HTML clipboard <!-- a:link {color:navy; text-decoration:underline;} a:visited {color:purple; text-decoration:underline;} -->
В конце декабря произошло мое исключение из партии, и до самой середины 1919 года я встречал Ильича только лишь во ВЦИКе или на съездах. Это был наиболее тяжкий период для русской революции. Он же был крайне трудным для тех немногих большевиков, которые, в силу развития событий, оказались вне своей большевистской родины. К числу этих большевиков принадлежал и я. Несмотря на разногласия, которые были у меня, и мои резкие выступления против руководителей партии, я рассматривал большевистскую партию как свою и приходил в ярость, когда ее критиковали представители других партий. По мере того как революция подвигалась вперед, выяснялась правильность точки зрения Ленина, и неудивительно, что передо мною уже к концу 1918 года стал вопрос о возвращении в свое большевистское отечество. Но здесь определенную роль сыграло то, что я в это время стоял во главе хотя и небольшой, но активной организации интернационалистов и индивидуальное вступление в партию внесло бы дезорганизацию в наши ряды. Три события с особой силой подчеркнули мою оторванность от своей партии: 1) покушение на Ленина, 2) германская революция и 3) предложение сестрорецкой организации интернационалистов помощи со стороны белых. Ночью с быстротой молнии распространилось по городу известие о покушении на Ленина (я жил в это время у Г. Кржижановского). Я помню мучительную ночь, которую мы все провели под впечатлением этого известия. Выстрел в Ильича все перевернул во мне, вспыхнули с особой силой то глубокое уважение и любовь, которые я к нему питал на протяжении многих лет. В эти крайне тяжелые дни, когда вся партия, как единая семья, остро переживала это горе, было особенно тяжело быть вне ее рядов.
Второе событие, которое резко повернуло всю нашу организацию, была революция в Германии. Проповедуемая Ильичем в течение всего времени идея социалистической мировой революции как-то приблизилась и этим самым разрешила вопрос о темпе развития событий, что лежало в основе позиции интернационалистов.
Известную роль в этом же направлении сыграл также на первый взгляд как будто бы незначительный, но в высшей степени характерный факт. Сестрорецкая организация социал-демократов интернационалистов получила предложение от неизвестных ей лиц предоставить в ее распоряжение 1000 вооруженных людей для борьбы против большевиков. Интернационалистская организация ответила на это предложение поголовным вступлением в местную организацию РКП. В феврале 1919 года я вел переговоры с Я. М. Свердловым по вопросу об объединении, причем Свердлов тогда мне сказал, что будет очень полезно, если в РКП вольются интернационалисты, среди которых было относительно большое количество старых квалифицированных партийцев. Руководящая группа интернационалистов уже в начале 1919 года была за слияние с РКП. Предстояло созвать для этого съезд и оформить самое слияние для того, чтобы оно не носило характера индивидуального перехода из одной партии в другую. Но мне во что бы то ни стало хотелось повидать Ильича и с ним поговорить относительно привлечения к государственной работе ряда интернационалистов. Я лично, как старый профессионалист, все время работал по выбору в профессиональных союзах — дело шло не обо мне, а о других. В мае 1919 года, сговорившись предварительно по телефону, я отправился к Ленину. Принял он меня очень дружелюбно, причем казалось, как будто он совершенно не помнит, как резко я выступал против него. Осведомившись о том, где я сейчас работаю, он спросил меня: «Верно ли то, о чем мне говорил Кржижановский, что у вас, интернационалистов, имеется 10—15 работников, которые недостаточно использованы Советской властью?» — «Да, это верно»,— сказал я. «Но почему же они не работают?» — «Они работают,— ответил я,— но не на той работе, которую они могли бы делать, и исключительно потому, что они не члены партии».— «Нехорошо, нехорошо! — сказал он.— Надо запрячь всех умеющих работать. Такое сотрудничество будет очень ценным».— «Но дело идет, Владимир Ильич, не о техническом, а о политическом сотрудничестве»,— сказал я. «О политическом сотрудничестве?» — повторил он про себя и погладил характерным жестом свою голову. «О политическом сотрудничестве?» — переспросил он меня. Потом медленно, как будто раздумывая над предложением: «Да, это надо будет обсудить в Центральном Комитете. Я обязательно поговорю и вам немедленно сообщу ответ». Ставя Ильичу вопрос о политическом сотрудничестве, я, конечно, знал, что наша партия была слишком мала для того, чтобы она могла претендовать на роль партнера РКП. Мне хотелось посмотреть, как на это будет реагировать Ильич. По тому, как он повторил несколько раз «политическое сотрудничество», было ясно, что из этого ничего не выйдет, и по той простой причине, что для Ленина было очевидно предстоящее объединение интернационалистов с партией. Опытный политик, Ленин не хотел консервировать, путем той или другой формы, сотрудничество организации, которая должна была раствориться целиком в РКП.
