужней сестрой и ее мужем, М. Т. Елизаровым. Я училась тогда в гимназии, и Владимир Ильич часто помогал мне в уроках. Если ему нужно было уходить куда-нибудь вечером, он обыкновенно предупреждал меня об этом и предлагал прийти раньше, пока он дома. От этих занятий у меня осталась в памяти его необыкновенная добросовестность ко всякому делу, за которое он брался, к чему он старался приучить и меня. Помню, как мне задали на дом по географии начертить карту Европы. Повозившись с этим, я принесла показать свой чертеж Владимиру Ильичу, но он забраковал мою работу и предложил мне переделать ее. При этом он подробно рассказал, как надо взять циркуль и наметить им на бумаге все расстояния, а не рисовать «на глаз», как было сделано в моей первой работе. С жаром принялась я за дело и была удовлетворена одобрением Владимира Ильича. Но гораздо важнее уменья рисовать карты был полученный мной от этой совместной работы пример того, каков должен быть вообще подход ко всякому делу, за которое берешься. Не кое-как, лишь бы скорее с плеч долой, а по обдуманному, взвешенному плану, аккуратно и настойчиво, пока не выйдет действительно хорошо, пока сделанная работа не даст удовлетворения.

Пунктуальность и аккуратность Владимира Ильича проявлялись иногда даже в мелочах. Делая себе как-то тетрадку для занятий, я схватила первую попавшуюся мне катушку с нитками и стала сшивать свою тетрадку черной ниткой. Ильич, который был при этом, остановил меня, заметив, что это некрасиво и что надо найти белую нитку.

Из посещавших нашу квартиру в Самаре кроме А. П. Скляренко, И. X. Лалаянца, В. В. Водовозова, который приходил больше к старшей сестре — они читали вместе по-итальянски,— М. И. Лебедевой и М. П. Голубевой помню еще В. А. Ионова и А. И. Ерамасова. Последний был знаком с М. Т. Елизаровым и Ионовым по Сызрани, и они затащили его как-то к нам. Вот как описывает А. И. Ерамасов свое первое посещение нашей семьи:

«Я испытывал какое-то особенное чувство при первом посещении ульяновской семьи, перенесшей такое тяжелое горе... Жили тогда Елизаровы в районе Почтовой и Сокольничьей улиц, т. е. недалеко от района «выселенцев», по выражению одного губернатора, кажется Брянчанинова, т. е. недалеко от района, где селилась обычно революционная интеллигенция. Помню, пришли мы вечером и попали прямо к чаю. Вся семья собралась уже в столовой. Здесь я познакомился с Марией Александровной, Анной Ильиничной, Марией Ильиничной и Владимиром Ильичем. Кроме того, за столом был племянник Марка Тимофеевича, который жил у дяди и учился в гимназии.

Разговор шел на обычные в то время темы: о народничестве, о судьбах капитализма, о В. В. и Николае — они  и пр. Владимир Ильич выделялся не только знанием литературы, но и какой-то особой способностью находить слабые места у народников, субъективистов толка Михайловского и пр. После чая мы перешли в комнату Владимира Ильича, где продолжали разговор. В этом разговоре принимал участие и мой приятель Ионов, который много работал над вопросом о развитии капитализма в России и дифференциации крестьянства, собирая материалы по этим вопросам и из статистических сборников и из личного изучения положения крестьянства.

Марк Тимофеевич делился своими постоянными наблюдениями из жизни крестьян в Самарской губернии, где тогда уже резко проявлялась дифференциация крестьянства. В разговоре, помню, принимала участие и Анна Ильинична.

Из всей обстановки комнаты мне до сих пор помнится комплект «Русских ведомостей», которые висели на стене перед столиком. Владимир Ильич хранил все прочитанные газеты и отмечал номера, чем-либо заинтересовавшие его».

После этого первого посещения А. И. Ерамасов заглядывал к нам и в другие свои приезды в Самару '.

В своих воспоминаниях об этом периоде самарской жизни А. И. Ерамасов сообщает о переводе «Коммунистического манифеста», сделанном Владимиром Ильичем.

«В то время Владимир Ильич сделал прекрасный перевод «Коммунистического манифеста» К. Маркса и Ф. Энгельса,— пишет он.— Перевод этот в рукописи ходил по рукам, завезли мы его и в Сызрань. Здесь я отдал тетрадь знакомому учителю, который считался у начальства неблагонадежным. По какому-то делу этого учителя вызвали в Симбирск к директору народных училищ. Мать учителя испугалась, что нагрянут с обыском, и уничтожила тетрадь. Такова судьба этого перевода Ильича. Мне так совестно вспоминать об этом, так как был отчасти виновником гибели прекрасного перевода» .

