Я до сих пор отлично помню первую мою встречу с Владимиром Ильичем. Он появился в Петербурге (в 1893 г.) тогда, когда мы сравнительно еще маленькой группой начали работу по пропаганде среди питерских рабочих и в интеллигентских кругах. На меня и на всех моих товарищей по работе Владимир Ильич с самого начала произвел глубочайшее впечатление. Во-первых, я должен сказать, что все мы, несмотря на юный возраст, были большими книжниками в смысле теоретической научно-литературной подготовки. К этому вынуждали нас условия нашей работы. Нам, юнцам, адептам нового общественно-революционного течения, приходилось при нашей работе, при борьбе за сферу влияния сталкиваться с корифеями русской общественной мысли, обладающими большим научным багажом. Это вынуждало и нас в свою очередь быть хорошо подкованными. И тем не менее Владимир Ильич поразил нас всех, хотя он был таким же юнцом, как и все мы, тем литературным и научным багажом, которым он располагал. Особенно резко проявилось это при наших дискуссиях с Струве, Потресовым и инженером Классоном. Указанные лица вскоре после появления в наших рядах Владимира Ильича образовали группу «легальных марксистов», которая изъявила готовность попробовать договориться с нами о совместной легальной литературной деятельности. Струве, выпустивший к этому времени уже свою первую книгу и выступавший не раз на публичных собраниях и диспутах в качестве марксиста, пользовался уже довольно большой известностью как широко и всесторонне образованный марксист. От нашей группы на диспут с группой «легальных марксистов» были намечены Владимир Ильич, я и умерший, если мне память не изменяет, в 1910 году С. И. Радченко Диспут длился несколько дней, и хотя он кончился соглашением о совместном издательстве (один сборник был выпущен), нов прениях выяснилось такое глубокое расхождение во взглядах, что если бы даже это дело не было насильственно приостановлено нашим арестом и ссылкой в Сибирь, то все равно на длительное существование этого начинания рассчитывать было бы нельзя. Расхождение касалось главным образом методов работы. Мы настаивали на необходимости и неизбежности борьбы чисто революционными методами, отводя подчиненную роль легальной литературной работе. Наши противники, наоборот, старались доказать нам, что революционная работа при данных условиях является не только невозможной, но и вредной впредь до основательной обработки общественного мнения путем легальной литературы. Споры доходили до самых глубин исторических и экономических проблем и в конечном счете велись почти исключительно между Струве и Владимиром Ильичем, причем, полагаю, Струве был не меньше нас поражен глубиной и всесторонностью познаний Владимира Ильича в этой области. А между тем Владимиру Ильичу в это время было всего 22—23 года. Затем при этих диспутах Владимир Ильич поразил нас всех, в том числе и Струве, своей поразительной трудоспособностью. Бывало не раз так, что Струве оперировал при спорах каким-либо литературным материалом (обычно иностранным), не известным Владимиру Ильичу. В таких случаях Владимир Ильич забирал тома материалов у Струве или находил их в публичной библиотеке и на следующее заседание, всего лишь через один или два дня, являлся во всеоружии, вполне владея этим материалом и давая нам блестящий и глубокий анализ его. Думаю, что и Струве, и Потресов до сих пор не забыли этих диспутов.
Затем не меньше, чем теоретической подготовленностью, Владимир Ильич поразил нас также практической зрелостью и, я бы сказал, трезвостью мысли. Это последнее свойство его ума особенно резко подчеркивается его принципиальной прямолинейностью и неуступчивостью, доходящими до «твердокаменности», как со временем стали говорить. Будучи очень твердым в установлении общей принципиальной линии, он был сравнительно очень эластичным в вопросах повседневной тактики, не проявляя в таких случаях излишнего ригоризма...