* * *
После того как интернационалисты вошли в партию, мне неоднократно приходилось видеть Ленина. Когда сейчас вспоминаешь те случаи, по которым я обращался к Ильичу, то получается следующее общее впечатление: я обращался к нему каждый раз, когда я стоял перед неразрешимым вопросом, когда требовалось разобраться в сложной обстановке, когда нужна была та исключительная ясность мысли и дальнозоркость, какой обладал Ленин. Сейчас даже трудно припомнить все вопросы и беседы, которые приходилось с ним иметь. Несмотря на его перегруженность, он тем не менее находил время не только поговорить несколько минут по телефону, но и назначить свидание, когда был какой-нибудь серьезный вопрос. Я помню, как сейчас, как Ленин интересовался приездом в Россию делегации английских тред-юнионов \ Я был тогда назначен представителем ВЦСПС по приему делегации. Прежде чем поехать в Петроград для их встречи, я имел беседу с Лениным. Я помню, он мне говорил: «Надо, чтобы тред-юнионисты видели Россию такою, какая она есть. Пускай видят нашу нищету, нашу бедность и тот энтузиазм, который существует, несмотря на это, среди рабочих». Когда я после встречи делегации о первых своих впечатлениях позвонил из Петрограда в Москву Ильичу, он долго расспрашивал меня, что представляет собою каждый делегат, как он реагирует на окружающие события, что больше всего их поражает, каким образом они формулируют свое отношение к Советской России, есть ли в их заявлениях чисто европейская любезность или искреннее чувство. Помню, что я долго рассказывал Ильичу по телефону о своих впечатлениях после первой встречи с английской делегацией, а он ставил все новые и новые вопросы. Я с делегацией отправился путешествовать по Волге и по возвращении имел опять разговор с Ильичем. Теперь он расспрашивал меня о том, какое впечатление на них произвели наши деревни, города, и видно было, что все это у него откладывается и запечатлевается навсегда в памяти.
В начале июля 1920 года мне опять пришлось быть у Ильича, но теперь уже по вопросу о Международном совете профессиональных и производственных союзов, который мы тогда начали создавать в Москве. Известно, что первый зародыш Профинтерна был создан под этим именем в июле 1920 года Декларация, которая должна была лечь в основу нового центра, вырабатывалась с большим трудом. Противодействие оказывали Д'Аррагона, Биянки, представители Итальянской конфедерации труда, и Дугони. Они предлагали такие формулы, которые были совершенно неприемлемы. Написанный мною проект Д'Аррагона и Биянки категорически отвергли. Написанный ими проект я категорически отверг. Тогда взялся за составление проекта Серрати, причем я внес несколько изменений в формулировку некоторых пунктов. Но даже с изменениями, с поправками декларация меня не удовлетворяла. Стал вопрос о том, подписывать ли такую недостаточно ясно оформленную декларацию или нет. Как во всех трудных случаях, я отправился к Ильичу. Я принес ему предложенный мною текст, текст Д'Аррагона и компромиссное предложение Серрати и просил у него совета. «Компромиссный текст не особенно хорош,— сказал Ленин,— но в конце концов можно его подписать. Дело сейчас не в этом тексте, а в самом факте создания вами организации. Вы лучший текст напишете в дальнейшем, а сейчас самое главное — положить основание хотя бы международной ячейке революционных профсоюзов. Если вам не удастся добиться более ясной формулировки, подписывайте исправленный вами проект Серрати».
