HTML clipboard
От природы Владимир Ильич был крепким, здоровым, жизнерадостным человеком. До его поездки в Ленинград (так в тексте - ред.), осенью 1893 года, он редко хворал и из серьезных болезней перенес только в 1892 году в Самаре брюшной тиф, да и то не в сильной форме. Весь этот период своей жизни он провел в семье, пользовался хорошим домашним столом, не был перегружен нервной работой, имел возможность проводить лето за городом (в казанский период в с. Кокушкино, в Самарский — на хуторе Алакаевка). Большое влияние на его здоровье в положительном смысле оказывал и правильный образ жизни. Всякое нарушение его (запоздание обеда, например, и пр.) сейчас же выводило его из нормы и в дальнейшем, особенно в заграничный период его жизни, распорядок со временем питания был введен самый строгий. Обедать и ужинать садились в точно назначенный час, не допуская в этом никакой оттяжки. На эту точность влияло, конечно, и то обстоятельство, что все время у Владимира Ильича было точно рассчитано, уложено в определенные рамки и всякое нарушение раз установленного порядка сказалось бы, несомненно, отрицательно не только на его здоровье, но и на его работе.
Переехав в Петербург осенью 1893 года, Владимир Ильич впервые был лишен семейных удобств: пришлось жить в комнатах, питаться в столовках. Сказалась на его здоровье и нервная работа революционера. Он нажил себе скоро катар желудка, от которого не скоро мог избавиться (небольшие приступы которого у него бывали, впрочем, и раньше). Эта болезнь особенно обострилась у него в 1895 году, и, поехав на несколько месяцев за границу, он принужден был несколько раз обращаться к докторам, проводить определенный курс лечения и пр. Так, в письме от 18 (6) июля 1895 года он пишет в письме к матери: «...попал теперь... в один швейцарский курорт: решил воспользоваться случаем, чтобы вплотную приняться за надоевшую болезнь (желудка), тем более, что врача-специалиста, который содержит этот курорт, мне очень рекомендовали как знатока своего дела. Живу я в этом курорте уже несколько дней и чувствую себя недурно, пансион прекрасный и лечение видимо дельное, так что надеюсь дня через 4—5 выбраться отсюда»
Очевидно, это пребывание действительно оказало хорошее действие на здоровье Владимира Ильича, и в письме к матери от 29 августа того же года он пишет: «Чувствую себя совсем хорошо,— должно быть, правильный образ жизни [переезды с места на место мне очень надоели, и притом при этих переездах не удавалось правильно и порядочно кормиться], купанье и все прочее, в связи с наблюдением докторских предписаний, оказывает свое действие» 2.
Но окончательно от своей желудочной болезни Владимир Ильич не излечился, и она долго еще давала чувствовать себя, так что ему не раз приходилось прибегать к минеральной воде, которую прописал ему за границей врач. Непорядки с желудком обострялись всегда от неправильного образа жизни, а также от всяческих нервных волнений, которых у него в жизни было так много. Но лишь удавалось наладить более правильный образ жизни и правильное питание, он чувствовал себя лучше. И как это ни странно может показаться, хорошо в смысле его желудочной болезни повлияло на него и заключение в Доме предварительного заключения, где он пробыл более года \ Правильный образ жизни и сравнительно удовлетворительное питание (за все время своего сидения он все время получал передачи из дома) оказали и здесь хорошее влияние на его здоровье. Конечно, недостаток воздуха и прогулок сказался на нем — он сильно побледнел и пожелтел, но желудочная болезнь давала меньше себя знать, чем на воле.
Из других болезней в петербургский период Владимир Ильич перенес еще воспаление легкого, но эта болезнь прошла бесследно, и в дальнейшем никаких непорядков со стороны легких у него не было.
Жизнь в ссылке оказала хорошее действие на Владимира Ильича — он значительно окреп и поправился, что явствует не только из его писем, но и из свидетельств Надежды Константиновны, которая через год приблизительно после его высылки перепросилась к нему в село Шушенское и вышла там за него замуж.
Но чем ближе был конец ссылки, тем Владимир Ильич стал нервнее: с одной стороны, он боялся, что срок ссылки ему будет продлен, с другой — волновали мысли о дальнейшей работе. Он похудел, стал страдать бессонницей и, помню, поразил и мать и всех нас своим видом, когда наконец выбрался из Сибири и попал к нам в Москву.
Неоднократно приходилось Владимиру Ильичу обращаться к врачам и в заграничный период его жизни. При этом на его желудочное заболевание влияло несомненно и состояние его нервов, и слишком напряженная работа. Помню, как он рассказывал, что, обратившись раз по поводу болезни желудка к одному крупному специалисту в Швейцарии, он был удивлен его словами: «C'est 1е сег-veau» (Перевод по смыслу: «это связано не с желудком, а с головой». Ред.) Не знаю, какое лекарство прописал Владимиру Ильичу этот специалист. Он забыл его название и потерял рецепт, но говорил, что оно оказывало на него хорошее действие.
