С Владимиром Ильичем Ульяновым я познакомилась осенью 1891 года в Самаре, куда я была выслана под гласный надзор полиции. По тогдашнему обычаю, у меня было несколько адресов к лицам, на которых я могла рассчитывать как на товарищей. В числе этих лиц был старый народник Николай Степанович Долгов. Он-то впервые мне и сообщил, что в Самаре живет семья Ульяновых. Об Александре Ульянове я, конечно, имела представление, но Долгов и всю семью Ульяновых изобразил в симпатичных для меня красках, причем сразу же выделил Владимира Ульянова как необыкновенного демократа. На мой вопрос, в чем заключается демократизм Владимира Ульянова, Долгов ответил: «Да так, во всем: и в одежде, и в обращении, и в разговорах,— ну, словом, во всем». Помню простую обстановку квартиры Ульяновых, просторную столовую, где стоял рояль и большой стол, покрытый белой скатертью (впервые пришла к Ульяновым в конце сентября). Но даже среди этой простой обстановки Владимир Ильич выделялся своей простотой. Иначе как в блузе или косоворотке я его тогда не видала. Обычный костюм его в то время — ситцевая синяя косоворотка, подпоясанная шнурком.
Семья Ульяновых встретила меня очень радушно, но после рассказов Долгова мне, конечно, хотелось прежде всего увидеть Владимира Ульянова. Признаться, в первый момент я несколько даже разочаровалась: невидный, выглядевший старше своих лет молодой человек; хотя должна сказать, что прищуренные, с каким-то особенным огоньком глаза бросались с первого взгляда. Почти весь вечер он молчал, играя с Долговым в шахматы. Когда я собралась уходить домой, Мария Александровна очень забеспокоилась, как я пойду одна на другой конец города, и Владимир Ильич вызвался меня проводить.
Я хорошо помню это первое путешествие мое с Владимиром Ильичем по грязным и темным улицам Самары. Я говорю — первое, потому что потом мы часто так путешествовали: всякий раз, как я уходила от Ульяновых вечером, Владимир Ильич шел провожать меня, и вот тогда-то мы с ним и вели бесконечные разговоры и споры; впрочем, спорила больше я. Но вернусь к первому путешествию. Владимир Ильич очень подробно расспросил меня, как и зачем я очутилась в Самаре, и, когда узнал, что я выслана по делу якобинцев-бланкистов, что я якобинка он очень заинтересовался этим обстоятельством и, по-видимому, взял меня как объект для изучения. Вообще, припоминая Владимира Ильича в Самаре, я прихожу к заключению, что он изучал не только Маркса, но, пользуясь всяким случаем, всяким знакомством, впитывал в себя опыт прошлого революционного движения. Владимир Ильич не только проводил ме^ня до дому, но и зашел ко мне, и мы в этот первый вечер долго еще спорили с ним. От якобинцев перешли к Чернышевскому, от Чернышевского к Марксу. Помню, что я огородила какую-то ужасную нелепость насчет научного социализма и никак не хотела отказаться от своего мнения, а Владимир Ильич спокойно и уверенно развивал свою точку зрения, чуть-чуть насмешливо, но нисколько не обидно опровергал меня и сразу же дал мне маленький, но хороший урок. Расстались мы дружески. Я, конечно, решила, что буду обращать его в якобинскую веру, попробовала за это приняться, но скоро убедилась, что это более чем трудно. Все же дружеские отношения наши не прекращались. Видались мы с Владимиром Ильи-чем раза два в неделю. В те дни, когда я бывала у Ульяновых (а это было в воскресенье), Владимир Ильич обычно шел провожать меня, заходил и в середине недели, приносил мне книги Н.— она, читал иногда какие-то свои заметки. Часто и много мы с ним толковали о «захвате власти» — ведь это была излюбленная тема у нас, якобинцев. Насколько я помню, Владимир Ильич не оспаривал ни возможности, ни желательности захвата власти, он только никак не мог понять — на какой такой «народ» мы думаем опираться, и начинал пространно разъяснять, что народ не есть нечто целое и однородное, что народ состоит из классов с различными интересами и т. п.
Меня, помню, страшно изумляла необычайная работоспособность Владимира Ильича. К Ульяновым я приходила обычно вечером, вечер проводила в обществе Анны Ильиничны и Марии Александровны, Владимира Ильича почти не видала, он сидел и работал в своей комнате, выходил только к чаю и ужину, говорил весьма мало. Я в его комнате почти не бывала, и вообще в его комнату редко кто входил и из домашних; помню только, что чаще других ходила туда Мария Ильинична, 12—14-летняя девочка, потому что Владимир Ильич, бывало, заберет ее и уведет к себе. Комнату Владимира Ильича все же я хорошо помню: небольшая комната, где прежде всего бросались в глаза письменный стол и книги, много книг; но что меня поразило, так это то, что на его письменном столе наряду с Марксом я увидела статистические сборники и, между прочим, издания земской статистики. В воскресенье Владимир Ильич тоже работал в своей комнате, выходил только к обеду; за обедом перекидывался словом-другим с М. Т. Елизаровым (мужем Анны Ильиничны), расспрашивал меня о новостях. После обеда обычно кто-нибудь приходил, и Владимир Ильич садился играть в шахматы; пробовал меня обучить игре в шахматы, но на этот счет я оказалась плохой ученицей. Владимир Ильич сначала сердился, а потом бросил. Шумных дебатов за чайным столом в семье Ульяновых я не помню, не помню, чтоб и Владимир Ильич в семейной обстановке высказывался резко и определенно. Иногда в эти воскресные дни мы целой компанией, т. е. Елизаровы, Владимир Ильич, я и молодежь, бывавшая у Ульяновых (А. П. Скляренко, А. А. Беляков и А. М. Лукашевич), отправлялись к А. И. Ливанову и его жене В. Ю. Виттен (бывшие ссыльные по процессу 193-х). Инициатором этих визитов был Владимир Ильич, и я, помню, удивлялась, с каким вниманием и как серьезно Владимир Ильич слушал незатейливые, а иногда и курьезные воспоминания В. Ю. Виттен. Под конец воскресного вечера Владимир Ильич неизменно шел меня провожать на другой конец города.