Ленин правильно тогда отметил, что самое главное — это создание международного кристаллизационного центра, а все остальное приложится. Последующие годы показали правильность предсказания Ильича.
В связи с международными делами мне пришлось видеть Ильича перед тем, как делегация ВЦСПС в августе 1920 года отправилась за границу. Как известно, ВЦСПС решил тогда прорвать блокаду. Наша делегация отправилась через Мурманск, села на советский пароход «Субботник», пробралась до норвежского северного городка Вардо, затем до Тронгейма, добилась въезда на 8 дней в Христианию, а затем добралась до Германии. Перед поездкой я имел довольно длительную беседу с Ильичем, в которой я ему излагал перспективы насчет прорыва блокады. Он внимательно все выслушал и сказал: «Поезжайте, поезжайте, посмотрим». По возвращении из Германии, после высылки, я с ним имел опять продолжительную беседу. Его очень интересовало положение немецких профессиональных союзов. Действительно ли они так крепки, как это кажется извне, какова сила наших и какова сила противников, настроение в самой Германии и т. д. Когда я ему рассказал, что наша делегация была приглашена министром иностранных дел доктором Симоном и что я, Артем и Анцелович имели с Симоном длительную беседу, Ильич бросил мимоходом: «Хотят попугать союзников русской ориентацией».
* * *
Во время Учредительного конгресса Профинтерна я попросил Ильича поговорить с группой французских синдикалистов, которые впервые выехали за пределы своей страны и довольно плохо разбирались в наших делах. Делегация на Учредительном конгрессе была составлена, как известно, из безусловных сторонников Профинтерна, из сторонников условных и из противников. Ленин имел с ними очень длительную беседу, причем некоторые из анархиствующих признали, что никакой другой тактики по отношению к русским анархистам русская революция применить не могла. Анархиствующие делегаты тогда мне говорили, что беседа с Ильичем на них произвела громадное впечатление. Один из них мне сказал наивно: «Если бы у нас, во Франции, были такие политики, как Ленин (politiciens), то у нас было бы к ним другое отношение, чем теперь». На следующий год, во время II конгресса Профинтерна , Ильич опять имел беседу с французской делегацией, причем до этого мне пришлось с ним довольно долго говорить относительно уступок Унитарной конфедерации труда по вопросу о взаимоотношениях между Профинтерном и Коминтерном. «Если уничтожение взаимного представительства между Профинтерном и Коминтерном,— сказал он,— может в какой бы то ни было степени облегчить работу наших сторонников во Франции, тогда, конечно, нужно это сделать». Устав был изменен в этом смысле, что дало возможность Унитарной конфедерации труда присоединиться к Профинтерну. Даже во время болезни Ильич интересовался международными делами. Когда в декабре L922 года было решено послать делегацию от ВЦСПС на Международный конгресс мира в Гаагу \ Ильич настоял на том, чтобы была создана особая комиссия, в которую он должен был также войти. Эта комиссия должна была вместе с делегацией обсудить все вопросы, связанные с пацифистским конгрессом. Ильич не мог по болезни прийти на заседание комиссии и изложил письменно свой взгляд, как бороться против опасности войны. Я не знаю, было ли опубликовано его письмо 2, но, насколько я помню, он в этом своем письме в комиссию изложил со свойственной ему прозрачностью мысли, каким образом нужно бороться против войны и военной опасности. Больше всего Ильич терпеть не мог фразы, а в области декламации против войны реформисты всех стран ведь вне всякой конкуренции. Это он и подчеркнул с особой силой в своем письме. Он предостерегал нашу делегацию от революционных фраз, он требовал от нас, чтобы мы со всей суровой жестокостью заявили о том, при каких условиях стачка против войны возможна, не создавая на этот счет никаких иллюзий. Из этих нескольких примеров видно, что, как только какой-нибудь важный тактический вопрос в какой бы то ни было области работы становился перед каждым из нас, Ильич являлся на помощь, причем известно, что он обладал исключительной способностью формулировать кратко, сжато, без излишних слов линию поведения партии в целом и отдельных членов ее.
