Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине

В сентябре 1918 года я был назначен на должность команду­ющего Восточным фронтом. До своего назначения я не знал и не видел никого из руководителей Красной Армии. Никогда не видел и Владимира Ильича.

Заняв должность командующего Восточным фронтом, я, естест­венно, познакомился со многими товарищами, занимавшими тогда руководящие посты в Красной Армии. И не только познакомился с руководством Владимира Ильича военными делами, но и прошел абсолютно новую для меня школу по организации и руководству военным делом, включая в это понятие и создание, и организацию, и дисциплину, и боевое руководство Красной Армией, а также и организацию борьбы в период гражданской войны.

Обойти этот вопрос я не могу потому, что, берясь за воспоми­нания о Владимире Ильиче, прежде всего вспоминаешь то неизгла­димое впечатление, которое создавалось от его руководства в обла­сти военного дела.

Освоение новой школы военного дела, приобретенное мною на Восточном фронте, особо подчеркиваю. Так как я прошел импе­риалистическую войну с первого и до последнего ее дня, то новых впечатлений о новых методах и приемах борьбы, как и у каждого участника, естественно, накопилось у меня больше чем достаточно. Не скрою, что в отношении накопления материалов по всем этим новшествам и подготовленности для творчества всякого рода «вы­водов» из опыта империалистической войны я считал себя вполне подготовленным. И несмотря на это, я с полным убеждением утверждаю, что по самому основному вопросу войны я, участник империалистической войны, вывода не сделал. Я проглядел, что по­нятие воевать и драться на войне — не одно и то же. Оказывается, можно просто, что называется формально, воевать — то, что имело место в империалистической войне, и можно действительно драть­ся за победу — это то, чему меня научило руководство Владимира Ильича. Это та работа большевистской партии под руководством Владимира Ильича, которая дала миллионам осознание целей и задач войны и влила в уставшие и истерзанные империалисти­ческой войной массы новые силы для побед в гражданской войне. Война в данном случае приобретала многообразные формы борьбы.

Сегодня красноармейские полки проходят интенсивнейшую по­литическую обработку, а завтра они — сильнейшие носители полу­ченной зарядки — уже сами заряжают окружающую среду, под­нимают эту среду на борьбу за задачи социалистической револю­ции. Они вносят развал в ряды бойцов белогвардейских частей или войск интервентов. Они проделывают таким порядком потря­сающий все старые основы переворот на громадных пространствах, после которого все «хотят красных» и все против белых, о чем сви­детельствовали наши даже самые ожесточенные враги вроде англий­ского генерала Нокса, военного советника адмирала Колчака, ко­торый в 1919 году писал своему правительству: «Можно разбить миллионную армию большевиков, но когда 150 миллионов русских не хотят белых, а хотят красных, то бесцельно помогать белым»

Политическая работа идет и на территории, занятой бело­гвардейцами, она принимает и там свое боевое оформление в виде партизанских отрядов. Эти последние, как и части Красной Армии, также становятся сильными не только как боевые единицы, но и как носители идеи и задач социалистической революции уже на террито­рии врага.

Средства борьбы множатся, нагромождаются и вырастают в не­сокрушимую силу. Эта сила могла только побеждать.

Я был буквально ошеломлен и новизной, и широтой, и глуби­ной организации, и построением борьбы в целом. Неудивительно, что вынесенные мною впечатления от империалистической войны меня уже теперь не подавляли, а, наоборот, война поражает меня своей односторонностью: она велика была только по своим цифро­вым выражениям. Организация же борьбы, материальная база и немощность военного руководства были в полном несоответствии с численностью армии, и, наконец, закостенелые формы борьбы превратили эту войну в гигантскую бойню человечества, не говоря уже об империалистических целях и задачах, которым служила эта война.

Но дело тут не столько в несоответствии, сколько в преувеличе­нии значения таланта полководца, а последний в империалисти­ческой войне считался решающим фактором побед. Такое поло­жение вещей, по существу, снимало с повестки дня и план, и орга­низацию борьбы. Достаточно указать, что мобилизация армии, собственно, исчерпывала все понятие об организации борьбы. Не­сколько больше, чем следует, я отклонился от темы воспоминаний только потому, чтобы резче подчеркнуть то новое, что должно было поразить меня и поразило, когда я стал непосредственным участ­ником борьбы Красной Армии на Восточном фронте.

Возвращаясь к воспоминаниям в отношении важнейшего звена в организации обороны — красным вооруженным силам, особенно подчеркиваю новые, своеобразные методы создания красных воору­женных сил.

Владимир Ильич дал нам непревзойденный в военной истории пример создания армии как инструмента политики.

Основным костяком Красной Армии были рабочий класс и ре­волюционные командиры — члены партии. Большевики были цемен­тирующим началом в отношении как политической сознательности, так и боевой стойкости частей. Крестьяне из бедняков быстро сли­вались с основным костяком, усиливая его численно. Остальное крестьянство крепко обрабатывалось этими кадрами.

С боевыми качествами частей Красной Армии я впервые позна­комился при следующих обстоятельствах. Это было немедленно по моем вступлении в командование фронтом. На Бугульмииском направлении, прикрывавшем Ульяновск (тогда Симбирск), среди других частей находился Латышский полк. Этот Латышский полк пользовался заслуженной славой крепкой боевой единицы, в силу чего на данном направлении являлся основой устойчивости. Главно­командующий потребовал вывода этого полка из боевой линии и отправки его в Серпухов, где тогда располагался штаб главного командования.

Лишиться основы, на которой строилась устойчивость обороны на данном направлении, естественно, было крайне болезненно.

Я опротестовал это решение главнокомандующего, прося хотя бы отсрочки выполнения его. Протест был отклонен, и вторично был указан самый минимальный срок для отправки полка в Серпухов. Делать было нечего, пришлось выполнять.