Хотя А. И. Ерамасов был довольно редким нашим посетителем в Самаре — жил он постоянно в Сызрани,— но связь с ним установилась крепко, на всю жизнь. Не принимая сам непосредственного участия в революционной работе, он за все время подпольной борьбы снабжал партию средствами — он был тогда довольно богатым человеком,— и в трудные времена мы всегда обращались за помощью к «Монаху», как прозвал его Ильич.

После революции А. И. Ерамасов был некоторое время в партии, но вышел из нее по болезни (туберкулез легких и почек), короткое время работал в Музее народного образования, но вынужден был оставить работу по той же причине. Не имея заработка, он находился в стесненных материальных условиях, но сам ни разу не написал об этом ни Владимиру Ильичу, ни кому-либо другому из членов нашей семьи — так велика была его скромность,— пока мы сами не разыскали его и не выхлопотали ему пенсию. После этого А. И. Ерамасов прожил недолго и весной 1927 г. умер в Сызрани.

В Самаре Владимир Ильич много работал над подготовкой к экзаменам, которые он сдал экстерном в Петербурге в 1891 г. По окончании их он возвратился в Самару и занимался немного юридической практикой (по назначению) в качестве помощника присяжного поверенного, работая у А. Н. Хардина

В самарский период у нас в доме процветала игра в шахматы. Хорошо играл и Владимир Ильич, и младший брат Дмитрий Ильич, и Марк Тимофеевич. Сильного партнера нашли они в лице А. Н. Хардина, который был первоклассным шахматистом. У нас на квартире нередко устраивались шахматные вечера. Позднее Владимир Ильич играл в шахматы очень редко, а потом совсем бросил.

Осенью 1893 г. Владимир Ильич переехал в Петербург, остальные же члены нашей семьи — в Москву, где брат Дмитрий поступил в университет. Пришлось продать и Алакаевку, которая не могла уже служить нам дачей. Купил ее местный купец Данилин, которого интересовала только земля и мельница; от дома и сада осталось скоро одно воспоминание: дом был перенесен Данилиным в Неяловку, а сад вырублен. В 1905 или 1906 г. Данилин был убит крестьянами.

* * *

Мне пришлось побывать в Алакаевке в 1927 г., и я нашла там у местных крестьян самый сердечный прием. Наперебой расспрашивали они меня о Владимире Ильиче, повторяя: «Жаль, мы тогда не знали, кто с нами живет». Расспрашивали они и про Анну Ильиничну, которая в 1892 г., когда в Самарской губернии свирепствовала холера, положила немало трудов на помощь больным лекарствами и указаниями.

При деревне Алакаевке организован теперь 2 колхоз «Уголок Ленина», и в память Ильича надо принять все меры, чтобы превратить его в показательный. Во главе этого колхоза, председателем его состоит «дядя Костя» — Константин Димитриевич Филиппов, присутствовавший на первом съезде колхозников-ударников в Москве в 1933 г. «Дядя Костя» уже не молод, но работает он подлинно по-ударному, и в значительной степени его усилиям обязан колхоз своими достижениями. По инициативе колхозников колхоза «Уголок Ленина» на месте деревянного домика, где Владимир Ильич жил по летам, подготовляясь к революционной работе, построена теперь школа его имени.

Ульянова М. И. О В. И. Ленине и семье Ульяновых: Воспоминания. Очерки. Письма. 2-е изд.. доп. М., 1989. С. 51-60

По возрасту Ольга Ильинична больше всего подходила к Владимиру Ильичу, и жили они в то время общими интересами. Иногда они читали вместе. Помню это потому, что у нас с Олей была установлена очередь мыть посуду после обеденного чая: один день мыла я, другой — она. Случалось, что она просила меня заменить ее в этой не очень-то приятной для нас обязанности, чтобы идти читать вместе с Володей. Чаще, впрочем, он читал один.

По вечерам, обыкновенно, Владимир Ильич отправлялся гулять. Иногда к нему присоединялся кто-нибудь из нас. На этих прогулках, бывало, строились планы будущего, говорилось о прочитанном, иногда Владимир Ильич шел молча, точно обдумывал что-то. Он любил гулять и предпочитал ветреную погоду». Ред.

 

Joomla templates by a4joomla