Всероссийское совещание политпросветов губернских и уездных отделов народного образования открылось 1 ноября 1920 года '. Мы заседали в Москве, в том помещении в Малом Харитоньевском переулке, которое тогда называлось Домом съездов Наркомпроса и где теперь находится отделение технических наук Академии наук СССР.
Это величественное и богатое здание дворцового типа, с великолепным вестибюлем, парадными мраморными лестницами, огромным залом с лепным потолком, просторными фойе, гостиными и множеством комнат, наполненных тяжелой мебелью, кожаными и бархатными диванами. В те годы здание отапливалось плохо. Нередко участники съездов заседали в шубах, пальто, валенках, рукавицах, изо рта струился пар.
Вела наше совещание Надежда Константиновна Крупская. Среди участников совещания ходили слухи, что должен приехать Ленин. Прошло два дня, но его не было. Мы осторожно выспрашивали у Надежды Константиновны. Она ничего определенного не отвечала, а переводила разговор на то, как важно разъяснять значение ожесточенных боев за Перекоп, успешного выполнения хлебозаготовок, пуска ивановских текстильных фабрик, электрификации страны. Умом мы сознавали, что положение Республики напряженное, что Владимир Ильич несет тяжелый груз руководства страной и ему трудно оторваться от государственных дел для встречи с нами. Сердце же не мирилось, и, сказать по совести, приподнятое настроение, с которым мы съехались, немного упало: мы думали, что Ленина на этот раз не увидим.
Третьего ноября совещание шло будничным чередом. Днем был объявлен короткий перерыв. Огромный зал опустел, электричество из экономии почти совсем выключили. Делегаты разошлись.
Данное совещание открылось не I ноября, как указывает автор, а 2 и проходило до 8 ноября 1920 г. Речь В. И. Ленина была заслушана на третьем заседании (второй день работы совещания), после доклада Н К. Крупской. Ред.
кто поразмять ноги, кто покурить, большинство же отправилось в буфет, находившийся по ту сторону мраморной лестницы, и стояло в очередях, чтобы получить стакан теплого морковного чая с двумя-тремя леденцами и согреться.
Звонок уже давно созывал делегатов на заседание, но полуосвещенный зал почти пустовал. И вдруг я услышала быстрые шаги спешивших и бежавших групп людей. Зал мгновенно наполнился шумом торопливо усаживавшихся делегатов, они переговаривались таинственно и взволнованно. Не успела я даже спросить, что случилось, как сзади, от входа в зал, раздались нерешительные аплодисменты, они становились все громче и громче. Оглянулась — и увидела, как делегаты, сидевшие в задних рядах, вскакивают со своих мест, бегут к президиуму, аплодируют, кричат, лица у всех радостные и глаза горят. Я обернулась к высокой эстраде, где помещался президиум. Слева от двери, ведущей в президиум из маленькой комнаты и буфета, быстро поднявшись по ступеням, крупно и уверенно шагает кто-то небольшого роста, коренастый, в расстегнутом осеннем пальто с поднятым воротником и в суконной кепке, окруженный членами президиума, тоже аплодирующими, с сияющими лицами.
— Ленин! Ленин! — кричали со всех сторон.
В зале вспыхнули все электрические лампочки. Владимир Ильич снял кепку и оглянулся, ища, куда ее положить. Все продолжали аплодировать. Ленин чуть приподнял голову и, прищурившись, недовольно взглянул на лампочки, источавшие море света, а потом сердито посмотрел в сторону президиума. «Какое расточительство! — казалось, говорил он.— Зачем это? Экономить надо электричество!»
Аплодисменты продолжались. Ленин нетерпеливо взглянул на зал, резко откинул воротник и попробовал снять пальто, но, видимо, больная рука мешала. Он, продолжая отыскивать глазами, куда бы положить кепку, оставшись в пальто, встал впереди стола президиума и взялся за спинку стоящего сбоку стула, как это делают часто, собираясь говорить. Он словно хотел сказать: «Не теряйте времени, дело не ждет!»
Теперь Владимир Ильич был виден всем и во весь рост. Восторженный женский голос крикнул: «Да здравствует товарищ Ленин!», простуженный бас подхватил: «Ленину — урра!», и со всех сторон слышались крики: «Ленин!»... «Мировая революция!»... «Ленин!»... «Партия!»... «Ура!»... Началась овация.
Мы знали: Владимир Ильич скромен, недолюбливает торжественных встреч, но не могли сдержать своих чувств.
Нетерпеливо качнув рукой стул, Ильич вдруг довольно усмехнулся оттого, что наконец нашел, и положил мешавшую ему кепку на сиденье стула. Освободившейся рукой он полез во внутренние карманы пальто, затем в боковые, отвернул полу и полез в карман пиджака, посматривая укоризненно в сторону президиума. На этот раз президиум был явно «не на высоте» и решительно никаких мер к наведению тишины не предпринимал.