Видя мое затруднение, один из членов РВС 1 Восточного фронта спросил меня, почему я считаю, что Латышский полк трудно заме­нить. На мою реплику, что этот полк высоко боеспособный, он спо­койно ответил, что я очень заблуждаюсь, если :чл гаю, что другие полки, находящиеся на этом же направлении, менее боеспособны и что, в частности, Владимирский рабочий полк, пожалуй, по боеспо­собности даже выше Латышского полка, так как последний доста­точно утомлен.

Приказание было отдано — владимирцы сменили Латышский полк. Немного спустя на бугульминском участке развернулись боевые действия. Владимирцы не только оправдали оценку, данную им, но и показали себя значительно выше того, что в империалисти­ческую войну вкладывалось в понятие боеспособности части. Рабочие-владимирцы дали мне первый урок боевой оценки частей Красной Армии.

Участвуя в создании Красной Армии на Восточном фронте, вни­мательно следя за каждым шагом ее роста, я сам на себе чувство­вал, как под политическим руководством Владимира Ильича Крас­ная Армия становилась доподлинным инструментом политики рабо­чего класса, становилась носительницей великих задач пролетарской революции.

Особо приходится отметить политический рост Красной Армии, доведенной до осознания своих задач как задач борьбы мирового пролетариата. После этого становятся для меня особенно понятны­ми слова Владимира Ильича, произнесенные им в Московском Со­вете 5 мая 1920 года, что «ни одна армия — ни французская, ни ан­глийская — не могла выдержать того, чтобы ее солдаты на русской почве способны были сражаться против Советской республики» .

В вопросе организации борьбы в целом помню мое удивление тому, каким образом было достигнуто полное уничтожение граней между тылом и фронтом. Тыла, по сути дела, просто не существо­вало. Достигнуто это было правилом Владимира Ильича, согласно которому «раз дело дошло до войны, то все должно быть подчи­нено интересам войны, вся внутренняя жизнь страны должна быть подчинена войне, ни малейшее колебание на этот счет не­допустимо» . Это было сказано перед войной с белополяками, но вся гражданская война Владимиром Ильичем была проведена по этому, как Владимир Ильич говорил, правилу: все интересы стра­ны и вся внутренняя жизнь страны были подчинены гражданской войне. При этих условиях вся страна была военным станом. Абсо­лютно новым в военном деле тут является постановка требования всю внутреннюю жизнь страны подчинить войне*— вот именно тут и стирались грани, отделяющие фронт от тыла, именно тут создавалась, если можно так выразиться, монолитность всей орга­низации борьбы. Проведение в жизнь этого правила является новой наукой о войне. Государственные органы перестраивают свою рабо­ту. Создаются новые государственные органы с чрезвычайными полномочиями — Чусоснабарм \ Продарм. Местная власть пере­страивается, где это необходимо по ходу событий, в гибкую, весь­ма подвижную, с i ромадными полномочиями организацию рев­комов, работа которых протекает в тесной увязке с военным командованием. Дело тут, конечно, не в форме перестройки государственных аппаратов и создании новых, а во всей поли­тике, которая получила наименование «военного коммунизма».

Само собою ясно, что и перестройка, и создание новых органов были подчинены требованию политики.

При этих условиях внутренняя жизнь страны действительно могла быть подчинена войне, и она была ей подчинена.

Руководство Владимира Ильича гражданской войной, повторяю, является законченной наукой о войне всей страной. Эта наука осо­бенно ценна теперь, когда война выливается в технические формы борьбы, когда вся борьба разворачивается вглубь на громадные пространства и когда население страны уже не сможет в порядке самотека приспособляться к войне.

Руководство Владимира Ильича сказывалось непосредственно на отдельных участках борьбы.

У меня сохранилось отчетливо воспоминание об этом по Восточ­ному фронту, относящееся к периоду наших неудач на фронте.

Расстроенные части Красной Армии откатывались, теряя и ус­тойчивость, и порядок, но еще едва были заметны признаки насту­пающей стабилизации боевой линии, как уже появлялись новые жи­вые силы на подкрепление обескровленных частей фронта. Подни­мались новые коммунистические кадры, новые рабочие отряды — сперва прифронтовых районов, позднее из центра. Основной костяк Красной Армии креп, цементировался. Затем уже очередная моби­лизация призываемых в Красную Армию восстанавливала утрачен­ную в тяжелых боях численность.

Замечательна кипучая в этих случаях работа, проходящая по каналам центра. Вопрос идет не только о живой силе. Работа эта при­водила в движение все силы и средства громадных районов и подни­мала их на оборону. Производилась мобилизация внутренних ре­сурсов.

Предшествовала ли этой работе переписка между центром и фронтом, просьбы, ходатайства и пр.? Никакой. Только короткие шифровки о складывающейся обстановке на фронте и не менее ко­роткие распоряжения центра. В это время работа центра и фронта положительно сливалась в одно целое.

Перечислить многообразие и разнообразие каналов организации борьбы, обрисовать проводимую по ним работу для меня непосильно и невозможно хотя бы по одной разнообразности и разнохарактер­ности проводимых мероприятий. Достаточно указать, что в момент ликвидации кронштадтского восстания таким каналом организации борьбы оказался X съезд РКП, военные делегаты которого пол­ностью были брошены на Кронштадтский фронт во главе с К. Е. Во­рошиловым.

Основной канал, конечно, был партийный. Именно он создавал молниеносность работы и устремленность, он был истоком твор­чества, напора и проверки исполнения. Тут опять выявилось лицо большевистской школы Владимира Ильича.