Помню еще, что раза два Владимир Ильич ходил к губернскому земскому статистику Ивану Марковичу Красноперову. Я у Красно-перовых давала уроки детям, и вот, помню, уходя однажды с урока, я в передней столкнулась — и очень этому удивилась — с М. Т. Елизаровым и Владимиром Ильичем. Помню, как, здороваясь с Красно-перовым и показывая на Владимира Ильича, Елизаров сказал: «Идем на вас». При разговоре Владимира Ильича с Красноперовым я не присутствовала, но слышала тогда же от Елизарова, что Владимир Ильич здорово пощипал старого народника Красноперова. Красноперое даже в 1917 году не забыл этого.
Любопытно отметить, что некоторые идейные противники Владимира Ильича с первого же раза начинали к нему относиться неприязненно, хотя Владимир Ильич в спорах с ними не допускал никаких личных выпадов. Может быть, они чувствовали его превосходство и не хотели с этим мириться. Владимир Ильич, наоборот, как настоящий стратег, с большим вниманием и интересом относился к каждому новому человеку, расценивая его как солдата, с точки зрения пригодности для будущего боя, и в своей оценке редко ошибался. Вспоминается мне по этому поводу один эпизод из самарской жизни. Весной 1892 года приехала ко мне моя близкая приятельница и единомышленница, в то время якобинка, Романова. Романова была умная женщина, хороший оратор, но со слабой сравнительно теоретической подготовкой и потому в спорах больше отделывалась общими местами. Когда она приехала ко мне в Самару, я, натурально, повела ее прежде всего к Ульяновым, пропев по дороге дифирамбы Владимиру Ильичу. За эти дифирамбы она обозвала меня изменницей якобинским принципам, но все же заинтересовалась Ульяновым. Видалась она с Владимиром Ильичем раза два: один раз мы были у Ульяновых, другой раз при ней ко мне заходил Владимир Ильич.
Были среди идейных противников Владимира Ильича и такие, которых он не то что не любил, а мало интересовался ими. К числу последних можно отнести Василия Васильевича Водовозова. Водовозов тоже был наш товарищ по несчастью, т. е. тоже отбывал административную ссылку в Самаре. Он был полной противоположностью Владимиру Ильичу. В то время как Владимир Ильич весь свой умственный багаж претворял в жизнь, Водовозов был скучной ходячей энциклопедией; это был чемодан, туго набитый книгами, но пользы от этого было мало кому. Мне как-то досадно было, что капитал пропадает даром, и я подбила однажды Водовозова выступить перед самарской молодежью с каким-либо рефератом. Насколько мне помнится, он зимой на своей квартире сделал доклад о германской социал-демократии. На этом докладе был и Владимир Ильич. Он выступал как оппонент Водовозова, оспаривая слишком «парла-ментаристскую» (не подберу другого выражения) точку зрения последнего. Особенных резкостей со стороны Владимира Ильича не помню, но помню, что Водовозов остался недоволен этим диспутом. У Ульяновых первое время, т. е. с осени 1891 года, Водовозов бывал сравнительно часто, потом стал ходить гораздо реже и на мой вопрос, почему он редко ходит к Ульяновым, ответил, что у них ему «скучно».
Владимир Ильич, по-моему, мало интересовался обществом Водовозова, ему тоже с Водовозовым было скучно.
В. И. Ленин в Самаре, 1889—1893: Сборник воспоминаний. М., 1933. С. 63—68
1 Под именем якобинцев-бланкистов известна группа П. Г. Заичневского, в которую входили А. И. Романова, Л. Г. Романов, В. П. Арцыбушев, А. И. Орлов, С. И. Мицкевич, M. П. Голубева-Яснева, Троеперстов и др. Ред.
ГОЛУБЕВА (ЯСНЕВА) МАРИЯ ПЕТРОВНА (1861 — 1936) — участница революционного движения с 80-х гг., вначале придерживалась народнических взглядов. В 1891 г. была выслана под гласный надзор полиции в Самару, где познакомилась с В. И. Лениным. Член партии с 1901 г. После II съезда партии — большевик. После Октябрьской социалистической революции работала в Центральном совете фабрично-заводских комитетов, в Наркомюсте, в Петроградской ЧК; в 1920— 1928 гг.—в аппарате ЦК ВКП(б).