Я работал в порту Нового Адмиралтейства, в слесарной мастерской, учеником с 1884 года, а в 1889 году вышел в мастеровые. Работа в порту шла тихо и примитивно — не пользовались даже и станками, какие были в мастерской. Спросишь, бывало, у указателя (мастера) наждачной бумаги отшлифовать медную вещь, а он в ответ: «Эх, плохой ты мастеровой! захотел наждачной бумагой, а ты возьми щепочку, насыпь наждаку, да и протри». Так и шла работа,— больше проводили времени, чем работали.
Но вот с Балтийского завода перешли в мастерскую несколько молодых мастеровых; впоследствии оказалось, что они были уволены с Балтзавода как «опасный элемент». Они внесли в порт живую струю. Сейчас же пустили в ход стоявшие без работы станки, поденную работу перевели на штучную, благодаря чему заработки повысились.
Вместе с тем эти мастеровые повели среди рабочих социалистическую пропаганду, выбирая лучшие элементы из заводской молодежи. Началась организация кружков, в один из которых попал и я. Вкусив в кружке познания «добра и зла», я сейчас же стал распространять среди своих друзей то, что узнал в кружке. Кроме устной пропаганды, раздавались по рукам книжки, в которых высказывались идеи социализма. Изредка к нам попадала и нелегальная литература. Но она плохо «прививалась», так как была опасной и еще потому, что давала лишь поверхностные знания об окружающем.
Для целей правильного политического развития рабочих у нас в порту устраивались так называемые в те времена «демократические университеты» при слушателях не более 5 человек. При этом говорили так: «...если рабочий не может прийти в университет сам, то университет придет к нему». И действительно, работа по развитию членов кружка шла быстро. Прослушав беседы в этих кружках в течение 4-х лет, рабочий уже получал звание «интеллигента».
Руководителями наших кружков были студенты высших учебных заведений, они же были и организаторами кружков.
Когда в 1891 —1892 годах (Это могло быть в 1894—1895 гг. Ред.) Владимир Ильич Ульянов совместно с Запорожцем, Старковым и др. составили программу кружков по образцу программы германской с.-д., работа в наших рабочих кружках стала более углубленной и правильной.
Когда я сорганизовал несколько рабочих кружков на Петроградской стороне, на Васильевском острове, на Выборгской стороне и в посаде Колпино и заявил, что необходимо прислать интеллигентов в эти кружки для чтения лекций, то мне в нашем центре сказали: «Хорошо, к вам придет Николай Петрович. Это один из лучших, поэтому люди в кружках должны быть благонадежными и серьезными».
В силу этой директивы я отобрал среди завербованных в члены кружков рабочих, более мне известных: Ильина, Астафьева, Крылова, Ниляндера, сам же был пятым. Первое собрание этого нашего кружка состоялось на Петроградской стороне, в доме угол Съезжинской и Пушкарской улиц, в комнате, в которой я жил и которая имела отдельный ход с лестницы, так что мои квартирные хозяева не видели, кто ко мне приходил.
В назначенный час ко мне кто-то постучал. Открыв дверь, я увидел мужчину лет тридцати, с рыжеватой маленькой бородкой, круглым лицом, с проницательными глазами, с нахлобученной на глаза фуражкой, в осеннем пальто с поднятым воротником, хотя дело было летом, вообще на вид этот человек показался мне самым неопределенным по среде человеком. Войдя в комнату, он спросил: «Здесь живет Князев?» На мой утвердительный ответ заметил: «А я — Николай Петрович».— «Мы вас ждем»,— сказал я. «Дело в том, что я не мог прийти прямым сообщением... Вот и задержался. Ну, как, все налицо?» — спросил он, снимая пальто.
Лицо его казалось настолько серьезным и повелительным, что его слова заставляли невольно подчиняться, и я поторопился успокоить его, что все пришли и можно начинать.
Подойдя к собравшимся, он познакомился с ними, сел на указанное ему место и начал знакомить собрание с планом той работы, для которой мы все собрались. Речь его отличалась серьезностью, определенностью, обдуманностью и была как бы нетерпящею возражений. Собравшиеся слушали его внимательно. Они отвечали на его вопросы: кто и где работает, на каком заводе, каково развитие рабочих завода, каковы их взгляды, способны ли они воспринимать социалистические идеи, что больше всего интересует рабочих, что они читают и т. д.