В бытность главнокомандующим мне пришлось лично видеть работу Владимира Ильича по организации обороны. Этот случай относится к периоду мамонтовского рейда по тылам Красной Армии в 1919 году. Рейд был чреват всякими последствиями, тем более что Мамонтов, прорвав фронт, выскочил в Тамбовский район, зара­женный в свое время эсеровщиной и антоновщиной. Поэтому понят­но, что Владимир Ильич, помимо мер борьбы по линии Красной Ар­мии, немедленно приступил к организации глубокой обороны на всех южных путях к Москве, захватив в эту глубокую оборону и Тулу (оружейный завод). Организация этой обороны была поручена члену РВС С. И. Гусеву. Организация обороны складывалась из инженер­ной обороны местности: строились окопы, оплетались проволочными заграждениями, затем формировались, вооружались, обучались отряды защиты, как пешие, так и конные, и, наконец, все население и местные власти военизировались — организовалась борьба мест­ного населения на всех путях возможного появления мамонтовских казаков.

Вся эта организация обороны не была подчинена главнокоман­дованию и велась под непосредственным руководством Владимира Ильича, как сказано выше, особо выделенным товарищем. Такое решение надо признать не только правильным, но и мудрым. Глав­нокомандование не отвлекалось от основной задачи того времени — борьбы с Мамонтовым, и, что самое главное, вся организация борьбы на тыловых путях не отвлекала ни сил, ни средств фронта.

Как известно, Мамонтов не пошел вглубь, а пошел по ближайшим фронтовым районам, почему созданная глубокая система обороны не вступила в боевые действия. Однако несомненно, что принятые меры обороны показали бы себя с лучшей стороны, о чем можно су­дить хотя бы по фактам поведения населения в Тамбовском районе, где Мамонтов не нашел себе поддержки и вынужден был быстро его оставить, основательно разграбив.

Такая же оборона была организована и в период наступления Юденича пролетариатом Петрограда, который подготовил красную столицу к самой упорной борьбе, вплоть до уличной баррикадной борьбы.

Такие же примеры самодеятельной организации борьбы в исто­рии гражданской войны мы видим в Оренбурге, Уральске и Турке-

Самый факт многочисленности каналов, по которым проводились мероприятия по оказанию поддержки боевым частям, по их усиле­нию, по созданию новых мер борьбы, по использованию местных средств, по обеспечению успеха и пр. и пр., создавал громадное коли­чество разнообразнейших мероприятий, направленных для борьбы. Получалось то, о чем выше было сказано и что я назвал борьбой за победу. Мы действительно дрались за победу всеми доступными для нас по тому времени путями. К сожалению, выполнение мероприя­тий зачастую было ограничено материальными возможностями. Тут невольно думается, что если бы мы тогда располагали современной техникой, то война вылилась бы в такие новые технические формы и методы борьбы, что, несомненно, была бы и в этой области произ­ведена полная революция.

Считаю нужным оговорить, что методы работ главнокомандова­ния и его штаба были далеки от отмеченных новых методов управ­ления, но, что еще хуже,— может быть, я и ошибаюсь — главное командование, находясь в отрыве от центра в Серпухове, не видело всей этой работы Владимира Ильича и вело свою работу по старинке. Особенно темным пятном в этом отношении явилась работа цент­рального аппарата Наркомвоенмора — Всероглавштаба. Этот штаб являлся носителем худших методов тыловой деятельности, очевид­но, он далеко еще не перестроился. Подчинялся он непосредственно Наркомвоенмору.

Скажу о лицах, назначаемых Владимиром Ильичем на ответ­ственные посты в Красной Армии. Исключительный подбор членов РВС фронтов, армий и комиссаров дивизий и частей положительно бросался в глаза. Нужно было большое знание качеств тех товари­щей, которые получали ответственные назначения в Красной Армии, и Владимир Ильич знал каждого из них.

Ближе я знал членов РВС фронта и армий, почему мои впечатле­ния складывались главным образом по этим товарищам. Знакомство этих товарищей с военным делом меня, достаточно искушенного в этой специальности, сплошь и рядом удивляло. В отношении же их боевых качеств: самоотверженности, находчивости, решимости, смекалистости — они были положительно выкованы и закалены по одной школе, по одному образцу. Можно было бы привести тысячи примеров, подтверждающих сказанное. Самым же веским доказа­тельством является то, что многие из членов РВС были позднее наз­начены командующими армиями и хорошо справлялись с делом управления войсками. Очень многие комиссары частей заняли посты командиров этих частей и были прекрасными командирами.

Все сказанное выше, повторяю, относится ко времени, когда я еще не видел Владимира Ильича лично, и, если можно так выразить­ся, я его видел чужими глазами. Много, много мне рассказывали про Владимира Ильича мои новые товарищи-большевики, со многими из них я к этому времени близко сошелся и сдружился, но никто из них, на мой взгляд, правильно не обрисовал Владимира Ильича, и я этому не удивляюсь.

Мне кажется, что он для каждого и каждый раз был новым Владимиром Ильичем. Человек, обладающий таким богатством твор­ческих мыслей и сил, не мог выглядеть однообразно, он должен был каждый раз казаться в новом свете.

Первая моя встреча с Владимиром Ильичем произошла в исклю­чительной для меня обстановке. 1 апреля 1919 года Восточный фронт перешел в наступление, которое с первых же шагов имело успех. Разворачивалась большая операция, закончившаяся впос­ледствии полным разгромом Колчака.

Совершенно неожиданно, по крайней мере для меня, 5 мая 1919 года было получено телеграфное распоряжение Троцкого о снятии меня с должности командующего фронтом. Увольнение с должности было произведено в весьма «деликатной» форме: был дан отпуск и денежное пособие. Но вот за что я был отстранен от командова­ния — я и до сего дня не знаю.