Владимир Ильич достал из внутреннего кармана пиджака белый лист бумаги, величиной в ладонь, развернул его и показал залу. Все поняли: конспект. Теперь аплодисменты уже грохотали. «Значит,— подумала я,— будет не только приветствие, будет — речь. Ленин специально для нас готовился, значит, и наше дело у него в ряду государственных!» Ленин потряс перед собой бумажкой, снова прося спокойствия. Зал вдруг затих. Все сгрудившиеся у эстрады остались стоять, а те, кто был сзади нас, влезли на стулья. Так, стоя, мы и слушали Ильича.
— Товарищи,— раздался негромкий голос Ленина с той хрипотцой, которая бывает, когда войдешь в помещение с улицы.— Гм, гм,— откашлялся он.
Слышно было, как у кого-то из стоявших на стульях выскользнула книжка в переплете и легко шлепнулась на паркет.
— Товарищи,— повторил Ленин громче и уже ясным голосом, слышным во всех концах зала,— позвольте... мне...— продолжал он медленно, как будто подыскивая слова,— поделиться... несколькими мыслями... которые...
Владимир Ильич уже овладел общим вниманием. Никто не спускал с него глаз. Он поглядывал на лежавший в ладони листок, и речь его становилась все отчетливее и быстрее.
«О чем будет говорить? О войне? Борьбе с разрухой? О международном положении? — старалась догадаться я.— Он начал прямо с наших дел!»
Ленин уже сообщал о решении правительства создать Главполитпросвет. Зал ответил ему одобрительной волной пролетевшего говорка.
Владимир Ильич движением головы показал, что понял одобрение, и вдруг в его глазах заискрилась легкая усмешка.
— Я за время своего советского опыта привык относиться к разным названиям, как к ребячьим шуткам,— в глазах его забегали огоньки. Он хитро прищурился и иронически продолжал: — Ведь каждое название — своего рода шутка.
Он выдержал небольшую паузу.
— Теперь уже утверждено новое название: Главполитпросвет,— и он развел руками, как будто хотел добавить: «Ничего не поделаешь — стихийное бедствие на перемены названий!..»
Взглянул в сторону президиума, как будто желая убедиться, понимают ли там, почему и на что он намекает. И, словно спохватившись, продолжал:
— Так как это вопрос решенный, то вы мое замечание примите не больше как личное замечание,— он подчеркнул движением руки слово «личное».— Если дело не ограничится только переменой клички, то это можно будет только приветствовать.
Все кругом улыбались, но урок Ильича, данный хотя и в шутливой форме, поняли. И поняли его предостережение: поменьше погони за внешней, показной, формальной стороной культурно-просветительной работы, побольше внимания к существу дела.
Убедившись, что он понят правильно, Владимир Ильич, как у него это часто бывало, быстро откинул полу и, заложив левую руку в карман брюк, вскинул правую и перешел к тому, в чем же это существо дела состоит. Теперь перед нами был уже не только товарищ, но и учитель.
Я видела и слышала Владимира Ильича очень много раз и теперь внимательно, с беспокойством всматривалась в знакомые черты. Да, похудел, даже осунулся. Но все так же бодр. Его голос все так же тверд, мысли все так же ясны и остры. Все так же он увлекает слушателей, и не ораторскими красотами, а силой своего убеждения, стальной логикой своего марксистского мышления, беспощадной правдой.
Я глядела на товарищей и видела, как лица их преображаются, в глазах загораются новые мысли, которые пробудил в них он.
Речь товарища Ленина, которую мы слушали, опубликована в собрании его Сочинений и нет надобности ее здесь излагать.
Не помню теперь, делали ли мы заметки в своих блокнотах. Вероятно, просто слушали, но слушали так, как всегда и все слушали Ленина. Даже теперь, спустя много лет, память сохранила — нет, не слова, а мысли, высказанные тогда Владимиром Ильичем о культурно-просветительной работе.
Но вот Ленин кончил говорить. Снова овации. Он, пожимая на ходу протянутые к нему руки, улыбаясь, быстрыми шагами идет в ту дверь слева на эстраде, откуда пришел. Делегаты вскарабкиваются на эстраду, бегут за ним всей гурьбой, протискиваются через узкую дверь на лестницу.
Звонит звонок. И в зал заседания мы возвращаемся посвежевшие и оживленные, словно напились ключевой воды из животворного источника. Владимир Ильич оценивал наш труд как большое общегосударственное дело. И после его выступления мы особенно ясно видели, как велика связь культурно-просветительной работы со всей жизнью страны, со строительством Советской республики.
Мысли, высказанные В. И. Лениным, руководили нами все эти годы и еще много лет будут давать направление культурно-просветительным работникам. Разве в нынешнее время не приобрела совершенно исключительное значение мысль В. И. Ленина, что вся пропаганда должна быть построена на политическом опыте хозяйственного строительства? Успехи культурно-просветительных организаций и теперь зависят от их умения привлечь многомиллионную армию учителей, инженеров, врачей, всей советской интеллигенции...
Культурно-просветительная работа. 1957. № 4. С. 2—4