В октябре 1903 года в Женеве происходили бурные заседания съезда Заграничной лиги русской революционной социал-демократии. Острая борьба между большевиками и меньшевиками разгорелась здесь сразу же после отчетного доклада В. И. Ленина, который имел мандат на II съезд РСДРП от этой Лиги.
В такой обстановке свежему человеку, недавно еще оторванному тюрьмой от партийной работы, трудно было сразу разобраться. Однако при первом ознакомлении с документальной стороной дела внимание работника-практика привлекали ленинские строки из рукописного документа под названием «Рассказ о II съезде РСДРП», где говорилось о необходимости сузить понятие члена партии, чтобы была возможность во избежание организационного хаоса отделять работающих от болтающих 2.
По вопросу о формулировке первого пункта Устава — кого считать членом партии — работнику-практику нельзя было не стать на сторону В. И. Ленина. Слишком много хлопот и недоразумений бывало у нас на местах с «сочувствующими» из буржуазной интеллигенции: им была органически чужда партийная дисциплина; они пугливо дорожили своим покоем, своей легальностью, и не в интересах партии было предоставлять им возможность считаться членами партии.
Вот почему аргументы тех, кто примкнул к меньшевикам, несмотря на горячую защиту ими своей позиции, оказались малоубедительными, и меня потянуло к большевикам. В. И. Ленина я тогда еще лично не знала, но с момента появления «Искры», оказывавшей организующее влияние на весь строй нашей партийной жизни, и особенно с появлением знаменитой ленинской работы «Что делать?» все было связано с его именем. Сама я до своего ареста в Петербурге работала как агент «Искры» и, получая письма-шифровки от Надежды Константиновны за подписью «Катя», знала, что работаю по его прямым указаниям.
И вот настал желанный час, когда я увидела В. И. Ленина, а увидев, убедилась, что он именно такой, каким он рисовался в моем воображении — великий и простой. Эта первая моя встреча с В. И. Лениным произошла в кафе «Ландольт», где обычно в то время происходили встречи В. И. Ленина с товарищами, временно застрявшими в Женеве: кто после съезда, кто после побега из ссылки, после выхода из тюрьмы. Все это были товарищи, которые тяготились этой временной эмиграцией и стремились уехать в Россию на нелегальную работу, но средств для их отправки у большевиков тогда не было. Меньшевики после II съезда захватили в свои руки центральные учреждения партии, а вместе с тем и все технические возможности общения с партийными организациями на местах, в России. Они захватили полиграфическую базу, а также и денежные средства, принадлежавшие партии.
В «Ландольт» я пошла с несколькими хорошо известными мне по партийной работе товарищами-искровцами, тоже временно застрявшими в Женеве. Это были Николай Бауман (он же Грач), Максим Литвинов (он же Папаша), Владимир Бобровский (он же Ефрем), все трое — участники смелого побега из киевской тюрьмы в августе 1902 года. Кроме них, со мною отправился и старый мой товарищ по работе в «Северном союзе» — путиловский рабочий, высланный из Петербурга в Кострому,— Иван Александров (он же Макар). Страдая тяжелой формой туберкулеза легких, он приехал в Женеву на поправку.
Все мои провожатые уже давно определились, как тогда говорили, стали убежденнейшими ленинцами, души не чаяли в Ильиче, а по адресу меньшевиков метали громы и молнии, особенно по адресу Плеханова, который изменил В. И. Ленину.
Само собой разумеется, что общение с такими товарищами очень скоро помогло и мне определиться, так что в вечер первой встречи с В. И. Лениным я уже была всецело на его стороне, несмотря на то что накануне меня усердно приводили в свою веру лидеры меньшевиков.