Жизнь в эмиграции с ее сутолокой, дрязгами, нервностью и далеко не обеспеченным материальным положением не могла не отразиться на здоровье Владимира Ильича. Бессонница и головные боли становились все более частым явлением. Большая нервность сквозила постоянно и в его письмах. Утомление эмигрантской жизнью, отвращение к ней проскальзывали в них все чаще. Хорошо еще, что почти весь этот период эмигрантщины, как первый (с 1900 по 1905 г.), так и второй (с 1907 по 1917 г.), Владимир Ильич жил в семейной обстановке, пользовался домашним столом и пр. Много сил сохранила ему и его привычка к правильному образу жизни. От посещений товарищей по эмиграции, от продолжительных, утомительных и часто никчемных разговоров, от всей сутолоки эмигрантской жизни, которая так тягостно и так сильно действовала на нервы, Владимир Ильич убегал в библиотеку, где регулярно работал определенное число часов. В Женеве у него был излюбленный клуб (членом которого он записался, чтобы иметь право посещать библиотеку, которая была при этом клубе) 2, и, переехав в Париж зимой 1908 года, он нередко вспоминал его, так как парижская национальная библиотека менее удовлетворяла его и на переезды в нее (Владимир Ильич жил в Париже далеко от центра) приходилось тратить много времени и сил. Жалел он о ней и в Кракове, где вообще не было хороших библиотек. «В общем,— пишет он в своем письме к матери от 22/1V 1914 года,— как ни глух, как ни дик здешний наш город, а я все же больше доволен здесь, чем в Париже. Сутолока колониальной жизни была там неимоверна, нервы трепались отчаянно и зря, работать в Париже неудобно, Bibliotheque nationale налажена плохо,— не раз мы вспоминали
Женеву, где работалось лучше, удобная библиотека, менее нервна и бестолкова жизнь. Из всех мест моего скитания я бы выбрал Лондон или Женеву, если бы оба не были так далеко. Женева особенно хороша общей культурностью и чрезвычайными удобствами жизни. А здесь, конечно, о культуре уже говорить не приходится — почти как Россия,— библиотека плоха и архинеудобна, но мне почти и не доводится в ней бывать...»
Много помогали сохранению сил Владимиру Ильичу прогулки, которые он так любил и без которых совсем не мог обходиться. Он очень любил природу, и в его письмах в разные периоды его жизни всегда можно найти описание природы и различных уединенных красивых мест, которые он всегда умел находить, стараясь пробираться туда, где были более дикие места, где меньше было шансов встретить гуляющих, где была настоящая природа без искусственных дорожек и аллей с их сутолокой и пр.
Как никто, умел Владимир Ильич и отдыхать в те немногие месяцы, которые он мог использовать на отдых. На это время он выбирался обыкновенно куда-нибудь на лоно природы, стараясь опять-таки выбрать более уединенное место. В мою бытность за границей мне несколько раз приходилось проводить с ним этот отдых в Швейцарии и под Парижем. Устанавливался сразу совсем особый распорядок дня, ложились с петухами, особенно первое время, часто даже не зажигая огня, а перед сном сидели и лежали где-нибудь в поле под стогом сена или соломы, и обществом Ильича, милого, веселого, жизнерадостного, несмотря на переутомление, можно было наслаждаться вовсю. Предпринимались и длинные прогулки пешком и на велосипедах. Лазили по горам, оставляя велосипеды где-нибудь в ресторанчике у подножия горы. Возвращались домой обычно, особенно когда прогулка предпринималась из города, а не с места дачного отдыха, лишь поздно вечером в воскресенье и, таким образом, весь праздничный день проводили на воздухе. Пока велосипеды еще не вошли у нас в обиход, ходили пешком. В туристский мешок, который привешивался на спину, брали с собой бутерброды и бутылку красного швейцарского вина. Это вино по дороге разбавлялось обычно из всех встречавшихся ключей и колодцев и скоро представляло из себя лишь розовую водичку. На велосипедах прогулки делались более дальние, иногда за несколько десятков километров. Возвращались домой уже совершенно переутомленные, и я помню, как раз в одну из таких поездок Ильич лавировал между мной, которая лежала около велосипеда недалеко от дороги, и Надеждой Константиновной, которая очутилась в таком же положении, но сзади. Владимир Ильич был посередине и ходил от одной к другой, стараясь как-нибудь подбодрить нас, чтобы доделать оставшуюся дорогу до дома. Раз во время дальней прогулки на велосипедах у нас с Владимиром Ильичем лопнули на велосипедах шины. Мы зашли в какой-то ресторанчик и долго провозились там с заклейкой шин. Но так как дело это было нам внове, заклеить хорошенько не удалось, и нам пришлось пешком, ведя велосипеды, возвращаться домой. Ночь была прекрасная, и прогулка эта оставила самое светлое воспоминание.