Крайне тяготясь своей вынужденной бездеятельностью в такое горячее время, я 15 мая 1919 года отправился в Москву просить о предоставлении мне какой-либо работы. В Москве я со своей прось­бой обратился непосредственно к зампреду РВСР Э. М. Склянскому. Не получив определенного ответа, я в достаточно подавленном настроении ушел на вокзал для возвращения в Симбирск. Едва я прибыл на вокзал, как комендант станции передал мне приказание тов. Склянского немедленно вернуться в РВСР. Прибыв к тов. Склянскому, я получил приказание ехать с ним, и только в автомо­биле он сказал, что мы едем к Владимиру Ильичу. Езды от РВСР до Кремля не более 2—3 минут, а при быстрой езде тов. Склянского, я думаю,   и того меньше.

Сообщение о том, что мы едем к Владимиру Ильичу, само собою разумеется, меня больше чем взволновало, тем более что тов. Склянский ни слова не сказал, по каким вопросам мне предстояло сделать доклад, да и к тому же я не имел при себе никаких материалов.

Приехав, мы поднялись на лифте. Мне предложено было подож­дать на площадке лестницы. Тов. Склянский ушел. Через минуту дверь была открыта, и я очутился сразу же в кабинете Владимира Ильича.

Владимир Ильич, смеясь, о чем-то говорил с тов. Склянским и, когда я вошел, задал мне вопрос о Восточном фронте. В начале моего доклада Владимир Ильич взял железнодорожный атлас «Железные дороги России», издание Ильина, и по этому картографическому материалу мне и пришлось делать доклад. Эту карту я никогда не забуду, на ней имелись только основные ориентиры. От волнения у меня исчезли из памяти все названия деревень, где находились части Красной Армии и разворачивались боевые действия. Вероятно, за­метив мое затруднительное положение, Владимир Ильич облегчил мне доклад подачей реплик, на которые давать ответы было уже много легче.

Обращая внимание Владимира Ильича на красивое в военном отношении развитие операции, я стал восхищаться ее красотой. Владимир Ильич немедленно подал реплику, что нам необходимо разбить Колчака, а красиво это будет сделано или некрасиво — для нас несущественно.

Это замечание Владимира Ильича имело глубокий смысл. Я был военным специалистом старой школы, обученным и воспитанным на так называемых классических операциях, родивших «вечные и не­изменные принципы» войны. Замечание Владимира Ильича, несом­ненно, отрезвляло меня и возвращало к реальным формам борьбы сегодняшнего дня.

Владимир Ильич интересовался, насколько достигнутые успехи устойчивы, что намечено и что делается для закрепления и для дальнейшего развития удара. Мое волнение еще и еще усилилось в связи с докладом об обстановке на фронте, с изложением перспектив возможного развития дальнейших операций. Меня тянуло сказать, что это только мои соображения, что я не у дел и являюсь только зрителем того, что происходит на фронте. Хорошо помню, что воп­рос обо мне ни Владимиром Ильичем, ни тов. Склянским затронут не был. На этом закончилась моя первая встреча с Владимиром Ильичем.

Выйдя из кабинета, я, негодуя на себя за свою растерянность, ожидал возвращения тов. Склянского.

На обратном пути тов. Склянский ни слова мне не сказал. Из РВС я опять отправился на вокзал, и тут опять повторилась старая история, то есть вскоре комендант станции вновь передал мне при­казание немедленно явиться к тов. Склянскому. На этот раз за мной была уже прислана машина.

В РВС тов. Склянский мне сообщил, что мне приказано возвра­щаться в Симбирск и вновь принять командование Восточным фрон­том. Такого оборота дела я никак не ожидал и даже считал это просто невозможным, о чем не заме для и сказал тов. Склянскому. Как же я могу вернуться на должность командующего фронтом, когда буквально две недели назад был с этой должности снят? Кто же меня будет слушаться? За это тов. Склянский меня достаточно внушительно отчитал, указав на неуместность моих сомнений.

Одновременно мне было передано приказание Владимира Ильича немедленно ехать в Серпухов, где находился тогда штаб главно­командующего, и «договориться» с последним. Неожиданности этого дня продолжались и в Серпухове, где я узнал от главнокомандующе­го, что я был снят за неисполнение его приказания и вообще за не­дисциплинированность, о чем я узнал впервые, и самым категори­ческим образом стал протестовать. Тут-то трудное поручение найти «общий язык» чуть было не обратилось в невыполнимое, и только вмешательство члена РВС, сколько помню, тов. Аралова привело к благополучному выполнению поручения. Уже поздно ночью воз­вратился я от главнокомандующего в Москву. Мысленно я решил на будущее быть абсолютно дисциплинированным и уж никак не давать повода главнокомандованию обвинять меня в этом не­достатке.

Несмотря на это, в июне я в полном смысле слова не исполнил приказа главнокомандующего. Наступление на Восточном фронте развивалось вполне успешно. Белогвардейские армии Колчака отка­тывались за Уфу, а в это время главнокомандующий отдал приказ остановиться на реке Белой. Я отказался остановить наступление. Решение вопроса перешло к Владимиру Ильичу.

8 июля 1919 года я был перемещен на должность главнокоман­дующего. По этой должности мне не приходилось принимать систе­матического участия в работах СНК и СТО. Лишь в отдельных слу­чаях главнокомандующий вызывался для участия в обсуждении отдельных вопросов, стоящих на повестке дня.

В памяти сохранилась проводимая Владимиром Ильичем работа на этих заседаниях СНК и СТО. Ярко сохранившийся в памяти характер этой грандиозной работы особенно подчеркиваю. В про­цессе обсуждения того или иного вопроса повестки дня Владимиру Ильичу непрестанно направлялись записки. На эти записки Влади­мир Ильич неуклонно давал письменные же ответы. Сам Владимир Ильич также задавал вопросы такими же записками и, само собою разумеется, получал ответы на заданные вопросы. От РВС постоян­но присутствовал на заседаниях СНК и СТО зампред РВС тов. Склянский.