В «Ландольте» мы уже застали небольшую группу людей, ожидавших В. И. Ленина. Вскоре он быстрыми шагами вошел в сопровождении Надежды Константиновны Крупской и, здороваясь на ходу с товарищами, сразу приступил к беседе с нами по наболевшим вопросам, связанным с внутрипартийным положением. Меньшевики, говорил он, отравляют партию сплетнями, распространяют всякие небылицы про большинство съезда, дискредитируют избранных съездом членов Центрального Комитета — большевиков. Создавшееся в партии положение связано с шатанием мысли и интеллигентским индивидуализмом, проявившимися на съезде при обсуждении первого пункта Устава партии. Обрисовав тяжелое для большевиков положение, Владимир Ильич указывал, что он тем не менее возлагает большие надежды на отправку наших людей в Россию, с тем чтобы они правильно информировали местные парторганизации. Но так как средства сейчас у большевиков весьма ограниченны, то отправлены пока будут немногие, а остальные товарищи должны терпеливо дожидаться своей очереди.
Когда по окончании выступления В. И. Ленина мои товарищи познакомили меня с ним и Надеждой Константиновной, Владимир Ильич, уже зная, что меня навещали лидеры меньшевиков, в шутку спросил меня, не боялась ли я прийти сюда — ведь здесь «страшный Ленин». Услышав, что никаких страхов я не испытываю, пригласил меня запросто заходить, к чему присоединилась и Надежда Константиновна. Ясно, что долго меня упрашивать им не пришлось. Побеседовать с В. И. Лениным в частном порядке, у него на квартире — об этом я могла только мечтать, и чуть ли не назавтра после первой встречи я отправилась в Сешерон — пригород Женевы, где на небольшой даче жили Владимир Ильич, Надежда Константиновна и ее старая мать — Елизавета Васильевна Крупская, никогда не расстававшаяся с дочерью: ни в ссылке, ни в эмиграции.
На даче внизу была кухня, рядом — небольшая комнатка, где жила постоянно хлопотавшая по своему несложному хозяйству Елизавета Васильевна. Деревянная лестница вела наверх, в две более просторные комнаты. Мебель в них состояла из большого стола в комнате Владимира Ильича и стола поменьше в комнате Надежды Константиновны; в каждой комнате было по простой железной кровати, застланной пледом, по нескольку стульев и грубо сколоченных полок для книг. Стол Владимира Ильича был завален вырезками из газет и рукописями, различными статистическими сборниками, таблицами.
Владимир Ильич одет был в темно-синюю косоворотку навыпуск, которая придавала всей его коренастой фигуре какой-то особо «российский» вид. Да и вся обстановка здесь как-то не увязывалась с чинным укладом жизни в Швейцарии. Недаром острый на язык Макар, придя сюда в первый раз, воскликнул: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»
Встретили меня и Надежда Константиновна и Владимир Ильич очень приветливо, и тем не менее получилось не то, чего я ожидала от этой встречи. Я рассчитывала услышать от Владимира Ильича еще что-нибудь, кроме того, что слышала в «Ландольте», а вышло так, что он больше всего меня расспрашивал, интересуясь даже малейшими подробностями партийной работы в России, а также и тем, как мы, профессионалы, попав в тюрьму, используем это время для чтения, если только к тому предоставляется возможность.
Услышав от меня, что в 1901 году, когда я сидела в харьковской тюрьме, мне удалось достать вышедшую легально под именем Ильина книгу «Развитие капитализма в России», Владимир Ильич заметно обрадовался, но, пытаясь скрыть свою радость, стал надо мною трунить: «Несчастная Вы, несчастная, в тюремной камере пришлось Вам копаться в моих длинных скучных таблицах. Как мне Вас жаль!»
Владимир Ильич подробно расспрашивал о повседневной жизни тверской организации. Особенно заинтересовался он моим сообщением, что эта организация имеет связь с деревней, а когда я сказала, что его брошюра «К деревенской бедноте» оказала нам большую помощь в закреплении связи с деревенскими кружками, то на этот раз он даже и не пытался скрыть своего удовольствия.
Один мелкий факт, о котором я для курьеза рассказала Владимиру Ильичу, дал ему повод заговорить на тему о необходимости досконально знать среду, в которой приходится действовать. В условиях подполья это было тем более необходимо, что партийный работник должен предусматривать все мелочи, должен быть всегда начеку.