Главной мыслью Николая Петровича, как мы поняли, было то, что люди неясно представляют себе свои интересы, а главное, не умеют пользоваться тем, чем могли бы воспользоваться. Они не знают, что, если бы они сумели объединиться, в них была бы такая сила, которая могла бы разрушить все препятствия к достижению лучшего. Приобретя знания, они смогли бы самостоятельно улучшить свое положение, вывести себя из рабского состояния и т. д.
Речь Николая Петровича продолжалась более двух часов; слушать его было легко, так как он все объяснял, что было нам непонятно. Сравнивая его речь с речами других интеллигентов, становилось ясно, что она была совсем иной, выделялась, и когда Николай
Петрович ушел, назначив нам день следующего собрания, то собравшиеся стали спрашивать меня: «Кто это такой? здорово говорит, без запинки...»
Но я им объяснить не мог, кто был Николай Петрович, так как сам его в то время не знал. Он посещал нас часто — раз в неделю. Посещал он также и другие кружки, которые ему указывали. Удалось сорганизовать кружок на Черной речке и у рабочего П. Дмитриева. Николай Петрович посещал и этот кружок, несмотря на дальность расстояния. Посещал он кружок и на 8-й линии Васильевского острова у Крочкина-Федорова, около Черной речки. Этот кружок был для Николая Петровича роковым — его там проследили. Кружок этот — пять человек — был арестован в ноябре 1894 года.
Так как я был членом центрального кружка, то у меня на квартире собирались и представители других кружков, и интеллигенты. Эти собрания были еще более конспиративны. На этих собраниях руководителем был тот же Николай Петрович. Но как его звали по-настоящему — никто из рабочих и здесь не знал. Николай Петрович на этих собраниях распределял по кружкам интеллигентов-пропагандистов и давал им указания, знакомил их с тем, что представляли из себя эти кружки и что читать в них.
В 1893 году умерла моя бабушка, и мне предстояло получить наследство. Зная, что я всегда могу получить совет со стороны товарищей, как мне поступить с тем, чтобы это наследство попало мне в руки, я обратился к ним. Они меня отправили к помощнику присяжного поверенного В. И. Ульянову, предупредив при этом меня, чтобы я адреса его не записывал, а запомнил бы, а если и придется записать, то записать условно, прибавив к числам № дома и № квартиры число 9.
Придя в дом № 7 в Казачий переулок, в квартиру № 13, я отыскал по данному мне плану эту квартиру. На звонок дверь мне открыла квартирная хозяйка, заявив, что Ульянова дома нет, но он скоро будет, и разрешила мне обождать его в его комнате. Комната имела два окна. Меблировка ее была очень скромная: железная кровать, письменный стол, три-четыре стула, комод. Осмотрев все, я задумался: что это за адвокат и возьмется ли он за мое дело... Раздался звонок, и вскоре в комнату вошел мужчина в цилиндре «А, вы уже ждете? — сказал он мне и при этом быстро скинул пальто и стал расправлять немного помятый фрак.— Ну-с, одну минуточку, я сейчас переоденусь, и мы с вами займемся».
Посмотрев этому адвокату в лицо, я обомлел: да это же ведь Николай Петрович! Пока я приходил в себя, передо мною появился переодетый в другую одежду Николай Петрович и, указывая на стул, обратился ко мне: «Вы расскажите мне все по порядку». Сев, я как умел начал рассказывать, а он, перебивая меня, требовал пояснений, как бы вытаскивая из меня один факт за другим. Узнав от меня, что бабушка моя умерла в услужении у одного генерала и что последний может присвоить наследство, хотя и имеет собственный каменный дом в три этажа, Николай Петрович потер руки и сказал с ударением на этих словах: «Ну, что же, отберем дом, если выиграем. Затруднение лишь в том, что очень трудно отыскать посемейный список, так как покойная из крепостных».
Сказав это, он взял бумагу и стал писать прошение для получения ревизских сказок Написав его, он указал мне, куда придется ходить, куда подавать, и велел по получении того или иного сообщения по делу прийти к нему.