Такого рода записки на этих заседаниях получал и я. Содержа­ние их относилось к вопросам обстановки на том или другом участке фронта, или они являлись проверкой исполнения отданного раньше Владимиром Ильичем распоряжения и постановления СНК или СТО. Получал я такие записки Владимира Ильича и через тов. Склянского, когда последний не мог немедленно дать там же, на за­седании СНК и СТО, требуемый ответ. Исполнение по этим запис­кам шло в минимальные сроки: иначе — получались уже другого рода записки.

Однажды мне пришлось получить и такого, назову тяжкого, со­держания записку. Вопрос касался ликвидации сапожковского восстания в Приволжском районе \ Владимиром Ильичем был задан конкретный вопрос: почему ликвидация не была закончена в назна­ченный срок? Штаб заготовил достаточно пространный и маловразу­мительный доклад. Доклад был охарактеризован Владимиром Ильи­чем бюрократической отпиской, и главнокомандующему было пред­ложено отказаться от бюрократических навыков. Этот предметный урок был вполне и мною, и штабом заслужен, но, к сожалению, он не был последним.

Такого же рода урок пришлось получить много позднее, по окон­чании гражданской войны, когда три центральных управления Нар-комвоенмора дали три разные численности бойцов Красной Армии. Этот случай доставил много неприятностей всему РВСР.

Э. М. Склянский аккуратно сохранял эти записки Владимира Ильича. Б день кончины Владимира Ильича в понятном порыве воспоминаний мы с Э. М. Склянским пересмотрели ряд этих записок, и перед нами раскрылась картина их значимости.

Сколько важнейших вопросов было разрешено, выяснено или намечено такого рода перепиской на заседаниях СНК и СТО! И что особенно поражает, так это та грандиозная осведомленность до мельчайших деталей Владимира Ильича во всех вопросах по Нар-комвоенмору. Именно эта осведомленность и позволяла Владимиру Ильичу буквально с полуслова понимать, о чем идет речь в этих ко­ротких, лаконически изложенных записках, и столь же короткими ответами давать решения по ряду ответственнейших вопросов.

Чрезвычайно характерна по своей лаконичности записка от 5 марта 1921 года: «Секретно, т. Склянский! Где Миронов теперь? Как дело стоит теперь? Ленин»

Вопрос касался Миронова, бывшего командира II Конной армии, арестованного и отправленного с обвинительным актом в Москву.

Владимир Ильич повседневно и непосредственно руководил Красной Армией. Руководство это выражалось вовсе не в том только, что Владимиру Ильичу ежедневно представляли сводки и зачастую по его требованию делались письменные доклады штабом РВС. Пов­торяю, Владимир Ильич организовал борьбу страны в целом, борьбу, в которой действия Красной Армии были только частью остальных мер борьбы. По всем многочисленным каналам борьбы Владимир Ильич знал действительную обстановку на фронтах, в армиях и на отдельных участках боевого фронта. В тысячах случаев осведомлен­ность Владимира Ильича о действительном положении вещей была больше, чем у штаба РВС. Вполне понятно, что вся эта работа Вла­димира Ильича по организации борьбы самым непосредственным путем отражалась и на одном из главных звеньев обороны — Крас­ной Армии. Руководство Владимира Ильича в этом отношении Крас­ной Армией было глубже и шире, чем председателя РВС. К слову сказать, я припоминаю только один личный доклад по оперативным вопросам председателю РВС, не говоря о докладах на РВС, тогда как лично Владимиру Ильичу оперативных докладов было много больше.

Организация борьбы шла под повседневным контролем и нажи­мом Владимира Ильича. Но и контроль, и нажим были какими-то особыми, своими, надо думать, присущими только Владимиру Ильи­чу. Это не был только обнаженный нажим или контрольная проверка исполнения. Это было скорее обнажение твоего неумения ра­ботать по-новому. По этому поводу возвращаюсь к случаю с бюро­кратизмом в докладе по делу о ликвидации сапожковского восста­ния. В срок задача выполнена не была. На запрос, почему не вы­полнена,— бюрократическая отписка. Изволь работать по-новому, слабая сторона в твоей работе — бюрократизм; дальнейшая затяж­ка в ликвидации нетерпима. В результате ликвидация была законче­на в срок. Оговорюсь, что главной причиной первых неудач с Сапож-ковым действительно оказался бюрократизм, и очень скверного по­рядка, который вскрылся несколько позже.

Сапожков был не так неуловим, как живуч. Банды Сапожкова настигались нами, разгромлялись и затем все же быстро оживали. При проверке выяснилось, что оживали они за счет наших же пат­ронных складов. Напомню, что Сапожков до своего восстания был командиром бригады Красной Армии и со своей бригадой восстал. Базы, из которых сапожковская бригада довольствовалась до вос­стания, «не списали» с довольствия и после восстания. Он и продол­жал довольствоваться, что главным образом помогало ему быстро оживать.

Нажим Владимира Ильича создавал и новые темпы борьбы. Ого­ворюсь, что мне не приходилось тогда слышать слова «темпы». Но они создавались прежде всего кипучим руководством самого Влади­мира Ильича. Проработки и согласования вопросов проходили в та­ких темпах, что время, требуемое для этого, трудно было уловить. У меня остались воспоминания о крайней быстроте принимаемых решений и не менее быстром прохождении распоряжений на места.