Случай, так заинтересовавший Владимира Ильича, произошел незадолго до моего отъезда из Твери. Направив в деревню для занятий с кружком одного опытного старого товарища, мы назавтра увидели его вернувшимся оттуда с запечатанным письмом на имя Тверского комитета. В этом письме организатор кружка конфиденциально просил больше этого пропагандиста не присылать, так как он «не свой человек», «барин он». Доказательством служил тот факт, что, переночевав в крестьянской избе, он утром, когда стал умываться, вытащил из кармана не только мыло, но и зубную щетку, которой «стал тереть зубы, а так умываются только бары, мы в деревне никаких щеток не знаем».
Таков был культурный уровень населения деревни Тверской губернии, считавшейся тогда одной из «передовых» губерний царской России.
Нас постоянно тянуло к Владимиру Ильичу как к естественному центру, и поэтому почти не проходило дня, чтобы кто-нибудь из нас, в одиночку или небольшими группами, не отправлялся к нему на дачу и не мешал бы Владимиру Ильичу работать. Однако, несмотря на то что наши посещения отнимали у Владимира Ильича много времени, прием мы всегда встречали самый теплый, вплоть до кормления нас скромным обедом, приготовленным матерью Надежды Константиновны. Обедали на кухне, и там же по вечерам, когда нас приходило несколько человек, происходили беседы с чаепитием.
Канун нового, 1904 года... Наступающий новый год, говорил нам Владимир Ильич, принесет дальнейший подъем революционного движения в нашей стране, он поведет нас к решающим битвам, а потому давайте, товарищи, как-нибудь весело проведем новогоднюю ночь. И вот целой группой отправились мы в оперу, на «Кармен». После спектакля зашли в наше излюбленное кафе «Ландольт», выпили по кружке пива или чашке кофе и отправились бродить по ярко освещенным в эту ночь улицам Женевы, где происходил традиционный новогодний карнавал. Это хорошая демократическая традиция старой Швейцарии. Весь народ выходит на улицу, многие в масках, горят разноцветные огоньки, незнакомые люди весело заговаривают друг с другом, играет музыка, молодежь танцует. Весело на народе и нам.
Шагая по площади Плен Пале, набрели мы на группу меньшевиков, с которыми уже не здороваемся. Из их рядов кто-то ехидничает по нашему адресу: «Твердокаменные пошли!», а мы вдогонку им: «Дорогу мягкотелым!»
Как-то особенно радостно было нам всем в ту новогоднюю ночь. С нами был Владимир Ильич...
С наступлением нового, 1904 года дела большевиков пошли на улучшение. Открылись некоторые возможности для посылки наших людей на работу в Россию. В. И. Ленин прежде всего отправил туда одного из своих ближайших помощников в период создания «Искры» и главного организатора смелого побега искровцев из киевской тюрьмы в августе 1902 года — Николая Эрнестовича Баумана. Владимир Ильич знал его еще с 1896 года как организатора и пропагандиста петербургских рабочих кружков.
Бауман получил задание создать в Москве Русское бюро ЦК 1 — большевистский центр, куда должна была стекаться информация о положении на местах и который помогал бы доводить указания В. И. Ленина до местных парторганизаций.
Второму участнику киевского побега, Литвинову, была поручена «граница», т. е. организация транспорта, перевозка при содействии контрабандистов нашей большевистской литературы, правильное снабжение ею парторганизаций на местах, а также организация нелегального перехода границы нашими людьми.
Владимир Бобровский был направлен на Кавказ в распоряжение Кавказского союзного комитета партии. Кавказские организации в тот момент, после произведенных там арестов, особенно нуждались в подкреплении большевистскими силами. Там все еще орудовали меньшевики, и борьба с ними была трудная.
Мартыну Лядову Владимир Ильич поручил осесть в Берлине для организации сношений с немецкими социал-демократами.
После отъезда всех этих товарищей стала я с нетерпением дожидаться отправки в Россию. Наконец пришла и моя очередь, но ехать пришлось пока не в Россию, а в Берлин — обстоятельство, которое меня сильно разочаровало. В Берлине я должна была служить связующим звеном между Женевой и нашими «пограничниками». Царское правительство не скупилось на содержание шпионов за границей. Женева — город небольшой, и за нами там очень следили, а потому уезжать нашим людям в Россию на нелегальную работу прямо из Женевы было нецелесообразно. Надо было перед отъездом в Россию еще потолкаться некоторое время за границей, затеряться в большом городе и уже оттуда незаметно исчезнуть.