* * *
Мне пришлось слышать за период революции Ильича неоднократно на съездах профессиональных союзов и Советов, а также на международных конгрессах Коминтерна. Ильич имел какую-то исключительную способность влиять на аудиторию. Был ли Ленин оратором? Если подойти к этому с точки зрения специфически ораторского искусства, широких парламентских жестов, округленных фраз, красоты стиля, то можно сказать, что Ленин не был оратором. Но если отбросить эту парламентскую — адвокатскую мерку, а взять содержание и степень влияния его речи на аудиторию, интимную связь между говорящим и слушающими, то Ленин был выдающимся оратором. У меня всегда было такое впечатление, что он гипнотизирует аудиторию. Он говорил немного глуховатым голосом, повторял иногда одну и ту же фразу несколько раз, как будто бы вбивал гвозди в головы своих слушателей. Он говорил в высшей степени просто, ясно, без интеллигентских выкрутас, без ораторского фейерверка, «серо», а между тем все слушали затаив дыхание. Было ли это влияние его имени? Нет. В его речи всегда чувствовалась исключительная убедительность и железная воля. Его энергия излучалась, его слова обрушивались на каждого слушателя, заставляя его сосредоточиться, сконцентрировать свою мысль. Он подчинял все собрание своей мускулистой логике и воле — такое колоссальное лучеиспускание волевой энергии исходило от ораторской трибуны. Я, слышавший Ильича сотни раз, сам подчинялся этому своеобразному гипнозу. Особое впечатление Ильич производил в наиболее опасные моменты русской революции. В нашей богатой событиями революции неоднократно были моменты тяжких и крутых поворотов, когда все, казалось, висело на волоске. И нужно было слышать Ильича в такие моменты (Брест-Литовский мир, подход Деникина к Туле, захват Казани чехо-эсерами, Кронштадтское восстание и т. д.) для того, чтобы понять всю силу и мощь этого революционного трибуна и бойца.
* * *
Прошло 18 лет с тех пор, как я его впервые увидел, 18 лет, насыщенных порохом. Когда припоминаешь этого человека в тех разнообразных условиях, в каких пришлось ему работать за эти два десятилетия, когда вызываешь в своей памяти первую революцию, разгром ее, период отзовизма, ликвидаторства, нового подъема, внутренней борьбы в РСДРП, войну, Циммервальд, Кинталь, Февральскую революцию, июльские дни, Октябрьскую революцию, разгром Учредительного собрания, Брестский мир, Комитеты бедноты, продразверстку, покушение на Ленина, захват всего юга России, Сибири, Архангельска, Кавказа, крестьянские восстания, Кронштадт, новую экономическую политику, съезды партии, профессиональных союзов, Советов, конгрессы Коминтерна и Профинтерна и т. д., и т. д., когда перебираешь все эти события, которых могло бы хватить на несколько сот лет мирного развития, и вспоминаешь ту роль, какую играл Ленин на протяжении этого бурного переломного времени, начинаешь только понимать, что потерял русский и международный пролетариат вместе с Ильичем. Эта гигантская фигура много столетий будет маячить человечеству. Великие эпохи рождают великих людей, а великие люди придают особый блеск той эпохе, которая их выдвинула. Ленин появился на рубеже двух миров, капитализма и коммунизма. Он, родившийся в эпоху мирного развития капитализма, был одним из наиболее мощных разрушителей старого и созидателем нового. Величие Ленина видно из того, что ленинизм и коммунизм — одно и то же. Этого ли не достаточно для оценки исторической роли бессмертного революционера и вождя масс?
Москва, 20 марта 1924 года.
Лозовский А. Великий стратег классовой войны.
М., 1924. С. 60—67