«Ну, а теперь перейдемте к другому вопросу. Как дело в кружках? Что на заводах?» — стал расспрашивать меня Николай Петрович. Я едва успевал ему отвечать. «Вы,— сказал он мне,— как непосредственно связанный с кружками, должны узнавать, что происходит на заводах, чем недовольны рабочие и кто в этом виновен. Вы должны знать интересы рабочих, чем они больше интересуются, как к ним подойти».
Я слушал и чувствовал, что все эти требования выполнить довольно трудно, но Николай Петрович так уверенно все говорил, что я не осмелился отказаться.
«Вот,— продолжал он,— вы сорганизовали кружок. Сами вы должны стать выше их по знанию, чтобы руководить. Вы должны больше читать, развиваться и развивать других. Я слышал, что вы любите ходить на танцы, но это бросьте,— надо работать вовсю. Вы должны развиваться политически, и тогда вся ваша работа в кружке будет для вас наслаждением. Вы должны пройти политическую экономию. Я об этом поговорю с Дзержинским или с Запорожцем».
Мы расстались. От взваленных им на меня обязанностей мне стало тяжело. Выйдя от него на улицу, я почувствовал облегчение и стал обдумывать, как все выполнить. Встретясь дня через два с Запорожцем, я рассказал ему про свою встречу с Николаем Петровичем — В. И. Ульяновым и о том, что он мне наказал сделать. Выслушав меня, Запорожец засмеялся и сказал: «Ничего, ничего, берите с него пример. Он и сам очень много работает. Надо же и нам работать и помогать ему».
С тех пор я стал периодически посещать В. И. Ульянова, давая ему сведения, которые получал с завода, и каждый раз получал от него новые инструкции.
«Погодите, погодите,— говорил он,— придет время, когда мы заставим слушать нас и добьемся права организации. Нам будет легче. Важно, чтобы нас поняли рабочие, и тогда мы приобретем силу и поставим нашу жизнь так, как мы захотим, сбросим рабство и послушание этим бездарным бюрократам, живущим только для своего благополучия. За границей рабочие уже объединились и заставляют себя слушать. Мы не должны от них отставать и должны заявить о себе». Говорил это В. И. Ульянов с некоторым оживлением. Я ушел от него в приподнятом настроении и с усиленным желанием работать.
На заводе я, в свою очередь, старался рассказывать все, что слышал от Владимира Ильича. Рабочие слушали меня со вниманием, их отношение ко мне переменилось, и меня они стали уважать. Но недолго это продолжалось. Слухи о моей пропаганде дошли до начальства, и мне пришлось уйти с завода.
Придя как-то к В. И. Ульянову, я услыхал от него вопрос: «А что?! Если бы вас арестовали, вы знаете, как держаться на суде?» — «Да,— ответил я,— нам говорил про это уже Осип Иванович» (последний был арестован в 1892 году). Рецепт, как держаться на допросе, состоял в том, чтобы не давать никаких показаний, не держать при себе фотографических карточек и адресов.
«Ну так вот,— продолжал он,— если знаете, то объясните и всем товарищам. То, что вам говорили о допросах,— это обезоруживает жандармов. Имеется ли у вас касса? Библиотека? Из каких книг она состоит? Нам надо сорганизовать хорошую библиотеку, составить соответствующую программу чтения. Надо знать, как надо помогать арестованным и ссыльным. Для этого необходимы средства. Надо обязать членов партии вносить членские взносы, устраивать лотереи и пользоваться всеми возможными источниками для добывания денежных средств».
Владимир Ильич старался передать мне все, что было необходимо для нашей организации. Просидев у него около часа, я ушел, обещая ему все, по возможности, выполнить.
А вскоре узнал, что он был арестован. Вскоре же после его ареста был арестован и я, а затем выслан в Вятскую губернию.
Арест В. И. Ульянова и мой помешали мне закончить ведшееся им дело о получении наследства.
Об Ильиче: Сборник статей, воспоминаний, документов и некоторых материалов. Л., 1924. С. 112—117
КНЯЗЕВ ВЛАДИМИР АЛЕКСАНДРОВИЧ (1871 — 1925) — портовый рабочий Петербурга, член петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса», С 1894 г. вместе с другими передовыми рабочими под руководством В. И. Ленина участвовал в организации рабочих кружков. На его квартире проходили занятия кружка, которым руководил В. И. Ленин. В 1896 г. был арестован и выслан на 3 года в Вятскую губернию. Впоследствии отошел от политической деятельности.