На более продолжительный отдых устраивались обычно в каком-нибудь пансионе. Естественно, что, имея деньги всегда в обрез, пансион выбирался дешевый. При этом Владимир Ильич всегда настаивал, что во время обедов и ужинов в пансионе надо все съедать, а то, мол, решат, что дают слишком много, и убавят порции. Во время таких пребываний на даче он обыкновенно хорошо поправлялся, хотя повторяю, пансионы выбирались обычно самые дешевые. Раз как-то меня в то время не было за границей, они устроились с Надеждой Константиновной где-то в горах в пансионе за такую мизерную плату, что получали самое примитивное питание. Мяса почти никогда не видели, не получали даже сахару, а купить близко было негде, и за время своего пребывания в этом пансионе они питались главным образом молоком, а недостаток сахара восполняли ягодами, которые в изобилии росли на горах.
Обычно питание в городе было в семье Владимира Ильича очень упрощенное. Правда, все было вполне свежее, так как приготовлялось дома, но приготовлялось очень скромно и в обрез. Суп обычно был из магги (кубик с сухим вегетарианским супом, который опускался в кипяток) — преимущество его было скорое приготовление, а на второе кусочки мяса или котлеты, тоже в обрез. Принцип был такой, чтобы готовить только на один раз и чтобы ничего не оставалось. И действительно, каждый съедал свою порцию, и никаких остатков хранить не приходилось. Голодными, конечно, не бывали после этих двух блюд, но все же скудность такого обеда отмечали позже те товарищи, которым приходилось обедать в семье Ильича за границей. Говорил об этом, например, тов. Сталин. То же отмечает в своих воспоминаниях и Калмыкова. «Наступало время ужина,— пишет она,— состоял он неизменно из двух горячих сосисок и чая. Перед уходом за их покупкой Надежда Константиновна с матерью решала, сколько нужно будет купить лишних сосисок, так как Владимиру Ильичу и Потресову и еще кому-то надо было давать три сосиски»
Ничего удивительного в такой строгой экономии, конечно, не было. Средства всегда были очень ограниченны, и в семье Ильича был принцип жить возможно более скромно. Кроме того, готовить приходилось самим, так как, за малыми исключениями, когда у «Ильичей» бывала приходящая прислуга (как, например, в Поронине), все хозяйственные хлопоты лежали на Надежде Константиновне и ее матери. Надежда Константиновна была слишком занята общественными делами, чтобы тратить много времени на возню с хозяйством, а мать ее, Елизавета Васильевна, была плохого здоровья, часто прихварывала и очень не любила кухонную возню и тяготилась ею. Около Ильича не было, таким образом, человека, который бы специально следил за его диетой, стремился накормить его побольше и получше, да и условия, повторяю, были для этого совершенно неблагоприятны. А ему, несомненно, с его огромной умственной работой, нервной трепкой и пр. было бы это крайне необходимо. Нужна была более легкая и разнообразная пища, может быть, даже более усиленное питание. Помню, что, когда Владимир Ильич приехал в Россию в апреле 1917 года и поселился на квартире Анны Ильиничны (я жила тогда вместе с Елизаровыми), мы отмечали с ней, с какой жадностью он набрасывался на пищу, которой за границей ему видеть не приходилось: кур, телятину и т. п. Никого не обвиняя, так как виноваты здесь в первую голову условия эмигрантской жизни, я считаю все же нужным отметить, что в его болезни головного мозга это слишком упрощенное, недостаточное при его колоссальной работе питание, которое он имел за все долгие годы своей эмигрантской жизни, оказало свое влияние на ее быстрое и катастрофическое развитие.
А положение с финансами за этот период жизни Владимира Ильича было действительно крайне неудовлетворительное: литературный заработок за границей, не имея нужных для этого связей, возможности лично переговорить, было очень трудно найти, партийные деньги брались на прожитие лишь при самой острой необходимости. В письмах Ильича, которые сохранились, эта постоянная материальная нужда, нехватка денег, полная необеспеченность и неизвестность, чем жить через несколько месяцев, сквозит очень часто. Стоит вспомнить только, что его книга об аграрном вопросе, написанная в 1907 году, пролежала в рукописи до октября 1917 года, так как не удалось найти издателя. Еще в 1911 году он пишет М. Горькому: «А что, не устроите ли Вы мне книги об аграрном вопросе в «Знании»? Поговорите с Пятницким. Не нахожу издателя, да и баста. Хоть караул кричи» Но, как сообщила М. Ф. Андреева, Горький к этому времени ушел уже из «Знания» и не мог выполнить эту просьбу Ильича.
Ульянова М. И. О В. И. Ленине и семье Ульяновых: Воспоминания. Очерки. Письма. 2-е изд., доп. М.. 1989. С. 65—70