Организуя борьбу, Владимир Ильич руководил как построением Красной Армии, так и ее снабжением вооружением и продовольст­вием. Последний вопрос был едва ли не самым тяжелым. По вопро­сам снабжения был создан снабженческий орган Чусоснабарм и по продовольственным — Главенабпродарм. Оба органа находились под непосредственным руководством Владимира Ильича. Воспоми­нания товарищей, возглавлявших оба органа, вероятно, обрисуют работу Владимира Ильича в этой области. В порядке лишь общих за­мечаний необходимо отметить, что работа Чусоснабарма протекала в большой близости и сотрудничестве с РВС и главнокомандова­нием. Что же касается работы Продарма, то тут было много всякого рода стычек. До Владимира Ильича не могли не доходить жалобы и взаимные нападки сторон друг на друга. Прошел довольно значи­тельный период времени, пока эти отношения отрегулировались и наступило взаимное понимание. Основным моментом раздора был пункт в положении о продармах, гласящий, что начальники Продар­ма на фронтах и в армиях существуют на правах командующих фронтом или армией. Этот пункт обеспечивал независимые от коман­дования существование и деятельность этих органов. Так как вопро­сы продовольствия на фронтах были очень трудными и в армии име­лись свои продовольственные аппараты, то создавалось двоевластие по труднейшим моментам существования армии. Началась «драка», сперва, пожалуй, из-за принципа, а позднее уже и чисто делового порядка.

В порядке самокритики надо сказать, что в отношении захваты­ваемых у врага трофеев — а в число трофеев входили и захватывае­мые у противника продовольственные склады — должного порядка было немного. Поэтому вокруг такого рода трофеев всегда подыма­лась невероятная распря между военными снабженцами и работни­ками Продарма. Владимиру Ильичу приходилось частенько зани­маться разбирательством такого рода случаев, а также приходилось принимать и меры предупреждения против их повторения. В каждом отдельном случае начали создавать полномочные комиссии для де­лежа трофеев или назначался один товарищ с теми же полномочия­ми для распределения имущества, попавшего к нам от противника.

В отношении оперативной деятельности Красной Армии руко­водящая роль Владимира Ильича определялась прежде всего тем, что Красная Армия была инструментом политического руководства.

Вопрос о том, куда должен быть направлен удар Красной Армии в первую очередь, куда во вторую, несомненно, должен был решать­ся тем, кто руководил всей политикой страны. Красная Армия была в кольце белогвардейских фронтов. Оценка всех фронтов и принятие решения, какой из фронтов должен был быть ликвидирован в первую очередь, являлись задачей первейшего значения по тому времени. Правильное решение этого вопроса, по существу, определяло всю дальнейшую ликвидацию белогвардейщины. Под руководством Вла­димира Ильича эта труднейшая задача была решена.

Восточному фронту была предоставлена первоочередность. Ло­зунг «Все на Востфронт» оповестил о принятом решении всю Крас­ную Армию.

Временные неудачи на Южном фронте и в связи с этим проявлен­ная слабость главнокомандования едва не сорвали твердого прове­дения данного Владимиром Ильичем плана действий. К этому моменту и относится то разногласие об остановке наступления час­тей Восточного фронта на реке Белой, о котором я вскользь указывал выше.

Перед Владимиром Ильичем был поставлен оперативный вопрос исключительной важности. Трудность решения усугублялась тем, что не только главнокомандующий, но и РВС в лице его предсе­дателя Троцкого стояли за то, чтобы отказаться от дальнейшего наступления на Колчака и, остановившись на реке Белой, немедлен­но начать переброску частей Красной Армии с Восточного фронта на Южный. Яснее говоря, стояли за отказ от принятого Владимиром Ильичем решения в первую очередь ликвидировать Колчака.

Владимир Ильич с непревзойденным талантом решил стратеги­ческий военный вопрос: принятое решение об отказе остановить наступление остается в силе. Ликвидация Колчака продолжается с еще большим нажимом. Проработан план переброски сил на Южный фронт по календарным срокам. Главнокомандование сменяется. Ставка главнокомандования перемещается в Москву.

Недовольный принятым решением, председатель РВС Троцкий подает в отставку. Отставка Троцкого не принимается. Троцкий после этого долгое время не руководит и не присутствует в РВС. Он ездит в своем поезде, но не появляется на Восточном фронте, так как перестал им интересоваться.

Когда я прибыл в Москву, зампред РВС тов. Склянский поставил меня в известность, что Троцкий не согласен был с моим назначе­нием, но что в будущем он примирится. Эти настроения Троцкого мне очень и очень не понравились и очень серьезно обеспокоили. Мне представлялось, что работа в этих условиях будет просто невоз­можна. Успокоительные речи тов. Склянского о будущем примире­нии мне казались сомнительными.

Исключительную, неоценимую поддержку оказал мне в этот пе­риод член РВСР тов. С. И. Гусев. Он более полно ввел меня в курс дела, он помог мне разобраться в обстановке других фронтов, он избавил меня от очень многих неожиданностей, не забывая ознако­мить с каждой мелочью, играющей ту или иную роль в обстановке большой работы.

Самоустранение Троцкого от руководства РВСР в связи с пере­мещением штаба главнокомандования в Москву, на мой взгляд, мало отразилось на работе главнокомандования. Мне кажется, что это обстоятельство привело в ряде случаев к непосредственному руко­водству Владимиром Ильичем работой РВСР.

Первый мой как главнокомандующего доклад Владимиру Ильичу по оперативным вопросам был в последних числах июля 1919 года в связи с угрожающим положением под Курском. Явно назревающие здесь события вызвали тревожные телеграммы местных ревкомов с просьбой принятия мер отпора белогвардейцам. Владимир Ильич потребовал соображения главнокомандования по организации этого отпора. Доклад о предстоящей операции был заслушан Владимиром Ильичем лично.

Операция имела ограниченную задачу — предупредить наступ­ление противника встречным ударом с целью отбросить белогвардей-щину от Курска и захватить Харьковский узел. Время на подготовку было больше чем ограничено, приходилось пользоваться тем, что бы­ло под рукой. Операция началась в начале августа и на первых шагах развернулась довольно успешно: части Южного фронта заняли Ва­лу йк и, Купянск, Волчанск и подходили к Чугуеву, но тут были при­остановлены белогвардейской конницей генерала Шкуро, после чего наше наступление захлебнулось. Кроме того, 10 августа Южный фронт был прорван конницей Мамонтова, прошедшего рейдом по нашим тылам.

