С семьей Ульяновых я познакомилась в 1880 году, когда получила назначение на должность учительницы вновь открытого тогда в Симбирске пятого женского начального училища и должна была явиться к директору народных училищ Илье Николаевичу Ульянову.
Об Илье Николаевиче я слышала как о строгом, требовательном начальнике, которому трудно угодить, но первое же свидание с ним совершенно изменило составленное мною по слухам мнение о нем. Правда, он встретил меня холодно, официально, задавая вопросы, касающиеся степени моей подготовленности к предстоящей работе и знакомства с педагогической литературой, с которой я была тогда мало знакома. Советовал прочитать необходимые книги и говорил о важности и ответственности обязанностей школьного учителя, но не запугивал, напротив, успокаивал и ободрял, когда я выражала сомнение, смогу ли справиться с той работой, которую беру на себя. И я ушла от него успокоенная, довольная директором и уверенная, что при его советах и руководительстве работа в школе не страшна, а интересна.
Первое время моей работы Илья Николаевич редкий день не был у меня в школе — слушал мои уроки, делал замечания и давал сам образцовые, показательные уроки. Я так привыкла видеть в школе директора, постоянно советоваться с ним, что, если, случалось, он не приходил несколько дней, я шла к нему за разрешением тех или иных недоразумений — побеседовать о прочитанных мною книгах, о встречающихся иной раз в них противоречиях. Илья Николаевич серьезно выслушивал меня, давал ответы. Иной раз, я теперь скажу, мои вопросы и недоразумения были неважны, мелочны, и, будь на его месте другой директор, сделал бы мне выговор, что я по пустякам беспокою начальство. Но он терпеливо выслушивал меня, без малейшего намека на неделикатность такого злоупотребления его временем, и я широко пользовалась его снисходительностью; как-то незаметно познакомилась я и с семейством Ильи Николаевича,— его супругой, Марией Александровной, и детьми, у которых и встретила самый радушный прием.
Помню их дом на Московской улице. Особенно мне памятны две комнаты, в которых мне чаще всего приходилось бывать и которые резко отличались одна от другой по своему характеру и царящей в ней атмосфере, это — кабинет Ильи Николаевича и столовая.
Первая была рабочей, деловой комнатой, в ней невольно настраиваешься на серьезный, деловой тон. В этой комнате казалось неудобным вести праздные пустые разговоры. Сам хозяин этой комнаты, Илья Николаевич, в ней строг и серьезен. Вторая, в которой сосредоточивалась вся жизнь семьи, носила мирный, патриархальный характер.
Хозяйкой этой комнаты была Мария Александровна, сдержанная, спокойная, приветливая, окруженная детьми. Здесь я видела Марию Александровну с доброй, приветливой улыбкой, сидящей за чайным столом. Сам Илья Николаевич в этой комнате казался не хозяином, а гостем — здесь можно было и пошутить, и посмеяться.
Семья Ульяновых вела простой и трудовой образ жизни. У всех членов семьи были свои дела и обязанности. Старшие дети, Александр и Анна, были серьезные — особенно сын Александр,— которых редко застанешь в столовой, если это не было время обеда или чаепития, когда собирались все члены семьи.
Большую часть своего времени он проводил за книгами наверху.
Илья Николаевич, всецело ушедший в школьную работу, мало уделял времени домашней жизни — все заботы о хозяйстве и семье лежали на Марии Александровне; работу свою Мария Александровна исполняла спокойно, не волнуясь. Я никогда не слыхала, чтобы она возвышала голос, даже замечания и выговор детям она делала спокойно, с улыбкой, и этих спокойных, кратких замечаний было достаточно, чтобы произвести впечатление. Дети слушались ее, любили и уважали свою мать.
Бывало, приду к Илье Николаевичу по делу, сидим в кабинете, обсуждаем достоинства и недостатки учебников Евтушевского, Шохор-Троцкого (только что вышедших). Дверь кабинета тихо отворяется, и Мария Александровна с улыбкой спрашивает: «Илья Николаевич, скоро вы кончите, у нас самовар уже готов». Илья Николаевич встает, потирая руки: «Сейчас, сейчас!» «Идемте чай пить»,— говорит он мне. Деловые разговоры кончаются, они не выходят за порог директорского кабинета, и мы, весело разговаривая, идем в столовую; а там уже собралась вся семья.