И наконец, Владимир Ильич поражал революционным пылом и даже некоторым задором, а также беззаветной преданностью делу революции. Если вообще про задор социал-демократов того времени ходило немало разговоров и публика охотно читала стихотворение, в котором после описания растерянности представителей других течений было сказано: «Юные же марксисты, задирая нос, заявили гордо, что решен вопрос», то все это в значительно большей степени можно было бы отнести к Владимиру Ильичу, чем к любому из нас. Пыл и задор, с которыми Владимир Ильич пускался в бой со сторонниками противных течений, были неиссякаемы. Я помню один случай, когда мы с Владимиром Ильичем в бытность нашу зимой
1893/94 года в Москве попали на одно большое нелегальное собрание с огромным преобладанием на нем народовольцев и народников. Надо заметить, что Москва в то время вообще значительно отставала от Питера в развитии социал-демократического умонастроения. Там продолжали еще главенствовать народовольцы и народники. Владимира Ильича, в частности, там совершенно еще не знали. После того как народники и народовольцы (в том числе, помнится, и Чернов) наговорили кучу красивых фраз о социализме, внезапно выступил с присущей ему скромностью Владимир Ильич и начал с того, что здесь много говорят о социализме, но, прежде чем говорить о социализме, надо сначала условиться, что следует понимать под ним, а дальше — и пошел, и пошел. Я с своего места наблюдал, какое впечатление его речь производит на слушателей, и видел, что они совершенно опешили и долго не могли прийти в себя. На другой день те мои знакомые, через которых нам удалось попасть на это собрание, говорили мне, что такой страстности и внутренней стойкости и убежденности им не только не приходилось видеть, но они и не представляли себе возможным ничего подобного. Наряду с этим они должны были отметить, что и такой стальной логики им также не приходилось встречать. Этим замечанием они подчеркнули еще одно разительное свойство: Владимир Ильич никогда не терял логической нити своих рассуждений и всегда полностью владел собой. Недаром Владимир Ильич был хорошим шахматным игроком. При дальнейшей своей работе в гораздо более крупном мировом масштабе Владимир Ильич не только не потерял этих свойств своей натуры, но, наоборот, развил и проявил их до чрезвычайности.
Этого человека, непрерывно горящего пламенем революции и непрерывно переваривающего в своем мозгу все, что может иметь хотя бы косвенное отношение к поставленной им себе цели, я видел и на маленьких пропагандистских рабочих собраниях, и в рабочих кружках. Надо было видеть, с каким огромным терпением и чуткостью к уровню понимания слушателей он развивал им теорию Маркса о стоимости и об основах буржуазного строя. И, надо сказать, рабочие платили ему за это данью огромного уважения и любви.
Помимо самого тесного контакта в течение трех лет совместной работы мне пришлось пробыть с Владимиром Ильичем в тюрьме (предварилке) 1 год 2 месяца, большую часть которых мы провели в соседних камерах и все время перестукивались и сносились записками (ухитрялись даже играть в шахматы), а затем 3 года пробыли вместе в Сибири (в 40—50 верстах друг от друга) и часто виделись там. Но если бы начать говорить обо всем этом, то можно было бы написать целые тома. В этом человеке все до такой степени было оригинально и значительно, что если уже писать о нем подробно, то надо было бы описывать по порядку всю его жизнь.
Я полагаю, что я не сообщил ничего особенно нового к тому образу Владимира Ильича, который сложился на основании фактов последнего времени. Но необходимо на один момент вернуться к тому, что я говорил вначале, и поставить фигуру Владимира Ильича на тот серый фон, который там изображен: фигура получается до последней степени яркая, и уж одного этого для нас, соработников Владимира Ильича, было в свое время достаточно, чтобы быть убежденным в правоте и перспективности нашего дела. Я виделся с Владимиром Ильичем несколько раз в 1920 году после длительного перерыва (предпоследний раз я виделся с ним в Женеве в 1907 году). При этих свиданиях меня поражало, до какой степени он мало изменился сравнительно с тем, каким я видел его в 90-х годах. При этом мне всегда приходила мысль, что только теперешние события создают надлежащий фон для этой колоссальной фигуры, и в то же время невольно мысленно эту фигуру, оставшуюся, в сущности, нисколько не изменившейся за истекшие тридцать лет, я ставил на фон серой действительности конца 80-х и начала 90-х годов. В моих глазах фигура от этого нисколько не теряла, а, наоборот, выигрывала. И мне приходили в голову слова одного из персонажей, если не ошибаюсь, Островского: «Но какой, однако, с божьей помощью, поворот!..»
Красная новь. 1925. № 8. С. 109—113
СТАРКОВ ВАСИЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ (1869—1925) — в революционном движении участвовал с 1890-х гг., входил в марксистский кружок студентов-технологов, в котором принимали участие В. И. Ленин, Г. М. Кржижановский, А. А. Ванеев, М. А. Сильвин и др. В 1895 г. вошел в руководящий центр петербургского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». В декабре 1895 г. был арестован и в 1897 г. выслан в Восточную Сибирь на 3 года. По окончании ссылки работал механиком на заводе, заведующим электростанцией в Баку, поддерживал связь с местными социал-демократическими организациями. В годы реакции от партийной работы отошел. После Октябрьской социалистической революции работал в Наркомвнешторге, был заместителем торгпреда СССР в Германии.