Неудачная операция вскрыла большое неблагополучие общего порядка на Южном фронте и необходимость принятия мер как по линии подбора командования, так и по линии генеральной перегруп­пировки сил.

На Восточном фронте события продолжали разворачивать­ся успешно, в связи с чем первоочередность действий, естествен­но, перемещалась на Южный фронт. Однако подготовиться к ге­неральным событиям Южный фронт не успел. Владимиром Ильи­чем было назначено новое командование. Перегруппировку же сил пришлось производить уже в процессе начатых белогвардей-щиной операций, сразу же развернувшихся не в нашу пользу.

17 сентября 1919 года добровольческая армия Деникина перешла в наступление, захватив у нас Курск и развив наступление на Орел. Для руководства обороной Южного фронта ЦК назначил тов. Сталина. 16 октября 1919 года армия Деникина остановилась на путях к Туле. Для парирования этого удара Деникина нами спеш­но создавались две контрударные группы: одна — в районе Ка-рачева, где была образована XIII армия Уборевича, и другая — в районе Воронежа, куда с Царицынского фронта перебрасывалась конница Буденного.

Одновременно с этими событиями с 11 по 16 октября 1919 года на Петроградском направлении перешел в наступление Юденич. Он овладел Ямбургом, Красным Селом, Гатчиной, Детским Селом и Павловском, подкатываясь к Петрограду, и тут пришлось принимать чрезвычайные меры и группировать силы для контрудара.

Дни между 11 и 16 октября 1919 года были самыми тревожными. Наступление противника в указанных направлениях продолжалось, а собираемые нами для контрудара силы только сосредоточивались в исходных районах.

Донесения с фронтов получались чуть не ежечасно. Ответствен­нейшие решения приходилось принимать в минимальные сроки. Все важнейшие донесения и принимаемые решения тов. Склянский пе­редает немедленно по телефону в Кремль Владимиру Ильичу. Как правило, мы расстаемся с тов. Склянским очень поздно, на рассвете. Следующий день опять тревожные звонки. Спешно встречаемся опять в кабинете тов. Склянского. Под Петроградом дела значитель­но ухудшились, приходится принимать крайние меры, бросать ре­зерв, созданный специально для защиты Тулы. По телефону тут же тов. Склянский сообщает о принятом решении Владимиру Ильичу. Этот резерв был назван «пиковой дамой» — последний козырь, дол­женствующий дать нам выигрыш. Дорого стоила и главнокомандова­нию, и тов. Склянскому эта «пиковая дама». Чувство ответственности принимаемого решения буквально жгло мозг.

Нагромождение всяких неблагоприятных событий создавало тревожную обстановку. Более сложной обстановки я за весь период гражданской войны не помню. Непоколебимое спокойствие Влади­мира Ильича в это время являлось самой мощной поддержкой глав­нокомандования.

После ликвидации Юденича и успешного наступления нашей армии на Южном фронте, когда штаб Южного фронта перешел уже из Паточной в Харьков, однажды декабрьской ночью, около 2 часов, совершенно для меня неожиданно в мой кабинет вошел Владимир Ильич в сопровождении тов. Склянского.

Владимир Ильич оглядел обстановку, зашел в особую комнату, где на столе были разложены карты фронтов с суточными отметками местонахождений наших частей, задал несколько вопросов, касаю­щихся обстановки на фронтах, и несколько вопросов общего порядка.

Затем Владимир Ильич переговорил по прямому проводу с Харь­ковом. Телефонный аппарат находился тут же в кабинете. Тов. Склянский и я на время разговора вышли из кабинета. После этого, задав еще несколько вопросов общего порядка, Владимир Ильич уехал в Кремль.

После отъезда Владимира Ильича мне немедленно позвонил Э. М. Склянский и спросил: «Ну, вы довольны, что Владимир Ильич зашел к вам?» Понятие «доволен» меньше всего подходило к опре­делению того, что я чувствовал после ухода Владимира Ильича. Ведь Владимир Ильич, поскольку мне известно, был первый и пос­ледний раз в здании РВС и побывал в моем рабочем кабинете! Мои переживания в этот момент, думаю, понятны для тех, кто представит себя в моем положении.

Оперативный план белопольской кампании рождался не в при­мер всем остальным планам гражданской войны в больших потугах. Этому плану предшествовали проработки вариантов южного и се­верного направлений. Варианты докладывались Владимиру Ильи­чу. Докладывал начальник штаба П. П. Лебедев в присутствии тов. Склянского и моем в кабинете Владимира Ильича. Владимир Ильич интересовался подробностями. Особо подробно было до­ложено состояние железных дорог. Тут же докладывался вариант переброски I Конной армии тов. Буденного походным порядком с Северного Кавказа на правобережье Днепра и попутная задача, возлагаемая на армию по ликвидации банд Махно. Окончательное решение на этом докладе принято не было. Оно было принято позднее.

6 мая 1 1920 года Московский гарнизон провожал на белопольс-кий фронт маршевые молодые рабоче-крестьянские батальоны. Мос­ковский гарнизон и батальоны, отправляемые на фронт, были по­строены на Театральной (ныне Свердлова) площади. Правый фланг примыкал непосредственно к зданию театра. Небольшая трибуна была построена в сквере, расположенном перед театром. С этой три­буны с речью выступил Владимир Ильич. Теперь, когда мы вынуж­дены воевать, говорил Владимир Ильич, вы должны помнить, что вы идете на фронт как братья польских рабочих и крестьян, что вы иде­те не как угнетатели, а освободители. С польскими рабочими и крестьянами у нас нет ссоры...