Илья Николаевич шутит, говорит о школе часто в ироническом тоне, рассказывает школьные анекдоты, а у него их было много,— все смеются, всем весело.
Тепло и уютно чувствуешь себя в этой дружной семье. Дети болтают, рассказывают события из своей жизни, а бойчее всех говорят Володя и вторая сестра его Оля. Так и звенят их веселые голоса и заразительный смех. Старшего сына, Александра, еще нет в столовой: он не торопится оторваться от своих занятий — и нужно кому-нибудь из детей еще раз напомнить ему, что самовар на столе.
Сойдет, бывало, серьезный. Илья Николаевич подтрунивает над будущим ученым-химиком, над его увлечением наукой; он молча слушает и снисходительно улыбается. В общем разговоре он мало принимает участия; выпив свой чай, посидев немножко, отправляется опять наверх.
Так мирно и счастливо проходила жизнь в семье, пока одно несчастье за другим, обрушившиеся на нее, не изменили в корне ее и не дали ей нового направления.
Первое было — смерть отца семьи, Ильи Николаевича, в 1886 году. Со смертью Ильи Николаевича осиротели школы, осиротела и семья Ульяновых. Редко раздавался веселый, непринужденный смех в их столовой. Только Мария Александровна все так же спокойно исполняла свои обязанности хозяйки и воспитательницы.
Старший сын, Александр, не был в Симбирске во время смерти отца,— он ни разу не приезжал на зимние каникулы, употребляя их для занятий. Позднее, когда он приехал в Симбирск, был у меня, много говорил о своих родных, вспоминал отца, тепло и любовно отзывался о матери и очень жалел ее. Таким я его видела в первый раз — раньше, казалось, он мало принимал участия в жизни семьи. Это был его последний приезд в Симбирск, последнее свидание с родными.
В марте месяце 1887 года я получила письмо от родственницы Марии Александровны — Песковской, в котором она сообщала о событии в Петербурге, об участии Александра в заговоре, об аресте его и Анны Ильиничны и просила известить об этом Марию Александровну, предварительно подготовивши ее. По получении письма я тотчас же послала в гимназию за Володей, который был тогда в последнем, восьмом классе, чтобы посоветоваться с ним. Я сообщила ему содержание письма и дала его прочитать.
Крепко сдвинулись брови Ильича, он долго молчал. Передо мной сидел уже не прежний бесшабашный, жизнерадостный мальчик, а взрослый человек, глубоко задумавшийся над важным вопросом. «А ведь дело-то серьезное,— сказал он,— может плохо кончиться для Саши».
Решено было, чтоб он предварительно сообщил Марии Александровне о полученном мною письме, не упоминая, насколько замешан в этом Александр. «Вечером я приду и мы постараемся сообщить Марии Александровне обо всем». Но не прошло и часу после его ухода, является Мария Александровна, бледная, серьезная, готовая принять и это новое горе на свои слабые плечи.
«Дайте мне письмо»,— серьезно проговорила она. О подготовлении и предварительных разговорах не могло быть и речи. Я дала ей письмо. Она прочитала. «Я сегодня уеду; навещайте, пожалуйста, без меня детей»,— вот все, что она сказала, и ушла.
Перед отъездом Мария Александровна ровным, спокойным голосом делала распоряжения, давала наставления прислуге и Владимиру Ильичу как старшему из оставшихся.
После отъезда Марии Александровны я часто заходила к Ульяновым.
Володя большею частью был суров и молчалив, сидел у себя в комнате и, только когда приходил к младшим сестрам и брату, по-прежнему шутил и забавлял их, устраивая для них игрушки, играя с ними в лото, давая решать разные ребусы и шарады.
Когда приходилось говорить с ним о брате, он повторял: «Значит, он должен был поступить так,— он не мог поступить иначе»...
Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 г. М.; Л., 1927. С. 271—274