Для такой цели подходящим городом был Берлин. Там учились в университете или просто болтались под видом студентов и студенток тысячи молодых людей из России, проживавших здесь годами, людей, которые уже примелькались полиции и не вызывали особого подозрения. Живший уже в Берлине Мартын Лядов был на виду. Его знали многие немецкие социал-демократы как представителя В. И. Ленина. Его могла знать и полиция, поэтому отъезжавшие должны были иметь дело со мною, человеком совершенно «чистым», никому здесь не известным.
Тяжело было уезжать из Женевы в какую-то другую, новую эмиграцию, где нет Владимира Ильича. Все же еще до отъезда посчастливилось мне обратиться к нему за советом по наболевшему для меня вопросу. Мучили меня тогда сомнения, имею ли я право называться профессиональным революционером, представителем большевистского центра, не обладая ни солидными теоретическими знаниями, ни особыми агитаторскими способностями. Ведь когда приезжаешь в местную партийную организацию посланцем из центра, от В. И. Ленина, на тебя смотрят снизу вверх, чего-то ждут и т. д.
Внимательно выслушал меня Владимир Ильич, так внимательно, как только он умел слушать, и ответил, что право называться профессиональным революционером остается за теми, кто прежде всего беззаветно предан партии и рабочему классу. Этим правом должны пользоваться люди, у которых собственная жизнь сливается с жизнью партии. Суживать круг организации революционеров до узкого круга вождей не следует, нужны работники постоянные, неутомимые, непосредственно связанные с массой.
С большой неохотой отправилась я в Берлин, снабженная паспортом студентки — дочери уральского заводчика Харитонова. Был ли это настоящий паспорт или «липовый», я не знаю, но, приехав в Берлин и сняв комнату в Шарлоттенбурге, где обычно ютились русские студенты, я сдала паспорт на прописку, и все обошлось как будто бы благополучно. Однако через несколько дней я была вызвана в полицейский участок, где мне был задан вопрос: почему я — дочь заводчика — поселилась в такой дешевой комнате и почему я так скромно одета. На это я ответила, что мой папаша-заводчик был против того, чтобы я уезжала в Берлин учиться, поэтому на его помощь я рассчитывать не могу. Мой ответ показался резонным, и меня оставили в покое.
Здесь, в Берлине, дел у меня оказалась мало, а времени свободного много, и я старалась использовать это время, посещая всякие митинги и открытые собрания немецких социал-демократов, особенно те, на которых выступал Бебель, пользовавшийся огромной популярностью среди берлинских рабочих. Клару Цеткин приходилось слышать больше на женских собраниях. Выступления ее по яркости немногим отличались от выступлений Бебеля. Однако все это мало удовлетворяло. Тянуло домой, в Россию, к настоящей, активной партийной работе. Поэтому я испытала большую радость, когда меня известили, что моя миссия здесь кончается и в ближайшие недели я буду отправлена на Кавказ.
Летом того же 1904 года я вернулась в Россию в распоряжение Кавказского союзного комитета, находившегося в Тифлисе.
Бобровская (Зеликсон) Ц. С. Страницы из революционного прошлого (1903—1908). М., 1955. С. 9—16
БОБРОВСКАЯ (ЗЕЛИКСОН) ЦЕЦИЛИЯ САМОЙЛОВНА (1876—1960) — профессиональный революционер, член партии с 1898 г. Была агентом «Искры», вела партийную подпольную работу в Твери, Тифлисе, Баку, Москве, Костроме и в других городах; неоднократно подвергалась арестам и ссылкам. Участница революционных событий 1905 и 1917 гг. в Москве. После Октябрьской социалистической революции вела партийную и литературную работу в Москве и Ленинграде; была одним из руководящих работников Истпарта. В 1928—1940 гг. работала в Коминтерне; с 1940 г.— в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.