Речь Владимира Ильича была короткой, может быть даже очень короткой, и в то же время она была исключительно сильной — силь­ной своей простотой. Она отвечала тому, что у каждого в тот момент было на уме. Она была произнесена нашим Лениным, таким близким, таким дорогим и понятным каждому красноармейцу, каждому при­сутствующему на площади. Неизгладимо запомнился мне этот ми­тинг, да, вероятно, и всем, кто тогда там был. Крепко запечатлелась у меня вся картина и настроение этого митинга. Чтобы понять тот восторг и энтузиазм, с которым был встречен Владимир Ильич бой­цами и провожающими их рабочими, надо было быть на площади.

В ходе операции против белополяков мне было приказано каж­дые сутки докладывать Владимиру Ильичу карту с нанесенным рас­положением результатов суточных передвижений частей Красной Армии на Западном фронте.

Одновременно с белопольским ликвидировался и врангелевский фронт. Этот фронт был последним белогвардейским участком. За период борьбы против поляков Врангель добился больших успехов. Он вылез из Крыма, широко распространился по Таврии и занял угрожающее положение по отношению к правобережью Украины, а следовательно, и к частям Красной Армии, занятым борьбой с белополяками. Наши неудачи на врангелевском фронте привели в середине сентября 1920 года к решению выделить этот участок в самостоятельный фронт. До этого выделения врангелевский фронт подчинялся командующему Южным фронтом, действовавшим про­тив белополяков. Южный фронт против белополяков был переиме­нован в Юго-Западный. Фронт же против Врангеля был наименован Южным. Командующим этим новым Южным фронтом был назначен М. В. Фрунзе, который вплотную и занялся ликвидацией вранге-левской белогвардейской армии.

Владимир Ильич уделял много внимания ликвидации этого участка, тем более что эта ликвидация происходила несколько не­обычно. Так, например, было включение частей Махно в общее командование Красной Армией, было вмешательство Лондона в виде предложения своего посредничества по переговорам с Врангелем, были и случаи совместных действий с нами зеленых организаций 1 против Врангеля. Ясно, что во всех таких случаях вопрос решался с ведома или непосредственно Владимиром Ильичем. Надо огово­рить, что М. В. Фрунзе в период ликвидации Врангеля имел не однажды непосредственные указания и директивы от Владимира Ильича по ряду вопросов, связанных с ликвидацией. Надо не забы­вать, что принимался целый ряд мер, чтобы не дать Врангелю с ос­татками своих частей удрать на военных и других кораблях быв­шего Черноморского флота.

С ликвидацией Врангеля, собственно, закончилась ликвидация всех белогвардейских фронтов.

Однако боевая деятельность Красной Армии еще не закончилась. Со стороны белополяков продолжался пропуск банд Булак-Балахо-вича в наши западные приграничные районы. Затем финляндские фашисты произвели диверсию в Северной Карелии, и, наконец, в Средней Азии процветало басмачество, поддерживаемое из-за рубе­жа. Особо серьезная вспышка басмачества была связана с выступ­лением Энвер-паши. Из перечисленных операций наиболее крупны­ми надо признать карельскую и энверовскую авантюры. Прямых докладов по этим авантюрам Владимиру Ильичу у меня не было.

Однако мои телеграфные сообщения с места действия (в ликвидации и карельской и энверовской авантюр я принимал непосредственное участие) докладывались Владимиру Ильичу. Знаю это потому, что по ряду моих предложений Владимиром Ильичем давались указания.

Весной 1921 года Красная Армия приступила к демобилизации. Штаб РВСР разработал достаточно детальный план проведения демобилизации, причем сроки демобилизации были довольно велики. Владимир Ильич не согласился с этими сроками и опять подошел к этому вопросу с революционной смелостью. Он дал минимальные сроки роспуска мобилизованных красноармейцев и оказался опять прав. Демобилизация была произведена примерно в указанные Вла­димиром Ильичем сроки. Правда, необходимо оговорить, что нажим на РВСР, понуждая нас укладываться в данные для демобилизации сроки, Владимир Ильич делал не раз. Именно в этот период демо­билизации и произошел тот случай представления сведений о раз­личной численности Красной Армии центральными управлениями Наркомвоенмора, о чем я говорил выше.

Красная Армия вступила в период передышки. Началась кро­потливая работа по размещению красных частей в казармах, при­ведение их в порядок и переход к боевой учебе.

Владимир Ильич заболел, но я не знал, что он болен безнадежно. Тем сильнее и тяжелее я пережил удар, когда в 7 часов вечера 21 ян­варя 1924 года Э. М. Склянский попросил меня срочно зайти к нему в кабинет и сообщил, что Владимира Ильича больше нет. Тов. Склян­ский также сказал, что мне разрешено сегодня же ехать в Горки и что я включен в число товарищей, которые будут сопровождать тело Владимира Ильича из Горок в Москву. Поезд отходил в Горки ночью. Необычайная тишина и сосредоточенность царила в вагоне, разго­воры велись вполголоса, как будто имелась опасность нарушить чей-то покой. Без шума мы разместились по крестьянским саням, высланным крестьянами из окрестных деревень для встречи прие­хавших, и в полной тьме добрались до усадьбы, где жил последние дни Владимир Ильич. В доме было уже много товарищей, прибывших первым поездом. Осмотревшись, я присоединился к группе товари­щей, разместившихся в зале. Вся ночь была наполнена воспомина­ниями о последних днях Владимира Ильича. Никто не спал. Ждали наступления утра, чтобы принять участие в переносе тела Владимира Ильича из усадьбы до станции и сопровождении его в Москву.

Только сознание, что Владимир Ильич оставил после себя зака­ленную и испытанную в жесточайшей борьбе партию, смягчало мысль о понесенной утрате.